Почему-то Мишка, всех женщин среднего возраста нашего прихода называл «матушками», хотя в православной среде так величают жену священника. Я не была женой нашего батюшки, а была певчей в церковном хоре, но мне как-то не хотелось поправлять Мишку, и я поневоле, частенько откликалась на столь почётное звание.
Мишка был местным бомжём, имел большой стаж побирушничества, прихожане его хорошо знали. Вся его подноготная жизнь была как на ладони — ведь в маленьком городке не скроешь, ни сиротскую долю, ни пристрастие к алкоголю, ни, присущую Мишке, беспредельную лень. Он давно махнул рукой на свою неудавшуюся жизнь и, особенно в сезон тёплого лета, казался вполне довольным своею участью. Но когда начинались холода, "вдруг" выяснялось, что у Мишки нет крыши над головой, что его тёплая куртка пропита вместе с зимними ботинками и что его тонкая, выцветшая на ветру и солнце шапчонка не греет, давно отмороженные уши.
— Матушка! С праздничком вас!
Мишка давно изучил церковный этикет. Внимательно читая расписание служб на неделю, вывешенное на воротах церковной ограды, он чётко уяснил для себя, что по большим праздникам «матушки» очень добрыми бывают, особенно те, которые исповедались и причастились. А кому, скажите, не хочется быть добрым, приняв Христовых тайн, когда душа желает оставаться чистой и просветлённой ещё хоть какое-то время? Мишка уразумел все эти тонкости и терпеливо ждал окончания службы, чтобы и самому получить хоть маленькую, но награду.
— Матушка! С праздничком вас!
Весь посиневший от холода, голодный, как бродячая собака, не похмелившийся с утра, Мишка с надеждой и печалью смотрел на меня мутными, голубыми глазами.
Он был жалок и не здоров. Сегодня в будний день, прихожан было мало. Всего-то трое старушек пришли помолиться за своих близких. И что взять с этих троих, которые приносили в храм двадцатку, чтобы купить пару свечек — за здравие и за упокой? Старушки молча прошелестели больными ногами мимо Мишки, тихонько переговариваясь между собой. А у меня сегодня было не самое лучшее расположение духа и совсем не хотелось останавливаться возле бродяжки, тем более, что я была уверена — все собранные деньги он относил на соседнюю улицу к самогонщице. Да и священник не поощрял подобные щедроты. Я, коротко кивнув в ответ на приветствие, поспешила пройти мимо. Но почему-то моё настроение вконец испортилось, ноги налились свинцом, сердце заныло, и я остановилась, метрах в десяти от Мишки. Оглянувшись, я увидела, сиротливо стоявшего, одинокого и несчастного человека. Он не смотрел укоризненно мне в след, а подняв куцый воротничок курточки, опустив голову, чего-то ждал. Но чего он мог ждать, ведь храм уже закрывали.
Милости! Он ждал милости от кого-нибудь! В нём ещё теплилась надежда, что люди, выходившие из храма — другие, по его простому разумению они должны быть добрее и милосерднее остальных, ведь не зря же он мёрз на улице целых два часа. Он жил надеждой на чудо! Он держался за эту надежду, как за тоненькую нить, связывающую его с остальным миром.
А ветер пронизывал насквозь, из глаз моих текли слёзы, толи от ветра, толи от жалости к Мишке, толи от горечи от того, что душа моя опять разминулась с собственной добротой.