Невыносимо хотелось спать. Арсений тёр голову, стремился стряхнуть сон, больно ударялся о борт связной машины, встряхивался вновь, но сон, раз за разом побеждал его.
Терпеть. В горах высплюсь. Но «не спать» у него не получалось. Отступление измотало его. Лейтенант, подмяв под себя руку, широко раскинув ноги, спал. Мальчишка ещё. Детские вздутые не огрубевшие губы, пыль у виска и лицо насмерть уставшего человека. Арсений прижал его к полу, выпростал его затёкшую бледную руку. Лейтенант дёрнулся к ППШ и затих, почувствовав Арсения: - «Спать, лейтенант, спать»
Светало. Толпы беженцев, гремя домашней утварью, вместе с отступающими шаркающими частями сумбурно входили в город. Беспорядок царил везде, ему не хотелось думать, Арсению хотелось спать. Ленивые окрики патрулей, лай собак, скрежет бронетехники и туман над городом, в который тремя группами с бугра скатывался его дивизион, как в яму. В дрёме он будил лейтенанта, ставил ему задачу: «найти танки», и с первым залпом катюш во сне устало просыпался. Ругал себя и снова впадал в дрёму.
Снился старик внимательный и строгий, жена с сыном. Во сне он сближался с ними, но старик уводил их. Он выговаривал старику, просил оставить Анютку с сыном, но они удалялись к Венцам по пыльной жаркой летней дороге. Анютка оборачивалась к нему, светлела белой головкой, сынок, маленький ещё, подпрыгивал на одной ножке рядом. Он волновался за них, кричал старику, что на Венцах немцы и не мог сдвинуться с места.
«Не уводи их, старик!» Всё перемешалось. Жизнь с другого бока подошла. Во сны Арсений начал верить. Не в сумбурные, усталые от войны, которые не трогали его в душе вовсе, а в особые, как со стариком. Спаси их Господи. А верил ли он в Бога, Арсений не знал, сомневался.
Сон ушёл. Он всматривался в поток беженцев, не выспавшихся с утра, растерянных, уставших и мечтающих до утра укрыться в городе от секущих очередей немецких мессершмитов*. Искал Анютку, светлую головку её, и не верил. Не верил в чудо. Где же они теперь? Уж очень бодро они к Ростову отступили. А успели ли они эвакуироваться из города? А старик? Как он? Не знал Арсений этого и не мог знать. Не застал их Арсений. Ни записки, ни письма, как будто в воду канули.
Будь ты неладна – немецкая бронированная машина. Мечтает Арсений потревожить её. Сильно потревожить. Вбить ей гвоздь, как сынок в доску сороковку насквозь. «Сильно» он тогда её забил, маме хвалился. Соседи цокали языками: - «Мало-мало, а доску с трёх раз насквозь». Улыбнулся Арсений сыновей забаве, а воевать надо.
Думать надо, как из матовой ситуации выйти. Хороши немцы. Прут нагло, горы в уме держат, времени на отдых не дают, тяжёлую артиллерию параллельно с мотопехотой тянут. Думают, в предгорье на них крест поставить. Но бабушка надвое сказала.
А его танки с Венцов в хуторе, он был уверен в этом. Ещё час немцы рекогносцируют Майкоп «рамой»* и пойдут на них осторожно, как зверь, учующий добычу. А успеет ли Майкоп поглотить отступающих? Нет. Нужен бой на подступах к городу. Комбриг в окружении и будет держать немцев вокруг себя, но танки уйдут на Майкоп. Дозаправятся соляркой на ходу и с мотопехотой будут висеть над входящими в город.
Арсений сплюнул. Линия обороны Майкопа пребывала в смятении. Вкопанная в землю танковая бригада из Т-34 вперемешку с тяжёлыми танками КВ, противотанковые орудия, блиндажи с пехотой настороженно всматривались стволами орудий в своих, а свои нескончаемым потоком тянулись в город. Казалось, им нет конца. Они спешили, вглядывались в небо, оно светлело от восходящего солнца и из-за него появилась «рама»*. Началось. Пунктуальные немцы.
Клубы пыли от нескончаемых отступающих разрозненных частей, густые как кисель, подхватываемые робким восточным ветром с Венцов, оседали на город. Мост через реку Белая, последний отделяющий их от гор, работал с перегрузкой. Улицы, дворы забитые отступающей техникой, и робкий звук от «рамы» будоражил Арсению душу. Пружина отступления сжималась.
Усталые, вымотанные бойцы, самодовольные, уверенные в себе немцы, снисходительно улыбающиеся им сквозь стекла кабин пикирующих бомбардировщиков. Советские разбитые подводы, немецкие бронетранспортёры. Он всматривался в уставшие лица славян, ободряющихся при виде его «катюш», как будто сейчас на их глазах он совершит чудо.
Но не может этого Арсений. Не привык он к такой войне. Другие могут, а он нет. Думать надо. Ни на одной водной преграде не зацепились. Как волной с речного Дона до гор докатились. Усиленные войска, выставляемые ими на особо опасных участках, на время сдерживали немцев, но те, особо не усердствуя атаками в лоб, обходили их стороной.
И опять две дороги в степи: отступающих советских и наступающих немецких войск клубились в облаках пыли нестерпимо жаркого кубанского лета. Тысячи советских бойцов, тысячи немецких, скрежет немецких гусениц и скрип советских подвод, немецкий вой люфтваффе и тишина от нашей авиации, смешиваясь звуками, властвовали в степи. Обескровленные, уставшие, голодные, позабытые всеми, войска тянулись по степи к перевалу. Почти без орудий, почти без патронов, одна живая сила.
Обнаглели немцы, на фланги свои внимания не обращают, гуляют между отступающих частей танками. А припереть их, в кольцо взять, сил нету. К героям Советского Союза его с полковником Гуденко за Сальские степи представили. Но не нашли ордена их, как у Паганини, затерялись. Отступали. А за отступление героев не дают. Так им объяснили.
А горящую колонну танков он помнит. Хорошо он её накрыл в степи на развилке по всему периметру. Перестроились немцы тогда. Прогулки по степи забыли. Делиться танками стали. Враз поумнели. Впереди люфтваффе с рамой, затем танки с мотопехотой, тяжёлая артиллерия тут как тут, где они наспех укрепляться успевали.
Осторожными стали. Как спруты – прощупывали щупальцами позиции. Где горячо – отпрянывали, где слабо - давили танками. Но обойти фронт с фланга Арсений не дал. Остановил танки, по степи в обнимку с ними отступал, рисковал, но положение на фронте иного выхода ему не оставляло.
А на Венцах не смог.
Эх, Венцы! Обидно Арсению, дня из-за них не хватает. С севера от Белореченской тишина. Бои на дальних подступах. А его немцы с Венцов вот-вот с беженцами перемешаются. Думает Арсений, а думать ему в масштабах фронта только в голове его разрешается. Обидно ему. Война, а порядка нет. Сколько людей положили. Думать надо. Хорошо думать. Как генерал сбоку.
Его армия рядом, как кроты роют окопы. Выжженные солнцем гимнастерки солдат с солёными потными подтёками в цейсовских стёклах его бинокля сливаются с поникшей желтеющей травой на склонах. Сухая горная земля, неподатливая и жесткая, сплетенная корнями густого кустарника, с трудом пробивается сапёрными лопатами.
Хлебнул этого Арсений под Москвой в окружении. Знает, как рыть окопы в полуобморочном от голода состоянии. Кто кого победит? Голод или дух солдата, для смерти неважно. Она для всех величина постоянная. Константа. Не умолишь, не просчитаешь её, только умно воевать единственное противоядие. Тогда потери вразы уменьшатся, косая рядом проходит, с графика сбивается, фарт идёт.
Он водит биноклем по долине. Генеральская армейская разведка, на ней, пыля просёлочными дорогами на американских студебекеррах, проводит предбоевую рекогносцировку. Смышлёная разведка. Уже телефон ему поставила на случай, а случай в войне вещь стопроцентная.
Хорош их генерал. Таких бы больше. С виду неряшлив и одутловат до генеральской фуражки, зато форса нет. Умён и надёжен. Рычит отрывисто, когда отрегулированный им армейский механизм пробуксовывает. Уважает его Арсений. Сегодня с ним воевать. Генерал думает, и он будет думать. В горах «катюшам» разворота нет. Только по ущелью прямой наводкой, а это случай. А в нём как повезёт, если немцы сдуру подставятся.
Что-то юнкерсов* нет? Страшны они в пике. В степи опасался их Арсений. Делил дивизион на батареи, соблюдал дистанцию и боялся дождя. Боялся стать неподвижной мишенью в степи, но повезло. Прихватило их дождём ночью. Развезло дороги. Катюши стали. Ждали утра и экзекуции юнкерсами. Впервые тогда произнёс: - «Господи помилуй».
Перед утром протряхло. Лёгкий ветерок подсушил степной суглинок и машины двинулись. Медленно поползли по степи, потом с каждым метром увереннее. Воспользовались немцы погодой в ту ночь, ушли в обход танками. Глубоко к Каспию ушли. Люфтваффе не давало дивизиону покоя, отсекало от немецких танков, догнать не могли, встретились под Армавиром и разошлись. Немцы, разделив колонну пополам, ушли одной половиной на Баку, а его половина, преткнулась перед ним, как Наполеон перед Бородинской битвой.
Попрятались танками в балках. Скрытничали, настырность не проявляли, как будто нет войны и в балках мир и благоденствие. Поднимал Арсений ферму направляющих катюш на максимальную высоту, высматривал сверху танки. Нюх на них имел. Не зря ведь затаились. Лейтенант с разведкой с ног сбились.
Он смотрит на спящего лейтенанта. На его запыленное лицо. А ведь баню ему надо, но привёз лейтенант языка. Получил он данные: - «Солярки в танках нет, только для маневрирования. Ушла солярка на Баку вместе с обозом, а следующий для них обоз на подходе» Немец попался словоохотливый, вот только какой дорогой идет обоз? Пойдут ли немцы танками ему навстречу? Или будут менять дислокацию, чтобы дозаправиться? Не знал пленный.
Не знал и он. Сидел над картой, боялся выйти на обоз вслепую, снарядов не хватало. С моря машины с ними шли. Так и стояли друг напротив друга, выжидая.
Он будит лейтенанта. Пора им. Три разведмашины дивизиона, пыля дорогами, разъезжаются по склонам. Он приказал усилить охрану. В городе обнаружили переодетых немцев. Доложил Гуденко о прибытии на место дислокации.
Долина, город внизу были, как на ладони. Он всматривался в склоны, в дороги - они были забиты; в перегруженный мост, у которого отары овец, табуны лошадей тихо ждали своей очереди.
Город не спал. Изредка детвора, испуганная и любопытная, бегом сопровождала отступающие колонны, оглядывалась назад и пряталась в подворотнях. Напряжение с Венцов, как туман, плотно западала всем в души.
Появились бомбардировщики. Юнкерсы летели низко, и гул смерти от них содрогал землю. Три пары немецких истребителей – мессеров* сопровождали их сверху. Улицы пустели. С Майкопского аэродрома транспортный самолёт, с трудом оторвавшись от земли, едва не касаясь деревьев, потянулся к ущелью. Три истребителя ИЛ-2 с лётного поля, лёгких и звонких, моментально набрав высоту, кружили над ним.
Мессеры*, неохотно отвалившись от стаи, набирая высоту, отклоняясь от моста и аэродромных зениток, заходили к ним сбоку. Заходили, как коты на мышь. Арсений ловил биноклем лица немцев. Они были спокойны, но самодовольство, уверенность в своей победе, казалось, передавалось их истребителям. Вальяжно покачивая крыльями, особо не беспокоясь в преимуществе илов в высоте, они уверенно в три звена сближались с ними.
Илы, сцепившись друг с другом, уводили их в сторону, оставляя место в небе для атаки мессеров, над натужено гудящим транспортным самолётом.
Мессеры не спешили. Не отваливались к транспортнику. Запас топлива позволял им расстрелять гудящие в пике советские самолёты, догнать транспортник и издевательски просто сжечь его . Арсений видел лица наших летчиков, они держались так близко бортами, что он вздрагивал каждый раз, когда пульсирующая длинная очередь мессеров, казалось, поглощалась нашими илами. Но в последний миг они уклонялись, и очередь из трассирующих пуль уходила в небо.
Над переправой неистово заработали зенитки, юнкерсы спешно сбрасывали бомбы и, разворачиваясь в строй, уходили к Армавиру, оставляя мессеры с рамой на рандеву с тремя шустрыми непокорными илами. Мессеры занервничали. Пара немецких истребителей, попытавшись набрать высоту и сокрушить илы в пике, вернулась илами в круг. К удивлению немцев, илы держали высоту, легко набирали её при выходе из пика и не зависали в небе плашмя в качестве мишени.
Арсений понял - это были другие илы. Поняли и немцы. Они больше не дёргались и думали. Арсений видел, как они переговаривались по радио, как пытались вовлечь илы в горизонтальный круг, чтобы сбить их скорость. У них это не получилось, и они едва не потеряли одну машину.
Пройдя ещё круг и попытавшись снова зайти илам в спину , мессеры обречённо поняли.
Высота, изначально проигранная ими, не давала им шанса забрать инициативу. Илы были выше, они вели бой, не подстраивались под мессеров, и их пулемёты молчали. Транспортник удалялся. Дорожки трассирующих немецких пуль рассыпались всё реже. Замерев на мгновение, в небе пара из шести немецких месстершмитов, клюнув носом, начала снижаться к улетавшему транспортному самолёту.
Прочный гудящий круг из наших и немецких самолётов развалился пополам, и две длинные очереди от двух илов, выходящих из круга, замкнулись на первом, улетающем от них, немецком самолёте. Он задымился, стал снижаться, стараясь из последних сил развернуться в сторону Армавира. Но у него это не получалось, пролетев город, воя, он пропал и взорвался.
Пропал и круг, мессеры, пройдя на бреющем полёте над пропавшим самолетом, улетали. Улетали и илы, от одного из них тянулся тонкий, едва уловимый, шлейф дыма. Далеко в горах он стал снижаться, два ила кружили над ним, а транспортный самолет был далеко и блестел в горах едва уловимым крестиком.
Арсений облегченно вздохнул. Ла – 5. Это точно они. О них он услышал впервые в ставке командующего фронтом. Так вот какие они. Хорошо день начинается.
Радость от выигранного боя наверху волной прокатилась по позициям, появились просветы в потоке отступающих беженцев. Город медленно поглощал их.
– Товарищ капитан-лейтенант, посыльный к вам.
Знакомый по ставке офицер связи, усталый и небритый, как он, чеканя последний шаг, представился.
- Офицер штаба фронта, вам приказ!
В груди у Арсения дрогнуло. В приказе командующего фронтом надлежало ему расформировать дивизион на три, и своим дивизионом в двенадцать машин незамедлительно выдвинуться на высоты южнее города, и не дать немецкой мотопехоте и танкам обойти город с юга, и овладеть пешими перевалами к морю. Прилагались данные воздушной разведки на момент, пути отхода и прикрытия. Двум остальным дивизионам занять оборону города с севера.
Он ждал этого приказа и был рад ему. Надо делиться. В горах его укрупнённый дивизион для борьбы с танками, как паровоз на рельсах. Манёвра нет. Без малого четыре десятка машин, а толку никакого. Задавлен он будет высотами. Как обойти их фугасом? Как рассчитать угол возвышения? С танками на равнине проще. Вкопал передние колеса, местность голая, точка соприкосновения фугаса - танк. Дважды два четыре. А в горах как? Не к каждой высоте дорога ведёт. Не над каждой позицией возвысишься. А стрелять из ямы - своим за шиворот.
Он вздрогнул. А ведь это приказ об отступлении. Значит, нет у них сил. Не пришли с моря. Не успели? Или для Сталинграда в резерве берегут? Его взгляд блуждал по лицам, он говорил, говорил и говорил не то, что думал. Дивизионный строй качало, он ходил перед ним, всматривался в лица, благодарил батареи и подходил к следующей батарее, стоящей по стойке смирно.
Ударили колоколом склянки*. Полчаса войны в бездну кануло. Морской устав работал, и его перезвон, сопровождавший их отступление к перевалу, тревожил Арсению душу.
Мессершмит* - немецкий истребитель, он же по тексту «мессер»
«Рама»* - немецкий самолёт - разведчик
Юнкерс* - немецкий бомбардировщик с устрашающей сиреной во время пикирования.
Склянки* - песочные часы на флоте с получасовым ходом. Каждые 30 мин. часы переворачивались вахтенным матросом, что сопровождалось ударом корабельного колокола