Passion.
Сколько в звёздном небе серебра,
Завтра будет лучше, чем вчера.
Выбери меня, выбери меня,
Птица счастья завтрашнего дня...."
Говорят, что на самом деле зимой мы видим не деревья, а души людей. Голые, искореженные и пустые. Их кроны и стволы разные. Это зависит от того, каким был человек. В остальное время они скрыты листвой, как мысли, чувства и фантазии людей. Грязные, низменные, греховные. Страшные порой. И лишь осенью, когда корни и стволы впитывают последние капли холодной, смертельной влаги по своим венам и капиллярам, до конца, до самых листьев, они краснеют, умирая от стыда ...
Ветер, обрывая листву с деревьев, сильно и нагло, будто содрав рыжую шкуру, гонит ее перед капотом с одной стороны улицы давно не жилой деревни на другую. Какую еще игру ему можно придумать от такой безжизненной тоски. Почему же меня тянет сюда из шумной многоликой городской суеты только теперь, когда время наконец коснулось висков мудрыми сединами, мне хочется бывать тут, как можно чаще. И едва досидев до выходных на работе, я мчусь сюда, сломя голову. Может быть потому, что время тут останавливается, или если и идет, то очень очень медленно, не торопясь. И лишь осень ставит отметки год от года перелистывая календарь жизни новыми листками цветного гербария.
Эти домА давно опустели и я лечу, не боясь, что кто-нибудь может попасть под машину. Свежая подвеска цепко держит дорогу, как бы дразня: «Давай смелее!» И я даю. Даю и после деревни, где дорога извилистыми ухабами режет лес пополам. Из леса тоже наверное ни кто уже не выскочит под колеса, чума, чиновники-дураки, да горе охотники сделали свое черное дело – на полях нет даже следа от некогда огромной популяции кабанов в этом районе…
И было бы так грустно, если бы не было так хорошо вокруг. Не зря же Пушкин писал, Левитан рисовал, а Варшавский пел - осень самая красивая пора! И я, не будучи исключением, люблю её больше всего, жду с таким нетерпением, что не хочется ни чего и ни кого видеть, кроме этих ярких красок, вокруг вот таких вот заброшенных деревень моей необъятной родины. Где давно обмелели окопы старых войн и заросли березами безымянные могилы, с красными звездами на скромных выкрашенных синим, железных обелисках. Нет, заросли они не так давно, потому что березам десятка полтора-два лет всего, а примерно с тех пор, как опустели близлежащие деревни. Работы нет, а значит и перспектив, вот молодеж и потянулась в города. Некому приходить к ним, чтобы убирать листву, вырывать лозу, да мазать очередным слоем дешевой краски. И только осень, оголяя стволы деревьев, дает возможность, случайному прохожему увидеть их звезды, сквозь редкие стебли, чтобы помнили. Ну должно же быть что-то важное в нас, как огонь добытый своими руками в далекие пещерные времена! Поэтому наверное и стоит жить так, чтобы и дети помнили, и внуки. Как же это все не растерять? Собрав в себе все силы, посвятив возможно всю оставшуюся жизнь, передать...
На «Здвиги» нельзя ходить в лес – дурная примета. Говорят, что тогда выползают все гады погреться на солнце перед первыми морозами. Змеи лежат не движимо, притаясь за трухлявыми пнями, леший бродит, осматривая свои угодья перед лютой зимой, но меня не удержать, я уже в лесу с собакой, иду опушкой, вдоль луга, где извиваясь подобно змее, несет свои воды куда-то вдаль, старая речка. Вода в ней бездонно прозрачна, о чем говорят мелкие рыбы, поднимаясь из глубин омутов, вдоль водорослей. И кажется, будто это не водоросли вовсе, а русалки, склонив головы вниз, полощут свои густые, длинные черные волосы. А вода-то осенняя какого цвета! Дымчато-серая, с голубым. И если б не рыбы, можно было решить, что она мутная, словно кто-то пролил бидон с молоком чуть выше по течению.
Одну змею мы все-таки нашли. Она лежала черной извилистой лентой на солнечном плотном ковре пригнутой травы, даже не примяв ее книзу. Не шевелилась и мы ее трогать не стали. И хоть в детстве много страхов я от них натерпелся, но неся в душе старый грех, за раздавленного когда-то колесом случайно мирного ужика, переползавшего через дорогу, волоча за собой кишкИ - жалко мне их теперь. Пусть даже и гадюк. Да и не ее мы искали, пусть живет. Ушли…
Еду. Снова мелькают по сторонам старые деревеньки. Редко бывает, вдоль дороги сидит на лавке, опершИсь на клюку, глотая пыль от колес, какая-то почерневшая сгорбленная старушка, провожая взглядом мою машину в надежде что это едет кто-нибудь к ней. Ждет. А вдруг сын. Зачем он уехал когда-то? Зачем уехали все?
Кукуруза на полях уже сухая совсем, белая, выгоревшая от палящего сентябрьского зноя, как ветхий пергамент старых книг. Давно не было дождей. Даже грибы пропали. Местные браконьеры серчают, что не подойти мол без шума к остаткам не добитого кабаньего племени в кукурузе - шелестит. Её стали уже кое где убирать. Теперь и куропаткам будет сложней прятаться от нас с Алькой. Но не за ними мы спешим сегодня. На едва проросших озимых сторожко сидят тетерева. Черные, много, уже начали табуниться. По утрам не дают спать, курлычат, ложно токуя. Не подпустят уже с собакой ни в некоси, ни в деревах – заматерели даже поздние выводки, не отъеденные кривоклювыми хищниками. И не к ним мы спешим...
Вдруг вижу, как отродясь от леса, широким клином меж двух полей серой стерни, впритык к самой грунтовой дороге врезается характерный кусок осинника вперемешку с березами да елями. Кое где дубы, ивняк, да дикие фрукты – все в цвету! Тут он родимый должен быть, решаю я и давлю тормоза. Собака давно косит в окно из багажника. Трясется вся – страсть в ней такая, почитай не меньше моей будет. Это вам ни летом в дупелиных лугах, походу, вальяжно собирая букет полевых цветов мамаше. В это время не надо мне ни каких мирских развлечений и удовольствий. Другого кайфа хочу.
- «Эх не томи, пусти хозяин!» - скулит багажник:)
Открываю и едва одев бипер, пускаю. Жадный поиск в отрожке ни чего не дал. И хоть место-то характерное и коровы лежат рядом на клеверах – пусто. Даже «блюдцев» совсем нет. Ну нет, значит и ЕГО не было, уже хорошо - не опоздали. Значит найдем. И откуда только такой оптимизм у меня? Ни когда ранее не страдал я им вроде. Но не тут-то было и в других местах. Ноги давно уже еле волоча, поясница болит, мокрый весь, перехожу полем от края деревни через дорогу на другую опушку. До неё не далече, с версту. Над головой серый клин журавлей, надрывно крича, пролетает, зовет с собой в теплые страны. Не поеду.
Нахожу яблоню дички. Откусил – вяжет, бросить хотел, да вижу, вдалеке чья-то кобыла стоит – бока широкие. Несу ей. Загодя отогнав собаку, даю ей яблоко. Берет аккуратно с руки. Глаза у коней всегда добрые и печальные. Такие еще у собак. У людей нет…
И там пусто. Неужто рано еще? Ладно пролетного нет, но где ж местовой? Твержу порой, как заклинание какое: "Выбери меня, выбери меня, птица счастья завтрашнего дня".
Эх вальдшнеп, октябрь весь твой! Теперь каждый охотничий день, хоть отпуск бери, ждал-то весь год. Потому и ценен мне так. В межсезонье ища любую информацию о нем, как у нас так и за рубежом, поражался порой, как могут люди от такой любви ваять его в бронзе да платить такие шальные деньги за статуэтки эти. Как за средний не плохой авто. Что же это должна быть за любовь такая? Страсть скорее...
До заимки осталось переехать лес, а там егерь один, ждет уже давно ужин. Созвонились. На пути снова желтая опушка и я решил пройтись, дальше только ночлег, с баней и водкой, а на утро домой. Собака стала взрослая совсем и понимаем друг друга мы теперь с полу- слова. Уже не я ее охоте учу, а она меня порой ведет куда надо. Знает, где может птица сидеть. А к вальдшнепу страсть у нас особая, общая, сильная. Оглянется бывало на меня, я кивну и пошла по кромке внутри леса, ища наброды, иногда забегая подальше вглубь, иногда возвращаясь на запах – в сыром-то лесу запахов разных уйма. Алька их любит сильно - баба, чего тут скажешь. Это вам не болотА вонючие, или пряная некось. Лепота! Не знаю, как научил так ходить. Сама наверное. И вдруг стала! Не решительно так, задрав лапу, боясь подшуметь, будто зависла вся в воздухе над землей, как в детской игре «Море колышется раз…». Изогнулась. Бегу на бипер, пытаясь на ходу сложить ружье. Черт побери, ну что ж такое! Самокатный патрон не дает закрыть ружье – клинит в патроннике. Сменил бы, да и назад не идет. Ночь собирал, оббивал же все "юбки", как же так!
- «Боги, только не сейчас! В любой другой раз! Летом в лугу, когда много бекаса да коростеля! В загоне по бегущему кабану, на гусях с утками, да хоть на дуэле, но только не сейчас!»
Собака стоит. С трех ударов об колено таки забил. Закрыл, Крадусь. И вот он вылетает прямо на меня, будто в хорошем мультфильме, широко распростав крылья, как на той дорогущей статУе. Красота такая! Весь в цвете, крупный, с чирка поди. Стреляю с метров двух в штык, от пуза, даже не вложившись. Пальцы скобой в кровь. Мимо! Не спасают даже "раструбА". Вторым в угон меж деревьев, опять близко и снова мимо! Он плавно уходит. Не жаль, увидав его медленный плавный полет так близко, что можно было разглядеть каждое перышко и его огромные черные глаза, стою счастливый, трясусь весь...
Приехав к заимке, сидел весь вечер, как после наркоза. Пил много с егерем и даже курил. Не помню, о чем говорили. И баня не смыла. Спал крепко. А утром, разбуженный тетеревами, выйдя «до ветра», глядя в бескрайнее звездное небо, цвета той самой речки, поймал себя на мысли, что так и стоит у меня перед глазами эта бронзовая статуя, только живая.
(2014 г.)
29.09.2014 г.