Офицер

               



Иван проснулся от подступающей тошноты и дрожи во всем теле. Замызганный армейский бушлатик,  с полевыми майорскими звездами, странным образом уцелевшими на погонных вкладках, казалось собрал в себе всю промозглость  фанерной комнатушки и теперь пропитывал ей каждую клеточку тела.  Ног он не чувствовал совсем. Неудачная попытка приоткрыть глаза привела к приступу новой волны тошноты и нестерпимой головной боли.  Иван сделал очерчивающее движение дрожащей рукой вокруг себя. Он не почувствовал, как пальцами перевернул стоящую на полу бутылку. Бутылка покатилась, и по звуку Иван понял, что она пуста. Он тихо простонал. Едва ли кто-нибудь в этот утренний час в суетливой донской станице смог бы услышать этот стон. Звук с трудом прошел  через тонкую полопавшуюся фанеру, которой для Ивана  отгородили каморку в полуразвалившемся и разграбленном бывшем сельсовете. Звук, затухая  дополз до крыльца без дверей и умер рядом в буйных и загаженных зарослях шиповника.
Превозмогая тошноту и головную боль, Иван ощупал внутренний карман бушлата и, убедившись, что паспорт и военный билет на месте, решил подняться с подстилки, во что бы то ни стало.
Уныло оглядывая грязный пол, усеянный промокшими раздавленными окурками, он вспомнил, как вчера за бесценок, за возможность напиться вдрабодан, продал станичному атаману подарок погибшего друга  Трофейный «Наган-С». Подарил наган под Гудермесом
Пашка.  Пашка Алексеев, с которым они подружились еще на первом курсе «рязанки». И. как бы не раскидывала их судьба по горячим точкам, сперва разваливающегося Союза, затем по сожженным югам России, все равно сводила, хотя бы на несколько мгновений ,то в пылающем и визжащем Карабахе, то в простреливаемой насквозь полуразрушенной церквушки в Бендерах, то в заваленном гниющими трупами «чехов» только что отбитом подвале. Тот  Пашка, который, как и сам Иван был простым русским офицером, не прятавшим голову за спины солдат, не имеющим ни дома, ни семьи, ни сбережений, но, следуя, теперь уже не понятно кому и  в чем,  данной присяге, стреляющим, гримасничающим в частых рукопашках и презирающим и жирных кремлевских генералов и сам кремль. Тот Пашка, невидящие глаза которого Иван, плача без слез, закрыл под серым ноябрьским небом Аргунского ущелья.
Мордатый полупьяный атаман в тренировочных штанах и коммуфляжной куртке, к которой криво и через край были пришиты парадные полковничьи погоны с малиновыми просветами внутренних войск, грудь которого тонула в самодельных крестах и в непонятно зачем приколотой медали «За Победу на фашизмом 1945», долго рассматривал раритет.
-Не любо, майор! Тут всего-то шесть патронов! Да и от «калаша» к нему не подойдут. Дам за него литр самогонки, больше не стоит.
Ивану уже давно на все было наплевать. Полгода назад он, как и многие, был вышвырнут из армии очередным сокращением. Из армии, которой отдал львиную долю свой жизни.
Родители умерли рано, жена растворилась в катакомбах коммерческой любви, внушив общему сыну, что его отец лох и нечищеный сапог, за всю жизнь, только и заслуживший неказистую майорскую звездочку да пару орденов-побрякушек. С дальними родственниками связь была потеряна. И Иван, имея мизерное увольнительное пособие, решив далеко нее ехать, остановился в этой, на первый взгляд обычной русской казачьей станице, неподалеку от мест былых сражений.
Помня тех бравых приднестровских казаков, с кем бок о бок сидел в окопах и ходил в атаку, Иван с первых дней поражался разнице между боевыми товарищами и новыми односельчанами.
Казалось бы, что совсем рядом находится враг и боевое казачество должно быть во всеоружии. Но неприветливость местных жителей, братание с наглыми кавказцами, чувствовавшими себя здесь полными хозяевами, раболепство перед ними местных ряженых  неприятно поражали.  Не сильно вдававшийся в политику военный профессионал считал своим долгом выполнять боевые задачи с наименьшими потерями, заботиться о личном составе и служить Отечеству , сохраняя верность воинской присяге.
В небольшой станице  , среди тех, кто обязательно должен был быть его единомышленниками, он рассчитывал начать новую жизнь, одновременно помогая казакам в наведении на своей земле порядка, защите границ и в созидании.
Но здесь процветало беспробудное пьянство и поножовщина.  Торговля оружием и наркотиками, привозимыми почти открыто, приехавшими покуражиться в Россию кавказцами и ощущение собственной беспомощности и ненужности диктовали  простой выход – напиться..
Атаман еще раз со всех сторон осмотрел наган и, подобострастно улыбаясь, направился к находившемуся в горнице Джажбуту, одетому в полевую форму, перетянутую пулеметными лентами. – Любо, уважаемый!  Прошу принять в подарок от казаков нашей станицы!
Ивана передернуло. Еще полгода назад, командуя батальоном спецназа,  он, не задумываясь, пустил бы этого «джигита» в расход вместе со всей его гогочущей в атамановой горнице немытой бандой. Джажбут презрительно сверкнул глазами на грязный и потрепанный бушлат Ивана, усмехнулся, разглядев майорские звездочки и, надменно улыбаясь, милостиво принял от атамана наган.
- Все! Все! Иди, майор!- обнимая горца и рассыпаясь перед ним в подобострастной улыбке, атаман махнул Ивану в сторону двери.
     Оглядывая, выделенную ему казачьим кругом фанерную каморку, Иван, превозмогая похмелье и тошноту от своего вчерашнего унижения,  пытался найти хоть что-нибудь, что можно было бы продать, купить билет и уехать отсюда. Все равно куда. Лишь бы подальше, лишь бы не видеть унижения, беспредела и продажности тех, кто нарек себя станичным казачеством. Но, кроме никчемной боевой «лимонки» со стертой на углах смертоносных граней защитной краской у него ничего не было.
Трясясь и тщетно стараясь согреться , небритый и похожий на бомжа, Иван бесцельно брел по станице в сторону сельпо, построенного еще при советах, а ныне корявой надписью масляной краски от руки превращенного в ООО « КАЗАЧИЙ ДОН».
В десятке метров от магазина стояла «девятка» местного ОВД, дальше несколько до крыши забрызганных грязью «жигулей десятого поколения» без номеров. Из машин звучала ритмичная кавказская музыка. Около магазина царило лихорадочное оживление.
Миновав двух милицейских сержантов, уныло беседовавших у своей машины, Иван увидел то, что заставило забыть и о холоде и о похмелье. Обкуренные горцы, образовав круг вытанцовывали дикарские танцы. В центре круга вчерашний Джажбут с подручными срывали одежду с плачущей русской девчонки. Эту девчонку он в станице  не видел. Скорее всего она была приезжая. Возможно, что приехала к кому-то из станичников в гости, возможно была беженкой. Непонятно, как попало это худосочное плачущее и напуганное существо в центр дьявольского круга, где бесновались дикари.
Джажбут расстегнул ширинку и явил миру огромное возбужденное, но, пожалуй единственное свое достоинство. Раздалось одобрительное гигиканье толпы.
- Откуда к нам залэтэла такой птычка? Ыз Маскви? Вай-Вай – щерился Джажбут,
Пахабными движениями руки подогревая свою звериную страсть.
Иван беспомощно повернулся к милиционерам. Два сержанта в бронежилетах и с автоматами продолжали мирную и скучную беседу, делая вид, что ничего не происходит, но внимательно искоса и с нескрываемым наслаждением следя за событиями в бесовском круге.
Кровь ударила в голову. Он и сам не понял, как в одно мгновение, откинув нескольких пляшущих, очутился в центре круга. В метре от себя он видел огромные полные слез глаза уже почти совсем голой девчонки и налившиеся ненавистью выпученные белки Джажбута.
- Урус, билять! Охуель?
- Отпустите девчонку, суки! – Иван выхватил из кармана потертую лимонку и выдернул кольцо, придерживая пальцем чеку.
- Совэм абарзель, майор?!- джажбутово достоинство от такой наглости вдруг потеряло
половину своей мощи.
- Больше повторять не буду!- заорал Иван и занес гранату над головой.
- Что ти? Что ти? Ми жэ пащютылы!
Девчонка громко вереща, подхватывая на ходу лохмотья разорванной одежды, опрометью бросилась к ближайшему полисаднику и юркнула в кусты.
Краем глаза Иван увидел двух сержантов, на бегу, срывающих с плеч автоматы и передергивающих затворы.
-Брось гранату, сука!- орали они, готовясь к стрельбе на поражение.
Вокруг замерли горцы, тупо раскрыв гнилозубые рты. Достоинство Джажбута извергало на спущенные  штаны и ботинки тонкую струйку мочи.
- Брось гранату! Открываем огонь!  – вопил уже подбежавший на расстояние десяти-пятнадцати шагов один из милицейских сержантов.
Иван опустил гранату и она, тихо щелкнув запалом замерла на земле, поливаемая мочой Джажбута.
      
                Май 2011