Б О Л Ь

               



Нам боль дана – как истину открыть…      
Земли рожденье – боль Природы в вихре бытия,
А человек как стон в ее извечных муках меж небом и землей,
Во Времени рожденный и Пространстве.

        1.
                Посвящение.

      Павшим в боях неизвестными…. Не воспетые песнями…
В списках давно позабытые…. Морщинами не покрытые…
Не знаю, какими путями Вы встречу нашли со смертями.
Не знаю, какие могилы Вам двери свои отворили.
Вы не остались безвестными, вы не расстались с песнями.
Как гибли – люди не видели, но памятью вас не обидели.
Вас ласточка в поле слышала, поле баюкала травами,
Сосны дрожали лапами, и ивы над вами плакали.
Как гибли вы – солнце горячее, такое огромное, зрячее,
Всю боль вашу слышала, видела – глаза нам слезами выела.
Оно рассказала нам, доброе, как шли вы военными дебрями,
Как шли вы глухими болотами, по полю сгоревшему топали.
Как падали вы с гранатами под вражьи танки проклятые,
Как в лунном блеске кинжала фашистская нечисть визжала.
Концлагерь вас видел избитыми, он отпускал вас убитыми –
Взлетали вы к небу сожженными. Не видел он вас покоренными.
                Пусть родины не было рядом, весь мир перед вами адом,
Но верили вы в бою в родимую землю свою.
                Священна ваша судьба – за свободу отчизны борьба.
 
                ххх
  Не правда, что камни умеют молчать и холодом жутким на зов отвечать.
Всмотритесь вы в раны этих камней – услышите голос расстрелянных дней:
- Мы камни. Но разве мы можем молчать и мумией вечной над миром торчать.
И холодно помнить кровавый рассвет: цвела жизнь от Бога – и враз ее нет. 
И взглядом остывшим, пронзая века, взирать, как печально летят облака.
Мы, грубые камни, творенье земли, забыть ее беды в веках не могли.
Неужто ты думаешь, мил человек, что нам безразличен случившийся век?
Не вечное время крошит нас в пыль, спускаясь по длинному ходу стропил.
   Что время, коль вечность назначена нам, но мы отдаем свою дань временам.
В нас боль за события в мире горит, подвластны ей туф и алмаз, и гранит.
Ты видишь, морщины изрезали нас – мы тоже, как люди, уходим в запас,
Покрытые серостью горьких седин, крошимся от боли прошедших годин.
Ты видишь, и камни в боях постарели и тихо ушли в земляные постели.
Нам дорого стоили эти года – и память не сможет их смыть никогда.
Нас вечность не тронула в вихре годов, хотя расправлялась с судьбой городов,
Народов, селений, рек и идей – сгребала в пространство миллионы людей.
Все это Природа, законы миров – здесь каждый проститься с жизнью готов.
Но эти, влетевшие в вечность года, за день уносившие в тьму города,
За час убивавшие столько людей, в минуту разбившие столько идей,
Что их бы хватало на множество лет. Чем могут они оправдаться в ответ?
        Молчат…В мире только они и молчат. А камни, как люди, кричат и кричат.
                ххх
      Всмотритесь вы в старый разрушенный дуб – свалила его не охотничья дробь.
      Внимательно вслушайтесь вы в тишину, где роща когда-то встречала войну.
      Прислушайтесь к голосу пней и корчей и в верстах разбросанных взрывом костей.
      Вы слышите – шепот ползет по земле: родились те звуки в крови и золе.
      Быть может, над полем гудят провода, потоки известий вдаль проводя?
      Но вот различаю я звуки ясней, и слышен мне голос:
       - Когда-то мы с ней на этой опушке встречали людей, от них ожидая хороших               вестей. Стояла березка у всех навиду. Я, дуб вековечный, кричал ей: «Иду! навстречу тебе свои лапы тяну!»  Она мне шептала: «Я в них утону». – «Расти ты, березка, живы и цвети, преграды твои уберу я с пути".
   Но вдруг в нашу жизнь, как шальная волна, проклятием грозным ворвалась война.                И яростно в нас застрочил пулемет, вначале дрожа: недолет, перелет.
    И падали мертвые люди в песок, и кровью струился пробитый висок.
Бездумные пули сквозь ветер шальной метались над полем, как тифом больной.
Я ветви разбросил и выпрямил грудь – хотел я в березоньку силу вдохнуть.
Ее, молодую, родную до слез, умел согревать я в жестокий мороз,
Умел я в палящие летние дни березку укрыть покрывалом тени.
    Березку-девчонку к себе я привлек, но выстрел раздался…и только пенек
Остался за землю держаться….  Она упала в объятия смертельного сна.
Будил я ее и метался над ней, сгибаясь ветвями до самых корней.
Я звал и кричал…я звал и кричал…. Лишь эхом вдали мне мир отвечал.

                ххх
           Я тоже когда-то метался, как зверь, над струнами скрипки…И мне ты поверь,
Любую минуту той жизни моей я б отдал за вечную силу морей.
И будь я пространством небесных светил, я меньше имел таинственных сил,
Чем те, что природа, дивясь и маня, каким-то волшебством вложила в меня.
   Я – маленький палец, мизинца я кость. Послушай мою ты печальную весть.
   Я звук извлекал самый чистый из всех – ему отвечали лишь радость и смех.
Он криками света и счастья бы полн. Звенел он над миром потоками волн.
Как чистый кристаллик, как царь Берендей, светил он в открытые души людей.
Будил их и звал, уводил за собой – и люди уверенно двигали в бой
За солнце, за правду, за дружбу и свет – и радостно новый встречали рассвет.
…Как шквал налетели крик, взрывы и вой – я к ложу винтовки приник головой.
Без стона мужчины прижались к земле – их души сокрылись в таинственной мгле.
А поле гудело огромным котлом, земля вся пылала безумным костром.
И падали на земь деревья и люди…я все это слышал…и все это видел.
  Потом зашипело, как в воду огонь…. И вот обжигаю твою я ладонь…
…В глазах у меня все круги и круги – в кулак я зажал палец чьей-то руки.

                ххх
        А шепот все шире, печальней и круче, и вот он взлетает под самые тучи.
Потом закрывает собою все дали над полем, чьи раны от боли устали.
А солнце на небе, как сердце горит, и ветер призывно горнит и горнит.
Кричит вся окрестность, набатом гудит – то поле израненным ртом говорит:
     - Замолкни, ветрило. Брось горн…погоди. Дай мне рассказать, что сжигает в груди         
- Ты, доброе солнце, не надо палить, дай полю из тучи водицы попить.
  Они понимают, о чем говорю, и солнце растаяло в диво-зарю.
И ветер свой горн в облака запустил, как верный товарищ меж сосен застыл.
И поле, нарушив покой-тишину, поведало с болью мне думу свою:
     - Мне душно от трупов, гниющих в земле, мне больно от жизней, истлевших во мгле
Болят мои раны от пушечных взрывов, и тело покрылось прожженным нарывом.
И грудь, как избитая лошадь хрипит, как старец забытый, что жизнью избит.
Давно отгремела проклятьем война и где-то запряталась в дебри она.
Проклятые лапы раскатами бомб торчали на теле взметнувшим столбом.
Но словно живыми я вижу сейчас застывшие взгляды замученных глаз.
И вижу: солдаты из жизни ушли, в кулак зажимая песчинки земли.
И шепотом горьким прощаясь со мной, они погибали вперед головой.
Так, выполнив клятвы священный закон, они отдавали мне сердца огонь.
И против войны я оделась в броню из жара сердец, что в себе я храню.
И это тепло согревает меня в суровое время холодного дня.
   Когда же я раны свои залечу и тело пшеницею озолочу?
Когда же, проснувшись, широкие нивы забудут военные стоны и взрывы?
Я помнить другие взрывы хочу – когда я то время себе ворочу?
Взрывали меня плуг, лопата, кирка. Была я податлива, хоть и крепка.
Была я дика, как морская волна. Но плуг и лопата, затем борона,
Послушные силе рабочей руки, вздымали над полем живые ростки.
Одели, как солнце, в пшеничный наряд, и мной любовался счастливый народ.
Как дороги мне эти мирные взрывы! Их чистые, честные взлеты, порывы!
Взгляни ты на тело мое человек – что сделал со мной тот заблудшийся век!
Ты видишь: повсюду канавы и рвы. Попробуй – ка память о том разорви.
Попробуй уйти от того, что здесь было. Какая волна это прошлое смыла б?
Об этом мне никогда не забыть – я все буду помнить, чтобы жить и родить.
     Я знаю, что раны мои загоятся, улыбкой цветы на мне загорятся.
Я верю, что мирные добрые взрывы услышат меня окружившие ивы.
И вижу: одевшись пшеничной парчой, я в зеркало – небо любуюсь собой.

                2.    
 
          И в час полночный честного признанья,
          Когда один с душой наедине
          Я правлю путь открытого дознанья,
          Как горько мне.  

                Высокой думы власть

      И что мне за дело до той маяты, что мучила душу Шекспира?
Придумал и бросил он в мир суеты Оттело, Ромео и Лира.
И что мне за дело до братьев родных? Постичь не сумел их сам Федор –
И бросил безумною мыслью одних, а сам расхворался и помер.
      Их век отлетел уж за тысячи дней. И им все равно – не воскреснуть.
Чего ж, как безумный, в изломе теней, пытаюсь постичь неизвестность.
Ведь так же мучителен мой шаг и день. Надежда одна – на удачу.
Луч света так краток. Огромна так тень. Свою не решить мне задачу.
Чего ж, как фанатик, за давностью дней ищу я разгадку их жизней?
Услышать в том хаосе жажду ответ. А сам – как покойник на тризне.
Ведь память о них и дела – лишь слова. Игра изболевших сознаний.
Какою же властью диктуют права моим субъективным желаньям?

А. Рублев

В полотнах старых мастеров, от Рафаэля до Ван Гога,
Читаю я сквозь даль веков: душа творца общалась с Богом.
Художник кисть свою вонзал в палитру собственного сердца
И вдохновенно постигал Природы смысл и краски Солнца.
Подобен Богу самому, презрев толпу и слабость плоти,
Творил наш мир, вернув ему начало. Без сует во злате.
Работая один в тиши, он понял жизни откровенье:
Из бездны собственной души черпай покой и вдохновенье.
Он людям прямо говорил: «Вот жизни суть! Вот Бытие!
Средь вечных звезд вокруг светил бессмертен дух. Буди его.
А в мире сем в потоке дней, где правит нами рок или случай,
Чем горестнее – тем верней достоин участи ты лучшей».

  Чаадаев и Герцен

Вошел, себя в халат закутав. Нахмурил брови… Вдруг узнал:
      - Герц Александр! Черт попутал – ведь я прогнать тебя сказал. Чего стоишь – вот кресло, друже. Ванюша, чаю! – приказал. - Озяб с дороги? Иль простужен? – взял за плечо, к себе прижал.
        А Герцен ждал…Поверить страшно: Российский Брут – неужто он? Лицо поблекшее бумажно…О, как же взгляд их изможден.
       Уселись оба. Помолчали. Глаза в глаза, как сердца крик. Разлуки, горести,  печали вобрал в себя тревожный миг.
- Какими судьбами?
- Из Вятки.
        - Уж срок прошел?
- Да, отсидел.
        - С тебя теперь все взятки гладки…Однако, как ты поседел.Нас старят ссылки, а не годы. России рабство, как чума, несет погибель и невзгоды.
- Нет, ссылка – школа для ума!
- А ты, смотрю, остался тот же: народу друг, не раб царю.
- Итогами займемся позже. Я рассчитаться с ним горю!
- Как понимаю! Боже правый! Дай сил тебе, свободу дай…. Но сладить с этакой
державой?!
        - Мне отмщенье и аз воздам! Наступит срок – топор поднимем, и грянет справедливый бой! Мы ненавистный трон отринем – тебе ручаюсь головой. Устроим на Руси навечно Свободу, Равенство, Любовь. Умрем недаром – дело прочно, когда под ним струится кровь.
- Струится кровь?! – встал Чаадаев. Бледнее бледного чело. На тощей шее шарф
поправил, и губы узкие свело: - Нет, хватит крови! Боже правый! Где капля капнет – морю быть. Вы что, разбойников орава? Коль раз убить – уже не любить. В крови
России быть умытой – что за напасть на край родной? Царем и Богом позабыты, на брата брат пойдет войной!
      - Последний бой! – встал Герцен грозен. Глаза горят, кулак зажат. – Борьба – всегда шипы и розы. Но чист пред истиной булат. Я верю, прав мой ум мятежный. За истину мне жизнь не жаль. Одной свободе я присяжный – мы к ней проложим магистраль.
      - Чтоб прав был ум – для жизни мало. У сердца высшие права. 

      …А за окном заря играла. Кибитка съехала с двора. Кричала баба: «Гусь не птица!»  Мужик ворчал: «Ну, погоди! Вот привезу тебе я ситцу – и наша ночка впереди!»
      Раздался смех, веселый, звонкий, и следом рогат мужика. Сквозь тучу луч пробился тонкий, пал на чело издалека.
     «Его чело, как череп голый - так Пушкин, кажется, сказал. Петр Чаадаев – чести школа, - так думал Герцен. - Идеал…. Но почему с ним нет согласья? Он мудр, как змей, и чист душой. Единой жатвы мы колосья. Так что ж?.. Я сам себе большой!»
      Подали чаю. Пар клубился, стучали ложечки в тиши.
      - Слыхал я, Саша, ты женился – не чаешь в ней поди души?
      - Да, я люблю, - ответил Герцен. – Жена…подруга…идеал.
      - Я поздравляю вас от сердца. Но идеал…. у одеял? – Петр губы искривил надменно и, усмехнувшись, тронул кисть. – Такие идеалы тленны: за женщин, брат мой, не клянись. Бывает на старух проруха – обманчив «гений красоты». А мы с тобой варяги духа. И служим Цели…. я и ты.
      - Вы с Пушкиным, как братья схожи.
      - Горжусь! Был больше мне чем брат. И дух его мне силы множит – с ним я сильнее во стократ.
      - Не ты один. Уж вся Россия под этим солнцем ввысь идет. Для сердца русского – мессия, надежда, слава и оплот.
      Поднялись оба. Помолчали. Глаза в глаза – туман от слез. Как будто души закричали – сам Пушкин к миру их вознес.
      И сразу стали снова ближе их очищенные сердца. Заговорили о Париже, о Шеллинге…est cetera…О европейском строе жизни – он мол не лучший образец. Восток? Ну, нет! Руси – отчизне он ей не мать и не отец. У русских есть своя дорога: покорный воле и судьба, народ клейменный из острога проложит светлый путь в борьбе.

      Так день прошел в беседе дружной. Воспоминанья… мыслей бог. Когда подали скудный ужин, луной уж серебрился брег.
      Колеса за окном стучали. Все ближе. Стали, наконец. Мужик кричал:
      - К тебе причалил, моя ты птица! Примай же ситцу! Готовься завтра ж под венец! 
               
                И. Бунин

Упокой мою душу, Господи, на вершине дуба в горах,
        А греховное тело, Господи, буйным ветром развей во прах.
        И пусть в каждой веточке дерева заструится, как сок, душа.
        Оправдаю твое доверие: моя вера душой изошла.
        С высоты могучего дерева мне Россия будет видна –
        Дом родной, в бесконечность преддверие. Навек и на вечность одна.

                А. Платонов

   Как умру – вы сравняйте мой прах с землей. Ни креста, ни гранита не надо.
   Пусть трава, что из праха взойдет весной, будет камнем, крестом и оградой.
   Пусть уставшие ноги проложат путь прямо по сердцу – топайте, люди.
   Да смелее. Смолчу теперь как-нибудь. Не Христос я, но не был Иудой.
   Знать истоптано сердце мое тогда, когда болью оно отзывалось.
   А теперь, как дорога она: беда ль по ней сколько сапог истрепалось.


М. Цветаева
                Я вечности не приемлю.
                Зачем меня погребли.
                Мне так не хотелось в землю
                С любимой моей земли. ( М.Ц.)

        Открою том – и задохнусь: ворвалась жизнь сквозь стон твой, Русь.
        Народа гнев и власти хлыст. Мирская боль – осенний лист.
        «Поэма гор» и «Крысолов», и «Красный конь» в цепях оков.
        Не барабанный – сердца стук. Живая рана! Избранник мук.
        Марина – свет! Марина – крик! На целый свет твой скорбный лик.
        Ушла мессией …вернулась вновь: свела с Россией навек любовь.
        Не дали хлеба в краю родном. Душа на небо – как тело в дом.
        Приют последний – чужой погост. И сын наследный – недолгий гость.
        …Как не хотелось с земли в землю…  Приемли вечность в родном краю.

          В. Ходасевич

       Как много лет. И в каждом дни. Прошли. Пройдут…и где они?
       Где мальчик тот? И был ли он? Он был в Россию так влюблен,
       В ее людей – всем  дал обет. России нет – и жизни нет.
       …Не тот уж стол. Иной уж свет. И за окном чужой рассвет.
       А голова так тяжела. Вот так…такие вот дела.
       Как жутко стынет тишина, которая была нужна, как воздух,
       Для рожденья грез, для дум, мечты, хватанья звезд,
       Для творчества и красоты среди российской суеты.
       Как дико в этой тишине! Живет один, как червь в стене.
       И страшен стол. И зыбок свет. И лист бумаги. Нет…нет…нет.
       Зачем? Чего? Кому? Когда?
       Как тяжко падает вода из крана на пол. Навсегда…

А. Ахматова

       Гоненья, травлю – наш позор! – Вы пронесли, как честь, сквозь муки,
       Сквозь горечь тяжкую разлуки, как веку нашему укор.
       Вы пронесли их до конца, не дрогнув перед новой тенью,
       Как блеск высокого свеченья, как песнь народного гонца.
       И вы ушли в пучину звезд,в далекий мир Мечты и Духа.

                О. Мандельштам

       Да, Русь моя талантами богата. Не оттого ль на жертвы так щедра?
       О, сколько их, наследников Сократа, ссудила ты до смертного одра!
       О, сколько их, хулой распятых, в полях бескрайних упокой нашли,
       Родными и друзьями не отпетых на кровном уголке родной земли.
       …Сыны репрессий, верящие свято в твое Добро, Величье, Красоту,
       Шли за тебя на жертву, как солдаты, - и смертью прославляя мощь твою.
   
М. Булгаков

      Он не пришелся ко двору. А двор диктует норму жизни.
      Но он признателен Двору, что не пришелся ко двору.

П. Филонов

      Судьба его не баловала. Он одиноким был в беде.
      Бед выпало ему немало: в любви и дружбе, и еде.
      Но счастлив был он, как не странно для тех, кто жизнью жил иной.
      Питался он небесной манной и вдохновеньем сыт с лихвой.
      В нем пламень жил от Бога данный. Носил его в душе своей
      И в годы юности туманной, и в годы зрелости своей.
      Звезда ему в пути светила средь блеска дня и в мрак ночей.
      Она – высокое Светило, и он душою равен ей.
      Всегда, ведомый ее светом, пылал. В созвездии идей
      Он послан был земле ответом на тайну, скрытой от людей.
      И в суету людского быта входил он, честный и прямой,
      Нам показать, что в нем сокрыто под спудом истины нагой.
      Своей божественной рукою срывал покровы с глаз людских,
      Лишал себя и нас покоя, чтоб в мире не было слепых.
      И всем явилось озаренье: он, как пророк, борясь во тьме,
      Свое святое вдохновенье оставил нам на полотне. 

Б. Пастернак

        Учился правилам стихосложенья он у израненной души.
        Добром любви, воображеньем в ней горе, зло, печаль глушил.
        И лился стих. Душа кричала – слова из боли родились.
        То без конца и без начала неправда с правдою дрались.
        Он – поле битвы. Русь – предтеча всего, что сердцем постигал.
        Гудело сердце, словно вече, ковало в муках идеал.
        И все, что создано им было, прими как есть. Как жизнь прими.
        Одним законом сердце жило: быть Человеком меж людьми.

В. Гроссман

        Удачи нет. Есть труд и случай. И верность делу до конца
        За чередою дней летучих в свеченье Божьего лица.
        А прав ли он – докажет время. Творец у вечности в плену:
        Неси достойно свое бремя и строй свой храм на берегу.


В. Высоцкий

      У бардов российских сходная участь: веревка на шее иль пуля в груди.
      Так век беспокойный, их совестью мучась, взрывается болью на честном пути.
      И истина сразу становится явью. Понятен ее обнаженный язык.
      Толпа врёв, в экстазе, поет ему славу, хотя ее слух уж от правды отвык.
      Ей видится мир обнаженным и ясным: явилось добро и разрушено зло.
      И правда открылась, как утро, прекрасным. И каждому в этой толпе повезло.
      Мгновенье проходит. Оно быстротечно. И рушится память, как в паводок лед.
      Вновь истину гонят – так было извечно – и крушат с шипеньем, и бьют ее влет.      

             P. S.

      Окончен труд. И ждет награда: спокойно спать и не роптать.
      Чтобы уснуть, теперь не надо всю ночь томиться и считать.
      Считать и начинать сначала бездушных цифр длинный ряд,
      И оторваться от причала своей души, когда подряд
      Встает во тьме перед тобою, теснится рой былых картин.
      А ты, придавлен их толпою, в сомненьях корчишься один.

      Окончен труд. Душа взлетела, освобожденная парит,
      И покидает на ночь тело. И сон покой ее хранит.
      Великий сон, забвенье Божье. Средь горести и суеты
      На перекрестках бездорожья  покой душе даруешь ты.
      Вновь день придет. Душа вернется и в тело бренное войдет –
      И плоть ей чутко отзовется. Как пахарь за душой пойдет.

                1963 – 1980 г.