30.03.1917 Роза опять пишет Хансу Дифенбаху:
«Д.Х.
Посреди с трудом достигнутого внутреннего равновесия вчера перед сном на меня опять напало сомнение, которое было гораздо чернее ночи. И сегодня к тому же серый день, вместо солнца холодный восточный ветер...Я чувствую себя как замёрзший шмель; Вам уже случалось находить в саду в первые осенние заморозки такого, лежащего на траве на спинке как мёртвый, ножки прижаты к тельцу, и мех покрыт инеем? Только после того как солнце его хорошо прогревало, ножки начинали постепенно шевелиться, потом он поворачивался и со своим жужжанием поднимался в воздух . Это всегда было моим занятием, наклониться перед таким замёрзшим шмелём и моим тёплым дыханием вернуть его к жизни. Если бы меня, бедную солнце тоже захотело вернуть из смертельного холода! В настоящий момент я борюсь с чёртом внутри себя, как Лютер тогда чернильницей*. И поэтому Вы, как жертва, должны выдержать ограждающий огонь моих писем. До того, как Вы зарядите своё большое ружьё, я завалю Вас своими выстрелами из маленького так, что Вам не поздоровится. Между прочим, если Вы на фронте с такой же скоростью заряжаете свои пушки, тогда меня, действительно, не удивляет тепешнее отступление на Зомме и Анкре, это, конечно, останется на вашей совести, если нам прийдётся заключить мир, не завовав красавицу Фландрию.
Я Вам очень благодарна за маленькую книжицу Рикарды Хухс о Келлере. На прошлой неделе, когда у меня кошки скребли на душе, я её с удовольствием читала. Рикарда, действительно, в высшей степени толковая и интеллигентная особа. Только её слишком уравновешенный стиль кажется мне искусственным, её классицизм действует на меня как намеренно псевдоклассический. Кто внутренне, действительно, богат и свободен, может всегда оставаться естественным и захватить тебя своей страстью, не изменяя себе. И Готтфрида Келлера я тоже перечитала: «Цюрские повести» и «Мартина Саландера». Пожалуйста, не возмущайтесь, но Келлер ни в коей мере не может писать ни романы, ни повести.То, что он пишет, всегда только рассказы о давно прошедших мёртвых вещах и людях, я никогда не могу присутствовать при том, что происходит, я всегда вижу только рассказчика, выкопавшего интересные воспоминания, как это охотно делают старые люди. Только первая часть его «Зелёного Генриха» действительно живёт. Но не смотря на это, Келлер всегда хорошо на меня действует, потому что он такой великолепный тип, а кого любишь, с тем охотно проводишь время, сидишь, болтаешь о всяких мелочах и вспоминаешь.
Я ещё никогда так сознательно не переживала весны, как в прошлом году в это время. Может быть, потому что это был год после тюрьмы, или потому что я теперь знала каждый кустик и каждую травку, и поэтому могла наблюдать их расцвет во всех подробностях. Помните ли Вы еще, как мы пару лет тому назад стояли перед кустом, цветущим жёлтым, и гадали, что это за куст? Вы сделали предложение считать его «золотым дождём». Естественно, это был не он! Как я рада, что три года назад внезапно погрузилась в ботанику, как во всём всей своей душой, всем моим я, так что партия и работа ушли на задний план, и только одна страсть преследовала меня день и ночь: бродить по весеннему полю, руки все в букетах цветов, и позже дома их сортировать, заносить в тетради. Я всю весну прожила тогда как в жару, как я страдала, если не удавалось новое растение опознать; пару раз я от этого почти теряла сознание, так что Гертруд (Злодко), рассердившись, грозила это расттение у меня «отнять». Зато теперь я в зелёном цартсве как дома, я его завоевала, взяла штурмом, страстно, а у того что так познаешь, глубокие корни.
Прошлой весной при этих прогулках у меня был ещё один партнёр: Карл (Либкнехт). Вы может быть знаете, как он жил последние годы: только в парламенте, в заседаниях, комиссиях, обсуждениях, в спешке, всегда готов к прыжку из трамвая на электричку, с электрички в машину, все карманы полны записными книжками, руки заняты свежими купленными газетами, которые он не мог из-за нехватки времени все прочитать, тело и душа в уличной пыли**, но всё же всегда с приветливой молодой улыбкой на лице. Прошлой весной я его заставила сделать маленькую паузу, вспомнить, что кроме рейхстага есть ещё другой мир, и он вместе с Соней много раз гулял по полям и в Ботаническом. Как по-детски мог он радоваться серёжкам у берёзы! Однажды мы совершили марш по полям к Мариенфельде. Вы этот путь тоже занете — помните ещё? - мы прошлись этим маршрутом осенью, когда нам нужно было идти через Штоппельн. Прошлым апрелем с Карлом это было до полудня, поля стояли в молодой зелени озими. Теплый ветер гнал по небу туда — сюда серые облака, и поля под лучами солнца сияли салатно, а то в тени темнели и становились тёмно-смарактовыми — чудесная игра, при которой мы молча маршировали. Вдруг Карл остановился и начал выделывать странные прыжки, и при этом ещё с серёным лицом. Я удивлённо застыла, даже немного испугалась. «Что Вы делаете?» «Я так счастлив», ответил он, на что, конечно, мы не могли не рассмеяться.
Серд. Р.»
* когда Лютер писал в крепости Вартбурга свои тезисы, ему (по легенде) явился чёрт, и Лютер бросил в него чернильницей. Пятно от этих чернил можно и сейчас увидеть на стене комнаты крепости.
** в мартовском письме Луизе Каутской Роза также вспоминает Карла и добавляет коментарий:»это был его образ жизни, хотя он, как немногие, внутренне глубоко поэтичен и способен радоваться, как ребёнок, каждому цветку.»