Новелла
«Спешите любить людей, они так быстро уходят…» /Ян Твардовский/
Павел Павлович по своему обыкновению проснулся рано, запустил обе руки в свою густую и уже совсем седую шевелюру. Он встряхнул головой, отходя от короткого и неспокойного сна и, в который раз пожурил про себя свою жену Полину, ушедшую из жизни так рано, то есть, прежде него. Кто-то скажет, семьдесят – это хороший возраст! А кто-то подумает, вот сейчас только бы и пожить для себя. Но, как говорится, все познается в сравнении.
Палыч, как к нему по-дружески обращались все в деревне и даже дачники, прошел к рукомойнику в сенях, освежился и, наконец, вышел во двор, где виляя хвостом, буквально вязал его ноги Шарик.
- Шарик! Ух, бестия, уже тут как тут. И что с тобой бедолагой делать?
Хозяин легко приваживал к дому всякую живность. То прихватит с собой перебегающего дорогу хромого ежа, а то занесет в дом истощенного котенка, подкинутого через изгородь кем-нибудь из соседей. Оставляя новых друзей на зиму, он их подлечивал, подкармливал, но и спуску не давал, а строил их по вросшей в самую кожу командирской привычке. Так переживали они вместе холода и иные невзгоды. А вот летом, занимая себя делами по хозяйству, больше похожими на уход от мрачных мыслей, выпускал он своих домочадцев на волю.
Этот год Палыч зимовал с беспородной дворнягой, в рыже-коричневых пятнах на белой шерсти, приблудившейся к нему по прошлой дождливой осени. Вот и до лета дожили они с Шариком. Палыч понимал, что не хватает у него уж ни тепла, ни терпения на ласки да неприхотливый уход за животным. Он не только своих прирученных домочадцев, но и себя то иной раз забывал покормить. Также он понимал, что если они и расстанутся, то горевать не будет. А потому и порешил, что как-нибудь вывезет пса подальше от дома, да там с ним и распрощается. А вслух произнес:
- Не пропадет, не зима на дворе, – он глубоко вздохнул. - А мне уж и за собой не больно хочется приглядывать.
Если же становилось невмоготу от своих ранений, полученных за годы непростой военной службы, да душевной боли одиночества, он и вовсе часами просиживал в своем «блиндаже», устроенном на заднем дворике из небольшого хозяйственного вагончика, заросшего виноградной лозой, словно прикрытый маскировочной камуфляжной сеткой, наглухо скрывающей его от любопытных глаз .
Там у него в столе хранился наградной пистолет, а на плечиках под плащ-палаткой парадная форма в орденах и медалях. На столе рация в рабочем состоянии, сумка-планшет, а по стенам - фотографии боевых друзей. Здесь же в деревянном ящике покоилось, дожидаясь сезона охоты и охотничье ружье, бережно уложенное в кожаный чехол на фланелевой подкладке. Все всегда на своем месте. В своих мыслях Павел Павлович часто задавался вопросом: «Почему это так неловко говорить о боевых подвигах? А ветеранов поздравляют лишь только в специально назначенные кем-то в календаре дни боевой славы. В остальное же время в чести сейчас, разве что вороватые умельцы, удачно провернувшие очередное дельце. Такое вот оно мирное время, за которое немало было положено голов истинных патриотов. Эх, Родина!».
Палыч, по-прежнему, часто и подолгу в мыслях, а то и забывшись, что-то спрашивал или отвечал вслух, возвращаясь к разговорам со своей покойной женой. Он даже многое устроил на городской лад в самом доме, так как хотела его Полюшка. Да только самому уж все это давно не было нужно. Он легко расставался с какими-то вещами, на которые падал завистливый соседский взгляд. Его век подходил к концу, а он все думал, думал, да вспоминал былое, произошедшее с ним в годы молодые, а вроде и совсем недавно. И тогда на его лице, с бороздами, нарисованными временем да жестокими годами войны, помноженными на офицерский долг, появлялась улыбка, искрился глаз, расправлялись плечи, а грудь поддавалась вперед, выдавая военную выправку.
* * *
Как-то Палыча пригласили на спонтанно возникшую вечеринку к дачникам на соседнюю улицу. Он давно уже отвык от веселых посиделок, да и одному ему было как-то неловко. Но, немного подумав, он все же собрал гостинцев со своего огорода, прихватил бутылочку, как полагается, да и поближе к закату пошел в гости. Уже у самого дома, огороженного живой зеленой изгородью, украшенной вьюнами, до его слуха донеслись красивые звуки музыки, исходящие от струн гитары и голос, который сразу потряс его. Он подумал: «Значит, все же есть настоящие голоса на Руси! Только жаль вот, что все реже слышишь хорошую музыку по радио. А по телевидению, - он глубоко вздохнул, - так и вовсе смотреть совестно, увидеть же воочию - только мечтать и осталось».
И каково же было его удивление, когда он заглянул в открытую калитку и понял, что песня та исполнялась в беседке прямо за столом. Палыч так и обомлел. Голос проникал ему в самое сердце. Он стоял, внимательно слушал и все еще не мог поверить: "Не может быть! Здесь, у нас... Невозможно»!
Как раз в это время в дверях дома появилась хозяйка с большим блюдом горячего угощенья, легко и привычно преодолев три ступеньки крылечка, она направилась по дорожке, к гостям. Заметив Павла Павловича, добродушно улыбнулась и, окликнув его, пригласила к столу.
Вечерело, все заметнее на землю спускалась прохлада. Прозвучали последние аккорды, все дружно захлопали, со всех сторон от благодарных слушателей посыпались слова восхищения, обращенные к Марте. Она отставила в сторону гитару, поправила палантин на плечах. Именно рядом с ней оказалось свободное место, там и присел за стол припозднившийся гость. Молодая женщина была приветлива с ним и, к тому же оказалась прекрасной собеседницей, умеющей с легкостью поддержать непринужденный разговор.
Палыч заметно оживился и, кстати, именно из той самой беседы он и узнал, что Марта приехала погостить из Москвы по приглашению друзей, но уже утром городская гостья собирается вернуться в столицу, хотя спешить ей особенно было незачем. Почувствовав в ней родственную душу и, желая продолжить неожиданно приятное знакомство, он активно и увлекательно рассказывал ей о достопримечательностях окрестностей, стараясь заинтересовать и непременно задержать ее. На что городская гостья только посетовала, что и так уже стеснила хозяев. Тогда Палыч, проявив поистине гусарскую смелость, пригласил ее пожить у него. А Марта, к своему немалому удивлению, недолго думая, не только согласилась, но и этим же вечером перебралась к нему.
Павел Павлович отвел ей комнату дочери, которая уже давно со своей семьей жила в городе и совсем не спешила навестить отца. Перед сном Марта успела задать себе вопрос:
- Где я, что я здесь делаю?
Но тут же утонула в мягкой перине и забылась в глубоком сне. Утром ее разбудил птичий щебет и легкая свежесть ветерка сквозь открытое настежь окно. Она сладко потянулась и, наконец, приоткрыла глаза. На высоком чайном столике с резной ножкой, покрытом вязаной и хорошо накрахмаленной салфеткой, стояла ваза с букетом свежесрезанных цветов. «Обо мне позаботились. Приятно», - подумала она. Затем поднялась, открыла свою небольшую дорожную сумку и вскоре, переодетая в спортивный велюровый костюм цвета бордо, так хорошо подчеркивающий красоту ее светло русых вьющихся волос, она стояла уже на крыльце. Марта держала в руках полотенце, любезно оставленное для нее на спинке кровати, и готова была окунуться в утреннюю росу деревенского быта. Но завидев Палыча, она улыбнулась, пожала плечами и развела руки в стороны:
- А где же Мой-до-дыр?
Палыч бодро поприветствовал ее, оставил свои дела у открытого капота машины и подошел к своей постоялице:
- Удобства у нас в доме.
Он провел ее в ванную комнату, где, как оказалось, дизайн совсем не уступал новомодному городскому стилю. Когда же она вновь оказалась на крыльце, то увидела уже накрытый стол к завтраку, установленный на пятачке, аккуратно уложенном природным камнем, в окружении цветов. За трапезой новые знакомые договорились прокатиться на машине до дальнего озера и до опушки леса.
День обещал быть жарким и поэтому Марта надела на прогулку свои белые наряды: сарафан сложного кроя с множеством оборок, сандалии-римлянки и шляпу с широкими полями, также белую. Павел Павлович боевой офицер, сумевший перестроиться к новой жизни в отставке, ожидал свою попутчицу, принарядившись в синие джинсы и белую футболку с надписями на иностранном языке. И, несмотря на строгую седину, он смотрелся вполне статным и даже молодцеватым.
Озеро действительно было очень красивым. Часть его была отведена под хорошо обустроенный пляж с насыпным песком, кабинками для переодевания и лодочной станцией. Другая – оказалась особенно живописной. Берег здесь был окружен нависшими над водой плакучими ивами. «Туристы» недолго посидели на песке, греясь в лучах ласкового солнца, походили по кромке прозрачной воды. Марту восхищало все. Она кружилась, как в танце, стараясь определить с какой стороны вид краше.
Опушка леса, в обрамлении нескольких рядов стройных берез и молодой зеленой поросли, оказалась не менее привлекательной глазу.
- Но вглубь смешанного леса лучше не ходить одной, - заметил Палыч. - Там сразу значительно темнее и деревья стоят плотнее, – предостерег он гостью.
- Боюсь-боюсь, - пошутила в ответ Марта.
- И правильно делаешь! Значит мне не придется искать тебя там, где леший спрячет так, что и с помощью космических установок не найти будет. – Марта и правда испугалась, и в ее глазах отражался неподдельный страх. – Не волнуйся, - успокоил ее Палыч, - одну я тебя никуда не отпущу, но вот в лес, вслед за грибными дождями, мы непременно еще попадем. Я такие места знаю!
- Так я точно не потеряюсь там?
- Я тебя теперь ни за что не потеряю!
Они проехались по всем трем улицам небольшой деревни и примкнувшему к ней, дачному поселку, здороваясь по заведенному порядку со всеми, кто встречался им на пути, затем заехали в сельсовет к другу Палыча. Видно было, что его там уважают. Когда они возвращались домой, остановились у церкви. Павлу понравилось, что Марта, перед тем как выйти из машины, сняла шляпу, подняла с плеч свой красивый полупрозрачный шарф и аккуратно прикрыла им голову. У входа в храм они перекрестились, каждый прошептал молитву: «Боже, милостив буди мне, грешному…», затем прошли вперед, чтобы приложиться к главной иконе.
Вечером они весело готовили вместе ужин на углях, обсуждали день прошедший, делясь впечатлениями. А поутру Марта запросила медный таз и заварила вишневое варенье:
- Вишня скоро отойдет, поспешить надо.
- Ничего, тогда как раз яблоки подойдут, - по-хозяйски рассуждал Палыч.
- Вот и славно! Надо только яблочного спаса дождаться. Будет тогда еще и варенье, и яблочный джем.
* * *
Иногда она уезжала, но вновь возвращалась, а Павел все беспокоился и не мог ее дождаться, будто расставались всякий раз навсегда. Уж очень хорошо он знал цену каждому году жизни, подаренному ему судьбой, и радовался новому дню, когда просыпался от лучика солнца, проникавшего в его окно.
Когда же Марта была в деревне, на этом маленьком островке чистого воздуха, Палыч только и успевал удивляться, как ловко все получается у этой маленькой хрупкой городской женщины. Только вроде помешивала варенье, а уже и борщ к обеду готов. Только собиралась позагорать пойти к пруду, а зашел Палыч в дом, так там и порядок, и поглаженные рубашки на дверце шкафа уже красуются…
Однажды Павел как бы, между прочим, предложил:
- Марта, а давай с тобой поженимся.
- Поженимся? – Рассмеялась она. Но видя, что он вовсе не шутит, ответила. – Может и поженимся. Поживем, увидим.
- Нет, а правда, кому мне все это оставлять? – Он, широко распахнув руки, обвел зрительно свое хозяйство. - Не захочешь жить здесь постоянно, вот тебе дача, будет где спрятаться и передохнуть от городской суеты.
* * *
К началу сентября, сразу после двух дождливых дней, свежий ветерок повсюду разнес грибной аромат. Когда же "грибники" отправились в первый раз в лес, так Марта только посетовала, что корзиночек мало с собой прихватили. Но однажды случилось так, что увлекшись природным изобилием и, переходя от кустика к кустику, она все таки заблудилась, да так напугалась, вглядываясь в плотно сходившихся густые макушки высоких деревьев, почти не давая проникать солнечному свету, что и не думала уж вернуться живой.
Все обошлось, но на следующий день она вдруг неожиданно засобиралась домой, ссылаясь на срочные дела и важные встречи.
- А ты по телефону, что возможно, порешай, - настаивал Павел. – Вот возьми мой.- Он протянул свой телефон Марте. - Или может, пусть кто к нам подъедет. И дело будет сделано, и угостим, никого не обидим.
На следующий день они ожидали новую гостью. Алла Олеговна, арт-директор Марты, приехала на электричке. От станции ее встречал Павел Павлович на машине. Алла была ближе с ним по возрасту, чем Марта, а потому два-три наводящих вопроса, и она быстро вышла на несколько тем интересных им обоим.
В течение двух последующих дней она то уводила куда-то подругу и подолгу с ней обсуждала дела, а то, пока та хозяйничала на кухне, увлеченно беседовала с Павлом. А вот Марте и Палычу почти не удалось в эти дни пообщаться наедине, или они попросту переключались, с трудом уходя от тем, навязанных Аллой Олеговной. Самым поразительным было то, что и после ее отъезда диалог не складывался. Более того, Павел стал раздражительным и заметно менее сдержан, придирался и даже срывался по пустякам.
Марта, понимала, что какие-то разговоры из тех, что велись без нее, несомненно, повлияли на их отношения с Павлом. К сожалению, столь деликатную тему, в силу своего характера, она не могла обсуждать ни с ним, ни с Аллой. А так как не знала, как ей правильно поступить в еще только зарождающихся отношениях и в данных обстоятельствах, она решила вернуться домой, чтобы привести свои мысли в порядок. К ее удивлению Павел Павлович легко отпустил ее и даже не уточнил, когда она сможет приехать вновь.
Прошло несколько дней. Палыч бранил себя за проявленную несдержанность к женщине, ставшей ему дорогой, вспоминая, как им было легко и даже весело проводить время вместе. Марта для него была словно горный родник, свежий глоток воздуха. Теперь же он вновь замкнулся в себе и все больше проводил времени в своем бункере, где обычно чувствовал себя уверенно и привычно, ведь на памяти три больших похода, а он и есть - самый настоящий полковник. Теперь ему - офицеру в третьем поколении, снова каждую ночь снилась война. А там кровь, смерть и бесконечные невосполнимые потери. Вот и сейчас он проснулся в холодном поту, и даже досадовал, что скоро проснувшись, не успел кого-то победить, кому-то отомстить... Набросив на себя куртку и, прошаркав как-то совсем по-старчески до крыльца, он сел там и бесцельно долго смотрел в глубокую ночь.
Весь сентябрь был по-летнему теплым, и лишь в начале октября осень вступила в свои права. Трава по-прежнему была еще яркой и сочной, а вот кроны деревьев враз окрасились в золотисто-красные тона. Небо еще некоторое время оставалось голубым и прозрачным, но ночи стали прохладнее. Наконец, зачастили дожди, и дни заметно стали короче, а недавнее пиршество многоцветной листвы быстро закончилось и лишь многослойно покрыв землю, оставило кроны деревьев беззащитно нагими.
…Он снова и снова в который раз набирал заветный номер. «Занято»!
…Она в который раз набирала номер телефона Палыча. Увы! «Занято». Марта только развела руками:
- Ну, что ты будешь делать!
Один кричал в трубку:
- Алло!
Другая пыталась «достучаться»:
- Алло! Ало-о-о! Алло, Палыч! Ну, наконец-то, – обрадовалась Марта, услышав голос Павла. – Только я не поняла сейчас кто кому позвонил.
- Не знаю, Марта. Это совсем не важно. - Его лицо осветила улыбка. - Да и не неважно это. Главное, что, дозвонились. Голубка моя, я так рад тебя слышать!
- Да и я тоже рада тебе. Как ты? – Беспокоилась она. Какое-то время на двух концах провода воцарилось молчание... Марта испугалась, что связь нарушена. – Алло! Ало-о-о!
- Здесь я, здесь. Грущу я без твоих песен... - потихоньку начал он. - Не хватает мне твоего борща… Вон и зеркальце осталось в твоей комнате, не забрала еще... - Он протянул руку в сторону комнаты Марты, словно она могла все видеть и продолжил, - Шарик и тот словно онемел и, не то чтоб на прохожих полаять, уж и на меня не щетинится даже… Грустит тоже.
- Это все ничего... Слышишь? Паш, мы обязательно еще споем нашу песню!
Они еще немного поговорили и когда в трубке послышались короткие гудки, Палыч какое-то время согласно покачивал головой, но слабо верил в слова «нашу песню». Он глубоко вздохнул, прошелся неспешно по дому, что-то привычно поправил, подвинул, переложил с места на место:
- Порядок! - Заключил по-военному Палыч и вышел во двор.
Еще с утра он подмел все дорожки, а сейчас на них снова разноцветной мозаикой, словно птицы, слетались последние листья. Только закончилось лето, а в душу без спросу уже закралась зима.
Палыч заглянул в свой «штабик», присел ненадолго за стол, разобрал и вновь собрал пистолет, положил аккуратно в стол и рядом обойму. Вслух произнес:
- Порядок! Пальчики помнят.
Затем он снял с гвоздя у крыльца корзинку, прикрыл за собой дверь, прошелся по стройным рядам яблоневого сада, с удивлением замечая, что листьев на деревьях почти не осталось, а ветки клонятся от ярких, омытых дождем тяжелых гроздей несобранных яблок. «Непорядок»! Но он решил не нарушать столь странную, но все же по-своему гармоничную картину. Наполнил корзину, собирая из-под деревьев плоды, упавшие ранее.
- Хорошо, что есть сад! Подрезать, да закутать до морозов ветки бы надо. Да вроде не время еще… Ну, ничего, коль снег упадет рано и морозы ударят, так и ранней весной до цветения подрезать можно. А то мне сегодня неможется что-то.
Он говорил сам с собой и смотрел сквозь макушки деревьев прямо в небо. Оно было тяжелым и серым. Но в это самое время со стороны церкви послышался колокольный звон, - «Служба закончилась. Порядок!», - согласно кивнул Палыч. Возвращаться в дом ему пока не хотелось. Он спокойным размеренным шагом прошелся по коврику листьев, не замочив ноги. Но какая-то усталость так резко навалилась на него, что он так и осел всем телом на мокрую скамью. Потом с трудом наклонился, приподнял и неловко поставил на деревянный стол корзину, немного рассыпав яблоки. Он снова прислушался к красивому переливу колокольного звона, уходящего куда-то в небо. Затем еще раз посмотрел вверх и успел удивиться, над ним прямо на глазах разрасталась, смело отодвигая тучи - голубая высь. И он потерялся в ней...
* * *
Марта еще долго ходила с трубкой по дому. На память приходили разные и, казалось, совсем не связанные между собой мысли, но все они непременно были связаны с большой водой. Это, наверное, от того, что лето выдалось жарким, и ей удалось не раз поплескаться в озерной глади и погреться на солнышке. Она вдруг вспомнила то замечательное место, куда не раз возил ее патриотичный Палыч на своей престижной «Волге». Вода там зачастую была с легкой зыбью, а иной раз небольшие волны набегали на песок, оставляя после себя легкую пену, словно претендуя на настоящие морские волны, какие помнила Марта в своих путешествиях от восприятия Черного, Красного, Азовского, Средиземного, Эгейского, Адриатического… морей.
На память ей, почему то пришло стихотворение:
Какие старые строения,
Какое странное настроение.
Как будто, что-то происходит,
Одновременно -
И в небе и в воде.
И вдруг волна высокая,
Струей стремглав
Вонзилась в небосвод,
И тут же уронила небо в воду,
А воду - в небо.
Так вот она разгадочка,
Выходит, что и небо и вода,
Все, та ж - ВОДА!
Когда же Марта отложила телефон в сторону, тепло растеклось по всему ее телу и, одновременно, отозвалось в ней почему-то грустью, скорбью и доброй памятью. Она поняла, что звонок был не из будущего, а из прошлого.
Картинка из Интернета
Стихи: http://www.proza.ru/2007/08/07-291