Когда б вы знали,
Из какого сора растут стихи…
А.Ахматова
Я зашла в картинную галерею. Там никого не было. Не помню сейчас фамилии художника. Какой-то современный. Картины абстрактные. Черно-белые. Большого формата. Переплетение геометрических фигур. Две или три картины притягивали взгляд. Будто излучали энергию.
Потом появился Он. Высокий, темноволосый, худощавый. В черных джинсах, старой кожаной куртке и разбитых кроссовках. Весь какой-то немного потрепанный. Он просмотрел вывешенные работы, словно страницы в газете, и повернулся из другого конца зала ко мне:
- А вам что здесь понравилось? Понравилось что-нибудь? – спросил он меня, как будто мы были знакомы.
- Да. Вот эти картины, - указала я.
Он подошел ближе и стал внимательно рассматривать указанные мной работы.
- Неплохо… А почему эти?
- Не знаю… Внутренний отклик, ощущения особые… совпадения на бессознательном уровне…
- Хорошо!.. А чем вы занимаетесь?
- Торговлей.
- Йогурт продаете или автомобили?
- Скорее, второе.
- Очень интересно… А я художник. Хотите посмотреть мои работы? У меня тут мастерская рядом, на Каретном.
Поколебавшись несколько мгновений, я кивнула.
Мастерская меня сначала напугала. Это было огромное полуподвальное помещение, занимающее всю нижнюю часть старинного четырехэтажного дома. Обитал Художник в большущей комнате, метров около 80, в которой сразу были и мастерская, и гостиная, и спальня. Чтобы пройти на кухню или в туалет, нужно было миновать много коридоров и пустых комнат, где с высокого потолка опускались чуть ли не на голову переплетения труб и каких-то конструкций.
В жилом помещении все стены занимали картины. На столах и комодах лежали рисунки и наброски, кисти, краски, какие-то старые холсты, скатанные в рулоны, листы бумаги для рисования, грязные тряпки со следами краски, посуда, предметы мужской одежды, отвратительный башмак с оторванной подошвой, куча неопорожненных пепельниц, непонятные инструменты и масса других вещей, не имеющих отношения к живописи. Посреди комнаты на мольберте был установлен холст с неоконченным портретом, написанным масляными красками. Палитра, небрежно брошенная, лежала на полу. Возле нее распласталась гитара. На длинных стеллажах, стоявших перпендикулярно стенам, громоздились плотные ряды книг. Романы, повести, стихи, рассказы, специальная литература, множество альбомов крупного формата с репродукциями знаменитых художников… За стеллажами была видна широкая кровать. В противоположной части комнаты стоял низкий массивный деревянный стол, его окружали стулья и кресла разных конфигураций. Некоторые из них были современными, другие на удивление старинными. И хоть были они вытертыми и неопрятными, но явно из другого мира. Когда-то стояли они совсем в иных гостиных… А тут соседствовала с ними даже обычная старая колченогая табуретка… В углу скопилось огромное количество пустых бутылок. В основном, из-под коньяка… Овальное, в человеческий рост старинное зеркало в резной раме красного дерева небрежно прислонено к комоду из ИКЕА. На нем большой дорожный сундук начала века от французской фирмы Луи Вюитон и несколько старинных кожаных альбомов для фотографий с металлическими застежками… В мастерской царил беспорядок.
Зарешеченные окна находились под потолком. Поэтому на улице рассмотреть можно было только нижнюю половину туловища человека, близко подошедшего к окну, или часть припаркованного автомобиля. Неба видно не было…
Картины на стенах как-то не зацепили меня. Написанные в разных техниках и жанрах, они, скорее, подчеркивали всеобщий бардак. А может, терялись в нем… Художник провел меня по помещению, потом усадил пить чай. Предложил выпить каплю коньяка, оставшегося на дне пузатой бутылки. Откуда-то из глубин пришел короткошерстный палевый кот. Потерся о ноги хозяина.
- Я тоже тебя люблю, Сент-Клер, - Художник погладил кота по голове. - Этот кот из Шотландии. Очень редкой древней породы, еще от тамплиеров. Его привез один английский дипломат в Москву. У дипломата были неприятности с ФСБ. Он отдал кота мне на время. Потом пропал. Был, вероятно, шпионом… Думаю, его утопили по-тихому в Москва-реке, чтобы избежать международного скандала…
Сначала я поверила. И верила еще некоторое время его байкам, рассказанным с серьезным видом, которые он придумывал, чтобы превратить свою жизнь в увлекательный роман для окружающих… В этих историях обязательно присутствовали иностранцы, шпионы, женщины-аристократки, безумно влюбленные в Художника, неожиданные поездки за границу, внезапно свалившиеся на голову горы денег и чудесные совпадения и обретения…
Он заговорил об Эль Греко. Принес альбом его репродукций. То, как он говорил о картинах и чувствах, рождаемых ими, было удивительно. Я поняла, что никогда еще не встречала такого человека, что может настолько тонко и образно всё это передать словами. Почему-то мне показалось, что, скорее, женщина могла бы так выражать свои чувства. Когда он говорил о чем-то высоком, забывалась неустроенность и кавардак вокруг. Его хотелось слушать…
Мы стали видеться. Больше гуляли по улицам в центре. Он знал истории старинных домов, улочек и переулков. Иногда мы заходили в кафе или ресторан. Платила я. У Него почти никогда не было денег. Хотя иногда внезапно появлялись большие суммы, которые Он так же внезапно быстро спускал… Он всё чаще стал просить, чтобы я покупала для Него коньяк и дорогие сигареты.
Как-то я застала Его с огромным синяком под глазом. Он, смеясь, рассказал, как пошел с подругой в ресторан пообедать. Наевшись самых дорогих кушаний, они сообщили официанту, что им нечем заплатить… Другой раз Он поведал мне, как заглянул в парикмахерскую и попросил сделать Ему самую модную стрижку. С утра в салоне никого не было, и девушки, заслушавшиеся Его чудесными историями, превзошли себя. Они долго смеялись, когда Он сказал, что деньги занесет в следующий раз…
Он любил, когда я приглашала Его в кино. Причем предпочитал смотреть фильмы с середины. «Это же здорово, - говорил Он, - мы сможем сами домыслить начало и завязку интриги»… Однажды, рассердившись на мое высказывание по поводу его тунеядства, Он швырнул чашку с кофе в стену.
- Ты не понимаешь!- орал Он,- работа идет всегда! Напряженная работа!Тут! - Художник стучал пальцем по своему виску. Я растерялась. А Он через пять минут уже заливисто хохотал: «Я же два года в институте кинематографии учился на актерском»…
Он всё больше загружал меня своими проблемами. То настоял, чтобы я пошла, представившись Его юристом, в Союз художников по поводу приватизации занимаемого Им помещения. То просил найти людей для организации выставочной галереи в Его мастерской… Я пыталась. И кое-что у меня получалось. Но все эти идеи кончались ничем. Он не был настойчив. И очень быстро, сменяя старые, у Него возникали новые идеи… Он просто плыл по течению…
У Него были проблемы. Хотя мне неизвестно, что было правдой, а что выдумкой в Его рассказах. Как-то я застала мастерскую в плачевном состоянии: разломанная мебель, брошенные на пол картины, осколки стекла от битых бутылок и выбитых окон, залитые краской стены… Художник объяснил мне, что одна крупная компания хочет заполучить Его помещение и подключила к Его выживанию из мастерской милицию. За деньги. Поэтому Ему систематически устраивают погромы да еще и избивают. Рассказывая, Он, сидя на высоком стуле посреди разоренной мастерской, спокойно зашивал порванную на плече кожаную куртку, видавшую виды... Это был какой-то другой мир и другая жизнь для меня…
Иногда Он звонил мне и требовал срочно прийти: у Него собрались интересные люди. Действительно, однажды я застала у Него музыкантов из популярной рок-группы. После концерта они пили водку, примостившись за низким столом. Потом начались песни под гитару. Оказалось, что Художник прекрасно поет.Причем, тексты пишет сам. Я слышала, как музыканты попросили диск с записями Его песен. Они относились к Нему серьезно… Другой раз я была представлена известному поэту. Поэт подарил хозяину новую книжку своих стихов с автографом. После его ухода Художник велел мне почитать из этой книжки. Я прочла вслух какое-то стихотворение. Он засмеялся. «Дай мне! – Он взял ручку и за пару минут сделал несколько исправлений. Потом с довольным лицом протянул мне. – Вот так! Читай!» То, что я прочла, поразило меня. После нескольких Его исправлений стихи стали совершенными. У них изменился смысл, стал глубоким. Ими мог бы гордиться Пушкин. Это было невероятно.
Один раз Он предложил мне примерить какое-то немыслимое старинное вечернее бархатное платье. Сказал, что нашел его на помойке. Оказалось, что множество удивительных вещей в мастерской было найдено именно там: итальянское зеркало XVIII века, дорожный кофр, английские кресла, дубовый стол со свастикой, вывезенный в 45-м из Германии, альбомы с фотографиями XIX века, чашки севрского фарфора, из которых мы пили чай… Новые русские выбрасывали старый хлам из расселенных коммуналок. Он подбирал. «Ты представляешь, - говорил Он, - люди совершенно слепы и нелюбопытны. Они выбрасывают вещи, которым место в музее»…
Когда мы сидели на скамейке в каком-нибудь парке, Он настаивал, чтобы я рассказывала ему, что думаю о людях, проходящих мимо: кто они, чем занимаются, каков их характер. Он мог запросто подойти к любому и поинтересоваться, права ли я в своих предположениях.
Однажды я пришла с новой прической. Он оглядел меня растерянно: «Как же так? Ты ведь была обыкновенной, а сейчас…» Он взял уголь и большой лист шероховатой белой бумаги из раскрытой пачки и за несколько мгновений набросал мой портрет. Это была первая Его работа, изменившая мой взгляд на Его творчество. Как можно было за 40 секунд выразить на листе бумаги мою суть? Это была я изнутри. Моё лицо рассказывало всю историю моей жизни и моего характера…
- Держи! – Он скатал портрет в рулон привычным жестом и закрепил тонкой резинкой, - дарю!
Вообще-то, Он никогда не делал мне никаких подарков. Свои работы, которые нигде не выставлялись и не продавались, ценил очень высоко. Стоило только начать говорить о продаже Его работ, как Он заламывал какие-то несусветные цены. Я прекращала тему. Я по-обывательски думала, что надо продавать за столько, за сколько купят. Я не понимала, что Он знал Себе цену…
Правда, один раз Он подарил мне духи. У меня шевельнулось тогда подозрение, что они краденые. В коробке было несколько упаковок разных французских духов с неотклееными ценниками. Он предложил мне выбрать. В Нем было столько самодовольства и снисходительности, словно Он дарил мне Мерседес.
У Него то и дело появлялись многочисленные друзья и знакомые из разных кругов общества: то бандиты и воры, то политики, богачи и известные люди искусства и, конечно, женщины. Женщин он предпочитал с деньгами. Я повидала разных: хорошо одетых, дорого одетых, красивых и не очень,глупых, умных, растерянных, надменных... Как правило, они не задерживались в мастерской. Большинству хватало одного раза.
Как-то Он прогнал меня, потому что нервно ожидал прихода Пелевина. Сказал, что они будут курить траву и говорить о творчестве. И я тут лишняя. На следующий день я принесла Ему по его просьбе пелевинскую «Книгу оборотня». Принесла почитать. Сама я очень любила этот роман. Через пару дней я увидела свою книгу насквозь испещренную карандашными заметками Художника на полях. Когда я хотела их прочесть, Он вырвал книгу у меня из рук. «С моими пометками она стала иметь особо высокую ценность. Я не верну ее тебе. Да она тебе и не нужна. Ты не можешь ее понять».
Возможно, Он искренне был уверен, что мне не понять дзен-буддизма и мифологем Пелевина, но то, как я оценивала живопись, а мы бывали с ним в музеях и галереях довольно часто, Художник одобрял. Он даже удивлялся иногда, как я, человек без художественного образования, основываясь только на интуиции, точно определяю ценность и уровень полотна. Он даже гордился этим. Правда, Его очень раздражало, когда я ходила на выставки современного искусства. Он кричал, выслушивая мои отзывы: «Какое это искусство?! Эти инсталляции и видеоролики чудовищны. Вам, обывателям, вешают лапшу на уши, а вы, радостные, хаваете ее, принимая за искусство…»
Как-то, подходя к мастерской, я увидела стоящий у входа Майбах. У Художника были гости. Один гость. Седой мужчина, похожий, как две капли воды, на модель из рекламы Ambre для Baldessarini. Он задумчиво сидел в одном из кресел, видавшем лучшие времена, потягивал дорогой коньяк и курил сигариллу. Художник просто летал вокруг него. Он вообще был страшным снобом. Когда мы с гостем остались наедине, тот спросил меня, прищурившись и растягивая слова:
- Что вы тут делаете? Разве это место для вас?..
Он предложил мне уйти и ждать его на углу за домом, откуда он заберет меня через полчаса.
Я этого не сделала. Такой же вопрос задавали мне еще несколько посетителей мастерской. В один из вечеров я столкнулась с тремя иностранцами, приглашенными Художником к себе. Он всех сюда тащил. Иностранцы прекрасно говорили по-русски. Все они работали в Москве не первый год. Художник познакомился с ними в ресторане. Он всегда искал, кто за Него заплатит. Марк, журналист из Лондона, спросил меня, что я тут делаю.
- Странное место, - сказал он, оглядевшись. - Не думаю, что подходит для вас.
- А для вас?
- Мне интересны русские. Тем более творческие люди. Наш хозяин – интересный субъект, не правда ли? Личность одаренная. Несомненно талантлив. Но то, как он живет и до чего опустился…
- Ну, художники вообще странные люди… Я не имею в виду тех, кто живописью занимается на коммерческой основе. Они успешны… А эти всегда были изгоями, не от мира сего… Но нас с вами к ним тянет. Они не такие, как мы. Вспомните ван Гога, Модильяни…
- Но вы же не Жанна Эбютерн?... Уходите, чтобы не засосало… Я-то пришел как в зоопарк. А вы здесь, кажется, обжились, ко многому привыкли…
И еще такой же вопрос - а что вы здесь делаете? – задал мне милиционер. Расскажу по порядку… Художник пришел на встречу со мной в чужой одежде. Пиджак от Версаче, джинсы от Кардена, сапоги от Берлути и рубашка от Харви и Хадсона. Он крутился на стуле в небольшом кафе, демонстрируя обновы. Он был счастлив. Он заказал самые дорогие блюда для себя, не спросив моего мнения на этот счет. Он всегда заказывал за чужие деньги самую дорогую еду, отыскивая блюда сначала по ценам, а лишь потом обращая внимание на название.
- Откуда у тебя эти вещи? – спросила я.
- Да так, - с самодовольной улыбкой облизав губы, поскромничал он, страшно любивший хвастаться, - провернул с деловыми людьми одну сделку.
Что это за «деловые люди» я узнала на собственном опыте… Через несколько дней перепуганный, трясущийся (это чувствовалось даже по телефону) Художник позвонил мне и закричал, что Его срочно надо спасать. Мне. Эти люди «наехали» на Него и требуют за какое-то обещанное, но невыполненное дело, крупную неустойку. Грозят серьезными последствиями. Он чуть не рыдал. Я приехала. Художник метался по мастерской и почти что рвал на Себе волосы. Непрерывно звонил телефон. Он не брал трубку. Потом попросил взять трубку меня.
- Ты кто? – заорали в трубке. – Где эта скотина?! Ты его женщина? Мы сейчас подъедем. С тобой разберемся… Мало не покажется, детка. Голову тебе оторвем вместо него…
Художник, слышавший угрозы, побелел.
- Вызывай милицию! Срочно! – закричал он. – Скажи, что я уехал два дня назад.
Он бросился к двери, оставив меня на растерзание. Милиция приехала очень быстро, когда я сказала дежурному про угрозы бандитов. Я увидела в окно ноги в форменных брюках и ботинках. Увидела я и опущенные вниз дула автоматов. Трое милиционеров заскочили в мастерскую и обошли ее. Один, положив автомат на фашистский дубовый стол, стал меня расспрашивать. Он был спокоен.
- Да знаем мы его! Не раз здесь были, разгребали дерьмо!.. Художник! – с досадой и осуждением, как-то даже устало, произнес милиционер. – А вы что здесь делаете? Разве для вас тут подходящее место? Я тут всяких видел. Но таких никогда… Уходите и не возвращайтесь! Здесь может быть опасно, - он говорил, как будто что-то знал. – Художники вообще морока для общества… Нас на днях к другому художнику вызывали. Якобы, детей у него похитили… Зашли в мастерскую, дышать нечем: у него собаки гадят прямо на пол, он их на улицу не выводит, а дерьмо накрывает газетами, утаптывает и живет так. Шесть собак!.. Но все стены в картинах, как здесь…
- И что с детьми?
- Да пьяный был. До белой горячки допился. Ему и показалось…
Раздался звон разбитого стекла, в окно влетел булыжник. Другой милиционер крикнул моему собеседнику из приоткрытой двери: «Приехали!»
Они выбежали во двор. Минут через 10 милиционер вернулся: «Всё. Не волнуйтесь! Взяли мы их! Если что, вызовут вас как свидетеля»…
Через полчаса появился Художник. Он снова надел свою старую одежду… Он выглядел успокоившимся и обрадованным, вины передо мной не чувствовал. «Что ты! Каким свидетелем?! - воскликнул он. – Никакого заявления я писать не буду.Они же мне ничего не сделали. Я с ними дружу. Просто недопонимание вышло». Мне было противно, что Он такой трус, и хотелось уйти, но Художник вдруг потянул меня к одному из комодов: «Погоди! Я тебе что-то покажу. Ты заслужила».
Он вытащил из выдвинутого ящика один лист. Потом второй. Третий, четвертый… «Вот. Эта серия выполнена в технике граттаж, процарапывание иглой бумаги, залитой тушью. Тяжелая техника. Серия называется «Голгофа».
Я онемела, увидев произведения. У меня не было слов. Это было что-то невероятное. Это были шедевры.
Он всё ещё что-то рассказывал про сложности техники, про то, что несколько листов украдено: Его случайные гости, пользуясь невниманием подвыпившего хозяина, иногда уходили из мастерской не с пустыми руками… А я, затаив дыхание, смотрела на распятого Христа, на людей, присутствующих на казни, на римских солдат, и всё казалось таким мелким по сравнению с тем, что смогли передать эти произведения. Я взглянула на Него, я не могла поверить, что это сделал Он. Такое мог создать только титан. Такой как Леонардо или Рафаэль…
Через полгода знакомства Он начал меня напрягать. Всё чаще Его просьбы казались мне полубезумными. Переполнила чашу моего терпения один случай. Мы шли с Ним по Цветному, и Он беспрерывно ныл: просил меня купить курицу-гриль и бутылку коньяка. Кто-то крикнул ему из открытого кафе. «Идем, - сказал Он, - посидим с моими друзьями». Я оглядела странное сборище за столиком кафе. «Это воры с Цветного. Хорошие ребята. Пошли!» Я повернулась и направилась, не оглядываясь, в противоположную сторону. Он не стал меня звать, вошел в кафе.Ему хотелось выпить. Он не сомневался, что я вернусь.
Я не вернулась. Он стал звонить мне по много раз в день. Сначала уговаривал. Потом требовал возвратить духи, подаренные три месяца назад, и портрет. Он говорил, что я обокрала его. У него, мол, пропало несколько бесценных произведений. Он угрожал и ругался. Он запугивал меня самыми страшными грядущими за предательство наказаниями. Я не вернулась.
После я часто вспоминала серию «Голгофа» из комода. Я не знала, что хранилось в других ящиках. Может, там было что-то, перед чем поблекла бы Мона Лиза… Я не знаю. Но допускаю после «Голгофы». Я гадала о судьбе этих неизвестных людям шедевров. Может, я поступила неправильно, отказавшись от Него. Может, благодаря моей помощи люди смогли бы увидеть то, что видела я…
Однажды, находясь по делам в районе Цветного бульвара, я поднялась по лестнице в Каретный. Прошло больше двух лет. В бывшей мастерской Художника располагалось отделение иностранного банка. Куда делся Художник? Его тамплиерский кот? В безопасности ли его картины? Мне было не у кого спросить…
Что остается в мире, если шедевры гибнут, пропадают, не дойдя до зрителя?.. Куда девается красота и духовность, которыми отмечены редкие гениальные произведения? Откуда они пришли и исчезают ли вместе с полотнами?.. Или остаются в каком-то неведомом нам измерении Вселенной в ожидании новых Художников, кому повезет больше?.. Я не перестаю надеяться, что когда-нибудь увижу те картины снова, в музее, на выставке или в частной коллекции, и тогда я скажу им: «Здравствуйте! Я так вам рада!»
(из сборника "100 рассказов про тебя")