Правда нашего детства. Главы 25-26

 
          Глава 25. ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА ПЕРЕВОЗЕ. НАШ «ДОБРЫЙ» СОСЕД КИРЕЙ.

          Наступила весна, река вошла после бурного разлива в свои берега, заливные луга на маршруте к перевозу просохли. Дедушка Пахом, как всегда по весне, перевернул подрассохшуюся за зиму лодку вверх дном, проконопатил борта, растопил на костре гудрон, тщательно залил им дно и борта своей плоскодонки. В выходной день лодка была доставлена к реке и спущена на воду, через реку натянута проволока, на обоих берегах до самой воды вырыты ступеньки, переправа была готова. Мне было поручено написать на дощечке объявление о том, что в Городке вновь открылся перевоз, и поставить указатель с ним у Известковой горы.

          Встрепенулся и сосед Кирей. Он не стал гнать свою лодку к Известковой горе, а в двадцати метрах от переправы Пахома забил большой кол, поставил на воду своё по-прежнему худое судёнышко и начал прежнюю конкурентную борьбу: дедушка назначает сорок копеек, Кирей – тридцать пять, дедушка тридцать пять, Кирей – тридцать. Пахом обращается в горфо: «У меня патент, а Сибикин Кирей мешает работать. Защитите силой закона!» Пришёл участковый милиционер, сделал Кирею предупреждение о нарушении прав патентодержателя. Только результат был несколько иной, закон не помог. Кирей работать не перестал, но появлялся на реке только в выходные, то есть базарные дни, когда на перевоз шло много народу. Кроме того, он собрал пацанов, моих сверстников, подговорил их всячески вредить Пахому. Однажды приходит дедушка на речку – лодки нет, замок сбит, цепь, удерживающая лодку на проволоке, перепилена. Отец побежал вниз по течению искать лодку и нашёл её у «шумного моста» в пяти километрах от переправы, пригнал на вёслах обратно, сделал новую цепь. Добрый Кирей довольно ухмылялся, явно получая удовольствие от состоявшегося события. Отец не выдержал, подошёл вплотную к Кирею и один на один с ним твёрдо сказал:

          – Ещё одно такое безобразие учинишь – твою лоханку найдёшь в щепках, я не шучу и в поддавки с тобой играть не собираюсь. Я тебя предупредил.
          – Чем докажешь, что я отцепил вашу лодку? Наговор, Васька, отвечать будешь!
          – Я тебе доказывать не собираюсь, только гадостей, кроме как от тебя, ни от кого не жду.

          Прошло некоторое время, и в дедову лодку стал кто-то натуральным образом гадить. Дедушка приходит на работу рано утром, а лодка вся в дерьме. Пока мой престарелый наставник вычищал и мыл своё транспортное средство, сосед-конкурент и никто из безобразников на реке не появлялись. Тогда отец решил выследить негодяев, узнать, кто же делает пакости. Вечером, когда дедушку я уже привёл домой, отец пришёл к переправе и затаился в прибрежных густых кустах. Начало смеркаться, стало совсем темно, и тут к лодке пришли два пацана, мои ровесники, носившие уличные прозвища: Мамур и Барок. Не подозревая о засаде, пацаны зашли в лодку, тихо хихикая, оба сняли штаны и давай справлять между лавочками большую нужду. Они так увлеклись «делом», что не заметили, как отец потихоньку вышел из засады, подошёл к лодке, быстро впрыгнул в неё и оттолкнул от берега, перекрыв безобразникам путь к отступлению. Потом ключом отпер замок на цепи и, перебирая руками по проволоке, отплыл от берега на середину реки. Пацаны не ожидали такого поворота дела и стояли, как вкопанные, над своими произведениями на месте преступления. Броситься в воду побоялись – плавали ещё плохо.

          – Так, друзья-товарищи! Сделали своё паскудное дело? А теперь убирайте своё говно. Убирайте, убирайте! Что, нечем? Ручками, ручками давайте работать, и рыбкам за борт, выгребайте, выгребайте, другого инструмента вы же с собой не взяли. Что, грязная работа? А дедушке старому убирать не грязно ваши безобразия? Не желаете? А я вам сейчас помогу, – и отец по голым задницам начал охаживать юных «засранцев» заранее приготовленным крапивным веником, приговаривая, - убирайте, не стесняйтесь – своё ж говно, не чужое, да почище, почище выгребайте, так и быть, я вам фонариком посвечу.

          Слёзы и сопли потекли по лицам пацанов, только в качестве раскаяния они не принимались, пришлось подчиниться. И за борт полетели «ароматные» изделия юных безобразников.

          – Эх, надо бы вас отучить гадить, где не положено, как котят неразумных учат – носами потыкать в ваши кучки, да уж ладно, и этого с вас хватит.

          После лодочной «приборки» отец поставил одно оправдательное условие перед тем, как отпустить пацанов на свободу:
          – А теперь скажите, кто же дал вам такое важное поручение? Только правду говорите, не врите, дело-то серьёзное. Не сами ж вы до такой глупости додумались, тут же люди на лавочки садятся, а вы и их обгадили. Так какой такой негодяй научил вас это сделать? – Молчат. – Что, ещё крапивой угостить?
          Барок, это Серёжку Лукьянова так кликали все уличные пацаны, первый решился открыть тайну:
          – Меня вот Мамур, то есть Вовка Лосенков, подговорил деду Пахому… ну, сделать это, а то он дужа многа денег загребаит на перевозе этом.

          – Так, значит, дед дужа много денег загребаит? А что он торчит тут от темна до темна вам это неизвестно? Вы и деньги дедовы сосчитали? Ну, а тебе, Вовка Лосенков, кто такую трудную работу предложил, что ты один с ней даже справиться не мог и взял помощника? – Молчит. – Я жду ответа, товарищ Мамур!
          – Ну, дед Кирей… Канхвет обещался давать.

          – Я так и думал. Сам пакостить не может, так он вас, дурачков, науськивает. Вот что, ребята, жалко, что отцов у вас нет, но матерям вашим я сказать должен, чем вы вечерами занимаетесь. Отпущу я вас, но чтоб это было в последний раз. С Киреем мы будем разбираться в другом месте, а вы подтвердите, где надо, что это его наука. Согласны?
          – Ладно, согласны, только мамкам не говорите, дядя Вася.
          – Так и быть, не скажу пока. А «канхвет» всё же давал вам Кирей за такую работу, а?
          – Давал два раза, только мало… по две канхветины...

          Отец подогнал лодку к берегу, ребята выпрыгнули, отошли шагов на двадцать и долго мыли в речке и обнюхивали свои руки. Безобразия с лодкой с того дня прекратились.

          Дедушка Пахом простить многочисленные обиды соседу не мог и, чтобы остепенить Кирея Сибикина, подал на него жалобу в народный суд. Дело завели, свидетели подтвердили факты его пакостных действий в отношении Пахома Павловича, но суд состава уголовного преступления не нашёл. Однако общественное порицание Кирею Сибикину суд вынес и заставил его публично в суде извиниться за свои хулиганские выходки. Я присутствовал на том судебном заседании, горячо переживал за своего дедушку и ненавидел деда Кирея, взрослого хулигана. Помню его неприятное лицо, искривлённый в какой-то нагловатой ухмылке рот, бурчащие слова вынужденного извинения. Где-то в судебных архивах города Ярцева сороковых годов прошлого века это решение суда хранится, может быть, до сих пор.

          Хоть и был дедушка Пахом вооружён приобретённым патентом, только никакой пользы он ему не принёс, кроме дополнительных расходов по уплате пошлин и налогов. А дед Кирей как мешал ему работать, так и продолжал мешать дальше ещё несколько сезонов, несмотря на предупреждения властей. Точка примирения кое-какая всё же была найдена: конкуренты договорились о единой стоимости перевоза – тридцать пять копеек с человека, а люди пусть сами выбирают на какую лодку им садиться. Заработки, естественно, упали, только бросить дело дедушка не решался ещё несколько лет, пока позволяло здоровье. Но предприятие стало невыгодным и вскоре отец убедил дедушку его оставить.

          А через год и Киреев бизнес умер сам собой, потому что дожидаться перевозчика по часу люди не могли, – Кирей не мог сидеть у реки с утра до вечера, как дедушка Пахом, да и стоимость перевоза сразу же поднял. И люди перестали ходить на перевоз.

          «Доброта» Кирея Сибикина проявлялась и в других его махинациях. Отец как-то стал подмечать, что за нашей банькой стала быстро уменьшаться копёшечка сена, которая была куплена на скудные сбережения для нашей коровы. По следам и рассыпанным травинкам отец установил, что маршрут к сену прокладывал сосед – Кирей Емельянович. А не пойман – не вор, так можно и ошибиться, зря оговорить человека, надо уличить на месте, тогда можно и обвинять.

          – Ну, что ж, придётся ночь не поспать, но выяснить, какой негодяй сено ворует, в рот ему ноги, – решил отец и приготовил себе место в терраске, из окна которой в лунном свете хорошо просматривался весь двор и копна сена.
Отец погасил в хате огонь и вышел на свой наблюдательный пункт, потянулись тягостные минуты ожидания. Не прошло и полчаса, как отец видит – идёт, сгорбившись, сосед Кирей и прямо к сену. Огляделся, постоял в тени, потом разложил верёвку, наложил приличное «беремя» сена, верёвку затянул и взвалил ношу на спину. Отец с вилами в руках выскочил из терраски и к нему:

          – Кирей Емельянович, так это ты моё сенцо приворовываешь? Ах ты, сукин сын! Я на последние копейки купил это несчастное сено, а мой сосед и эти крохи у детей отнимает. Я за тебя, падаль, кровь свою проливал, пока ты слепым прикидывался, а теперь ещё воровство твоё терпеть должен? Заколоть что ли тебя тут, на месте, как поганую собаку?

          Сосед не рассчитывал на такую встречу, упал на колени и завопил:
          – Вась, прости меня, бес попутал, корову нечем кормить, вот и выкручиваюсь, как могу, прости ты меня, у меня ведь тоже дети, их кормить надо. Больше этого не будет.

          – Иди работать, скотина ты этакая, тунеядствуешь сколько лет! Учти, застану ещё раз – я за себя не ручаюсь, так и знай. Сам в тюрьму сяду, но и твоё злодейство на этом кончится.

          Сосед трясущимися руками уложил на место ворованное сено. Я стоял в терраске в валенках на босу ногу и трясся от страха за отца, как бы чего с ним не приключилось. А он всё-таки съездил соседу по зубам, вернулся в дом и с досады завернул такую самокрутку, что мать, которая не могла уснуть по понятной причине, стала бранить его за «полную хату дыма», а сама тоже вся дрожала от волнения, одновременно ругая соседа, на чём свет стоит.




          Глава 26. ОПАСНЫЕ КОНФУЗЫ. ЧТО ЖЕ ТАКОЕ СПРАВЕДЛИВОСТЬ?

          Не прекращал сосед свои сомнительные сделки с сеном несколько лет и после этого случая. Однажды весной отец посадил картошку в огороде, который не был огорожен забором, а обтянут в три нитки колючей проволокой на кольях, чтобы скотина не могла проникнуть на картофельное поле. Сосед Кирей в очередной раз «приобрёл» где-то копну сена и сложил её между своей хатой и нашим картофельным огородом, а уже на следующий день к нему приехали покупатели на грузовой машине. Сено по-быстрому погрузили и шофёр стал очень торопливо уезжать, при этом стал подавать грузовик с сеном назад, маневрируя, сломал столбики с колючей проволокой и прямо по свежему, недавно посаженному картофельному полю проехал аж метров десять, утрамбовывая поле спаренными задними колёсами.

          Отец возле дома тесал бревно с топором в руках. Увидев такое безобразие, он прямо с топором побежал к машине со страшным ругательством и криком:
          – Стой, сукин сын! Куда ты прёшь по картошке? Стой, тебе говорю, негодяй!

          Шофёр продолжал подавать машину задним ходом, будто не слышал страшного отцовского крика. Тут отцовский крутой нрав проявился со всей его былой фронтовой яростью, а плотницкий топор, который он держал в руках, полетел в дверцу кабины с такой силой, что разбил стекло, сделал вмятину в двёрке и отлетел в сторону. Видя такой поворот дела, шофёр сдрейфил, машину остановил, тут же включил передний ход и с максимально возможной скоростью помчался в сторону шоссе с прыгнувшим на подножку соседом Киреем. Отец поднял топор, кинулся было вдогонку к машине, но мама подбежала к нему, стала успокаивать и удерживать от необдуманных горячих поступков, сама дрожа от волнения. Потом отвела отца к дому, взяла лопату и осторожно перекопала утрамбованную часть участка, стараясь не повредить посаженные клубни картофеля.

          Отец же долго не мог успокоиться:
          – Вот ведь паразит какой! Вчера где-то спёр копну сена, нашёл каких-то шаромыжников-покупателей, и даже тут не мог обойтись без пакостей! Что ж это за человек такой? Скотина, самая настоящая. Тут каждую картошину берегёшь, каждый клок земли, а ему всё по х… Ну и скотина!

          Таков он был добрый наш сосед Сибикин, проделки которого забыть невозможно, они вспоминаются до сих пор. Не забывал о своих неудачных приключениях и Кирей, продолжая пакостить при любой возможности, настраивая даже внуков своих против нас, их же соседей. У Кирея было три дочери, две из которых, вполне нормальные Нина и Лена, вышли замуж и стали жить в городе. Младшая Зойка замужем не была, жила с отцом, от разных мужиков родила трёх сыновей, с которыми дружить было невозможно, такие задиры они были. Старший Вовка, по прозвищу Бадя, однажды затеял войну с моими подросшими братьями и их приятелями, он со своим братом Серёгой стал бросаться камнями в наших ребят через разделявшее их картофельное поле. Я был занят уроками в доме и не видел  этого безобразия. Когда перестрелка шла ссохшимися кусками земли – ничего страшного не случалось. Но тут в моего брата Витюшку или в кого-то из его друзей попал самый настоящий камень, его подняли и метнули в обратную сторону так удачно, что попали в голову соседского Серёги. Потекла кровь, Серёга заорал на всю улицу. Я выскочил из дома, увидел ревущего Серёгу, целую ватагу ребят, сражавшихся на стороне моих братьев, подхожу и спрашиваю:

          – Кто подбил Серёгу? – Молчат. – Кто подбил, признавайтесь! – Никто ни гу-гу.
          Тут выбежала из дома Серёгина мать Зойка и закричала громче плачущего Серёги:

          – Ах вы хулиганьё, бандиты, да я вас всех посажу, сволочи малолетние… – Зойка схватила своего Серёгу и помчалась с ним в город, видимо, в больницу. Что за травму он получил тогда от своего же камешка, я не знаю, только лоб его был заклеен лейкопластырем несколько дней.

          Вдруг почтальон приносит нашему отцу повестку – явиться со мной в детскую комнату милиции. Отец ко мне с допросом: «Что натворил? Говори сейчас же». А я ведать не ведаю, почему отца со мной вызывают, и только смутно догадываюсь, что может из-за проделки моих братьев или кого-то ещё, кто камнями кидался и попал в Серёгу. Зойка нажаловалась в милицию, не иначе. Я рассказал отцу обо всём, что видел и знал. Уверенности в том, кто попал в соседа, у меня не было, брат и сам не был уверен в своей меткости, но моя-то совесть была чиста, я же не виноват, поскольку камнями не бросался. Отец на этот раз мне поверил, в милицию пошли вместе.

          – Раз не виноват – бояться нечего. Говори правду, что видел, ничего не прибавляя, – успокаивал меня отец по пути.

          Но не так просто было убедить в моей невиновности инспектора детской комнаты милиции. Зойка так живописно нарисовала в милиции именно мой хулиганский портрет, потому что видела меня, самого старшего из всей оравы, среди сражавшихся «солдат», была уверена, что именно я подбил её сына и меньше чем колонии для малолетних преступников я, по её убеждению, не заслуживал. Инспекторша шибко не хотела слушать ни моих объяснений, ни просьбы – расследовать, кто же в самом деле нанёс травму соседу, и пригрозила:

          – Вы, отец, заплатите штраф за хулиганские выходки вашего сына.
И тут меня, двенадцатилетнего пятиклассника, так понесло после этого несправедливого приговора инспекторши, пробудилась такая страшная обида, что хотят оштрафовать отца, который кладёт все силы, чтобы при мизерной зарплате прокормить нас. Сдерживаясь от слёз, я стал возмущённо говорить:

          – Вы не имеете права обвинять моего отца в неправильном моём воспитании… Он всю войну прошёл, он не позволяет нам взять чужое, даже если оно валяется… Я не бросал камни в соседа и ни в чём не виноват, никогда ещё не подводил папу, а вы смеете говорить про него такие слова! Придите в первую среднюю школу и спросите у учителей, как я веду себя и как учусь, и спросите, как ведут себя наши соседи, которые всегда первыми начинают, тогда и обвиняйте… Нас четверо детей в семье …

          – Ладно, ладно, – сразу смягчилась инспекторша, – мы запросим характеристику из школы, потом решим, что с вами делать. Можете идти.
В школе меня вызвал в свой кабинет директор и спокойно попросил рассказать всё, как было дело. Я рассказал, что, правда, не кидал камни в соседа сам и не видел, кто это сделал, потому что занимался в это время дома уроками.

          – Иди, учись, – сказал директор, – я верю тебе, мы напишем характеристику в милицию.

          Штраф отцу платить не пришлось – школа заступилась за меня, но долго в моей детской душе держалось недоумение:  почему это один человек может оговорить другого, не установив точно факт его вины. Ведь когда действительно виноват – и наказание справедливо, и обида не горька, остаётся только досада и сожаление о плохом поступке. А вот когда обвиняют несправедливо, у любого в душе вместе с протестом может возникнуть  неподвластное воле желание – восстановить справедливость любым доступным способом, часто граничащим уже с настоящим преступлением. И невиновный человек может стать виновным из-за другого виновного.

          Вспоминая рассказ моей крёстной матери тёти Маруси о том провокаторе-фашисте, который во время войны сфотографировал наших двенадцатилетних ребят в немецкой форме с автоматами на груди, я подумал о том, что вот соседа Васю Краснова забрали и посадили на двадцать пять лет только за то, что узнали его на той злополучной фотографии, которую обнаружили наши солдаты в немецком штабе, когда освободили город от фашистов. И никаких свидетелей никто не искал, которые помогли бы Васе избежать сурового наказания, ведь вины его никакой не было, это была грязная провокация фашиста. А органы поверили фотографии, а своим людям и плачущим от горя матерям не поверили, нет. Да что же мы за народ такой?  Неужто наш национальный характер так устроен, что доверять нельзя даже самим себе, что мы способны ошельмовать любого и уличить в нечестности? В кого же тогда превратились мы? Всю свою сознательную жизнь задаюсь я такими вопросами и не могу понять, почему из двух дорог – к добру и злу – половина людей выбирает одну, а другая половина – другую? И трудно мне понять, по какой дороге движение моих соотечественников более интенсивное?