Правда нашего детства. Главы 23-24

 
          Глава 23. УРОКИ ЧЕСТНОСТИ И ЛЮБВИ К МАСТЕРСТВУ.

          Особенно строго отец воспитывал в нас честность. Даже если я приволакивал откуда-то какую-нибудь железку, он обязательно учинял допрос – где взял, уточнял – не чужое ли я присвоил.

          – Запомни, сынок, никогда не бери чужого, даже если оно валяться на дороге будет, а нашёл – узнай чьё и отдай немедленно, – не уставал повторять отец мне в таком случае.

          Был со мной один поучительный случай, который тоже запомнился на всю жизнь, как пример папиного воспитания честности. Дедушка Пахом ходил на свой перевоз всегда с «базарной» корзинкой, в которую клал бутылку молока, кусок хлеба, кисет с табаком, мелкую монету в мешочке для сдачи клиентам. Когда скапливалось много монет одинакового достоинства, больше всего двадцатикопеечных, дедушка заворачивал их в виде столбика в газетную бумагу по 25 штук, то есть по пять рублей в одном рулончике. Однажды у него из корзинки пропало два таких полных рулончика и еще один неполный с четырьмя рублями. Я в этот день, как всегда, приносил дедушке обед, а вечером забирал его домой. Ещё по пути дедушка стал спрашивать у меня, не брал ли я какие-нибудь деньги у него из корзинки. Я отвечал:

          – Да нет, дедушка, я же у тебя всегда спрашиваю, когда мне хочется что-нибудь купить, я без спросу не беру никогда.

          Дома дедушка рассказал отцу, что у него из корзинки пропали деньги – четырнадцать рублей. Отец выслушал дедушку, обшарил корзинку, выяснил, кто был у него в будке в течение дня.

          – Да никого, быдто бы и не було… Разби что  рыбачок один, от дожжа  прятався, да Минька вот… Боле никого не було…

          – Так, значит, – грозно стал наступать на меня папа, –  деньги из корзинки чужой человек взять не мог, откуда бы он знал, что там деньги лежат. Ты взял у дедушки четырнадцать рублей без спросу? Скажи правду, иначе отлуплю, как сидорову козу.
          – Не брал я ничего у дедушки.
          – Не брал? А за какие деньги ты в ларьке яблоки покупал?
          – Это дедушка сам мне давал рубль ещё вчера…

          – Не хочешь сказать правду – уходи из дома, мне сын–вор и обманщик не нужен, уходи, ночуй, где хочешь, пока не скажешь правду, домой не пущу. Эти деньги матери на хлеб были приготовлены. За что она будет завтра хлеб покупать для всей семьи? Денег дома нет.

          Отец лупить меня не стал, а в слезах вытолкал за дверь. Сел я под копну сена во дворе и не могу остановить рыдания. Вскоре мама пришла ко мне с той же просьбой – скажи правду, если взял. Обидно стало так, что я не знал, как уверить и её в том, в чём не был виноват. Время уже двенадцать ночи, отец и маму увёл домой, чтоб она даже не разговаривала с сыном-негодяем, пусть на улице ночует. Прошло ещё с полчаса, приходит мама, берёт за руку и ведёт домой. Налила кружку молока, дала кусок хлеба, велела съесть и идти спать.

          – Пусть спит на сундуке, в кровать я его не пущу, – вмешался отец и увёл маму в спальню.

          Так и кантовался я ночь на семейном сундуке с одной подушкой, которую мама всё же принесла мне, когда я уже заснул после всех этих переживаний.
Утром отец ушёл на работу, а мама пошла в ларёк за хлебом и спрашивает у продавщицы тёти Маруси, не покупал ли её Минька вчера что-нибудь за четырнадцать рублей. Та и сказала, что какой-то рыбачок вчера брал четвертинку водки и расплачивался двадцатикопеечными монетами, завёрнутыми столбиками в газету, и подаёт маме сохранившиеся в мусорном ведре три газетные обёртки от этих самых столбиков.

          Мама ничего никому днём говорить не стала, а когда я вечером привёл домой дедушку, который по дороге разговаривал со мной очень холодно, мама достала эти самые обёрточные бумажки и показывает ему:
          – Пап, а ну-ка глянь, ти твои это бумажки мне Маруська-продавщица дала?…
          – Мои бумажки! Значит, Минька усё  ж таки  чтой-то куплял  у ларьке?

          – Эх, папка ты, папка! Ты рыбачка какого от  дожжа прятал у своей будке, а? А этот твой рыбачок вчера четвертинку у Маруськи-цыганки  куплял за твои деньги, завёрнутые в эти бумажки. Эх ты, Миньке не поверил, а что чужой человек мог это сделать и не подумал. И ты, Вась, хорош – сына готов выгнать из дома из-за этих копеек, эх, вы, мужики!

          Ничего никто не сказал мне в тот вечер. Но я так был рад разрешившемуся недоразумению и восстановлению справедливости, что ничего мне не надо было ни от кого, я ушёл спать счастливым, но этот  отцовский урок запомнил крепко.

          На следующий день дедушка был прежним добрым дедушкой, никогда больше не проявляя ни малейшего признака недоверия ко мне, да и я всегда искренне любил своего наставника, поскольку связан был с ним многие годы, как поводырь, как старший внук и помощник. Да и как я мог обмануть родного деда, если он знал про меня всё. Я отцу своему не мог порой сказать того, что мог поведать деду, хотя и знал, что за проделки свои могу получить хорошую взбучку.

          Дедушкина любовь ко мне продолжалась до конца его дней. Именно дедушка на свои заработанные на перевозе и по возможности скрупулёзно сберегаемые деньги купил мне тульскую трёхрядную гармонь – учись, внук, играть. А где учиться? В музыкальную школу ходить возможности не было, за неё надо платить, только самоучкой – по самоучителю, да сосед Гриша иногда подойдёт, услышав надоедливый скрип моих упражнений, и покажет несколько аккордов. В совершенстве владеть инструментом я не научился, но что-то получалось.  И всё же, любовь к  русской народной музыке  привил  мне именно дедушка.

          На свои скромные сбережения дедушка купил мне велосипед и самый дешёвенький фотоаппарат «Любитель», который делал снимки шесть на шесть сантиметров. Для овладения фототехникой я со своим дружком Володькой Апраксиным стал ходить в городской дом пионеров на занятия фотокружка. Занятия проводились вечерами после занятий в школе, а учились мы во вторую смену, так что только после девяти часов вечера мы возвращались домой. Тёмными осенними и зимними вечерами одному было страшновато идти три километра, из них полтора – по совершенно чистому полю, на котором иногда появлялись волки из ближнего леса.   

          – Хоть же какая-то польза  есть от моей работы, хоть внуков потешить могу такими покупками, которых мы не знали в своей жизни, – часто говорил дедушка Пахом моему отцу.



          Глава 24. СОСЕД КИРЕЙ – КОНКУРЕНТ МОЕГО ДЕДА.

          Дедушкина работа на реке, тем не менее, вызывала зависть у некоторых жителей Городка. Ну как же – мама часто стала приносить в ларёк заработанные на перевозе деньги, завёрнутые в газетную бумагу – пятирублёвые столбики двадцатикопеечных монет. К тому же было и так видно, особенно в базарные дни, что дедушкин перевоз стал популярным, потому что из ближайших деревень – Чистое, Скачково, Скачихино, Зайцево, Шишкино и даже из Колковичей – люди «вятками» шли на переправу. Популярности переправы способствовало и то, что дедушка никогда не нарушал режима своей работы и торчал на реке с раннего утра и до захода солнца при любой погоде без всяких выходных и праздников. В рабочие дни клиентов было мало, иногда десять – пятнадцать человек, а всё-равно дедушка сидел в своей дощатой будке у реки, плёл корзины, ловил живцов и ставил жерлицы, изредка радуя нас удачным уловом.

          Главным завистником был сосед Кирей, который был гораздо моложе дедушки Пахома, постоянно нигде не работал, в войну не воевал по причине «плохого зрения и здоровья». Вообще-то сосед, Сибикин Кирей Емельянович, слыл в посёлке симулянтом, не желающим работать и промышлявшим мелким воровством.  Его жена Ульяна тоже никогда не работала, но имела трёх уже на выданье дочерей. Дом Кирея был рядом с дедушкиным, но в войну уцелел, хотя земля вокруг вся была в бомбовых воронках, а дедушкин дом сгорел. Судьба! Кирей держал корову, но сена косил, как на козу, да ещё умудрялся торговать им. Вечером, бывало, привезёт копну сена, а следующим ранним утром у него уже покупатель, это сено грузит, значит, продал. Дров на зиму сосед тоже не готовил, но чем-то топился. Правда, по весне Кирей, подрабатывая на сплаве леса по реке Вопь для Ярцевской лесопилки, вот тогда он мало-мальски обзаводился топливом с этого сплава.

          Так вот, этот самый сосед Кирей решил составить дедушке конкуренцию на перевозе. У него была утлая, постоянно протекающая лодчонка, которая была на воде неустойчивой, бабы садились в неё с большой опаской – качалась сильно. Дедушкина же плоскодонная посудина была всегда сухая, лавочки чистые, да и ходила она по проволоке, как паром. Кирей проволоку не натягивал, переправлялся через речку на вёслах, что тоже не было преимуществом. Видя, что народ к нему не идёт по причине несовершенства его способа перевоза, он и не пытался усовершенствовать его, а как настоящий конкурент, пошёл другим путём, снизив стоимость своей услуги до двадцати копеек с человека вместо пятидесяти у Пахома Павловича. Годы были послевоенные, трудные, заработки небольшие, каждая копейка была дорога. Этот фактор стал решающим для клиентов, их поток стал делиться пополам – более смелые шли к Кирею, где подешевле, бабы из-за боязни по-прежнему шли к Пахому, но начали упрекать, что вот у Кирея-то дешевле, у тебя дороговато, Пахом Павлович.

          Тогда дедушка решил обратиться к закону, который бы защитил его от конкурента. Когда сезон закончился и река встала, а народ по прежнему маршруту ходил уже по льду, дедушка пошёл проконсультироваться к юристу. Тот посоветовал взять в городском финансовом отделе патент на этот вид кустарного вида деятельности. Дедушка так и сделал, пошёл в горфо к Семёну Васильевичу Ковалёву, который принял его весьма любезно, разъяснил все права и обязанности, порядок уплаты пошлин и платежей, помог оформить документы.

          Дедушка получил патент, дающий ему преимущественное право заниматься сезонной работой по перевозке людей через реку Вопь в районе посёлка Городок.
По совету своего друга Сергея Семёновича Ковалёва, сына Семёна Васильевича, хочу восстановить справедливость в отношении не соответствующего истине факта, изложенного на странице 110 в книге «Город на Вопи» под редакцией Н.Потапенкова (Ярцево, «Вести Привопья», 1996г.). Вот цитата из неё.
«Здесь, возле Новоселья, – поясняет нам Сергей (из текста статьи «Любимая дочь Днепра» выясняю, что это, скорее всего, С.В.Асташенков – старшина-моторист на межрайонной спасательной станции), – была лет двадцать назад паромная переправа. И работал на ней дед Кирей, лучше которого реку никто не знал… Речной, можно сказать, был человек. Люди до сих пор его добрым словом за отзывчивость поминают. Это сейчас по этой дороге уже никто не ездит, а тогда было бойкое место. Тогда же каждый в ожидании парома мог напиться чистой воды из родника.
          Сергей и повёл нас к месту, где был родник. Прямо возле дороги, в кустах – небольшая влажная яма, поросшая травой. Когда-то здесь была вкопана деревянная бочка, из которой по трубочке текла прозрачная вода. Всё затянулось илом. Но родник ещё жив» .

          Что здесь не так? Во-первых, место этой лодочной переправы, а не паромной, находилось «у печей Известковой горы» примерно в полутора километрах от деревни Новоселье, которую тогда народ называл просто – Чистое,  теперь это название деревни стало официальным. Эта небольшая гора, скорее – холм, на Смоленской возвышенности действительно состояла из известняка, где в довоенные годы и несколько лет после войны добывали известняк и обжигали его в печах, встроенных тут же в самой горе. В народе так и говорили: «На перевоз к Пахому надо свернуть у печей». Паромной переправы, на которой работал Кирей, здесь никакой не было, а людей через речку перевозил на простой рыбацкой лодке старый дедушка Мирончик, который жил тоже в Городке, только в другом месте, по соседству с деревенькой Дуброво – старым довоенным местом жительства моего деда Пахома. У дедушки Миронова было пять или даже семь сыновей и много-много внуков, но не внучек. Вот он-то и был основателем этого ремесла, но маршрут в город через его перевоз был километра на полтора длиннее, чем у Пахома. К тому же Пахом и Мирончик были приятелями. Старый Мирончик и посоветовал деду Пахому устроить перевоз в Городке, потому что Известковая гора была далеко от его дома, надо было плыть или идти к перевозу больше километра – неудобство. Когда Мирончик передал Пахому, как по завещанию, это ремесло, когда в Городке на «камушках» заработал новый перевоз моего деда, вот тут-то Кирей и воспользовался ситуацией и на освободившемся месте у Известковой горы составил первую конкурентную акцию моему дедушке Пахому, потому что перевоз Кирея был первым по маршруту движения людей из близлежащих деревень в город. Но протяженность этого маршрута из-за изгибов реки была больше, лодка Киреева хуже, и народ не спешил воспользоваться его услугами и шёл на перевоз в Городок к Пахому. А родник, совсем-совсем заросший, действительно ещё жив, я пил из него воду совсем недавно.

          Каким же уважаемым и добрым на самом деле был сам Кирей, я дополню свой рассказ,можно считать, документальными примерами из нашей тогдашней жизни.