Моему двоюродному дядьке Володе стукнуло 60. Вчера собирались у него на даче, отмечали юбилей. Володя с женой живет в областном городке, в маленькой двухкомнатной квартире, в обшарпанной панельной пятиэтажке. Район старый, вокруг домов цветники, деревья выросли уже до пятого этажа, и окон не видать за их кронами. Напротив дома пруд, за которым начинается частный сектор, берег пруда ухоженный, подсыпанный землей и щебнем. В этом году установили тут большую детскую площадку-замок, с горками, каруселями, качалками в виде лошадок и кареты, нарисованными принцами и принцессами. Ребятишкам местным – радость большая.
Дача у Володи прямо за прудом. Вообще-то «дачей» его участок можно назвать условно, на нем только времянка стоит, где Володя с женой держат хозяйственный инвентарь, и гараж для хранения старой «девятки». Ночевать они домой ходят. А на участке у Володи рай земной… Такая красота – слов не подобрать. Сливы, вишни, яблоньки, аккуратные грядочки, парнички и теплица новая, и цветы. Море цветов, начиная с весны, и до поздней осени… И вот среди всей этой красоты в разгар бабьего лета отмечали мы с родней и друзьями день рождения Володи.
Володина жена – тетка Надежда, любимый мой человек, хоть и не родная она мне по крови. Таких как она добрых и сердечных людей в наше время поискать надо. На юбилей мужа напекла-наготовила она столько, что пришлось брать еще стол у соседей, и самих соседей в гости звать. Только с оговоркой – угощайтесь, соседушки, на здоровье. Ешьте пироги, шашлык, пойте веселые песни, поздравляйте юбиляра… Но не обижайтесь, дорогие. Спиртного не будет ни грамма. Только квас, напитки ягодные, чай и тому подобное.
Хотя не надо было даже и говорить об этом. Все и так знают – у Петровых сухой закон уже почти 20 лет. И причину знают, поэтому не спрашивают ни о чем, а просто приходят, садятся на скамеечки в цветнике, пьют квас с шашлыками и чай с пирогами, и за мирной беседой коротают теплый осенний день. Такая вот сельская идиллия…
Домой ехать далеко, остаюсь ночевать у Володи с Надей в их маленькой тихой квартире. Все разошлись, уехали даже сын с невесткой и внуком. Володя тоже не собирается засиживаться, ему с утра на сутки уходить, он на автостоянке в охране работает. Надя же напротив, рада, что мы с ней остались вдвоем, можно посидеть, поговорить о делах житейских, помянуть родственников ушедших, помечтать о будущем. Надя и Володя женаты уже почти сорок лет. Очень разные по темпераменту и внешности люди, но умудрились прожить сообща столько лет душа в душу. Всякое бывало, конечно… И поистине черные, страшные годы были в их семье. Но вот выстояли как-то, сберегли любовь и остались вместе до преклонных лет.
Надя – женщина полная, с густыми русыми волосами, которые с годами почти не поседели. Она всю жизнь отработала воспитателем в детском садике рядом с домом, и только недавно вышла на пенсию. Стали болеть ноги и спина, стало трудно справляться с ребятишками. Детей Надя очень любит и сетует, что удалось ей родить только одного ребенка, сына Валеру, который живет теперь отдельно от родителей. Сын у Нади тоже очень похож на нее – такой же добрый и большой, спокойный и умный человек. Он давно стал самостоятельным и обзавелся семьей, и они часто наведываются к Володе с Надей в гости.
Володя совсем другой. Крепенький, подвижный, темноглазый и совсем седой. В руках у него все горит. Без дела он сидеть не может. Дома все сделано его руками. На автостоянке его тоже очень ценят как ответственного и непьющего работника. Дача – их с Надей совместный труд, их творчество и отдых.
Я все это рассказываю, потому что редко встретишь сейчас такое простое и хорошее человеческое счастье. Без роскоши, злобы, зависти живут мои родственники в любви и согласии, единодушные, тихие и скромные.
Но это присказка. Пролог. Могло быть все по-другому, и только чудом, можно сказать мистическим образом, сохранилась и живет эта семья.
Володя смолоду знал, что будет автомехаником… С малых лет с отцом в его машине копался. Потом закончил училище, и пошел работать в автобусный парк. Когда женился, ему и квартиру от работы дали. Работал он с удовольствием, иногда подрабатывал у частников, и жили они с женой припеваючи. В то время Володя трезвенником не был. Пил как все – по праздникам обязательно, да и в пятницу после работы частенько приходил навеселе. Надя ворчала, укладывала Володю спать, а он не сопротивлялся, не буянил, и в общем все было сносно. До тех пор, пока в девяностые не грянул дефолт, и не начали одно за другим закрываться или уходить в простой предприятия и заводы. Володин автопарк стал. Пригородные маршруты сокращали. О закупке новых автобусов речи не шло. Большинство сотрудников уволили, Володю оставили, но зарплату не платили. Надя работала в садике уже не за деньги, а за возможность покушать на работе и принести домой кастрюльку с супом…
…Мы сидим с Надей на кухне за столом. От празднования юбилея остались еще пироги с рыбой и с яблоками, в вазочках свежее варенье, пьем чай и тихо беседуем, чтобы не разбудить уснувшего в дальней комнате Володю.
- Надь, стопарик то цел?
- Цел, конечно… Как стоял в серванте, так и стоит. Володя мне даже пыль не дает там протирать, все сам. Накрыли мы его крышечкой – не высохла чтобы водка. И ты знаешь – он ледяной на ощупь. Аж жуть берет…
- Расскажи, Надь. Я слушать тебя люблю, а эта история – круче любого триллера. Мурашки по коже.
Надя хмурится, вспоминать такое тяжело и жутко. Но рассказывает.
- Валерке тогда исполнилось 14 лет. Хорошо он учился у нас, послушный сын всегда был. И вот представь – парень растет, кушать хочет, одеться-обуться, а мы ничего ему купить не можем. Придет он со школы домой, а я ему супчик, что из садика принесла, да картофельную размазню только дать могу. Сама-то я тогда исхудавшая была, не то, что теперь. Жили с огорода, да с того, что я принесу. Володя денег не видел… Он старался, конечно. Ходил с братом Андреем разгружать машины какие-то, только платили им не деньгами, а спиртом. Сама понимаешь, чем все кончилось. Спились оба за полгода. Спились до потери облика человеческого, до синьки, до белой горячки.
Вот однажды пошли они с утра, еле проспавшись, снова на разгрузку. Разгружали где-то в гаражах, а зима была, темно, света нет нигде. Водитель давал задний ход, а Андрей ему руками махал. Показывал - левее-правее, ближе-дальше… Андрей маленький мужичок был. А от пьянки вообще как привидение. Как с ним несчастье случилось – никто не заметил. Водила не рассчитал, машину занесло слегка, и Андрея зажало между бортом и стенкой гаража. Когда водила с Володькой сообразили, что случилось, Андрей уже мертвый был. Машина отъехала, труп упал, и Володька увидел брата. Тело-то целое осталось. А вот голову раздавило. Оба глаза выдавило из орбит, а челюсть оторвало совсем.
Володька запил тогда беспробудно. А я брата его хоронила. Больше некому было, не было у Андрея семьи.
И вот после похорон остались мы вообще нищие. Мне ведь пришлось вещи продавать, чтобы за похороны заплатить. Могли, конечно, отказаться от покойника, да как жить после этого? Совесть заест. А зима в тот 1994 год была лютая, с морозами настоящими, под тридцать. И вдруг приходит сынок Валерка домой дней через десять после похорон. А у него новые сапоги теплые, ватник армейский и штаны, а сам сияет весь. «Мамочка, не будем голодать! Я нанялся помогать при войсковой части, они меня одели, и смотри, тушенки дали!». Дали четыре банки! Господи, какое счастье… Неделю мы этой тушенкой сыты были. А Володя даже не понял, что произошло. Его дома не было – как запил, так и не приходил. Спал где-то в притоне.
Пошла я искать его… Нашла, конечно. А что делать дальше – не знаю. Представь – квартира однокомнатная. Дверь на одной петле висит. Я зашла – вонь от мочи и испражнений в нос ударила. Клоака, ад, мерзость – нет других слов. И мой муж любимый, Володька мой золотой, спит на полу калачиком у самой двери. Грязный, вонючий и невменяемый. Я его на себе до дома тащила. Мы с Валерой с него все сняли, запихали его в ванну, отмыли, потом в себя приводили несколько дней.
Пришел он в себя. Бедный человек. Весь синий, худой, плачет – брата вспоминает. Мы его дома уложили, стали потихоньку откармливать, чем было. Валера к тому времени принес еще макарон и картошки, масла растительного и молока сухого. Кормилец мой родной… Я уже надеяться стала, что все будет хорошо. Валерка сказал, что еще скоро заработает. В школу он в тот год ходил только пару раз в неделю.
В следующий раз Валерка не один пришел, а с другом своим закадычным, Денисом. Они вместе крутились при вояках, вместе подрабатывали. Притащили они домой целый ящик тушенки. Банки большие, промасленные, проложенные бумагой. Целых 20 штук! Богатство просто. Валерка с Денисом два ящика тушенки заработали. Один мне притащили, второй понесли Денисовой матери. Я сдуру да и похвасталась Володе – смотри, какой сын молодец! Не пропадем теперь мы! Да и ушла на работу.
Вечером я пришла – Володьки нету дома. И тушенки нету. А в своей комнате плачет-рыдает Валерочка мой: «Папа, сволочь, тушенку пропил… Мама, я видеть не хочу эту тварь пьяную. Уйду – буду жить у Дениса. Не обижайся на меня». Ушел, а я одна осталась. Осталась, сижу реву в голос, что дальше делать – не знаю. У нас садик тогда собрались закрывать, детей мало было. Как дальше жить? Вдруг слышу – дверь открывается. Пришел пропойца мой домой, и друзей-алкашей еще приволок. Откуда силы у меня взялись – не знаю. Только я двух мужиков с лестницы спустила, а своего за шкирку, как кота поганого, волоком на кухню отволокла. А он упирается, ругается на меня. Я ему и говорю: «Что ж ты, сволота, делаешь… Ты же человеком был, мастером. Нас любил, сыном гордился. Пропил заработок сына, оставил нас голодными. Кого ты в дом привел? Алкашей, синяков последних. Где совесть твоя?» А пьяному что мои слова? Какая там совесть… Вот он и брякнул: « Не ори на меня. Что ты, дура-баба, понимаешь в моей душе? У меня брат погиб, я его поминаю! У него сороковины сегодня!» А ведь и правда, сорок дней Андрею-то! А я счет дням потеряла. Володька орет: «Пошла вон отсюда, ты всех выгнала, я сам брата помяну. Я его самого на поминки позову. И смерть его! Пускай приходит – я ей в глаза хочу посмотреть!» Вот дурак, представляешь? Смерть в гости позвал…
Долго он куролесил, ругался. Да все равно выпить дома не было, а на улице мороз трескучий, вот и улегся он на кухне на диванчике спать, а я в комнату ушла, да и тоже с расстройства уснула сразу. Ночью в три часа проснулась я от дикого крика. Сразу даже и не поняла, что Володька кричит. Как животное на бойне – такой крик ужасный. Выскочила я на кухню, вижу, муж мой лежит на полу, весь обмочился, кричит, а глаза страшные и безумные. Белая горячка… А на кухне холодина, как на улице. Я сначала подумала, что Володька окно разбил, потом смотрю – нет, целое. Вызвала я «скорую». Под утро приехали, забрали мужа моего в наркологию, а я дома осталась. Включила обогреватель, поставила чайник. Смотрю – на столе полная стопка водки стоит. Были у нас стаканчики такие, еще бабкины, стограммовые, а по ободку надпись «стопарикъ». Откуда водка взялась в нем – неведомо. Я все спиртное дома уничтожила. Дотронулась я до него – и руку отдернула. Стаканчик ледяной, как с мороза. И голова закружилась у меня, чуть не упала. Тут звонок, из больницы звонят. Просят приехать, муж пришел в сознание, но крайне беспокойный и меня зовет. Поехала я к нему…
Господи, на него без слез смотреть нельзя было. Привязали его бинтами к кровати, чтоб не рвался, а у него и сил уже нет никаких. Но уже в себя пришел, говорить пытается. «Водку не выливай, говорит, а то я умру. Это смерть за мной приходила, да не выпил я ее подношение…»
Как оклемался Володя, стал рассказывать мне уже связно, что было с ним в эту ночь. Уснул он ненадолго, да проснулся от лютого холода. Смотрит – в углу за столом сидит кто-то. Володька и позвал его: «Ты кто?». А тот в углу отвечает: «Ты меня в гости звал сегодня на поминки. Я пришел» А голос знакомый Володьке до боли, но как будто не живой. Тут и обмер мой Володька, вспомнил, что брата умершего в гости звал. «Андрей, ты что ли?» А тот, в углу который, засмеялся, как заскрежетал, да и говорит: «Андрей позже придет. Выпей со мной». Володька смотрит – стопка на столе полная стоит. И потянуло его выпить со страху, но решил он сначала на своего гостя ночного посмотреть. «Я с незнакомыми не пью!» - хорохорится. Встал ночной гость. И в свете уличного фонаря через оконное стекло разглядел Володька гостя своего. И видно в тот миг седеть начал… Он ведь из наркологии вернулся совершенно седым, как старик, а было ему тогда всего сорок лет.
Глядел на Володьку давно мертвый человек, глаза мутные, щеки синие, рот обвис черный. И понял муж мой, где раньше видел он этого человека, где слышал этот голос. Увидел знакомый поношенный свитер, затертые брюки – та же одежда была сейчас на нем самом. То же лицо, только живое, видел Володя каждый день в зеркале, когда брился, и голос – Володькин это был голос, только был он сейчас как картонный. И закричал тогда Володька: «Я не звал тебя, я звал брата!» Труп заворочал мертвым ртом в ответ: « Ты звал брата, и смерть его. Я пришла! Я на всех одна! Пей, это твой последний стакан, нам пора…» И лицо смерти стало меняться, увидел Володька, как вместо собственных его черт проступил страдающий лик умершего брата, и закричал безумно, теряя сознание от ужаса. Смерть стала расти, заполняя собой всю комнату, надвигаясь на Володьку, замораживая его ледяным холодом, лишая возможности двигаться и дышать…
Но он не умер – водка адова так и осталась стоять на столе, холодная, как сама смерть. А смерть ушла до времени, оставив этот стопарик в назидание Володьке и другим несчастным безумцам, что топят рассудок и жизнь на дне стакана…
… Так закончила свой рассказ Надя, и замолчала, задумалась. Я искоса смотрела на пустой стул в углу – там двадцать лет назад гостила у Володьки смерть.
В следующие выходные сын Валерка привезет к Наде и Володе внука. Пойдут на детскую площадку катать его на качалках-лошадках. Будут собирать яблоки, их огромное множество выросло в этом году, укрывать грядки опавшей листвой. Будут дома пить чай с яблочным повидлом и Надиными пирогами. Только водки – поганой жидкости, сжигающей жизни, не появится больше никогда на их столе. Лишь вечно ледяной стопарик будет ждать в серванте своего часа, когда придет время Володьке испить последнюю чашу…