27 марта вечером Роза опять пишет Хансу длинное письмо:
«Д.Х.
Что Вы делаете! 13.03. Вы пишите, что Вы «завтра» отправите подробное письмо, и потом молчите две недели. У меня уже были тёмные мысли в связи с вашей болезнью, или внезапным отъездом и т.п. И кроме того, после горького разочарования из-за того что свидание нам не разрешили, письма для меня — единственное утешение. И так, исправляйтесь. И не мудрите так долго над письмом, или хотя бы посылайте в промежутках открытки. И что это значит, что Вы теперь «прилежно работаете»? Вы же больной!! Или что за работу имеете Вы в виду?
Вы можите себе представить, как события в России меня внутренее взволновали.. Некоторые старые друзья из Москвы, Петербурга, Орла или Риги, томившиеся годами в казематах, теперь разгуливают на свободе. Как это облегчает мне здесь мою неволю! Странное изменение положения, неправда ли? Но я таким поворотом событий довольна , хотя мои шансы как раз из-за этого ухудшились...
Что касается моего визита к др. Леманну, его лечение сводится к совету, который дал старый священник на Уфенау смертельно больному Хуттену:
«...Jetzt findet Ruhe hier,
Horch nicht hinaus, horch nicht hin;ber mir,
In dieser stillen Bucht erstirbt der Sturm der zeit,
Vergesset, Hutten, dass Ihr Hutten seid!“
И на это Хуттен отвечает:
«Dein Rat, mein teurer Freund, ist wundervoll;
Nicht leben soll ich – wenn ich leben soll!“ *
Ну, я не привыкла долго раздумывать над несбыточным и всей душой стараюсь быть в настоящем и радоваться тому хорошему, что оно мне даёт. Моё ужаснейшее время уже прошло, и я дышу свободнее — этот присловутый восьмой месяц вчера закончился. У нас здесь был чудесный солнечный день, хотя и немного прохладный, и хаос голых кустов в моём садочке блестел на солнце всеми цветами радуги. К тому высоко в небе уже пели жаворонки, и не смотря на холод и снег, уже получаешь представление о весне. Мне тут вспомнилось, что в прошлом году в это время я была уже и ещё на свободе и сидела с Карлом и его женой в гарнизонной церкви на Страстях по Матеусу.
Но к чему Бах и его Страсти! Если я весенним днём могла просто бродить по улицам на моей Южной, думаю, там меня, по моей задумчивой походке, все знают — обе руки в карманах жакетки, без цели, только чтобы глазеть и наслаждаться жизнью — из домов слышно пасхальное выбивание матрасов, где-то кудахчет курица, маленькие сорванцы, возвращающиеся из школы, дерутся прямо на проезжей части дороги, кричат и смеются, проезжающая электричка посылает в воздух короткий приветственный свисток, тяжёлая пивная повозка грохочет вниз по улице, копыта её лошадей ритмично и громко стучат по железнодорожному мосту, между ними встревает щебет воробьёв — на солнце всё это создаёт такую симфонию, такую «песню радости», какие ни Бах, ни Бетховен создать не могут, и моё сердце от всего этого триумфирует, от каждой мелочи.
Я стою рядом с другими зеваками на маленькой станции Южная, где постоянно собираются какие-то группки людей. Вы ещё помните? Слева цветочный магазин, справа — продают сигары. Как чудесен цветовой хаос в витрине цветочного магазина! Милая продавщица улыбается мне поверх цветов, которые продаёт какой-то даме, она меня хорошо знает, потому что я никогда не прохожу мимо, не купив, если и только на 10 пфеннигов , букетика. В витрине магазина сигар вывешены лотырейные билеты, не правда ли, они милы? Я счастливо улыбаюсь этим лотырейным билетам на скачки...
Здесь стоят две старухи с кошёлками в руках и болтают о чём-то с обычным таинственным видом. Я нахожу их милыми... На углу семинит одноглазый, худущий разносчик газет, потирает руки и кричит, как автомат, своё вечное:» Народна газета с картинкай»... В сумрачную погоду — мне нужно проходить здесь каждый день в партийную школу — этот человек с его выкриками действует мне на нервы, и каждый раз я теряю надежду, что из моей жизни ещё получится что-то приемлемое. Теперь же, когда он с головы до ног купается в апрельском солнце, я нахожу его выкрики «Народна газета» милыми, улыбаюсь ему, как старому другу и покупкой его «Народна» пытаюсь загладить все мои недружелюбные взгляды, брошеннын мною на него зимой...
В другом углу маленький ресторанчик с вечно опущенными жёлтыми жалюзи; эти грязные занавешенные окна и столы снаружи в садочке перед ним с вечными красно-синими в клеточку скатертями, которые меня всегда настраивали на меланхолию, так что я спешила поскорее проскочить, чтобы не расплакаться, эти стольки сегодня мне кажутся прямо симпатичными. Посмотрите, как на них ложатся тени от ветвей ближайшего клёна и тихо качаются туда — сюда — может ли быть что-то милее? ..
Вот из булочной, перед которой я остановилась, выходит древняя согнутая бабушка сапожника с моей улицы. «Фрейлейн, Вы хотели же зайти к нам на кофэ», обращается она ко мне беззубым ртом. (На Южной меня все зовут фрейлейн, я не знаю, почему.) Я её едва понимаю, но вежливо обещаю, как-нибудь «на кофэ» заглянуть. Совершенно точно. Она, улыбаясь, кивает, и её старое морщинистое лицо светится. «Но, совершенно точно!», кричит она обратно. Боже мой, как, однако, хороши и милы старые люди; вот и ещё одна дама, которую я не знаю, меня приветствует и, улыбясь, оглядывается. Наверное, я с моим сияющим счастливым лицом и руками в карманах немного необычно выгляжу. Но какое мне до этого дело! Есть ли более высокое счастье, чем это бесцельное стояние на улице под весенним солнцем, руки в карманах, и букетик за 10 пфеннингов в петлице?
Хеншен, я думаю, Позен расположен восточнее Вронке. Апрельское солнце приходит к Вам раньше. Перешлите тогда мне его поскорее, чтобы оно опять показало мне чудо жизни, которое повсюду можно найти на улице, и сделает меня опять хорошей, ясной и спокойной.
Р.»
*отрывок из стихотворения Конрада Фридриха Майера "Huttens letzte Tage"
Ну как было Хансу не радоваться таким письмам! С одной стороны идёт война, а с другой стороны он получает такие письма от женщины, к которой он столько лет благовел. Не удивительно, что от такого счастья и заболеть можно.