- Уничтожить девяносто процентов населения, - сказал Павор.
- Может быть, даже девяносто пять. Масса выполнила свое назначение -
она породила из своих недр цвет человечества, создавший цивилизацию.
Теперь она мертва, как гнилой картофельный клубень,
давший жизнь новому кусту картофеля.
А когда покойник начинает гнить, его пора закапывать.
«Гадкие лебеди», Стругацкие.
В этой жизни мне досталась роль с единственной репликой: «кушать подано». Но, клянусь своей треуголкой, это нисколько не удручает меня. Так можно ли назвать автора человеком счастливым и довольным? Ни в коем случае! Словно коррозия разъедает его чувство противоречия с миром, в котором он обречен существовать. Этот мир, словно безумный лошиный цирк. Все вокруг только и заняты тем, чтобы ободрать ближнего как липку, облошить и облапошить. Это и есть метафизика современного бытия. Здесь душно и скучно. Возможно, я родился не в своё время? Что уж там – времена всегда одинаковые. Вся беда в том, что я - родился.
Неистребимая ненависть к человеческой массе овладевает мной почти всякий раз, когда нахожу в почтовом ящике очередную квитанцию с настоятельным требованием оплатить то, чего не брал. Когда телефон принимает полную ядовитой подлости рекламу распираемых гнойной жадностью банкиров. Когда сосед, которому я от всей души желаю сдохнуть от рака лёгких, воняет своими паршивыми папиросами на лестничной площадке. Когда самонадеянный меломан с гордостью стремиться огласить окрестности бессмысленной приевшейся попсой или какофонией «с матами», которые со скрипом изрыгает его дешёвая шарманка. Когда из окна полированного Bentley или обшарпанной шестерки вылетает на обочину пакет мусора. Когда…
Видимо, во мне не хватает всё презирающей гордыни, чтобы, следуя совету Заратустры, быть проходящим мимо. Шкура мечущегося демона, которому «чужда земля, небеса недоступны» прельщает меня, но явно не по плечу. Суета затягивает и мучит. Идеи геноцида посещают меня, когда вокруг собирается толпа более трёх индивидуумов. А пальцы мысленно жмут на гашетку пулемёта Гатлинга. И я понимаю как брата всякого исповедующего человеконенавистнические взгляды записного злодея. Я понимаю Дракулу. Я сам лично бы шлифовал колья мелкой нулевкой и смазывал свежим литолом, а потом трапезничал бы с аппетитом под стоны и проклятия. О! дайте мне неисчислимую армию орков, чтобы смести с лица Земли этот мерзкий сор под названием Человечество! Ferro ignique! Грудь распирает и жжет, как горящим напалмом, от неукротимой злобы к людям, к толпе, к себе самому. Да! я знаю, что моё предназначение стать кровавым убийцей-маньяком, но из последних сил удерживаю контроль. Это от понимания того, что после убиения дюжины младенцев покой не поселится в душе, я буду мучиться ещё более от угрызений совести и тюремных порядков.
Я пытался жалеть людей или, хотя бы, не желать им худого, но люди сами не жалеют друг друга, предавая, обманывая, используя, как шанцевый инструмент в собственных целях. Люди травят друг друга наркотой и пищевыми добавками, разрывают плоть ближних изощрёнными боеприпасами и пулями экспансивного действия. Вы говорите, что можно уважать людей за разум? Разум, конечно - это великая сила, чтобы захватить побольше жизненного пространства. Об этом нам свидетельствует то, что беззащитная лысая обезьяна, лишённая клыков, когтей и рогов, сумела обожрать и изгадить целую планету. Кстати, рога у некоторых особей встречаются, но бодательный эффект у них нулевой. Не нахожу ни одного довода в пользу этого быдла, гумуса, люмпенов, черни и, особенно, элиты. Смерть уже простерла свои черные крыла над этим обречённым видом. И четыре всадника апокалипсиса в образе неуловимых мстителей выйдут на мёртвую, опалённую красным гигантом Землю. Это несколько успокаивает. Но если, всё-таки, человечество имеет какое-то будущее, то оно заключается в неизбежности селекции, как последнего инструмента выживания. И я, несомненно, буду отсеян этой селекцией в мусорный бак. Хотя, признаюсь, лесная яма, закиданная ветками и желудями, мне более по нраву.
Человеком владеют всего два страха: страх перед смертью и страх перед жизнью. Достаточно избавиться от одного из них – другой исчезнет автоматом. Но как избавиться от ужаса перед самим собой и подобными мне? Тут эффективен только нож хирурга и очищающий огонь термоядерной плазмы. Так я размышлял, проходя пустынными улицами, стиснутыми серыми громадами домов, сжимая кулаки в карманах и скрипя зубами от злобы. И само небо затягивало плотными битумными тучами, словно в нем отражалась моя чёрная душа. Промозглый мокрый ветер не сулил ни капли тепла и уюта, словно начинался в этой душе.
Музыка возникла как-то невпопад, несуразно и нескладно. Ноты цеплялись за струны, и были лишь звуками, которые издают материальные предметы. Предметы не желали отпускать музыку. Звуки лениво рисовали геометрический орнамент из писков, дребезгов, завываний, скрипов и стонов. Но почти сразу банальный рисунок рассыпался и на вычурных поворотах мелодии появлялся новый неожиданный узор. Музыка быстро окрепла и ноты больше не стеснялись струн, их производящих. Музыка предательски, исподволь, через кожу, через черноту закрытых глаз, через пустоту безмыслия и боль воспоминаний вошла в сознание. На мгновение она притворилась шуточной мелодией, без любых амбиций и искусственности, кроме простоты, но тут же сорвалась в пронзительную грусть. И с трепетом стала рассказывать, что жизнь бесконечно мудрая вещь, что Бог есть и смерть неизбежна. И я не сразу понял, что это всего лишь голос скрипки из открытого, завешенного тюлем окна первого этажа. Мне стало любопытно и страшно предположить о том, что там, за этим хлипким колышущимся занавесом. Но музыка предназначалась, несомненно, мне, ибо какой дурак откроет настежь окно в этакую погоду.
Я шагал дальше и чувствовал, что огонь больше не сжигал грудь, что мысли мои успокоились, а переменившийся ветер прогнал почти все тучи, оголив синие ошметки неба. Нет, я не ощутил себя счастливым или самодовольным. Но что-то переменилось и нестерпимо захотелось кого-то обнять, пожалеть, защитить.