29 марта 2011 г.
Сегодня день смерти моего папы. Десять лет назад он перешагнул порог, оставляя за собой свою жизнь на земле и начиная иную, неведомую ни ему, ни нам жизнь.
Странное слово выскочила, помимо моей воли, в заголовок. Хотя всё – правда, но… как-то непривычно. Слово «юбилей» ассоциируется со словом «праздник». Сразу возникают в памяти заздравные речи, шампанское, цветы, улыбки, подарки, упитанный стол… Такой юбилей – привычен. Само это слово пришло из латинского языка, где оно значит – «радоваться, ликующе возглашать».
У христиан день преставления святого – тоже праздник. И Церковь празднует его торжественно и красиво: здесь и славословие, и цветы, и радостные улыбки молящихся, и пение, и подарки именинникам, и – пир пиров! – Святая Трапеза. Вспомните, например, день святого Николая.
Разные святые бывают – и особо почитаемые большинством, и скромные, известные не многим. А ведь есть святые и вовсе без имени, упомянутые в сонме других, обозначаемые иногда просто цифрой – 7 отроков и 20 воинов (313год), Хрисии девы и прочих 20 мучеников (3 век), мучеников 1003 Никодимийских (303 год), священномученика Садока, епископа Персидского и с ним 128 мучеников (342-344 гг.), Саввы Стратилата и с ним 70 воинов (272). А то и вовсе и без имени, и без числа: «… и иже с ними», или - «рабыни ее», или - «… и других).
Но все они, даже безымянные стоят в святцах – праздничном календаре Церкви. И нет у нас ни одного дня без праздника. Но если день упокоения человека – это праздник, значит и поминовения могут быть «юбилейными» и отмечаться могут, как и принято, через 10, 20, 50, 100 …лет.
«Так то же - святые!» - возразит мне кто-то.
А что сказал Господь? – «Чти отца и мать свою». Чтить – значит почитать. Не только хороших отца и мать, а любых, данных тебе Богом. Чту своего отца - значит благоговейно почитаю, превозношу, отношусь с глубоким уважением.
Для любой дочери, любого сына отец – свят. Свят – свет, святой – светлый, лучезарный. И светла и лучезарна должна быть память о нём.
Мой отец – Геннадий Дмитриевич Хасхачих - родом из славного, необыкновенно красивого и щедрого на замечательных людей, греческого села Чермалык (по старому – Мариупольского уезда). В книге Валентина Хасхачих (однофамильца) «История села Чермалык» много страниц посвящено знаменитым людям-односельчанам. Для «широкой публики» интересно будет знать, что Гавриил Попов, первый мэр Москвы, - сын Харитона, который родился в Чермалыке и тоже был известным экономистом.
Мой род я знаю с Игнатия Хасхачих. Это был крестьянин-бедняк. Многодетный. Один из его сыновей - Федор «выучился на философа» и в 32 года стал самым молодым деканом философского факультета Московского государственного университета. В первый день войны создал и возглавил народное ополчение МГУ, ушел воевать и погиб смертью храбрых подо Ржевом. Дочь - Мария Игнатьевна, была редактором издательства «Прогресс». Сын Димитрий стал организатором и первым руководителем колхоза «Гигант». Он замучен в фашистских застенках. Это мой дед.
У Димитрия было три сына и две дочери. Дочери – учительница и инженер на «Азовстале» - уже умерли. Леонид живет в родном селе. Анатолий, в годы юности был солистом–баянистом в ансамбле Советской армии им. Александрова, ныне - доктор технических наук, профессор, преподает в г. Днепропетровске. Он автор множества песен, в том числе, и гимна Днепропетровска.
Мой папа… Светлая ему память! Крестьянский мальчик, в 17 лет он уже – автоматчик-связист 23 стрелковой дивизии, сражавшейся на Мелитопольском направлении, после демобилизации едет в Москву – учиться. Он закончил знаменитый МИСИ. Работал в институте транспортного строительства. Был заместителем директора по научной части, Председателем Совета директоров ЦНИИС… можно было бы продолжить его звания, титулы, награды. Но зачем? А если бы этот человек не был таким титулованным, таким талантливым, таким ордено- и медаленосным, я что? - меньше бы его любила и почитала? Нет, конечно. Ведь он был – «Мой папа». И что значат все звания мира с этим званием?!
Сегодня день, когда он перестал быть в міре. (это не ошибка – написание такой буквы «і». Я, принципиально, в стихах и в дорогих моему сердцу текстах пишу так: чтобы хоть в малом исправить, последствия того надругательства над русским языком и ПРАВОписанием, которое было учинено после 1917 года. Надо же как-то на письме отделять земное и грешное от небесного)..
Как мы можем выразить свою любовь к ушедшим? Прежде всего – памятью о них. А что значит – помнить? Заботится о них. Об их душе. Молитва и милостыня – вот наша забота, наша любовь. А самое большое благодеяние для усопших – Литургия. Как мне хотелось в этот день быть на Литургии вместе с папой! Чтобы он – там, а я здесь. Вместе.
Я всё хорошо спланировала. Купила продукты и для панихидного приношения в храм, и для раздачи милостыни, написала записочку на Литургию, в которой помянула папу и его родителей и ближайших родственников. Встала рано, чтобы прийти в храм до Литургии. На душе было спокойно, печально и светло.
Во дворе храма в небольшом теремке с золотым куполом принимают записки и продают свечи. Меня не насторожило, что у окошка никого нет. Протягиваю листочки, свечница спрашивает:
- Это что? - и как-то странно смотрит на меня.
- Литургия, - отвечаю и удивляюсь: почему она не берет листочки? Всегда такая приветливая, услужливая.
Пауза затягивается. Мы молча смотрим друг на друга. Я не понимаю, что случилось? А она не может понять, что происходит со мной.
- Сегодня нет Литургии, - наконец выговаривает она.
- Почему? - спросила я, и только тут мне открывается: «Какая Литургия?! Великий Пост на дворе!».
Так велико было моё желание услужить папе - ведь какая радость там, в том мире, когда здесь на земле, в день кончины человека служат о нём Литургию - что у меня случилось какое-то помрачение. Не то, чтобы я забыла о Посте, - я жила в нём, я дышала им, - но день памяти папы был так велик для меня, что в моём сознании он никак не соотносился с Постом. Вот только позавчера, в воскресенье, я была на обычной Литургии, вот только два дня назад я отмолились и отплакалась на поминальной субботней Литургии. А сегодня – вторник, будний день и - никакой Литургии.
Я огорчилась. Заказала панихиду и пошла в храм.
Как я люблю Пост. Тихое журчание молитв на клиросе. Темные облачения на всём. Синие лампадки. Необыкновенно сладостные напевы. Земные поклоны. И всё так мирно, тихо, сосредоточенно. За окнами сумеречно. А здесь - тепло горят лампады и свечи.
Закончила служба. На панихиду осталось всего пять-шесть человек. Не церковные. Всего боятся. От всего отстраняются. Держатся надменно и настороженно. Привычное.
Вышел священник. Я зажгла свечу, приготовилась и… Священник запел… литию - коротенькую службу с парой ектиний, да и ту без зачала, без икоса - наспех.
После Литургии мне отраднее всего - на панихиде. Её необыкновенный строй, ее дивные жизнеутверждающие и вразумляющие словеса всегда вдохновляют меня и умиляют сердце. И такой мир и покой опускаются на душу.
Панихиды тоже не было. Спасибо, записочку мою один раз прочёл. Слёзы обиды и разочарования скопились около моих ресниц, готовые пролиться. Я подняла голову вверх. Оттуда на меня смотрел Господь. Звёзды вокруг него были, как мерцающие лампадки. «Что это я, маловерная, усомнилась? – укорила я себя, отгоняя от себя осуждение и ропот, - значит так надо. Главное, что я всей душою помолилась за папу».
После отпуста пошла раздавать милостыню. И – опять огорчение. Одна женщина, постоянная наша прихожанка, молитвенница, почему-то отказалась принять приношение. Настроение моё совсем потухло. Я ощутила, как зябко и холодно в храме, как неприятно звучат голоса из открытых дверей, как резко и остро звенят металлические чаши возле подсвечников, когда в них, бросают огарки. Бедный папа.
Я вышла на улицу. Оказывается, идёт дождь. Довольно сильный, но не струями – каплями. Уже собрались лужи, потемнели земля и асфальт. Небо было низкое, но светлое. И дождь - светился. Он шёл ко мне, как старый добрый друг, раскрывая свои объятия. И я шагнула к нему. Подставила ему свое лицо. И смешала свои слёзы с его прохладной влагой. И словно невидимая, но тяжелая грязь незаметно сошла с души. «Слава Тебе, Боже!" – вздохнула я. Так и шли мы вдвоём: я и дождь. Он тоже заметно притих, приноравливая свое движение к моим усталым шагам. Светлело в небе, светлело в душе. Вдруг я увидела дождевого червячка, бесстрашно преодолевающего тротуар.
- Ну вот, - сказала я дождю, - червячки вылезли из земли, значит теперь настанет тепло. Будет солнце. Будет радость.
Дождь что-то ответил, но проехала машина и заглушила его тихий голос.
Первый весенний дождь. Как хорошо. Он плачет вместе со мною. Он вместе со мной поминает папу. Его послал ко мне Господь в утешение. Ведь Он знает, как я люблю дождь. Как я люблю папу. И вот мы все вместе: я, папа, дождь и Господь.
«Любимые мои, сойдитесь в круг,
Друг другу подавая щедро руки.
Строители моей сердечной муки,
Подайте мне ладони ваших рук».
Я пришла домой. Последние капли дождя растворились в весёлых лужах. Из-под тучи слева блеснул яркий луч солнца. Вскоре разлетелись облака, и хлынула безмятежная синева.
Я открыла молитвослов и запела панихиду. Папа спокойно и, как всегда, застенчиво смотрел на меня с портрета, который я ещё вчера поставила перед иконами. Праздник единения душ.