«Что тебе подарить на Рождество?» – спросил за завтраком Игорь. «Музу!» – мрачно ответила Катя и отвернулась к окну. Игорь пожал плечами, допил чай и молча ушел из дому. С таким же успехом она могла бы попросить перо синей птицы или хрустальный колокольчик эльфа. Но ей нужна была муза! Третью неделю Катя сидела перед рукописью с таким выражением лица, что муж старался ее не трогать. Роман увяз в диалогах, сюжет окончательно запутался, герои замерли в немых позах, ожидая своей участи. Каждый раз возвращаясь домой, Игорь входил на цыпочках в ее комнату, клал руки на плечи жены и шептал в затылок: «Ну как?». «Никак!» – Катя скидывала руки с плеч, уходила на кухню и раздраженно гремела посудой. Творческий тупик грозил перерасти в семейную драму.
Вечером прямо с порога Игорь вручил жене плотный конверт с изображением самолета. «Слетай, развейся! – устало проговорил он, – заодно и музу свою поищешь!».
Через три дня Катя была в припорошенном снегом Таллинне.
Ее первая встреча с Эстонией состоялась давным-давно, еще в конце восьмидесятых. Домой она тогда вернулась тихая и потрясенная. Нет, не пирожные, начиненные взбитым в облако творогом, поразили ее больше всего, и не крохотные наперстки зернового кофе, после которого во рту остается терпкая горечь, а на дне чашки – густая гадальная гуща. Не продуктовое изобилие и не европейский лоск сразили студентку Катю. Не равнодушие балтийского моря и не янтарные подарки медлительных эстонских парней. И даже не купленные в морском порту первые джинсы (хотя и были приобретены прямо из рук настоящего капитана с вишневой трубкой в зубах). Нет и нет! Вернее, да и да! Все это конечно произвело впечатление. Но не главное, не самое сильное. Старый Томас поддел Катю своей средневековой пикой, зацепил глубоко, до самого сердца, да так и застрял сладкой незаживающей занозой в груди на всю оставшуюся жизнь... Она влюбилась.
И вот спустя годы, Катя снова шла по улице Виру в стальных, испещренных снегом сумерках. Она вернулась. Сторожевые башни с подслеповатыми бойницами хранили молчание, и, кажется, дремали, придавленные грузом лет, словно ничего не изменилось, и не было долгой жизни в промежутке между первым восторгом юной гостьи и нынешним возвращением умудренной летами и километрами странницы.
...Метель не стихала. А Катя все кружила и кружила по тесным улочкам и безымянным переулкам Старого города, угадывая и вспоминая забытые маршруты. Шпиль Ратуши пронзал озябшее небо, появляясь то слева, то справа. Ветер бросал в лицо горсти сухого как песок снега. Неистово вращались и скрипели флюгера. Людей на улицах почти не осталось – редкие прохожие, подняв воротники, торопились домой, к потрескивающим поленьями каминам, к уютным очагам. Кому взбредет в голову шататься в такую непогоду? «Пора и мне возвращаться» – решила про себя Катя, взглянув на часы – время близилось к полуночи. Ее ждал теплый ночлег и горячий бульон в доме Марты Арнольдовны на улице Пик. Хозяйка сдавала крохотную комнатку в мансарде, а сама ютилась этажом ниже.
Затянув потуже шарф, Катя оглянулась по сторонам. Впереди, чуть правее высилась, едва различимая от вьюги башня Ратуши – самый надежный в городе ориентир. От нее до улицы Пик не больше полукилометра, так что минут через пятнадцать она будет дома. И бодро заскрипела по заснеженному переулку...
Но не тут-то было. Старый Томас, видно, тоже очень соскучился по Кате и не собирался ее так быстро отпускать. Тесные улицы переплетались между собой, убегали в подворотни и утыкались в глухие дворы. Переулки сходились и расходились в неистовом снежном танце. Ветер злобно выл и раскачивал тусклые фонари, бросающие тревожный отсвет на каменные стены. На верхних этажах мерцали освещенные окна. Катя так замерзла, что была готова постучаться в первую же дверь. Ее останавливала лишь досада – как можно было так глупо заблудиться в городе, исхоженном вдоль и поперек?
Вскоре, повернув за угол, она очутилась на знакомой улице мастерового квартала. Скрученные кренделя, увитые змеями чаши, пивные бочонки и голенастые сапоги со шпорами красноречиво свидетельствовали о цеховой принадлежности расположенных под ними лавок. Многие из них действовали и поныне, но в этот час все они были закрыты. Женщина прошла дальше и заметила единственное на всей улице освещенное окошко. Запрокинув голову, она обнаружила свисающую с кружевной балки раскрытую кованую книгу. «Прюги и сыновья» – гласила надпись на вывеске. Тяжелая дубовая дверь по колено в снегу поддалась не сразу.
Звякнул колокольчик, и перед ней возник благообразный, похожий на гнома старик с окладистой бородой и цепким взглядом спрятанных за стекляшками очков глаз, по всей видимости, это был хозяин лавки. Казалось, он ничуть не удивлен явлением полуночной гостьи. Шея лавочника была обмотана толстым красным шарфом ручной вязки, которые обычно и вяжут в такие как сегодня ненастные зимние вечера. Из бокового кармана жилета торчала цепочка часов. В руках гном держал заложенную пальцем потрепанную книгу. Лавка букиниста – догадалась Катя.
– Прошу вас, – старик нарисовал рукой галантный полукруг.
– Извините, что так поздно, – прошелестела замерзшими губами женщина. – Вы, наверное, давно уже закрылись. Я только погреюсь немного, если позволите, и пойду.
– Что вы! Не стоит извиняться. Если дверь не заперта, значит, лавка работает, – пропел хозяин, растягивая гласные, и протянул руку, – будем знакомы: пан Прюги. Вильгельм Прюги.
– Катя, – ответила гостья, пожимая сухую как пергамент ладонь старика.
– Проходите, не стесняйтесь, – пан Прюги указал на растрепанное плетеное кресло, – а я пока кофейник поставлю, – и скрылся в глубине лавки.
Катя уселась в теплое гнездо, увитое клетчатым пледом, и осмотрелась. В полутемной комнате, освещенной масляной лампой, все было заставлено книгами. Пахло пылью, старой бумагой и сладковатым запахом переплетной кожи. Книг было несметное количество. Полки уходили вглубь, в бесконечную перспективу, точно в зазеркалье, а сверху упирались в низкие своды горбатого беленого потолка. «Вот это я понимаю – хранить старину! – восхитилась она про себя – даже лампа, и та музейная!». На рабочей конторке в углу громоздились распухшие папки, бурые конверты с сургучными печатями, стопки вымаранных листов. Между ними высилась позеленевшая от времени бронзовая чернильница с торчащей из горлышка перьевой ручкой. Женщина пошарила глазами по стенам и не нашла никаких признаков цивилизации – ни розеток, ни проводов. Одна только масляная лампа то и дело мигала, дрожа от бури за окном. Ее неяркий свет отражался в колбах песочных часов, в потемневшей линзе на длинной резной ручке, торчащей среди бумаг.
Вскоре хозяин вернулся с дымящимся медным кофейником. Аккуратно расставил на полотняной салфетке чашки, ложки, серебряную сахарницу, вазочку с горкой печенья и придвинул к столику второе кресло.
– Будем греться, – радостно объявил старик, потирая руки, и налил до краев две большие глиняные чашки. Одну из них он протянул гостье.
Кофе был обжигающе прекрасным, а мелкие, с монетку имбирные печенья так и таяли во рту. Катя окончательно согрелась и успокоилась. Стало вдруг так хорошо, так уютно и легко, будто именно сюда, на эту завьюженную улицу, в затерянную во времени книжную лавку она и приехала специально. А старый букинист давно поджидал ее тут, чтобы напоить спасительным кофе.
– Пан Прюги, вы всегда работаете так допоздна или мне сегодня повезло? – спросила женщина, окончательно освоившись в книжной пещере.
Хозяин лавки грустно улыбнулся и раскрошил пальцем имбирную крошку на салфетке.
– Видите ли, моя старость – вот причина вашего везения. Я очень мало сплю. Да и времени жаль, его и так остается с каждым днем все меньше и меньше, – старик задумчиво покачал головой. – А когда я не сплю, то вожусь с книгами – читаю, реставрирую, ищу раритеты, езжу за ними по всему света, снова читаю... Мне с ними всегда интересно и никогда не скучно, – букинист отхлебнул глоток кофе и посмотрел на Катю, – а вот вы, скажите, что вы искали этой ночью, в метель на улицах незнакомого города? Вы ведь приезжая, верно?
Пришел ее черед задуматься, как ответить. Не рассказывать же, в самом деле, о творческом тупике и поиске музы?
– Да, я здесь в гостях. Но Таллинн мне знаком, я приезжала сюда и раньше, правда, очень давно. А теперь, наверное, просто захотелось хоть на немного вернуться в прошлое.
– В прошлое... – протяжно вздохнул пан Прюги. – А мое прошлое все вот здесь, – и он снова обвел рукой заставленное книгами полутемное пространство. – Эта лавку основал мой дальний предок Томас Прюги два века тому назад. Томас был ученым, знал латынь, арабский, древнегреческий. Некоторые книги, собранные им со всего света, до сих пор хранятся на этих полках. Потом дело продолжил его старший сын, затем внук. Так и повелось. Каждый преемник отбирал редкие книги в общую фамильную коллекцию. Дело передавалось из поколения в поколение, пока очередь не дошла до меня.
Букинист замолчал, устремив невидящий взгляд в пустую чашку, будто пытаясь на дне ее отыскать продолжение ускользнувшей мысли.
– Скажите, пан Прюги, а у вас есть дети? – осторожно спросила Катя.
Старик стряхнул оцепенение и слабо улыбнулся.
– У меня двое сыновей. Замечательные парни! Старший, Арнольд – физик-астроном, ученый мировой величины, работает сейчас в Штутгарте. Младший, Вальдемар – моряк, навигатор, прокладывает пути для торговых судов... – улыбка букиниста дрогнула и медленно погасла, – жаль только, что лавку передать некому. Покойная жена всегда хотела третьего сына, но Бог не дал...
– Быть может, кто-то из ваших сыновей со временем вернется в Таллинн и займется фамильным делом, – попыталась приободрить старика гостья.
– Мне бы очень хотелось этого, но, увы... – печально отозвался букинист. – Сыновья не разделяют моей страсти к книгам, считают это старческой причудой. Они называют их бумажным хламом. Говорят, что скоро мир переменится, и не останется ничего, что можно будет листать, книги будут читать на хитрых устройствах, наподобие зеркал.
– Вы имеете в виду планшеты, смартфоны? – подсказала Катя.
Старик поморщился и замахал руками, давая понять, что не признает таких слов.
– Лавка не приносит прибыли, я едва свожу концы с концами, – продолжал пан Прюги. – Сыновья не раз предлагали мне продать ее или на худой конец сдать в аренду. Они, в сущности, славные ребята, не забывают про старика, пишут, присылают деньги... И уговаривают образумиться. Но как я могу бросить все, что создали мои предки? Как могу так поступить с книгами? Они ведь живые! – букинист сокрушенно покачал головой.
Кате стало жаль этого хрупкого безутешного старика, словно сошедшего с ломких страниц одного из пылящихся на полках фолиантов. То, что он делает, чем живет, для многих сегодня действительно кажется пустой суетой, попыткой остановить время. Но, Боже, до чего ж она его понимала! И как ему сочувствовала!
За окном завывала метель. Темное решетчатое окно почти сплошь залепило мокрыми хлопьями, отчего оно сделалось похожим на замурованный снегом проем во времени. Сна не было ни в одном глазу, и про себя Катя решила сидеть здесь столько, пока не надоест хозяину лавки.
Пан Прюги подлил в лампу масло, и забрал со стола опустевший кофейник.
– Пойду, сварю еще кофе. А вы пока можете походить, осмотреться, полистать книги – здесь много любопытного, – его шаркающие шаги затихли эхом в безразмерном тоннеле.
Катя встала с кресла и с хрустом потянулась. Комната больше не казалась ей мрачной. Блики от лампы, оживленной свежей порцией масла, весело заплясали на книжных корешках. Она двинулась вдоль полок, касаясь кончиками пальцев тусклых надписей на бархатистых обложках. Тонкая пыль оседала на подушечках разноцветной пудрой. Стеллажи были на удивление длинными – эта лавка не так уж мала, как казалось снаружи! По углам мерцали такие же масляные лампы, что и возле стола. Свернув за угол, Катя увидела узкую деревянную лестницу, ведущую вверх. Она была настолько тесна, что больше походила на приставленную к верхней полке стремянку. Женщина стала храбро карабкаться вверх по ступеням. Там обнаружились новые ряды стеллажей, только потолки стали еще выше, а проходы уже. О, да тут есть второй этаж! Глаза разбегались. На полках теснились древние фолианты, тома неизвестных авторов, обтянутые кожей манускрипты с арабской вязью и пожелтевшие страницы хроник, собрания сочинений великих классиков и перевязанные бечевкой бумажные кипы рукописей. Здесь были книги ветхие и относительно крепкие, необъятные и карманные, украшенные драгоценными камнями и переплетенные в простой картон, с разноязыкими надписями на корешках и вовсе без них... Это было настоящее книжное королевство!
Между тем лестница уперлась в стену. Катя провела рукой по ее шероховатой поверхности, но ничего кроме пыли и истлевшей паутины не обнаружила. В мягких отсветах ламп, на расстоянии вытянутой рук она увидела еще одну лестницу, возникшую словно из воздуха, потом другую, уходящую в подземелье, третью, растворенную в зыбком полумраке башни... Как они между собой сообщались, Катя не поняла. От увиденного немного кружилась голова, и она забеспокоилась, что может заблудиться здесь точно так же как в уличных лабиринтах Старого Таллинна. Осторожно спустилась по скрипучей лестнице обратно и, ориентируясь по знакомым корешкам, вернулась в комнату.
Там ее уже поджидал пан Прюги. Кофейник весело пыхтел паром, распространяя вокруг аромат кофе и корицы. Старик был заметно оживлен, от прежней меланхолии не осталось и следа.
– Знаете ли вы, Катя, – начал он, разливая кофе по чашкам, – что у каждой книги есть душа? Ее бумажная оболочка так же, как и человеческое тело переживает рождение, взросление, старение и смерть. Рано или поздно книга рассыпается в пыль, пожирается гнилью, а иногда заканчивает свою жизнь преждевременно в огне, воде или под лезвием ножа. Книжная душа может переселиться под другую обложку, а может навеки затеряться в безграничных просторах книжной Вселенной, оставаясь лишь бесплотным призраком.
– Но ведь есть еще электронные книги – они-то бессмертны, разве нет? – возразила женщина, помешивая ложечкой ароматную гущу.
Букинист резко выпрямился, стукнул кофейником о стол и метнул в гостью полный негодования взгляд.
– Вы, верно, говорите о тех дьявольских устройствах, о которых толкуют мои сыновья? – воскликнул старик – так вот, знайте, они не бессмертны, они не рождены вовсе. Их нет! На планете, куда людские души приходят, облаченные в плоть, и книги должны жить так же, подчиняясь общим законам мирозданья. Все остальное от лукавого.
От неожиданности Катя вздрогнула и уронила несколько капель на скатерть. Суровый взгляд лавочника смягчился.
– Нравится ли вам кофе? – спросил он вдруг.
– Да, очень! – пролепетала гостья.
– А какой он?
– Кто?
– Кофе!
– Кофе?
– Да, кофе! – опишите, какой он? – пан Прюги склонил голову набок, отчего сделался похожим на сердитого, но доброго филина.
– Ну... во-первых, он горячий – улыбнулась Катя, оттягивая ворот свитера. – Во-вторых, потрясающе вкусный, густой, с пенкой – как я люблю!
– Дальше! – потребовал букинист.
– Пахнет корицей и... – женщина глубоко вдохнула из чашки – кардамоном?
Старик утвердительно кивнул.
– Что еще? Он черный, без сливок. В кружке выглядит точно как расплавленный сургуч!
Сравнение пришлось по душе лавочнику, он даже крякнул от удовольствия.
– Еще мне нравится, как хрустит и тает во рту печенье, размягченное маленьким глотком напитка. Как булькает кофейник, подливающий в чашку новую порцию, как тренькает ложка, как колышется темное пятно на дне. Даже капли на скатерти мне тоже нравятся, хотя вам, наверное, не очень.
Пан Прюги небрежно махнул рукой.
– Да, и главное – кофе такой крепкий, что мне до сих пор не хочется спать, – завершила свой рассказ Катя и поставила пустую чашку на стол, – поэтому если вы захотите спать раньше меня, то не стесняйтесь выпроводить меня вон!
Описание вполне удовлетворило старого букиниста.
– Вот видите, как много всего можно рассказать о кофе! При условии, что это живой кофе – пан Прюги сделал ударение на слове «живой» и, понизив голос, добавил. – У моего друга, аптекаря Тыниса, есть заморская таблетка. Если выпить ее – не уснешь три ночи кряду. Чем не кофе?! И посуду мыть не надо! Променяете вы вот это, – старик потряс медным кофейником, – на диковинную таблетку?
– Ни за что! – по слогам отчеканила Катя.
– То-то же! Так и с книгой. Живая книга и звучит, и пахнет, и дышит... Ее можно потрогать, услышать, ощутить запах и рассмотреть под лупой каждую страницу, каждую букву и морщинку на корешке. Ее смакуешь, как превосходный кофе, и никому никогда в голову не придет заменить ее суррогатом, – лавочник ласково погладил ладонью потрепанный том на коленях.
Книги на полках дружно зашелестели, заскрипели корешками, зашуршали страницами, соглашаясь со словами хозяина и защитника. В носу у Кати защипало то ли от вековой пыли, то ли от распирающей нежности к упрямому старику, то ли от жалости к себе, заблудившейся в лабиринтах древнего города и сидящей теперь невесть где, невесть с кем... Ей вдруг захотелось доверить старому букинисту свои секреты, как в детстве доверяешь сокровенные тайны бородатому волшебнику из сладкого утреннего сна. Немедленно рассказать обо всем: и о том, что живой кофе, помимо всего прочего, когда-то вдохновлял ее, а теперь – нет, и про ускользнувшую музу, на поиск которой она отправилась за тридевять земель, и про мужа, выставившего ее за дверь...
– Хотите знать правду? – полная решимости она взглянула в глаза старика.
– Да я ее знаю, – буднично ответил тот. – Вы писательница, приехали в Таллинн за вдохновением. Путешествие, тем более возвращение в любимый город – лучший способ его обрести, все верно. Ваш муж догадался об этом раньше и отправил вас в Эстонию. И вот вы здесь.
– Откуда вам это известно? – искренне изумилась Катя.
– Из книг, – спокойно ответил букинист. – В них все записано. Каждая мысль, каждое чувство, каждое движение души... Нужно только найти правильную книгу, – он пристально посмотрел на гостью поверх очков.
– И что же мне теперь делать?
– Возвращаться домой! – усмехнулся в бороду старик. – Считайте, вы нашли то, что искали.
Пан Прюги вытащил из конторки лист вощеной бумаги и стал заворачивать в него чашку, прямо с застывшей на дне кофейной гущей. Потом вытащил из бронзовой чернильницы старомодное перо, отер его о клочок бумаги и сунул туда же в сверток.
– Чернила купите сами, подойдут любые.
– Зачем?
– Зачем? Чтобы писать первый абзац, – терпеливо разъяснил старый букинист, – напишите несколько предложений, а дальше можете продолжать как вам удобнее и привычнее.
Услышав в глубине лавки глухой бой настенных часов, старик засуетился и поспешно скрепил пакет шоколадным сургучом. Сверху поставил фамильный оттиск с развернутой книгой и сунул подарок Кате в руки.
– Кофе теперь будете пить из этой чашки. Мыть можно. Только ничего другого сюда не наливайте... А теперь, простите, я очень устал, – и тяжело опустился в кресло.
Только сейчас Катя заметила, что тьма за окном рассеялась, небо налилось предутренним зеленоватым светом. На лице букиниста залегли глубокие тени – стало видно, как он стар, и как устал. Гостья засобиралась домой, удивившись краткости промелькнувшей ночи и устыдившись тем, как бессовестно злоупотребила гостеприимством пожилого человека. Сбивчиво попрощалась, отодвинула наметенный снаружи сугроб и вышла на улицу.
Метель давно стихла, и оглушительная тишина накрыла спящий город толстым ватным одеялом. Очень скоро Катя добралась до улицы Пик, легко отыскала дом, проскрипела по лестнице на чердак и вставила бородатый ключ в замочную скважину. Дом спал. Лишь пепельная кошка, громко зевнув, шмыгнула в кухонную дверь. Ну и ночь! Такая короткая и такая длинная... Положив пакет с подарком на стул, женщина рухнула в кровать и мгновенно уснула.
Ей снился сон, в котором она блуждала в сумрачном книжном лабиринте. Узкие лестницы, уходили то вверх, то вниз, упирались в глухие стены, обрывались и взмывали отвесно к потолку. Иногда Катя ходила, словно муха, головой вниз, но это ее ничуть не смущало. Керосиновые лампы водили вокруг нее хоровод. Книги трепетали страницами и тоненько поскрипывали: «Я живая! И я! И я тоже!». Пузатый кофейник кружился и ускользал из рук, дразня соблазнительным ароматом. Аромат щекотал ноздри, становился все ярче, пока окончательно не разбудил ее. Из кухни доносился запах свежесваренного кофе.
Увидев постоялицу целой и невредимой, Марта Арнольдовна всплеснула руками и запричитала, мешая русские и эстонские слова.
– Ну, наконец-то! Как ты? Где ночевала? Все ли в порядке? Вчера была такая злющая метель! Я волновалась.
– Извините меня, Марта Арнольдовна. Задержалась у знакомого. Было уже поздно, я не решилась будить вас звонком. Так и проговорили всю ночь.
– Знакомого? Хм! У тебя разве есть знакомые в Таллинне?
– Теперь есть. Вчера познакомились. Ночью. Возможно, вы его знаете, он примерно вашего возраста. Пан Вильгельм Прюги – букинист, владелец лавки в мастеровом квартале.
Старушка застыла с джезвой в руках.
– Ты ничего не путаешь, детка? Лавка Прюги существовала когда-то, это правда. Но закрылась с полвека тому назад, – она посмотрела на гостью с тревогой.
– Как закрылась? – оторопела Катя.
– Жена пана Прюги умерла, когда я была еще студенткой. Сыновья давно разъехались кто куда. Самого же Вильгельма не стало... дай вспомнить...
– Постойте! Как же так? Я всю ночь просидела у него в лавке. Наткнулась на нее в самый разгар метели. Там еще вывеска такая старинная: «Прюги и сыновья».
– Ну да, есть такая вывеска, знаю. Только самой лавки давно нет.
– Но я видела Вильгельма так же, как сейчас вижу вас!
Старуха озадаченно покачала головой.
– Не верите? Он лично вручил мне подарок, – Катя помчалась наверх, чтобы показать хозяйке пакет с печатью.
Схватила вощеный сверток и стремительно скатилась по лестнице вниз.
– Вот! – она ткнула пальцем в фамильный оттиск на сургуче.
– Ничего не понимаю. Где ты это взяла? В магазине сувениров? На базаре?
– Да нет же, пан Прюги сам мне подарил! – женщина разломила сургуч и стала лихорадочно разворачивать скользкую обертку.
В мятой бумаге лежала немытая чашка и старое перо.
Марта Арнольдовна осторожно, двумя пальцами взяла чашку и поставила ее в раковину, потом принялась задумчиво рассматривать перьевую ручку с позеленевшим кончиком.
– Такой ручкой лет сорок назад я заполняла бланки телеграмм на почте... Сейчас такими уже не пишут, – и посмотрела на квартирантку с глубоким сочувствием.
Она ей не верила. Под испытующим взглядом старухи Катя и сама усомнилась в реальности происшедшего. Но чашка и перо, раскрошенный сургуч на вощеной бумаге утверждали эту реальность, пусть такую немыслимую и бездоказательную. Схватив куртку, Катя выбежала на улицу Пик, оставив Марту Арнольдовну наедине с вещественными доказательствами.
Старый Таллинн готовился к Рождеству. Запруженные людьми улицы сверкали огнями и пахли мандаринами. На Ратушной площади гудел рождественский базар. Кроме оленей, золоченых шишек, ангелов и увитых лентами венков на развалах попадались любопытные вещицы. Был там и пузатый медный кофейник с крышечкой на носу, и масляная лампа, и песочные часы с пылью в потемневших колбах. Старые карты, древние книги, кружевные салфетки, глиняные чашки, вязаные шарфы... Если бы Катя встретила здесь пана Прюги, то нисколько бы не удивилась – так органично вписывался старый букинист в очаровательный хлам блошиного рынка. Но старик, наверное, отдыхал после бессонной ночи. Она не станет его будить – и так заставила пожилого человека выдуть с ней три кофейника. А у него наверняка давление и сердце слабое – возраст все-таки! Только посмотрит на дверь лавки и удостоверится, что все в порядке.
Вот и мастеровой квартал. Из двери под скрученным кренделем сладко пахнуло ванилью. Пивной бочонок над входом в бар покачивался от метко пущенного в него снежка. Знакомый муляж зуба в витрине аптеки самодовольно сверкал безупречной эмалью. Два шага и раскрытая кованая книга, свисающая с кружевной балки, оказалась точно над головой Кати. «Прюги и сыновья» – прочла она вслух.
Однако вместо тяжелой дубовой двери перед ней была ослепительная витрина. Сотни ламп освещали яркий пластик и сверкающий металл. Двери бесшумно раздвинулись, и Катя очутилось в режущей глаза тесноте. Смартфоны, планшеты и прочие современные гаджеты бездушно демонстрировали свои идеальные, неподвластные времени формы. С упоением, достойным менестрелей, продавцы говорили о достоинствах товара. Хирургическая чистота и операционная стерильность – нет ни пыли, ни паутины, никаких темных углов и таинственных лабиринтов. Ничего из того, что видела она ночью! Следовательно, и бесконечные книжные стеллажи, и плетеное кресло, и кофе с имбирным печеньем, которым угощал ее пан Прюги – не более чем плод фантазии. Приснилось? Пригрезилось? Метелью надуло?.. А как же тогда чашка и старое перо? Со временем Катя вспомнит, что купила их на блошином рынке. Если не вспомнит – то поверит. Если не поверит – забудет...
Катя вышла на улицу, распахнула куртку и подставила лицо падающим с неба снежинкам. Старый Томас на башне замедлил вращение вокруг скрипучей оси, замер на мгновение и помахал рукой. «Пора домой!» – подумала путешественница. И словно вняв ее мыслям, требовательно зазвенел телефон.
– Я соскучился, – голос Игоря был кроток и нежен.
– Я тоже.
– Ну что, встретила музу?
– Кажется да.
– Тогда приезжай скорей.
...С тех пор Катя пьет кофе из любимой глиняной кружки с отбитой ручкой. А первый абзац пишет старым пером, макая его в фиолетовые чернила. Друзьям она сказала, что с паном Прюги ее познакомила Марта Арнольдовна, в ту самую вьюжную ночь, когда количество выпавших осадков побило все рекорды века. Сама же изредка встречается с букинистом во сне. Старик всегда приходит в гости с пузатым медным кофейником. Вместе они гуляют по книжным лабиринтам и ночным улицам Старого Таллинна. Катя так же, как и он, верит, что у книг есть душа. И что настоящая бумажная книга, несмотря на тленную оболочку, бессмертна...