День сегодня вялый. Не работается. Блуждаю взглядом по фотографиям на стене. Вдруг зацепившись, он остановился. Ялта, белый теплоход, пирс. Я присел на столб для крепления швартовых канатов, Николаич стоит рядом, опустив руку на моё плечо. Ветер разметал его густую шевелюру. Кто фотографировал? Да, «Воробей»! Сколько мне лет? Ах, да, девятнадцать!
Нас трое. Мы молоды. Во многом разные. Но впереди месяц у моря. С каким упоением и поспешностью, большими глотками торопились мы испить великолепный коктейль из запахов кипарисов и лиственниц, свежести морского прибоя и тепла крымского солнца, замешанных на ощущении вечного праздника. С каким интересом первооткрывателей жаждали попробовать, почувствовать, увидеть, насладиться. Весь мир был нов, интересен, для нас, зелёных, неведом! Всё — море и прибрежные скалы, восходы и закаты, стрекот ночных цикад. Всё — надводная гладь и подводный танец морских водорослей, первая оторванная с подводной скалы раковина рапана. Всё — крымское вино и ново-светское шампанское, громадные, сладкие крымские груши и персики, эскимо по 22 копейки и, чёрт бы их побрал, конфеты ассорти.
Безотчётно, страстно, не понимая, зачем и почему, хотелось любить, а больше — быть любимым. Каждый верил — счастливый билет в его руках!
Склоны крымских гор розовели в утреннем свете. Заперев дверь фанерного домика на навесной замочек от почтового ящика, проходили вдоль виноградных зарослей, через хозяйский двор. Дом находился на возвышении. С него открывался вид на утреннее море, серебрящееся на солнце как чешуя ставриды.
Морская романтика манила нас подальше от многолюдья пляжей. Туда, где о камни разбиваются волны, пахнет водорослями. Где вода прозрачна. Туда, где сквозь овал подводной маски можно увидеть даже морского ската! Скат, к сожалению, не стал нашим трофеем, но с одной маленькой рыбкой, по глупости оказавшейся на острие трезубца, фотографировались все по очереди.
Подводная охота, ну и, конечно, девчонки владели нашим сознанием. Нанырявшись, лёжа на горячем песке, наблюдали. На тугой изгиб шоссе, вдоль береговой линии, словно в голливудском фильме, выплывали миражи — миражи машин. Они беззвучно плыли, не касаясь земли, вибрируя в потоках горячего воздуха, идущего от раскалённого асфальта.
— Представь, выплывают не автомобили, а три шикарные блондинки! А, Губертыч (это я)! — грезил Николаич.
Воробьёв или просто «Воробей» в это время, оставив только голову, засыпал себя мелкой галькой. Мы чуть ниже поясницы вставили ему трубку для дыхания. Он напел «еллоу субмарин».
В конце концов, не встретив в море русалок, решили перебраться поближе к людям. Пляж. Галька, обжигающая ноги. Лежаки, полотенца, сланцы. Девчонки загорелые и не очень, стройные и разные. Их так много! Изобилие женского ассортимента для Николаича было всегда непростым испытанием, приводившим его в сильное возбуждение. Подобно человеку из провинции, не избалованному разнообразием, вдруг попавшему в шикарный универсам. Голова шла кругом от предложений!
— Слушай, Губертыч, там такая! Блондинка! — затем полушёпотом — Посмотри налево, нет, дальше, видишь две — отпад!!!
Николаич — старший из нас. Небольшой рост. Пышная шевелюра, удлинённая сзади. Мужественное, худощавое лицо. На руке пижонский самодельный браслет с банальной надписью на английском языке «I love you». Не голливудский красавчик, но обладатель чего-то такого, что женщины распознают на уровне подсознания и ценят. Он им платил тем же. Он их не просто ценил — они были его всё!
Без внимания не оставалась ни одна встречная. Николаич обладал неведомым мне даром моментального знакомства. Со временем я узнал весь набор его нехитрых средств. Но это был его набор, и он владел им виртуозно! Общение начинал не напористо, даже будто растерянно, негромким голосом, в дальнейшем переходившим почти на шепот. Что нашёптывал на ушко красавицам — знал только он — но это давало положительный эффект! Дальше, как правило, он переходил к лёгкому массажу спины, плеч и т. д. При каждом новом знакомстве весь ритуал повторялся. Удивительно, но это вновь и вновь срабатывало!
Он без труда сблизился в кафе с практикантками. Молоденькие, крепкотелые из Херсона. Когда мы, молодые нахалы, сходу проходили к раздаче, на возмущённые крики взмокших очередников девчонки из-за прилавка, бодро отвечали — это спасатели, обслуживаются вне очереди, читайте! Действительно, объявление красовалось на раздаче рядом с фруктовым желе и вьющимися вокруг него пчёлами!
У практиканток тоже бывают выходные. В такой день они собирались на пляже. Николаич ощущал себя хозяином прайда! Когда он лежал меж двух крутобёдрых, рослых девиц, с выражением лёгкой снисходительности на лице, с сигаретой в руке, запястье которой окаймлял браслет, было видно — он лев! Правда, не большой.
Однажды, после недолгой отлучки ко мне, загоравшему, подошёл Николаич
— Губертыч, такая девчонка! Фигурка, грудь!
Грудь — всегда произносил с особым выражением.
— Идём, познакомлю!
Надо признать, я, будучи почти без опыта, был очень неловок. И вдруг, о чудо, — её зовут Лиля, а завтра всей компанией, включая подругу, идём туда, где почти дикое море, мало людей, много рыбы и большие рапаны.
Обожжённые солнцем обломки прибрежных скал, когда-то скатившиеся в море. В просветах между ними плещет бирюзовыми брызгами прибой. Солнце ещё не высоко, оттого не жжёт, а ласкает. Мы, весёлой, бесшабашной компанией, прыгая с камня на камень пробираемся к облюбованному месту.
Воробьёв, как самый молодой из нас и крепкий, несёт тяжёлую сумку, набитую ластами, масками, подводным ружьём и прочим пляжным барохлом. Я заботливо поддерживаю за руку Лилю. На ней легкое светлое платьице. Порывы морского бриза, прижимая тонкую ткань к телу, делают её похожей на Нику Самофракийскую! Николаич, идущий впереди, над чем-то хихикает с Людмилой, подругой Лили. Он то и дело останавливается. Держа одной рукой дымящуюся сигарету и фотокамеру, другой щелкает затвором «Зенита», крутит кольца объектива — снимает. Снова затвор — опять спуск.
И наконец — вот оно, желанное! Громадные каменюги, уже изрядно облизанные морем, образовали уютную, укрытую от случайных глаз площадку.
В море, скорей в море!!!
Словно стайка морских котиков, шлёпаемся в воду! Мы фыркаем, плещемся, ныряем! Утренняя вода так прозрачна, что, кажется, протяни руку и подхватишь бегущего задом наперёд краба. Или ошалевшую от неожиданности, изумрудную рыбку, мечущуюся между камней.
Как хорошо, выйдя из моря, упасть мокрым, холодным, натруженным телом на разогретый солнцем огромный плоский валун. Как приятно кружится голова.
Мы лежим рядом на огромном камне. Смотрю в бирюзу Лилиных глаз. На её ресницах дрожат лучистые капельки моря. Осторожно губами касаюсь её губ, они тёплые, нежные, сладкие. Какие сладкие эти солёные губы!
Мы просто лежим и смотрим, смотрим на прекрасный мир, будто впервые его видим. Словоохотливый Николаич возится с подводным снаряжением. Он что-то говорит. Я вроде слышу его — вроде нет. Хорошо!
А Николаичу и неважно, ему также хорошо, оттого он и говорит. Натягивая резину подводного ружья, заканчивает монолог:
— Ну, Губертыч, будет такой клёв!..
После чего плюхается в воду. При небольшом росте, в большущих ластах похож на маленького лягушонка.
Ну, дай бог ему удачи!
Выгружаем на плоский камень большущие крымские груши. Столь спелые, что при укусе они брызжут соком. Он течет по подбородкам, делая их липкими и сладкими. Но это никого не смущает! Достаём страшный дефицит того времени — конфеты ассорти.
Праздник начинается!
Безбашенный Воробей надевает маску и с большущего камня ныряет в прозрачный изумруд моря. Его фигура сквозь водную рябь вьётся ужом. Вскоре он появляется на поверхности и, о восторг, в его руке бутылка прохладного шампанского, спрятанная под камень ещё накануне. Мгновение и, под наше улюлюканье и восторженные крики, опережая полёт брызг разбившейся о камень волны, маленьким спутником пробка из бутылки уходит в зенит...
Что отличает молодость? Бесконечность желаний.
Душ из бочки с нагретой солнцем водой. Я снова бодр и свеж. Иду на свидание.
Под гомерический хохот чаек мы прошли всю береговую линию, под дурманящий запах южной растительности — все аллеи. Вконец измотанные, присели на скамейку, утопающую в цветах южной акации. Маленький бассейн поблизости кишел красными рыбками.
Пройти сквозь хозяйский двор можно только в темноте. Но она не спешила.
Прислонившись друг к другу, в полудрёме наблюдали, как тушится огонёк солнца о морской горизонт. В бассейне плеснула рыбка. Её красное тело сверкнуло последним оранжевым бликом гаснущего светила.
Под стрекот ночных цикад мы проникли в нашу сараюшку, с комнатой на троих. Друзья спали или делали вид. Пугаясь каждого скрипа, прошмыгнули в односпальную кровать. Сейчас трудно представить, на что мы рассчитывали. Какая уж там ночь любви?
Её плюс мой опыты чуть превышали ноль. Мы ворочались, каждый звук кровати очень узкой для двоих, с провисшей сеткой, казалось, гремел в тишине. Всё было физически и морально неудобно. Мы то затихали, то начинали хихикать...
— Мне девятнадцать, а ещё ничего не испытала... подруги давно уже... пора...
— Да, пора, — неловко целуя, вторил ей я.
У нас ничего не получалось... Так мы провели большую часть короткой южной ночи.
— Нет, я так не могу — прошептала Лиля.
Тут многоопытный Николаич, уставший от бессонницы, видимо, больше чем мы, со словами — Воробей, идём гулять! — запустил в него кроссовкой! Судя по готовности, с какой Воробьёв соскочил с кровати, он только и ждал повода. Натянув джинсы, схватив футболки, со смехом, парни провалились в тёмный проём двери. Мы их проводили весёлым хихиканьем.
— Хорошие у тебя друзья, — оценила поступок Лиля.
Остались одни. Но усталость и разум уже взяли верх. Когда рассвет сквозь маленькое окошко тускло подсветил фанерные стены комнатки, мы, обнявшись на дне кроватной влоронки, задремали...
Наши отпуска разминулись во времени, как скорые поезда. Следующий день был последним. Утром Лиля улетала. Её ждал Ростов-Дон. Пытаясь сдержать время как строптивого коня, она пригласила меня к себе.
— Попрошу женщин, пусть погуляют.
В назначенное время я вошёл во двор её дома. Он был полон разновозрастных курортниц. Они с нескрываемым любопытством изучали меня. Их глаза светились лукавством. Прошёл как сквозь строй. В комнате были одни. Обнявшись, посидели на кровати. За тонкими стенами слышалось веселье. Я прошептал — Прости, здесь не могу…
Прохладным, влажным южным утром, обнявшись у автобуса, мы расстались…
Наш отдых продолжался. Дни летели, сменяя друг друга. Чтобы их разнообразить поехали в Ялту. Бродили по набережной, по улочкам вдоль маленьких, дореволюционной постройки, домов. Мимо гостиницы «интурист» с ультрамариновыми балдахинами на балкончиках. Вдоль белой балюстрады, отсекающей прибрежную линию. Припомнились и Антон Павлович, и дама, и её собачка. Посетили выставочный зал. Акварель местного автора — солнечная, яркая! Сфотографировались на пирсе. Потревожив чаек, присели на деревянные столбы для крепления швартовых канатов. День был хороший, но море волновалось. Ветер бросал нам в лицо водную пыль, сорванную с гребней волн. Умотавшись, бросили якорь в кафе на маленьком старинном судёнышке, доживающем свой век торговлей пивом, кофе, бутербродами. Николаич, положив руку на чугун старинной пушки, потягивает пиво.
— Понимаешь, Губертыч, даже хорошо, что у вас с Лилей ничего не случилось.
— Объясни?
— Видишь ли, самые сладостные моменты жизни — быть накануне. Накануне свершения, накануне любви, накануне Нового года, наконец! В эти моменты мы можем грезить обо всём. Об успехе, удаче, счастье, о сказке. Всё возможно! Свершение — конец полёту! С этими словами он опустил на дубовый стол пустой пивной бокал.
Море успокоилось. Начинался тихий вечер. Бирюзово-розовая гладь моря растворилась в мареве неба. Далёкий белый кораблик плыл то ли по небу, то ли по воде.
— Давай, дружище, помечтаем о завтрашнем дне. Ещё всё возможно!
Я смотрю на серую, не резкую фотографию. На ней мы молоды, веселы, немного самонадеянны. На них мы с верой в то, что жизнь — праздник, который будет с нами всегда...