В этом году впервые за двадцать слишком лет не вспомнил о годовщине событий августа 91-го. Все украинские, точнее российские, дела, которые накрыли нас всех душным облаком – парализующей смесью отчаяния, беспомощности и разочарования. В качестве покаяния хочу записать, наконец, свои личные воспоминания всего об одном эпизоде в исторических событиях 19-20 августа 1991 года – на мой взгляд, величайших днях Новой России, несмотря на все попытки замолчать и оболгать то, что произошло тогда. Сейчас, как никогда, важно об этом помнить, в этом для меня – едва ли не единственный источник оптимизма.
Накануне путча закончился всемирный Византийский конгресс, в невероятно модную тогда горбачевскую Москву съехались все звезды мировой науки – всем хотелось увидеть своими глазами тектонические изменения (позже многие бежали 19-го в полной панике со всей России, куда отправились туристами). Я с коллегами поехал показывать Ленинград, который в ночь возвращения на девятнадцатое был переименован в Санкт-Петербург, так что я выехал из одного города, а рано утром приехал из другого, что было вполне символично.
Семья была на море в Крыму, и о путче узнал случайно. В булочной увидел пожилую очень простую женщину, которая растирала кулаком слезы, повторяя: «Сколько можно, будь они прокляты…». На вопрос, что случилось, получил: « Ты что с Луны свалился, у нас военный переворот». На 12.00 у меня была назначена встреча с американским профессором Генри Мэгвайром у входа в Кремль. Я понимал, что он не придет, но сам пошел, повинуясь скорее инстинкту, чем здравому смыслу. Кроме того, с трудом пробивающееся осознание произошедшего не позволяло чем-либо заняться. Кремль уже был окружен солдатами на бронемашинах с автоматами. Лица у этих молоденьких ребят были растерянные и любопытствующие – многие, очевидно, видели Кремль, а может и Москву, впервые. В Успенском соборе только что закончилось торжественное богослужение (Преображение Господне), кажется, впервые со времен революции. На богослужении было много делегатов Конгресса соотечественников, впервые проходившего в эти дни и собравшего потомков эмигрантов первой волны со всего мира. В Москве была проблема с бейджами и им всем сделали большие нагрудные таблички на веревочке. Я стоял в Кутафье башне и они все проходили передо мной, узнавая о путче и натыкаясь глазами на вооруженных солдат вокруг Кремля. Я очень пожалел, что у меня в руках не было ни кинокамеры, ни фотоаппарата, но их лица, отразившие бурю эмоций, навсегда остались в памяти. Мэгвайр, естественно, не пришел и я вышел на Манежную площадь, где стояли кучки таких же как я прохожих и обсуждали происходящее. Кроме очевидного факта переворота, не было никакой информации. Запомнил два главных вопроса: «Убит ли Горбачев?» и «Арестован ли Ельцин?». Кто то предложил собраться в колонну и идти к Белому дому за сведениями. Мы образовали тоненькую струйку едва ли из нескольких сот человек, которая медленно потекла по центру Нового Арбата (тогда Калининского проспекта). Слева и справа ехали машины, из одной вдруг стали выкидывать первые листовки, бледные и отпечатанные на машинке в 6-7 копий, за подписью Силаева (предсовмина России): они объявляли происходящее переворотом и призывали к неподчинению, кажется, еще требовали срочного созыва Верховного Совета. Надо сказать, что по обеим сторонам Калининского проспекта, были толпы народа – тысячи в отличии от наших дюжен. Гкчеписты «выбросили» в главные магазины города продуктовый и иной «дефицит» (которым тогда было почти все) и народ ломанулся… Помню, как позже, зайдя на Калининском купить что-нибудь поесть, видел как стоящие в очереди обыватели орали на защитников Белого дома, обвиняя их в бузотерстве против «законной» власти. В этой струйке демонстрантов с радостью встретил несколько знакомых лиц, моложе меня и сильно старше - Женю Кикодзе, Бориса Андреевича Успенского, китаиста Сычева. Состояние было особенным, да не сочтут это поэтическим преувеличением, чем то напомнившим мне греческую трагедию по степени все время нараставшего напряжения. Оно было и в атмосфере – над Белым домом нависала огромная сизая, прямо булгаковская туча, которая, погремев и сверкнув молниями, в итоге разродилась совсем небольшим дождем.
У Белого дома в это время почти никого не было – небольшие группки, сильно пополнившиеся с нашим прибытием. Вход охраняла обычная милиция и захватить здание в тот момент можно было бы одним взводом. Собравшиеся, не зная, что делать дальше, стали кричать «Ельцин, Ельцин..». В проеме окна появилась маленькая фигурка Силаева, что вызвало бурю восторга – он выступил субститутом тогда обожаемого вождя . Стало понятно, что Ельцина в здании еще нет, плана действий тоже, и вообще идет несильный, но противный дождь и долго так не простоять, и главное – непонятно зачем? В этот момент общей растерянности на бруствер бассейна перед Белым домом вскакивает человек лет тридцати, в элегантном костюме с галстуком и табличкой делегата Конгресса соотечественников на груди и произносит следующую речь, начало которой помню дословно (странно, но упоминания о ней не встретил нигде): « Я, делегат Конгресса соотечественников - граф Раевский. Я призываю вас начинать строить баррикады!». Не уверен, говорил ли он что-нибудь еще, но хорошо помню ощущения шока и катарсиса одновременно. Произошло смещение временных пластов. Багратионовы флеши и Бородинское поле, на котором генерал Раевский ведет своих сыновей-подростков в бой. Слова «соотечественника» Раевского прозвучали как выстрел, которого ждали и боялись. Именно с этого момента началось строительство баррикад и реальное сопротивление ГКЧП. Смешные баррикады, которых можно было бы смести одним легким танком, и вставшие за ними тысячи безоружных людей, которые больше не могли жить рабами, - это то, что в конце концов сломило хребет пожиравшему людей Молоху, стало духовной преградой, которую издыхающая система не смогла преодолеть. В многочисленных странствованиях по миру мне не довелось больше увидеть графа Раевского, а очень бы хотелось пожать ему руку, с благодарностью смотря в глаза, а потом, опустив глаза, попросить прощения…