Она не знала, сколько времени прошло с того дня. Дни слились в один сплошной клубок, бесцельно перетекая из одного в другой. Если сосредоточиться, наверное, можно было бы все-таки подсчитать, сколько же прошло дней или недель, но зачем… ничего не менялось, и она чувствовала, что с этим ей предстояло жить до конца.
В первые секунды, когда он открыл дверь кабинета, она даже обрадовалась. Вот и хорошо, сейчас этот комок в груди пройдет, можно будет вдохнуть воздух, и спокойно дышать…
Она была взрослой, состоявшейся женщиной. Она была успешной деловой женщиной, и, конечно же, умной. Поэтому точно знала: это пройдет. Ладно, пусть не сегодня, значит, завтра, через неделю…
Не тут-то было. Комок переполз из груди в сердце, и совершенно не собирался рассасываться.
Она вспоминала, как когда-то младшая сестра бросила ей в сердцах: «Да, люблю. И ни тебе, ни Жене этого не понять. Вы никогда так не любили, и никогда не знали, что это такое». Тогда она только пожала плечами. Что тут понимать? Любовь и любовь, но ведь голову все равно не надо терять. Сколько лет прошло с тех пор. Только сейчас она поняла, о чем говорила Нина.
Это было смешно: она просыпалась утром, и, не открывая глаз, сразу же начинала мысленно разговаривать с ним. Рассказывала о своем детстве, родителях, сестрах… и все время спрашивала его: «Почему?» Впрочем, она практически не спала. Что-то говорила ему по дороге на работу, по дороге с работы, дома, на кухне, и ждала ночи, когда наконец можно будет думать только о нем… Очень хотелось плакать. Но даже этого было нельзя. Стоило ей только встать ночью, чтобы где-нибудь в укромном месте выплакаться, тут же просыпался муж и спрашивал: «У тебя все нормально?» «Нормально», - отвечала она и опять ложилась…
Она не знала, что в это же время и в эти же ночи он выкуривал по несколько пачек сигарет на балконе. Потом эти пустые пачки находила жена, начинала ругать, что он не следит за своим здоровьем. А он не слышал упреков жены. Он все возвращался мыслями в тот день, когда дверь кабинета открылась и зашла она. Почему он так поступил? Он испугался, просто безумно испугался. С ним уже было такое однажды. Он уже любил. Любил мальчишкой, безумно, безнадежно…. Он до сих пор помнил эту боль в сердце и ни за что не хотел повторения. Прав ли он был? Да конечно, у него жена, двое детей, не хочет он ничего ломать… А что сердце болит… Переболит, наверное, когда-нибудь… Очередную пустую пачку он сунул в карман, и вдруг улыбнулся собственной нелепой мысли о том, что с этой женщиной у них было бы пятеро детей…
Зоя была пятым ребенком в семье, и третьей дочкой. Росла она в тени старших сестер, оставаясь вроде и незаметной, и в то же время какой-то отличной от остальных членов семьи. Немножко сама по себе. Ни с кем не спорила, в отличие от Жени, во всем стремившейся ниспровергать авторитеты, не бунтовала, платья себе не укорачивала, все делала, как говорили старшие. И в то же время чувствовалось, что она знает, чего хочет. И, если уж хочет, то все равно добьется этого.
Новочеркасск тех лет был студенческим городом. Старший брат учился в Политехническом институте. Комнату в их доме, когда стало трудно содержать семью, мама тоже сдала студенту. И к одному, и к другому часто приходили шумные компании друзей. Но почему-то все они обращали внимание только на Женю. Ее постоянно звали в разные студенческие компании, на танцы, а Зое приходилось оставаться дома. Лиля была замужем, Нина – еще слишком маленькая, но она то, Зоя… Почему на нее никто не смотрел? Зоя рассматривала себя перед зеркалом. Ну, конечно, не такая красавица, как Лиля, но ведь и не совсем дурнушка, в конце концов. Она грустно усмехнулась, вспомнив, как вчера папа пригрозил Жене даже выпороть ее ремнем, если не возьмет с собой на очередную вечеринку ее, Зою. Уж очень папе хотелось «пристроить» своих девочек замуж. Но как Женя могла ее взять? Папа не понимал, что на вечеринке за всех девушек платили кавалеры, а кто бы стал платить за Зою?
В сущности, Зоя не очень то и помнила, как было все до того, как свергли царя. В 1917 году ей исполнилось 8 лет, и многие события в стране и в семье прошли, не оставив следа в ее памяти. Родители старались оберегать детей от того безумия, которым были наполнены сложные послереволюционные годы. Но Зоя точно знала, что вопрос о том, кто «станет за нее платить», тогда бы не стоял. И уже, бог знает, в который раз, она пообещала себе, что всегда и за все будет платить сама.
Вышла замуж Зоя за первого же студента, который предложил ей это. Согласилась на его предложение, не раздумывая, не сомневаясь, и получилось так, что оказалась замужней женщиной даже раньше Жени. Да, то что «раньше» - немножко сыграло свою роль, подняло ее самооценку, но потом она всю жизнь думала, что не ошиблась, когда не стала дожидаться какой-то сногсшибательной любви. Всякая любовь проходит. А когда нечему проходить – только больше ценишь то, что имеешь.
И действительно, было что ценить. С мужем она прожила до самой смерти. Как и у всех, у него были недостатки, но с годами они раздражали Зою все меньше и меньше. Зато все больше она ценила и его верность, и стабильное положение (в том числе и финансовое), которое он давал ей в жизни. И даже свекрови своей она была благодарна. Как бы ни уставала Зоя от ее постоянных замечаний, но именно благодаря тому, что свекровь взяла на себя заботы сначала об их рано появившейся дочке, а потом и о сыне, Зоя закончила институт, могла уделять много внимания и времени работе, почти не оставаясь дома на больничном, когда дети болели. Начальство такое отношение к работе замечало, ценило, и вскоре Зоя начала расти по служебной лестнице.
Она и сама удивлялась, как из неприметной девочки, превратилась в красивую молодую женщину. Высокая, статная, с правильными чертами лица, она привлекала внимание мужчин какой-то своей отстраненностью от тех мелочей, которые, в сущности, и составляли смысл жизни для многих женщин. Длинные каштановые волосы, под солнечными лучами отливающие рыжиной, всегда были собраны и подняты наверх в очень незамысловатый пучок, чтобы упаси боже, не выбился наружу какой-то незатейливый локон, карие глаза смотрели на собеседников внимательно, но без малейшего признака сентиментальности.
Где бы ни была Зоя, в какую компанию не попадала, обязательно находился хотя бы один мужчина, пытающийся завладеть ее вниманием. И ей даже нравилось иногда позволить ему думать, что и на самом деле ему это удается. Но в действительности никто не задевал ее сердце. Так, что Зоя однажды с огорчением спросила сама себя, а есть ли у нее вообще это сердце, которое должно вроде сильнее биться при взгляде на мужчину, а оно не бьется, и все. И никак ему не прикажешь…
Зоя шла из главного отделения Госбанка в Стройбанк. Вдруг вспомнилось, как пришла она работать в Госбанк девочкой, как поразил ее операционный зал: огромный, двусветный, с антресольным третьим этажом. Зал освещался двумя огромными арочными окнами на третьем этаже, а вместо плоского потолка над головой взмывал бетонный купол. Казалось, в таком зале надо давать балы, но он был создан для работы, и в утренние часы в нем не прекращалось движение клиентов, а после перерыва только шорох бумаг, звук косточек счетов и изредка поскрипывание ручек арифмометров выдавали, что он заполнен людьми. Да девочки курьеры переносили по антресольным балкончикам какие-то документы из одного кабинета в другой. Когда-то Зоя пришла тоже в Госбанк таким курьером, а сейчас она уже была начальником отдела, и это было максимумом того, что она могла достичь в карьере. Дальше все посты предназначались для мужчин. Нельзя сказать, чтобы Зою это огорчало, она любила свою работу, и считала, что находится вполне на своем месте.
Зоя открыла тяжелую, массивную входную дверь и вышла на площадь Советов. Стройбанк был рядом, надо только перейти через площадь. Напротив главного фасада банка бил фонтан. По углам фонтана на тумбах лежали львы, а на ступеньках возле них копошились дети. Зоя невольно улыбнулась. Дети были из ведомственного детского садика, принадлежащего банку, а львы так задумчиво – философичны, что казалось, их специально поместили здесь, чтобы наблюдать за детишками.
Хотя на самом деле, этих львов поставили еще в 1916 году, и они видели и Гражданскую войну на Дону, и красных, и белых, и во время Отечественной войны устояли. И Зою они встречали входящей или выходящей из здания Госбанка уже много лет, в любое время года, а ей до сих пор иногда хотелось провести рукой по их удивительно мягким, округлым формам, как, не удержавшись, она сделала, увидев их первый раз после переезда в Ростов из Новочеркасска.
С грустью Зоя подумала, что началась еще одна осень. Осень, а еще больше грядущую слякотную зиму, Зоя не любила. Вместе с каждой прошедшей зимой, уходила, как между пальцев просачивалась жизнь, а казалось, что ничего еще и не было. Уже дочка, Лидочка, поступила в институт, все туда же, в Новочеркасский политехнический, сын подрастает… Чего же она до сих пор ждет от жизни? Но Зоя и сама не знала ответа на этот вопрос.
Секретарша приоткрыла дверь и заглянула в кабинет: «Михаил Леонидович, к вам из главного отделения Госбанка, - девушка заглянула в тетрадь и прочитала фамилию, имя и отчество Зои.
-Да, я жду, приглашайте.
Дверь в кабинет открылась шире, пропустила Зою и снова закрылась. Мужчина, сидевший в кабинете, поднял голову, затем встал и вышел из-за стола…
«Представляете, мои мужчины, и сын и муж, пообещали отвести Ивана на футбол, Лидочка специально привезла его из Новочеркасска, а оказалось, что они оба забыли», - Зоя сидела у Жени на маленькой кухне и рассказывала, как вчера с внуком смотрела футбольный матч.
-У Ваньки глаза уже на мокром месте, полные слез, через полчаса игра начнется, что же мне смотреть, как он совсем разрыдается? Я хватаю его за руку, выскакиваем из дома, и тут, представьте себе, начинаются чудеса. Первое же такси, которое я останавливаю, не просто едет на стадион, но в нем едет девушка, у которой есть лишний билет. За какие деньги она его продала, как я уговорила контролеров пропустить нас с Иваном по одному билету – это отдельная история. Но вот мы на стадионе, на билете какие-то слова странные «трибуна, сектор», и где это все искать? Сам черт ногу сломит… Игроки уже на поле вышли. Все что-то кричат, прыгают, руками машут… А вокруг – эта ростовская беда – шелуха от семечек, не менее чем двухсантиметровым слоем. В общем, побежали мы с Иваном куда-то наверх, и тут я понимаю, что мой запал кончился, все, больше шагу ступить не могу. Говорю Ивану, что свои места будем искать в перерыве, а пока посидим здесь, и опускаюсь без сил на ступеньки.
-Прямо на семечки? – всплескивает руками Женя.
-Прямо на семечки, - кивает Зоя головой, – но это еще что. Представляете, через двадцать минут я ловлю себя на том, что тоже вместе со всеми подпрыгиваю, машу руками, кричу: «Давай, давай», и мне глубоко наплевать, что моя парадная юбка вся в шелухе сзади, настолько, что даже в голову не приходит ее отряхивать. Только сегодня и заметила…
Женя с дочкой заливисто хохочут, представляя эту статную, строгую, немолодую уже женщину, сначала сидящей на ступеньках футбольной трибуны, засыпанной подсолнечной шелухой, а потом подпрыгивающей с криком «давай»…
-Вот уж не ожидала от тебя такой страсти, - говорит Женя, - не похоже на тебя.
-Да я и сама от себя не ожидала. Это и всего-то второй раз в жизни, когда происходит что-то, чего я от себя не ожидаю.
-А первый?
-Первый… ну, это очень давно было, Ивану восемь, значит, уже десять лет прошло, - Зоя задумалась, сняла очки, отчего лицо ее стало совсем беззащитным, покрутила их в руках, опять надела.
Когда она опять заговорила, запинаясь немного и подбирая слова, голос у нее изменился, и, казалось, она вся помолодела...
- Да вроде и не было ничего. Зашла в кабинет, он встал из вежливости, вышел из-за стола, и только потом уже на меня посмотрел… А глаза у него… Я вдруг себя с головы до пяток женщиной почувствовала… желанной. И как будто он весь в меня вошел, и провалился до самого донышка. Знаешь, в горах такие ущелья есть, наверху солнце, а внизу глубоко-глубоко озеро, и солнце в нем отражается. Вот в такое озеро он и провалился. А я в его озеро… Стоим как два дурака, смотрим друг на друга, в озерах этих барахтаемся, тонем и оторваться от глаз друг друга не можем… Не понятно, наверное, а по-другому не скажешь, - Зоя вздохнула.
- Я с ним за эти секунды всю жизнь прожила. Ссорились, мирились, в речке купались, детей я ему пятерых родила: три девочки и два мальчика. Я так ясно почувствовала, что все это могло бы быть нашим, что мы на свет этот друг для друга появились…
- А потом? - почему-то шепотом спросила Женя.
- Не было никакого потом. Я видела, как ему трудно, но он все равно, не отрывая глаз от меня, прошел к двери, и распахнул ее настежь. И солнце, и озера, все пропало. Только секретарша в приемной… о чем-то мы поговорили еще. Но, знаешь, вот странно: как я шла к нему – помню все до мельчайших подробностей. Как мимо львов шла, как в брызгах фонтана радуга отражалась, даже как за ручку двери их отделения держалась, ты же помнишь, там такие львиные головы на ручках… А что потом было – ничего не помню.
- Маш, а что ты тут сидишь, да разговоры старых женщин слушаешь? – обратилась Зоя к племяннице, - я тебе пластинки Мирей Матье принесла, иди, послушай.
Племянница покорно вышла их кухни, но краем уха все-таки услышала, как мама опять спросила: «А потом?» - и ответ тети: «Больше я его никогда не видела. Вскоре его перевели в другое отделение. Даже не знаю, жив ли он, ходили слухи, что у него плохо с сердцем… А я все равно каждый день с ним разговариваю. До сих пор».
Пятьдесят лет прошло с того дня, а племянница до сих пор, когда слышит, как поет Матье, вспоминает тетю и тот разговор о любви, которая могла бы быть, да так и не случилась. Или все-таки случилась?
Умирала Зоя, лежа на деревянном полу в прихожей. Просто однажды потеряла сознание, упала, а подняться уже не смогла. Нашла ее внучка, Зоенька, прибежавшая к бабушке после занятий в мединституте. Вызвала «Скорую помощь», но поднять сил не хватило. Только подложила подушку под голову, сидела возле рядом на полу, и, сжимая ей руку, слушала, как бабушка почему-то просила: «Пожалуйста, не надо, не открывай дверь»…