В память о маме, Вере Михайловне Ольшевской в дев

               
                ПУТЬ В ЭСТОНИЮ
               
                …Я и в этот день не позабыла
               
                горьких лет гонения и зла…(но) 
               
                … люблю тебя любовью новой,
               
                горькой, всепрощающей, живой,
               
                Родина моя в Венце Терновом,
               
                с тёмной радугой над головой…      
               
                (г.  Ленинград,  Ольга Берггольц. июнь 1941)

      
    1918 год. Европу потрясали приходившие из России новости, одна другой тревожнее. Царь отказался от престола, власть перешла в руки Временного правительства под председательством князя Георгия Евгеньевича Львова, хорошо известного в дворянских кругах своей  абсолютной честностью и благородством.
  И уже через несколько месяцев: «красный» террор  - «умело использованная  политическая ситуация для перепродажи» западным финансистам, «серым кардиналам», экономически заинтересованным в захвате влияния и абсолютной власти  над лидером мировой промышленности: гигантской страны, не имеющей себе равных.

      Полковник царской армии, дворянин по рождению, Ольшевский Михаил Алексеевич, несмотря на долетавшие из Петербурга слухи о переворотах, верно и преданно отслужив  в Харбине до самого конца, возвращался домой. Известие о расстреле царской семьи, расформирование армии, приход Советов к власти –  все  отзывалось в душе чёрной болью и предвещало неизвестную, страшную перемену и в его жизни.  Многие из товарищей – офицеров, побросав на произвол судьбы семьи, торопились покинуть страну через океан, в Америку. Михаил, напротив, спешил в Петербург, вернее, по-новому, в Петроград. Мать и младшие братья оставались в самом «сердце  красного террора».

     Предварительно отобрав, он тщательно сжёг все документы, доказывающие принадлежность к дворянскому сословию. Состряпав  новые  паспорта и новые биографии, русский офицер, доверившись друзьям-колчаковцам, спешно повёз семью назад в Сибирь,  чтобы переждать, казалось, временные перемены, быть максимально полезным своему Отечеству и иметь возможность защитить близких.
    
     Спустя много лет, в  1936 году, он,  уже  будучи в браке с Элизабетт Ламмертсон, предпримет очередную попытку эмигрировать в свободную Эстонию.
Советы их не выпустят. Более того, черный ночной «воронок» не заставит себя ждать, и Ольшевский вскоре окажется в тюрьме, ожидая расстрела. Тут ему припомнят многое: непродолжительное командование Сибирским Округом уже в чине красного подполковника, когда репрессированные чуть ли не толпами выезжали из Сибири.  Или председательство в исполкоме Новосибирска, когда для воров и взяточников  наступили чёрные дни… Отдельно припомнят и брак на иностранке, и освобождение многих эстонских семей, их возвращение из Сибири домой.
   
     В это время в Ленинграде  родится его младшая дочь, Ольшевская  Верочка.   Возможно, это дало силы бывшему царскому офицеру не опустить руки, а искать выход и, все же, победить, выйдя на свободу.
  Жена и дети: старшая, приёмная дочь Ирочка (была найдена в Сибири больная девочка) и маленькая Верочка -  в начале ленинградской фашистской блокады эвакуированы опять в Сибирь. Вспоминая то время, они рассказывали, как плакала от голода маленькая Верочка, как с огромным трудом получили, наконец, полагавшийся им офицерский паёк, и как дети гадали, что же это такое – «макароны» и мечтали, когда кончится война, вдоволь наесться, и верилось в это им с большим трудом.
    
    И только через некоторое время после победы они выехали в Эстонию, ставшую к тому времени советской. Бывший дворянин, не уронивший ни при каких обстоятельствах честь русского мундира,  Михаил Алексеевич Ольшевский, был назначен директором крупной организации в Хаапсалу, для Ирочки появилась возможность лечиться, а Верочка продолжила учёбу в  шестом классе русской средней школы.

               
                РУССКАЯ ШКОЛА

     В послевоенное время дети, лишённые возможности учиться во время войны, опять садились за парты. В одном классе могли оказаться и десятилетние, и четырнадцатилетние подростки. Верочке, как и многим детям, блокада и война не прибавили здоровья. Она, хоть и имела возможность учиться, но пропустила по болезни целый год. Пришлось ещё раз пойти в свой шестой класс русской средней школы эстонского города Хаапсалу.

      А в там вовсю кипела полным ключом  своя, школьная жизнь. Тематические вечера, театральные постановки, оригинальные номера для выступлений, стенгазеты – все готовилось с такой радостью, что, казалось, дети, лишённые на долгое время детства, теперь навёрстывали упущенное с удвоенной силой.

     Теперь время делилось на «до» и «после» войны. И в Хаапсалу, так же, выстраданное  «после» - собирало и мирило всех, оставшихся в живых: тут были и русские эмигранты, успевшие уехать из Красной России в «свободную» Эстонию, и военные беженцы, и освобождённые из фашистских лагерей бывшие пленные, и  просто местные жители, и жены военных, участвующих ещё в первой мировой войне...
   В большинстве своём, это была русская интеллигенция, по духу и характеру своему она являла лучшее, что имелось  в России, как в царской, так и в советской: благородство души, хорошее образование и воспитание,  патриотизм. Конечно, такое общество не могло не оставить  яркий отпечаток и на атмосфере единственной русской школы, некоторые преподаватели  которой получили образование ещё в царской России.

     И вот загадка русской школы в Хаапсалу: немало - просто знать классическую литературу, языки, математику и прочее, немало - уметь хорошо преподавать.
     Но  было ещё что-то такое в самих преподавателях, в людях, которые заглянули в лицо смерти и победили фашизм: непререкаемая, выкристаллизовавшаяся сила духа, нравственная, ровная, взвешенная чистота убеждений и свет бесконечной радости победы, мира, жизни. Вероятно, приоритеты жизненных ценностей, акценты, все точки над «i» расположились в то, послевоенное время так, как они и были задуманы Мирозданием.
 
     Эта особенная атмосфера «зажглась» в русской школе и уже не уходила долгие, долгие годы. Выпускники с пятидесятилетним стажем до сих пор помнят не только прекрасные знания, полученные во время учёбы, но именно духовный заряд и уяснённые приоритеты, раз и навсегда определив их отношение к жизни.
   Школа явилась, таким образом, особенным, «детским оазисом». И дети, даже лишённые по разным обстоятельствам родительского участия, любви и воспитания, получали здесь фундамент духовной мудрости, наполненной сильной, живой, здоровой энергетикой. Возможно, что тепло и забота, которой так недоставало детям войны, теперь с удвоенной силой отдавались и взрослыми, и самими школьниками. Эти «пять хлебов» любви, заботы, желания  ж и т ь, во что бы то ни стало, и жить обязательно счастливо – делились на всех, и «хлебов» становилось все больше, и больше, что «хватило на пять тысяч человек, и ещё осталось»…
               
                ....................


     Спектакль «Золушка» готовили втайне от всех. Из "ничего" шились бархатные камзолы, платья, штаны, придумывались и рисовались декорации. Взрослые тоже с головой окунались в эти праздничные постановки. Мальчиков в то время, почему-то, было не много в школе, не говоря уж о театральном кружке.
     Верочке Ольшевской в спектакле, несмотря на длинные, чудные волосы, досталась роль принца. Ох, как рада она была: настоящая роль! Слова и действия она выучила быстро. Мама сшила ей бархатные штаны с пижмами и красивую курточку.    Теперь надо было научиться вести себя на сцене, как настоящие аристократы.   Возможно, и даже скорее всего, что не случись революции и войны, Верочка, умела бы это с рождения. Но, как и другие, потерявшие своё прошлое, она училась всему заново.
 
    Учила их этому прекрасная женщина: бывшая балерина императорского театра. Учила она детей не только двигаться по сцене.

   - А теперь, - говорила она – будем есть мороженое!
   Каждому клали шарик мороженого в вазочку.
   - Верочка! Вот так и только так ты можешь держать ложечку! Никак не по-другому! – показывала она хитрую интерпретацию кисти руки. – А вот так -  держат «в обществе» вазочку с мороженым:  обратите внимание на мои пальцы: безымянный и мизинец…»
   - А вот так ходит Золушка!- показывала она лёгкую семенящую походку.
   - А вот так изящно должен двигаться юный принц, Верочка!

    Девочки старались вовсю: сказочная постановка будила фантазию, было интересно и весело. Музыкант давала им уроки игры на фортепиано, занималась с девочками вокалом, а игре на гитаре Верочка выучилась каким-то образом сама.

    Не так давно, в 1947 году, вышел самый замечательный фильм их детства, полюбившийся Верочке и её друзьям на всю жизнь: «Золушка»! Поэтому то и ставили спектакль! И учили песенку про жука… И бегали смотреть сказку  по нескольку раз. А ещё был любимый фильм «Новый Гулливер», тоже окончательно и бесповоротно поразивший маленькую Верочку говорящими живыми куклами! Возможно, что и «Гулливера» ставили в школе тоже.
               

                МАМИНО ПРИЗВАНИЕ

     Пришло время выбирать профессию и Ольшевская Вера выбрала педагогику: школа была «изнутри гораздо больше», чем снаружи, притягивала…

   Когда исполнится заветная мечта, и она впервые войдёт в класс, как учитель, у неё уже будет муж и двое детей. Теперь она будет Верой Михайловной Слепчатовой ( дев. Ольшевской).

  Однако перед этим она около двух лет училась детской психологии, работая в школе-интернате воспитателем. Такая практика давала молодым преподавателям отличную возможность в неформальной обстановке общаться с детьми, и понять для себя окончательно, готов ли ты дарить свою любовь чужим детям, и умеешь ли ты любить вообще. В современное время такая практика существует в Германии: после окончания высшего образования детские врачи и преподаватели, как правило, допускаются к детям не раньше, чем через два года психологической подготовки.

    Вот, наконец, настал долгожданный день 1 сентября 1969 года. Верочка, теперь уже Вера Михайловна, вся светилась от счастья, правда, колени её слегка дрожали, а сердце готово было выскочить из груди! Вернулась она с огромным букетом цветов и широко распахнутыми радостными глазами. Дом сразу наполнился густым ароматом гвоздик, роз, гладиолусов, хризантем; цветы заняли все вазы, вазочки и поверхности: столы, столики, пианино, полки.  Но больше всего дом наполнился теперь восторженными рассказами о её малышах! Олечка Яматина, Светочка Волкова, Ирочка Кульбок, Ирочка Черепкова, племянница Танечка… Сашенька Малафеев, Вовочка Корытин, Сашенька Крафченко,  Валерочка Шапран, Пиус Мерк, Серёженька Бутко, Светочка Костра… ещё много-много…

    Мне было тогда пять лет, но я уже знала всё про каждого из них, её малышей. Вся наша семья была в курсе мельчайших деталей о каждом «её ребёнке»! И как же мы их всех любили… Эти дети вскоре стали приходить к нам домой, к всеобщей радости нашей семьи, а особенно, к моей! Играли у нас дома, играли у нас в саду, и дети чувствовали себя просто, как в гостях у близких людей. Не было никогда холодной дистанции: учитель - ученик, а что бывает и такое - об этом даже и не догадывалась ни одна из сторон.
   
    Однако, даже теперь вечерами мамы тоже не бывало дома: « Ну, как же я не пойду в интернат, там же дети, они все ждут меня! Я им на ночь хоть сказку прочту!..» Папа встречал маму на машине уже после полуночи. А мы с сестрой засыпали опять сами, под бабушкины сказки, даже и не мечтая, что мама однажды  может не пойти к «её детям».

     Из школы теперь мама приносила огромные пачки тетрадок. Она выкладывала всё на свой столик. Я, пятилетняя, садилась рядом, и не смела дотронуться  до этой «святыни». Я молча сидела, наслаждалась маминой близостью, вдыхала аромат школьных тетрадей… А они пахли так вкусно, так заманчиво «школьным духом». И за каждой тетрадкой видно было ребёнка: вот – Валера Шапран, вот – Олечка Яматина...  Мама ставила  оценки ручкой с красными чернилами, набирая их из баночки, вытирала кончик пера специально сшитой тряпочкой-перочисткой, опускала каждый раз промокашку, чтобы не испачкать новую страницу в тетрадке. Для меня это всё действо казалось волшебством, чудесным ритуалом. Вероятно, потому, что все делалось с такой любовью…

   
    Олечка Яматина мне нравилась особенно. Возможно, не только потому, что это была очень добрая,  милая девочка. Своим росточком она была с меня, пятилетнюю, и это мне импонировало раза в два больше, чем все остальное. Как бы,  я тоже рядом с Олечкой чуть-чуть казалась себе школьницей! И я решила взять над ней «опекунство»…

  С этой Олечкой случилось однажды, по моей вине, вот что.
  Как-то раз маме совершенно некуда было меня деть и пришлось взять с собой на работу. Меня посадили на последнюю парту и очень строго отдали приказ: « Сиди тихо! Ни с кем не разговаривай! Это очень важно! Дети пишут диктант!»
 
   Немного освоившись, среди полного класса детей я стала находить хорошо знакомые мне лица: вот Саша Малафеев, Таня Слепчатова, Серёжа Прокопец... А вот и моя любимая Олечка! Я обрадовалась: всего две парты от меня.   Терпение моё, как и намерение просидеть весь урок спокойно начало стремительно таять. Я заёрзала по парте, потом встала. Улучив момент, когда мама меня не видит, начала потихоньку похаживать по классу между задних рядов. Наконец, добралась до Олечки, чему она тоже несказанно обрадовалась, так как до начала урока меня вовсе не заметила, и я получилась - «сюрпризом»! Дети всегда любят детей, особенно в младшем возрасте. Обняв меня, девочки усадили к себе на скамеечку, стали «сюсюкать». Не помню сейчас, с кем тогда Оля сидела.
    И тут – о, счастье! Оля  обнаружила у себя в диктанте ошибку, попыталась стереть резинкой, но ничего не выходило.

   - Не получается ничего! – пожаловалась она соседке сзади. – Поможешь ?
   Сзади сидела, кажется, Лариса Лукина. Она никак не умела помочь.
   Но помочь, конечно, могла я! Это был шанс реализовать мои планы на «опекунство»!
    - Я умею стирать резинкой! – обрадовала я Олю.
    
   Бедная, доверчивая Олечка протянула мне своей маленькой бледной рукой стирательную резинку. Я немедленно схватила ластик и стала стирать ошибку. Увлёкшись, я вскочила (так легче было нажимать сверху), яростно накинувшись на аккуратную буковку. Она не стиралась! Но я знала, как избавится от неё! Я наслюнявила палец и потёрла вначале пальцем. Бумага намокла. Тогда я закончила резинкой то, что намеревалась сделать! И вот цель достигнута: ошибки – как ни бывало! Вместо неё зияла насквозь большая, мокрая дыра. Пострадали соседние слова тоже, но это почему-то не имело значения! Радостная, я повернулась  к Олечке показать свою «блестящую  работу». И увидела, как по её бледным щёчкам катятся крупные слёзы! А ещё я увидела – высоко вверху мамино гневное лицо! Таким это лицо я ещё ни разу не видела.
   Олечке разрешили переписать всё предложение, она не сделала ни одной ошибки и получила «пятёрку».
 
   Что касается меня, то я навсегда запомнила, что значит «непослушание»: из-за моего поведения в результате мог пострадать другой человек! Мама очень сердилась на меня. С этого момента я стала для неё взрослой. Тогда же я узнала, что «честный человек никогда не нарушит данного слова», «никогда не подведёт друга», «сам погибай, а товарища выручай». Насчёт последнего я, все же, порадовалась: кажется, именно тогда у меня это и получилось. Как же мне помогали во взрослой жизни все твои наставления, мамочка.

     По тем же правилам учили жить и моих друзей. Было понятно и радостно жить «по-честному». Немного похоже на игру: когда играют сильные игроки, правила не нарушаются и судят каждого по  поступкам. А когда слабые приходят в игру, для них делают исключения… И как же трудно приходится тогда сильным игрокам: они не умеют играть нечестно. У слабых же нет стимула стать сильными. И тогда каждый сам для себя устанавливает ту грань, которую позволяет его сердце.
               
                .......................

   Если я в свои пять лет могла только полагаться на стихийную возможность опекать и общаться с «мамиными детьми», то моей старшей сестре повезло намного больше. Она как раз была в пятом классе: возрасте пионерской вожатой. Конечно же, она не могла не использовать такую возможность!  И теперь дома у нас добавилось восторженных рассказов о любимых первоклашках – с двух сторон.

    Но время шло, и пришла пора расстаться с первым выпуском начальной школы. За три года мы всей семьёй так полюбили,  привязались к ним, «маминым малышам». Мне вообще казались они чуть ли не родными. Некоторые  из них уезжали, другие приезжали. Появилась Танечка Ясинская, девочка с большими бантами. Во втором классе уехала Светочка Волкова, добрая, умная девочка. Когда, спустя сорок лет, я нашла Свету в социальных сетях интернета, она поверить не могла, что я её хорошо помню. Оказывается, что она тоже помнила всю жизнь свою первую учительницу, Веру Михайловну,  и особенную тёплую атмосферу класса… и даже меня.
   Как же невозможно грустно было расстаться с этими детьми.
 
   
    Новые первоклашки были тоже удивительными, славными детками. Андрюша Нестеров, Лариса Корытина, Галя Андрусенко (сестричка Светы Андрусенко из предыдушего маминого выпуска), Стёпкин, Вася Очкаленко, Мариночка Заварина…ещё много-много.

      Каждый детский коллектив класса  всякий раз заметно отличается от другого. И непостижимым образом в одном и том же классе собираются дети, похожие друг на друга  интересами, энергетикой, мышлением, даже степенью общего развития. Педагоги хорошо с этим знакомы. Говоря иначе, каждый класс всегда имеет «своё лицо». Но, конечно, очень многое зависит от педагога, к которому попадают дети. Соответственно уровню духовного развития классного руководителя дети или получат стимул к своему личностному росту, или, возможно, будут «срезаны», к сожалению, как молодые ростки.

    Теперь у мамы, конечно, было больше опыта и уверенности в своих силах. А любовь к детям помогала находить выход из любых ситуаций.
    Помню, что первоклассник Стёпкин был маленького росточка. Но не это было его «изюминкой». Когда приходил в школу этот улыбающийся, смущенный малыш, маме приходилось все бросать и бежать ему навстречу, чтобы помочь переодеться. Этот малыш совершенно не умел ничего делать со своими шнурками, пуговицами и шарфом. То же самое было, когда надо было одеваться. Мама терпеливо завязывала каждый раз ему шнурки, протягивала резинку от варежек сквозь рукава, завязывала шарфик…
    А дома улыбалась, умилённо вспоминая его: «Ведь это скоро все пройдёт, научится сам одеваться.. Но какие же они чистые души, эти маленькие дети! Смотрят тебе в рот, и попробуй только не соответствовать их представлению  о настоящем учителе!»

  Ещё была одна "девочка - дюймовочка" : Лариса Корытина. Если её к началу урока не было за партой, мама бежала к входной двери школы. Это значило, что там, пытаясь дотянуться до ручки двери, топталась маленькая Лариса в ожидании других школьников, повыше.

     Однажды маму вызвали в «детскую комнату» милиции. Оказалось, что двое её первоклассников решили прокатиться и угнали машину!  Вероятно, к тому времени ещё им никто не объяснял, что это называется воровством. Когда хулигашек поймали, что сделать было вовсе нетрудно, так как машину обнаружили через сотню метров, они с гордостью объяснили: «Мы сами догадались, как это сделать! Мы же друзья! Один сел внизу, под рулём и жал на педали. А другой – сверху, крутил руль и выбирал дорогу! Вот какие мы друзья!»
               
                ............................

     Новое время диктовало новую политику стране. Но, в отличие от полного тоталитарного социализма в России, в Эстонии он протекал более демократично. Эта оторванность русской школы Хаапсалу от российских,  где быстро менялись педагоги, основная задача которых была – штамповка детских душ по образу «римского солдата»: не думающего, всегда выполняющего все решения военного трибуна – позволяла сохранять и в позднее время особенную, свою атмосферу.
   Конечно, нет-нет, и сюда прорывались ветра «меча и орала», пытающихся ковать детей, наподобие других советских школ. Но, все же, простота и интеллигентность духа старой, хаапсалуской школьной, особенной «ауры», в конечном итоге, побеждала и их.
                ..............................

      Все же, первый класс, как первая любовь или рождение ребёнка, не забывается никогда.  Вера Михайловна очень переживала за свой первый «выпуск» начальной школы. «Выпустив» следующих, мама, не выдержав, воспользовалась свободной вакансией преподавателя языка. Возможно, первое образование, историко-филологическое, хоть и не полное, давало ей такую возможность.

    Теперь, получив новое классное руководство в седьмом классе, она опять была со своими первыми «малышами», могла помогать им в старшей школе, опекать их до самого её окончания. Сердце мамы радовалось: она знала, какие чудесные были эти дети, и верила, что не даст никому их в обиду…

    Мама была крайне принципиальным человеком, во всяком случае, в отношении меня. Вспоминается один случай. Весна, раннее утро. Мама в то время преподавала и в моём классе. Идём с ней в школу, мирно беседуем обо всем, как подруги.   Расходимся по своим «раздевалкам». Звенит звонок на урок.
  Мама входит в мой класс и объявляет: «А сейчас у нас будет контрольная работа». « Мама! Ну почему ты не могла мне хотя бы на полчаса раньше сказать об этом?» - после урока подхожу к ней. « Как это? То есть, все  будут писать честно, а ты, значит, хотела подготовиться заранее?» « Ну, я бы сказала всем тоже!» « Нет, никогда! Дочь преподавателя обязана знать его предмет лучше, чем другие! И я никогда не потерплю неправды от тебя!»
    И ни разу мне не было ни одной поблажки: если моим подругам ещё выставляли за две ошибки «четыре с минусом», то я получала не выше «тройки»…
               
                ..............................

     К сожалению, здоровье у мамы, как и у многих, детей, рождённых незадолго до войны, особенно блокадников, было очень слабое. Через два года после того, как она опять получила назад «своих  малышей», впервые врачами была обнаружена опухоль. Следующим летом она легла на операцию. 

     Пятнадцать лет подряд она, страдая от боли, приходила в школу на работу. А летом, вместо отдыха на курортах, опять ложилась на очередную операцию, каждый раз не теряя надежды на выздоровление. И всегда использовала свой законный отпуск для лечения: «Я же не могу во время учебного года забирать у детей их уроки».   
    Врачи удивлялись: с таким диагнозом живут, максимум, пять лет; что ей даёт силы жить и бороться так долго?
   Мама боролась пятнадцать лет, отдавая себя всю детям. Умерла она, конечно, первого сентября, 1993 года, так и не успев выйти на пенсию.

    Мамочка, твои дети любят тебя и помнят! Ты научила их главному – любви.
    А, значит, ты будешь жить вечно...          
       Потому, что :«Любовь никогда не перестанет, хотя  и пророчества  прекратятся, и   языки   умолкнут, и знание упразднится» (1 Кор. 13, 1-8)