Ставропольский кр. Апанасенковский р-н. Участок Право–Егорлыкской обводнительно-оросительной системы.
Никогда не узнал бы я эту историю если бы не…
Очередная утренняя планёрка у начальника, но моя персона открыла список первоочередных вопросов. - На Киевском водораспределителе при очистке канала повреждён гидропост – немедленно выехать и восстановить работу по учёту воды. - Указующий перст начальника упёрся в меня – Всё ясно?
- Ясно. Во второй половине дня буду там, согласно стандартного маршрута проверок.
- Немедленно! – взвился, не терпящий возражений шеф, повернулся к главбуху - Лишить квартальной премии… - и тот покорно стал отмечать приказ начальства в своём блокнотике.
- Вот паспорт гидропоста – протянул я его шефу – показания гидрометрической рейки продублированы на бетонном откосе канала, все водные наблюдатели в курсе.
- Ладно! –остыл шеф – Вмешиваться в твои дела не буду… Но чтоб порядок был! Продолжаем…
А лукавый Фёдор Иванович, главбух наш, осторожненько так, уже продвигал по столу мне записочку. Прикрывшись от начальства папкой, прочитал: « Премия вроде не отменяется. Заедешь на ферму – накопай червяков. Послезавтра на рыбалку. Не забыл?!»
- Что за школярский обмен записочками? – возмутилось всевидящее начальство.
- Я напомнил нашему гидрОметру, что он обязательно должен сегодня сделать. – С искренней заинтересованностью в решении производственных вопросов на полном серьёзе ответствовал наш финансовый работник, (без пяти минут пенсионер), под одобрительный кивок шефа. Я же, сложив в коляску мотоцикла всё необходимое, отправился привычным маршрутом проверки работы водовыделов на орошаемых участках. Во второй половине дня вместе с колхозным гидротехником по пояс в воде установили и с помощью нивелира зафиксировали показания водомерной рейки. Управились часам к шести вечера, приняли душ под работающей дождевалкой, покурили в тени лесополосы.
- Поехали на бахчу к американцу – поедим арбуза – пить хочется. – предложил он.
- К какому ещё американцу в наших-то степях? – удивился я.
- Увидишь. Поехали.
На краю бахчи встретили сторожа – неулыбчивого, с загорелым лицом и с какой-то не проходящей тоской в глазах пенсионного возраста мужчину. Ещё заметил я, что левая рука его малоподвижна в локтевом суставе.
- Езжайте к вагончику, сейчас подойду. Семёнович – представился он, крепко пожав мне руку. – Арбуз вам выберу…
- Ух ты! – невольно вырвалось у меня, когда от едва воткнувшегося кончика ножа арбуз со смачным хрустом лопнул едва не пополам. Что уж тут рассказывать – нет сейчас таких арбузов – сплошной сахар. Пока ели незаметно натянуло облака, и как часто в августе бывает, закапал редкий дождик, потом сильнее.
- Всё ребята, побежал я. – поднялся мой напарник – Пока не развезло дорогу, успею до Киевки добраться. А ты как? - спросил он меня.
- До гравийки доберусь. – не стал я распространяться – на все погодные перемены в коляске «Юпитера» есть всё, вплоть до самодельных из вентилляторных ремней грунтозацепов на ведущее колесо. Давала о себе знать дневная усталость, да и барабанивший по крыше вагончика дождь действовал умиротворяюще. Не хотелось никуда спешить – поеду, когда дождь закончится. Отгоняя сонливость, приоткрыл один глаз и спросил у колдующего над «летучей мышью» хозяина вагончика:
- А ты Семёнович из местных?
- Ага… Из местных… До тридцати шести лет местным был… Вот два года опять здесь… живу… – нехотя и не заканчивая фраз проговорил он.
- Как это?! – куда делась моя сонливость.
- А так вот! – устало махнул он рукой. – Долго рассказывать. Да и незачем… - и добавляя свету, в наступивших сумерках, подкрутил фитиль фонаря. – День рождения у меня сегодня… - поставил на стол бутылку «Старки». – Будешь?
Пока он собирал на стол, в окне вагончика заплясал отсвет фар – кто-то подъезжал. У входа остановился «пухтунок» - тракторёнок с кузовком над передним шасси. Вошёл моих лет парень, отряхнулся и достал из-под полы брезентового плаща обёрнутую полотенцем глубокую тарелку. Развернул и поставил на стол.
- Вот пирожки горячие… Супруга моя наказала – отвези отцу… Именинник же он сегодня… - парень нерешительно топтался у порога – Поеду я… На смену мне…
«Руку не пожал… Не поздравил…» - растерянно размышлял я – «Вроде ж как отец он ему… Ничего не понимаю!…» - посмотрел на Семёныча. Тот, положив ладони на колени и опустив голову, отрешённо смотрел… Да никуда он не смотрел! Тоска безысходная в глазах его была! Да слеза непрошенная по щеке скатилась. Ничего себе!
- Давай выпьем … - со всхлипом произнёс он, наливая три стопки. Вроде бы как праздник сегодня… - молча чокнулись. На третью стопку, неловко, малопослушной левой рукой, положил он ломтик хлеба.
- Семёныч! Что это?! – оторопел я.
- А это брат, жизни моей года… Заграничные…- тихо проговорил он.
Не мог я оставить не прояснённой ситуацию. Выпили, закусили, ненавязчиво стал побуждать его на дальнейший разговор. То, что в течение ночи он мне обрывками рассказывал, попытаюсь коротко изложить от его лица.
«Тридцать шесть лет мне было, когда напали на нас немцы в сорок первом… На фронт провожала меня жена Фрося с двухлетним сыном на руках, да на пятом месяце беременности… Историю преподавал в школе… Попал на белорусский фронт… Отбивались… Отступали… В окружение попали… С боями прорывались к своим… Сколько ребят наших полегло… Из всей роты двенадцать человек осталось… Прибились к партизанам… »
Фронт, отступление, окружение - столько было об этом написано, снято фильмов, да и сейчас снимают… Из рассказа его запомнилось то, о чём не писалось и фильмов не снято. А это исковерканная судьба простого человека, попавшего в жернова войны и безрадостные в его жизни послевоенные годы. Судьба жестокая и что в ней правда, а что вымысел я не знаю. Хотя, глядя на моего собеседника, трудно было мне предположить и заподозрить его в сочинительстве. Однако продолжу…
«Прибились мы к одному из небольших партизанских отрядов, под общим командованием Ковпака, перед концом войны ему присвоили звание генерала. А над нами, вышедшими из окружения, поставили командовать рыжеволосого Гришу, то ли имя это его было, то ли кличка я так и не узнал. Но чтобы рыжие были голубоглазыми?! Такое видел в первый раз… В разведку, в дозоры, в охранение он всегда брал меня. Почему? Не знаю… Удивлял он меня и поведением нестандартным, и образом мышления, иногда говорил такие вещи, о чём я – выпускник института и понятия не имел. Спросит, бывало в минуты отдыха, знаю ли я «Сколько планет в звёздном поясе Ориона?» или «А почему у Земли одна Луна, а не две-три как у всех?» Смотрит на меня и загадочно так улыбается.
Подружились мы с ним. И в скольких ни бывали передрягах–перестрелках всегда он был рядом со мной и под шквальным огнём «Шмайсеров», и при артобстрелах, и при переходах через минные поля. И «языков» из немецких блиндажей на пару с ним вытаскивали – всегда в отряд возвращались оглушённые, мокрые, голодные, но без единой царапины…
Однажды отправили нас с Григорием за двадцать километров в разведку – выяснить, что за хутор обнаружился в глухом лесу. Нашли. Подобрались. Вокруг сплошной, под два метра бревенчатый забор да единственные ворота. Дружно взошли в лай отнюдь не мелкие собаки – чужих почуяли. – «Нет здесь немцев» - промолвил Гриша, закидывая за спину автомат и отворяя створку ворот – «Заходим». Навстречу бросились несколько со злобным рычанием непривязанных крупных овчарок. Не долетая до нас трёх метров остановились как вкопанные и как будто к чему-то прислушиваясь, улеглись на землю, положив морды на передние лапы. Смотрели на моего товарища и дружелюбно виляли хвостами. Удивляться времени не было – с крыльца в нашу сторону направлялся бородатый, крепкого сложения седой мужичага в домотканой, до колен, рубахе.
- Староверы что ли? – спросил у меня Григорий.
- Откуда в белорусских лесах староверы. – вырвалось у меня – Они за Уралом - в Сибири… в тайге живут…
А мужик, недоверчиво-настороженно разглядывая нас, оборванных, и уставших, неприветливо спросил низким голосом:
- Что надобно здесь чужакам-иноверцам? Пошто явились?
- Ясно! – проговорил мой товарищ, отодвигая меня за свою спину. – Сейчас будем пробовать… И, глядя на деда, начал говорить - Двадцать третья заповедь бога Рамхата говорит: «Уважайте Странников, посланцев Бога Единого, внимайте Слову их…».
Бородач попытался было что-то сказать, но только нерешительно развёл руками, да покосился недовольно на непривычно дружелюбно ведущих себя собак…
- А у бога Сварога в шестнадцатой заповеди сказано: «С другими Родами живите в согласии, помогайте, когда просят вас о помощи..» - продолжать наступать Гриша. – Нам всего-то и надо, отдохнуть да кусок хлеба с водой.
- Не можно по Вере нашей с оружием ни в подворье, ни в дом…
- А как же бог Перун?! Заповедь девятнадцатая: « Защищайте Роды Рассенов и Святоруссов от Чужеземных ворогов, что идут в земли ваши со злым помыслом и с оружием». Чем прикажешь нам от немца отбиваться?! – осерчал не на шутку мой напарник. – Или не знаешь что война с немцами?!
- Ладно. В дом заходите, только ружья ваши здесь оставьте. Никуда не денутся. Чай русские мы – вздохнул он и размашисто двупёрсто перекрестился.
Двадцать километров бездорожья, ночью да по лесу изрядно нас вымотали. Мокрые от росы по пояс, уставшие и проголодавшиеся вошли мы в рубленый из брёвен пятистенок. На входе сунулась было к нам молодуха с полотенцем в руках, да быстро исчезла, когда цыкнул на неё дед. На длинной вдоль стены лавке сидело пятеро взрослых мужиков от 20 до 40 примерно лет, настороженно глядевших на нас. «Сыны – кивнул на них хозяин, а там снохи с детишками» – указал рукой на соседние комнаты. С одной стороны длинного стола сидели мы с Григорием – горячая в мундирах картошка, солёные огурцы, куски вяленого мяса да щедрые ломти домашнего хлеба – скулы сводило от непривычного изобилия. Я ел молча, а Григорий с хозяином обсуждали неизвестные мне вопросы религии, старой веры, осыпали друг друга цитатами из заповедей, соглашались… спорили… А меня сморило, задремал за столом.
Провожал нас дед до ворот, в руки мне сунул увесистую котомку – «Окорок вяленый да пара караваев хлеба. С Богом робятки» - перекрестил нас и долго ещё смотрел нам в след»
- Необычный Семёнович какой-то твой Гриша – проговорил я – Он, что богослов какой-то? Да и с собаками какая-то непонятка.
- Сам удивлялся. Спрашивал, а он отшучивался. Хотя… Был ещё случай… - и замолчал, видимо что-то вспоминая.
- Ну не томи Семёныч! Рассказывай…
- Да тоже… С собаками… Сторожевыми… Да с часовыми по обе стороны моста через речку…
- Семёныч! – взмолился я – Ну давай же рассказывай…
- Что рассказывать?... Обычное дело… К медалям нас с Григорием потом представляли… Только видно затерялись бумаги где-то… Да и не до медалей тогда было…
«Короче, набили нам с Гришей полный рюкзак взрывчатки. Задача – мост этот взорвать. Ночью подобрались, осмотрелись – по обеим его сторонам будки с охраной, часовые со «Шмайсерами» на животах да с собаками на поводках. Лес на пятьдесят метров начисто повырублен – не подобраться. Ночью оно конечно сподручней, но напарник сказал, что работать днём будем. Зная Гришу, не стал даже и вопросы задавать… Лежали в кустах. Наблюдали. Где-то ближе к полудню он начал как-то беспокоиться, сжал пальцами рук виски…
- «Через два часа поезд будет…- напрягся он с закрытыми глазами – Пятнадцать платформ с танками… Штабной вагон… Три вагона с немцами…». Потом расслабился, перевёл дух и продолжил, обращаясь ко мне.
- Слушай брат меня внимательно! Сейчас будем выдвигаться. Запомни накрепко – пока будем идти туда, работать на мосту и возвращаться – твоя задача смотреть, не смотреть даже, а впиваться взглядом мне в затылок. Не глядеть по сторонам! Ни на часовых! Ни на собак! Сорвёшь глаза в сторону – хана нам обоим! Ты понял меня?! – жёстко, сверля меня ставшими вдруг чёрными глазами, спросил Григорий.
Даже мурашки по спине у меня побежали, в этот момент я его боялся даже больше чем немцев.
- Готов? Смотреть куда я сказал! Пошли!
Уже потом, когда мы вернулись на наше место в кустах, пытался восстановить всё в памяти. Гриша налегке шёл впереди, я нагруженный рюкзаком в метре от него. Часовые с собаками продолжали ходить взад-вперёд. Нас они не видели что-ли, собаки не учуяли, а я, судорожно вцепившись в лямки рюкзака, сверлил глазами затылок напарника. Сделали что надо на опоре моста, тем же порядком, разматывая катушку с проводом, вернулись. А вскорости и поезд подал о себе знать, гнал на всех парах. Когда влетел на середину моста:
- Давай! – толкнул меня в бок Григорий – Крутнул я ручку подрыва… Что творилось не передать! Паровоз носом вперёд кувыркнулся в реку, следом налезали друг на друга платформы с танками, а поверху со скрежетом сминались искорёженные вагоны… Грохот, взрывы, дым, огонь да заполошная из автоматов в белый свет стрельба уцелевшей части охраны…»
- Дай закурить – вдруг попросил Семёныч – Бросил я вообще-то… Как в плен попал… Не до курева было…
Пока он курил, я молча наблюдал за переменами на его лице от нахлынувших воспоминаний.
- Дальше-то что Семёныч? – не выдержал я.
- А что дальше?… Война она и есть война…
«Вывел однажды ночью меня Григорий из землянки, ушли мы в лес…
- Улетаю я брат. Завтра. Вышел мой срок… Хочу на прощание вот что тебе сказать: Закончится эта война в сорок пятом. Где-то 8-9 мая. Доживёшь ты до победы, да только… - не договорил он и махнул рукой - В общем, жив будешь… И вот ещё что, ранят тебя без меня. Когда в лазарет попадёшь, не соглашайся на ампутацию…»
- Семёныч! И…
- А что «и» ?... Гриша исчез… Куда и как он улетел? Если на сотню вёрст никаких и аэродромов-то не было… А мы партизанили дальше… Осколок в руку попал… Лечился в землянке-лазарете… Потом плен… Лагерь в Польше… Германия… У бауэра работал… В конце войны попал в американскую зону оккупации. В Союз домой не вернулся… Да и не я один… До того мозги нам запудрили, что из плена одна дорога – товарный вагон, Сибирь и лагеря … И листовки, и газеты, и кино без конца на эту тему крутили… Лекции читали – Америка… Свобода… В общем вывезли нас в Штаты и понеслась жизнь по кочкам… Никому мы там оказались не нужны…
И носило меня по свету, как перекати-поле по степи: Америка, Мексика, Бразилия. В Аргентине учил детей белоэмигрантов русскому языку и наконец, когда уж шестой десяток пошёл, Австралия… На скотной ферме работал… Ночами не спал, домой хотелось… А боязно было. Столько лет душу рвал и… боялся. Когда в шестьдесят шестом году стало сердце прихватывать, решился. Что будет, то и будет… Хоть помру дома… На год бы хоть раньше…В Киевку приехал аккурат на сороковой день как померла моя жена Фрося… Там же на поминках и признали меня пара старушек да сверстник-одноклассник один вспомнил… Берём с ним иногда чекушку и с удочками на пруд, сидим да молчим… С того ж дня и кличка ко мне приклеилась – «Американец»… Старший сын – кивнул он на тарелку с пирожками – вроде и признаёт отцом… Но отношения – сам видел… По сути-то он меня и не знал… Одна только фотография довоенная, где мы втроём – Фрося, да я с ним на руках… Дочка со своей семьёй где-то на Сахалине… Я же её совсем даже и не знаю…
- Давай выпьем… – дрогнувшей рукой плеснул в стаканчики – Не будем чокаться… Нету в мой день рождения для радости причин… - прошептал он севшим голосом и показал взглядом на ломтик хлеба, лежащий поверх нетронутой стопки.
Около шести утра, когда уже начало светать, засобирался я домой.
- Возьми вот куртку, прохладно-то на мотоцикле - снял он её с гвоздя.- Симпатичная, двухцветная - да в ней хоть на танцы, одно слово – заграница.
- Нет, нет Семёныч. Спасибо. В коляске у меня плащ есть, такой, что и колени закроет. Поеду. Мне ж на работу ещё.
Достал из коляски мотоцикла резиновые сапоги, брезентовый плащ с капюшоном. Оделся. Взгляд упал на новую ещё не опробованную удочку - из города привезли - пластиковая, телескопическая, в упаковке.
- Вот Семёнович, держи. Подарок тебе на день рождения. Бери, бери - отмёл я его возражения.
- Спасибо. – пожал он мне руку - Ты давай брат заезжай ко мне.
- Заеду. – пообещал я – Через неделю буду в ваших краях.
Не получилось через неделю, заехал через две. У вагончика встретил меня незнакомый, небритый и неразговорчивый дядька-пенсионер.
- Нету Семёныча. – ответил он на мой вопрос. Видя мою растерянность, продолжил. – Неделю назад похоронили… Болел… Сердце остановилось… Упокоилась душа его измученная…
В полной растерянности стоял я у мотоцикла и не знал что сказать…
- Ну ладно… Поеду я…
- Погоди-ка. Не ты ли удочку подарил ему… Не успел он ей и попользоваться… Наказывал вернуть. Один теперь я - без него рыбачить буду… Сейчас принесу.
- Не надо. - проговорил я - Оставь земляк себе. О Семёныче на память…
Вот и вся история. Нигде и никем на бумаге не описанная и никому до сей поры не рассказанная. История известная, наверное, только мне да ещё его близким. Близким, для которых, он был «без вести пропавшим». И от которых он столько долгих лет был очень далеко.