Розе, действительно, не терпится поговорить с Хансем Дифенбахом, поэтому через три дня после своего дня рождения она опять пишет ему:
«Хеншен, из тысячи вещей., которые хотела бы Вам сказать, здесь ещё полная горсть. Теперь я опять в спокойном состоянии и поэтому хочу Вам писать, то разорванное письмо не отправлю, чтобы Вас не огорчать; чёрное на белом делает прошедшую депрессию ещё гораздо трагичной, чем она была в действительности. Сейчас я пишу главным образом по следущему поводу. Фрейлей Матильда Я(коб), которая находится здесь, поедет в Позен и надеется Вас там увидеть; я её уговорила, потому что думаю, Вы с этим согласитесь; она Вам подробно расскажет обо мне и передаст мой горячий привет, но и ещё кое-что! И это кое-что — моя рукопись Антикритики, ответ Экшейну, Бауэру и Ко, защита моей книги об аккумуляции! Вы, несчастный, были мною избраны стать вторым чтецом этого опуса (первым был, естественно, Меринг, который прочитал эту рукопись уже множество раз, и после первого раза высказался : «просто гениально», «действительно грандиозная чудесная вещь», после смерти Маркса никем не написанная; несколько позже он выражался более сдержанно!...). Действительно, этой работой я в некоторой степени горжусь, и которая меня, конечно, переживёт. Она значительно более зрелая, чем «Аккумуляция»: по-форме в высшей степени упрощена, без всяких асессуаров, без кокетства и миражей, незатейлива, редуцирована на главное, хочу сказать, «нагая» как кусок мрамора. Это вообще теперь направление моего вкуса, как в научной работе, так и в искусстве, которое ценит только простоту, спокойствие и щедрость, почему, например, много хвалимый первый том «Капитала» Маркса стал для меня теперь из-за обилия в нём Рококо-арнамента и Гегелевского стиля отвратителен (за что от партии я получила бы 5 лет тюрьмы и 10 лет лишения гражданских прав..) Естественно, что для понимания научного значения моей «Антикритики» читатель должен разбираться в политэкономике и особенно в марксистском учении. А сколько таких смертных мы можем насчитать на сегодняшний день? Меньше половины дюжины. Мои работы, с этой точки зрения, действительно, товар-люксус. «Антикритика», по крайней мере, обходится без алгебраических формул, который у простых читателей вызывают панику. Я надеюсь, что в главном Вы эту вещь поймёте, Меринг как раз хвалил «кристальную простоту и прозрачность изображения». И так, Вы должны прочесть и высказать мне своё суждение, как «простой человек из народа». И с точки зрения искусства ваше мнение для меня представляет большую ценность. Я хочу узнать, сколько Вы из всего поймёте. И так, за работу! Surge, puer, или если Вы не можите, читайте, лёжа. Но беритесь за вещь и напишите. Какое она на вас произведёт впечатление. Вам не помешает, опять немного попитаться политэконимикой.
Ах, Хеншен, если бы зима закончилась. Эта погода на меня давит, а я сейчас не переношу никакой тяжести, ни от людей, ни от природы. Каждый год в это время я подготавливалась к отпуску, потому что 7-го или 10-го апреля я уже была на женевском озере. Последние же три года я его не видела. О, это синее сказочное Женевское озеро. Вы помните ещё, какую переживаешь неожиданность, когда после скучного участка Берн — Лозань и после ужасного длинного тунеля вдруг ты паришь над большой синей поверхностью озера? Каждый раз моё сердце трепещет, как у бабочки. И позже чудесный участок между Лозань и Кларенс, с крохотными станциями каждые 20 минут, глубоко внизу у берега кучки маленьких домиков, сгруппированных вокруг белой церквушки, спокойный певучий голос кондуктора, потом начинается звон станционного колокольчика — три раза один за другим и опять три раза — поезд медленно приходит в движение, а колокольчик продолжает звенеть так светло и весело! А синяя гладь воды всё время изменяет по отношению к полотну железной дороги своё положение: то она поднимается наискость вверх, то падает вниз, и по ней внизу ползёт, как упавшая в воду божья коровка, маленький пароходик, тянущий за собой длинный шлейф белой пены. А на другом берегу — белая крутая стена горы, внизу обычно прикрытая голубым туманом, так что только верхние заснеженные части горы так необычно висят в небе. И надо всем сверкающий огромный Dent du Midi. Господи, когда я опять проведу там апрель! Каждый раз как бальзам изливаются там на мою душу воздух, покой и весёлое настроение.
В моём Шалли сюр Кларенс горные виноградники ещё все в зараслях сорняков от прошлого года. Прополка только начинается. Мне ещё разрешено бродить по ним и срывать сапфирово-синие, одуряюще пахнущие траубен-гиацинты, которых там полным полно, и красные яснотки. В 11 часов крестьянам приносят обед; глава семейства откладывает в сторону лопату и садится на землю, жена, пришедшая с детьми, усраиваются вокруг него; принесённая корзина открывается, и семья молча поглощает еду. Отец вытирает краем рукова рубашки со лба пот, потому что апрельское солнце здесь в винограднике уже сильно полит. А я молча лежу поблизости и разрешаю солнцу меня пронизывать насквозь, наблюдаю семью виноградаря, во рту кончик соломинки, в голове пусто, а во всё теле одно чувство неги: Господи, как хорош мир и жизнь! А наверху на Кол дэ Яман тащится составчик в Глион, он похож на тёмную гусеницу, над ним в воздухе белым шлейфом дымок, колеблющйся в воздухе как дальниий привет уезжающего друга!..
Хеншен, адьё,
Р.»
Какое счастье, что Розе не было дано знать, что не будет для неё больше ни Женевского озера, ни возможности полежать на траве, нежась под лучами весеннего солнца.