глава 4. И пал Союз
«О, времена!»
«О, времена, о нравы!» в России дикой,
где десять олигархов живут богаче,
чем сто сорок миллионов человек –
все вместе взятые:
усталые, голодные, распятые
на тех крестах,
которым разрешили им молиться,
как раньше заставляли “некреститься”,
а если вдруг рука коснулась лба –
такая выпадала им судьба…
Не приведи Господь. А он и отвернулся
от моего народа. Только улыбнулся
своею всепрощающей улыбкой,
и сотворенье нас он посчитал ошибкой.
Беловежская пуща
И пал Союз. А лось трубит в лесу,
Ища тупоголовую подругу,
И разносолы закусить несут,
И трубка мира пущена по кругу,
Последний раз. А круг-то невелик:
Три толстомордых дяди держат свечи,
Надеясь, что к утру всё отболит.
Но зов лося, как возглас человечий.
Вот карабин уж вскинут на плечо,
Его убойной силы бы хватило
Пальнуть, чтоб сдох. Зудит плечо,
А лось трубит, и слушать нету силы.
«Да поднимите в воздух вертолёт!
Вот, понимаешь, тоже, разорался!» -
Один не выдержал, пальнул, но недолёт,
А, может быть, промазал – просчитался.
И как всегда водилось на Руси:
Тревожный выстрел всколыхнул округу,
Бегут: «Топор, багор неси!!
-Куда, зачем!? – Да так, помочь друг другу».
Сбежались, дышат нервно: «Что за гам!?»,
Но толстомордые примерили короны.
Мазурка. Кавалеры приглашают дам.
А по над пущей каркают вороны.
И русский лось трубит недалеко,
Хохлушку к себе в гости приглашает,
А солнце уже встало высоко,
И пал Союз. Но лось того не знает.
АВГУСТ
ГКЧП. Москва бурлит.
А мы пьём разливное пиво на базаре,
Здесь продавцы со всех концов страны,
Которую мы пропили, прос—ли.
Зять с северов привёз мясистых крабов,
Которых нам потом не укупить.
Едим. И ощущаем как бы,
Что родины уже не возвратить.
СССР. Как много в этих звуках.
Россия – да. Но только нет страны.
И вот её от жадности и скуки
Распродали.
Демократические сны.
Закрыт базар. Много-национальный!
Упавшие арбузы источают кровь.
И через 20 лет сижу печальный,
И нервно дёргается бровь.
Классика третьего взвода
«Всю ночь гремел овраг соседний…»
«Сияла ночь. Луной был полон сад;лежали…»
Афанасий Афанасьевич Фет
Всю ночь гремел овраг соседний,
по нам палили снайпера,
попа нам привезли намедни,
пора на исповедь, пора…
Сияла ночь. Луной был полон сад; лежали
живые рядом с мёртвыми, стонали.
(А дома мать молилась - был бы цел).
И в лунном круге бабочки летали.
Как ангелы. Садились на прицел.
Сияла ночь. Предательски луна светила. Ждали.
Всё дальше уходил разведки клин,
и, тихо матерясь, бойцы шептали:
«Ну, насекомые! Достали, блин!»
«И вечный бой! Покой нам только снится», -
изрёк наш полуграмотный возница.
Мы даже не успели удивиться,
а он вдруг навзничь на траву упал.
Тогда наш взводный дико заорал:
«За Родину! За жён и матерей! Вперёд!»
Короткий бой - и мы их просто смяли,
А враг наш был отчаянный народ,
В плен раненых мы в эту ночь не брали -
не получал такой задачи взвод.
Но, возвращаясь молча, понимали -
страну, как мясо, делят на куски.
Хотелось плакать или завыть с тоски.
Сияла ночь. Луной был полон сад; лежали
награды на столе и ждали,
когда за ними кто-нибудь придёт…
Но некому - погиб наш третий взвод,
под утро, в сонном лунном свете
нас из засады… прямо на рассвете.
Успел лишь удивиться: «Зашибись…»
а взводный кровью харкнул: «Всё, кажись…»
Сияла ночь, луной был полон сад,
Две тысячи шел третий год.
Не Курск, не Сталинград…
Опять мы оказались на краю…
“Всю ночь гремел овраг соседний,
И было звёздно, как в раю…”
Эпидемия
Вымер парк мой: висит эпидемия.
И с друзьями пивка не попить,
Как ползучая пиодермия,
Расползается вширь гепатит.
Времена помнит город иные,
Ну, случалось, окутывал смрад,
То дымы налетали шальные,
То гремел за парадом парад,
Прикрывающий громом приветствий
Свист заглушки в цеху СКМ,
И реакторный ужас последствий,
Что пророчил нам дядюшка СЭМ.
Чёрный кот с этим именем ходит
Средь моей (всей в кавычках) семьи,
И обглоданный бублик находит,
И берёт его с грязной скамьи.
И при солнечной, ясной погоде
Чёрный кот виден мне за версту.
Он по парку потерянно бродит
С грязным бубликом в рдеющем рту.
Заявление
Пустите обратно в Советский Союз,
Не будем судить его строго,
Туда я хочу и тут же боюсь –
Речей, да одежды убогой.
Пустите, босыми ногами пройти
Аджарской тропой до Батуми,
Иль хату в Крыму ненадолго найти,
Иль песни послушать в Сухуми.
Где – рыжий, для всех просто солнечный свет,
А неба был цвет голубой,
Где рубль давали тебе на обед,
Где я повстречался с судьбой.
Пустите, где славен Гагарин-герой,
А чукча – герой анекдота,
Где жрать ничего не бывало порой,
А утром от водки икота.
Где всем ненавистно приветствие: «Хайль!»,
Где войны бушуют вдали,
Но все абрамовичи смылись в Израйль,
Подальше от русской земли.
Пустите, где всё было наоборот,
Где знали Матье и Плутарха,
Где пивом торговка пойдёт на аборт
И нам не родит олигарха.
Полиглот
А.Б.
Ты хохмишь
По-хохляцки.
Бредишь
На идиш.
Французским мосье
Иногда себя мнишь.
Молчишь
По-немецки.
Сидишь
По-турецки,
Но душу по-русски
Себе бередишь.
Погрузка холодильника
Грузили холодильник, напоминавший гроб,
В кредит, приобретя всем радостную вещь,
В татуировках руки, но несчастный тромб
Прорвался к сердцу вдруг, минуя силу плеч.
И пал параллепипед. Не удержанный одним,
Который оказался под коробкой,
Мне помнится, что звали его Клим,
И обладал он удивительной сноровкой.
Но то в другой стране, с названием СССР,
Где грузчики, все как один студенты,
Воспитанные Достоевским, например,
И не жалеющие жёнам алименты,
Но любящие их. В желании помочь,
Не брезгающие никакой работой.
По вечерам Клим навещает дочь,
Жена молчит, пророчит тёща что-то.
Она предсказывает странную судьбу,
А Клим смеётся, мышцами играя,
Был со-ци-ализм, и верить в ворожбу
Считалось глупо, как в наличье рая.
Клим пал. Не раньше, а теперь,
“Гроб” донесли втроём, смеялись и шутили,
А он лежал, как недобитый зверь,
Хрипел, бетон царапал, каменели жилы.
Я отдаю долги…
Я отдаю долги не скоро,
Ну, разве только лишь врагу,
А тем, кто дорог…
тех, кто дорог
Для долгой встречи берегу.
* * *
Я седой. Растрёпанный ветрами.
Кризисом. Кредитами не мне.
Мы умели что-то делать сами.
Но в другой, отзывчивой стране.
* * *
Всё меньше надрывности в прозе.
И не рифмуется стих.
Я, как уголёк на морозе:
Светил, пошипел и затих.
А вмятина в белом сугробе
Впечатана не на века.
И тают снега. Колобродит
Весенним похмельем река.
Открылся сезон неиздания
Написанных в будущем книг.
«Донцова – венец мироздания,
Ты слышал?». «Ты шутишь, старик».