(Oshomi Too photo)
На сером фоне тумана были изображены наклонные плоскости и большие тропические растения с грязными фиолетовыми бликами и мелкими желтым точками, расположенными, как пшено, по краям этих плоскостей и растений. Будто открывалась панорама с космического корабля – вечер планеты и огоньки городов.
Это была, пожалуй, самая непонятная и потому подсознательно опротестованная картина для большинства посетителей провинциального музея – глаз скользил дальше, или возвращался на предыдущий холст для обретения мира и спокойствия.
В советские времена любовь к родным просторам навязывали, поэтому первые турагентства администрация края обязывала включать остановку здесь на полтора часа. Практически все проезжие соглашались придти в музей на суше (не отсиживать же окончательно ноги на лавке?!), особенно семейные пары с малыми детьми или пожилые, которые считали необходимым подчеркивать свою образованность на публике.
Теплоход швартовался, вода бурлила, выдвигался мостик, народ вываливал размять конечности и видел перед собой высокий обрывистый берег, рассеченный посредине дорожкой, идущей наверх. Далее, из неизбежного, открывался вид на несколько рыбацких домов, музей и простор реки. Правда, был выбор – каждому мог отвориться невзначай еще один вид - на собственные мысли, на то искаженное представление о простоте, который привозил сюда каждый экскурсант.
Одним из первых перед отдыхающими с теплохода являлся местный дворник, то есть я. Он, то есть я, с интересом наблюдал посетителей, по привычке поглядывая на фатально формирующийся мусор. Дел у меня было много, судна с бездельниками сновали в сезон часто. Зимой я бухал, растил бороду, читал книги, смотрел телевизор. А сейчас - смотрел на то, как…
Девочка отбежала от своей группы и собирает цветы. Если не для себя, интересно отгадать, кому она их вручит? Маме? Бабушке? Кто у нее в любимчиках или задабривании?
А вот и мужчина - частенько поворачивает голову в сторону бледной барышни средних лет.
Идут под ручку дедуля с бабулей. Внешне милые, аккуратные (спасибо заботливой бабушке), а глядят обреченно, потому что так подобает. Дамоклов меч бабулиного настроения висит над ними без ножен годами. Я чувствую его ржавые разводы и опытную остроту.
А вот дрожащий, пугливый песик с рыбьими глазками на поводке. Ведет его толстая мадам, ей тяжело дышать и передвигаться. Она явно устала порхать на этом волшебном лугу. Вот скажите мне: зачем демонстрировать другим силу воли, терпеть животные муки, горько игнорируя естество – отчаянный зов полежать, тройной подбородок и сальные волосы? Кого она хочет удивить общительностью и розово-синими ногами? И на какое чудо надеется? Почему такие пышные люди заходят столь далеко, чтобы не быть в состоянии самостоятельно ретироваться?
О, а это, скажем так, любовники. У молодого человека синхронно меняется выражение лица, он ловит перемены в настроении девушки, она по-матерински жестко контролирует неуместные порывы похоти своего спутника и смотрит на дорожку вперед. Ей надо что-то хорошенько обдумать.
Гид делает еще несколько шагов, поворачивается спиной к дому-музею и начинает часто открывать рот и ненадолго смыкать его на хорошо поставленных паузах. Его голоса отсюда не слышно, ветер в сторону реки, но перерывы в словах позволяют некоторым перенести вес на другую ногу и осмыслить тоску происходящего. Скажите мне, зачем бедекеров поголовно учат размахивать руками? Разве жесты могут описать неподвижные объекты, или муки творчества Исаака Ларина?
Отец мне говорил, что дед наш много работал. И спору нет, - теперь, вот, тут его одноименный музей. Свою фамилию дедуля взял из названия ближайшего крупного поселения. Впоследствии, то село, выше по реке, зачахло, а эти антропологические останки, - рыбацкое место и музей, с дедовскими картинами на стене, – назвали его же псевдонимом – Ларино. Короче, путаная история для отработки гидом умения создавать трагедию на пустых дощатых подмостках.
Но мне тут сразу понравилось. Я никому не рассказывал о своем родстве. Мне не нужна слава. В сезон я убиваю по два-три приезжих. По настроению. Ну, или как повезет. Мое счастье, что их не пересчитывают и не сверяются со списком при возвращении на борт. Мне важно вычислить одиноких и рассеянных, заговорить с ними. А дальше, в общем-то, пустяки, - стукнуть, расчленить и подбросить свиньям. Если честно, механика процесса – эти навыки, обязанности, есть упаковка, так сказать, моего удовольствия. Весь кайф в моменте смерти: резкий, точный удар – и далее шикарное зрелище за отделением духа от плоти, – вот почему я этим занимаюсь.
С толстой теткой я решил не связываться, - вариант был не промах, свиньям пожрать в радость, если бы не ее беспорядочно тявкающая, суетливая собачка. Маленькая девочка на виду, далеко ее от себя не отпустят. Людей парами лучше не трогать. Хотя, чего зарекаться?! Как пойдет. А вот это - о, мечта поэта – бледная муза в фиолетовом платье. Господи, какая безвкусица! Посещение местного музея ее точно не исправит. Ни хрена уже ее, похоже, не исправит – дело конченное, - шарик лопнул в руках вдохновленного ожиданием Пятачка. Ну, - вот и определились.
Мои предварительные мысли - тоже ведь часть наслаждения. Мне очень нравится думать, что жертва понятия не имеет о своей скорой кончине. Идет, пытается что-то вынюхать, разглядеть, осознать, стать сильнее, удачливее, совершает попытки состояться в социуме, – и, бац! Обожаю…
Вот, зазевалась, гражданка, - ускорим шаг.
- Девушка, вы, надо полагать, тут первый раз?
- Да.
- А вы одна? Ну, приехали?
- Да, а что?
- Не подумайте, что собираюсь навязывать свое общество долго. А из какого вы города?
- А, из Казани.
- А я вот никогда там не был. Но, может быть, скоро поеду. Что порекомендуете мне там посмотреть? Я не жадный - в обмен могу рассказать вам все местные секреты, ничего не утаить, так, что, при возвращении, вам будет чем привлечь к себе внимание. Согласны на такую обоюдоострую выгоду?
- Ну… я ведь на экскурсию пришла…
- Я знаю. И, тем не менее. В принципе, в музее делать нечего, - я вас уверяю. Есть, правда, там одна достойная картина Исаака Ларина, называется «Переход». Мистическая вещь. Ларин нарисовал то, что было понятно тогда только ему – какие-то растения, узкая тропка и огоньки в сумраке. Но все идут, так сказать, по широкой дороге мимо нее. А я знаю о ней больше, чем гид. Потому что потомок художника Ларина, его внук. Об этом тут никто не знает, уж поверьте. Раньше мой отец занимался определенной благотворительностью, ну, помогал людям понять суть «Перехода». Ощутить, так сказать, его на своем опыте. У него получалось, можете не сомневаться. Теперь вот – я. Завеса, отделяющая нас от реального мира, находится прямо здесь, и ее можно раскрыть, так сказать.
- Вы меня пугаете…
- Возможно. А хотите, зайдем там, с черного хода и вы увидите картину первой?!
- Нет, спасибо. Я пойду вместе с группой.
- О, это коллективное бессознательное! Мы станем с вами временной группой, если вы привязаны к такому понятию. Впрочем, что я вас уговариваю? Делайте то, зачем приехали.
- Да, спасибо… за разрешение.
- Вы от меня все равно никуда не денетесь, дамочка. Я вас выбрал. «Вышел—ежик—из—тумана, выпил—сока—пол—стакана, по—смотрел—в пустой—стакан и—опять—ушёл—в туман»…
- Простите, о чем вы? Мне полицию позвать?!
- Напор! Вы так же билет на этот круиз доставали? Пожалуйста-пожалуйста. Полиции здесь все равно нет. Не положено, так сказать, по бюджету. Будут они тут лишь в крайнем случае, на катере припожалуют, примерно через час. Проверено! Но, - вот ведь какая штука: их сторож должен вызвать! Так говорит инструкция. А я, честь имею, и дворник, и сторож, по совместительству, - уж поверьте. Для людей правопорядка тут ровным счетом ничего интересного не происходит. Люди только пропадают – и все… И это не более чем теория, - никто ничего доказать не может. Можно же допустить, что граждане с теплохода сами выбрасываются и тонут? Рейс смертничков! Гы... Или покупают билеты, а сами не едут, или едут куда-то еще? А?! Как вам такой ход мысли? На речных прогулках никому ж кают не продают, - ничего личного, туда и обратно, вместе дружная семья…
- Мне нечего с вами обсудить, извините…
- Да, ничего страшного. Впрочем, я вас уже напугал. У вас лицо еще белее стало.
- Уйдите от меня, прошу вас!
- И куда ж я от вас теперь денусь? Финита ля…
И, правда, - теплоход по расписанию отчалил уже без этой барышни. Мужчина, стреляющий в нее сексуальным гарпуном, покрутил-покрутил головой на берегу, потом на палубе, и вынужден был найти себе подходящие объяснения.
Одна толстая тетка, правда, спросила кого-то о бледной даме в фиолетовом, но тоже притихла, – мало ли чего могло произойти неизвестного в этом удивительном мире.
Капитан привычно дал команду машинному отделению – и судно двинулось по реке. Винты вращались, кулачки клапанов стучали, топливо медленно ползло вниз по стенке бака, как и вода во время отлива. Пассажиры старались увидеть, запомнить что-то такое, что придаст им значимости. Фотоаппараты с мобильниками щелкали, чтобы увести с собой отпечатки неожиданно обнаруженной и так же скоро потерянной для них красоты. А самые заинтересованные дремали или предавались шероховатым воспоминаниям посреди этой широкой глади с зелеными берегами и обзором до горизонта.
И жизнь стояла прямо тут, распахнутая на все четыре стороны. Такая экзотика, но никого из местных не смущала ни эта глубина происходящего, ни легкая, в своей толще, атмосфера. Но люди считали, что тратили какие-то мгновения, пристраивая свои теплые тела в уютные ниши и направляя расчетливое внимание в места наибольшей опасности. Поглядывая все чаще в нарастающей усталости и скуке путешествия на механические и электронные часы, вспоминая что-то важное, или стремясь решить уравнение будущего с выдуманным неизвестным, чтобы обрести счастье, граждане симулировали искреннее приятие того, что прямо перед их носом текла река в бесполезное для них никуда, где вступали в свой неизбежный союз, казалось бы, пока никак не связанные друг с другом миллиарды молекул воды.
Будем ли мы вместе, станем или врозь – теперь не узнать. Впрочем, некоторые ученые странники делали себе пометки, или тупо пытались запомнить эту неожиданно приходившую им в голову теорию, чтобы позже подвергнуть ее предвзятому пересмотру. Правда, вспоминали они позже лишь о том, что позабыли что-то по-настоящему ценное. Рассуждения на эту философскую тему возникали у них опять, правда, совсем не к месту, и лишь тогда, когда и придраться-то уже было не к чему.
Впрочем, что еще они могли выдумать, - эти неуместные для самих себя товарищи, в диких краях, куда и бросили-то их на съедение своим выдумкам, и где они не хотели, или не могли задержаться?