4. И зачем я на свет…
Это случилось в самый пик августовской жары, а точнее ровно за неделю до наступления осени. Духота стояла неимоверная и вода в трубах нагревалась до такой не вкусности, что пропадала не только жажда, но и аппетит. Валентин Дормидонтович проснулся в то утро весь мокрый как мышь. Долго лежал – пробовал размышлять, одновременно разминал ступни ног и кисти рук. На кухне мать гремела посудой. Тут же его мысли перекинулись на неё. В последнее время он не узнавал свою родительницу. Во-первых, стала одеваться со вкусом. Во-вторых, сделала причёску. И, в-третьих, научилась правильно обращаться с губной помадой. Всё это наводило на мысль, что у неё кто-то появился. Конечно, в её-то годы трудно рассчитывать на марафонца или на Андриана Челентано и тем не менее, что-то средне статистическое ещё вполне могло зацепиться за её двойной подбородок.
Когда вчера Пересказкин увидел её всю такую торжественную после работы, он ещё подумал поначалу, что это у него от усталости. Сегодня же, по-новому проанализировав все эти её изменения в лучшую сторону, почувствовал, что вот-вот должно произойти нечто интересненькое. И не ошибся.
Она об этом ему сказала как-то по-будничному – без всякого пафоса и блеска в глазах. Нет, улыбка присутствовала на лице при этом, но главное было всё же не в ней, а в словах, которые она произнесла внятно без всякой торопливости. Валентин Дормидонтович выслушал её, опустив голову. Из всего ею сказанного следовало, что она встретила мужчину своей мечты и уже сегодня вечером отбывает вместе с ним к месту постоянной прописки. Дом и всё что в нём оставляет на его попечение, а чтобы он не скучал, разрешила завести кота. Пересказкин кивнул, мол, всё будет «тип-топ».
Он прекрасно понимал, что когда-то кто-то из них двоих должен был покинуть эти стены. Валентин Дормидонтович считал и этого не скрывал, что это будет она, только покинет квартиру ногами вперёд. А тут вот такая хорошая новость. Повезло!
Проводы были так себе: вызвали такси, втиснули чемоданы в багажник. И собственно, всё, если не брать во внимание нос матери, который она хотела вытереть о грудь сына. Пересказкин отстранился от неё со словами: «Ну, мам, я уже большой…» Та всхлипнув, махнула рукой, мол, не шали тут без меня и укатила на вокзал, где её ожидал мужчина по имени Ахмед. Валентин Дормидонтович ещё подумал: «Пошалишь тут… Теперь я совсем один… И личная жизнь моя не хочет меняться никак…»
А как она могла измениться, если он сам себя держал на поводке и всё что-то выискивал для себя особенное? Тем не менее, стоило такси завернуть за угол, Пересказкин тут же упёрся глазами в листок бумаги на столбе, где огромные шесть цифр кричали о своей готовности за умеренную плату разделить одиночество любого мужчины в этом городе. Вот-вот, а Валентин Дормидонтович был не любой. Он даже не оборачивался на женщин, тасовавшихся у магазина «Магдалина», которых легко можно было уговорить за сущие копейки на рюмку чая под абажуром. Да что далеко ходить, когда в четвёртом подъезде на третьем этаже проживала местная знаменитость, которую все величали не иначе, как Тамарка-давалка.
Конечно, весь это набор был так сказать на самый крайний случай, а поскольку этот случай ещё для Валентина Дормидонтовича не наступил, поэтому он просто пошёл домой и лёг спать, обнявшись с книгой Михаила Шолохова «Поднятая целина».
И через день, и через два, и через неделю продолжал стойко нести бремя одиночества в отдельно взятой квартире по адресу…. Чтобы никто и ничто не отвлекало его от этого занятия, решил себя нагрузить чем-то полезным. Кстати, утроился на работу в местную газету. Наверное, не обошлось здесь без говорящей рыбьей головы.
Золотых гор ему не пообещали, но при этом намекнули, что творческие люди у них в цене. Главный редактор – мужчина с печальными залысинами на висках даже для убедительности провёл ребром по своему горлу, мол, вот как их не хватает газете. Этот жест окончательно вселил в Пересказкина уверенность в то, что он оказался на нужной тропе.
Собственно, работа его не напрягала, поскольку надо было всего-то сочинять небольшие очерки о событиях в их городе. У Валентина Дормидонтовича это получалось на удивление легко, чем скоро заслужил не только уважение коллег, но и зависть. Кстати, зависть порой так зашкаливала, что Пересказкин брал на какое-то время тайм-аут, чтобы другие, кто был менее удачлив, смогли заработать свой «кусок хлеба».
Одновременно со всем этим Валентин Дормидонтович стал присматриваться к своему окружению. Представители женского пола, а их было здесь большинство, сильно отличались от того контингента, с которым до этого общался Пересказкин. Все здешние работницы носили короткие юбки. Валентин Дормидонтович предположил, что это для того, чтобы будить у главного редактора газеты в отношении себя всякие взрослые фантазии. Кстати, эти фантазии могли оказать неоценимую услугу в повышении зарплат. То, что так оно и было, Пересказкин себе уяснил сразу же. И потом, стареющий мужчина всегда тянется к стройным женским ногам, поскольку глядя на всю эту красоту, у него появляются мысли о Вечности. Замечу, что Валентин Дормидонтович об этой самой Вечности мог размышлять и без созерцания женских ног, а поэтому пока от всей этой красоты старался держаться в стороне.
Нет, он не был консерватором в этом вопросе, и одна из этого списка ему сразу же пришлась по душе. Почему именно она, объяснить не мог. Скорее всего, это просто такая разновидность жалости. Она вся была такая тонюсенькая, что любой незначительный сквозняк, мог нанести ей непоправимый ущерб. Несколько раз Пересказкин бал свидетелем тому, как она боролась с воздушным потоком, когда по неосторожности оказывалась на пути сквозняка. Он даже загадывал на тот случай, если всё обойдётся, то на тарелку супа в столовую он отважиться её пригласить в обеденный перерыв.
Однажды, ему даже показалось, что всё обойдётся, и она удержится на ногах, но откуда не возьмись, появился главный редактор и поступил как джентльмен – подхватил её под локоток. Тарелка супа осталась не тронутой в этот день. Собственно, Валентин Дормидонтович и не расстроился нисколько, и потом она сама уже несколько раз стреляла глазами в его сторону. Это был хороший знак. А почему бы и не быть этому? Во-первых, костюм на Пересказкине сидел правильно. Во-вторых, в носу Валентин Дормидонтович прилюдно никогда не ковырял. И, в-третьих, вёл себя весьма сносно и даже когда главный редактор на летучках ставил его всем остальным работникам редакции в пример, нос не задирал.
Одно только напрягало Валентина Дормидонтовича – он не знал, как уговорить эту тонконогую на интим. Что-то ему подсказывало – кобылка уже объезжена и надо только самому не оплошать. Чтобы себя как-то в этом вопросе подтолкнуть, он даже сам себе то и дело внушал, что, когда всё это случится, совсем необязательно идти с ней под венец.
И вот, где-то за день до того, как он решился сделать шаг ей навстречу, Пересказкин узнаёт, что она не одна – в смысле есть ребёнок пяти лет. Тут же планы все его рушатся, ибо, какой может быть интим, когда рядом будет дитё? Так-то Валентин Дормидонтович к детям не имел никогда никаких претензий и даже де-то в глубине души желал всем им крепкого здоровья. Тем не менее, если даже уложить её ребёнка спать, а потом заняться чем-то таким, о чём детям до определённого возраста лучше не знать, то где гарантия, что пройдёт всё гладко?
Мысли обо всём этом так изъездили мозг Пересказкина, что он даже стал ощущать какое-то посвистывание и позвякивание у себя внутри. В таком состоянии было трудно себя контролировать, а тут ещё эта тонюсенькая попросила у него прикурить, когда он направлялся в туалет. Валентин Дормидонтович, если честно, не ожидал такого поворота, поскольку обходит всю эту дымящую братию десятой дорогой. Конечно, здесь в редакции газеты таких особей хватало с лихвой, и он на это закрывал глаза, но когда эта тонконогая потянулась к нему за огоньком, его прорвало. Валентин Дормидонтович посмотрел на неё так, что у него во рту пересохло, а про себя подумал: «Упокой душу раба твоего, Господи… Аминь». Это был окончательный приговор Пересказкина и ей, и всем своим желаниям. Вдобавок ко всему не дал прикурить и просто молча, прошёл мимо и скрылся за массивной дверью с буквой «М».
Недолго Валентин Дормидонтович ходил с опущенными плечами. Тут ещё захотелось ему плюнуть на свою личную жизнь, а точнее на её обустройство. Решил и плюнул, после чего занялся самоусовершенствованием. Пересказкин всегда к этому испытывал не человеческую тягу. Было время когда он даже спал вместе с гантелями. Вот-вот, не человек, а загадка. Конечно, иногда к нему под одеяло просились ужаленные этой жизнью. Здесь он был верен себе. Всем им говорил так, что пока у него ничего внутри не заколотится в их адрес, он этого распутства не допустит. Нет, иногда его бдительность уступала напору и тогда его вели под венец за белые рученьки. Кстати, он и не сопротивлялся. Во-первых, это было не смертельно. Во-вторых, в любой момент он мог соскочить с крючка и вновь обрести свободу. И, в-третьих, он получал неоценимый опыт общения с противоположным полом. Опять же, обретая каждый раз свободу после неудачной попытки создать семью, Пересказкин начинал чуть-чуть тоньше чувствовать всё происходящее вокруг него. Приплюсуйте к этому его врождённую романтичность, и тогда всё встаёт на свои места. Но всё это было раньше, когда под боком была его мать.
Когда она уехала, и колесо времени с огромным трудом провернуло отрезок событий длиной в два месяца, он как-то весь подобрался и кто знал его раньше, могли просто в нём не узнавали прежнего Пересказкина.
Так вот, где-то через пару месяцев он ехал в автобусе на работу, и на одной из остановок ему показалось, что там стоит та, которая могла бы скрасить его дальнейшую жизнь. Валентин Дормидонтович ринулся к выходу, расталкивая пассажиров, за что получил целых два пинка под зад. Он даже не отреагировал. Это был хороший знак. Увы, это нечто обнадёживающее вблизи оказалось так себе, и у Пересказкина даже затрясся подбородок от жалости к самому себе. Спасибо осени и дождю, которые подкорректировали его настроении. «Нет, ну кто таких-то рожает? – рассуждал Валентин Дормидонтович про себя. – Это же сплошная аномалия. И ведь стоит, и ещё себя выпячивает, а мы мужики летим, как мошка на всю эту вкуснятину. А оно совсем и не вкусно оказывается… без рюмки водки».
И вот после таких дум Пересказкин пожелал прямо сейчас оказаться где-нибудь в Азии и там подыскать себе пару из этих… смугленьких. Не успел слюну сглотнуть и вот тебе под ногами песок, а над головой солнце жарит во всю Ивановскую. «Что за чёрт?» - произнёс Валентин Дормидонтович, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону. Чуть в стороне его взгляд выцепил строение. Он направился прямиком к нему, подбадривая себя на ходу, мол, сейчас разберусь и всё в этом смысле.
А у нас всегда так – начинаем шагать, а в голове никакого плана. И откуда в нас столько беспечности? Полагаемся на вездесущее наше авось? Зря. А если там засада? Ну, то, что все эти нелепости из-за говорящей рыбьей головы – тут и к гадалке не ходи. Раз так, то руками махать после ухи, как-то и не к месту. Тем не менее Пересказкин даже не стал замедлять шаг и всё шёл и шёл, загребая ботинками сыпучий песок. Ему даже в какой-то момент показалось, что он не много не мало, а где-то родственник самому Создателю. Нет, он был вполне адекватен и пульс был нормальный у него и что совсем было занимательно - ему не хотелось никакой женщины.
Приблизившись к строению, посетовал на то, что кому-то взбрело его соорудить вдали от цивилизации, поскольку вокруг не наблюдалось ни одного телеграфного столба. Валентин Дормидонтович ещё предположил, что у хозяина этого строения или с головой что-то не так, или просто некуда было девать деньги. В любом случае надо было взять хворостину и как следует пройтись по всем мягким местам этого собственника.
Его размышления нарушили женские голоса, когда он приблизился к строению. Перед ним зияли сумраком распахнутые ворота. Пересказкин шагнул внутрь. А там…
А там, как на Востоке: песок, всякие азиатские штучки и женщины в разноцветных одеждах и море солнца, от которого лицо становится всё сморщенным, как старый башмак. Валентин Дормидонтович прикрыл ладонью глаза и огляделся. Его заметили и попрятали лица. Пересказкин добродушно улыбнулся и, раскинув руки по сторонам, произнёс:
- Доброе утро, товарищи азиатки!
В ответ ни одного звука. Странная ситуация – их вон сколько, а он стоит перед ними, как пугало огородное. Он ещё подумал, мол, и не дети, а языка русского не знают, судя по их молчанию. Ещё раз улыбнулся и спросил:
- Не подскажете, уважаемые женщины, как пройти в… Россию?
И снова тишина. Валентин Дормидонтович убрал улыбку с лица и почему-то подумал об имевших место случаях коварства на Востоке, после чего и раскинутые руки для объятия приструнил, поскольку всё равно никто не реагировал на этот его жест доброй воли. Женщины выжидающе смотрели на него. Когда одна из них пошевелилась, Пересказкин отступил на шаг назад и сообщил, что находится под защитой Международной организации «Гринпис» и если что, его будут искать. Почему это пришло ему на ум, а потом ещё и слетело с языка, он не мог сказать. Надо было ещё что-то выдать, но в голове кружилось только вот это: «Ахтунг» и «Гитлер капут». Уж чего-чего, а Гитлер ему сейчас вряд ли смог бы помочь. Тогда он стал жестикулировать, а потом и вовсе сел на корточки и стал рисовать на песке пальцем всякие знаки, которые лишь отдалённо напоминали солнце и почему-то серп и молот. Ещё он начертил звезду, а потом кивнул на своё это творчество и произнёс: «Родина…»
Целый час, а может чуть больше он пытался разговорить азиаток, но те, как в рот воды набрали. И когда он уже потерял всякую надежду, одна самая глазастая сказала: «Товарищ… Сухов…» Повеяло чем-то знакомым. Валентин Дормидонтович опять нацепил на лицо улыбку. Зря он это сделал – женщины осмелели и стали окружать его со всех сторон. Нет, пахло от них приятно и даже когда они его повалили, он ещё надеялся, что этим и закончится торжественная встреча двух народов. Увы, как он заблуждался...
Когда открыл глаза, почувствовал лёгкий озноб. Он огляделся по сторонам. Осень и мелкий дождь и никаких тебе женщин в разноцветных одеждах. Пересказкин перевёл дыхание и произнёс вслух: "Привидится же такое…"
До самого вечера он ходил в раскоряку и то и дело бегал в туалет по маленькому. Валентин Дормидонтович ещё подумал, что это всё виновата погода. Раз так, в самый раз принять на грудь грамм… Ну, там где сто грамм, там и вся бутылка. Одним словом, наутро встал слегка помятым и с отвратительным запахом изо рта. Долго стоял под душем и всё ощупывал себя. Было подозрение на то, что всё-таки вчера всё было взаправду: и азиатки, и всё-всё-всё, что они потом с ним вытворяли. Удивительно то, что никаких подробностей его память не удержала, и теперь он был похож на ишака, который забыл, кто его хозяин.
Придя на работу Пересказкин сел за свой стол и задумался. Жизнь тем временем в редакции бурлила – за какие-то грехи вышестоящие инстанции снимали с работы главного редактора. Народ шушукался с таким остервенением, что у некоторых были подозрения на «первый эпизод». Ну, это когда попадаешь в лечебницу для душевнобольных по первому разу. Так вот, среди персонала редакции нашлись такие, кто хотел предъявить уже бывшему своему работодателю целый список претензий, где на первом месте стояли притязания. Сами понимаете, что тут светила статья и тогда… Собственно, а что они могли ещё ему предъявить, когда силы его покинули лет эдак… Одним словом, был он неопасен, а значит, все его похлопывания сотрудниц пониже спины приравнивались к дружескому жесту. И где в этом состав преступления? И когда это стало понятно, стали сочиняться истории об его похождениях в таких масштабах, что это тянуло при определённых инвестициях на премию «Оскар».
А вот такой у нас народ. Ему дай волю, так он всю планету забросает частушками, да побасенками, а то и вовсе возьмёт и заткнёт за пояс Монику Левински со всеми её потрохами и заодно похотями. У нас полумер не бывает, а тем более, когда речь заходит о чести и достоинстве.
И когда к Пересказкину подкатила одна из обиженных, чтобы он выступил свидетелем, будто бы главный редактор её домогался и дальше по довольно длинному списку. Валентин Дормидонтович посмотрел на неё и сказал:
- Пожалейте старость.
- Ага, сейчас! Он значит нас того, а мы даже не можем себя защитить?
- А хотите, я скажу, что это не он, а вы его домогались? – Пересказкин усмехнулся.
- А кто в это поверит?
- А кто поверит мне, что я присутствовал при всех ваших забавах? Я что соучастник?
Повисла пауза. Валентин Дормидонтович погрозил пальцем и произнёс:
- Если ещё кто из вашего племени ко мне подойдёт с чем-то подобным, держитесь… Я такую статью напишу в защиту мужиков, что погонят вас всех скопом в Сибирь на вечное поселение.
После такого заявления его оставили в покое, но ещё долго потом перетирали языками некоторые подробности из жизни бывшего главного редактора газеты. Верить или не верить этому, тут у каждого своя установка, но, тем не менее, Валентин Дормидонтович для себя сделал вывод, что этим фуриям лучше не доверяться. Во-первых, все их увивания и клятвы – это чистой воды надувательство. Во-вторых, если что-то пойдёт не по ихнему? с костями проглотят и не поперхнутся. И, в-третьих, среди этого племени стоящих экземпляров так мало, что пока что-то путное нащупаешь, так и жизнь пройдёт. И какой вывод напрашивается? Терпеть и ждать. Когда всё это выстроилось в голове Пересказкина, он закручинился и стал даже напевать вот это: «И зачем я на свет появился, и зачем меня мать родила…»
Да, с таким настроением в самый раз заводить живность. Собственно, это и решил сделать Валентин Дормидонтович, а тем более на это у него было разрешение от матери.