«Vade retro»
Везде, а особенно возле святых мест есть некий пятачок, где тебя никто не потревожит в процессе томительных дум и переживаний от увиденного. Задумчиво, погрузившись всецело в себя, я брёл от храма в сторону общежития для паломников. Неожиданно наткнулся на полуразрушенное строение конца XIX века, подле которого находились две уютные лавочки, густо усеянные осенними листьями: «Болдино», - невольно пришло на ум и в душе сразу же стало тепло и уютно. «У Пушкина было Болдино; у меня же - Долбино!», - ирония не покидала меня даже в такие торжественные и волнующие минуты внутреннего переживания. Отголосок колокольного перезвона со стороны Лавры располагал к чему-то доброму и неземному, чего так не хватало в моём шахтёрском Солихламске, вечно ревущем своими четырьмя жадными фабрично-заводскими строениями, пытающимися пробуравить земную кору вплоть до самого ядра. Парадокс: суть человечества, как божественного начала - стремиться вверх; у нас же, точно подобная прыть, - но только стремительно вниз. И как закономерность: синдром крота, хроническая слепота. Откуда уж здесь родятся небесные красоты.
Неожиданно мои думы прервала миловидная девушка лет 25-ти.
- У вас не будет спичек, молодой человек?
Молодым человеком я явно себя не ощущал, подобный комплимент внушал глубочайшее уважение к самому себе. Передо мной стояла симпатичная, ещё не увядшая особа, в руке у которой были дорогие сигареты заграничной марки, и пристально буравила мою одинокую фигуру неким пронзительным взглядом, который вызвал мелкую дрожь в моём изнурённом теле. Её зрачки, увеличенные линзами дорогих очков, как бы пронзили невидимым лучом моё уязвлённое сердце…
- Да-да, пожалуйста! - машинально, под её гипнотическим взглядом, протянул истрёпанный коробок борисовских спичек. Она жадно затянулась и тут же бесцеремонно присела подле меня.
«Vade retro»1 - «Изыди, сатана» (лат.)
«Aller en avant et la foi vous viendra»2 - «Дерзайте, и обретёте уверенность» (фр.)
Золотая осень пушкинского разлива располагала к таинственному глубокомысленному молчанию. Но его всё же необходимо было кому-то нарушить:
- Пива? - по-чеховски деликатно, предложил российский продукт марки «Балтика».
Девушка оказалась довольно демократического склада характера и без всяких тупых предисловий приняла мой безвозмездный дар. Она была, в отличие от меня, в аристократическом прикиде и явно относилась к сливкам столичного бомонда. Её язык был раскован, просвещён и отличался неким изысканным звучанием. Дама явно относилась к категории лиц, которые сразу же располагают к себе, не вызывая никакого чувства тревоги, что особенно являлось острейшим дефицитом в наше сумрачное время. Интеллект её был довольно высок: непроизвольно мы затронули вопросы мировой классической литературы и поэзии, в лоне которых она чувствовала себя легко и свободно, как в родной гавани.
- Я бывшая послушница Дивеева женского монастыря, - ошарашила меня данная дива такой информацией. Её внешний и внутренний вид никак не соответствовал монашескому облику, тем более самопожертвованию. Немой вопрос в моих изумлённых глазах её искренне развеселил:
- Да, это тяжелый путь, и я его не выдержала. Мой духовник благословил меня на мирскую Голгофу: семья, дети…, одним словом, суета!
Под общее духовное соитие рискнул прочесть ей свои поэтические потуги, которые были восприняты, к моей чести, довольно бурно и эмоционально:
- Москва примет Ваши стихи, непременно примет. Ах, кстати, меня зовут Анна! Вот мой столичный адрес!
Она, возбуждённая моим суровым слогом, начала нервно писать свои координаты, глубоко затягиваясь ментоловым сизым дымом. В оцепенении, и также не менее возбуждённый, я принимал её душевный порыв уже как само собой разумеющееся, как божественный дар, как судьбоносный рок!
- А почему тебя зовут Джованни? - в свою очередь с любопытством поинтересовалась Анна, явно озадаченная моим сугубо славянским внешним видом, так как на макаронника я явно не тянул в её любознательных глазах.
- Я отношусь к фестивальным детям, - рассеяно пояснил самим же созданный миф, ибо данный вопрос довольно часто задавался мне в различных жизненных ситуациях творческого характера.
Она вопросительно сделала немую паузу, смысл моего путанного объяснения до неё явно не доходил.
- Ещё при Хрущёве, в так называемый закат оттепели, в СССР хлынули иностранцы на всеразличные молодёжные фестивали. Моя маман была девушка видная, вот некто Джузеппе Мазини и охмурил её своим сицилийским темпераментом… Сам я по образованию историк; мой любимый период - Флоренция в эпоху Возрождения: Леонардо, Буанаротти, Рафаэль… Одним словом, синдром Бродского!
Меня откровенно несло и пробило на неземное красноречие. И надо отдать должное моей собеседнице: она жадно пожирала своим необузданным вниманием мою неиссякаемую речь… Но вдруг…
- Господи Иисусе! Забыла, сейчас же будет отчитка в Храме Иоанна Предтечи в Лавре. Сам отец Герман нечистую лупцевать будет! Не желаешь испытать свой внутренний мир? Тем более, меня там будет ждать моя подруга, с которой мы приехали из Москвы.
Наслышанный об этой процедуре, несколько смутился: «Одержим ли?» На историческом опыте Владимира Ульянова и Иоанна Кронштадского прекрасно осознавал, что мы сосуды, в коих поселяется ибо благодать, ибо…? Да я же и прибыл сюда, чтобы для себя окончательно решить эту дилемму. Решение было принято молниеносно, ведь не спроста какая-то сила вела меня в эти святые места, и не спроста на моём тернистом пути объявилась эта загадочная дама, не иллюзорная, как у Блока, а из плоти и крови. Данная встреча отнюдь не случайна, ничего случайного здесь не бывает. Чем отличаются демонстранты от паломников? Первые идут бороться против правительственных структур, вторые же - против собственных грехов!!! Мне даётся шанс дать бой своим грехам, которые непременно проявятся на отчитке. Это чрезвычайно серьёзно, чтобы игнорировать очередной этап своего познания. «Пошли!» - как-то патриотично пропела моя возбуждённая сплошными потрясениями и открытиями жаждущая душа.
… Возле Храма Иоанна Предтечи уже толпился многочисленный люд, трепетно ожидая прихода самого отца Германа. По социальному составу здесь были и суровые (судя по виду и поведению) административные лица, коих шикарные заграничные лимузины замерли в ожидании своих боссов за вратами Лавры. Они заметно нервничали, сухо отдавая какие-то указания своим личным водителям. Чуть в стороне с ехидной улыбкой на жирных лоснящихся губах в неудачной позе Наполеона, выпучив наружу свои «боевые» ордена, окружённый многочисленной воркующей роднёй, находился бравый генерал Грачёвского формирования времён чеченского «триумфа», подле которого, как на вахте у Мавзолея, замер в священном испуге молодой ординарец. А в общей своей массе это были простые паломники, коих божий страх греха привёл к порогу этого священного места. И не праздное любопытство толкало их к очищению…
«Идёт, родимый, идет!!!» - пронеслось возвышенной волной из уст в уста по этой многочисленной людской массе. И тут-то я и узрел самого отца Германа, о котором уже неоднократно слышал от множества людей, как правило, простых и набожных, слова возвышенной любви, мистического трепетного испуга. Для меня это было не удивительно: он был даже не священник в обычном понимании, а титан, сродни апостольской силе по своему духовному содержанию. Его очи буквально пронзали такой мощью, что все невольно опускали греховные глаза в землю, шевеля губами молитву мытаря: «Господи Иисусе, сын божий, помилуй мя, грешнага!!!» И тут же общий священный ужас: разом ударили все колокола, пронзительно заголосила кликуша, в такт которой тоскливо завыли два приблудных пса, которые неотрывно следовали за ней, как бы приставленные свыше суровой, но правдивой рукой. Подобно заряду электричества тугой струёй от затылка до пят меня прошибла свыше неземная сила. Сердце забилось учащённо и гулко, как набат собственного биологического храма. Молниеносно ощутил себя песчинкой в мирозданье, а прозрачно-голубое небо показалось куполом вселенского Храма, где свершалось таинство евхаристии, то есть: посвящения и, как результат, осознания глубины своей греховности и ничтожности…! Даже самые грубые и неотёсанные атеисты, коих своим тонким чутьем угадывал сразу и безошибочно, как-то испуганно пригнулись и поникли. Былая бравада, свойственная им четверть часа назад, улетучилась в мгновение ока. Видимо, им казалось, что они пришли на очередную развлекательную экскурсию любопытства ради. Как трагически они ошибались, ибо то, что я узрел дальше, меня потрясло всерьёз и надолго. Но самое удивительное, что верующие и их близкие, приведшие их сюда, спасения их же ради, а те, в свою очередь, посмеяться над их верой и великодушием… Святой Храм - что есть Истина - указал и показал эту истину, над поисками коией ломали головы и копья поколение за поколением рода человеческого…!!!
Храм Иоанна Предтечи находился на Святой Земле, в самой Лавре, и вмещал в себя более восьмисот человек. Скопление стольких страждущих душ, жаждущих вселенского чуда… На какой-то период времени воцарилась гробовая тишина, как бывает в природе перед мощной бурей, будто бы в биологических скафандрах, именуемых нами как тела, застыла в священном испуге, свойственная каждому индивиду им же самим заслуженная потусторонняя сила. Только здесь на Земле возможен такой парадокс: слияние в одном вакууме тёмного и светлого эфира, которые являются непримиримыми антиподами и неминуемо должны были сцепиться в смертельной схватке друг с другом. Для этого необходим был могучий толчок в лице такого колосса духовного могущества, как отец Герман.
В сопровождении трёх монахов-помощников он сурово, сжав скулы, двигался вдоль живого коридора, застывших в оцепенении и разношерстных по социальному брожению и глубине веры, многочисленного люда. Над ним как бы разливался могучим нимбом ослепительный свет: некоторые, пришедшие сюда из праздного любопытства в паническом испуге опускали свои бесстыжие глаза в пол и лихорадочно пытались закрыть их ладонями. Несколько особо дёрганых и суетливых, почуяв внутри панику своего «хозяина», начали лихорадочно третироваться к выходу. Над людскими головами как-то сразу образовался некий гул, где смешалось все: неземная радость, тревога, панический ужас, а у кого-то впервые и спасительное прозрение…
Наконец, у алтарной части возникла монументальная фигура архимандрита Германа, и его могучий глас разлился из под огромного купола храма, заставив вздрогнуть сердца всех находившихся здесь людей. Зрелище поистине сопоставимо Армагеддону - последней библейской битвы тьмы со светом - настолько это было величественно и строго. Мой взор блуждал по окружающим вокруг лицам. Анна стояла рядом, но это уже была не та развязно-весёлая дама, которую я зрел час назад на болдинской лавочке: нечто светлое и неземное светилось на её лике, украшенном искрящимися капельками жемчуга, настолько чисты были её слёзы радости. А рядом стоявший нарочито нахально, внешне прилично экипированный субъект сорока, сорока пяти лет, начал как-то неестественно зевать, что мне даже стало за него страшно: как бы не вывихнул челюстные суставы. По мере вознесения молитв, которые родом из четвертого века, отцом Германом всё вокруг видоизменялось какими-то могучими волнами, то откатывающимися, то с неистовой силой, подобно цунами, наваливающимися на людские потоки. Если бы нам были даны духовные очи, мы бы узрели такую картину баталий эсхатологических сил, что не подготовленное сердце не выдержало бы подобного зрелища. И только по милости Всемогущего Господа мы лишены такой чести, кроме избранных, подобных архимандриту.
- Изыдите, демоны!… - подобно молнии звучат гневные слова проповедника под сводами храма.
Прилично одетый господин, стоявший рядом, вдруг начинает пронзительно и жутко выть. Находившиеся возле него богомольные старушки отшатнулись от одержимого в какой-то термоядерной панике, неистово при этом крестясь и нашёптывая слова спасительной молитвы. В первых рядах у подножия Алтаря у ног проповедника, скрючившись в нервный узел, сгруппировались те, кто добровольно принял кодировку от пагубных привычек у всеразличных психотерапевтов типа Кашпировского. Их куражило и крутило, как на сковородке, особенно, когда архимандрит Герман щедро окроплял их святой водой. Данный душ для бесов являлся особенно ненавистным и, судя по струям пота и жуткой судорожной лицевой мимике, оттуда выходил целый легион. Разбросав окружающих вокруг себя ошеломленных людей, на центральную часть храма, как Махно под Перекопом, в боевой выправке выскочил разгоряченный, ранее мною упоминаемый, бравый генерал. Багровое лицо, на;литое «праведным» гневом атеистической закалки, выражало полную ненависть:
- Дали волю, мать вашу!… - И тут же, после обильной порции святой воды и особо могущественной молитвы со стороны архимандрита, застыл в каком-то оцепенении, рухнул на четыре конечности и залился неистовым приторно-противным лаем.
Картина была настолько чудовищной, что мой, привыкший ко всему разум, мгновенно помутился. Позже этот же генерал, уже после отчитки, катался по коридорному полу, плакал, умолял:
- Батюшка, помоги, спаси…, - а два монаха-помощника атлетического сложения с трудом сдерживали его эмоциональные порывы. Средних лет, ещё перед чином отчитки блистательной наружности мужчина, в данный момент весь извивался, захлёбываясь в собственной припадочной пене, хрюкал и норовил вцепиться зубами в монашескую рясу.
- Это известный депутат-политик, - кто-то прошептал чуть левее от меня.
«Господи! И эти особи имеют влияние и власть на сотни и сотни людей, господство над их душами!» - скорбно подумал я, глядя на генерала и депутата, которые в данный момент скотообразно корчились и извивались подле избранника божьего. Что уж здесь говорить, если в Горках перед своей жуткой кончиной сам могущественный Владимир Ульянов по ночам выл на луну и с аппетитом ел своё собственное дерьмо. Наказание Божие соотносимо с земными деяниями!!! Больна, тяжело больна вся постсоветская Россия. Почти вековое бесовское владычество сделало своё дело: необходимо, как при Владимире Красном Солнышке не крестить уже крещёную Русь, а отчитывать, долго и терпеливо, начиная от вышестоящих, кто особо поражён этим недугом, до нижескорбящих, кто через страдания и боль менее подвержен проникновению этой духовной коррозии.
После трёхчасовой отчитки мы с Анной оказались во внутреннем дворике Лавры. Спокойствие и умиротворение, вот что испытывал я после всего, что протекало перед моими очами. Понял только одно, что окончательно не пропал, низменный зверь во мне, хвала небу, не проснулся, а только лишь слёзная жалость к тем несчастным. Есть глубочайший смысл идти дальше той узкой тропой, которую выбрал уже давно, тем более после чина отчитки, идя по живому коридору, архимандрит Герман остановился возле меня, внимательно посмотрел мне в глаза, и приложил ко лбу свою горячую ладонь. Водопад тепла разлился по всему телу, и осмысление, что получил благословение на дальнейшую борьбу духовного возрождения и творчества….
С грустью попрощался со своей спутницей и её подругой, которые вынуждены были возвращаться в первопрестольную по своим семейным и, как я сообразил, изрядно их утомившим, материальным, суетным делам. Анна с болевой ностальгией в данный миг вспоминала свой недолгий монашеский подвиг, это было видно по её грустному, но просветленному лику. Храни её, Господь! У каждого своя судьбоносная тропа бытия!!!
Медленно, с приятной истомой возвращался к своим добрым хозяевам, по пути купив бутылку «Столичной» и несколько консерв, с целью лично приготовить ужин при свечах и молитвах. Так хотелось им сделать что-то доброе и чистое, к чему располагала собственная душа, идеально отшлифованная от копоти архимандритом Германом. Это воистину Божий Ювелир!!!
Храни его Господь!
Аминь!!!
Наверх
Возвращение в себя.
4
Войдя в своё временное прибежище, застал Тихона в плачевном состоянии. Он лежал на своём хитро-скроенном ложе и протяжно стонал. Градус с милосердной тоской смотрел на своего хозяина и настолько проникся к нему своей животной жалостью, что положил у его ног свой самый драгоценный трофей, как заначку к будущей закуске: агонизирующую, и только недавно придушенную, упитанную мышь. Анюта отсутствовала, и я логически предположил, что она находится в мучительных поисках того божественного нектара, который способен своей целительной силой оживить, как библейского Лазаря, и взбодрить чахнувшего на глазах Тихона.
- Иваныч, ты? - только и мог выдавить из себя несчастный страдалец.
Я молча подошёл к столу и торжественно, как на церемонии вручения «Оскара», выставил бутылку «Столичной». Тихон вздрогнул от знакомого и такого родного звука, когда стекло соприкасается с древесиной стола. Для него это была классическая симфония, подобная Моцарту или Шопену. В ранее было потухших глазах заискрилась всеми цветами радуги стремительно-реанимированная жизнь.
- Налей !!! - это был даже не призыв, а надрыв, свойственный гениальным полководцам, когда судьба баталии на своей ключевой стадии. Это душевное Ватерлоо, генеральный залп артиллерии, финальный бросок всех сил на вражеские редуты … и - долгожданная Виктория!!!
Дверь распахнулась, и на пороге с Сергиевой водичкой в руках появилась утомлённая, но сияющая и счастливая Анюта…
Ужин получился превосходный, учитывая, что мои сотрапезники до моего таинственного появления не были избалованы роскошными яствами. И то, что я искромётно выставлял на стол, они воспринимали как божий дар, втихую, ещё пока стесняясь, делая неумелое робкое крестное знамение на небольшой образок Божией Матери, поставленный по моей просьбе в центре стола возле свечи.
Опохмелённый Тихон, налившись здоровым румянцем, нёс в благодарность мне вынужденную, чтобы только не молчать, честную ахинею. Анюта, преданно глядя ему в глаза, в такт бессвязной речи супруга упорно кивала своей недалёкой головкой, соглашаясь абсолютно со всем, чтобы он не сказал. Идиллия абсолютная. И полагаю, что в данный момент сам преподобный Сергий своим покровом защищал это скудное жилище от всяческой нечисти. Сквернословие, ранее господствующее здесь, напрочь (что самое удивительное, по их доброй воле, без всякого с моей стороны замечания), было аннулировано в их устах. Под зажжённую свечу и наполненные рюмки мы вели тихую семейную беседу, касающуюся жизни Лавры и Загорска. Своей бескорыстной простотой и искренностью, кажется, покорил эти, ранее настороженные и ничему не верящие сердца. Узнал от них, что большинство священства сребролюбиво и поклоняется исключительно Золотому Тельцу, что есть (к моему ужасу) содомиты (от людского ока не скроешь ничего), что внутри церковной структуры -непримиримый духовный раскол, и насколько мала прослойка священнослужителей и монахов, которые выдержали мощный шквал искушений, особенно сильно воздействовавший в минувшее десятилетие. Об архимандрите Германе их душевный порыв был особенно высок: его авторитет, заслуженный истинным служением многострадальному простому люду, вызывал злобную зависть у других более высоких чинов, но менее авторитетных (понятно по каким причинам) среди населения и прихожан. Уже минуло заполночь, когда Тихон первый вышел из общей обоймы, уронив на грудь свою буйную голову, при этом, как младенец, пустив сочную слюну из утомлённых припухлых губ, которым за последнее время пришлось изрядно потрудиться. Градус честно вылизал все рюмки и, слегка покачиваясь, пошёл в свой угол, таща за хвост упитанную мышь, чтобы уже в одиночестве продолжить свой кошачий кайф. Пока преданная Анюта укладывалась сама и любовно пристраивала своего суженного на историческом ложе, я робко примостился на табуретке возле телевизора, чтобы перед сном посмотреть ночную программу, чем же дышит моя страна. На замутнённом экране миловидной девице интервью давал сам ДЭЦЛ. Вопрос состоял, в чём смысл сегодняшней жизни. Что есть свобода? Кто её кумиры? Растаяв в широком мягком кресле (тщедушное тело напрочь отсутствовало, утопая в перинах), только два наглых глаза и копна нечёсаных волос и самоуверенная философия недоучившегося даже до среднего образования дебила.
«В данный момент происходит Великая сексуальная революция, раскрепощение нравов, свобода личности…», - нёс этот глашатай попсы с таким уверенным видом, как будто за его плечами опыт Казановы, мощь Распутина, магия Калиостро, дух Моррисона. Если принять всерьёз слова этого революционного рупора и сопоставить с Великой Французской Революцией, то он больше напоминал бы мне Гавроша, но вместо патронов, которые под огнём, рискуя жизнью за великую идею, собирал французский прототип, этот последний больше годился, согласно своей теории (касательно Великой сексуальной революции) на то, чтобы собирать с «поля боя» отстрелянные презервативы, уклоняясь, как его исторический собрат, от мощного огня, который исходил бы абсолютно из другого орудия…
Мои размышления резко были прерваны пронзительным воплем, от неожиданности которого даже Градус весь вздыбился шерстью и поперхнулся изрядно обглоданной мышью. Пел Витас… Необходимо было срочно лечь спать, так как мои дневные опыты явно не соответствовали по теме с тем, что навязывал в данный момент лживый ящик. Градус и в эту ночь не обделил меня своим вниманием, щедро отдав себя на больные очаги моего изнурённого тела. Молниеносно ушёл в глубочайший коматозный сон…
…Очнулся от того, что кто-то лихорадочно тряс меня за плечо. Это был взволнованный и возбуждённый Тихон:
- Иваныч, ничего не осталось ?.. - Жгучая тоска и глубинная тревога улавливались в его горящих и буйных глазах.
Кто, если не я, понимал подобные моменты, когда жаждущая и опалённая душа требует своих успокоительных капель. Умыв из ржавого таза своё не менее страдальческое лицо и убедившись, что как-то отошёл ото сна, трепетно и с волнением заглянул в свой бумажник. То, что Тихона надобно спасать, я знал точно, но чем располагали мои возможности? Как интуитивно и предполагал, они были крайне скудны. Мне необходимы были ещё сутки, так как фотоальбом, который я задумал, был не закончен. В фотоаппарате ещё оставалось полпленки. Необходимо было отснять несколько архитектурных ансамблей для будущих живописных опытов.
- Вы знаете, Тихон, какая самая глубокая пропасть? - задумчиво поинтересовался я.
Тот, в свою очередь, внимательно и с тревогой, наблюдал всё время за мной, как за врачом-реаниматором, от которого зависела в данный момент дальнейшая судьба пациента, ошалело уставился на меня очумелыми глазами. Его заросшие чертополохом мозговые извилины тщетно пытались отыскать ту узкую тропу разума в области географии, которая ещё пока вяло дышала в изрядно изношенной черепной коробке, коию уже дважды пытались вскрыть в бражных потасовках. В данный миг ему было крайне тяжело. Он абсолютно не догонял, что этот вопрос из области абстрактной философии, а не из географии.
- Финансовая, в которую человек может падать всю свою жизнь! - мрачно пояснил я.
- Бля, это точно! - с глубоким жизненным опытом, с трудом отыскав в себе ту узкую тропу разума, резюмировал мудрый Тихон.
- А где Анюта? - поинтересовался я, озираясь по сторонам.
- Пошла к отцу Герману в церковную пекарню, там по четвергам бесплатно нам хлеб выдают, - скороговоркой пояснил Тихон.
Какую-то сумму я ещё мог позволить себе на лёгкий завтрак, тем более принял нелёгкое решение ночным поездом из Москвы сегодня же возвращаться домой. Деньги беспощадно, в большей своей массе, были истрачены на подаяния, никому никогда в этом не отказывал, это было против моей внутренней сути. Пройдя в близлежащий магазин, купил бутылку «Столичной», два пива, две консервы и рыбный паштет. Войдя в дом, сразу же увидел суетливую Анюту, принесшую из милосердной церковной хлебопекарни жаропышущий каравай румяного хлеба. Всё было кстати, и я в возвышенном состоянии духа выложил на стол всё, что купил в магазине. Тихон любовно поглаживал долгожданную поллитровку, пока мы с Анютой сервировали стол для завтрака.
- Мои дорогие друзья, сегодня вас покидаю, - с грустью констатировал им для себя же неприятный факт. И тут же понял окончательно, насколько для них стал дорог за эти прошедшие два дня.
Тихон, поперхнувшись водкой, дико уставился на меня. Не менее изумлена была и сама Анюта.
- Мои финансовые резервы в критическом состоянии, - только и смог выдавить из себя.
Решил полдня посвятить Лавре и на 16.40 выехать на Москву, откуда ночным поездом прямой наводкой в родной Содом.
Провожали меня тяжело и с какой-то, мотавшей душу, грустью.
- Мы впервые встречаемся с таким паломником, - роняя скупую слезу, выдавил из себя честный Тихон, запихивая мне на память в карман маленький образок Божией Матери. Я же, в свою очередь, сыпанул ему в нагрудной карман давно нестираной рубахи несколько увесистых монет, которых аккурат хватило бы на литровую бутыль для меня уже исторической и незабываемой жидкости.
- Выпейте за меня! - только и смог выдавить из себя, ибо волнение охватило всю мою щедрую душу.
- А ты ещё вернёшься! - уверенным пророческим голосом пропела воодушевлённо Анюта мне вслед.
В это не верил, ибо для свершения сего пророчества необходимо было божие чудо.
- А кто я такой и возможно ли это вообще? - думал про себя, удаляясь всё дальше и дальше от гостеприимного жилища, где оставалась часть моей души.
…Прощание с Лаврой - нет ничего тягостнее, когда прощаешься с островом благоденствия, где душа, наконец, обрела покой и гармонию. Покой и воля! Отчаянный крик Блока перед своей кончиной. Но я-то прекрасно понимал трагедию гения, когда рухнула в единый миг колокольная Русь, а впереди маячила эпоха тонкошеих вождей, предсказанная и Авелем, и преподобным Серафимом Саровским (умер в 1833 г.).
«Будет великая Смута на Руси. Произойдет гибель множества верных Отечеству людей, разграбление церковного имущества и монастырей, осквернение церквей Господних. Реки крови польются, но Господь помилует Россию и приведёт её путями страдания к великой славе».
Предстал пред глазами Леонид Андреев, жадно, с безумным вглядом, пожирающий с финской стороны в бинокль русский брег, охваченный красным экспериментом: «Где моя Россия? Нет её!»
Он не переживёт и спустя короткое время умрёт. Наверное, с тоски. Гении видели сплошной мрак и беспросветную пустоту впереди. Жизнь не имела никакого смысла, и они затухали вместе со старой Россией. Но в последних строчках преподобного Серафима явно ощущается здоровая тенденция, и есть смысл идти вперёд к славе своего Отечества, даже если за это нужно будет положить свой живот. Хватит, меня с детства уже перекормили светлым будущим по рецепту Владимира Ульянова. Как историк прекрасно знаю, каким путём была заложена основа этого «светлого настоящего». Так размышлял, сидя на лавочке у монумента, усыпанного благоухающими цветами, преподобному Сергию Радонежскому.
К центральным вратам подъехал шикарный двухэтажный автобус заграничного производства. Оттуда по спецэкскалатору начали съезжать пухлые, розовые гамбургеры - то ли голландцы, то ли немчура. Два услужливых хозяйственника с коммерческой жилкой в рясах, отгоняя отечественных паломников-ходоков плачевного внешнего вида, услужливо изгибаясь по-иезуитски (что не свойственно православию, а ближе католичеству), чуть ли не стелили ковровую дорожку желанным варягам. Но неожиданно появилась знакомая уже кликуша со своими верными сторожевыми псами и истошно заголосила явно не нормативной лексикой. Иноземцы в ужасе шарахнулись в сторону - стало ясно, что русский Бог не благоволил к ним, и их присутствие в русской святыне было нежелательным. Эта несчастная (а может и самая наисчастливейшая?) чуть было не сбила график очередного обогащения и пополнения казны… Два могучих омоновца, дабы избежать теракта, отгоняли особо подозрительных от ворот центрального входа, а посему не допущенными вовнутрь оказались оборванные и истоптанные, с явными этническими признаками рязанского происхождения, именно те, кто пешком прошёл чуть не пол России, то есть истинные русские ходоки - Русь мешочная, ради коих и основывал Великий Сергий данную обитель.
Омоновец сытого вида угрюмо отпихивал от центрального входа человека лет сорока. Было понятно по внешнему виду, что он шёл пешим ходом долго и упорно. Взгляд фанатичный, форма одежды явно не соответствовала мирской обыденности: сомнительного вида казённое пальто чуть ли не до пят, сальной шарф, упруго обматывавший шею, как удавка, десантные ботинки со слоем глины, называющиеся в простонародье «гадами», и через плечо - сшитый грубыми нитками из парашютной ткани мощный баул, неведомо чем наполненный до отказа. Нечёсаная борода и длинные волосы немытыми сосульками заканчивались ниже затылка в длинную, как пеньковая корабельная верёвка, косу. Он неистово жестикулировал и что-то доказывал непробиваемому сражу священных врат. Но так как у того броня была ото лба до затылка, он вообще никак не реагировал на потуги заинтересовавшего мою суть странника. Но вдруг, увидев меня, одиноко сидящего на лавке, стремительно двинулся в мою сторону. То ли почуял мой интерес, то ли родственную душу. То, что он неординарен, понял сразу - слишком ярко выделялся его образ на фоне разношерстной публики.
- Виссарион! - хмуро представился, протянув мне мозолистую ладонь.
Представился в свою очередь.
- Тоже мне пояс шахида нашли… - не мог успокоится мой новый знакомый.
Я предложил ему сигарету, чтобы успокоить мятущуюся душу. Жадно глотая дым, Виссарион поведал мне кратко свою биографию. Он - бывший послушник Оптиной Пустыни, три года проведший в стенах этого легендарного монастыря, куда в ХIX в. паломниками хаживали к великим старцам и Достоевский, и Гоголь, и Лев Толстой - одним словом, весь цвет российской классической литературы.
- Джованни, пошли вон в то кафе, перекусим, - успокоившись предложил уже оттаявший Виссарион, указывая своим перстом в близлежащий бражный салон.
Я же в свою очередь деликатно ему дал понять, что на мели, и собираюсь (не по своей воле, а по воле трагических обстоятельств) покинуть этот райский для души остров.
- Деньги есть, я угощаю. Не покидай меня, брат! - выплеснула на одном дыхании эта мятущаяся душа.
…В кафе Виссарион заказал себе порцию пельменей и 200 г водки, мне же - чашку кофе, так как от остального я категорически отказался: необходимо было ещё попрощаться с Лаврой и попросить защиты у раки преподобного Сергия на дорогу домой. Такой мне дал совет просящий милостыню у часовни послушник Сергиева монастыря. Виссарион, подобно извергающемуся вулкану, влил малиновский в жаропышущее жерло своей изголодавшейся плоти, начал жадно поедать пельмени. Сидящая рядом компания любопытных мирян неотрывно следила за его мистификациями… Он действительно ярко выделялся среди серой массы обывателей своим распутинско-таёжным видом.
- Что, батюшка, пост кончился? - неудачно пошутил один из них, явно желая выделиться перед канареечного цвета девицей.
- Что хочешь, мирянин? - налившись праведным гневом, сурово спросил Виссарион, до хруста в костях сжимая малиновский стакан. Какие-то мощные флюиды исходили от его сути, и данная компания тут же, расплатившись, покинула свой столик, как-то тревожно озираясь на него, настолько энергетически оттуда веяло могучей и правоверной силой.
- Виссарион, я тебя подожду на выходе, - сказал ему, направляясь к двери кафе.
Мне необходимо было побыть одному.
…Присев на стальную трубу (лавок вокруг не было), с тоской созерцал великолепную панораму архитектурных ансамблей: куполов, монастырских стен, колоколен, несших вековые тайны исторических ключевых моментов нашей Отчизны. Благословение на битву с иноверцами Дмитрия Донского - ключевой поворот истории - всё отсюда; осада поляков во время смуты - поворот истории; основание династии Романовых - опять отсюда. Выстояла Лавра - выстоял и русский Дух, что дало толчок к изгнанию поганых ляхов и завершению страшной смуты.
«Господи, мне бы ещё сутки, и я бы всё осмотрел, переварил, довёл бы до логического конца, закончил фотоальбом..!» - мои губы непроизвольно творили молитву вглубь, а это означало, что от всего сердца, чтобы быть услышанным. Глаза невольно опустились под ноги, и я остолбенел… Буквально под моим носком левого сапога лежала хрустящая, абсолютно новая 500-рублевая купюра: именно столько по моим утренним расчётам мне было необходимо, чтобы без забот сутки посвятить Лавре. Очи, полные слёз, устремились в безоблачную синь - туда, откуда пришла неожиданная помощь, в чём я уже ни на йоту не сомневался. Не это ли чудо Божие…!?
«Велики деяния твои, Отче..!!!» - только и смогли, преодолевая внутреннее смятение от происшедшего чуда, прошептать мои губы. Я был до глубины потрясён…!!!
Наверх
Влекомые небом…
5
…Виссарион вывалился из кафе в состоянии риз. Как и предполагал, 200 граммами водки его трапеза не ограничилась. Слишком могучая была его натура: если молиться, то непременно, чтобы в поклонах расшибить себе лоб, а ежели бражничать, то тот же финал, но только в угарном падении. И я его с чувством святого долга поддержал, дабы приберечь лоб для будущих покаянных молитв…
По моей инициативе, мы прошли к святому источнику, чтобы под кронами вековых древ, умывшись, он смог прийти в себя от дальней дороги и очухаться от бражных паров.
- Брат, мы ещё увидимся ? - тревожно промямлил полусонный Виссарион.
- Непременно! - почему-то уверенно убедил его, сам удивляясь этой своей уверенности…
…Хвала небу, я опять во внутреннем дворике Лавры. Сделал ряд необходимых мне снимков для долгожданного альбома. С чувством выполненного долга присел на уютную лавочку неподалёку от ряда священных могил, где удостоились чести найти вечный покой и приют достойные мужи, посвятившие всю свою жизнь служению этому духовному граду и не на волне быстротечной моды, свойственной нашему хаотичному времени, а во времена довольно опасные для православного подвижничества…Здесь рыцари Духа, а не приспособленцы новой мутной волны… Даты на памятниках говорят сами за себя: 1937 г.,1938 г., зловещие Хрущевские: 1959 г.,1961 г. и т.д. Мимо проходили какие-то люди со своими внутренними вопросами: настолько были сосредоточены и суровы их лица. Всем сердцем понимал их, ибо здесь - умиротворение и покой, а там - на злом материке - властвуют абсолютно другие законы, и сохранить данную чистоту будет проблематично, а такая потеря сродни потери души как таковой, не это ли самое страшное, что может быть?
Но неожиданно что-то вздрогнуло внутри меня, наполнилось светом и покоем, величественной радостью, что бывает крайне редко, как озарение. С бокового угла центрального Храма, плотно обставленного реставрационными лесами на внешний фасад монастырской стены, не торопясь, в мою сторону шла, овеянная чудным ореолом неземной красоты, монахиня. Проходя мимо меня, невольно опустил свои очи в землю (смотреть греховными глазами на земную богиню не смел). Остановившись, она пристально, с чарующей полуулыбкой, бросила взор в мою сторону. Не могу до сих пор понять, чем я её заинтересовал, какую информацию она получила в тот миг из неведомого нам горнего мира.
- Благодать-то какая !!! - смог выдавить из себя, чтобы только не молчать.
- Нехристь? - произнесла Христова невеста вопрос, устремив свои ясные очи высоко в поднебесную. Таким образом, она несколько раз перечислила греховные мерзкие деяния, чем изобилирует наш плотский мир, с полминуты ожидая ответ свыше.
На вопрос: «Бражник?» - строго погрозила указательным пальцем в мою сторону, что я чуть не сгорел со стыда. Свой грех осознавал во всей глубине. Всё это время моя суть исходила страшным волнением: ведь диагноз в данный момент моего душевного здоровья ставило небо. Наконец, приговор, который для меня являлся самой несомненной истиной, которую никакие психотерапевты, невропатологи не в силах поставить. «Ищущий себя в миру истинный христианин !!!» - таков окончательный ответ этой неземной красоты, монахини.
Где уже испытывал подобное, мне так давно знакомое, состояние возвышенного парящего Духа, всё более и более проявляющегося именно в данную минуту? И тут-то озарило: в Коктебеле - на могиле большого Макса, последнего эллина, то есть великого русского поэта и художника Максимилиана Волошина. Именно тогда в 1988 г., ещё до своего осознанного крещения (а это произойдёт в 1990 г.), он просветил, таким образом, меня, желторотого, начинающего свои робкие шаги, молодого поэта. Его путь выделяли опытные монахи и то, что им был принят тайный постриг, сомнения никакого для меня в данный момент не вызывало. В последующие годы, вплоть до 1992 г., попивая «Мадеру» или «Массандру», всегда часами уединялся там, на дорогом для моей души священном холме Кучук - Енишар в беседе с великим Максом. Божественное видение медленно удалялось в глубину монастырского сада. Светоносное чудо до сих пор часто воссоздаётся в подсознании, как самое возвышенное явление в моей, большей частью отмеченной за последнее десятилетие сплошным страданием и разочарованием, жизни. Это был знак, что вера, прошедшая через эти страдания, воздастся сторицей, главное не сломаться и, пока жива в сердце надежда, оно свыше будет согрето неземной любовью и поддержкой благодати. Об этом в последние годы своей жизни очень часто концентрировал своё внимание великий русский писатель и мыслитель Ф. М. Достоевский, чей пророческий глас, как набат прозрения, сотрясает наше сегодняшнее время! Им особо было отмечено: «Не в Православии ли одном сохранился Божественный лик Христа во всей чистоте? И может быть, главнейшее предизбранное назначение народа русского в судьбах всего человечества и состоит лишь в том, чтобы сохранить у себя этот Божественный образ Христа во всей чистоте, а когда придёт время, явить этот образ миру, потерявшему пути свои!» Очень верно подметил профессор Московской духовной академии Михаил Дунаев по поводу национальной идеи, это как бы ответ нашим нынешним многочисленным политическим бонопартикам: «…Нужно следовать воле Промысла, а не ставить собственную волю превыше всего. Вот и вся национальная идея!» А завершить эту мысль хочется Владимиром Соловьёвым: «…Идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности!» Именно здесь мне хочется сказать: «Аминь!»
Не о нашем ли времени нынешнем глаголит святое Евангелье: «Горе вам, лицемеры, яко подобитесь гробам, украшенным, иже снаружи являются красны, внутри же, полны суть костей мёртвых и всякой нечистоты! Так и вы извне являетесь человеком праведни, внутри же есте полны лицемерия и беззакония…»
В «Закате Европы» Освальдом Шпенглером в начале ХХ в сказано: «Мы говорим не о внешней жизни, не о жизненном укладе, не об учреждениях и обычаях, а о глубине, о внутренней смерти. Для античного мира она наступила в римскую эпоху, для нас наступит около 2000 г.» Не классический ли вариант новофарисейства во всем её блеске! Голый мозг берёт бразды правления, потому что душа вышла в отставку!!! И не нынешние политиканы выведут нацию на духовный путь, для этого грядёт Государственный деятель, которого я чую всем своим существом…
Такой калейдоскоп мыслей одолевал меня на монастырской уютной лавочке в благодатный осенний солнечный день. Воистину, «Покой и воля!», о чём так страстно мечтали великие поэты прошлого, а истинный поэт подобен монаху, только в миру, посему истинный поэт так быстротечно сгорает в невежественной среде, не имея таких средств защиты, какую имеет монах в келье в непристанных молитвах…!
«Царствие небесное силою берётся, и усиленные искатели восхищают его».
И русскому народу предстоит проявить это усилие, вопреки противлению нынешних временщиков… Как сказал Гёте: «Всё благородное по природе своей покойно и словно дремлет до тех пор пока противоположные силы не разбудят его и не заставят проявиться». Настала пора просыпаться!!!
Одинок поэт, всемерно одинок:
«Не верь, не верь поэту, дева,
Его своим ты не зови…»
«О, не только «дева», - как метко отмечала Марина Цветаева, - дева - что! а лучший друг, потому, что у поэта над самым лучшим другом, - друг ещё лучший, ещё ближайший, которому он не изменит никогда и ради которого изменит всем, которому он предан - не в переводном смысле верности, а в первичном страшном страдательном - преданности: кем-нибудь кому-нибудь в руки: предан - как продан; предан - как пригвожден!!! Чужды поэту земные низменные привязанности… Только покой и воля!!! Аминь!!! Боже! Боже мой! Как тяжело (неимоверно тяжко) зависеть от таких людей, которые за свои благодеяния располагают вами, как собственностью! Теперь я чувствую, каково быть сиротой. Одиночество таких пешеходов! Ищут одного, а ты его и сам теперь не узнал бы. Полюбили - одного, а ты от него уже отрёкся. Поверили - одному, а ты его уже перерос. От Гёте до его восьмидесяти трёх (года до смерти) требовали Гётца (Гёте двадцатилетнего). И - меньший, но более близкий пример: от Блока Двенадцати всё ещё требуют Незнакомку!»
«Чьё имя с крыш вострубите -
Укрылся под чужим,
Кого и ныне любите -
Уж ныне не любим».
Такова суть истинного поэта, постоянно стремиться ввысь «пока не требует поэта к священной жертве Аполлон».
«…Тетрадь подставлена - струись!»
…Понимая всем сердцем трагическую судьбу Эдгара Аллан По, Франца Кафки, А. С. Пушкина и многих, многих других, включая и себя, уничтоженных в большинстве своём своими же близкими, здесь же начертал:
Ода «Уничтожение»
Что об поэте знают,
Эти?
Иудовы дети!
Печаль и боль,
Тоска сжигает.
Суконнорылый оживает…
Его протез и рыло
Напрокат взят у гориллы.
Какая здесь уж лира?
Из чрева вышел, как из каземата,
И точно знаю не на волю,
Сыскать дешёвую неволю.
Не надо мне такую долю!
Прощайте, жалкие обноски,
Где раб сидит и недоноски,
Духовной астмы переноски.
Согнуть, подмять
Под ваши рыхлые тельца.
Не для поэта сия доля,
А более для подлеца!
Где Дух творит -
Открыты священные врата:
Вот дом мой,
А не тень крота!
Я созерцаю лик Отца,
Где трон стоит в сиянье дольнем!
Он в заповеди мне открыл:
«Покинь ты мёртвых,
их зароют искатели
не света, а могил!»
Вам мало Пушкина,
Чуть позже Эдгар По?
Семейный геноцид
На Божью Волю?
Проклятие потомков
Сыщите за то.
Нас единицы, вас же рать,
Червей несносных, способных не творить -
Карать!!!
Рассудит в истине
Нас божий суд.
Что ж - будем ждать!!!
…Ближе к вечеру, как и обещал, отыскал Виссариона, спящего, как дитя, у святого источника. Было довольно прохладно, но то ли Дух святой сохранил грешного отрока от холода, то ли бражные пары ещё имели отопительную силу, но он, объяв своими могучими руками бесформенный баул, словно иноверец Лама, отдав изнурённое тело в защиту Святой Земле, пустил свой Дух в свою будущую небесную келью. Он был недвижим и покоен, как изваяние Фидия, и я невольно, обладая художественным вкусом, им залюбовался. С трудом удалось вернуть его обратно, что стоило немалых усилий.
- Есть что-нибудь? - ошалело озираясь, спросил Виссарион.
Не обладая могучей телепатией и даром ясновиденья, прекрасно понимал подобные натуры, для этого прихватив бутылку приглянувшейся мне «Столичной» водки.
- Спасибо, брат! - слёзно промолвил честный Виссарион.
Его любимый святой был юродивый Василий Блаженный, и, выпив рюмку, смачно хрустя солёным огурцом, он с жаром начал рассказывать, как его хранит по жизни этот святой. При этом град кристально чистых слёз потоком лился с его покрасневших от душевного напряжения и длительных скитаний очей.
После второй рюмки он распахнул уже неоднократно латаное пальто и, засучив чуть ли не по горло сальной бесцветный свитер, обнажил мощные вериги, коими весь путь он изнурял собственную греховную плоть.
- Вот водку не могу исключить, - грустно пояснил Виссарион, - но она помогает избежать более тяжкий грех - гордыню! - при этом его, было поблекшие, очи засияли неким возвышенным озорным огнём. Здесь он оправдал не только себя, но и меня, сам не догадываясь об этом.
- Почему ушёл из монастыря? - осторожно полюбопытствовал, сохраняя крайнюю деликатность в интонации.
- За правду, за истинную правду! - хмуро ответил он, тяготясь тяжкими воспоминаниями.
- Всё погрязло в фарисействе, даже в таких местах, где этого не должно быть и в помине. Пойми, брат, на этой грешной земле действительно негде голову приложить! - Глубинная грусть струилась из глаз скорбящего Виссариона, что и у меня на сердце как-то вдруг всё сжалось в какой-то мучительный нервный комок.
- В чём суть правды? - уже более решительно домогался я. Мне было крайне любопытна позиция жизни этого загадочного с моей точки зрения человека.
- А вы бы этому алтарю-то повернее служили, а не оборачивали бы его в лавочку, так от вас и отпадений не было. А то вы ныне всё благодатью; как сукном, торгуете, - и он с иронией взглянул на меня, признаться, несколько ошарашенного от его слов. - Это я так настоятелю в диспуте ответил.
- Смело, решительно смело и надо отметить с болью, что это правда, карьеру в обкоме заменили за неимением первого на церковную, как крайне прибыльную с точки зрения материализма. Опасная тенденция, крайне опасная! - дополнил в свою очередь давно одолевшие меня думы. - Я тоже за свой язык и творческий талант подвергаюсь нападкам, почему и нахожусь здесь, дабы отдышаться от всей этой мерзости!
- А что если на тебя нападают, то ты этому радуйся; если бы ты льстив или глуп был, так на тебя бы не нападали, а хвалили бы и другим в пример ставили, - хмуро рассудил мой новоиспечённый брат.
- Почему, Виссарион, в мире сегодня отдельные сильные личности более полезны в своей деятельности и честны, например: А. И. Солженицин, Р. Газматов, Шевчук, Кинчев - можно долго перечислять достойных…?
Виссарион минуту находился в мучительной задумчивости:
- В чём их сила заключается? Полагаю, в том образовании светском, которым небрегут наши воспитатели духовные, часто в последствии отнимая чрез это лишение у нас самонеобходимейшую находчивость и ловкость в обращении со светскими особами. Редки исключения: покойный мученик протоирей Александр Мень; ныне: Андрей Кураев. Эту проблему в позапрошлом веке ещё Лесков подымал. Почитай на досуге.
Чем больше Виссарион закидывал в себя рюмок, тем более в нём вулканизировалась некая неземная мудрость.
- А ты знаешь, что твой тёзка в Сибири общину открыл и Христом назвался? - сиронизировал, с любопытством ожидая реакцию своего собеседника.
- Ментяра поганая, пусть бы назвался, кем угодно, но за подобную аферу платить будет страшной ценой. «Ибо грядут те, кто моим именем нарекутся, и узнаете их по делам их!» - с Виссариона буквально летели искры, настолько он был в праведном гневе.
- И как ты охарактеризуешь в духовном плане наше время? - чтобы как-то увести его от гневной горячки, полюбопытствовал для себя же актуальный вопрос.
- Во Христа крестимся, да во Христа не облекаемся!
…Уже стемнело, когда мы с Виссарионом двинулись в сторону паломнического общежития. Мне было, где преклонить голову, пророчество Анюты сбылось, а вот, что касалось моего духовного брата, ему данный вопрос необходимо было решать.
В просторном фойе нас встретил служитель, и на наш вопрос по поводу ночёвки одного человека, сощурив хитро глаз, полюбопытствовал:
- Кто такие, откуда, зачем?
- Это часом не III Отделение господина графа Бенкендорфа? - сурово перебил его глубокомысленно Виссарион.
Данный сторожила в рясе сразу же, в первое мгновение, вызывал крайнюю антипатию. Весь его тучный вид: лицо румяное, как рождественский блин, густо усеянное в районе жаропышущих ноздрей красными капиллярами, толкало на нелёгкие догадки по поводу его застольных увлечений…
- Вы хоть сами христиане, крещёны ли? - явно обидевшись, что свойственно мелкодушным особам, уязвлённо спросил он.
- …будут и крещённые, которые услышат «не вём вас…»1, - хмуро пояснил Виссарион, явно не располагавший к беседе с этим, вызывающим отвращение, служителем.
Тот в свою очередь вовремя сообразил об огромном духовном опыте за плечами моего попутчика и явно не в мирской среде, где фальшивая поза ещё могла сыграть на руку, и посему молниеносно, трусливо третировался:
- У нас ремонт, переночуете в прихожей, только мне необходимы ваши документы, - уже как истинный администратор, голосом профессионального бюрократа, слащаво пропела данная «духовная особа».
Проделав эту утомительную чиновничью процедуру, мы вышли во двор, дабы проститься.
- Они хотят не понизу идти, а наверху летать, но, имея, как прузи, крыльца малые, а чревища великие, далеко не залетят и не прольют ни света веры, ни услады утешения..! - как бы угадав мои мысли, возвышенно проговорил Виссарион, и мы крепко обнялись… - Наши епархиальные архиреи обращены в администраторов и ничего живого не могут теперь делать, - дополнил он в порыве вдохновенного волнения, решительно двинулся к дверям общежития.
Свидимся ли когда? На всё воля Божия.
Теперь ясно видел, что добрая слабость простительнее ревности не по разуму - в том деле, где нет средства приложить ревность разумную…
И решительно двинулся на свой постоялый двор…