Глава 14
Больше трёх месяцев Елизавета провела в скорби и боли в Александровском, куда была увезена своими придворными почти силой. Она захлёбывалась рыданиями и не хотела ехать. Но о судьбе Шубина можно было предположить только, что он арестован как преступник, мутивший гвардию против императрицы. В деревне Елизавета кинулась в свои покойцы, рухнула на кровать и забилась, изгибаясь, в судорогах. Изо рта её хлынула пена. «Падучая!», - определил Лесток. Наследственная болезнь, от которой ушла из жизни раньше срока бабушка-царица Наталья Кирилловна. Лесток своим нюхом давно знал про то, о чем не ведала сама цесаревна. Одна надежда, что она ещё молода. Доктору удалось справиться с ужасным припадком, но она с каким-то диким наслаждением принимала сию муку. Будто конвульсии могли помочь ей, подобно змейке, заползти куда-нибудь, скрыться от несправедливого к ней белого света, остаться наедине со своим горем. Несколько дней с ней ничего не могли поделать. Рыдания душили её, она вскрикивала, сама не слыша себя, членораздельно выкликая только имя своего Алексея. Но однажды вдруг дрогнуло, рванулось, да и замерло в груди сердце. Спазм сдавил горло, и она не смогла выдавить ни звука. Оцепенелая, Елизавета упала на подушки и трое суток спала. Потом, когда проснулась, поглядела вокруг, недоумевая, почему в её опочивальне в кресле спит доктор. А когда догадалась, перекрестилась. Потом долго смотрела на порхающий огонёк лампадки, прежде чем рухнуть перед образами на колени. Богу, вот кому она должна была о горе своём и слезах поведать, перед Богородицей и Христом исповедаться в грехах, покаяться в блудном житии. И с каждым горячим
словом отлетали от победной головушки Елизаветы тоска и страхи, и даже частичка всепоглощающей любви к Шубину улетучилась. Осталась тревога за судьбу близкого человека, но раз теперь они врозь, то ничего уже не попишешь, а только сделаешь себе и ему хуже. Где-то он? Где его губы, услаждавшие её стонущее теперь без ласк тело, его руки, сжимавшие это тело в объятиях, его сила мужская, когда телу становилось так сладко? Тело её стонет теперь, а сердце плачет. Ну, что же, придётся к этому привыкать. Так утро прошло. Вернуться обратно на перину и заснуть Елизавета больше не могла. Она вскочила и громким голосом приказала себя одеть во всё черное, да сопроводить в монастырь к матушке Митрополии. Так она нашла спасение в религии и попросилась пожить в монастыре. Матушка игуменья согласилась выделить ей келью. Сохранять тесные отношения с опальной цесаревной Митрополия не боялась. Уже слишком пуганая. Да и монастырь Покрова Пресвятой Богородицы давно стал укрытием для мятежниц и бунтовщиц. И вот ещё одна ослушница-бунтовщица царского роду. Так что, отослав от себя всех наперсниц, включая даже верную свою Маврушку, Елизавета провела несколько недель в келье, как простая монашенка, надев власяницу. От поста и молитвы душа её просветлела, глаза привыкли к неяркому мерцанию лампадки, а вот тело-то всё томилось под власяницей. Мучилось тело белое, да и сердце от постоянный мучений телесных неистово колотилось в груди. Что тут скажешь? Не сотворил Господь её монахиней, не дал ей ни кусочка монашеского тела. Таков же её сердечный друг. Шубина подвело под арест буйство, в чем и она была сильно виновата. Такие думы накатывали, такая опять грешная тоска хватала за горло, что цесаревна, наконец, устыдилась жить в монастыре с такими мыслями. Она исповедалась и воротилась в свою усадьбу. Но возврата к прошлому не произошло, нет. Вместо молитв Елизавета теперь читала, перечитывала французские романы и упивалась поэзией трубадуров. Любовь там часто ходила с несчастьем об руку. Вот и её горе-горькое. В душе огонь-пламень, сердце болит, а пособить-то и нечем. Лучше бы не знать любви, чем страдать в разлуке. И сами собой вышли из-под пера нужные слова, сложились в рифму, вылились жалостливыми стихами. В них - печальное состояние души Елизаветы, её сердце и нерастраченное море любви. Она ничего с собой поделать не могла.
Я не в своей мочи огонь утушить,
Сердцем болею, да чем пособить,
Что всегда разлучно и без тебя скучно,
Легче б тя не знати, нежель так страдати
Всегда по тебе!»
Прямо, хоть волком завыть, ничего боле не остаётся. Подруги, Маврушка Шепелева да, Марфушка Чегаева, с ног сбиваются, а угодить цесаревне ничем не могут. Потому как девки они, у той и другой в голове ветер, не любили ещё, не страдали. Нарышкина и могла бы утешить Елизавету, да где она? Настя теперь сама пленница жестокой царь-бабы, этой медведицы с матерной бранью и кулачищами. А страстно хотелось уже увидеть троюродную сестру, распахнуть перед ней душу, найти утешение в её словах. Но как залучить к себе фрейлину императрицы? Письмами обменяться, и то без огласки нельзя.
Однако гости к цесаревне наведывались. То один мелкопоместный сосед завернёт, то другой. Она стала понемногу выходить к ним и узнала, что 1 февраля императрица уже привела москвичей к присяге на верность тому наследнику престола, кого она сама выберет. Этим актом она восстановила «Устав о престолонаследовании» Петра Великого от 1722 года. Относительный выбор преемника был уже сделан: это будет тот, кто родится от брака её племянницы, дочери Катюшки Мекленбургской – Елизаветы Екатерины Христины, привезённой в Россию в 1722 году. Теперь той уже 12 лет. Девчонку было приказано называть Анной Леопольдовной, но православное крещение откладывалось до переезда в Петербург. А пока лукавый граф Карл Густав Левенвольде, старший брат Рейнгольда и первый соперник Бирона, отправился за границу с поручением подыскать подходящего жениха юной принцессе. Елизавету это потрясло. «Значит ли это, что мне конец, Господи? – в слезах бросилась она на колени. - Господи, видишь ты, что монахини из меня не выйдет! Я жить хочу! Не отврати, от меня любви моего народа, не отдай в руки врагов, спаси красоту мою от плетей и ссылки!». И было чего пугаться! Она теперь Анне помеха. Вина на ней! За связь с Шубиным, за кумовство с гвардией. Как возьмут под белы рученьки, да в застенок к ответу. Не поглядят теперь, что Елизавета - кровь Петрова. К тому ж, блудная дочь-то, порождённая им в грехе до брака с Екатериной. Байстрючка! Однако, - гвардии зело любезная! Стало быть, есть Анне чего бояться. Примутся теперь за ней шпионить, и шагу не позволят ступить. Беда!
От тех же соседей, заглядывавших в Слободу, она узнала, что и Тайная канцелярия восстановлена указом Анны. Завертелось колесо сыска. Значит, и шпионы теперь везде! Старичок, притащившийся за
милостыней – не шпион ли? Возможно, что и шпион. Нельзя надеяться на прислугу. На Ивана Балакирева. Егорка Столетов от неё сбежал, нанялся к князю Василию Долгорукому, чудила. Возможно, что за её двором следят уже, подслушивают, а она сама ничего не знает. Завтра на неё донесут, и что делать?
Она снова молится у себя в опочивальне. В полутьме, над киотом теплится серебряная лампада, золотиться суровый лик Спасителя, клонится голова матушки Казанской. По спине Шубина гулял кнут, она это и без доносчиков хорошо знает! Как узнать больше о судьбе дорогого человека? Ехать в Москву? Ехать незваной? Анна на этом не успокоится, она выведает всё, что делает цесаревна. Она хочет, чтобы связь цесаревны с гвардией порвалась, чтобы гвардейцы не выказывали ей свою горячность. Злоба душила девушку, неспокойную по своей натуре. С приходом весны, Постом Великим, цесаревна всё чаще стала поглядывать на дорогу: не едут ли к ней гонцы? В вербное воскресенье в гости к ней наехали почти все окрестные помещики. Не было только Шубиной и её дочек. При мыслях о бедной матушке Алексея она заплакала и задержала выход к гостям. Пришлось с усилием постараться выбросить из головы тяжкие мысли. Она никогда больше не полюбит никогда и счастливой не бывать ей. Счастье для неё заключается в любви, а все чувства и любовь отданы Шубину. От этой мысли сердце опять понеслось вскачь. Елизавета поневоле зажала его рукой и чуть сознания не лишилась.
Светлую Пасху она тоже встретила в кругу сельского дворянства и полюбивших её крестьян, разговелась вместе с деревенскими подружками и даже приняла участие в играх. Век бы так жить! Но в Фомин понедельник цесаревна дождалась-таки указа императрицы. Она должна прибыть ко двору на торжество по случаю годовщины коронации Анны. Сборы недолги! Хотелось узнать, хотелось встретиться, найти и понять. Она прибыла в Москву «не упокоя сердца» и сразу пошла в ближайшую к её дому церковь, где горячо и долго молилась. В Головинский дворец, в котором пребывала императрица, Елизавета выехала так, чтобы прибыть в точно указанное для неё время. Она сильно волновалась. Лесток уже разнюхал и успел подробно перед ней развернуть всю пёструю картину жизни Двора за несколько месяцев. И нельзя сказать, чтобы Елизавета удивилась маскарадному разгулу при дворе Анны. В этом ничего не выглядело странным, начиная с самой императрицы, разве что другой стала цесаревна.
После того, как в январе месяце Анна отпраздновала годовщину своего восшествия на престол, на Москву обрушился настоящий ураган развлечений. При Дворе начался великий машкерад, рассчитанный на два месяца, к которому готовились с конца прошлого года. Выписанный из Лондона танцмейстер Виллим Игинс сумел в короткий срок поставить новые танцы и «маски», которые восхитили Елизавету, но личная трагедия не позволила ей участвовать в живых картинах и кадрилях. Что ж, она почти не сожалела, что не плясала вместе со штатом императрицы ни в «персидском», ни в «гишпанском» уборе, не являлась то в одном, то в другом, обличье, повинуясь державному скипетру царственной кузины, упивающейся своим положением самодержицы. Также она пропустила первые представления итальянской труппы комедии дель арте, выписанной со двора польско-саксонского короля Августа II, разыгрывавшей «интермедии на музыке» и дававшей камерные концерты. Весь январь и февраль Двор буквально сходил с ума от веселья, и даже постом развлечения продолжались, ради Бирона и прочих лютеран-иностранцев. После Пасхи ожидалась новая волна маскарадов и театральных представлений, куртагов и концертов исполнителей-виртуозов. Итальянцами была сочинена и положена на музыку новая пьеса на основе библейской притчи о Прекрасном Иосифе. Сам знаменитый Каравакк придумал костюмы, а танцмейстер Игинс – мизансцены. «С какой же великой радостью и я бы предавалась, в иной, конечно же, обстановке, всем удовольствиям и шалостям, достойным истинной дщери своего отца, как и я, обожавшего озорство и необузданные шутки», - загрустила Елизавета, когда Лесток принёс ей все эти новости. Так же думала она, когда ясным апрельским утром, высаживалась из кареты, и следовала в переполненные разнаряженными придворными залы, враждебного теперь для неё дворца.
Однако при Дворе больших перемен, на первый взгляд Елизаветы, не случилось. Курляндцы и русские, пресмыкающиеся перед Анной, намеренно сторонились Петровой дщери. Пока Елизавета пробиралась через гостиные, где шла крупная картёжная игра, и воздух, казалось, был раскалён до бела от сплетен, она успела сделаться свидетельницей ещё и нескольких отвратительных сцен с участием шутов и карликов, любимцев императрицы. Сама императрица встретила её не ласково – сухим кивком. Елизавета побродила в одиночестве по дворцу. Все глядели на неё, словно на чужую. И подойти не к кому, разве что к Екатерине Мекленбургской? Но свет-Катюшка вся в делах. Поперёк себя шире, красная, она поддерживала под локоток царевну Прасковью, еле живую сирую вдову. Прошедшей осенью негласный супруг Прасковьи, генерал Иван Дмитриевич Мамонов упал с лошади на скаку и умер от разрыва сердца. Посмеялись, и обе куда-то заспешили. Императорской наследницы с ними не было. Вероятно, девочка ещё занималась в классной. Екатерина лишь похвалилась перед цесаревной, что теперь при дочке главным наставником в православии сам преосвященный Феофан Прокопович. Появились, явно подосланные императрицей, Бенингна Бирон, Остерманша, Авдотья Чернышёва (Бой баба) и Наталья Лопухина. Знатные дамы поспешили поклониться цесаревне, и отошли в сторонку, испепеляя её взглядами. А Лопухина здороваться не стала, хотя и окинула с головы до ног жадным взглядом. Нахалка! Да как же сия внучка кукуйского кабатчика Иоганна Монса осмеливается подобным образом относится к дщери Петровой? Или догадывается, что за печаль-кручина лежит на сердце Елизаветы и потому усмехается? Кому как не этой придворной шлюхе, прожившей несколько лет без мужской ласки, в деревне, пока супруг её томился в крепости по делу царевича Алексея, понимать, как изнуряет и мучит женщину тоска одиночества! Как искушают бесы сладострастия, и как голодная плоть убивает праведную душу. Однако ничего не знает о цесаревне Наташка, не понимает её натуры. Кажется, готова ей мстить. А за что? За красоту, за молодость, а сама уже четвёртый десяток разменяла! Ах, белолицая, курносая сука! Всем-то, чем и взяла она супротив Елизаветы – это талией, которую можно обхватить двумя мужскими ладонями. Ослеплённая яростью, цесаревна чуть не сломала веер: ну, что это за существо в женском обличье? Злобная, насмешливая, похотливая сука! Откуда ей знать, что творится в сердце Елизаветы? Отдаст ли она его кому-нибудь другому, кроме отнятого возлюбленного? Неужели Лопухиной тоже следует опасаться? Щёки Елизаветы жарко разрумянились, и с губ чуть было не сорвалось проклятье, но тут в зале появилась стайка фрейлин. Девушки, все из лучших фамилий, тоже подскочили поздороваться, но и тут почему-то не клеилась беседа. Варвара Черкасская завела с нею разговор о житье монашенок, вот чудачка! Две Салтыковы расспросили, какие цветы произрастают в её оранжереях, и охотилась ли она на зайцев? «Я и на волка охотилась! – усмехнулась цесаревна. – Нарышкиной среди вас, вижу, нет? Не скажете ли, где моя дорогая подруга?». Непорочные девицы отчего-то сильно замялись и разбежались по сторонам.
Худо, ох, худо! Придворные шарахаются от неё, от опальной цесаревны. Что делать? Как быть? Сопровождаемая Шепелевой и Лестоком, Елизавета всё острее чувствовала себя чужачкой. Хуже, чем татаркой! Хотя и званая, вроде, гостья, а хуже татарина!
- Угождать надо, а противно, – шепнула она через плечо Маврушке.
- Терпи, терпи, матушка золотая!
Елизавета пошла в церковь, к обедне. Лишь тут ей свободно и легко дышалось. Она отстояла обедню, потом и вечерю. На душе несколько отлегло, и цесаревна решила, что будет приходить сюда каждый день. Тем самым, она не нарушит приказа императрицы, желавшей, чтобы она посещала Двор, и будет избавлена от ненавистного общества сплетниц и интриганок. В будние дни в придворной церкви почти никого не было, кроме старух. И в то же время, Елизавета тревожилась из-за Нарышкиной, местоположение которой окутывала тайна. Да и Марьи Салтыковой не было вовсе видно. Куда делись обе её подружки, недоумевала цесаревна. Ожидание воскресной службы, куда соберётся весь двор, показалось Елизавете вечным. Прошло три томительных дня, и наступило воскресенье. Елизавета с волнением рано явилась во дворец. Ах, как она мечтала получить истинное наслаждение от торжественного богослужения, хотя и не обольщалась. Нынешняя хозяйка, хотя и была с детства предана православию и древнему благочестию, однако не утруждала себя тщательным изучением строгого «знаменного» распева. Анна Иоанновна не была музыкальна. Ей ни к чему разбираться в распеве и канонах. Со времён измайловского детства Анна сохранила любовь к старине, но в Митаве довольствовалась коротким богослужением по православному обряду, и только. Так что, нынешние церковные хореги упрёков в ереси от неё не боялись, в силу её невежества и спешили кое-где блеснуть новизной, почерпнутой из хоралов еретиков-итальянцев. К такому пению весьма удачно подходил голос нового молодого певчего с Украины, о котором только и шли разговоры между придворными. Что за голос! Истинное «бельканто»! Дамы, все, как одна, щебетали, подобно сорокам, что новый золотой голос императорской капеллы, недавно вывезенный из Малороссии полковником Вишневским, пока не поёт с остальными. А так как Елизавета смотрела на них, недоумевая, то фрейлины бросились объяснять ей, что певчий этот новенький выходит к ним с бандурой в гостиную каждый вечер, и поёт украинские песни! И ещё, что самая первая красавица Наталья Лопухина прельстилась его наружностью, а этот дурачок только её дичится.
- А ещё говорят, - таинственно начала было одна из фрейлин Ягужинских …
… Что кур доят, а коров на яйца сажают! – грубо оборвала её мачеха Анна Гавриловна, молодая супруга бывшего генерал-прокурора. Она смело взяла под руку цесаревну и засмеялась. – Вот глупенькая! – и повела хитрыми глазками на падчерицу. – Ох, беда мне с этими девками, - пожаловалась она Елизавете. – Все они обольщены голосом и красотой простого паренька с Украины, ваше высочество. И тому, доложу, есть истинная причина! Говорят, этот хохол, с лицом Аполлона и манерами простачка, (она хихикнула) уже спевается с итальянцами!
- На их языке? – машинально переспросила цесаревна.
- Вестимо! Только словам итальянским его обучают с голосу!
- А-ах! – вздохнула Елизавета. Она подумала, что, должно быть, являет собой картину тревоги и отчаяния, и машинально присела на кривоногий диванчик. Словно бы какая-то незримая нить протянулась между ней и возникшим перед её внутренним взором образом, нарисованным Ягужинской. Кроме того, тронутая расположением графини, она уже приготовилась было спросить у той про Нарышкину, как к ним пробилась, шелестя красными шёлковыми юбками, Марья Салтыкова, возникшая будто бы из ниоткуда. Она поспешно извинилась перед Ягужинской:
- У меня важное поручение к её высочеству, Анна Гавриловна, ты ступай! – и, судя по тем яростным взорам, какими обменялись дамы, можно было не сомневаться, что речь пойдёт о каком-то щекотливом вопросе. Ягужинская, пожав плечиками, быстро отошла. Графиня Марья наклонилась самому к уху цесаревны, украшенному перлом в окружении алмазов. И какое-то предчувствие захолонуло сердце.
- Злая наша теперешняя хозяйка! Сущая медведица! Фрейлинам житья от неё нет! – Елизавета поневоле вспомнила сцену ареста княжны Полины. – Медведица истинная! Боюсь я её, я ведь урождённая Голицына, - Салтыкова озирнулась по сторонам. – Скажу секрет: по приказу хозяйкиному наша с тобой товарка нынче на прачечном дворе обретается!
- Боже, спаси! Кто?
- Да Настька ж! Фрейлина Нарышкина, своими беленькими ручками портища моет! Белыми ножками шлёпает босиком по лужам! Там же надо разуваться, - ощерилась Салтыкова.
- Ой, господи, что ты говоришь?! – Елизавета трижды обмахнулась крестом дрожащей рукою. - Батюшки! Зачем это? Почему? – Потом опамятовалась. И забывчива же она стала! Сама же Анна год назад хвасталась изобретённым ею наказанием для провинившихся «девок»: ссылкой на прачечный двор!
Салтыкова торопливо забормотала:
- Ох, бедовая голова, Настя! Надо петь за пряжей, а она взяла и заснула! Ноченьки напролёт хороводится с мил-дружком, как не спать? Ну, и получила сполна, шалава! Государыня собственноручно её отхлестала по щекам – и к прачкам! А попробуй, не покорись? У нас ныне и глаза ничем отвести невозможно, кругом следят! Анютке Юшковой велено приглядывать за Нарышкиной, чтобы не баловала!
- А что это за Анютка? Юшкова? – Елизавета никак не могла вспомнить, о ком речь.
- Новая любимица хозяйки! – заколыхалась от смеха Салтыкова. – В девичестве Манахова. Да ты и видела её, да запамятовала. Дочь бывшей прачки и солдата. Они с сестрой, Риткой, год назад бегали босиком среди самой низшей прислуги, а вознеслись в камер-юнгферы! - Цесаревне вдруг и впрямь припомнились две босоногие камер-юнгферы с тазиком и ножницами в уборной императрицы. - Ты же знаешь, как обожает Анна похабные песенки и болтовню? – напомнила ей графиня Марья. - Чем гаже, тем для неё лучше! А эти девки гадкие песни добро поют, и они же трещат без умолку! Представляешь, они ведь уж и Таньку Новокшенову обошли, главную-то нашу говоруху! И вот теперь добились милости особой: хозяйку одевать-раздевать, стричь ноготки на её ножках, чесать пятки.
- О! Теперь точно припоминаю! Ну, а какое они имеют отношение к Юшковым? – удивилась Елизавета.
- Анютку-то, свернавку, матушка-государыня выдала месяц назад замуж за Афанасия Юшкова.
- За полковника?!
- Да-да-да! Бедняга Юшков сначала пытался было застрелиться, да струсил, и потом, после свадьбы, вроде, распробовал прелести своей женки.
- Вот как! Какие здесь значительные перемены! – оценив пикантность происходящего, разволновалась Елизавета. – Новые лица, новые скандалы. Кажется мне, что я так и не успокоюсь. Но, если бы я успокоилась, то, наверное, умерла бы со скуки, - заключила она и усмехнулась. – Ах, да, а скажи-ка, с кем махается нынче взбалмошная-то наша? – и скорчила гримасу.
- Ха-ха-ха! – не удержалась Салтыкова. – Ну, точно, Настька, негодница! У, ты не представляешь! У Нарышкиной амантёр новенький, уж третий месяц! Ей-ей! Мальчишечка – просто чудо! – она закатила глаза и причмокнула. – Бедненький очаровательный хохол! Его привёз сюда полковник Вишневский и сдал на руки Левенвольде. Говорят, что у себя на родине он был пастухом и пел в сельском храме. Его отец – реестровый казак. Они с Нарышкиной без ума друг от друга!
- Да что ты! Уж не о нём ли столько разговоров в гостиных? – ещё больше разволновалась цесаревна. – Батюшки! Как давно меня здесь не было, и столько я всего пропустила! Я сейчас же пойду отыскивать Настю! Боже мой! Боже мой! Спасибо тебе, Маша, за новости, – она поцеловала подругу в щёку. – А …а, как же супруг твой и ребятишки, - спохватилась она, - прости, забылась.
Салтыкова весело рассмеялась:
- Супруг, как супруг! Как всегда, Васенька мой и надоедлив, и ревнив и зело скучен. Елда – только с...ть. А наследнички наши – в подмосковной сейчас обретаются, под неусыпным присмотром мусье, учителей и слуг. Они ещё малы, чтобы тащить их в эту клоаку, именуемую Двором. Я думаю, со временем пристроить их пажами, вот хоть бы к тебе, госцдарыня ты моя, но Васе больше почему-то по нутру кадетский корпус.
- Ну, я-то с радостью их приму! – обрадовалась Елизавета. – Но она-то... Ты вправду думаешь, что императрица мне позволит принимать пажами свою родню?
- Да, наверное, ежели Вася не настоит на кадетском корпусе.
- Тогда скорей договаривайтесь насчет будущего своих мальчишек, - сказала Елизавета. - Ну, Маша, а теперь благослови меня!
Подруги ещё раз обнялись и поцеловались.
- Я вижу, что вам не терпится разыскать Нарышкину, ваше высочество, - с лукавой улыбкой проговорила графиня Салтыкова. – Я ведь знаю, с вас станется полезть хоть в саму преисподнюю? Я права?
- Да, - подруге кивнула Елизавета. – Я иду на прачечный двор.