Каждое утро я прихожу на пустынный берег моря и подолгу жду. Сын подходит ко мне неслышными шагами и укладывается рядом на еще не успевшую с ночи просохнуть прибрежную гальку. У него худое тело подростка, нескладного и застенчивого, зеленые в рыжую крапинку внимательные ко всему глаза и большой никогда не улыбающийся рот.
— Как хорошо, что ты пришел, — говорю я ему, — я ждала тебя...
— Я знаю, я спешил, я люблю приходить к тебе...
— Что мы будем делать сегодня? — спрашиваю я его.
— Не знаю. Может быть, немного поговорим, а потом поплывем далеко-далеко... Море сегодня спокойное.
И он осторожно трогает округлую гальку худыми пальцами.
— Хорошо, — соглашаюсь я.
Сын ложится на спину и долго молчит, потом спрашивает:
— Что ты любишь больше всего?
— Я очень люблю, когда ты называешь меня мамой, а ты так редко делаешь это.
— Прости меня, мама. Но что же ты любишь больше всего?
— А можно подумать?
— Ну, — нетерпеливо говорит сын, — неужели это так трудно решить? Ведь то, что любишь больше-больше всего...
— Вот поэтому и трудно, — говорю я. – Но я отвечу тебе. Тишину. Такую вот, как сейчас. Понимаешь?
Точно пружины вскидывают тело моего сына. Он вскакивает на ноги, и зелень его глаз брызжет мне в лицо.
— Ты что?! — говорит он. – Подумай! Только слабые могут любить тишину. Я б мог любить только бурю. Ревущую грозную бурю. Ведь только сильный человек может победить ее... Правда, мама?
И, опускаясь на гальку, заглядывает мне в лицо сияющими глазами.
Солнце, еще так и не успевшее согреть землю, прячется в облаках, и сразу становится холодно.
— Ты простудишься, — говорю я сыну, — накинь мою кофту.
— Ты забыла, ты все забыла, — грустно говорит сын, — я не могу надеть твоей кофты. Давай, лучше, построим дом, в котором мы могли бы с тобой жить. Вокруг так много разноцветных камешков.
— Не надо, это будет очень грустная игра. Ты тоже все забыл. Давай лучше уплывем в море далеко-далеко. Только держись ко мне поближе, а то я буду волноваться.
Когда вокруг нас одно только колеблющееся, светлое, как стекло море, я спрашиваю сына:
— Почему я никогда не слыхала твоего смеха? Я давно хотела спросить тебя об этом...
— Тогда и ты тоже ответь на один мой вопрос, — говорит сын. — Хотя, не надо, лучше потом...
И он уплывает далеко вперед, к едва приметной черте горизонта, резкими мальчишескими взмахами рук вспенивая стеклянную воду.
— Почему ты вчера так рано уплыл от меня? — спрашиваю я его следующим утром.
Сын стоит у самой воды и молчит.
— Я долго ждала тебя, но ты так и не вернулся. Скажи, почему?
— Знаешь, мама, я все думал о том, твоем вопросе и, кажется, знаю теперь, почему ты никогда не слыхала моего смеха.
Сын поднимает голову, и я вижу его внимательные глаза, обращенные ко мне, и скорбно опущенные уголки губ большого грустного рта.
— Я тоже хочу спросить тебя, мама, почему я так и не смог у тебя родиться?
Я опускаю голову и молчу. Сын делает шаг в воду, и теперь море трется о его угловатые коленки.
— Ответь же, мама...
— Я никогда не была такой, чтоб со мной захотел остаться твой отец, — хочу сказать я ему, но молчу, боясь взглянуть в его строгие глаза.
Сын делает еще один шаг, и море накрывает его узкую спину своей огромной ладонью. Его голова еще повернута ко мне, рыжие крапинки его зеленых глаз тоскливо глядят в мое окаменевшее лицо.
— Ну, ответь же...
— Ты родился бы без отца, а я испугалась тех жалящих слов, косых соседских взглядов, которые могли бы однажды упереться в мой торчащий живот, — хочу сказать я ему, но молчу.
Сын делает еще один шаг, и море смыкается над его круглым обиженным затылком.
Всё.
Я долго брожу вдоль пузырящейся, пенистой кромки моря, вглядываясь в его безразличную покойную синеву. Потом останавливаюсь. Море закончило свою игру со мной. Навсегда.