Конец августа, на пороге осень, но ещё тепло и солнечно. В парке многие сидят на лавочках и ловят последние лучи солнца. Женщины в топиках, загорают. Мальчишки носятся на велосипедах, кто на самокатах. В беседке сидят женщина и мужчина, каждый день на одном и том же месте и о чём-то говорят и говорят.
Они провели много дней вдвоём «наедине со всеми». За ними наблюдали, но они не видели никого, они беседовали подолгу, иногда по два-три часа, сидя друг против друга, глаза в глаза. Она рассказывала ему разные истории из своей и не из своей жизни. Он внимательно слушал и иногда возвращал её в свою трагедию. Его речь была спокойная, тихая, не эмоциональная, иногда она замечала, что ему хочется вставить крепкое слово, но вдруг останавливал себя, смотрел – заметила ли она.
У него личная трагедия, а у неё много разных историй. Она ему их рассказывала, чтобы он мог сравнить свои трудности с чужими и не потерять силу духа и веру в жизнь. И Валентина Ивановна вспомнила про Данко из горьковской «Старухи Изергиль», который спас целый народ, вырвав своё горячее сердце из груди. Она тогда подумала, а знает ли он эти сказки? Оказалось, что и он помнит школьную литературу.
— У вас, Валентина Ивановна, полная корзина сказок, как у старухи Изергиль, — смеётся Тимофей.
— Отрицать не буду, так оно и есть, я ведь долго живу.
Потом они шли потихоньку до его корпуса и опять стояли и говорили, говорили, пока кто-нибудь не отвлечёт – намеренно или нечаянно.
Тимофея предали самые близкие люди в сложный и трагический момент его жизни. Валентина Ивановна познакомилась с ним в парке совершенно случайно. Она сидела в беседке, читала книгу. Тимофей подошёл, поздоровался и спросил разрешения присесть. Валентина Ивановна увидела немолодого мужчину без ноги, на двух костылях. Как выяснилось по разговорам, она старше его на двадцать лет, но при общении разница в возрасте не чувствовалась. Она ощущала себя молодой, и он видел её так же.
Её поразила его внешность, внешность священника. Вот скажи: это священник – и все поверят. Глаза карие, иногда отдают цветом зелёного бутылочного стекла. По природе он рыжеволосый, но рано стал седым и лысоватым. На костылях держится легко, почти за год уже натренировался, в плечах широк, сильный, жалости не вызывает. Только взгляд сосредоточен на своём внутреннем состоянии, это дума о своём будущем. Смотреть на него можно долго и никогда не надоест. Что-то цепляет и не отпускает. Он смотрит глаза в глаза и не отводит их, если слушает собеседника.
Тимофей поджидал Валентину Ивановну в той самой беседке знакомства и по её походке издалека определял её настроение и состояние.
— Сегодня вы прямо-таки светитесь издалека! Хорошо себя чувствуете?
— Да, а вы как определили?
— Иногда идёте такая… такая… что и объяснять и спрашивать не надо, вся придавленная, как будто плитой железобетонной, а сегодня вся светитесь.
— Оказывается, вы всё замечаете, а я и не знала.
— Сегодня и кофточка на вас симпатичная, она вам к лицу. Серый цвет – ваш!
— Серьёзно? Ну да, я, наверное, серенький человек, потому и цвет мне подходит.
Говорить с ним можно о чём угодно, он всегда в теме по любому вопросу. У него своё мнение на всё. Они обсудили фильмы "Переписывая Бетховена" — про композитора и "Белый плен" — про собак на Аляске. У них разговор идёт само собой, степенно, без споров, с улыбкой, но иногда Валентине хочется заплакать, заплакать горькими слезами — настолько чувствует она безвыходность его положения за внешним спокойствием.
— Тимофей, а у вас такая бородка и усы рыжеватые. Вы их отрастили, чтобы выглядеть как святой лик? – попыталась пошутить Валентина Ивановна.
Он печально улыбнулся.
— Нет. После операции я был долго в коме и весь оброс щетиной. Пришла дочь, стала меня брить и говорит: «Папа, а давай я тебе оставлю бороду чуть-чуть и усики? Нравится? У тебя лицо стало похоже на лицо святого мученика». И засмеялась. — Теперь я это не сбриваю, как память.
— Тимофей, а что всё-таки случилось, что вы… что вы остались один?
— Что случилось? – он помолчал, нервно сжимая и разжимая пальцы. – Обидел я их. Тогда, после выписки из больницы, я страдал от сильных болей, ничего мне не помогало, и поведение моё было ужасным. Я орал на жену, на детей, переворачивал посуду с едой, которую мне приносили, матерился, всех и вся проклинал. И кричал: уйдите все, оставьте меня в покое, не говорите мне ничего! – он помолчал. – Один раз не выдержал, жену ударил с размаху… Чёрт меня дёрнул: я себя не помнил от боли! Потом раскаивался, ругал себя, просил прощения, отдал все свои сбережения, которые я хранил для подарка жене к дню рождения, на шубу, о которой она мечтала. Что, думаю, их хранить, пусть сейчас купит. Шубу они с дочкой купили. На следующий день жена, как ни в чём не бывало, сказала: «Я с сыном пошла в поликлинику, ты не скучай, звони». Уже вечер наступил и ночь. А их нет, я стал везде звонить, думал, что с ними что-то случилось. У всех троих телефоны были не доступны. Куда-то пойти я физически не мог, обзвонил всех и вся, звонил в больницы, в милицию, знакомым, но так ничего и не добился. Места себе не находил от собственного бессилия и неизвестности. А через несколько дней пришла жена с подругой и сообщила о разводе, который состоялся без меня. Это был ещё один удар, как гром средь ясного неба. Теперь вот думаю, что останусь на улице. Квартиру они заберут, не сомневаюсь. Кто я теперь? Жалкий обрубок, занимаю лишние квадратные метры. Уйду в монастырь. Мне дали читать духовную литературу. Вот читаю и думаю, может быть там моё место.
— А кто дал читать эти книги?
— Да я их не знаю, какие-то очень приличного вида люди.
— А с какой целью они дали это чтиво?
— Хороший вопрос, я тоже задумался над этим.
— А квартира ваша?
— Мне от родителей осталась. Но собственность оформлена на всех четверых. У нас всего две комнаты. Что там делить.
У Валентины Ивановны перевернулось сердце, она закрыла лицо руками и не могла вымолвить ни слова. Конечно, поведение Тимофея не всякий выдержит. Конечно, женщине трудно простить рукоприкладство, многие не прощают. Но…бросить на произвол судьбы через два месяца после ампутации ноги, сбежать от инвалида первой группы, который ходить самостоятельно не может… Не хотят слышать его стоны, его истерики – испугались, что он им обузой станет. А ведь прежде он был опорой в семье. Дочь делилась с ним своими личными проблемами, он её направлял по жизни, помогал в учёбе. Но про это все сразу забыли. И забыла его супруга, что он познакомился с ней и её маленькой дочкой тогда, когда они нуждались в поддержке и материальной, и моральной. И он им всё это предоставил. И сына родили. Прожили почти двадцать лет. Он предупредил в самом начале знакомства, что у него серьёзная проблема с ногой. Но... она думала, что всё это просто, а может быть и не думала. Жить им негде было, а тут и квартира и хороший человек. А теперь такие трудности. Зачем они ей! Она знает свои права. А его можно и в дом инвалидов пристроить или ещё куда.
Валентина Ивановна, узнав почти до конца эту историю, не могла себя успокоить. И поражалась, что такие люди есть в нашей жизни, люди без правил, без сердца, без души. Часто она видела его остановившийся взгляд куда-то и понимала, что он думает, как ему жить дальше.
Ампутация – это не только физическая боль, страдает психика, нервная система, человек чувствует своё увечье, и ему трудно смириться с этим, нужно время, чтобы это всё принять.
У каждого человека должен быть тыл, а у него нет тыла. Он гордый, просить о помощи никогда не будет, как бы трудно ни было. Друзей напрягать тоже не хочет. И на вопрос: как твои дела, он отвечает: «У меня всё в порядке».
А на самом деле у него совсем плохо.
— Со временем, а может быть уже скоро, с меня снимут первую группу инвалидности, и я боюсь остаться с протянутой рукой. А вообще-то, я сам во всём виноват. Я очень плохо себя вёл тогда, был совсем неадекватен, меня всё раздражало.
Почему-то с Валентиной Ивановной он мог быть откровенен.
— Ваша гордыня, Тимофей, вам очень мешает. Это один из семи смертных грехов. Поборите её, ведь ещё долго жить. И жить надо достойно. У вас умная голова, у вас две здоровые руки, вы сможете, вы сможете стоять крепко и с одной ногой! Поверьте в себя. Вот мы с вами обсуждали вчера фильм "Белый плен". Подумайте, если бы собака, которая осталась на привязи после отъезда хозяина, стала бы кусать собак, которые спасали её своим теплом и приносили ей еду, стали бы они к ней ещё подходить, приносить ей еду? Я думаю, что нет, они бы её бросили.
Тимофей посмотрел на неё остановившимся взглядом, как-то удивлённо, широко открыв глаза. Помолчал, и она молчала, ждала, что он скажет на это.
— А вот в фильме про композитора Бетховена, — начал рассуждать Тимофей — вёл он себя очень жестоко по отношению к такой милой молодой девушке Анне, которая так ему помогала, когда он стал глухим, она же не бросила его, она понимала, что он нуждается в её помощи. Она его мыла, терпела все его необоснованные выходки и капризы.
— Так Бетховен был гений! Вы хотите сказать, что такое поведение и вам позволено? Я не знаю, Тимофей, может быть вы тоже гений. Я о вас очень мало знаю, и вы не раскрываетесь.
И опять она ему стала рассказывать свои истории. Он слушал, но слышал ли, о чём она пытается ему рассказать?
«У неё свои сказки», — думал Тимофей.
Прошёл месяц, Валентина Ивановна уезжала надолго, напоследок она дала ему свою визитку и сказала:
— Если у вас всё образуется хорошо, то не звоните мне, а если будет плохо, позвоните или напишите. Я, конечно, ничем существенным помочь не смогу, но смогу выслушать, понять и поддержать добрым словом и, может быть, нужным советом.
— Но это, пожалуй, самое ценное и много существеннее всего другого, — подумав, сказал он.
— А если жена вдруг вернётся, увидит эту визитку и спросит: а кто это? Что вы скажете?
Он как всегда посмотрел ей прямо в глаза или, скорее всего, в самую душу:
— Скажу, что это Старуха Изергиль.
И оба рассмеялись. А ей хотелось расплакаться от безысходности. Ей казалось, что он стоит над пропастью.
Они стояли друг против друга и, как всегда, смотрели глаза в глаза. Вдруг он, совсем неожиданно, сказал: «Валентина Ивановна, всё, садитесь уже в автобус, а то я сейчас заплАчу».
Она зашла в автобус, села у окна и продолжала смотреть на него. А сама, молча, повторяла: «Только не упади! Пожалуйста, не упади! Храни тебя Бог!» Больше они не виделись, и он ей не позвонил. Валентина Ивановна решила, что у него всё сложилось хорошо. По крайней мере, она так хотела думать.
Вдвоём наедине со всеми,
И жизнь уже не повернуть...
Но находились оба в теме,
И знали: их связала грусть.
Грустили о былых потерях,
О том, что не смогли сберечь,
Так и живут, теперь не веря,
Что может кто-то их согреть.
Прошло несколько месяцев. Валентина Ивановна уже редко вспоминала эту историю и почти забыла. Она отдыхала днём, вдруг зазвонил телефон. У нее установлен определитель номера, номер определился, но незнакомый. Так не хотелось отвечать: "опять, наверное, про водяные счетчики донимают" - подумала она.
— Алло, - нехотя ответила она.
— Валентина Ивановна, это Вы?
— Да, я... ой, кажется голос знакомый, неужели Тимофей?
— Узнали меня, Валентина Ивановна. А я не звонил вам, потому что потерял вашу визитку, думал вообще не найду и случайно обнаружил ее в книге, — смеётся Тимофей.
— Тимофей, как я рада слышать вас! Ну рассказывайте, что и как у вас? Вы не звонили и я подумала, значит у вас всё хорошо, ведь мы с вами так договорились. Я очень рада за вас! По-другому и не могло быть.
И они проговорили целый час.