По окрестностям ухнул протяжный низкий гул. Это отчаливал океанический лайнер, - огромный такой, неповоротливый, еле разместившийся в бухте!
О, такое давление звука! Иерихонская труба расставания с материком ударила по скалам и холмам, чайки испуганно побежали на мокром песке, у местных псов дернулись и едва заметно приспустились хвосты, а куры сделали глаза круглыми.
Хозяйки повернули головы в сторону окон. Бабушки у подъездов сделали выводы…
Едва осознаваемое беспокойство нагло заняло просветы между молекулами. Провожающие на пристани неохотно отпускали его. Вода терла борты. По улочкам, стекающим в порт, ветерок поволок легкий мусор. И, уж так совпало, в этот момент бабки и мужики культурно завыли у только что запертой двери винного магазина, и побрели, оставив за собой право вернуться на это желанное и заплеванное место, засеянное мокрыми жеванными гильзами папирос.
А на одной из кухонь панельного дома выпала и покатилась под стол почти полная палка докторской колбасы. Боже ж мой, Сёма, разве это проблема – под краном раз-раз и вытереть полотенчиком – было б о чем горевать.
Маленький прямоугольный паспорт мужчины первой волны иммиграции с печатью его новой родины покоился в тумбочке, а сам он лежал в тесной ванной, как грязный предатель той еще светлой идеологии. Тюль на балконной двери взмывала и падала, ожидая его скорого появления в комнате… В окнах напротив зажегся свет… Но что-то пошло не так… Вроде, в сердце что-то оторвалось, я не уточнял…
И он отошел… Снялся с якоря… Было б куда…
Звали его Семен Семенович Райхер…
«Хотел Рай, получил - Хер», - с уставшим больным лицом пошучивал он.
Сарочка, милая, интернет позволяет перенаправить в мой дом всю твою печаль… Я уже чувствую, как по нашей квартире стали передвигаться напряженные вдумчивые люди, как легли ладони на подбородки женщин в черных платках. Настроение стареющих лиц… И еще, - будто бы в помещение с улицы затянуло запах тины и во рту вдруг обнаружились теплые закусанные удила…
Держись, милая, держись…
Что ты! У меня ж тогда кишка была тонка, - не то, чтоб с вами, в нее даже фарш не запихнешь… Я, дружочек, в те годы хорошим пеналом для штангенциркуля был…
Да! Не сочти за самолюбие… Может отвлечешься… Вчера имел слегка подозрительное переживание на одной выставке… Пригласили… картины мои там… Стою так поодаль, а люди вышаркивают по залам, булькают взахлеб друг у друга под носом, вышептывают что-то, молодежь тычет пальцами на формы и извилины абстракций, чисто постябаться. А у меня прям видение, что я, - мелкая рыбешка, - плещусь на поверхности, ношусь туда-сюда, выпрыгиваю, ныряю, и – стоп: волосы дыбом, мурашки во весь позвоночник, - и подо мной, под всеми нами, там, в этой мутной пляжной воде, медленно так перемещает глыбу, огромного такого кита, как черный военный дирижабль. Что его завлекло к нам? Будто и не живой он совсем, - ни плавником, ни хвостом не машет, - просто несет его донным течением…
И я смотрю через свое наваждение на эту праздную публику, на эту свою зыбкую мирскую пристроенность, застыл с бокалом шампанского, гогочет кто-то рядом, и дергает знакомо за рукав, а я стою невменяемый, глаза мои, как острые стрелки на часах – минутная с часовой в пол уставились, где фоном проходит исполинская мертвая рыба, а вот секундная стрелочка все еще на выставке тикает, цепляется за детали…
И вот ведь, - никак не могу очухаться… Потом вдруг вижу со стороны, что я суть привязанная к колышку коза, - забыл меня хозяин весной на тонком льду, а под моими теплыми копытцами проступает пленка воды.
Не знаю, Сара, сам не свой, не могу в толк взять… И значит ли это хоть что-нибудь?!.. Вроде, был только что, со всеми, и на виду,- дела, и люди, вернисаж… Ну, и картину мою сюда купили, висит, ты знаешь, такая, - с желтым грязным отливом вода, над ней сиреневое испорченное небо и низко летящая стая… Да… Так и простоял почти до закрытия – на стену уставлюсь и пропадаю куда-то…
Извини… Заболтался… Жалко мне тебя, правда. Ты - знаешь. И Райхера жалко. Хорошие вы. Зёма-земушка… Гуси вы мои, лебеди… Летите вы сейчас, да над полынь-травой…
Можешь доброе дело сделать? Не удивляйся, - он поймет… Это не срочно, ну, как вспомнишь… Склонись так над могилкой его, скажи ему тихо: «Не покидай опять ты, Сёмушка, земли обетованной… Не покидай…»