Документальная повесть
Мы познакомились в июле 1971 года в городе Жиздра. Точнее на крохотном пляже на реке Потя, которая протекает краем жиздринского бора – любимого места гуляний с применением разного рода напитков. Пляжик этот находился достаточно далеко, были и ближе, но был облюбован местной молодежью старше 15 лет и студентами, приезжающими на каникулы в родные края, и потому считался местом престижным и красивым. Когда я пересек весь бор тропинкой, местами тесной и извилистой между березами и елями, местами просторной и светлой, и подошел к Поте, то к удивлению никого не увидел, кроме одинокой фигурки девушки на противоположном берегу. Она лежала с книгой в руках, даже не пытаясь ее читать, погода была прекрасной, солнце и легкий ветерок шевелили листву, но никакой компании не было – и отчаянно скучала. Действительно, не видеть в этом месте шумной толпы молодых полуголых тел в такую хорошую погоду было как-то неестественно. Я бросился в воду и через минуту примостился на травку рядом с ней. Она была небольшого роста, плотная и казалась некрасивой, если бы не глаза. Глаза голубые, но не яркие, а с добавлением белесо-облачного цвета. Такие бывают у детей или женщин страстных и энергичных, но она застеснялась, и я подумал, что ей 15 или 16 лет. Мы разговорились, она приехала из Ленинграда к родственникам в отпуск. Я подумал, хорошо, что в отпуск – значит ей больше шестнадцати – и хорошо, что из Ленинграда. Ленинград в то время был городом моей мечты, до этого я там был несколько раз, и с каждым разом он мне нравился все больше и больше. И вот она из «самого» Ленинграда. Уже этого было достаточно, что бы она привлекла мое повышенное внимание. Мы проболтали целый день и возвращались уже в темноте. В темноте стали целоваться, она не умела целоваться, только подставляла губы, и я опять засомневался, а есть ли ей шестнадцать лет.
Через несколько дней я уезжал в Москву, взяв с нее слово, что мы встретимся в Москве на Киевском вокзале, когда она поедет в Ленинград. И я приехал к поезду, но ее не было. Я стоял на перроне и думал, черт возьми, какая досада, ведь никаких других координат ее у меня не было. Из-за такой мелочи – не взял адрес - скорее всего мы больше никогда не увидимся. Значит, не судьба.
Но судьба, эта злая старуха, на этот раз была благосклонна. Довольно поздно вечером в моем общежитии раздался телефонный звонок. И надо было случиться, что кто-то из моих друзей в это время проходил мимо и взял трубку и не поленился потом подняться на четвертый этаж, и я успел спуститься прежде, чем линию разъединили, гадая, кто бы это мог быть. Это была Наташа. Оказывается, она запомнила, а потом и записала мой телефонный номер. Такое везение было удивительным и, похоже, произошло вследствие соображений свыше. Противоречить небесным силам было не в моих привычках, отдаться на волю случая – что может быть интересней и страшнее.
Итак, наша встреча состоялась. В обыкновенной общежитейской комнате на три кровати, из которой я выгнал соседей, она лежала, натянув одеяло до подбородка. Ни о какой любви я в то время не думал и решил до поры некие границы не переступать. Но когда я подошел к ней, чтобы целомудренно поцеловать, она приподнялась, расстегнула лиф и аккуратно повесила его на спинку кровати. А утром я увидел, что был у нее первым мужчиной.
На следующий день я резко поменял планы. Я еду вслед за ней в Ленинград, нахожу для этого время и деньги, где бы они ни находились. Во всяком случае, неделя у меня есть, и это хорошая летняя неделя.
И это была отличная неделя. Летом в ее двухкомнатной квартире не было никого, и мы замечательно проводили время, шатаясь по набережным, площадям и паркам знаменитого города. Она хорошо знала город, любила его, и это чувство передавалось вместе с необъяснимой красотой строгого и величественного рукотворного пейзажа. Погода разгулялась вместе с нами, и, когда мы приехали на Финский залив в местечко, называемое «Курорт», я был ошеломлен. Когда электричка, блуждая среди мрачновато-зеленых финских лесов, вдруг выкатывается на настоящий ослепительно-белый песчаный пляж с бесконечной линией прибоя и горячим солнцем, испытываешь чувство неповторимой сказки. Судьба подарила нам эту неделю, расщедрившись насколько могла.
Через неделю я уехал в Москву, а потом в туристический поход по Кавказу, путевку на который купил заранее. И началась эта
НЕБОЛЬШАЯ ПЕРЕПИСКА ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ
* * * * * * * *
19.08.71
Владик, здравствуй!
Пришла сегодня с работы и вижу – висит твой плащ. Не знаю, успеешь ли ты получить до отъезда. Высылаю его. В тот день, когда ты уехал, я, как обычно, пошла на работу. И мне все время казалось, что ты не уехал, а просто ушел, и когда я приду домой, ты будешь там. Если бы я видела, допустим, как ты садишься в поезд, я бы это ощутила. А так мне казалось, что ты где-то здесь, рядом. Почему казалось, потому что сейчас я уже привыкла. Ко всему привыкаешь. Вот и я к тебе успела привыкнуть и скучаю. Особенно дома. На работе занята до предела, некогда об этом думать. А вот дома, тем более я все еще одна. Обещал приехать отец. Сегодня, наверное, ночью приедет. Как ты доехал? Когда уезжаешь? Как у тебя на работе?
У меня пока все по-прежнему. Эти дни у нас отличная погода, а как в столице, не было дождей? Как ты там обходишься без плаща, ну а вообщем-то это, конечно не первая необходимость.
На этом кончаю. Пиши.
До свидания.
Наташа.
* * * * * * * *
24.08.71
Владик, здравствуй!
Получила два твоих письма, которым страшно рада. Сейчас ты уже где-то на Кавказе. Рядом со мной лежит карта (помнишь ту, что с тобой смотрели – «Железные дороги СССР-направления и станции»). Я нашла твой Новый Афон. Он на берегу Черного моря, которого я ни разу не видела. Немножко севернее г. Арсаул, южнее Ешера и затем Сухуми. Я тебе завидую, конечно, белой завистью. Ты пишешь, чтобы я написала на турбазу «Эльбрус», но смысл этого адреса я так и не уловила, уж лучше я пошлю его в Новый Афон – это более ясное. Правда, ты его получишь позже. Когда ты получишь это письмо, вы, наверное, уже возвратитесь с Эльбруса? По дороге туда или обратно вы, может быть, проезжали г. Тырныауз? Я там когда-то была. Представляешь, так близко от Эльбруса и ни разу там не побывала. Ты прав, всегда лучше записывать первое впечатление, конечно если это удастся. Они всегда самые точные, верные и разные. Ведь каждый воспринимает по-своему. Интересно потом прочесть для себя. Это все здорово! Какое-то глупое слово – здорово – от слова «здоровье» что ли?
Владька, Владька! Да, действительно все на своих местах. Ты где-то там, а я совершенно определенно – здесь. Я прекрасно помню эту песню – «Я напишу тебе письмо. Ты приезжай». Когда у меня в голове эта песня, я почему-то вспоминаю, как ты пел её именно у костра, помнишь? Ну да, я её тогда в первый раз услышала. Значит, на работе у тебя все-таки были неприятности. Как в песне: «После радости – неприятности, по теории вероятности». Вот и у меня, ей богу, какая-то полоса неудач. Позавчера я поехала в Гостиный купить маме подарок, у неё день рождения. И что же ты думаешь, в тот момент, когда я уже кое-что нашла подходящее, у меня стянули кошелек с последним капиталом. Так и ехала обратно зайцем. На следующий день у меня сломался телевизор. А вот сегодня чуть не попала в милицию, оштрафовали – перешла улицу в неположенном месте. Пришла домой, письмо твое лежит в почтовом ящике, разорван конверт. Отец, конечно не читал. Но кто же это мог сделать? Все какие-то вещи неприятные со мной происходят. Но это наверняка не предел, что-то должно быть ещё, предчувствие такое. Смешно? Буквально как анекдот.
На работе у меня все хорошо. Я все еще работаю в процедурном кабинете. Колю людей в вену. Кровопиец. Вчера попросили помочь в операционной, была целый день, помогала анастезиологу. Как всегда, понедельник не операционный день, т. е. внеплановый, и целый день оперировали экстренно. Интересно очень, только тяжелый воздух – эфир. На работе мне абсолютно некогда, а вот дома все напоминает о тебе. Владик, нам действительно очень многое нужно сказать друг другу. О чем думаешь ты, я ведь тоже не знаю. Быть твоим другом я конечно хочу. Дружба – действительно надежная и самая нужная вещь на свете. Ведь счастье – это когда тебя понимают.
Сейчас уже поздно, нужно ложиться спать. Завтра напишу ещё. Целая летопись будет. Посылать письмо еще рано, все равно ты же будешь в Новом Афоне только 4 сентября, как я поняла. А сейчас пока – «спокойной ночи». Целую.
28.VIII. Доброе утро! Сегодня я выходная, встала ни свет, ни заря – все спят, а я уже выспалась. Думаю, надо дописать письмо.
Теперь у нас дома все вверх дном – приехали мама с Викой. Ей скоро три года – такая интересная девчонка. Привезла с собой кролика, мы конечно все против, а она все никак не может с ним расстаться. Квартиру заполонила игрушками. В общем, наша тихая, мирная жизнь с отцом рухнула.
Я теперь работаю на прежнем месте, будет больше свободного времени, но работа менее интересная. Я вчера вышла из больницы после суток, спать идти домой жалко – такой день. Пошли мы с одной девчонкой – бродили, бродили. Решили в Русский музей сходить. Жаль, что с тобой мы так и не сходили. Мне очень нравится Русский.
А как там ты? Турист? Борода, наверное, до пояса? Как горы? Кавказ! Звучит как слово – сказка! Смешно?
Ты знаешь, Владь – что-то моя летопись затянулась. Да и ерунды я тебе порядочно написала.
До свидания. Целую. Наташа.
Пиши.
* * * * * * * *
29.VIII.71 Владик, добрый вечер!
Сегодня воскресенье, я работала, только что вернулась. Смотрю – твоя открытка «Чегемские водопады». Великолепный вид! Горы. Боже мой, какая сила, красота!
А я уже втянулась в работу, будто бы и не была в отпуске. И опять у меня все по-прежнему. Вот.
Вчера я тебе отправила письмо в Новый Афон на гл. почту. Твоя открытка шла ко мне 5 дней. Быть может, эти мои письма не успеешь получить.
Вчера целый день провела с Викой – все заняты, а у меня был выходной, вот они меня и снарядили. А с ней интересно. Были в зоопарке. Ты знаешь, сто лет, наверное, не была там, а ведь очень интересно. Еле её уговорила уйти.
Посмотрела я «Двенадцать стульев». Лучше конечно поставлен, чем «Золотой теленок». Но с книгой сравнивать просто даже и нельзя.
В отношении погоды, у нас, конечно, полная противоположность. Холодно, дожди иногда льют. Правда, очень много грибников с грибами. Сегодня я ехала с работы в трамвае – почти все люди ехали из загорода, из леса – с грибами. Такой запах стоял – грибной, лесной. Так захотелось в лес!
Ты знаешь, когда идет дождь, я почему-то сразу вспоминаю, как ты говорил, что любишь слушать дождь. Дождь. Это вообще-то грустно. Сейчас у нас будет, наверное, гроза. Небо такое красивое, такие контрасты – светло голубое, а тучи фиолетово-черные. А сейчас вообще – чернота, темнота. Сейчас будет дождь, и я его буду слушать и читать Куприна.
Какие-то наивные письма я тебе пишу, тебе не смешно?
Ну, до свидания. Целую. Наташа.
* * * * * * * *
18.09.71
Владик, здравствуй!
Очень ждала твоего письма и вот получила. Ты не прав, Владя. Ведь это все не так.
Ты знаешь, я подумала – а ведь это ещё и хуже. Значит я такой не интересный человек, что даже письма мои вызвали у тебя вот такие ассоциации.
Да, писать я писем не умею, не не хочу, а именно не умею. Нет, не то. Разве у меня должно быть какое-то умение, чтобы писать тебе. Мысли и чувства – вот что мне помогает.
Ты извини, я не так выразилась, без всякого умысла. Я уж не помню, что я и писала. Но о том, что скучаю, и то выражение, кот. ты привел о привычке я отлично помню. Вот я написала, что скучаю, и обосновала это тем, что ко всему привыкаешь. Я не хотела писать иначе, т. к. объяснять, почему я скучаю, более серьезно в письме не могу.
Смешно? Может быть. Но разве у тебя такого не бывает? Допустим то, что ты чувствуешь, ты никак не можешь объяснить, а, может, и не хочешь.
Трудно меня понять, несу какую-то чушь, да?
Вот ты написал: «Кстати, как ко всему привыкаешь, так и от всего можно отвыкнуть». Ты прав. Если ты этого хочешь, пожалуйста, напиши, против я ничего не имею.
Завтра отец едет в Москву. Конечно, как всегда он мне скажет шутя: «Наташка, поехали со мной». Но к сожалению он не знает, с какой радостью я действительно поехала бы. Мне очень хочется видеть тебя, говорить. А возможностей таких определенно никаких. Будем ждать лучших времен. Правильно говорится: «Плохо, когда теряешь присутствие духа, но ещё хуже, когда теряешь присутствие денег».
Но, в частности, дело не в этом. Послали меня на месячные курсы усовершенствования. Это своего рода второй отпуск, единственное – экзамен в конце. У себя в больнице работаю только ночью по субботам. Я люблю субботние дежурства. Все сделаешь – и сидишь, слушаешь радио – «После полуночи». Обычно больных поступает мало. А потом начинается рассвет, солнце встает. Так здорово! Отвлеклась.
Так вот, очень, очень жаль, что не могу тебя увидеть. Но я надеюсь это пока.
Как ты там? Ты что, действительно сидишь без денег? К сожалению, из своих ресурсов ничего не имею предложить. Но если тебе надо, напиши, я достану.
До свидания.
Наташа.
* * * * * * * *
23.IX.71 г.
Владик, сегодня тебе звонила, как ты и писал с 12-00 до 13-00. Соединили очень быстро, но секретарша ответила, что тебя нет. Я ждала, ждала – но бесполезно. Ты, наверное, ушел обедать. Дело в том, что как раз в это время свободной я никогда не бываю. Единственный день – сегодня. Я тебе писала, что сейчас занимаюсь на курсах усовершенствования. Они государственные, так что все серьезно, удрать нельзя. Не знаю, когда теперь ещё смогу позвонить. На той неделе обещали нам свободный день, кажется в субботу. Так что ориентировочно - в субботу с 12-00 – 13-00 жди моего звонка. Хорошо?
Боже мой, как я переволновалась на почте, когда ждала разговора с тобой. Можно было подумать, что я тебя должна была увидеть.
Владик, милый, к сожалению, приехать сейчас я никак не могу. И дело не в работе, и не в деньгах. У меня такая система работы, ты же знаешь, что несколько свободных дней выделить всегда можно. Но до середины октября у меня курсы. Может быть, если только в конце октября.
Заранее говорю спасибо за цветы. Я очень люблю гвоздики.
Владик! Ты очень часто сдаешь кровь – ведь полагается не раньше, чем через 3 месяца. Как ты себя чувствуешь?
Ну почему все так? Почему?
Почему я тебя не могу видеть, когда это необходимо. Разговаривать с тобой.
Нет, не буду больше так говорить. Это все здорово расстраивает. Я по себе знаю, после твоих писем я буквально не находила себе места.
Вот, думаю, завтра уеду. А потом приходит мама – и сразу проблема, что же ей сказать, как?
Самый близкий у меня человек – старшая сестра. Я ей говорила – она говорит, чтобы я не выдумывала.
Ну да ты не думай, будет возможность – я приеду. И без всяких их положительных взглядов на это.
***
До свиданья,
До бессонных сновидений,
До рассвета,
Заблудившегося в мире.
***
Хорошо сказано, правда?
До свидания. Наташа.
* * * * * * * *
В октябре я снова поехал в Ленинград. Хотелось продлить то прошлое ощущение, но сказки не получилось. На этот раз дома были ее родители, и мать застала нас в постели, когда неожиданно быстро вернулась с работы. Видимо, она чувствовала, что между нами, и хотела решительно пресечь это. Она любила и боялась за свою наивную дочурку – и вот.
Более отвратительной сцены трудно себе представить, но так было. Я быстро ушел из еще недавно такой приветливой квартиры. Вечером снял номер гостиницы (какую-то долю везения судьба еще оставила) и позвонил. Трубку взяла мать.
- Не звони больше, - сказала она. И добавила через некоторое время. - Паразит ты!
Это «Паразит ты!» еще долго звучало в моих ушах. Вечером же Наташа все-таки приехала в гостиницу. Мы ни о чем не говорили, слова словно застревали в горле. Я чувствовал себя преступником, но сказать ничего не мог. Ни одного слова. Ночным поездом я уехал в Москву. Я написал первым и она ответила.
* * * * * * * *
19.10.71
Я удивляюсь, что, что мы за люди, почему ничего не смогли сказать друг другу? Хотя, как мне кажется, должен был начать разговор ты. Я еще слишком хорошо помню, как еще в Жиздре (в бору) я у тебя спросила, любишь ли ты меня, и ты очень просто сразу ответил – «не знаю». Поэтому мне начинать разговор было очень тяжело, и я так и не решилась. Действительно, ты мне ни о чем ничего не говорил и не сказал. Все в безмолвии. Для меня это очень тяжело. Я так больше не могу, нет сил, внутри пустота. Из меня как будто что-то вынули, что-то очень важное, главное, без чего я теперь и жить-то не смогу или буду мучиться.
Ради бога, скажи ты мне, ну ведь так же нельзя. Или раз и навсегда покончить с этим, если для тебя все это незначительное увлечение. Напиши, пожалуйста, правду, не думая о том, что это с твоей стороны будет некрасиво, непорядочно. Оставь это. Правду, только то, что есть.
С тем, чтоб мне знать, как жить дальше.
Боже мой, у меня совершенно нет гордости, что я пишу.
Но видимо действительно, я в себе больше не нахожу сил, чтобы быть в неизвестности.
Ты спрашиваешь, что у меня дома. Мне очень трудно сейчас, тяжело. Внутри как-то все болит. Ты не думай, что я плачусь. Хочется высказаться кому-то, вот я и пишу. Нет, не поймешь ты меня.
Дома. Что дома? В тот вечер, когда мы расстались, я приехала, наверное, в половине двенадцатого и была уверена, что мама меня ждет, чтобы начать разговор. Но она ничего не сказала, легла спать. И я была рада, потому что была бы не в силах что либо говорить ей. Но на следующий день она со мной не разговаривала, избегала меня, не замечала. Ты знаешь, это было еще хуже. К вечеру я не выдержала, я как раз собиралась на работу в ночь. И сама начала разговор. В это время у нас была Вика, её как раз должны были забрать.
Все, конечно, не расскажешь. Я спросила у нее, что если ей неприятно видеть меня, то я уеду куда-нибудь. Я, конечно, сорвалась в истерику. Насчет отца я ей ничего не говорила. Она сама сказала, что ему ничего не скажет. Сказала, что живет ради нас, меня. В общем, трудно обо всем рассказывать.
Спрашивала меня: «Как же ты живешь? О чем ты думаешь? О чем думаете вы?»
Сказала, что ты непорядочный человек и что я ещё наплачусь. Вот.
Сегодня я пришла с ночи, она на работе, потом я пошла на занятия, получила твое письмо.
Пришла сейчас с занятий, у нас с ней получилась мирная беседа.
Владик. Не надо никаких жертв. Ты пишешь, что на тебя можно положиться и чтобы я воспользовалась этим. Ни этим, ни тем, что ты мне предложил сказать маме, что я выхожу замуж – я не воспользуюсь. По тебе было видно, как трудно сказать было тебе это.
Ну да что говорить, это все мелочи жизни, которые осчастливить человека не могут.
Остается только время, время, которое лечит.
До свидания. Наташа.
* * * * * * * *
ЛЕНИНГРАДА 53/20 24 25 1300 =
СЕРИЯ Ж-62 МОСКВА Е-116
= ВЛАДИК ПОЗДРАВЛЯЮ ДНЕМ РОЖДЕНИЯ ЗНАМЕНАТЕЛЬНОЙ ДАТОЙ
ЖЕЛАЮ СЧАСТЬЯ УСПЕХОВ ЗДОРОВЬЯ
ЦЕЛУЮ = НАТАША=
* * * * * * * *
25.XI.71 г. Владик, дорогой, здравствуй!
Прошло бог знает сколько времени с тех пор, как я тебя видела, и уж не помню, когда последний раз отправляла тебе письмо. Именно отправляла, потому что писала я тебе не один раз. Ты удивлен? Все очень просто – это неотправленные письма. Смешно – неотправленные письма? Раньше я бы этого не поняла. Сейчас же – происходит со мной. Ты скажешь, что это глупость, наивность? Может быть. Трудно объяснить, но что-то меня удерживало. Да и как я могу объяснить, когда сама до конца не разобралась.
Я, конечно же, получила, наверное, все виды корреспонденции: и поздравление, спасибо, очень красивые розы, перевод – вот это уж ни к чему, письмо.
Владик, я тебе очень благодарна за письмо (предыдущее), за очень хорошее письмо.
Хочу тебе написать о том, что, на мой взгляд, мешает нам свободно говорить обо всем. Прежде всего, это моя вина. Потому что, когда ты приезжаешь, происходит что-то необъяснимое. Все вокруг меняется. Меняется что-то во мне, то, что определяет тон моей жизни, взгляды, убеждения даже. Я все это забываю. Вся меняюсь. Все вокруг воспринимаю в радужном свете. Вот все признаки, благодаря которым можно поставить диагноз – влюблена. Смешно? Смешно другое. Когда ты рядом, что-то говоришь, слушаю и воспринимаю все как должное, неоспоримое, т. е. без своей оценки, без своих взглядов.
Когда же все по-прежнему, т. е. ты в Москве, а я в Ленинграде, вспоминаются разговоры, ты, все что с тобой связано – в моих мыслях. И вот здесь ловлю себя на том, что я, истинная я, без «твоих чар», во многом с тобой не согласна. Хотя может быть ты и удивишься, ведь собственно никаких проблем мы не решали, да и не ставили. (Мы вообще с тобой без проблем, так, наверное, проще? А может быть это я все усложняю. Да я ведь у тебя уже об этом спрашивала, и ты сказал, что именно проще надо на все смотреть).
Ты пишешь: «Я знал, что если у нас разговор не получится, что если он пойдет не о том, если он не даст высказать своего главного, то этот барьер станет еще больше и может быть навсегда». Я согласна. Но охотнее соглашусь вот с этим – «чтобы это преодолеть, нужна искренность и умение понять. И только, хотя это очень много».
Когда ты меня узнал ближе, то разочаровался, т. е. твое представление обо мне и я сама – две большие разницы. Я с тобой согласна, т. к. тебе 25, мне 20. Люди мы с тобой разные, что вполне естественно. И тебе, с твоим гораздо большим жизненным опытом, чем мой, я показалась не той, не интересной. Т. к. просто влюбится ни глядя ни на что и не зная эту 20-летнюю девчонку – нужно, чтоб она была естественно красива, чего обо мне не скажешь. И вот тогда начинаешь узнавать человека ближе, и приходишь к такому заключению.
Но раз ты все-таки ждешь моих писем, значит, они тебе нужны. И я этому очень рада.
Пожалуйста, извини, что так долго не писала (бывают ведь у людей заскоки). Абсолютно без причины, тем более времени сейчас много было, т. к. я на больничном. Надоело уже болеть, завтра обязательно выпишусь. На работу хочу, представляешь?
Да, действительно, жизнь грустная и тем более без писем. Так что знай – что и я очень жду твоего письма. Пиши.
Тебе не позавидуешь, диплом, работа – все это требует уйму сил, времени. Как ты все успеваешь? Удачи тебе! Все будет хорошо, все должно быть хорошо.
Я кончаю свое бестолковое письмо.
До свидания.
Наташа.
* * * * * * * *
22.12.71 г. ВЛАДИК ПОЗДРАВЛЯЮ ДНЕМ ЭНЕРГЕТИКА УСПЕХОВ ТЕБЕ ОТЛИЧНОГО НАСТРОЕНИЯ = НАТАША =
* * * * * * * *
01.01.72.
Владик!
Поздравляю тебя с самым чудеснейшим праздником – новогодним! 1972 год будет лучше во всех отношениях 1971 года. С Новым годом! С Новым счастьем!
Здоровья, успехов, счастья, радости желаю тебе в новом году! Счастливого Нового года!
Наташа.
* * * * * * * *
15.V.72 г.
Здравствуй, Владик!
Очень рада, что получила твое письмо. Спасибо и за поздравления. К сожалению, я не смогла поздравить тебя ни с одним из праздников, которыми май так щедр. Я тебе написала в Обнинск, до востребования. Конечно же ты письма не получил, ну да это не так существенно. Я думала, что суета новых забот увлекла тебя так, что времени написать письмо не было. Да, это все очень печально. Пока действительно не сталкиваешься с этим, не ощущаешь, что у нас еще «бюрократ на бюрократе и бюрократом погоняет».
Скоро мне тоже предстоит собирание всевозможных бумажек, справок. Правда, это какая-то доля твоих скитаний и мучений. Ты говоришь, что хуже всего на свете быть молодым специалистом. Кто знает, что хуже всего на свете? Но быть на твоем месте, в то время, никто бы конечно не хотел.
Ты пишешь, что сейчас все налаживается, и я рада за тебя. Желаю тебе успеха, чтобы не повторилась та история, с Обнинском.
Владик, ты в Жиздре. Ты счастливчик! Можешь ходить по бору, видеть всю эту красоту. И даже рисовать. Весна! Ты понимаешь, весна! Там наверное цветов!!! И запах дурманящий!
А может быть все это и не так. Ведь прекрасное наяву становится естественней, проще воспринимается, а, привыкнув, и не замечается. И только в воспоминаниях, воображении все гораздо возвышенней, ярче, четче.
Ты пишешь, что погода отличная, и было бы чудесно, если бы я приехала в Жиздру. Да было бы просто даже великолепно, поверь, я очень хочу приехать. Но возникает столько «но», что едва ли я смогу вообще летом приехать в Жиздру. Отпуск у меня в июле, видимо. Уезжать никуда не думаю. В общем, пока в этом отношении ничего определенного.
Чем я занимаюсь? Ну, во-первых, я теперь каждый день работаю в процедурном. Хожу на занятия. Так что свободных у меня вечера три в неделю и целое воскресенье. Занимаюсь науками, тем более, что сейчас время для этого есть, т.к. я на больничном. Я всегда умудряюсь простудиться в такое время, когда наступает, можно сказать, первая жара. Ну да все это позади, дня через 2 выпишусь обязательно. Скучно без работы все же.
Праздники у меня прошли очень удачно. Посмотрела много интересного. Была на премьере нашего театра им. ЛенСовета, комедия французского современного драматурга Мишеля Фермо «Двери хлопают». Так мне понравилось, такая вещь чудесная, очень хорошо приняли этот спектакль.
Еще была на «мальчишнике» (как они сами называют этот концерт) Клуба «12 стульев» Литературной Газеты. Ты, наверное, их слышал, т.к. они говорили, что им приходилось не раз выступать в Д.К. МЭИ. И еще один интересный спектакль видела в Пушкинском, «Болдинская осень».
Теперь будет не до театров. Остались считанные дни, так что к какому-то концу я все же приду.
Пишу, и не знаю, застанет ли мое письмо тебя в Жиздре. Я бы очень хотела, чтобы ты его получил перед отъездом, с тем, чтобы пожелать тебе счастливого пути и удачи!
До свидания.
Наташа.
P.S. Пиши. Жду.
* * * * * * * *
20.VII.72 г.
Здравствуй, Владик!
Давно я тебе не говорила этого простого – здравствуй. И вообще, ты, наверное, забыл уж, как я выгляжу. Да?
Время идет и как всегда неумолимо. Прошел уже, можно сказать, год с тех пор, как мы с тобой познакомились. Только лишь год или целый год? Этот целый год был у меня каким-то тяжелым во всех отношениях.
Ей богу, если выживу, схожу в церковь и поставлю свечку за здравие свое и всех. (Шучу. А все же ради интереса обязательно схожу).
Владик, по твоему письму у меня сложилось впечатление, что у тебя все налаживается. И на работе, и в быту, и планов полна голова. Я рада за тебя, желаю удачи!
Единственное, что меня огорчает, так это возможность видеть тебя горбатым и слепым. В профилактику этому хочу тебе посоветовать производственную гимнастику (внедри у себя на производстве. Шучу).
И так, турист, тебя заманивает Карелия и Селигер, и Ленинград в пору белых ночей. Это прекрасно. Если в Ленинград тебе действительно хочется заехать, поторопись, белые ночи почти кончаются. Ну, а если серьезно, приезжай, когда только будет возможность. Очень рада буду тебя видеть в нашем Граде-Ленинграде.
Ты спрашиваешь более подробно о моих делах. Это скучно. Ну, хорошо, пишу.
Сейчас я в отпуске с 7 июля по 17 августа. Никуда не собираюсь уезжать. Только ездила к маме на неск.дней (она опять в этом году уехала на все лето с яслями за Выборг к финской границе).
Да и тем более в этом году лето удивительное. У нас не было 57 лет такой просто тропической жары (в сравнении с нашим обычным летом). Причем температура стабильная. Да что мне тебе говорить. Такая же вещь наблюдается на большой территории, в том числе, конечно, и в Москве, и в Подмосковье. У вас, видимо, даже жарче.
В городе в жару очень тяжело, спасает только вода. Я езжу часто за город в одно уникальнейшее живописнейшее место – «Курорт». Ну, просто «кусочек юга» в лучшем виде. Финский залив, пляж, солнце – вот так частично проходит мой отпуск.
Ну и, конечно же, занимаюсь. К сожалению, эти подготовительные курсы, как ты думаешь, абсолютно никаких привилегий не дают. Вот в технических ВУЗах это дело поставлено лучше – там чуть ли не автоматически зачисляешься студентом, если занимаешься, ну и естественно сдал там какие-то зачеты на подготовительных курсах.
Ну да не беда, август покажет, что я за «темная личность».
Ты спрашиваешь, как настроение – настроение ужасное, хоть плачь. Это уж такое выражение, на самом деле я давно не плакала. Даже интересно. Наверное, видела много горя, боли и страданий, привыкла терпеть, глядя на все это, подавлять в себе. Я наверное без слез. (Шучу).
Ужасное настроение не только из-за предстоящих экзаменов (потому, как не могу сказать, что экзамен – для меня всегда праздник), а вообще в совокупности со многими ситуациями. (Ясно и просто излагаю?) Самой смешно.
В общем у меня сейчас в голове какая-то неразбериха. Вряд ли смогу написать толковое письмо, т.к. затеяла писать на ночь глядя. А сейчас уже 2-ой час ночи. Темно. Теперь ночи темнеют и прибавляются. Тихо. Слышно будто бы дыхание ночи. Доносится шум проносящихся автомобилей, такое ощущение, что они мчатся с огромной скоростью, даже откуда-то издалека слышна электричка. Все это куда-то зовет, манит. И хочется все бросить и уехать «куда глаза глядят …»
Кончаю.
Владик, напиши побыстрей. Жду.
Что у тебя нового, как жизнь, настроение? Пиши.
До свидания.
Наташа.
* * * * * * * *
27.VIII.72 г.
Владик, здравствуй!
Боже мой, как я могла так долго не писать тебе. Прошла целая вечность – месяц август.
Твое последнее письмо совсем не обрадовало меня. Что с тобой происходит, Владик? Что случилось, Владик? Как ты себя чувствуешь? Не болей! Я тебя засыпала вопросами, ответь, пожалуйста.
К сожалению, повод огорчаться у меня есть. Владик, я не поступила в институт. Экзамены сдала плохо, почти все на тройки, представляешь? После экзаменов сразу на работу. За время отпуска я так отвыкла от больницы, что вначале было просто невыносимо. Сейчас уже все нормально, увлеклась работой.
Я кончаю это небольшое письмо.
Владик, напиши. Жду.
До свидания. Наташа.
* * * * * * * *
(26.10.72)
ЛЕНИНГРАДА 219/68 24 25 19 00=
=СЕРИЯ Ж-62 БОЛШЕВО 1 МОСКОВСКОЙ
ВЛАДИК ПОЗДРАВЛЯЮ ДНЕМ РОЖДЕНИЯ
ЖЕЛАЮ ВСЕГО ВСЕГО ХОРОШЕГО=НАТАША
* * * * * * * *
(01.11.72)
Владик!
Поздравляю тебя с Октябрьским праздником. Отличного настроения тебе желаю, исполнения твоих задумок-планов, здоровья и всего доброго в этой сложной, трудной жизни.
Наташа.
* * * * * * * *
(04.01.73)
Владик, здравствуй!
Как ты живешь, как дела? Какие изменения в твоей жизни? Хочу поздравить тебя с Новым годом, с новым счастьем!!!
Пусть этот год – год 73-ий принесет тебе больше воистину счастливых, радостных дней. Удачи тебе.
До свидания.
Наташа.
* * * * * * * *
Но ни в этом, ни в следующем году мы не увиделись. До нашего следующего свидания оставалось еще долгие четыре с половиной года.
* * * * * * * *
(24.01.73)
Владик, здравствуй!
Спасибо большое за поздравление и добрые слова, я была очень рада получить твое письмо.
И вовсе я не в далеком Ленинграде, и тебя не забыла. Просто когда нет уверенности в том, что твоему письму будут рады, что его ждут, то, согласись, что в этом случае писать письмо – не совсем приятное занятие. Ну да это лирика.
Да, Владик, ты прав, Новый год – самый лучший праздник. И все же мне всегда почему-то жаль год уходящий, особенно високосный этот год, который так все ругали и ругают, сваливают все беды. А год этот был ведь необыкновенный, ну хотя бы лето – необычайно жаркое лето. И осень какая-то красивая, дачная. А зима у нас вообще интересная, зимнее одели совсем недавно. Снега почти нет, морозы начались неделю назад, а осталось ведь меньше, чем ползимы.
Ты пишешь, что многие говорят о неудовлетворенности, однообразии, скуке. Так ведь это и есть сама жизнь, ее так сказать будни. Где каждый человек должен освоиться, примериться к ее ритму. И что верно, то верно – прочувствовать на собственной шкуре.
На 73-ий год, конечно, надеюсь и я, строю планы, мечтаю. Но, к сожалению, много остается, так сказать, несбыточного. Например, мечта об институте. Ты знаешь, видимо я больше поступать не буду. Почему? Так просто не объяснишь.
Это время мне было как-то очень тяжко. Живу я, можно сказать, работой. А последнее время не было никакого интереса, все как-то одно и то же. Меня все это тяготило, я уж подумывала, а не сменить ли мне место работы. И тут мне предложили перейти в операционный блок. И ты знаешь – все заново, все по-новому и огромный интерес и желание работать. Теперь я операционная сестра, конечно не квалифицированная, пока учусь, но уже работаю самостоятельно. Мне легче, т.к. я знаю всех хирургов нашей больницы, их привычки, порядки нашей фирмы (как говорит один доктор). Не знаю, как дальше, но пока в отношении работы у меня все нормально.
Осенью, когда с ужасом вспоминала, что не поступила в институт, я старалась найти себе занятие. Пошла на вязание, французский. И ты знаешь, я очень довольна. Мне интересно, правда, свободного времени нет. Так вот я и живу. С одной стороны ведь тоже однообразно и скучно.
А бог его знает, как надо жить?
Неудовлетворенность, она ведь у нормального человека была, есть и будет. А иначе как же? Материалисты мы, батенька (смеюсь я, пришло чего-то на ум).
Спасибо тебе, Владик, за желание помочь мне, но (тяжело вздыхаю) все это ни к чему. Ты инженер, слово инженер – все звучит гордо. А раньше, раньше все звучало более гордо, была ведь большая классовая разобщенность, так сказать.
Ты, стало быть, теперь и с правами. Теперь сидишь и фантазируешь, наверное – куда бы махнуть в отпуск.
А у меня отпуск осенью. Думаю взять туристическую путевку куда-нибудь в места поинтереснее. А вообще-то хотела бы побывать на озере Байкал, на Дальний Восток взглянуть.
Владик, кажется все, что хотелось, написала. Пиши о себе, как живешь, что за проблемы у тебя, как настроение. Хорошо?
До свидания.
Наташа.
* * * * * * * *
(04.05.73)
Владик – поздравляю тебя с майскими праздниками! Май – не только обновление и возрождение природы, но и человека.
Я желаю тебе этого обновления, новых жизненных сил, красоты души. Всего доброго.
Наташа.
* * * * * * * *
(07.12.73)
Владик!
Благодарю за поздравление. Я очень рада, что получила от тебя какую-то весточку. Ты почему-то молчишь.
Поздравляю и тебя с праздником Великого Октября! Желаю всего, всего доброго.
Наташа.
* * * * * * * *
Эта открытка пришла в день моей свадьбы с первой женой. После этого мне пришло новогоднее поздравление на красивой открытке с видом на Центральный Военно-морской музей Ленинграда. Без слов.
А следующее поздравление пришло через четыре года – с новым 1977 годом. На открытке было всего одно слово – Наташа.
Этот год начался с новой интересной работы, которая привела меня в командировку в Ленинград в июне на целый месяц. Целый месяц в пору «белых ночей» с проживанием в гостинице в самом начале Невского проспекта – сказка. Я позвонил ей и с наслаждением проехался сначала на троллейбусе до Петроградской, потом на автобусе до ее дома. Воспоминания вскружили мою голову, и когда я поднялся на второй этаж, долго стоял у двери, не решаясь нажать кнопку звонка. Шесть лет прошло с тех пор, целых шесть лет. Она немного изменилась, повзрослела, похорошела. Она была одна в квартире, и в нашем распоряжении было целых три дня. Всего три дня, но это были счастливые дни. Потом она уехала в командировку, а я, досмотрев «белые ночи», вернулся в Москву.
Следующая командировка моя была в октябре, и я поселился в Сестрорецке, недалеко от того местечка «Курорт», которое мне и ей так нравилось. Осень красным и желтым шаталась вокруг, бросалась под ноги, пока мы шли от платформы к минигостинице. А небо было очень синим, и серые волны накатывались на пустой пляж. Неясная грусть висела в воздухе, и когда я разлил в бокалы вино, Наташа вдруг заплакала. Она плакала так горько и безнадежно, что я испугался. Плохое предчувствие неумолимо повисло, не давая утешить ее. Мы вышли из дома и побрели по пляжу к дубовой роще с номерными дубами, посаженными по преданию еще Петром Первым. Она уже успокоилась и даже с увлечением рассказывала мне эту легенду. Это была красивая добрая роща, и она уже не плакала, хотя глаза оставались грустными. Мы бродили по роще, смотрели на казавшиеся неестественными металлические номера на дубах, и я стал все отчетливей понимать, что моя жизнь не может оставаться прежней, она обязательно должна измениться.
В следующий раз мы встретились в гостинице на Невском, куда меня перевели, и Наташа была отчаянно смелой и веселой. А я предложил ей поехать в отпуск вместе в следующем году, и это было правильное решение. Еще неясное предчувствие грядущих перемен будоражило мое воображение, и я понял, что нужно делать дальше.
* * * * * * * *
(20.11.1977 г.)
Здравствуй, радость моя!
Как хочется тебя увидеть, поцеловать, обнять… Эти дни, точнее вечера, проведенные вместе, я была счастлива. Любовь и радость переполняли меня. Мы стали еще ближе, душевно открылись друг другу. Ведь действительно, счастье – это когда тебя понимают. Только лишь в этот раз я почувствовала, что и я тебе не безразлична.
У меня нет того жизненного житейского опыта, что у тебя. Но я чувствую, что жить тебе нелегко, много трудностей, впрочем, как и у всех. Хотелось бы, чтобы наши встречи приносили тебе радость, неприятности забывались, а неудачи отступали. Мне хочется понимать тебя, быть тебе необходимым, близким человеком.
Прошло полмесяца, довольно бурно. Прежде всего, в связи с праздниками было много работы. Выдержав это, я все же заболела, как раз на следующий день после твоего звонка. Когда мне было, в общем-то, тяжко – получила твою открытку, которая была лучше всякого лекарства. Но ты не волнуйся, на днях я иду уже на работу.
Твои цветы долго у меня стояли, напоминая о тебе. Гвоздики – мои любимые, спасибо еще раз.
Пишу тебе, а за окном льет дождь. Люблю слушать шум дождя. Ноябрь у нас пасмурный, хмурый, но теплый.
А как ты? Как настроение, дела домашние, самочувствие, работа? Пиши. Хорошо?
Целую тебя и твою колючую бороду. До свидания. Наташа.
* * * * * * * *
(25.12.1977 г.)
Здравствуй, Владик!
С наступающим Новым 1978 годом! Целую тебя!
Желаю счастья, здоровья, удачи! А этот милый дед Мороз, подняв палец вверх, говорит тебе: «Да сгинет год старый, а с ним и все горести-неприятности. Да наступит год Новый, счастливый, год надежд и удач».
Скоро Новый год. Самый необычный, самый долгожданный праздник. Всегда ждешь какого-то чуда. А новый год начинаешь какая-то обновленная, полная надежд и интереса к жизни.
В полночь, когда прогремят куранты, я выпью за тебя бокал шампанского (непременно сладкого) и мысленно обращусь к деду Морозу, чтоб наши планы об отпуске свершились в наилучшем виде. Но здесь есть одно «но». Просьба должна быть мысленной и одновременной, т.е. с твоей стороны тоже, после боя курантов. Договорились? Я фантазер, ну да это не беда.
Очень, очень рада твоим звонкам, после которых отличное настроение и глупая улыбка.
Декабрь. Зима. Буквально не вижу белого света. Иду на работу – темно, возвращаюсь – темно. Дни короткие и суетливые. Зато, какие чудесные зимние вечера, сколько времени для дел и раздумий.
Ура! День прибавляется, стало быть, скоро весна, а там и … лето. Значит право выбора маршрута за мной? Прекрасно! Но в голове у меня пока ничего определенного. Впереди еще тьма времени, решим. Да?
Еще и еще раз сожалею, что нет возможности тебя видеть.
Вот этот новогодний гном должен принести тебе новогодние подарки, хорошее настроение (ты ведь уже улыбаешься?), здоровье, счастье.
Целую тебя …
До свидания.
Наташа.
* * * * * * * *
Но следующее письмо пришло только через четыре месяца. Написанное быстро, небрежно, поперек первомайской открытки. Вот оно.
* * * * * * * *
(28.04.1978 г.)
Владик!
Поздравляю тебя с Первомаем и с наступающим праздником – днем Победы! Целую тебя и хочу пожелать здоровья, счастья, успехов!
У меня все нормально, уже работаю. Я, конечно, надеюсь на лучшее, не хочу нарушать наши планы, но, видимо, в поход пойти не смогу. Пока ничего определенного.
Как ты? Что нового? Как настроение?
Всего доброго.
Целую.
Наташа.
* * * * * * * *
В поход пошел я один с незнакомыми людьми. Это был отличный в меру трудный и опасный поход среди дикой необжитой природы. Трудности сплотили нас, я чувствовал себя на своем месте и жалел, что не было Наташи. До этого наши встречи были необыкновенно романтичными, и нам не хватало общения на обыкновенном бытовом уровне. Умело найденное, оно рождает легкость и непринужденность в отношениях. Если бы она была там, и мы вместе ходили по таежным тропинкам, мы сдружились бы крепко, и я был уверен, что там она была бы на высоте. Я думаю, что у костра, в палатке и на плоту под непрерывным дождем образовались бы такие привязки, которые навсегда. Я и теперь так думаю. Но ее отговорили близкие ей люди, которые – им казалось – хотели ей только добра.
* * * * * * * *
(11.11.1978 г.)
Здравствуй дорогой мой!
Очень была рада твоему звонку. А я уже подумала, что ты забыл меня.
Ну почему, почему ты живешь в Москве? И видимся мы с тобой раз в пять лет? А? Что скажешь, скептик? Ты бы мне сейчас начал деловито, размеренно что-то говорить, объяснять. А я, посмотрев в твои глаза, поняла бы, что ты не веришь в то, о чем говоришь, хотя и прав.
Мне вообще кажется, что ты относишься к людям, к их чувствам, мыслям, поступкам недоверчиво. Вот видишь, какой я фантазер?
Вчера ты мне звонил, и голос у тебя был какой-то грустный и озабоченный. Видимо что-то и в Жиздре случилось? Как твоя мама, сестра? Как съездил? Как твоя дочка Марина, поправляется? Надо верить и надеяться только на лучшее (я всегда себе так говорю, и ты знаешь, иногда помогает).
Жиздра. Всякий раз, когда я слышу о ней или вспоминаю, мне только стоит закрыть глаза, и я ясно вижу, как мы с тобой возвращаемся с речки через березовый бор, целуемся, и у меня падает книга. Даже помню какая: «У озера» - Панаев и Некрасов. Вот сейчас на твоем лице скептическая улыбка, да? А мне все равно, а тогда и тем более было все равно – ведь я тебя очень любила, страшно была влюблена. И что странно, с самого начала я знала, представь себе, знала, что все будет очень нескладно, сложится все так, как есть. Ведь я даже боролась с собой, понимала, что ты не тот человек и не любишь меня. Но, боже мой, как слаб человек. В то лето ты уехал первый и обещал меня встретить в Москве, и ты встречал, только я не подошла к тебе, мне стало страшно. Я это чувство неотвратимой беды так ясно помню и ощущаю, как вчера. И все же сила любви велика, она как костер притягивает бабочек, на котором они моментально сгорают. Вот так и я в тот же день была у тебя в общежитии.
Теперь обо всем я говорю спокойно. Время лечит.
Я считаю, что моя любовь – драгоценный подарок в моей судьбе, счастье, стимул в жизни. Сетую на судьбу, что однолюб. Ну да думаю, что когда-нибудь решусь иметь свою семью.
Ты извини – за воспоминания и возможно грустные мысли. Сейчас тебя развеселю. Посылаю тебе смешную фотографию, посмотри на нее – ты улыбаешься? Ну, вот видишь. Мы с тобой здесь гуляли как-то в белую ночь, это на Каменном острове. Там очень много смешных фигур из дерева.
Я, наверное, сентиментальный человек, но хочу иметь твою фотографию. Пришли мне ее, хорошо?
Домой ты мне не звони, только на работу (в этом месяце 25 или 29), а лучше напиши-ка мне большое письмо, только не на домашний адрес, а лучше так: г. Ленинград, П-343, до востребования. Договорились? Так я жду.
До свидания. Целую.
Наташа.
* * * * * * * *
(26.12.1978 г.)
Владик!
С наступающим тебя Новым Годом!
Счастья тебе, исполнения желаний, здоровья!
Всего доброго, Наташа.
P.S. Твое письмо получила, отвечу, когда будет, что написать.
* * * * * * * *
С 1 января 1979 года мой развод с женой стал неизбежен и оказался гораздо более тяжелым, чем я представлял. После долгих мытарств я, наконец, снял себе комнату. Соседями моими была пожилая супружеская пара, которые постоянно дрались между собой. Это не мешало им вместе пить дешевый портвейн и веселиться, после чего они опять дрались. Я их разнимал, и незаметно, почти по Хэмингуэю, моя жизнь стала полной опасностей и всяких приключений. К тому же постоянный спутник разведенных – нищета – действовала угнетающе. Я понял, что надо начинать с нового чистого листа. Я позвонил Наташе. Она написала мне.
* * * * * * * *
(17.04.1979 г .)
Здравствуй, Владик!
Я думала, что не буду тебе больше писать, как говорится «с глаз долой, из сердца вон». Но твой звонок и развод (?... Не верю почему-то) как-то все во мне всколыхнул.
Вот ты никогда не был искренен со мной и сейчас, почему ты не напишешь, а ждешь письма от меня? Я не знаю твоей жизни, но мне кажется, что ты одинок и тебе тяжело. Только не замыкайся в себе, ради бога не начни пить, не считай себя несчастным, неудачником, а всех виноватыми. Найди в себе силы, надо все пережить, время лечит. Поверь.
Я не помню, но кто-то хорошо сказал, что «самое главное мы должны постичь только ранами собственного сердца». И «только тот, кто страдал, способен умудриться душой».
Напиши мне, пожалуйста, о твоей жизни, хорошо?
О себе писать вроде бы и нечего, все как обычно. Замуж не вышла. Моя любовь к тебе мешала мне в этом. Заметь, не ты, а именно моя любовь. Сейчас же, я в этом уверена, любить не главное, главное, чтобы любили тебя, иметь семью и любить ребенка. В этом меня убедила жизнь. Так что думаю, что с такими мыслями мне легче выйти замуж, правда, мне уже 28. Просто кошмар, время летит. А на ум приходят слова из песни Аллы Пугачевой (очень её люблю) «судьба прошу, не пожалей добра …»
Владик, у меня к тебе просьба. Если ты не любил и не любишь меня, если нет и не было этого чувства, то прошу, не пиши и не звони мне. Мне все это больно переживать, не хочу.
Ну, вот и все.
Жду от тебя искреннее письмо, и фотография за тобой.
До свидания.
Наташа.
* * * * * * * *
«Ну вот и все». Странно, но еще более меня поразили слова: «я так её – Пугачеву - люблю». Я Пугачеву не любил. В этих четырех словах я вдруг увидел пропасть. О чем я буду с ней разговаривать? «Арррлекино, арррлекино!...». Слой этих людей был мне чужд, раздражал. Ну, хорошие люди, не спорю, но мысли, дайте мне новые свежие мысли, среди этой беспощадной благоразумной глупости я зверел! Не то, не так и не о том! А эта маленькая пропасть, незаметная издали, не преодолима при долгом и близком общении. И хотя всего через три дня я получил другое письмо, мне показалось, что первое было более искренним. Я написал ответ, который был резок и не справедлив. Начиналась полоса невзгод – я это чувствовал. Прочь сентиментальную дурь и истории со счастливым концом. Черная полоса, так черная, как квадрат Малевича, без полутонов. Она продлится долгие десять лет.
* * * * * * * *
(20.04.1979 г.)
Здравствуй, Владик!
Отправила тебе письмо, а чувствую, не то я тебе написала. У тебя, мягко говоря, неприятности, а я с извечными вопросами «любишь-не любишь». Пойми меня и не обессудь. Напиши мне, как у тебя, что? Где живешь? Мне жаль твою дочурку Марину, сколько ей уже? Как себя чувствуешь, как настроение? Только не сникай.
Какие строишь планы? Бываешь ли в Жиздре?
Напиши, я жду.
До свидания. Целую.
Наташа.
P.S. У нас опять зима. Холодно, снежно, сильные ветры. Мерзнем на улицах и в квартирах. Когда же весна? Как хочется тепла, солнца, зелени.
* * * * * * * *
Как я себя чувствовал? Как бык, которому дали красной тряпкой по морде. Скачет он грубо, прямо, опрокидывая встречных и поперечных. И не спрашивай зачем. Не знает бык.
* * * * * * * *
(15.07.1979 г.)
Добрый день!
Письмо твое я получила давно и фотографию тоже, спасибо. Ты не совсем прав, Владик, ну да это уже не важно.
О себе ничего интересного сообщить не могу. Как ты? Когда и где отдыхаешь? В Ленинград не собираешься? Как настроение, работа, личная жизнь?
Напиши мне письмо, хорошо? До августа можешь писать мне домой.
Пока все. До свидания.
Наташа.
* * * * * * * *
Это было самое холодное письмо, и оно стало последним. «Ты не совсем прав, Владик, ну да это уже не важно». Вот и все, потому что «это» уже не важно. Простая последняя точка.
Хотя нет, не все. Продолжение спустя много лет все-таки последовало, хотя и без писем.
Первого января 1984 года я вылетел в командировку в Красноярск. И хотя это был праздничный день, я был рад. Монотонная, изматывающая своим однообразием и скукой жизнь заканчивалась. Москва – сильно закомплексованный город, где каждый играет свою роль, навязанную бесконечным безликим движением голов, рук, ног, шарфов и туфель. Провинция хоть не так утомляет. В клетке моего существования наметилась дыра, через которую можно было удирать хотя бы на время. И появились, приятели, которые тоже не очень любили Пугачеву. Что я прицепился к легендарной певице? Она всего лишь вершинка того гигантского айсберга пустоты и лицемерия, образовавшегося на нашей одной шестой части суши. В блеске этих несчастных «звезд» сколько всего хорошего искорчилось и погибло.
Вскоре командировочные дороги привели меня в Ленинград. Мысль позвонить Наташе пришла не сразу, но навязчиво. Некоторое время я ее отбрасывал, но искушение победило. Однако что ей сказать, о чем говорить? Столько времени прошло, и вдруг не она подойдет к телефону – кого спрашивать, Наташу? Ведь я даже не знаю ее отчества. Но пальцы уже набирали знакомый номер. Послышался женский голос, я его не узнал, начал что-то сбивчиво объяснять, не назвал себя, дескать, давно не звонил, не знаю, живут ли по-прежнему тут, повисло молчание, я уже думал положить трубку, как вдруг услышал знакомый тихий голос:
- Здравствуй, Владик!
У нее все нормально, вышла замуж, есть сын. Муж – бывший сосед по лестничной клетке, инспектор. Родители умерли, живут они втроем в этой квартире. Жизнью – она запнулась – довольна, работает там же, привыкла. Так – все хорошо.
У меня потеплело на душе. И знакомый голос, и то, что у нее все хорошо, ладно. Значит, я был прав, не нужно было мне вмешиваться в ее судьбу, и, слава богу, что все так убедительно хорошо закончилось. Я попросил разрешения ей иногда позванивать, и она спокойно сказала:
- Звони.
Эта дружеская беседа убедила, что моя судьба начала благоволить ко мне. Она подняла градус моего существования, и лучшего итога нашим отношениям нельзя было и пожелать. Что ни говори, а в душе я сильно боялся какого-либо несчастья для нее, тем более связанного со мной.
И я звонил еще несколько раз, стараясь не быть навязчивым. Но в году 1986 спросил:
- Наташа, а можно тебя увидеть?
Она как-то запнулась, но потом сказала:
- Можно.
Признаться, с волнением подходил я к знакомой двери. Дверь новая, обитая черным дермантином с изящным рисунком из вставок и фигурных шляпок гвоздей, выглядела очень солидно. Я долго не мог нажать на красивый звонок, очень не похожий на тот, десятилетней давности. «Что толку, нажимать, - как бы говорил мне звонок, - видишь, как даже я изменился».
Дверь открылась. На пороге стояла Наташа, у ног ее терся большеголовый мальчуган, исподлобья поглядывая на незнакомого дядьку. Она похудела, похорошела. Глаза стали более глубокими, материнскими. За ее спиной виднелась комната, обставленная с любовью и женским старанием к бытовым мелочам. Я увидел стол с большой по той моде хрустальной вазой, цветы и светлые легкие необыкновенно красивые шторы. Они слегка шевелились от ветерка. Все в квартире дышало спокойствием, уютом, достатком.
Мы смотрели друг на друга и молчали. И все наши встречи, письма, радости и невзгоды, ожидания и надежды и сказанные и несказанные слова – все сконцентрировалось в этом коротком молчаливом обмене взглядами. Я первый не выдержал напряжения:
- Ну, я пойду.
Она кивнула и улыбнулась своей прежней виноватой улыбкой.
Выйдя из подъезда, я долго смотрел на красивые, очень понравившиеся мне шторы в ее окне. Это был уже другой пароход, и он уплыл безнадежно далеко.
А года через два, позвонив ей, я признался, что развожусь и со второй женой. «Видимо, не судьба, - сказал я, имея в виду свою способность к семейной жизни. Вот видишь теперь, как хорошо, что мы с тобой не поженились. А то бы все это на твою голову, представляешь?». «Ты не прав,» - тихо-тихо сказала она. «Прав, прав, - кричал я в трубку, - у тебя теперь все отлично, я же видел». «Да,» - сказала она. Видимо, я все-таки очень хотел услышать это «да». Все правильно, и она это заслужила. Так мне казалось.
Потом наступили лихие 1990-е. Люди, работы, профессии, рубли, доллары, переставшие быть экзотикой, должности от рядового инженера до генерального директора, стремительные взлеты и беспощадные падения. Не помню, звонил ли я ей в то время. Наверное, звонил, и мы разговаривали по пустякам.
Ранней осенью 2005 года я ехал по новенькой дороге из Кронштадта в Ленинград. Слева открывался отличный вид на Финский залив с мягкими очертаниями тоненькой береговой линии, украшаемой разной степенью желтизны невысоких деревьев. Легкий ветерок поигрывал маленькими волнами, все дышало безмятежностью, и только один далеко вдающийся в залив мыс был невозмутимо зелен.
- Что это за мыс? – спросил я спутника. – Какой гордый, даже желтеть не собирается.
- Это Дубки, парк в Сестрорецке, там дубы, которые еще Петр посадил. Они дольше всех стоят зелеными.
И я вдруг вспомнил, как мы гуляли среди этих дубов, так отчетливо и зримо, как будто это было совсем недавно, вчера, и не было этих уже восемнадцати прошедших лет.
- Подбрось-ка до Сестрорецка, - сказал я.
Я шел по тропинке среди могучих дубов, на которых на цепях висели номера. Парк за эти восемнадцать лет только помолодел и похорошел. Стараясь угадать те старые тропинки, по которым мы бродили, я вышел к побережью со стороны Курорта. Слева волны, такие же маленькие и ленивые накатывали на песок, справа тянулись однообразные, как в тюрьме, заборы – признаки повышенного благосостояния. Каким же непуганым дураком надо быть, чтобы получив дачу на самом берегу моря, отгородиться от него глухим трехметровым забором.
Я вытащил сотовый телефон и набрал наташин номер. Связь была неважная, я что-то кричал про «давно не звонил» и, наконец, услышал знакомый голос:
- Владик, ты что ли?
- Ой, Наташка, привет! Это ты? А я в Ленинграде, на станции Курорт. Помнишь, как ты меня сюда привезла? А я помню. Как жизнь?
Она сказала, что «жизнь так себе, идет помаленьку, работа, дом…». Я ответил, что у меня тоже и с дочкой наладилось, и внучка уже большая. В конце, вспомнив большеголового мальчугана, спросил, надеясь услышать любовное, материнское об успехах сына:
- А как сын?
- Его нет. Умер.
- Как? – я был ошарашен, и не знал, что сказать. Я хорошо представлял, что для нее значил сын. – Когда?
- Скоро год.
- Ой, Наташ, это же беда… это беда…
И ничего, кроме этих дурацких слов я не мог сказать. Предлагал ей какую-то помощь, но какая помощь, что я мог сделать. И зачем я сказал про беду, она уже ходила рядом.
В следующий раз на мой звонок никто не ответил.
Потом опять никто не взял трубку. Странно, думал я, такого невезения еще не было.
Наконец, на очередной мой звонок откликнулись. Я попросил позвать Наташу.
- Тут таких нет! - прокричал веселый женский голос. В телефоне слышалась громкая музыка, возбужденные голоса, чувствовалась, там шла веселая пьянка. Может они сдали квартиру, а сами уехали на дачу?
Потом в этом районе сменились номера телефонов. По новому номеру тоже никто не подходил.
Наконец, уже в 2009 году я решился поехать без звонка и, если окажусь не к месту – вспомнилось: «паразит ты!», - как-нибудь выкручусь. Поднявшись на второй этаж, я обомлел: двери, поразившей меня своей ухоженностью в то время, не было. Была старая, ободранная досоветская дверь без опознавательных знаков. Номер квартиры был выдран, звонок оторван, вместо него торчали голые провода. Многочисленные вмятины указывали на то, что в нее часто били ногами. Я несколько раз проверил, да на том ли я этаже нахожусь. Я стоял в замешательстве, когда услышал за дверью легкий шорох. Постучал вежливо – шорох замер. Но я чувствовал, что в квартире кто-то есть. Тогда постучал громче и настойчивей. Дверь приоткрылась, из-за нее выглянула молоденькая женская головка.
- Извините, как мне найти Наташу? – спросил я.
- Проходите, - нерешительно сказала она.
В комнате, куда я вошел, ничего не было. Ни занавесок на окнах, ни стола с вазой и цветами, ни даже единого стула. Стояла лишь одна старая тахта, ободранная и жалкая. На ней сидел одутловатый мужчина неопределенного возраста.
- Наташа, - сказал он, - это моя жена. Она умерла.
- Как? – я вскрикнул, как от удара. – Умерла? Когда?
- В 2007 году, - сказал он угрюмо. – Она заболела. Она как-то опустила руки, не сопротивлялась. И умерла. А это моя новая жена.
Я был потрясен и только нелепо бормотал: «Как жалко…, как жалко…, как жалко». И все смотрел, узнавая и не узнавая «эту» квартиру, которая так чудовищно изменилась.
Уходя, я оглянулся на «ее» окно. Пустым бездонным проемом смотрело оно на улицу. Было холодно и страшно.
Судьба, эта злобная старуха, нашла таки способ разрушить ее казалось спокойную хорошую жизнь одним точным, непреодолимым ударом. Она мечтала о счастье, об этом мечтали ее близкие, ее мать, когда говорила «паразит ты!», и я, когда мы были вместе и потом, когда писал письма.
И вот ее нет. Осталась стопка писем, которые никому, кроме меня, не нужны. Они, эти беспомощные бумажки, словно тянутся к ныне живущим – возьмите нас, прочтите нас. Но время бежит, и мы бежим, и иногда так хочется остановиться. Но для чего, зачем? Зачем… зачем… зачем…