падение вавилона

Андрей МОЛЧАНОВ

 ПАДЕНИЕ   «ВАВИЛОНА»

Роман

ПРОЛОГ

Совершенно секретно.
Строго предназначенному адресату.

Исходя из Ваших последних оперативных рапортов, можно утверждать, что круг агентуры главного противника, получивший доступ к стратегическим и тактическим материалам, касающимся операции "Вавилон", полностью выявлен и нейтрализован.
Однако ознакомление с подробной служебной запиской контрольной службы, курировавшей операцию, выявило серьезную погрешность в реализации приказа по устранению второго, вспомогательного звена резидентуры противника, также причастного в результате своей разведывательной деятельности к информации по исполнению долговременной акции "Вавилон".
В частности, обращаю Ваше внимание на агента-нелегала противника Олега М., в течение шести лет действовавшего на территории США под известными Вам именами и в настоящее время проживающего после выполнения задания на территории СССР.
Прошу немедленно принять меры по нейтрализации данного лица, несмотря на очевидную сложность такой задачи. Необходимость же ее срочного и безусловного исполнения диктуется, прежде всего, информационной осведомленностью вышеупомянутого агента противника по следующим вопросам:
1. Концепция операции "Вавилон".
 2. Первоначальная ключевая фигура в исполнении операции и кандидаты на ее последующее замещение, соответствующие переменам глобальной оперативной обстановки.
3. Подробности вербовочных контактов нашей службы с главным исполнителем операции, включающие эпизоды 1976 года на территории Италии.
4. Актуальная агентура влияния.
 5. Перспективная агентура влияния.
6. Тактика перестановки агентуры и схемы ее поэтапного вывода из операции.
7. Методы провоцирования внутренних конфликтов среди агентуры, способствующих нестабильному положению участников операции в законодательных и исполнительных структурах власти.

Учитывая всемирную значимость операции "Вавилон" в ее принципиальном влиянии на судьбу существующей цивилизации, предостерегаю Вас от повторения ошибок, подобных допущенной в отношении Олега М., что позволило опытному и информированному агенту врага не только получить сведения о ходе секретнейших политических и разведывательных мероприятий, но и уйти с ними на собственную территорию.
Об исполнении приказа доложить незамедлительно.

"ПЕРВЫЙ".

Совершенно секретно.
"ПЕРВОМУ".

Во исполнение Вашего приказа, связанного с нейтрализацией на территории противника известного Вам лица, докладываю:
Специальная агентурная группа в качестве оптимального варианта для совершения акции избрала тщательно спланированную автомобильную катастрофу.
С сожалением вынужден констатировать отрицательный конечный результат действий группы в его "техническом" аспекте.
Искомый объект, управлявший автомобилем, в итоге аварии получил лишь незначительные телесные повреждения, хотя остальные лица, находившиеся рядом с ним, погибли на месте.
Однако, несмотря на неблагоприятный исход операции, дальнейшими усилиями агентуры создана ситуация, при которой объект осуждается в порядке уголовного преследования за совершение дорожно-транспортного происшествия в нетрезвом состоянии на длительный срок, с отбыванием его в исправительно-трудовой колонии для гражданских лиц.
Создавшееся положение может характеризоваться как итог выполненного задания, чему соответствуют следующие обстоятельства:
А. С абсолютной достоверностью выяснено, что доклад Олега М. по инстанциям в отношении операции "Вавилон" носил характер общий и приблизительный, как и предполагалось нашими аналитиками, утверждавшими, что состав агентуры влияния и личность главного исполнителя операции "Вавилон", твердо обеспечивают авторитетностью своего положения закономерные опасения агента, как в целесообразности объективного рапорта, так и в отношении конъюнктурных позиций своего руководства.
Б. Для вступления в доверительный контакт с ключевыми фигурами в государственном управлении агенту необходимо значительное количество времени, чтобы убедиться в непоколебимых патриотических позициях, занимаемых в настоящий момент данными лицами, а помимо того, потребуется и всесторонняя оперативная поддержка по обеспечению конфиденциальности подобного контакта.
В. Настоящее нахождение Олега М. под стражей ни в коей мере не способствует проявлению им сколько-нибудь активных действий, а приговор суда, несмотря на ощутимые попытки давления со стороны спецслужб, предполагается максимально суровым.

ВЫВОДЫ:

1.  Нейтрализация агента противника принципиально завершена.
2. Решение суда и дальнейшее препровождение осужденного для отбывания наказания в ИТК обычного типа находится под контролем.
3. Проведение каких-либо дополнительных мероприятий в отношении объекта, во-первых, излишне, во-вторых, способно привлечь внимание покровительствующих ему лиц из генералитета КГБ, а в-третьих - спровоцировать объект на непредсказуемые действия.

"ЧЕТВЕРТЫЙ"

Совершенно секретно.
 Строго предназначенному адресату.

Выражаю крайнее неудовольствие, считая выполнение задания по нейтрализации известного Вам агента противника принципиально! - незавершенным.
Согласен выждать необходимое для проведения повторной акции время.
Приказываю провести акцию на месте отбывания объектом срока назначенного ему наказания.
Неукоснительное исполнение приказа жестко и однозначно диктуется долговременностью и разноплановостью операции "Вавилон", а также ее чрезвычайной важностью для судеб мира, что настоятельно рекомендую Вам уяснить во избежание недоразумений.

"ПЕРВЫЙ"


Темно-синяя купель океана, простертая в солнечную бесконечность, словно качнулась под крылом заходящего на посадку самолета, чья серая тень скользнула по густой поросли пальм и черному вулканическому туфу прибрежных скал как бы внезапно вынырнувшего из водных пучин острова.
Джошуа Паркер сошел с трапа самолета, снисходительно оглядев представшую его взору идиллическую картину местного курортного захолустья.
В вышине сияло безмятежное тропическое солнце. У терминала прибытия, напоминавшего размерами и архитектурой фермерский сарайчик, стояли джипы-уродцы с открытым верхом - образца времен Великой депрессии.
Подхватив спортивную сумку, составлявшую весь его багаж, Паркер двинулся к стойке иммиграционной службы.
Чиновник в красной форменной безрукавке с уважением принял в руки синюю книжечку американского паспорта.
- Бизнес, туризм? - спросил заученно.
- Туризм, - небрежно проронил Паркер, хотя на языке вертелось правдивое - "бизнес". Однако о роде его бизнеса здесь, на Сейшельских островах, знать чиновнику категорически не следовало.
Страничку паспорта, предназначенную для виз, увенчал голубой округлый штемпель с датой прибытия и надписью поверх даты: "Seychelles".
- Я могу идти?
- Если у вас нет ничего, что бы вы хотели предъявить таможне...
- Ничего.
- Желаю приятно провести время, сэр!
Через считанные минуты Паркер, с интересом оглядываясь по сторонам, катил на такси к отелю, где зарезервировал номер.
Узкая дорога с левосторонним движением тянулась вдоль побережья, круто взбираясь в гору.
Мелькали лачуги со стенами из переплетенных пальмовых листьев, примыкающие к ним загоны для скота; порою виднелись уютные коттеджи с зеркальными окнами, утопающие в изумрудной тропической растительности; кладбища со зловеще-белыми тонкими крестами, оплетенными лианами...
Паркеру внезапно подумалось, что не хотел бы он лежать дохлым здесь, в выдолбленной киркой гранитной яме, присыпанным сверху коралловым песком... Хотя какая разница? И уготовленное ему вскоре нью-йоркское кладбище, протянувшееся до горизонта громоздящимися друг на друга надолбами надгробий, ничем не лучше по сути своей этого погоста на затерянном в океане острове...
Он скрипнул зубами.
Проклятый вирус, сжирающий плоть! Где же он все-таки умудрился подхватить его? Может, у какой-нибудь давно забытой девки, ведь, сколько их было... А может, у стоматологов... Теперь уже трудно вычислить отправную точку того кратчайшего пути, что ныне прямиком ведет его к могиле. Да и к чему вычислять?
Есть факт. И с этим фактом надо как-то дожить. А как дожить - известно. В ладу со своей высокооплачиваемой профессией, раз; а два - пригласив составить себе компанию в аду всех, кого только возможно...
Многие уже получили это приглашение, многие... Кое-кто, правда, еще и не подозревает о нем, не уведомлен, так сказать... Не заглянул в свой почтовый ящичек, ха-ха!
Паркер усмехнулся удовлетворенно, кривя губу. Что же... Это его хобби. Тренинг. А может, и продолжение работы. В любом случае он оказывает услугу аду, которому служит всю жизнь. Служит планомерно и без сомнений. А потому он, Джошуа, способен рассчитывать и на привилегии в тех мирах, что его ожидают... Он не из тех - слабеньких, грешащих и кающихся, мечущихся между искушением и праведностью, алчностью и бессребреничеством...
Он сделал свой выбор.

 
Отель назывался "Plantation Club". Его приземистые бунгало тянулись по краю подковы широкой бухты, отчерченной от океана ровной полосой белой пены, что обозначала невидимый риф.
За рифом начиналась синяя пропасть глубокой воды.
Сунув пластиковую карточку-ключ в паз замка, Джошуа вошел в номер - светлый, просторный, с огромным, до пола, окном, где виднелись близкие прибрежные пальмы и голубая океанская ширь.
На широком подстриженном газоне, разбитом вдоль фронтальной стороны отеля, в изобилии валялись перезрелые мохнатые кокосы.
Он набрал телефонный номер города - столицы островов Виктории, располагавшейся в получасе автомобильной езды от гостиницы.
Ответил женский голос. Произнеся пароль, Паркер незамедлительно услышал надлежащий отзыв.
Встречу со здешним помощником по проведению операции, назначили через два часа в центре города.
Джошуа надел плавки, халат, пляжные пластиковые шлепанцы и вышел из номера, направившись к небольшому ресторанчику, расположенному у бассейна.
Хотелось окунуться в океан, но, предупрежденный об обилии морских ежей, барракуд и скатов, а также о кусках кораллов, волочащихся вслед за волной и увечащих ноги купальщиков, он решил не рисковать, удовлетворившись бассейном: любая травма могла стать препятствием в предстоящей работе.
Подзаправившись жесткой говядиной, сдобренной местным экзотическим соусом и, запив низкокачественное по своим вкусовым данным, однако шокирующе дорогое блюдо импортным немецким пивом, Джошуа, скинув халат, погрузился в бассейн.
Тот, кто был ему нужен - полный мужчина в темных очках, с рябоватым лицом, - сидел за столиком у края бассейна, в окружении двух блондинок, повествуя им, судя по выражениям лиц собеседников, нечто забавное...
Поодаль томились три типа с мрачными, дегенеративными физиономиями - охрана.
Джошуа улыбнулся. Нет, все-таки, этот русский - идиот. Притащить сюда, на Сейшельские острова, эти центнеры мяса, думая, что оно способно его защитить...
Впрочем, остается лишь позавидовать ребятам: им выпало на дармовщинку прокатиться на курорт - вероятно, в последний раз в жизни... А может, и нет. Как ляжет карта. Их или его, Джошуа.
Итак. Сейчас предстояло совершить выбор: либо начать игру немедленно, либо - повременить.
"А что даст выжидание времени? - подумал он. - Вот он - самый подходящий момент - нейтральный, неосложненный никаким надуманным предлогом для знакомства..."
Он подплыл к краю бассейна. Непринужденно обратился к компании:
- О, я слышу русскую речь... Неужели вы сподобились добраться и до Сейшельских островов с вашими перестройками и демократией?
Паркер знал восемь языков. На русском говорил бегло, хотя и с заметным акцентом.
Человек с рябым лицом небрежно спросил:
- А откуда, позвольте узнать, русский язык столь хорошо знаком вам?
- Я американец, но мама родом из России... Так что рад увидеть здесь, на осколке Африканского материка, соотечественников предков.
- Хотите выпить? - Рябой кивнул на столик, густо заставленный полными и пустыми бокалами с напитками - как крепкими, так и безалкогольными.
- А... с удовольствием! - Паркер, подтянувшись на облицованном кафелем парапете, легко выскочил из воды. - Но заказываю я!
- Какая разница, кто... - с небольшим раздражением передернул плечами рябой.
- Символическая, - сказал Паркер, представившись тем именем, что было проставлено в актуальном на сей момент паспорте: - Майк Дуднев! - Мельком он взглянул на охранников - с невозмутимостью перекормленных бегемотов созерцающих сцену знакомства.
Их, охранников, не интересовал этот сорокалетний американец в плавках, бойко болтающий на их родном языке; какая могла от него исходить угроза? В их умах роились иные стереотипы: крадущиеся к дверям злоумышленники с бомбами, наемные убийцы в подъездах с автоматами под полой, снайперы в чердачных оконцах... Нет, в принципе ребята мыслили правильно и знали, как держать первую линию обороны, но вот как вторую и сто вторую, лишь в общих чертах...
Свою профессию Паркер обозначил согласно выработанной легенде: хиропрактор, обучавшийся в Тибете.
Рябого, именовавшегося Сергеем, мучил остеохондроз, лечил его известный английский врач традиционными методами, лечение не помогало, и, учитывая склонность пациента ко всякого рода мистическим процедурам, аналитики ЦРУ порекомендовали Джошуа сыграть именно на этом моменте, снабдив его подробными фактами об установленных недомоганиях интересующего объекта. Что Джошуа и элегантно проделал, вызвав своей проницательностью восхищение как у Сергея, так и у блондинок, тотчас же напросившихся заодно продиагностировать и их.
Дамам Джошуа, естественно, не отказал, тем более, подобная их реакция была заранее учтена, а все их прошлые и настоящие хвори он также знал досконально.
Одна из блондинок, представленная ему сестрой блондинки иной, являлась любовницей Сергея. Иная же блондинка была законной женой, сознательно решившей уступить любвеобильному мужу в вопросе двойного брака и прекрасно, по данным Джошуа, уживающаяся с его наперсницей.
Что говорить, семейка Паркеру досталась в разработку занятная. Впрочем, чего только он, знаток зла и порока, не видел и не испытал в своей жизни; он - полиглот, спортсмен, медик, историк, психолог и - убийца...
Многогранность же его разносторонних специальностей определялась единственным, конкретным статусом агента Центрального разведывательного управления.
Через полчаса Джошуа и Сергей болтали с непринужденностью старых приятелей, попивая ледяной джин с тоником.
Темы разговора со всеми промежуточными связками были выверены, у русского невольно зарождался интерес и расположение к незнакомцу, и Джошуа оставалось лишь холодно фиксировать адекватность предвосхищенных в теории реакций собеседника и его спутниц, с реально достигнутыми.
- Прошу прощения... - Паркер взглянул на часы. - Мне пора ехать за женой, она ждет меня в городе...
- У вас здесь жена? Очень хорошо! - отозвался Сергей. - В семь часов вечера ждем вас в своем номере.
На сем Джошуа откланялся.
Возвращаясь в свои апартаменты, он с одобрением вспомнил о коллегах, готовивших операцию. Ребята все просчитали правильно. Во-первых, жена. То есть, напарник, играющий таковую роль. Весьма необходимый аксессуар. Отдыхать на Сейшельские острова, где бытовал известный консерватизм в укладе жизни, приезжали, как правило, семейные пары, и одиночки смотрелись здесь белыми воронами.
Во-вторых... Да что там, во-вторых! Ему выдали даже "ролекс" с корпусом, усыпанным бриллиантами, ибо этот русский был склонен судить о достойном его собеседнике в немалой степени по мишуре, собеседнику сопутствующей, и на часах Паркера взор Сергея останавливался, как тот подсчитал, семь раз...
Вот же - туземец, хотя и мультимиллионер...
Арендовав в отеле "Тойоту" с кондиционером, Джошуа покатил в город. Впрочем, городом, в американском или в европейском смысле этого слова, столицу данного островного государства можно было назвать едва ли. Скопище лачуг с деревянными ставнями одинаково блеклого малинового цвета, считанные кирпичные здания вокруг центрального перекрестка с установленной на нем миниатюрной копией лондонского Биг-Бена, неряшливо, с потеками окрашенной тусклой серебристой эмалью. И самое респектабельное и высокое здание столицы - Центр культуры США с реющим над ним звездно-полосатым стягом...
"Жена" - она же связник с резидентурой, наверняка изнывающей от безделья и скуки в этом кораллово-тропическом земном раю, встретила его в условленном месте, неподалеку от архитектурной пародии на лондонскую достопримечательность, воздвигнутую здесь ностальгирующими переселенцами из Старого Света.
Брюнетка лет двадцати пяти, хорошо сложенная, несколько замкнутая.
- Нам придется жить в одном номере, - сказал Паркер, укладывая в багажник машины ее сумку.
- Знаю. Кровати, надеюсь, раздельные? - спросила она с ледяной интонацией.
- Я вам неприятен? - чарующе улыбнулся Джошуа.
- Приятны весьма. Но не настолько, чтобы с вами спать, - прозвучал нелицеприятный ответ.
- Не настаиваю. - Он повернул регулятор кондиционера на полную мощь. - К тому же, надеюсь, вам не так уж долго придется терпеть мое общество. Я уже сегодня вошел в контакт с объектом и приглашен вечером к нему в гости. Вместе с вами. Так что, возможно, операцию проведем завтра. Ваша вспомогательная группа готова?
- Конечно, мистер Майк Дуднев... - Ее губы едва шевельнулись. В глазах играла какая-то странная, презрительная насмешка. - Вы запомнили мое имя?
- Да, Лесли... - Джошуа растерянно посмотрел в окно, на темно-зеленые холмы острова, над которыми клубились низкие, дымные облака, уносясь в океан.
Эта умненькая стерва была ему неприятна. И за такое его чувство она поплатится. Жизнью. Он так решил.

Вечер провели славно. Джошуа, конечно же, обнаружил кучу болезней у всех присутствующих.  Вставил на положенное место выскочивший позвонок Сергею, затем принес тонкие витые иголки, проведя отдельный сеанс всем присутствующим простачкам, включая и клюнувшую на приманку Лесли, также поверившую в его способности обучавшегося на Востоке целителя и, естественно, не подозревавшую, что, проникнув в ее плоть, вирус, невидимо прилипший к стали игл, стремительно канул в кровь, тут же набираясь сил, осваиваясь в питающей его среде...
Джошуа был удовлетворен. Сегодня он принес в жертву четверых.
Они еще ни о чем не подозревали, эти глупые кролики: веселились, пили светлое виноградное вино, импортируемое сюда, на острова, из Южной Африки; рассказывали анекдоты, глупо пытались прогнозировать будущее...
- Послушай, Сергей, - обратился Джошуа к своему пациенту-смертнику, - я завтра собираюсь на серьезную рыбалку, Лесли купила для меня лицензию. Но на судне есть еще одно место. Ты не против присоединиться? Приглашаю. Впечатления, уверяю, - космические!
- А кого будем ловить?
- Большую белую акулу.
- А мы?!. - ревниво завизжали блондинки.
- О, девочки, - вступила в игру Лесли, - даже не думайте! Это не рыбалка, бойня! Ведра крови и потрохов... Вы думаете, они поймают рыбу? Да у нее человеческие глаза. Она так смотрит на вас...
- Фу! - одинаково и одновременно высказались добросердечные блондинки.
- Живодерня... - морщась, продолжила Лесли. - У меня было плохо с сердцем!
- Еду! - запальчиво заявил Сергей, нетрезво махнув рукой. - Да, между прочим... Я когда... Ну, в общем, ребята, был я в свое время некоторым советским начальником, так сказать...
- Так сказать, - многозначительно повторила за ним одна из блондинок.
- М-да. Так вот. А приятель у меня был - прокурор Каспийского моря. Ну, в общем, как-то он по-другому назывался - то ли начальником воднотранспортной прокуратуры, то ли еще как... Э-э, ты вообще понимаешь, Майк, что значит такая должность? А? В брежневское, золотое, бля, время?!
- Сержик, не ругайся, - сказала одна из блондинок.
- Бует эта... сделано. Так вот мы с ним ездили на рыбалку. С рыбинспекцией. Конфисковали сети. Ну, белуга там, севрюга, осетры... Тазы икры. А шашлык! Эй, Майк, ты ел когда-нибудь шашлык из осетрины, переложенный раковыми шейками, посыпанный свежей кинзой?.. А?
- Тогда тебе просто необходимо завтра поймать акулу! - провозгласил Паркер. - И после этого мы присвоим тебе титул... академика ихтиологии!
- Титул... чего? А, шутишь, доктор...
Сергей был уже изрядно пьян, что Джошуа несколько тревожило.
Похмельное состояние объекта могло расстроить завтрашние планы.
- Все! - Паркер, допив рюмку, с демонстративным стуком опустил ее на стол. - Спать! Утром за вами зайду. Только не подведите. Перед тем как прийти к вам, я обязан подтвердить, что...
- И  даже не беспокойся! - властным голосом заверил Сергей.
Возвратившись в свой номер, Джошуа незамедлительно улегся в кровать, не обращая внимания на Лесли. Та срочно перезванивала в город агентуре, должной уже сейчас готовиться к грядущему, весьма непростому, дню.
Вскоре свет в номере погас. Еще с минуту он лежал, затаив дыхание и прислушиваясь к доносившимся до него шорохам простынь - напарница тоже укладывалась спать.
- Не хочешь на сон грядущий заглянуть к дяде в гости? - негромко спросил он.
- Я стесняюсь докторов, - донесся отчужденный ответ.
Ни одной обнадеживающей интонации в ее голосе Джошуа не расслышал, хотя и надеялся...
Он тихонько рассмеялся, вспомнив, как иглы, медленно вращаясь, внедряли вирус в ее плоть...
Что ж, выпендривайся, сучка, торжествуй, куй свои принципы и самоутверждайся... На здоровье!
И он уснул счастливым, надеясь на то, что сегодня ему не приснится проклятый неизменный сон: будто он идет черными безжизненными лесами, пронизанными реками, в чьей стоячей воде, замерев, стоят в ожидании неведомой добычи хищные серебристые рыбы с антрацитовыми спинами, и мертвые серые водоросли шевелятся, лаская их молочно-белые, набитые придонной нечистью брюшины... И почему-то ему, Джошуа, бредущему по неведомому бесконечному пути, надо обязательно переплывать эти бесчисленные реки - артерии пустых чащоб, ступая в густой, засасывающий ил их берегов, подернутый коричневатой мертвой водой...


Море сияло расплавленным золотом замершего в зените солнца.
На носу баркаса двое худощавых креолов готовили для рыбалки снасть: один из них разворачивал бухту полудюймового капронового каната, запаянного в стакан металлического набалдашника, из которого тянулся метровый стальной трос "поводка", увенчанный огромным, в локоть длиной, крюком. Второй креол умещал на крюке обрывок ярко-красной упаковочной материи из плотно сплетенных пластиковых волокон.
Похмельный Сергей с бутылочкой запотевшего пива в дрожащей руке, одетый в шорты, панаму и беленькую футболку с длинными рукавами, должную спасти его от тропического солнечного ожога, сидел на корме, очумело глядя в колыхающуюся за бортом теплую синюю воду.
Джошуа умиротворенно смотрел в пространство, пытаясь различить в знойном мареве дрожащую черту слияния воздуха и воды.
Все-таки этот мир был завораживающе дивен...
И неужели вскоре он лишится его, пав в каменное отчаяние тьмы и бесконечной стерильной боли!..
Нет, он не верил в тот выдуманный христианами ад; его ждала такая же преисподняя - золотисто-солнечная, прекрасная, пусть и кроваво-жестокая в своей сути, но  разве не был пронизан и этот мир несущей разрушение невидимой радиацией; разве не жаждали крови и страдания своих жертв обитатели прозрачного голубого пространства, кружившие вокруг судна, парализовано оскалив свои пасти с гниющей на кинжалах зубов плотью; разве он, Джошуа, не готовился сейчас, через считанные минуты, атаковать подобно алчущей крови барракуде, этого полупьяного человечка с рябым лицом - тоже хищника, насосавшегося крови себе подобных, и теперь беспечно умиротворенного этими тепленькими солнышком и водичкой, как бы ему и принадлежавшими, напрочь забывшего о какой-либо опасности и расплате...
Крюк с лохмотьями красной тряпки бесшумно поглотила вода.
Креол предостерегающе крикнул, советуя пассажирам сохранять равновесие, и тут же судно круто дернуло вбок, Сергей, не удержавшись, повалился на дно баркаса, выронив бутылку, из которой потянулся белоснежный пенный след вылившегося пива, а Джошуа, подставив лицо легкому бризу, рассмеялся, глядя на неуклюжего компаньона, беззаботно и радостно...
- Клюнуло, что ли? - растерянно спросил Сергей, дрожащей рукой нащупав бутылку.
- О да! - кивнул Джошуа.
Из чавкнувшей водной глади вертикально вздыбилась в облаке жемчужных брызг тупая морда четырехметровой акулы, закусившей в своей как бы радостно разверзнутой пасти кованый крюк, чье острие опухолью выперло под влажным скользким подгубьем и, наконец, разорвав кожу, вышло наружу с выплеснувшимся фонтанчиком алой крови.
- Нет, это не осетров ловить... - ошарашено выдохнул Сергей.
Акула ушла в глубину, выписывая там лихорадочные напрасные пируэты; лодку мотало, а довольно улыбающиеся креолы, ожидая, когда рыбина потеряет силу, перекуривали, неспешно налаживая буксировочную лебедку, чтобы пришвартовать добычу к борту.
- У нас есть минут сорок, - сказал Джошуа Сергею.
- Пока рыбина выдохнется? - спросил тот, открывая очередную бутылку, вытащенную из сумки-холодильника.
- Да. И вообще для разговора. - Джошуа выдержал паузу. - Серьезного разговора, Сережа... Я представляю организацию, у которой к тебе имеются кое-какие вопросы.
Сергей отставил пиво в сторону, заметно побледнев.
- Ну и?.. - спросил осипшим голосом.
- Да-да, - грустно кивнул Джошуа. - Понимаю. Жаль. Жаль, что все это... - обвел рукой панораму океана, - оказалось всего лишь приятной мистификацией и приходится возвращаться - увы! - к той реальности, с которой все и началось... - Он выразительно посмотрел на одного из креолов, тут же доставшего из небольшого шкафчика, вмонтированного в носовую перегородку судна, небольшой кожаный саквояж.
- Сергей, - усталым тоном продолжил Джошуа, - ты, насколько мне известно, весьма разумный человек, в прошлом - тесно связанный с КГБ, а потому надеюсь на твою корректность и полное понимание ситуации... Глупое физическое сопротивление приведет тебя в компанию местных акул. А гарантий в отношении их лояльности к тебе я дать не смогу. Что же касается моего дружелюбия - оно несомненно. Итак?
- Что вы хотите?
- Знаешь, как говорят в России? Сначала давай примем на грудь... - Джошуа открыв саквояжик, достал из него шприц и ампулу с острой синей головкой.
- Слушайте, а без этого, что, никак нельзя? - произнес Сергей, ненавидящим взглядом буравя Паркера.
- Это гарантия твоей откровенности, - мягко улыбнулся тот. - Ничего страшного, поверь... Препарат действует всего лишь полчаса, последствий никаких, тебе он даже полезен, поскольку снимет синдром абстиненции... Спорить же не надо. Мне проще прострелить тебе голову и скинуть за борт, доложив, что ты...
- Коли, с-сука... - прошипел Сергей.
- Вот и хорошо. Ну, смелее, давай ручку... Вот так, умница.
Джошуа работал с двумя видами препаратов, подавляющих волю допрашиваемых.
Первые, медикаменты группы - А - вводили человека в состояние восторженной эйфории и неуемной болтливости, сопровождающейся стремлением ответить на вопросы с обилием подробностей, подчас путаных и пустых; средства же группы В оказывали, наоборот, угнетающее воздействие на психику: пациентом овладевал парализующий страх, мир, окружающий его, становился рельефным, приобретая жесткие, ломкие линии; слова допрашивающего гремели громом небесным, а ложь означала ужасную гибель, которую несло в себе готовое сжаться, подобно челюстям акулы, грозное, ирреальное пространство мира...
Джошуа очень любил препараты группы В.
Выдернув тонкую иглу из вены Сергея, он легким движением заклеил ранку останавливающим кровотечение пластырем. Выждав с полминуты, произнес, с усмешкой заглянув в остекленевшие глаза собеседника:
- Ты будешь говорить мне правду, иначе придет страшное наказание... понимаешь?
- Да, - отозвался ровный, мертвый голос.
- Тебе известна суть операции "Вавилон"?
- Да... Распад страны... я знаю...
- Почему ты не погиб и живешь в Англии?
- Я поставил условие... Лысому. У меня счета партии... И система. Пять человек... Если я погибну, он станет нищ...
- Ты никому не говорил об операции "Вавилон"?
- Нет... Я не скажу никому, никому! - Собеседник внезапно всплакнул.
Лодку вновь сильно дернуло. Джошуа поморщился досадливо, посмотрев на креолов, озабоченно возившихся со снастью и не обращавших ни малейшего внимания на своих пассажиров.
- Хорошо. - Он погладил Сергея по голове, утешая его, как несправедливо обиженного ребенка.
Неожиданно разрыдавшись, тот ткнулся лицом в грудь Джошуа.
- Ничего, ничего... малыш... - С замершей на губах улыбкой, Паркер невидяще смотрел в океан, ощущая под ладонью мелко дрожащий затылок жертвы. - Но тебя же навещали люди из КГБ, так? - продолжил он.
- Да... Да!
- Зачем?
- У них организация... Многие ушли... И создали свою организацию.
- Какую?
- Они работают и в стране, и за рубежом... Люди из КГБ, ГРУ, армии... Они потребовали от меня счета... Я отдал. Я им все отдал... Они оставили мне совсем немного...
- Они - грабители?
- Нет... Они возвращают достояние страны... Они все знают... Они вернут деньги обратно, с Запада, когда провалится операция "Вавилон". Они выжидают.
- Они хотят реставрации старого строя?
- Нет... Национальная идея... Он сказал... реставрированные вещи - ветхие, они не служат долго, такие вещи...
- Кто сказал?
- Тот, полковник...
- И ты отдал ему счета? Просто, легко отдал счета?
- Мне приказал Терехин... Терехин все знает. Терехин сказал: отдай...
- Терехин входит в твою систему?
- Входил... Терехин сказал: Лысому конец, он уже пустой, Лысый... Отдай, сказал Терехин. Он сказал: это люди из будущего...
- Полковник? - уточнил Паркер.
- Да...
- Ты его знаешь?
- Нет, знает Терехин...
Джошуа замолчал. Он как бы увидел все происходящее глазами Сергея: шприц, выброшенный за борт и теперь парящий в синей глубине, с капелькой воздуха, застывшей на острие иглы; гладь океана над ним, тяжко вздымающаяся к небесам ровной свинцово-синей стеной; дергающийся шарик солнца, словно дразнящий устремленный за ним акулий оскал...
- А где находится Терехин? - спросил Паркер вкрадчиво.
- В Бангкоке... У него выкуплен номер. Свой номер в отеле "Уотергейт".
Сергей запнулся. Растерянно встряхнул головой. Вытер слезы каким-то механическим, непроизвольным движением. Затем уставился на Джошуа тревожным, вопрошающим взглядом.
- Ну, вот и все, - улыбнулся тот.
- А что, собственно, было?..
- Поймали акулу... - Паркер кивнул в сторону креолов, подтянувших рыбину к борту судна и размашистыми ударами мачете крошивших ее голову.
- Значит, прокачали меня? - жалко усмехнулся Сергей.
- Да, - сухо кивнул Джошуа, глядя в агатовый акулий глаз, разрубленный напополам лезвием. - А теперь позвольте вопрос: что за таинственную структуру организовали военные и чекисты? Как вы понимаете ее суть?
- Суть... - Сергей снова тряхнул головой, будто отгоняя от себя некое наваждение. - Какая у них там суть!.. Они же не способны выработать ничего оригинального. База - патриотизм, национальное возрождение, прочая подобная мура.
- Почему мура? Любовь к народу - это благородно, это...
- Да ладно вам! - перебил Сергей. - Народ... Его нет. И не было. Это условность. А если о патетическом его понятии, бытующим в России, то так: существовала когда-то интеллигенция, тоскующая о духе, воплощенном якобы в тех, кто ее окружал. Чушь! Народ - быдло. Хитрое, жрущее, жестокое. И любить русский народ - любить сказку о нем. Кстати, хваленый фольклор его - примитивен, топорен, а изумляющая всех разухабистость - от невежества, а не от широты души, как принято заблуждаться.
- Ладно, - сказал Джошуа. - Вернемся к теме. Меня интересует подоплека, смысл...
- На сей день смысл заключается в выжидании перемен, как понимаю. В подготовке их почвы. Это - задача внутренней структуры. А структура внешняя... Ну, выбивают деньги. Что еще? Наверное, что-то и еще...
- Это знает Терехин?
Сергей помедлил с ответом, пристально глядя на Паркера.
- Да, прокачали! - молвил с досадой. - Ну... наверное, знает...
- А что он делает?
- Терехин? Да ничего. Пьет себе потихонечку, ходит по шлюхам, они там на каждом углу...
- Если я не найду Терехина в Бангкоке, - лучась улыбкой, произнес Джошуа, - вы даже не представляете...
- Найдете, - оборвал его Сергей. - Не в Бангкоке, так в Паттайе, неподалеку. Отель "Royal Cliff", его любимый. Кстати, можете передать своим шефам: я всего лишь хочу тихо и сытно дожить на те деньги, что у меня остались. Иных жизненных целей не преследую. Попросите их оставить меня в покое.
- Обязательно передам, - согласился Паркер. - А вам совет: увольте вашу бессмысленную охрану. Удовольствие дорогое и глупое. Спецслужбам она не помеха, а в тот район Лондона, где вы проживаете, шпана не заходит. Теперь. Объясните вашим дамам мое сегодняшнее отбытие из отеля как-то убедительно. Вы, насколько я знаю, большой выдумщик.
- Вас так беспокоят протокольные вопросы?
- Даже малейшие сомнения в посторонних умах способны привести к непредсказуемым последствиям, милый друг, - сказал Джошуа. - Кстати, один из вариантов сегодняшнего диалога предусматривал ликвидацию всего вашего окружения. Вариант, конечно, гипотетический... Но все-таки поздравляю вас с его невоплощением в реальность.
- Мне очень трудно выразить вам искреннюю признательность, - сказал Сергей, сплюнув за борт, где плавали кровавые сгустки и взвесь костяного крошева, тянущиеся от разбитой акульей головы.
Паркер рассеянно улыбнулся. В своих мыслях он уже был в Бангкоке, на одной из двух улочек, славившихся множеством бардаков с дешевыми красивыми тайками...
Эти улочки, воздух которых пронизывали порок, обман и нажива, он хорошо знал. И стремился именно к ним. Они воплощали его мечту о том аде, которого он жаждал.
Буддийские же пагоды, дворцы и прочая экзотическая дребедень его не интересовали.
 

Часть 1

КОНВОЙНАЯ РОТА

1.

Погожим майским вечером я, Анатолий Подкопаев, сержант срочной службы внутренних войск, вес - сто, рост - сто девяносто пять, цвет глаз - серый, волосы, отросшие уже сверх положенной уставом нормы, - русые, вышел со скаткой и вещмешком на плече из рейсового "икаруса", следующего по маршруту Ростов-на-Дону - Волгодонск.
Помахав на прощание рукой водителю автобуса, а вернее, в сторону зеркальной калоши бокового обзора, я настороженно оглядел панораму до сей поры незнакомой мне местности.
Взору моему, еще затуманенному тряской дорожной дремотой, предстал небольшой степной поселок: унылые малоэтажные строения серого кирпича, частные покосившиеся хибары, чью замшелую непривлекательность скрашивали цветущие, как им было положено в данную весеннюю пору, кущи яблонь и вишен и облезлые, в серо-зеленой заплесневелой штукатурке, с приземистыми купеческими колоннами, здания административных учреждений, отмеченных неизбывной аурой некогда властвовавшего в их стенах большевизма, военизированного коммунизма и прочих протухших "измов", таковую стойкую историческую ауру составляющих.
У парадного входа одного из провинциальных архитектурных реликтов эпохи недоразвитого социализма тусовалась замызганная стайка пегих российских дворняг.
Подобно тысячам иных российских поселков так называемого "городского типа", данный микрополис ничем выдающимся в своей сути не отличался. Разве что глинистая сухая пустошь без единой травинки, на которой, густо и смолено чадя соляркой, разворачивался сейчас рейсовый автобус, направлявшийся обратно к трассе, являла собой своеобразную городскую площадь перед воротами зоны, обнесенной серым дощатым забором и покосившейся изгородью из колючей проволоки, вдоль которой тянулась утоптанная караульная тропка.
Чернели в предвечернем небе угловые вышки с нахохлившимися фигурками постовых солдатиков.
Прибыли.
Я плотнее уместил на затылке фуражку с околышем цвета спелой вишни. Вот и цель очередного из моих перемещений. Поселок Северный, исправительно-трудовая колония номер семь. Режим - общий. Значит, тут мне и куковать... Полтора, мать твою, годика!
Удалявшийся от площади "икарус" вдруг круто свернул вправо, едва не угодив задним колесом в узкую канаву кювета.  Рыгая ядовитой сажей выхлопных газов, перекошено замер на обочине, уступая тесную ленту дороги движущейся с зажженными фарами встречной колонне грузовиков с кузовами-клетками, сваренными из строительной арматуры, в которых колыхалась, запорошенная белесой проселочной пылью, серо-черная масса возвращавшихся с работы бригад зека.
Грузовики скучились на площади, залязгала сталь отпираемых запоров бортов, соскочил на землю из угловых закутков кузовов конвой, затопав по сухой звонкой глине кирзой сапог, юлой завертелись на длинных поводках овчарки, рыком встречая выпадающую из клеток и привычно строящуюся по пятеркам толпу в одинаковых черных спецовках и таких же черных чепчиках с козырьками; в зоне внезапно, словно исподтишка, ударил гонг, вязкий тягучий звук распластался в беспечной тишине майского вечера, едко истаивая в ней, и последняя вкрадчивая нота его долго и неразличимо зависла в пространстве.
Тут мне несвязно подумалось о нелепом противоречии между дивной весенней природой и миром людей, ибо никак не соотносилось фиолетовое небо с багряно-золотой полосой заката, нежные лепестки яблонь и молодая липкая зелень тополей с потертой сталью автоматов, блеклыми гимнастерками конвойных и черными колоннами наголо остриженных людей, заложив руки за спины, уходивших после обыска контролерами-прапорщиками в разверзнутые ворота зоны, к побеленным баракам.
Машины с кузовами-клетками, разворачиваясь, отбывали на свои промасленные автобазы - кончался рабочий день.
Нехотя, словно зачарованное ширью степных виноградников и бахчей, скрывалось за их раздольем закатное солнце.
- Ты, случаем, не к нам, командир?
Я обернулся.
Передо мной стоял коренастый крутолобый ефрейтор с ручным пулеметом, свисавшим стволом вниз с брезентового ремня, вдавившегося в обшарпанный погон с тонкой золотистой лычкой, почерневшей от грязи.
Подворотничок гимнастерки у ефрейтора, наспех прихваченный отчего-то красной ниткой, был влажно-сер от дорожной пыли, запорошившей и пилотку, и складки хромовых офицерских сапог со щегольски приспущенными голенищами, и рябую, алкоголически багровую физиономию, на которой узкими холодными щелочками выделялись цепкие недоверчивые глазки.
- Если здесь шестнадцатая рота, то к вам, - ответил я равнодушно.
- Других рот тут нет, - ответил ефрейтор, протягивая руку. Представился: - Харитонов. Кличут Серегой.
- Анатолий. Подкопаев, - сказал я, пожимая вялую кисть нового сослуживца.
- После учебки? - спросил ефрейтор, поправив подсумок с запасными пулеметными магазинами, укрепленный на свисающем к паху ремне.
На выбившемся конце ремня виднелась отчетливая "елочка" зарубок - по количеству прошедших месяцев службы. Зарубок было много, из чего явствовало, что ефрейтор принадлежал к элите "старичков".
- Да, после учебки...
- Салабон, значит, - сплюнул ефрейтор. - Ну, поканали, салабон, дослуживать отчизне... Крышу с антенной, что навроде метлы дворницкой, видишь? Там вот и рота. Номер шестнадцать. Ростовского полка унутренних войск министерства таких же унутренних дел. Сам-то откуда родом?
- Из Москвы.
- О, высокий гость из столицы! - прокомментировал краснорожий ефрейтор. - Ну, тебя здесь встретит рота почетного караула, готовься.
В голосе пулеметоносителя сквозила отчетливая, даже агрессивная неприязнь. Однако неприязнь эта меня не задела, иммунитет к ней за прошедшие полгода службы выработался стойкий.
Да, не любили нас, москвичей, соотечественники. И почитали за какую-то особую, чуждую народу русскому нацию. Сначала такому отношению я искренне удивлялся, после же, свыкшись, начал воспринимать его с презрительным равнодушием. Но природа болезненной внутренней зависти провинциалов к обитателям столицы оставалась для меня неизменной загадкой. Отчего происходила эта зависть? От того, что жителям Москвы больше привилегий перепадает? Или оттого, что по складу ума и характерам мы иные, нежели наши периферийные российские собратья - истинные, так сказать, русские, кондовые?..
По дороге развязный ефрейтор многократно пытался завести разговор на ту или иную тему, но я упорно отмалчивался, и до железных ворот с намалеванными на них красными звездами, за которыми располагалось двухэтажное кирпичное здание конвойного подразделения, мы, будущие сослуживцы, дошли в сосредоточенном молчании. Прошли через пустовавший КП и очутились у входа в казарму, где наши пути разошлись: ефрейтор отправился к "прилавку" ружпарка для сдачи оружия и боеприпасов, а я пошел в канцелярию роты, дабы отрапортовать местному начальству о своем прибытии по назначению для дальнейшего прохождения и так далее.
За столом канцелярии, спиной к окну, сидел капитан лет сорока с желчным лицом хронического язвенника и гладко зачесанными назад редкими волосами, тронутыми проседью.
Капитан курил вонючую папиросу местной марки. Мой рапорт он выслушал равнодушно, откинувшись на спинку обтянутого черным дерматином кресла, и по завершении монолога спросил кратко и внятно:
- Пьешь?
- Ну, так... - замялся я. - По торжественным случаям.
- А торжественный случай - когда есть что выпить?
Я молчал, теряясь в догадках, чем вызван такой настойчивый интерес ротного к моим неуставным отношениям с зеленым змием.
- Я в смысле - злоупотребляешь? - уточнил капитан.
- Вот это нет, - отозвался я искренне.
- Уже хорошо, - сказал капитан. - Если не брешешь. Парень ты, вроде, ничего, приличный с виду...
Он загасил папиросу и, встав из-за стола, тяжело заходил по тесной, как ножны охотничьего тесака, канцелярии.
- Так, - почесал в раздумье коротко стриженый затылок. - Значит, ты к нам на должность инструктора по инженерно-техническим средствам охраны. Так?
- ... точно, - добавил я.
- Ну и какие-такие средства ты изучал? - испытующе зыркнул на меня капитан.
- Всякие... Телеемкостную систему, радиолучевые датчики, ограждение "ёж"...
- ... твою мышь, - сказал капитан.
- Что?
- Ёж твою мышь, - процедил капитан с вздохом. - Нет у нас тут никаких телеемкостей и всякой там, понимаешь, аппаратуры...
- А что есть? - поинтересовался я - безо всякого, впрочем, интереса.
- В основном заборы, - прозвучал ответ. - Ну, на жилой зоне по ним еще проводки натянуты, на разрыв, чтобы срабатывали... Изоляция, правда, вся прогнила, менять надо... Да и заборы-то с доисторических времен стоят, труха, а не заборы. В общем, работы у тебя тут сержант, невпроворот. Людей не дам, - быстро проговорил капитан, словно опасался, что именно такое требование от меня сейчас и поступит. - Личного состава не хватает, службу нести некому. Но зеков бери, я с начальником колонии потолкую, предоставим тебе бригаду расконвоированных...
- У которых срок, что ли, вышел?
- Если бы вышел, здесь бы они не задержались, - покривился капитан саркастически. - Какого хрена тут делать?.. - Он задумался, словно и сам всерьез озаботился вопросом, какого действительно хрена тут делать, в этом поселке, затерянном в бескрайних степях. - Кому полгода осталось, кому месяц... - пояснил он. - Такая вот категория. Но аккуратнее с ними, понял? Отношения - исключительно уставные! Не забывать, товарищ сержант: они - продукт преступного мира! Уясни это отчетливо.
- Уясняю, - отозвался я послушно.
- Теперь так, - продолжил капитан. - Помимо жилой зоны у нас еще семь рабочих объектов. В основном строительных. Твоя задача - проверить там... ну... как, чего... В смысле ограждений, средств связи...
- То есть? - не понял я.
- Ну... в смысле, как ограждения установлены, в каком состоянии... Работают ли телефоны на постах... Слушай, - внезапно с раздражением сказал капитан, - по-моему, не меня, а тебя специально выучивали, как все эти заборы сооружать и разные там провода протягивать... Вот и контролируй... твоя... кавалерия! - это хозяйство. Чего там сложного? Забор, ворота, караулка, две вышки. Рация и три телефона. Вот и весь рабочий объект. Что внутри его - нас не касается. То же самое и с жилой зоной. Главное, чтоб вышки не падали, и заборы стояли прочно, без вибраций. Вся задача. Чего-то неясно?
- Вопросов, товарищ капитан, не имею, - откликнулся я. - Разрешите идти?
- Давай, - согласился капитан устало и потянулся за очередной папиросой. - Да, учти: предшественник твой сразу же по демобилизации убыл на лечение от алкоголизма. Мамаша его мне письмишко написала, ругает, что не уберегли, мол... А как уберечь? Передвижение у тебя согласно должности свободное... что по поселку, что по объектам; много нежелательных контактов... В общем, рассчитываю на вашу моральную устойчивость, товарищ Подкопаев... - внезапно перешел капитан на "вы". Фамилия у вас какая-то, кстати, того...
- Какая?
- Ну... В общем, чтобы без подкопов тут у меня! Я где нормальный, а где и беспощаден! И хоть академиев не кончал, но высшее образование тебе даду! Понял?
- В общем, да, - сказал я. - Смысл примерно ясен.
- Свободен, - процедил капитан сквозь прокуренные зубы, на чем диалог начальника и подчиненного завершился.
Далее я посетил каптерку, куда сдал на хранение шинель и парадную форму, подписанные с внутренней стороны ядовитым хлорным раствором, выбелившим на ткани фамилию их владельца; затем проследовал в ротную столовку, где в алюминиевую миску мне зачерпнули из котла серое картофельное варево, а сверху на варево бухнули два куска селедки с неочищенной чешуей.
То был ужин, завершенный кружкой жиденького, пахнущего веником чая, после чего я отправился наверх, в казарму, где застелил указанную мне койку чистыми простынями, выданными старшиной роты по фамилии Шпак - человеком с плоским лицом, замедленной речью и деревянными движениями ожившего манекена в форме прапорщика.
Так называемое личное время, отведенное на смену подворотничков и чистку обуви, промчалось незаметно, и вскоре старшина Шпак, широко расставив ноги в яловых сапогах с высокими голенищами, встал перед строем роты, вперившись каким-то загипнотизированно-мутным взором в список личного состава, и начал вечернюю поверку, монотонно зачитывая фамилии бойцов:
- Рядовой Никифоров!
 - Я.
- Рядовой Лебединский!
 - Здеся...
По развязной интонации можно было догадаться, что в данном случае голос подал кто-то из "старичков".
- Отвечать следует согласно уставу, - бесстрастно прокомментировал Шпак, глаз от бумаги не отрывая.
В строю хохотнули.
- Рядовой Зельгутдинов?
- Я! - на издевательской ноте пискнули из конца строя.
Шпак недовольно пожевал тонкими губами, на секунду задумавшись. Затем, уяснив, видимо, что предъявить претензии по поводу ернической, однако же, уставу не противоречащей интонации отклика затруднительно, продолжил каменно-терпеливым голосом:
- Ефрейтор Харитонов!
- Я-аа! - разнесся рык, потрясший стены казармы.
Лицо старшины помрачнело, хотя и осталось бесстрастным.
- Рядовой Голубкин!
- Йа-яяя... - пронесся томный выдох.
Старшина Шпак медленно отвел взор от списка, переместив его на рядового Голубкина, стоящего напротив.
Голубкин - широкоплечий двухметрового роста богатырь, бочонком выпятив грудную клетку и дурашливо откинув голову назад, невинными глазами встретил оловянный взгляд старшины, милейше при том улыбаясь. Бобрик его блондинистых волос совершал странные движения, то наползая на лоб, то отодвигаясь к затылку.
- Рядовой Голубкин, выйти из строя, - скучно произнес Шпак.
Сотрясая сапогами сорок седьмого размера крашеный суриком настил казарменного пола, солдат шагнул вперед, круто развернувшись лицом к хихикающей роте. Лик его не утратил благостного выражения, как и бобрик - противоестественных перемещений по сфере крепкого черепа.
- За шевеление волосами в строю, - произнес старшина, отделяя слово от слова, - и ушами... объявляю два наряда вне очереди... Встать в строй!
- За что?!
- Встать в строй!
- Ну, волк, сука...
- Сержант э... Подкопаев.
- Я, - откликнулся я бесцветно.
- Рота - смирно! - вяло приказал старшина. Добавил упавшим голосом: - Отбой...
Полетели на табуреты гимнастерки, ремни и галифе, заскрипели пружины узких коек-нар под солдатскими телами, и я тоже присел на край железной рамы своего личного казарменного ложа, стягивая сапог, но тут заметил, что "отбивались" в основном солдатики молоденькие, а старослужащие и сержанты разбрелись кто куда, причем, одному из младших командиров, облачившемуся в спортивный костюм и кроссовки, Шпак, уходя из казармы, заметил:
- Самовольная отлучка в гражданской форме внешней одежды, предусматривает, товарищ...
- Сладких казачек и стакан самогона, - донесся беспечный ответ.
- Вынужден писать докладную, - мрачно продолжил старшина.
- Не делай мозги, кусок, к разводу буду, как штык! - пообещал обладатель спортивной одежды и двинулся, насвистывая, к выходу из казармы, попутно пнув ногой в зад узбека-дневального, склоненного над ведром с грязной водой, где кисла половая тряпка.
Опрокинув ведро, дневальный растянулся в мутной луже, затем, поднявшись, небрежно отряхнул рукавом с одежды влагу и, даже не поглядев в сторону невозмутимо удаляющегося "спортсмена", надел тряпку на швабру, принявшись за уборку.
В каждом его движении сквозило покорное коровье безразличие.
- Вот так салабонов и воспитывают! - донеслось до меня, и тут же рядом на койку опустился ефрейтор Харитонов, поерзал на пружинах и, зевнув, поинтересовался: - Насчет выставить старшим литр-другой не против, салажонок?
- Против, - сказал я, причем ответ поневоле прозвучал категорически и неприязненно. Ну что поделаешь, коли органически не выношу хамья...
- А чего? Поистратился? - Харитонов раскинулся на койке, марая край простыни грязными каблуками сапог. Он меня уже всерьез начал доставать, этот ефрейтор.
- Встань, - сказал я миролюбиво.
- Чего?
- Встать, ефрейтор Харитонов! - Я старался выдержать крайне любезную, даже доверительную интонацию.
- Че-его?! - раскатисто погнал он крик из пропитого горла.
Каким-то чисто механическим движением я резко дернул матрац на себя.
- С-сука... - со сдавленном удивлением молвил Харитонов, брякнувшись в проем между койками. Впрочем, он тут же упруго поднялся, уставившись на меня с немым изумлением.
- Сержантик-то с норовом, - заметили из погруженного в темноту угла казармы, окутанного табачным дымом.
- Молодой, а борзый, - согласился Харитонов усмешливо. - Ну-к, выйдем, сучонок, - предложил надменно, кивнув в сторону коридора.
Ох, не хотелось мне мордобития, хотя в данном вопросе смело могу назвать себя специалистом многоопытным, получавшим в голову и в корпус столько раз, что страх перед болью и увечьями был из меня выбит еще в нежном юношеском возрасте, когда начал я заниматься кикбоксингом в родимых московских Лужниках...
- У тебя, сучонок, что, слух пропал?
Нет, похоже, словами тут ситуацию не разрешить...
- Это ты мне? - спросил я, разглядывая внимательно ногти на левой руке и превосходно зная, что взгляд противника также на моей левой руке и сосредоточен. А зря, между прочим.
- Тебе, тебе...
- Так. То есть, сучонок, это я, значит...
- Значит.
- Странно... - Я и в самом деле недоумевал. - Пришел человек в казарму, расстелил простыни, решил поспать, вдруг, откуда ни возьмись, является какая-то мразь, заваливается прямо в сапогах на кровать, выражается невежливо... А почему? Видимо, не учили мразь приличным манерам. И уже поздно учить. Но проучить никогда не поздно, думаю.
Взгляда от своей левой кисти я по-прежнему не отрывал, в то время как рукой правой, совершил движение в сторону физиономии ефрейтора, плотно зажав его переносицу суставами указательного и среднего пальцев.
- Ссс-волочь... - прохрипел Харитонов, безуспешно пытаясь от своего носа мою руку оторвать и испытывая - это я знал наверняка - пронзительную боль и страх оттого, что носовая кость вот-вот треснет. - Пусс-ти...
Скрипнули пружины нескольких коек. Наматывая ремни на пальцы, ко мне неторопливо двинулись несколько рослых фигур в белом солдатском исподнем, что, в общем-то, меня не смутило. Ситуация была ординарной, многократно отработанной, и развитию ее способен был помешать только какой-либо псих, пыл которого я был готов остудить ударом ноги либо в пах, либо с растяжкой в подбородок, что смотрится со стороны довольно-таки эффектно и резко уровень агрессивности нападающих снижает.
- Всем стоять! - мельком обернувшись на белые пятна нательных рубах, процедил я. - Иначе сломаю ему нос. Ну!
Фигуры в нерешительности замерли, поигрывая латунными бляхами.
- Пусс-ти... - шипел, пуская слюну, Харитонов.
- Отпущу, - сказал я. - Но сначала, давай-ка, попросим прощения.
- Аааа...
- Видишь, первую букву алфавита мы изучили. Будем разучивать другие буквы или уже знаешь, как построить фразу?
Я не изгалялся над ефрейтором, нет. Просто знал, что в настоящий момент чувство активной солидарности, владеющее его соратниками, постепенно подменяется всевозрастающим любопытством пассивных наблюдателей.
- Извиняюсь, ****ь...
- Чего?..
- Аааа... Я нечаянно, че ты, в натуре, бэ-э-э... Извиняюсь, сказал же!
- И обещай, что больше такого не повторится.
- Не повторится, отпусти, б... больше... не буду, проехали...
- Ну вот. - Я разжал пальцы. - Конфликт, надеюсь, исчерпан.
Харитонов стремительно отпрянул в сторону, вытирая невольные слезы и осторожно ощупывая вспухший нос.
- Крутой, да? - произнес он сквозь затравленную одышку. - Да мы тут таких крутых...
- Да, сержант, - произнесла одна из рослых фигур в исподнем неодобрительно. - Широкий ты взял шаг, как бы портки не треснули, гляди...
- А вам по нраву те, кто семенить любит? Иль шестерить?
Ответа не последовало.
"Старички" в молчании разбрелись по койкам.
Первый раунд, похоже, остался за мной. Что же касается второго, я не загадывал - посмотрим.
Дверь, ведущая в коридор, затворилась, и казарма погрузилась в темень, где малиновыми точками светили сигареты "дедов", шепотом обсуждавших произошедшую стычку.
Смежив глаза, я еще долго прислушивался к их невнятному шушуканью, из которого различилась только одна отчетливая фраза, видимо, конкретно моему слуху и предназначенная:
- Думает, козел херов, лычки его спасут...
Я долго и напрасно пытался уснуть. Меня точила досада. Не мог я назвать удачным свое начало службы в конвойной роте номер шестнадцать, не мог. Действительно, а стоило ли так резко охолаживать этого мерзопакостного ефрейтора? Воспринял бы все его провокационные происки с дипломатичным юморком, "прописался" бы, выставив "старичью" литровку-другую...
Нет ведь! Характер надо проявить! А что за цена-то твоему характеру, а? Нулевая цена! А может - и даже не может, наверняка! - составляет этакая цена величину отрицательную, а потому не характер у тебя, Толя Подкопаев, а просто-таки однозначное "попадалово", и лучшее тому доказательство - твое здешнее пребывание в глубине ростовских степей, сержант, в этой вот роте, чью суть, вероятно, ефрейтор Харитонов являет собою типично, естественно и - закономерно.
Не шел сон, не шел...
Зато одолевали воспоминания. Воспоминания о событиях, кажется, и недавних, но видевшихся теперь, из этого казарменного настоящего, будто бы сном о какой-то иной, потусторонней реальности, если и существующей, то недостижимо далеко и условно, как бы на иной планете...

2.

В армию довелось угодить мне двадцати шести лет от роду - то есть в том возрасте, когда большинство военнообязанных сверстников навыки по хождению строевым шагом уже решительно утратило, за исключением разве кадровых вояк, но те обзавелись к настоящему времени погонами отнюдь не сержантскими.
Пополнить же собою вооруженные ряды защитников отечества случилось мне по причинам свойства непредсказуемого и даже, можно сказать, аварийного.
Если обратиться к истокам, то родился я в семье относительно благополучной: папа работал в советском торгпредстве в США, мама - по образованию переводчик с английского и немецкого - всю жизнь обреталась при нем, трудясь то референтом, то консультантом в том же торгпредстве.
И выпало мне, таким образом, появиться на свет и вырасти в штате Мэриленд, в городе Вашингтоне, где до двенадцати отроческих лет учился, в самой что ни на есть, настоящей американской муниципальной школе, среди тех, кто по-русски не знал даже слова "здрасьте".
А потому язык предков осваивал я исключительно в кругу тесного семейного общения.
За свое американское начальное образование я должен поблагодарить мать. Это она сумела убедить каких-то ответственных дипломатических деятелей окунуть меня именно что в реальную англоязычную среду, а не отдать в посольскую учебку, завешанную коммунистическими лозунгами и портретами престарелых гангстеров из кремлевского политбюро.
Насколько понимаю, дипломатическое начальство пошло на такой шаг с известным прицелом: кто знает, может, сопляк, бойко лепечущий на английском, пригодится в дальнейшей борьбе с империализмом в качестве, допустим, шпиона-нелегала или, на худой конец, синхронного переводчика при сиятельной особе.
Матери отдаю должное: женщина она хваткая, хотя каким образом ей удалось родить советского ребенка на территории врагов социализма, а не отправиться с такой миссией на родину, как иные дипжены, - вопрос безответный.
То ли причиной тому были ссылки на состояние здоровья, то ли иные хитросплетения обстоятельств... Однако, так или иначе, мое явление миру в столице северо-американских штатов представляло собой вопиющий нонсенс, ибо я автоматически получил статус американского гражданина, что коммунистическими инстанциями рассматривалось, как факт идеологически болезненный и двусмысленный.
Я никогда не расспрашивал мать о тех мотивах, что подвигли ее произвести меня на свет Божий именно в Америке. Да и не были мне такие мотивы сколь-нибудь интересны. Скорее всего, матерью руководило совершенно естественное желание родить ребенка в нормальном, оборудованном современной аппаратурой госпитале, одновременно избавив и себя, и его от многочасовых перелетов через океан, ну а что же касается моих прав в отношении американского гражданства - о том, вряд ли кто из моих родителей, хотя бы и ненароком, был способен задуматься, поскольку и отец, и мать, несмотря на свое относительно либеральное во многом мировоззрение, были коммунистами искренне заблуждавшимися, и иллюзии их система подкрепляла реальностью стабильных и приятнейших привилегий.
Привилегии семью сплачивали, довольно жестко диктуя благочинные нормы внешних семейных отношений, однако на внутреннем, то есть сугубо бытовом уровне страсти в нашей ячейке общества бушевали по полной, что называется, программе.
Со стороны, конечно, все выглядело благопристойно, даже идиллически - вот, дескать, перед вами образцовое сообщество идеологически выдержанных загранработников, однако бытовали в сообществе устойчивые и тайные пороки... Причем пороки, полагаю, основывались на принципе единства и борьбы противоположностей...
А именно: поддавал папаня. Каждодневно и непреклонно. И надо отдать должное - весьма профессионально. Никогда не теряя ни связности речи, ни безупречных манер. Категория интеллигентного алкоголизма. Чтобы до поросячьего визга - на моей памяти ни разу!
Но страсть к бутылке неотвратимо становилась единственной и всепоглощающей, а отношение к жене - подобным тому, как относится петербуржец к Эрмитажу - знает, что может, как говорится, посетить его в любой момент, и не более того...
Маман же - женщина в ту пору весьма привлекательная и живая, никоим образом не способная постичь всей прелести возлияний и похмелий - ударилась в разнообразные романчики, причем романчиком номер один явилась долговременная связь с одним ответственным чином из шпионской дипломатической иерархии, наверняка ей сильно покровительствующим.
Вот отсюда, видимо, и проистекала вся благосклонность или же попустительство начальства как к факту моего рождения на территории главного противника, так и к последующему американскому детству.
Когда мне исполнилось двенадцать лет, мы переехали в Москву - отцу предстояло новое назначение.
Отношения родителей в ту пору откровенно ухудшились, а вернее, переросли в обоюдное равнодушие.
Все происходящее между ними я воспринимал на уровне каких-то неясных ощущений и хотя уже вторым, нарождающимся взрослым сознанием начал догадываться, что разрыв их неминуем и близок, занимало меня иное, диктовавшееся чисто эгоистическим нежеланием ребенка покидать привычный круг общения.
Мне было страшно уезжать в Москву. Я уже бывал в ней в одном из отпусков отца.
По существующим установкам отпуск родитель мой был обязан провести на исторической родине вместе с семьей, и, хотя папаня от исполнения данного правила долго увиливал, отправиться под сень родимых березок ему все же пришлось.
Родителям пожелалось отправиться в Крым, к морю, а меня же - в целях адаптации к социалистической родине - отослали в пионерский лагерь радиокомитета в подмосковное Софрино. С путевкой в лагерь удружил нашей семейке радиотелевизионный представитель в Вашингтоне.
Мои легкомысленные родители! Они, изначально имевшие иммунитет перед коммунистической системой, воспринимали ее как некую естественную обыденность, даже не подозревая, сродни чему для меня окажется этот пионерский лагерь. Сродни высадке на планету Марс!
Пионеры воспринимали меня вроде бы как своего хотя порой я сбивался на английский язык, не находя лучших аналогов объяснения на языке русском.
Надо сказать, ребята вокруг были вполне нормальные, любили сладости, кино, футбол, и удручало меня вовсе не окружение, а бытовавшая в лагере военизированная дисциплина: какие-то наукообразные политзанятия, хождения строем, бесконечные линейки и истерические хоровые песни, причем все это перемежалось словно в каком-то зацикленном калейдоскопе с такой неуклонной последовательностью, что подчас казалось, будто я попал в дом умалишенных. Во всяком случае, я часто и трудно раздумывал, каким образом смогу логически обосновать необходимость и целесообразность ритуальных пионерских мероприятий, когда стану описывать их своим американским приятелям.
Кроме того, нас заставляли зубрить тексты оптимистических пионерских песенок, а также стишки, отражающие грандиозные достижения социалистического строительства:

 Посмотрел бы сейчас Ленин на гумно:
 Сортируют    электричеством     зерно.

Или же типа того:

В нашей родине прекрасной,
Шестьдесят   ей   скоро лет,
Акромя    явлений   счастья,
Никаких        явлений  нет.

Мне хотелось сбежать из лагеря, но куда?
Я ничего не знал в этой стране, и знать не хотел. Меня тянуло обратно - туда, где существовала понятная жизнь, близкие друзья и недруги, которые сейчас тоже казались близкими друзьями, к знакомым улицам, ведущим к белой горке Капитолия, высившейся над идеально-подстриженными зелеными лужайками своего подножья...
Однако здесь, как я быстро и бесповоротно уяснил, выказывать свою тоску по Америке было попросту неуместно и неприлично. Просто не поняли бы.
Все - от директора лагеря, - желчной старухи, не выпускавшую изо рта с железными зубами папиросу, до сопливого члена пионерской дружины из младшего отряда, - отчего-то были твердо убеждены, что живут за океаном одни лишь злодеи, а помимо злодеев существует еще угнетенный рабочий класс и бесправные добрые негры, нуждающиеся в обязательной моральной поддержке со стороны вездесущего СССР.
Подобным утверждениям я не противоречил, однако начальную стадию своей политической закалки воспринимал вяло и, тихо рыдая в подушку ночью, неизменно вспоминал свою школу, лица приятелей, баскетбольную площадку, обнесенную высокой сеткой ограды, семью чернокожего Джона - лучшего моего дружка, имевшего трех братьев и двух сестер.
Отец Джона был полицейским, часто катал нас на своем могучем автомобиле с бело-красными мигалками, а по воскресеньям на маленьком самолете мы улетали вместе с ним в горы, на рыбалку, откуда я возвращался домой со связкой форели.
Кстати, представителем угнетенного и неимущего класса папа Джона отнюдь не казался.
Я почти не общался со своими сожителями по пионерской казарме, однако старался послушно исполнять все их ритуалы, ибо боялся, что дело может закончиться плохо и за ослушание меня оставят тут навек до полной, так сказать, переделки, со всеми их стягами, галстуками, дудками и барабанами.
Когда же со мной заговаривали пионервожатые и прочие облеченные властью, я превращался в соляной столб, пытаясь таким образом отделаться от их вопросов, большинство из которых касалось Америки, односложными "да-нет", ибо подозревал, что одно неверное слово способно сослужить мне скверную службу.
Кроме того, помнил я и многократное наставление папы: никому ничего об Америке не рассказывать. Молчи, говорил папа. Молчи, и все. Иначе ( так однажды прозвучало в контексте ) подведешь под монастырь. Ну я и молчал.
Финал же этой пионерской эпопеи оказался, увы, глубоко и смешно драматичным.
А было так.
В лагерь я прибыл с некоторым запасом жевательной резинки, считавшейся в те времена в СССР товаром дефицитным, но запас мой за считанные часы исчерпался, щедро розданный направо-налево пионерам, крайне заинтересовавшимся данным продуктом капиталистической пищевой промышленности.
Однако толстый мальчик Дима, чей папа-корреспонент работал в Финляндии, обладал в отличие от меня ежегодным опытом приобщения к родине на лагерно-пионерской, так сказать, почве и, вывезя с собой объемистый куль с жевательной массой, расходовал его единолично и весьма экономно. А называлась же финская жвачка "Аладдин". На всю жизнь запомнилось мне это название!
Мальчик Дима согласился обменять пять упаковок жвачки на мою спортивную футболку с надписью: "Жизнь - сука". Футболку мне подарил чернокожий Джон, носил я ее втайне от родителей, переодеваясь в подъезде при выходе на улицу, и в Москву провез контрабандой, в рукаве куртки.
С Димой произошел жесткий и долгий торг. В итоге я расстался с футболкой, однако стал обладателем десяти пачек "бубль-гума", как именовали жвачку пионеры.
Далее я спросил у Димы, каким количеством резинки он располагает в принципе.
- Много, - сказал Дима высокомерно. - А надо, скажу отцу, привезет из Москвы еще.
- А не продашь?.. - спросил я.
Мальчик Дима, неискушенный в коммерции, трудно задумался. Жил Дима в советской дипломатической колонии в Хельсинки, где для ее обитателей уже был отстроен коммунизм, деньги ему заменяло выражение "купите мне...", но тут, в Софрине, волшебное словосочетание не работало, а в местном магазинчике, тем не менее, продавалось много чего вкусненького, и, поразмыслив длительно и смутно, рек толстый мальчик, важно надув губы:
- Пятьдесят копеек пачка... Идет?
- Двадцать!
- Не-е-е...
- Тридцать...
- А не мало?
- Да это ж пакет леденцов!
- А... тридцать пять?..
- О’кей! - сказал я, пожимая его пухленькую, потную лапку.
В отличие от Димы в азах бизнеса я уже кое-что соображал, как, впрочем, любой и каждый из рожденных и выросших под сенью звездно-полосатого империалистического стяга.
Так началась наша с Димой пионерская коммерция.
"Аладдин" успешно распространялся мной среди личного состава карапузов по три рубля пачка, заветный куль Димы иссяк за два дня, и вскоре родитель его, следуя настоянию отпрыска, покрывшегося прыщами от липкого монпансье и белесого шоколада из местной торговой лавки, вывез в Софрино стратегические московские запасы "Аладдина".
Гром грянул сразу же по реализации последней пачки жевательного дефицита.
Благодаря неведомым информаторам весть о нашем замечательном бизнесе разнеслась не только среди пионерской общественности, но и просочилась в круги лагерной администрации, вызвав в тамошних сферах немалый переполох.
Сразу же после ужина я был препровожден мрачным пионерским вожатым непосредственно к старухе-директору, где безо всякого давления, с безмятежностью агнца изложил все перипетии своего предпринимательства, горячо заверив высшее должностное лицо в отличном качестве распространяемого продукта и абсолютно при этом не понимая, отчего с каждым моим словом лик старухи багровеет как железный прут на углях, и ее начинает одолевать икота, словно бы она перекурила своих вонючих папирос.
- Диму только что отвезли в больницу... - просипела карга.
Это я знал. Димон покрылся какой-то коростой, из сортира не вылезал, а на вечерней линейке, принимая, как старший смены, торжественный доклад, облевал с высоты своего роста рапортующего младшего пионера, навзрыд расплакавшегося от такой внезапной реакции на его жизнерадостный доклад и бегом ринувшегося в умывалку.
- Он ел очень много шоколада, - согласился я со старухой.
- А на какие деньги он покупал шоколад? - последовал суровый вопрос.
Я молчал. Что значит, на какие? На рубли, не на доллары же...
- На трудовые деньги людей! - брякнула кулаком по столу старуха.
- Да, - вновь согласился я. - На трудовые. Но зачем он все заработанные деньги потратил на ерунду? Чтобы заболеть? Ведь на них мы могли купить еще жвачки у его приятеля в Москве...
- Мальчик, - сказала старуха внезапно упавшим голосом, - тебя срочно надо изолировать от коллектива...
- Зачем? Я здоров, - с вызовом заявил я. - А перед отъездом сюда мне сделали в Америке все прививки.
- Это я чувствую, - произнесла старуха зловеще.
На следующий день я - идеологически вредный и антиобщественный элемент, был из лагеря изгнан и передан в руки приехавшей по старухиному вызову тетки - сестры отца.
Напоследок мне была прочитана лекция о законах торговли в условиях развитого социализма, уголовной ответственности за спекуляцию и частное предпринимательство. Помимо прочего, вожатые, перетряхнув мое имущество, конфисковали всю сумму прибыли от злосчастного "Аладдина" за исключением предусмотрительно спрятанной мной в трусы пятидесятирублевой купюры и, согласно составленному списку, раздали - именем, так сказать, коммунистической справедливости - мои кровные финансы бывшим покупателям жвачки, безмерно и естественно ликовавшим от такого решения администрации.
По лагерю метались крики:
 - В клубе деньги дают! Американца раскулачили!
Увы, открытие мира без шишек на лбу не обходится...
 Вскоре в сопровождении унылой нотации своей близкой родственницы я шагал по пыльной теплой дороге к электричке, с позором изгнанный из пионерского рая.
Кстати, на прощание, сверкая стальным зубом, старуха сказала тете буквально следующее:
- Мальчик казался замкнутым. Но внезапно раскрылся всем букетом капиталистического порока. Как член выездной комиссии при парткоме я получила серьезный урок.
Что такое выездная комиссия, я еще не представлял. Я просто брел по белесой утрамбованной пыли проселка, наступая на пятки своей долговязой тени, чувствуя себя униженным и ограбленным, и на глупую нотацию тети не реагировал.
Страшно было жаль майки со справедливой надписью, очень хотелось, чтобы рядом оказался Джон. Уж он-то наверняка бы мне посочувствовал и логику сумасшедшей карги также наверняка бы не уяснил, но вот увижу ли я когда-нибудь дружка Джона? Вырвусь ли когда-либо к нему?
Этот внезапно возникший вопрос наполнил меня ужасом.
- Тетя! - проникновенно обратился я к родственнице. - Пожалуйста! Ничего не говори папе и маме! Пожалуйста!
Тетка прервала бормотание нотации, невольно замедлив шаг. Видимо, в голосе моем сквозило такое отчаяние и искренность, что она хмуро пообещала:
- Ладно, шагай уж... Капиталист сопливый. Я-то не скажу, как бы вот по другим каналам...
 Другие каналы, как понимаю, сочли данный инцидент несущественным для своей глубины и ширины, а потому уже через пару недель об ужасах советских детских лагерей я рассказывал, сидя верхом на баскетбольном мяче на краю любимой спортплощадки, дружку Джону, недоверчиво щуря глаз, на меня взирающему.
- Если они не делают бизнес, на что же они живут? - произнес в итоге Джон.
- Они на вэлфере , - объяснил я. - И потому не могут его делать. Таков закон.
- Вся страна на вэлфере?
- В общем, да, - сказал я.
- Тогда Россия очень богатая страна, - сказал Джон задумчиво.
- Ну... так, - сказал я, уясняя, что возвращаться в эту богатую страну повторно не жажду.
Однако пришлось.


Мои детские тревоги, связанные с возвращением в СССР, были практически полностью развеяны лживыми посулами родителей о скором и неизбежном возвращении в Америку. Скорее всего, звучали такие уверения из-за боязни, как бы я не выкинул какой-либо фортель, ибо папа Джона, полицейский офицер, доходчиво объяснил мне, что Штаты - моя родина, из них меня никто пушкой не вышибет, и, если будет на то моя добрая воля, он мгновенно возьмет на себя оформление опекунства.
Малолетний наивный дурак, я изложил все его слова за семейным вечерним чаем, отчего папаню едва не хватил кондратий. Он поперхнулся своим джином и долго рыгал в ванной, а моя непьющая мамочка, чье лицо приобрело оттенок сирени, судорожно папин стакан опорожнила и понесла такую истерико-патриотическую галиматью, подкрепляемую для пущей убедительности подзатыльниками, что истину "язык мой - враг мой"  я усвоил в тот вечер как пожизненную прививку от пустой болтовни.
Незамедлительно последовали санкции.
Мое общение с Джоном было предельно сокращено, из библиотеки посольства маман притащила книжки про разных мальчишей-кибальчишей и павликов морозовых, заставив меня штудировать всю эту литературу с такой же дотошностью, с какой в монастырской школе зубрят текст вечерней молитвы.
Одновременно на всю свою идеологическую мощь заработала семейная машина коммунистической пропаганды.
Каждый вечер, неторопливо потягивая джин с тоником или же виски со льдом, папаня, окутанный капиталистическим дымом сигареты "Филип Моррис", вел со мной душещипательные разговоры о самом замечательном в мире государстве трудящихся, о грядущей эре коммунистического процветания и о моей неминуемо блестящей карьере, которую я, обладая безукоризненным английским, способен построить в своей дальнейшей жизни на благодатной земле США.
Замечу, что возвращение в порочную Америку представителем земного коммунистического рая расценивалось папой в качестве моей главной жизненной цели, а потому меня немало озадачивал вопрос о целесообразности такого возвращения, однако внутреннее чувство подсказывало, что поднимать данный вопрос во избежание ответа-подзатыльника категорически не стоит.
Я уже смутно помню последние дни своего пребывания в Америке, но зато намертво отпечатался в памяти тот рубеж, когда, проснувшись зимним утром в нашей московской квартире, я прильнул к холодному стеклу окна и увидел чужой морозный город, дымящий сотнями труб, украшенный не рекламой кока-колы, а призывами побыстрее достроить коммунизм; заполненный одинаково серыми людьми на грязных улицах. И тут сердце мое замерло, наполнившись какой-то горькой тревогой, и я сквозь навернувшиеся слезы, чувствуя себя подло и жестоко обманутым, обреченно понял: это надолго, а может быть, навсегда.
И, увы, угадал.
А дальше была обыкновенная советская школа, кличка Американец, секция бокса, после - самбо; затем я увлекся кикбоксингом и айкидо, целиком посвятив себя спорту и, может, данное мое увлечение, отнимавшее все свободное время, позволило мне относительно легко перенести развод родителей и, самое главное, их последующие браки.
Я остался с матерью, вышедшей замуж за полковника из Генерального штаба, а отец, изгнанный за прогулы и пьянство из своего внешнеторгового министерства, на удивление проворно подыскал себе какую-то английскую корреспондентку и без особенных мытарств получил разрешение на выезд с новой супругой в превосходно ему известный город Лондон.
Думаю, в получении такого разрешения немалую роль сыграла маман, а вернее, протекция ее прошлого кавалера из гэбэшного руководства. Протекция, ежу понятно, была оказана папане отнюдь не в плане компенсации за моральный ущерб, прости меня Бог за цинизм, хотя, с другой стороны, цинизм - зачастую лишь бесстрастная формулировка очевидных фактов бытия.
По окончании школы я довольно легко поступил в институт иностранных языков, хотя при поступлении не обошлось без скандала: на экзамене по моему родному английскому экзаменатор поставил мне двойку, сказав, что у меня дичайшее произношение и речь моя - каша звуков, на что я отвесил ему комплимент, заявив, что его акцент напоминает акцент эскимоса, долго проживавшего среди китайцев, после чего отправился к проректору с жалобой.
Выслушав жалобу - на английском, естественно, языке, - проректор-американист побагровел, забрал мою карточку абитуриента и, хотя экзамен по-английскому был лишь первым в череде последующих, сказал, что я свободен до первого сентября, дня начала занятий, и что в получении мною диплома с отличием он не сомневается.
В дальнейшем, встречая своего экзаменатора в стенах института, я, глядя на его фальшивую индифферентность, тщетно маскирующую досаду, уяснил железное правило: дилетант, претендующий на профессионализм, неизменно обречен на попадание в глубочайшее дерьмо. А что же касается истинных профессионалов, то их девиз во избежание глупых поражений, должен быть следующим: нет пределов совершенству. Другими словами: будь всегда настороже, даже при самых благоприятных обстоятельствах, и не допускай недооценки противника.
В справедливости последнего тезиса я убедился на своей шкуре самым суровым образом: в нашу секцию кикбоксинга пожаловал новенький - студент-кореец Чан О Ли, - худенький, узкоплечий, с кривыми ножками и тонкой шейкой. Кореец напросился в секцию, утверждая, что навыки рукопашного боя имеет, хотя весьма скромные, однако укрепить личный состав нашей команды способен вполне.
"Пробить" новенького тренер приказал мне - к тому времени уже мастеру спорта и чемпиону всяческих первенств.
Оценив хлипкую мускулатуру корейца перед его выходом на ринг, тренер порекомендовал мне сквозь зубы:
- Без жертв чтобы... Не увлекайся. Интеллигентно...
Я, как надутый бойцовый петух, принял небрежное подобие стойки, напоминающей позу, в которой обычно стоят панельные проститутки, узревшие маловероятного клиента, и тут же ощутил хлесткий удар чужой пятки в мое родное колено, пронзенное в следующее мгновение острой болью.
Как он сумел до меня своей паучьей ножкой дотянуться-то, этот косоглазенький?
Да, кривизна его нижних конечностей вводила в заблуждение, ибо, в состоянии выпада нога корейца словно бы удлинялась вдвое, но, сей очевидный факт не приняв во внимание, болью в колене воспламененный, я буром попер на костлявенького азиата, слепо убежденный, что одной своей аурой способен отбросить его к канатам, однако два моих жестких удара встретили корректные и точные блоки, вызвавшие у меня вялое недоумение, подобное тому, какое испытывает бычок после атаки на подставленную матадором тряпку.
Именно как бычок-недоумок я и вел себя в этом поединке, самоуверенно полагаясь исключительно на грубую физическую силу и свой активный напор.
Практически полностью раскрывшись, я нанес длинный прямой правой, противник всем корпусом отклонился назад, уходя от удара, но тут же круто поднырнул вбок и в великолепной растяжке впечатал свою медную пятку в мой незащищенный висок...
Меня постигло странное ощущение... Настил ринга как бы нехотя вздыбился, вертикально наваливаясь на меня, канаты протянулись под потолком зала подобно троллейбусным проводам, и я провалился к какую-то неведомую, нежно-звенящую бездну.
Кореец провел поединок изящно, даже, как просил тренер, интеллигентно, однако без жертв все-таки не обошлось...
Очухался я после нокаута быстро, но тут же не без некоторого недоумения уяснил, что вижу окружающий мир как-то не так - смутно и перекошено...
Диагноз врача удручил: повреждение зрительного нерва. Левый мой глазик держался молодцом, соответствуя идеальным параметрам, а вот правый подкачал, удружив близорукостью в восемь отрицательных единиц, и пришлось мне обзавестись контактной линзой, одновременно забыв не только про спорт, но и про учебу.
Излечить мой недуг доктора не брались, я медленно, но неотвратимо впадал в отчаяние, но тут муж моей мамы - человек угрюмый и немногословный, недаром боевой полковник Разведывательного, кстати, управления - явился домой в редком приподнятом настроении, сообщив, что имеет для меня хорошие новости. Заключались новости в том, что сослуживец его - генерал-майор Николай Степанович, ведавший советским военным сотрудничеством с дружественной Индией, нашел в далеком городе Бангалоре, где часто бывал по делам службы, врача-кудесника, пообещавшего вернуть меня в полноценное состояние.
- И?.. - задал я закономерный вопрос.
Закономерный и многогранный. Несмотря на всю его краткость.
В ту пору рядовые советские граждане за рубеж на излечение не ездили, что же касается экзотической Индии, то большинство представляло ее весьма умозрительно, черпая свои познания об этой жемчужине Востока из импорта киномелодрам и телепередачи "Клуб путешественников", хотя ведущий этого клуба единственным путешественником в стране и являлся.
Однако выездные рогатки генерала Николая Степановича ничуть не смущали.
Я мигом был оформлен на должность переводчика в какой-то хитрый "ящик", а уже через три дня, дрожа от страха, отправился на Старую площадь в ЦК КПСС "для собеседования", где, ни слова не говоря, мне сунули "Правила поведения советских людей за границей", после изучения которых я расписался в их партийной квитанции, что, дескать, ознакомлен и проникся.
Далее, уже под сводами МИДа, я получил синий служебный паспорт с чернильной индийской визой и как на крыльях рванул с ним домой - собирать чемодан.
И вот "Шереметьево", проводы, предъявляемое таможеннику спецписьмо для прохода через стойку для лиц с дипломатическими паспортами, наконец, самолет и - знойный аэропорт индийской столицы.
Оставив за спиной его стеклянные двери, я попросту обомлел, оглушенный и беспомощно очарованный после серой дождливой Москвы пестрой суетой и гомоном восточного города с его нескончаемыми автомобильными гудками, бесчисленными уличными торговцами, заклинателями змей, пальмами, парящими в поднебесье орлами над минаретами мечетей...
Заграница! Самая настоящая! Я словно впервые в жизни выехал куда-то из Союза Советских...
Мне, конечно же, помнилась Америка, причем во всех подробностях моего тамошнего бытия, но воспоминания о нем словно бы омертвели, потеряли краски и та, прошлая жизнь за океаном казалась теперь давним сном, отделенным от сегодняшнего мгновения пропастью долгой московской реальности.
Я пялил восторженные глаза, и все вокруг казалось мне чудом: и облезлый верблюд, и нищий на тротуаре, и шикарная “тоёта”, цветастые чалмы и сари...
Генерал Николай Степанович, чьим переводчиком и секретарем я отныне являлся, несмотря на зной, томился в шерстяном кондовом костюме профессионального бюрократа и, вытирая лысину обрывком аэрофлотовской туалетной бумаги, обозревал бушевавшую вокруг экзотику с явным пренебрежением.
- Дели - говно, - заявил он, аккуратно отрывая по линии перфорации очередной лоскуток от рулона, предусмотрительно, как полагаю, похищенного из сортира воздушного судна. - Жара и жулье. Прошлый раз без ботинок остался.
- Это как?
- Иду по базару. Вдруг - какой-то засранец под ноги кидается: сэр, давайте почищу ботинки. Бесплатно. Ну, чисти, раз есть желание. Вдруг он мне: слышь, сэр, а шнурки-то у тебя того, рваные... Гляжу: действительно! Бритвой он их, что ли, гаденеш... Купи, говорит, сэр, шнурки. Я лягаюсь, а он в башмак как бульдог вцепился, с ноги, понимаешь, стянул и предъявляет: мол, вот - и каблук к тому же оторван... Как он каблук-то сумел, артист!.. В общем, взял ботинки, ушел ремонтировать. Я то, се, по-ихнему плохо соображаю, на жестах... Куда ушел, где ботинки?.. Стою на жарище посреди улицы всраскоряку на каких-то колодах деревянных, со всех углов прокаженные ползут за милостыней... Короче, пошлепал в посольство босиком. Так, представляешь, через три квартала этот змееныш меня нагоняет. Давай, говорит, десять долларов за ремонт! Я ботинки взял... Каблук кривыми гвоздищами присобачен сикось-накось, а вместо шнурков глисты какие-то сушеные... Пропала обувь!
- И что? - Да ничего... Дал ему под зад коленом и больше ботинки чистить зарекся.
Генерал поначалу произвел на меня впечатление дубоватого армейского балагура, простодушного и недалекого. Обманчивое, замечу, впечатление!
В тот же день местным рейсом мы вылетели в Бангалор - центр индийских военно-воздушных и космических изысканий.
Городок мне сразу понравился: уютный, относительно чистый по сравнению с Дели, отмеченный великолепным климатом: температура здесь редко превышала двадцать восемь по Цельсию, а ночи порой бывали даже прохладными.
Работа моя сводилась к синхронному переводу переговоров военных спецов, время от времени прибывавших в Индию к своим здешним коллегам, уточнению неясностей в технической документации, секретарствованию у Николая Степановича в те периоды, когда он посещал Бангалор, а такое случалось ежемесячно, однако при всем разнообразии своих функций работал я, как водолаз, не более сорока минут в день, а иногда выдались целые недели, когда я был полностью предоставлен сам себе.
Местный доктор-старичок лечил меня отварами гималайских целебных трав, также пытался восстановить мой зрительный нерв различными упражнениями из практики йогов, прижиганием активных точек, заставлял меня неотрывно наблюдать за качанием маятника на фоне светлого и темного фона, за резкими перепадами света и мрака, и старания его дали результат уже через три месяца, когда я почувствовал, что уже могу вполне обходиться без линзы, отвоевав у близорукости две с половиной единицы.
Масса свободного времени естественным образом влекла меня к действию.
Первым делом я нашел в городе клуб карате, которым ведал женоподобный, как большинство индусов, дилетант, и через час показательных схваток с лучшими его учениками, умеющими разве что надевать кимоно и без толку махать ручонками, получил предложение стать тренером на условиях "part time"  - естественно, не за бесплатно.               
Впрочем, слабенький специалист в рукопашном бою - этот парень виртуозно владел ножом, умудряясь с шести метров пришпилить к доске севшую на нее муху, - и этой науке выучил и меня, хотя уровня его феноменального мастерства я, увы, не достиг. Но то, что приблизился к нему, - точно.


В супермаркете мне как-то встретился редкий в здешних краях европеец - швед, преподававший в здешнем университете английский язык.
Швед моментально распознал мой американский акцент, и мне пришлось долго растолковывать ему перипетии своей непростой судьбы, благодаря которой я, рожденный на территории США, оказался здесь, в глубине Индии, со служебным паспортом гражданина коммунистической империи.
Знакомство со шведом мы отметили в ресторане "Голубая лиса", расположенном в торговом центре города, и по завершении ужина он, смущаясь, предложил мне преподать ему десяток другой уроков английского, пообещав, кроме того, замолвить за меня словечко у ректора, тем более на кафедре имелись вакансии и своим присутствием я бы серьезно усилил педагогический состав.
Словом, по истечении неполного месяца своего пребывания за границей свободным временем как таковым я уже не располагал, планируя жизнь по жесткому графику.
Естественно, мне хватило ума не проговориться никому из своего окружения по месту официальной службы об усердной работе на стороне, хотя, конечно, местные спецслужбы наверняка отслеживали каждый мой шаг, полагая, что имеют дело с молодым перспективным шпионом, отправленным сюда или ГРУ, или КГБ.
Мое естественное и абсолютно раскованное поведение, отражавшееся, в частности, в романчиках с европейскими преподавательницами из университета, вольном передвижении по стране и звонками папе в Лондон - что, кстати, категорически исключалось Николаем Степановичем еще в Москве, - доставляло, вероятно, немало хлопот индийской контрразведке, а меня же, глубоко любые шпионские страсти презиравшего, забавило от души, и каждый вечер, входя с какой-либо дамой в свое жилище, я произносил куражливо в пространство:
- Мать твою так, даю настройку...
Впрочем, мое легкомысленное по младости лет отношение к спецслужбам вскоре кардинальным образом изменилось. И уяснил я, что так же, как мир пронизан электромагнитными волнами, в той же степени окутан он и невидимой паутиной деятельности всяких секретных ведомств, к мнению о них обывателя глубоко и справедливо равнодушных в своем всесилии и циничной мудрости, основанной на холодном всеведении и безжалостном расчете.
Человеку свойственно смеяться над бесом, уродцем с копытцами и рожками, но не дай Бог ему с этим бесом столкнуться вплотную, не различив его в смазливой красотке, симпатяге-приятеле, -  слезами и кровью сей смех обернется...
...Вальяжный и добродушный Николай Степанович позвонил мне из Дели, наказав срочно прибыть в посольство.
Холодея сердцем в дурном предчувствии, я тотчас отправился в аэропорт.
Предчувствие не обмануло: ждали меня неприятности.

3.

- Индия, значит, тебе не нравится, - грустно констатировал Николай Степанович, встретивший меня в одном из служебных кабинетов посольства, в котором он расположился как полноправный хозяин.
- Очень нравится...
- Не чувствуется!
- Но почему вы думаете, что...
- Я не думаю, я знаю! Те, кому здесь нравится, ведут себя по-другому, чтобы продолжалось нравиться, понял?..
И мне с детальной точностью было поведано о количестве и даже качестве моих романтических увлечений, кратко определенных словом "****и", о незаконной и также глубоко аморальной работе в качестве тренера карате и преподавателя английского, а также о некоторых высказываниях, порочащих государственные и общественные устои великого коммунистического новообразования.
- Вот почему тебе не нравится Индия, - заключил Николай Степанович.
Я залепетал нечто жалкое: дескать, больше не буду, простите дядя, ведь недаром...
- Как твой глаз?
- Что?
- Как глаз, спрашиваю!
- Чуть лучше.
- Уже хорошо. Ладно, пошли обедать.
Обедами - дешевыми, невероятно обильными и вкусными, посольская столовка славилась по праву, хотя поваров набирали из местного населения.
Уминая вторую тарелку наваристого борща, Николай Степанович доверительным шепотом продолжал отчитывать меня за беззаботность и ребячество.
- Ты думаешь, что живешь в вакууме? - вопрошал он, со свистящим звуком втягивая в рот прилипший к подбородку волнистый обрезок капусты. - Нет, брат, вакуум только в открытом космосе витает, да и то не чистого качества...
- Это да, - кивал я пришибленно.
- Вот и да. Ты думаешь, я против твоих кобелирований? Нет. А француженка эта твоя последняя... чего она преподает?
- Этику.
- Хм. Индусам этику, тебе - безнравственность... Тебе после нее никакие тренировки не нужны, она любого чемпиона замотает... М-да... Ну, так вот о чем я? А немочка - Эмма, кажется? - так себе, холодненькая... Или нет?
- Да, как-то...
- Ну вот. Аккуратно, Толя, надо, ювелирно, я бы сказал... Через все эти жопы столько ребят погорело, и, кстати, если о космосе, то запомни: каждая новая жопа - это всегда как полет на Юпитер: никогда не знаешь, чем дело кончится...
- На Венеру, - осмелился внести я поправку.
- Во! Понимаешь.
После обеда, плавая в широком посольском бассейне с панамой колонизатора на голове - во избежание солнечного нокаута, Николай Степанович рассуждал далее, не глядя на меня, державшегося на воде близ него, как прилипала возле акулы.
- Я, Толя, человек естественный, - говорил он, распространяя над водной поверхностью густой аромат послеобеденного пива. - И даже скажу так: если мужика к бабам не тянет, доверия у меня к нему нет. Но ведь эти долдоны... там... - Он завел глаза к солнцу, отчего панама свалилась в воду, однако сноровисто мной была водружена обратно. - Им же нужно, твою мать, обоснование, понимаешь... Поэтому так. Оформим ****ство твое как задание родины. Они как, куропаточки эти, социализму сочувствуют, ты выяснял?
- Кажется... нет, - признался я горько.
- М-да, что они понимают, ****и... Выросли там на своих апельсинах... В общем, будешь проводить разработку.
- Разработку... чего?
- Кошелок своих, дурак...
- Понятно...
- Мне непонятно, а ему понятно... Ладно, вылезаем, вода ключевая просто, недолго и инструмент застудить...
Из последующих разговоров я довольно легко уяснил смысл так называемых "разработок" и вообще своего приобщения к шпионской деятельности на территории дружественной Индии.
Важен был Николаю Ивановичу исключительно процесс, а не результат. Причем процесс оправдывал и расходы по хождению в рестораны с индусами-сослуживцами, и любые шуры-муры с университетскими моими подружками, и вообще все тяжкие.
Любые возможные недоразумения закрывались универсальной формулировкой: " В целях оперативной целесообразности..." И так далее. То есть, проведено распитие спиртных напитков, куплен автомобиль, установлен сексуальный контакт, затем еще один, разбита витрина, совершен наезд на пешехода, произведены дополнительные расходы...
Главное, как я понял, больше отчетов и суеты. И тогда на твоем шпионском пути все светофоры будут сиять неизменно зеленым светом.
Впрочем, привлечение меня к шпионажу наверняка отвечало  целям все той же дутой отчетности, хотя заданий "прокачать" тот или иной "объект" поступало от Николая Степановича с каждой неделей все больше и больше.
Я получал деньги на рестораны, покупку машины, подарки, возил из посольства баулы японской радиоэлектронной аппаратуры, по закону облагаемой дикими таможенными пошлинами, и в перепродажу ее как заведомо контрабандного товара, втягивал индийских военных спецов, устанавливая таким образом с ними двусмысленные контакты; также знакомил спецов, по наущению Николая Степановича, с приезжающими из Союза командированными "инженерами" - якобы как со своими друзьями, способными еще более укрепить наш противозаконный бизнес...
Индийские служащие с их худосочной зарплатой на сделки шли, как голодные щуки на блесну, а командированные "друзья-инженеры", кого отличали одинаково невыразительные физиономии и характерный оценивающий прищур собаки породы питбуль, довершали мои коварства уже на своем, холодно-профессиональном уровне.
Как-то я заикнулся о нечистоплотности своей второй, так сказать, специальности Николаю Степановичу, на что получил следующую отповедь:
- Запомни: Индия - стратегический плацдарм. Думаешь, мы им за красивые глазки самолеты сюда гоним и бесплатные ракетоносители для спутников даем? Дружба, мир, гони сувенир, думаешь? Да тут война идет. Сейчас, сегодня. Между нами и Штатами. И не было бы советской халявы, знаешь, кто бы твоих индуёв сейчас вместо нас охмурял? Ребятки из ЦРУ! Они и так тут кругами ходят, как бесы у монастырских стен...
Аббревиатуру, составляющую название американского разведывательного ведомства, Николай Степанович, равно как и все его коллеги, неизменно произносил слитным единым звуком, похожим на плевок.
- И не исключаю, - продолжал старший товарищ, - что некоторые из твоих ****ей, кстати...
- Да быть не может!
- Ох, может, Толя... Хотя... чего с тебя, раздолбая, взять... Глаз-то как?
- Почти в норме.
- Самое главное! Да... В Москву тебе надо бы съездить, двадцать пять лет скоро, хоть с матерью встретишься, отметишь...
- Николай Степанович!
- Ну?
- А с институтом как? Ведь если не восстановлюсь - привет, армия!
- Решим, - отмахивался всесильный генерал. - И с армией, и с институтом, и с приветом. То заботы мои. А пока вот... две тысячи рупий вам, молодой человек, на радости быстротекущей жизни, и вот тут подпишись...
- Сумму указывать?
- Не надо.


С кучей разнообразного сувенирного хлама я отбыл в Москву в отпуск.
Уже вовсю бушевала перестройка, чье начало я благополучно пересидел за рубежом, создавались кооперативы и устойчивые преступные группировки, появлялись в быту рядовых граждан компьютеры и видеомагнитофоны, и мое зарубежное бытие в государстве третьего мира особо престижным уже никому не казалось.
- Бросай ты эту страну факиров, иди в институт, - убеждала меня маман, - а то так и будешь вечным студентом...
Что ей ответить, я просто не знал, соотнося свое будущее с планами моего покровителя Николая Степановича.
На поддержку кого-либо иного мне просто не приходилось рассчитывать.
В силу неизвестных причин, выяснение которых я посчитал излишним и неделикатным, муж-полковник маму мою оставил, жила она теперь одна, работая референтом в английской торговой фирме, красота ее поблекла, тяготилась она вечерним своим одиночеством, а потому отпускать меня обратно категорически не желала.
Меня же, наоборот, тянуло обратно в солнечную Индию из мрачной осенней Москвы - к моей обжитой квартирке, подружкам, оставленному на служебном паркинге автомобильчику "амбассадор", университету, секции карате и к привычной работе.
Кстати, благодаря в основном щедротам Николая Степановича, образовался у меня из сэкономленных "оперативных расходов" сберегательный счет в размере тридцати пяти тысяч долларов США в солидном банке города Бангалора, и спонсировать данными средствами государство Индию я при всем уважении к нему как-то не собирался. Мой счет в банке курировал знакомый мне менеджер, кому я давал уроки в школе карате.
Через неделю пребывания в отпуске, ранним утром, запомнившимся как самое худшее утро в жизни, в квартиру пожаловали трое в штатском.
Мать уже ушла на работу, я только-только протирал глаза ото сна, входную дверь открыл безо всяких "кто там?", и тут же в нос мне сунули удостоверение с тисненой надписью "КГБ СССР" и вежливо спросили разрешения в квартиру войти, чему я, по причинам естественным, противиться не стал.
Далее начался кошмарный сон наяву.
- Ну как, акклиматизировались? - поинтересовался один из безликих штатских, в то время как второй, бесцеремонно открыв книжный шкаф, вытащил из него томик Гашека и, раскрыв книгу, извлек лежавшие между ее страниц загранпаспорт и сберегательную книжку, выданную в индийском банке. Понятное дело, даром ясновидения этот тип обладал едва ли, а вот способностью проникновения в жилища граждан во время их отсутствия там и выяснения, где что лежит, - наверняка.
- Неплохо зарабатываем, а? - обратился он ко мне, поневоле утратившему дар речи. - Молчим? Собирайтесь, поедете с нами.
В глухом, лишенном окон кузове военного автомобиля я был вывезен за город и вскоре очутился на территории тюремного типа объекта, обнесенного бетонным забором с козырьком из колючей проволоки, протянутой на изоляторах.
Собственно, разглядеть объект мне привелось мельком, поскольку сразу же из автомобиля меня провели в полуподвальное помещение с решетками на окнах, где находился стол и два стула, на одном из которых восседал грузный седовласый человек в потертом вельветовом костюме болотного цвета.
Человек вежливо представился:
 - Иван Константинович.
После предложил мне чай и бутерброды, от которых я, не успевший позавтракать, не отказался.
Надо отметить, что вели себя комитетчики по отношению ко мне подчеркнуто корректно, хотя принадлежность данных лиц именно к КГБ я сразу же поставил под глубокое сомнение. Однако то, что мне довелось оказаться в недрах одной из спецслужб, уяснил однозначно.
Глупых вопросов о правомерности своего задержания я не задавал, прав не качал и держался так, будто все происходящее со мною - событие естественное и ординарное.
Седовласый Иван Константинович полюбопытствовал о наших с Николаем Степановичем взаимоотношениях и получил ответ, что таковые отношения превосходны; затем, проявив обескураживающую осведомленность о частностях моего индийского бытия, перешел к вопросам, касавшимся контактов с индусами, а далее беседа затронула финансовые расходы, которыми плодотворность данных контактов обеспечивалась.
В своих объяснениях я в основном ссылался то на личную забывчивость, то на руководящие указания Николая Степановича, настоятельно рекомендуя своему дознавателю привлечь к нашему диалогу и моего генерала-начальника, способного подтвердить правдивость даваемых показаний, но таковые рекомендации жестко игнорировались, и я начинал понимать, что мой всемогущий покровитель, видимо, влип в какую-то историю, одновременно затянув легковесным перышком в ее крутую воронку и меня, грешного...
Из письменного стола Иван Константинович достал какие-то бумаги.
- Ваша подпись?
Да, подпись была моя. На всех бумагах без исключения. Но только машинописные тексты над подписью были в диковинку:
"Получено пятьдесят тысяч долларов..."
"Тридцать тысяч долларов..."
"Шестьдесят две тысячи долларов..."
 И так далее.
- Я не получал этих денег!
- Подпись ваша?
- М... да.
- Так вы что, подписывали чистый лист?
- Ну... в общем... Николай Степанович сказал...
- Вы на Николая Степановича не ссылайтесь, вы о себе, пожалуйста... И подробнее.
- Он сказал: ты подпиши, а документ я заполню.
- Но вы же не придурок, вроде...
Тут я ответил так:
- Вопрос не в том, придурок я или гений. Вопрос в том, что Николай Степанович - генерал, не терпящий обсуждения приказов.
- Хорошо. А откуда появились тридцать пять тысяч долларов на вашем счете в банке?
- Мне их дал Николай Степанович, - не моргнув глазом, продолжал я дудеть в самую надежную дудку. - На возможные непредвиденные расходы.
- Вот так сразу - взял и дал. Тридцать пять тысяч.
- Не сразу. Частями, время от времени. Он говорил, что это наш оперативный стратегический запас.
Я врал, уже веря самому себе. И все валил на бывшего своего начальника, сознавая: казнокрад Николай Степанович, конечно же, для моего следователя абсолютно и категорически недоступен и, возможно, плавает сейчас в своей панаме неторопливым брассом в бассейне какого-нибудь роскошного отеля, расположенного на берегу океана в штате Флорида, предоставив мне отдуваться за весь его финансово-агентурный аферизм...
- То есть вы понимаете, о какой сумме идет речь? - спросил Иван Константинович с ощутимой угрозой.
- Не понимаю.
- О сумме более миллиона долларов.
- Извините, но тогда я парюсь здесь за чужие радости.
- Выбирайте выражения.
- Я их как раз и выбираю. Самые доходчивые.
- Анатолий, вам придется у нас задержаться.
- На каком основании? - мягко вопросил я.
Иван Константинович помедлил, затем со вздохом произнес:
- Я буду откровенен, Толя. Вы  взрослый мальчик, понимаете, с кем имеете дело, и уж, конечно, сознаете, что данную историю нам надо прояснить до конца. Поэтому предлагаю вам или сотрудничество, или конфронтацию. Как скажете, так и будет.
- Сотрудничество, - не утрудившись раздумием, изрек я.
- Еще одно доказательство, что вы не придурок, - констатировал мой следователь. - А теперь позвоните маме на работу и сообщите, что вы уехали на три дня к школьному приятелю на дачу.
Из ящика стола он извлек трубку радиотелефона. Я в точности исполнил его приказ.
Далее - началось! Нескончаемые допросы, полиграф, снова допросы...
Скоро ситуация прояснилась для меня окончательно: я проходил в качестве свидетеля во внутреннем расследовании шпионским департаментом финансовых махинаций Николая Степановича, причем поначалу фигурировал как соучастник преступного сговора и доверенное лицо перерожденца в генеральском мундире, но во мне быстро, что называется, разобрались, и по прошествии третьего дня Иван Константинович передал мне заклеенный почтовый конверт, не отмеченный никакой надписью, но явно содержащий некие бумаги.
- Ваша трудовая книжка, - пояснил он. - Вы уволены с работы по сокращению штатов.
- Я понял, - кивнул я, уже свыкшийся с мыслью, что с Индией, да и со всей моей прошлой жизнью пришла пора расстаться. Однако заметил: - В Бангалоре у меня осталась куча вещей...
- Ах, Толя, - отозвался Иван Константинович, - вы даже не представляете, сколь мизерны ваши потери по сравнению с теми, какие вас ожидали первоначально!..
И я заткнулся.
- Кстати, - задал Иван Константинович напоследок меркантильный вопрос, - вам в банке не выдавали карточку для снятия денег из банкомата?
- Нет, - мотнул я головой, испытывая злорадное удовлетворение. - Обычно я приходил с книжкой к менеджеру, мы с ним хорошо знакомы... Он, собственно, мне и открыл счет. Зовут его Сешейя...
- Свободен, - процедил инквизитор сквозь зубы.
В том же военном автомобильчике с глухим кузовом, в народе именуемом "креветкой", я был доставлен с таинственного загородного объекта домой.
Несмотря на то, что Иван Константинович в угрожающих выражениях предупреждал меня об обете молчания насчет всего приключившегося со мной за эти три памятных дня и снабдил правдоподобной легендой о внезапном завершении моей индийской эпопеи, я все-таки поведал маман о случившемся - правда, под честное ее слово о неразглашении...
Возмущению маман не виделось конца и края.
- Какая, к чертовой матери, "перестройка"! Та же сталинская зона! - бушевала бывшая правоверная коммунистка. - Те же гестаповские ухваточки... Тебя пытали, сынок?
- Не, даже кормили...
- Баландой какой-нибудь?
- Не, обед как обед. Гуляш, компот...
- Они накормят! Гуляшом! Из человечины...
Несмотря на данное мне обещание о соблюдении тайны прошедшего следствия, маман, переполненная негодованием и гражданской ущемленной гордостью, не только тайну широко разгласила, но и накатала жалобу в прокуратуру города, причем на мои стенающие возражения по поводу данного мероприятия, отреагировала с надменной решимостью убежденного камикадзе: мол, скажем "нет" гэбэшному террору, кончилось время его, аминь!
Маман, как понимаю, наивно воодушевили появившиеся в прессе критические статьи в адрес секретных коммунистических ведомств, и она решила внести свою лепту в дело нарождавшейся, ха-ха, демократии.
Что ею руководило? Месть за прошлый каждодневный страх перед вездесущим ГБ, в чьей тени протекла вся ее жизнь - пусть сытая, заграничная?.. Или осознание конечной никчемности такой жизни? Кто знает?
- А может, это ГРУ? Или еще какая-нибудь шпионская шарашка? - пытался умерить я ее пыл.
- Все они - волчьи ягодки с одного и того же куста, - звучало непреклонное.
Кстати, связавшись с бывшим мужем-полковником, мама выяснила, что ни в какую Флориду Николай Степанович с похищенными деньгами не бежал, а скончался сразу же после моего отъезда на территории Индии от обширного инфаркта, после чего, вероятно, наткнувшись на компромат в его бухгалтерии, компетентные дяди и затеяли расследование финансовых злоупотреблений некогда недоступного какому-либо контролю генерала.
Очередным утром, когда я покидал квартиру, направляясь в институт, где намеревался подать заявление о своем восстановлении в составе студентов, на лестничной клетке мне встретились капитан милиции и двое военных - майор и лейтенант, выходящие из лифта.
- О! - восхищенно присвистнул майор, всматриваясь в меня. - Никак Подкопаев Анатолий, мастер спорта по мордобитию и по бегу...
- По какому-такому бегу? - спросил я неприязненно.
- По бегу от призыва в армию, - с улыбкой пояснил майор.
- Ах, мама, мама, что ты натворила! - сказал я майору.
- А все по закону, Толя, - откликнулся он. - Вот, - указал на милицейскую шинель. - Имеем предписание, с нами представитель властей, так сказать...
- Мне надо позвонить матери...
- Мы сами позвоним. Ну, как договариваться будем?.. По-доброму, по-злому, а?..
 Я тяжело вздохнул. Мне остро захотелось оказать этим типам в погонах серьезное физическое сопротивление, но такое желание по причине его нецелесообразности я отклонил, вновь выбрав сотрудничество, а не поединок, тем более помнил золотое правило: порой победу в поединке означает уклонение от него.
За свое соглашательство я получил возможность переодеться, взять с собой туалетные принадлежности, пакет с едой и необходимые мелочи, после чего закрыл квартиру и обреченно вышел со своим конвоем к поджидавшему нас у подъезда милицейскому "уазику".
Дальше все шло по накатанной колее: ускоренная медкомиссия, когда мне пришлось пожалеть об излеченном глазе, - хотя напрасно, ибо вместо службы в армии органы придумали бы для меня наверняка куда худшую пакость; стрижка под "ноль", вручение военного билета и отправка на той же милицейской машине на призывной пункт, причем сопровождавший меня лейтенант предупредил: “Сбежишь, возбудим уголовное дело об уклонении от призыва мгновенно, у кого-то большой на тебя клык, парень, вырос...”
Я хмуро кивнул, всецело насчет "клыка" соглашаясь.
На призывном пункте меня передали под попечение какого-то нетрезвого капитана с петлицами артиллериста, сообщившего, что команда, в которую я включен, ждет отправки и сопровождающий, отбывший на вокзал за билетами, должен вернуться с минуты на минуту.
- Чтобы глаз с него не спускал! - сурово предупредил лейтенант нетрезвого капитана, и тот кивнул ему с таким угрюмым пониманием, что я твердо уяснил: мне конец!
После меня провели в кабинет, где стояло несколько письменных столов, заваленных папками с личными делами призывников, и множество стульев, также тяжестью папок обремененных.
- Сиди здесь, - коротко сказал капитан, затем подошел к письменному столу, вытащил из него бутылку водки, шумно выдохнув воздух, совершил из бутылки объемный глоток и, утершись рукавом кителя, кабинет покинул, не забыв, правда, запереть за собой дверь.
Любопытствуя, я взял в руки одну из папок. Какой-то Подколозин...
И - замер, обожженный неясной, но стремительно формирующейся в сознании мыслью...
На подоконнике лежала самая тощая из стопок - всего лишь пять папок.
Я, сомнамбулически привстав со стула, подошел к окну и на верхней папке узрел свою фамилию...
Вероятно, это была какая-то особая стопка, даже наверняка особая.
Далее чисто механическим жестом я взял свое личное дело, переложив его в ту стопку, где лежало дело Подколозина, а его папку, да прости мне, неведомый собрат по несчастью, уместил в категорию "избранных".
Капитан, чьи командные пьяные крики время от времени доносились до меня из-за двери, то и дело забегал в кабинет с целью приобщения к своему заветному сосуду, из которого он, казалось, черпает необходимую энергию, и внимания на меня при этом обращал не более чем на гипсовый бюст Ленина, с искренне-устремленным любопытством взиравшего на капитана с высоты канцелярского книжного шкафа.
Впрочем, однажды капитан, как бы спохватившись, подошел к стопке "элиты" и, взяв дело Подколозина, долго и недоумевающе разглядывал его, видимо, ощущая какое-то несоответствие в фамилии, но затем, махнув рукой, положил папку на место и, судорожно прижав ладонь к животу, поспешным аллюром удалился прочь, громко у порога пукнув и дверь за собою не затворив.
После командующий кабинетом появился в компании низкорослого старшего лейтенанта с петлицами инженерных войск и, указав на меня корявым пальцем, произнес:
- Это твой!
- Пошли, - зловеще сказал мне лейтенант, забирая с подоконника стопку "элитарных" досье.
В этот момент в кабинет вошел другой разночинец - прапорщик внутренних войск, сунул под мышку свою кипу картонок, среди которых находилось и мое подметное "дело".
Меня отконвоировали в толпу одинаково лысых молодых людей, плотно толпившихся в зале, после чего старший лейтенант зачитал фамилии пятерых особо отмеченных, в состав которых моей коварной волей был зачислен послушно вышедший из толпы розовощекий двухметрового роста Подколозин.
Огласив список, лейтенант придирчиво осмотрел свою пятерку, не узрев в ней меня, скользнул по толпе испытующим взором, но, так и не отыскав среди однообразия лысых голов искомую, принялся перебирать свои папки, идентифицируя личности подведомственных ему призывников.
В этот момент прапорщик, собиравший свою команду, выкрикнул:
- Подкопаев!
 И я пошел на зов, искоса наблюдая за действиями лейтенанта, кто, претерпев некоторое раздумье, повел свою пятерку на выход, озабоченно почесывая подбородок.
У двери, ведущей на лестницу, он обернулся в сторону кабинета, из которого вышел капитан-распределитель с высокомерно-отрешенным выражением физиономии, и, оценив, видимо, данное выражение, лейтенант усмехнулся понятливо, мигом все свои сомнения отринув.
Дверь за ним закрылась, и он исчез из моей жизни навсегда вместе с новобранцем Подколозиным, чьей судьбой я столь небрежно и внезапно распорядился. Впрочем, не на казнь же его вели, этого Подколозина...
Время приближалось к полуночи, когда автобус доставил нас - группу из десяти человек, возглавляемую прапорщиком, - к Казанскому вокзалу, откуда я позвонил по телефону домой.
- Где ты? - донесся взволнованный голос матери.
- А тебе не звонили?
- Нет...
- Я в армии, мама. Передай привет прокуратуре. Свидетель отныне занят ратным трудом.
- Вот подонки!.. Подонки!..
Через хрипы в мембране я услышал ее плач и внезапно едва не разревелся сам, однако, взяв себя в руки, проронил:
- Поезд через десять минут. Едем в Ростов-на-Дону. Внутренние войска. Все. Прибуду на место - напишу.
- Но как же... - донеслось с отчаянием.
- Все. Целую. И не затевай никакого скандала. Ни в коем случае. Иначе - труба!
- Я поняла...
- Очень надеюсь, что поняла.
- Хорош тереть, - тронул меня за рукав прапорщик. - Раньше, что ли, времени не было?
Я повесил трубку на просяще вздернутую, как ладонь прокаженного индийского нищего, лапку рычага.
Через считанные минуты поезд уносил меня в загадочный город Ростов-на-Дону.
- Зеков охранять будем? - спросил я у прапорщика.
- На месте узнаешь, - заученно ответил он.

4.

Я проснулся в пять часов утра, обнаружив себя на верхнем ярусе казарменной койки, и поначалу привстал испуганно, не понимая, где оказался и какие обстоятельства тому способствовали.
После все вспомнилось мгновенно и ясно: баня, нательное белье, кирза новеньких сапог, эта казарма, куда нас привезли поздней ночью...
До подъема я недвижно пролежал на узком панцирном ложе, прислушиваясь к храпу и бормотанию сослуживцев и глядя в растрескавшуюся штукатурку казарменного потолка.
Я вспоминал Индию, свою замечательную квартирку с двуспальной кроватью, автомобильчик "Амбассадор", знойные улицы, буйство тропической зелени, нежных подружек, покойного Николая Степановича - да будет земля ему пухом...
А потом дневальный, словно ошпаренный, заорал, разевая пасть:
- Р-р-рота... подъем!
И тут же на полную мощь врубили радио, ухнули кремлевские куранты, отбивая шесть часов утра, заскрипели пружины солдатских коек, казарма наполнилась гомоном, руганью, стуком тяжелых табуретов и неуклюжих сапог...
Началась армейская жизнь.
Месяц "учебки" в конвойном полку тянулся нескончаемо долго и однообразно. Нас учили палить из автомата, возили в городскую колонию, объясняя правила и устав караульной службы, предназначение внешних и внутренних заграждений, изматывали бегом в противогазах, строевой муштрой и ежедневной чисткой картофеля в кухонной полковой подсобке, однако главным испытанием для меня явился мой взводный - лейтенант Басеев, дитя кавказских гор.
Басеева коробила сама моя биография: американское происхождение, многолетняя работа в Индии, московская прописка, да и вообще тот очевидный факт, что под его командованием я оказался исключительно в силу недоразумения.
Придиркам и издевательствам лейтенанта не виделось никакого предела. Впрочем, пыл начальника во многом подогревал и я сам, демонстрируя к кавказскому человеку откровенное презрение и гадливость - вполне оправданные. Главными чертами его характера были хитрость и патологическая жестокость. Гибкий, поджарый, мастер спорта по самбо, он напоминал каждым своим движением агрессивную дикую кошку.
Перед полковым начальством Басеев рассыпался бисером, а с подчиненными обращался, как с недочеловеками, причем свою физическую силу применял, в качестве главного аргумента в закреплении своего превосходства.
Лично меня он донимал индивидуальной строевой подготовкой, бегом вокруг плаца в противогазе и многократным упражнением "лечь-встать", а ложиться мне неизменно приходилось в холодные и мутные осенние лужи, после которых все краткое свободное время тратилось на чистку и сушку одежды.
Глумление свойства физического сопровождалось и оскорблениями изустными, самыми нежными из которых были "кусок дерьма" и "сраный американский ваня". Последнее определение явно указывало на некоторую национальную неприязнь горца к белому человеку.
После очередной его выволочки за плохо начищенные сапоги я уже покидал канцелярию роты, направляясь отрабатывать внеочередной наряд на полковую кухню, как вдруг у двери меня остановил окрик с характерным кавказским акцентом:
- Я тебя, падаль, еще не отпускал! Ну-ка ко мне!
- Слушай, говнюк, - прорвало меня, - ты езжай лучше в родной аул орать на  своих баранов и мусульманок.
- Ах, вот ты как запел, дружок!.. - Басеев встал из-за стола и, подойдя ко мне, цепко ухватил ворот моей гимнастерки.
Кулак его, упершийся мне в челюсть, отчетливо пах селедкой.
- Я тебе не дружок, - сказал я. - И овец вместе с тобой не пас.
Он врезал мне под дых, но к такому удару я был готов, да и ударчик-то его дилетантский означал для моего пресса подобие некоего неприятного массажа, и прежде чем лейтенант успел удивиться отсутствию какой-либо реакции с моей стороны, я, переборов естественное раздражение, зовущее к рукоприкладству, произнес:
- Нехорошо поступаешь, Басеев. Не как мужчина. Звездами пользуешься. А на честную драку ведь не потянешь, кишка тонка...
Басеев медленно убрал руку от моего ворота.
Он напряженно раздумывал. И я понимал, о чем именно. Весил я около ста килограммов, Басеев же едва дотягивал до восьмидесяти; мускулатура моя тоже внушала ему известные опасения, но горячий кавказец полагался на свой борцовский опыт, не подозревая, что весь опыт его в моих глазах не более, чем комплекс оздоровительной гимнастики, предназначенный категории спортсменов подросткового возраста.
- Не я тебе это предлагал... - сказал он звенящим от злобы шепотом. - Пошли в спортзал.
Однако прежде чем мы отправились в спортзал, Басеев построил в казарме взвод, сообщив, что желает продемонстрировать подчиненным некоторые азы рукопашной схватки, полагая, видимо, что мое избиение должно носить характер официальный и, главное,  публичный.
Для разминки Басеев пошвырял из одного края ковра в другой десяток новобранцев, а затем, глядя на меня орлиным непреклонным взором, вопросил: кто, дескать, из имеющих борцовские навыки, вызовется на схватку с ним, мастером?
Подыгрывая спектаклю, я скромно испросил разрешения.
- Надевай курточку, - гостеприимно улыбнулся мне Басеев.
Я надел самбистскую хламиду, подпоясался поясом, одновременно заявив:
- Только уж как умею, чтоб без обид...
Взвод заинтересованно хохотнул. Хохотнул и Басеев.
- Не стесняйся, дорогой, - успокоил он меня. - Отведи душу на командире, разрешаю.
- Значит, стиль - без правил? - уточнил я.
- Я же сказал: не стесняйся! - молвил Басеев тоном раздраженного приказа. Сблизившись со мной и продолжая улыбаться, произнес мне на ухо: - После госпиталя обещаю устроить тебя в такой медвежий угол - всю жизнь помнить будешь, дорогой!
- Вы собираетесь в госпиталь? - спросил я.
Побледнев от гнева, он толкнул меня ладонью в плечо. Скомандовал, вставая в стойку:
- Начали!
Я без сопротивления позволил ему ухватить меня за ворот куртки, а затем сделал то, что по правилам спортивного самбо не полагалось и чем Басеев не владел: "болевой" в стойке.
Кисть лейтенанта, прежде чем он попытался провести какой-нибудь свой бросочек через бедро или передний подхватик, я безжалостно вывернул, тут же ушел за спину обомлевшего от боли противника, резко произвел удушение и, подсадив его под зад коленом, брякнул что было сил на ковер. Мельком я обернулся на сослуживцев, усмотрев  в их глазах растерянность и - окрылившее меня восхищение.
Басеев медленно поднялся. В ошарашенном взгляде его отчетливо читалась стылая ненависть.
- Продолжаем... - хрипло выдохнул он, уже куда как более осторожно приближаясь ко мне.
Я раздумывал... Горец, похоже, еще не осознал, что все мной совершенное - тоже подыгрыш, жестко ограниченный рамками чисто борцовской схватки, пусть с элементами неведомого для Басеева айкидо и джиу-джитсу, однако весь этот спорт с его пустыми подсечками и подножками мог длиться, во-первых, до бесконечности, а во-вторых, моя победа наверняка означала такое дальнейшее угнетение по службе, перед которым меркли все предыдущие неприятности и унижения.
Басеев оскалил зубы и пригнулся, готовясь броситься мне под ноги.
Настал момент, называемый у летчиков временем принятия решения.
И я принял решение. Будь что будет!
Ударом ноги в лоб я лейтенанта не просто разогнул, но даже и расправил в плечах.
На какой-то миг он вытянуто завис в воздухе, горделиво и как-то изумленно озирая пространство спортзала, и в ту же секунду я, не меняя положения ноги, замершей в классической горизонтальной растяжке, в три коротких касания простучал его печень, промежность и желудочно-кишечный тракт.
Я бил на результат, понимая, что либерализм полумер может иметь для меня в дальнейшем не менее тяжкие последствия, чем даже летальный - для Басеева, естественно! - исход поединка. До распределения по сержантским школам и ротам оставались считанные дни, и я желал провести их вне общества мстительного горца.
Басеев неподвижно распластался на ковре. Из угла его тонкого рта тянулась перевито черная ниточка крови.
- Чего смотришь? - спросил я одеревеневшего помкомвзвода, опасливо склонившегося над своим непосредственным начальником. - Видишь, переборщили слегка... Увлеклись. Зови доктора.
Далее началась кутерьма белых халатов, офицерских погон, пострадавшего самбиста увезли в реанимацию окружного госпиталя, а я, написав объяснительную, что, мол, как просили, так и боролся, улегся спать, заслуженно избежав тягостного ночного наряда по чистке гнилого картофеля.
Утро следующего дня было посвящено дополнительным допросам, поскольку из госпиталя сообщили, что состояние лейтенанта крайне тяжелое: черепно-мозговая травма, повреждение шейных позвонков, печени, селезенки, сильнейший ушиб гениталий...
Я стоял навытяжку перед командиром полка, топавшему на меня ногами и изрыгавшему десятки страшных проклятий.
- Кого к нам присылают! Каких-то убийц! - бушевал командир.
- Он сам хотел, - реагировал я.
- Чтобы ты его сделал калекой?
- Весь взвод подтвердит...
- Подтвердит! Это же, ****ь, надо с такой силой!..
- Выполнял приказ.
- Тебя в спецназ бы запрячь, а не к нам!
- Я готов...
- Вон отсюда! Тебе это будет чревато боком! В дисбате сгною!
Выйдя из кабинета, я услышал через закрытую дверь телефонный звонок и голос командира, произнесший:
- Спортивная травма, товарищ генерал... Да, мастер по самбо... Но видите, какой лось попался... Так точно, сам напросился... - И уже себе под нос, положив трубку: - Мудак! С кавказских гор.

Накануне распределения новобранцев в боевые подразделения и школы сержантов я заступил в наряд по роте, и, убираясь в канцелярии, увидел на столе командира аккуратные стопки серых казенных папок с личными делами, специально, видимо, приготовленных для ознакомления начальству.
Поверх каждой стопки лежал лист бумаги с начертанным на нем наименованием того или иного подразделения.
Подметая канцелярский пол, я одновременно пробегал глазами по маркировке на стопках:
"Первая рота".
Конвоирование в поездах. Что ж, живая служба, даже в чем-то забавная. Особенно, говорят, на женских этапах...
Вторая, третья, четвертая...
Это все здесь, в Ростове...
"Автотранспортная".
Туда меня с моим индийским водительским удостоверением возьмут едва ли.
"Калач-на-Дону"...
Школа строевых сержантов.
Место, по слухам, жуткое. Тот же дисбат. Муштра и измывательства круглые сутки. Лучше - опять-таки по слухам - в зону, чем в такую учебку...
"Батальон милиции".
Вариант сладкий. Город, относительная свобода перемещений, много свободного времени... Ну, хулиганы, понятное дело. Но хулиганы лично меня не пугали.
Далее пошли роты периферийные: Батайск, Новошахтинск... Судьба тех, кто попадал туда, определялась в двух словах: вышка и автомат.
Наконец, самое неблагоприятное место - под Элистой.
Безжизненное пространство с промозглыми зимними ветрами, знойным летним адом, вселенским осенне-весенним болотом... Тухлая привозная вода, зверствующий гепатит...
Я быстро просмотрел стопку.
Точно! Именно в солончаки под Элисту и направлялся Анатолий Подкопаев для несения постовой службы по охране одной из зон строгого режима.
Привет от лейтенанта Басеева - вопросов нет!
Маркировка же последней стопки меня поразила:
«Москва. Инструкторы».
Я слышал, что некоторым счастливчикам после учебки удается попасть в столицу, где готовят инструкторов ИТСО - то есть инженерно-технических средств охраны объектов, специалистов по средствам связи, сигнализации и разного рода заграждениям, препятствующим побегу хитроумных зеков, но после пережитых злоключений мечта о Москве казалась столь эфемерной, столь ирреальной...
Памятуя призывной пункт, я отработанным жестом переместил свою папку в ту стопку, в которой, по моему разумению, ей и полагалось находиться, после чего, подхватив веник и совок с мусором, канцелярию покинул, полностью положившись на волю Божью.
Вечером того же дня я был вызван в знакомую канцелярию для собеседования с комиссией по распределению.
Возглавлял комиссию неизвестный мне доселе лысый подполковник с пористым красным носом и пропитым оперным басом.
- Так, - сказал подполковник, - Подкопаев... У вас, Подкопаев, что, техническое образование?..
- Работал в области авиации и космоса, - поведал я, памятуя индийскую эпопею.
- Как?.. - вопросил командир моей роты, сидевший рядом и, вероятно, именно своей волей распределивший меня в ряды постовых.
Тем более пострадавший Басеев находился с ним в отношениях глубоко дружеских.
- Но, - произнес подполковник, в раздумье листая мое дело, - у вас же гражданская специальность - переводчик...
- Инженер-переводчик, - соврал я честным и твердым голосом.
И далее привел ряд зазубренных мной технических терминов, почерпнутых из рабочих бесед военных спецов.
- Это ошибка! - потрясенно произнес комроты. - Он направлялся в другой полк, в Элисту!
- Правильно! Ошибка! - согласился подполковник, глубокомысленно поджав губы. - И ее мы исправим! Это надо же!.. Специалист... буквально международного класса... едва не угодил на вышку! Вы правы, капитан, с Элистой у нас недоразумение... А вы, Подкопаев, собирайтесь: отбываете в Москву уже через два часа, так что в темпе, голубчик, в темпе... И давайте следующего, капитан...
- Есть, - сказал капитан, пронзительно на меня взглянув.
Даже, я бы сказал, подчеркнуто пронзительно. С пониманием, то есть, откуда ветер дунул.
Но поезд, что называется, уже ушел.
В Москву.
От учебки, заснеженного строевого плаца, замерзших луж, увечного горца Басеева и вообще всех ростовских военнослужащих.
Стоя в холодном тамбуре и вглядываясь в редкие придорожные огни, я, радостно-возбужденный, наивно мечтал то ли о какой-то радужной будущей реальности, то ли просто о близкой, но казавшейся невероятной встрече с родным городом, то ли о возвращении неведомым образом в прежний индийский рай...
Меня опьяняла свобода. Свобода просто стоять в заплеванном тамбуре и глупо смотреть в темноту. Сколько хочешь. Хотя бы и всю ночь.
Сопровождающий меня офицер усердно охмурял проводницу и нюансами моего времяпрепровождения не интересовался.

5.

Месяц ростовской учебки явился для меня целой вечностью, пролегшей между нынешним солдатским существованием и той прошлой жизнью, в которой выкрики: "ко мне!", "смирно!", "лежать!", "вперед!" - казались предназначенными исключительно для служебных собак, но никак не для представителей рода человеческого, однако к чему только не привыкаешь, и вскоре я смирился и с оскорбительными для слуха командами, и с тем, что к безмятежному прошлому отныне возврата не предвидится.
В справедливости же той истины, что все познается в сравнении, московская школа сержантов-инструкторов убедила меня самым наглядным образом. Ростовскую учебную роту через две недели своего пребывания в качестве курсанта я вспоминал, как санаторий.
Нет, никаких целенаправленных издевательств со стороны командиров ни мне, ни моим сокурсникам испытать не пришлось. Относились к нам ровно и без каких-либо эмоций, как к дрессируемым конвойным овчаркам. Грамотно исполнил команду - молодец, плохо - будьте любезны,  нарядик на всю ночь до рассвета. А в нарядике если и давалось время на роздых, то исчислялось оно буквально секундами.
В шесть часов утра без гимнастерок, в одних нательных рубахах, невзирая на январский мороз, нас выгоняли на кросс протяженностью в три километра, потом следовала основательная физзарядка, скорый завтрак и развод по учебным классам, где нам объяснялись все возможные способы побегов из тюрем и зон, методы противодействия таким способам, преподавалась последовательность оперативно-розыскных мероприятий в тех случаях, когда побег все-таки произошел, открывались секреты устройства специальных техсредств, и за час до обеда занятия завершались, после чего, от души намаршировавшись по плацу, мы шли в столовку, а из нее - снова в учебные классы. До ужина, как правило, мы успевали совершить марш-бросочек с полной выкладкой, почистить оружие и после без ног свалиться в койку по самой желанной команде "отбой".
Провинившихся или же схвативших на занятиях "неуд" сослуживцы провожали в ночной наряд, как отправляющихся на страшную пытку, ибо после каторжного черного труда на протяжении всей ночи штрафникам предстояло ровно в шесть часов утра присутствовать на зарядке и умудриться затем ни в коем случае даже носом не клюнуть на уроках, иначе автоматически обеспечивался наряд и в следующую ночную смену.
Я, слабо соображавший в технических дисциплинах, вскоре досконально изучил все тонкости бессонных мытарств. Спасибо моему спортивному прошлому! Не будь его, - закалившего мое тело и, не постесняюсь сказать, волю, даже не знаю, как бы я выдержал такую муку.
Правда, существовала в школе и определенная свобода выбора между продолжением учебы и ее досрочным прекращением. Те, кто не желал платить сегодняшнюю высокую цену за будущие сержантские лычки и привилегированное положение инструктора, могли подать рапорт и отправиться в конвойную солдатчину, однако заранее оговаривалось: малодушных, неоправдавших надежды своего полкового начальства ждет продолжение службы в таких условиях, в сравнении с которыми наша школа - дом отдыха.
Так что желающих сделать свой выбор в пользу солдатчины среди моих сокурсников не было. Мы дружно и отчаянно претерпевали все тяготы курсантского бытия, находя изощреннейшие методы иной раз и "сачкануть" как на занятиях, так и в нарядах.
Воскресным свободным - ха-ха! - днем, выметая снежок с плаца с одним из своих товарищей по несчастью совместной службы, услышал я от него следующее:
- Слушай, меня этот концлагерь достал...
- Ты не оригинален, - хмуро заметил я, орудуя метлой.
- Хотя бы недельку перерыва... Хотя бы день! Я, дурак, из Магадана в Москву рвался как... в рай небесный! А сейчас думаю: лучше б уж, что ли, на вышке... А чего? Стой себе, кури... бамбук!
- Ты не один в Москву рвался... - бурчал я.
- Разговорчики, товарищи курсанты! - прервал наш диалог голос вездесущего надсмотрщика-сержанта. - Снег между плитами вымести тщательно!
Да, Москва была рядом, за забором... Но толку! За месяц своего пребывания в каких-то тридцати минутах езды от родного дома, я всего лишь раз, и то буквально чудом, умудрился позвонить из части матери и выпросить у начальства краткое свидание с ней на КП.
Никаких положительных эмоций из свидания я не вынес, а только болезненно ощутил, что нахожусь в некоем параллельном пространстве с миром нормальных людей, который существовал в каких-то считанных метрах от проходной, но был отделен от меня прочнейшей прозрачной перегородкой, перейди которую - тюряга!
Мать, утирая слезы, говорила, что встречалась с бывшим мужем-полковником, прося его принять участие в моей воинской судьбе, на что муж поведал ей о сегодняшней для него невозможности предпринять что-либо в мою пользу, да и об известной опасности каких бы то ни было протекций, поскольку дяди из шпионского ведомства, жаждавшие моей географической удаленности от столицы, могли в любой момент встрепенуться и устроить меня охранять, к примеру, не зеков, а особо ценные радиоактивные материалы.
- Потерпи, необходимо выждать время, - говорила мать.
- Да-да, - кивал я рассеянно, сам же думая не о каких-то несбыточных перспективах в своей армейской карьере, а об очередном ночном наряде, тяготы которого можно было бы здорово уменьшить, если сейчас привалиться щекой к мамочкиной дубленке и хотя бы пятнадцать минут глубоко и безмятежно поспать...
Но пугать маман такой просьбой, естественно, не стоило. Как и предаваться каким-либо надеждам. Хотя бы потому, что строительство воздушных замков - дело приятное и легкое, а снос их - тяжел и неприятен.
Сослуживец, очищавший совместно со мной плац от смерзшихся осадков, прошептал, улучив момент, когда сержант отошел по нужде за мусорный бак:
- Сегодня после обеда мойка окон в казарме. Я вот что думаю, Толь: может, я того... ну, как бы оступился с подоконника, а ты подтвердишь, что случайно... Чтоб членовредительство не пришили...
- А смысл?
- Третий этаж. Приземлюсь на лодыжку - месяц госпиталя гарантирован! Кайф!
- Лучше уж на простуду закоси...
- Ха! Ты что, начальника медчасти не знаешь? Старуха, майор... По-моему, она практику в Бухенвальде проходила... Ты к ней придешь с простудой, уйдешь с пятью нарядами вне очереди... У нее госпитализация только по жизненным показаниям. Вернее, по несовместимым с жизнью...
- Разговорчики, курсанты! - зарычал из-за бака сержант.
- Яволь, унтерштурмфюрер! - прошептал мой сокурсник, имитируя энергичный мах метлой.
- Ну, давай, парашютируй... - согласился я.
Однако от трехэтажного прыжка товарищ мой воздержался, благоразумно решив не рисковать своими нижними конечностями, еще способными пригодиться в дальнейшем, тем более, несмотря на неимоверные нагрузки и изуверскую дисциплину, умереть бы ему ни при каких обстоятельствах в сержантском инкубаторе не дали, хотя и жить - тоже.
В свою очередь я, творчески идею товарища переработав, на одной из тренировок в гимнастическом зале симулировал сначала неловкое падение с брусьев, а затем - сотрясение мозга, подгадав при этом момент, когда многоопытная старуха-майор медчасть покинула, и ее замещал фельдшер-сверхсрочник, безграмотно принявший мой учащенный - после основательной физической нагрузки - пульс за симптом резко поднявшегося артериального давления и после укола магнезии отправивший меня во избежание какой-либо ответственности в Реутово, где располагался госпиталь внутренних войск.
В госпиталь меня привезли вечером на армейском "уазике", за что сопровождавшая больного медсестра получила изрядный нагоняй от дежурного врача-полковника, ибо транспортировать меня, оказывается, предписывалось в лежачем положении, на подвесной койке и соответственно на специально оборудованной для того машине.
- Вы у меня под трибунал пойдете! - орал полковник на несчастного медработника, перед которым я мысленно извинялся, одновременно не без опасений раздумывая о том, что будет со мной, если вскроется факт симуляции.
Пронесло.
Я сослался на тошноту, темные точки, плавающие в глазах, боль в затылке и вскоре очутился на восхитительно широкой и мягкой кровати - именно кровати, а не на какой-то койке! - в хирургическом отделении госпиталя.
На ужин - прямо в постель! - мне принесли королевский закусон, где фигурировал кусок настоящей, без жилочки, говядины и, что меня поразило действительно до сотрясения мозгов, - свежий по-ми-дор! Я уже забыл, как он и выглядит-то, помидор этот... И вкус его - тепличного, пресного, не видевшего ни настоящей земли, ни солнца, показался мне божественным.
В палате вместе со мной лежали выздоравливающие после операций по удалению аппендицита два молодых офицера и полковник-интендант со сложным переломом руки.
Лейтенанты принесли интригующую весть: после ужина в зале на первом этаже ожидался просмотр свежего приключенческого кинофильма.
Желание поспать боролось у меня со стремлением обозреть закоулки госпитального рая, влекла также возможность приобщения к новинкам кинематографа, и, накинув халат, я поспешил на первый этаж.
По госпиталю тем временем разнеслась тревога: из палаты исчез больной с тяжелым сотрясением мозга!
В разгар сеанса я был из кинозала выдворен, сурово отчитан все тем же дежурным полковником, уже всерьез, как понимаю, усомнившимся в правомерности предварительного диагноза, и вновь уложен на комфортабельную кровать с угрозой конфискации нижнего белья в случае повторения самовольных отлучек.
Утром, после завтрака, злой дух нашептал мне о необходимости срочно позвонить маман, дабы сообщить о своей выдающейся передислокации в больничные покои, однако, вернувшись от телефона-автомата, находившегося в холле, в свою палату, я застал там группу врачей и понял, что пропустил обход, который был обязан встретить на своем рабочем месте, то есть в постели.
- Я извиняюсь... - начал я.
- Опять в кино ходили? - последовал ледяной вопрос.
- В туалет...
- Ну-ка выйдем, - обратился ко мне один из офицеров в белом халате, как впоследствии выяснилось - мой лечащий врач.
Вышли.
- Так, Анатолий, - сказал он. - Простой и честный вопрос: сколько тебе надо здесь отлежать?
Голова у солдата, как говаривал наш ротный, - чтобы думать, а мозги - чтобы соображать.
- А сколько можно? - нагло спросил я.
- Двадцать дней гарантирую. Хватит?
- Спасибо, доктор!
- Не все так просто, Толя. Я учусь в академии. И тебе придется переписать очень много конспектов.
- Чем-чем, - сказал я, - но конспектами вы меня не запугаете.
- Почерк у тебя разборчивый, надеюсь?
- Надо - будет каллиграфический!
Кстати, после этих двадцати восхитительных дней у меня на всю жизнь закрепилась способность бегло писать отчетливыми печатными буквами хотя бы и многие страницы любого текста. Как на русском, так и на английском.
Талант, в дальнейшем оказавшийся невостребованным.


Жизнь в госпитале протекала размеренно и сытно.
Вечером, на сон грядущий, в казенном овчинном тулупе и в валенках я отправлялся подышать воздухом, бродя по темным зимним аллеям, где однажды столкнулся с разговорчивым мужчиной средних лет, одетым в хорошую дубленку и в такие же, как у меня, больничные валенки, что выдавали его принадлежность к категории пациентов.
Мой собеседник представился Василием Константиновичем, на вопрос: в каком, дескать, звании - поморщился, ответив кратко: две звезды в одну линию, и на мое уточнение: “Прапорщик? ” - кивнул сокрушенно: мол, извиняй, а до больших чинов не дослужился.
Мужиком он оказался остроумным, свойским, на вечерних прогулках мы поведали друг другу кучу анекдотов, и как-то я даже посетовал вслух, отчего, дескать, не служу под командованием такого вот милейшего старшины, а попадаются мне неизменно какие-то дуболомы и людоеды.
- Задолбали командиры? - поинтересовался Константиныч - так я уже его называл - с сочувствием человека, на собственной шкуре испытавшего все жесткие пинки армейской судьбы и определяющих ее лиц.
- Не то слово! - откликнулся я. - Террор двадцать четыре часа в сутки. По три-четыре ночи в нарядах, кормежка - помои, масло и мясо налево идут, никаких увольнений в город, а вот когда начальство с инспекцией приезжает, тут тебе и салфеточки на столах, и даже конфетки, вечерний киносеанс... благолепие, в общем!
- Потому что об инспекции знают заранее, - умудренно сказал Константиныч.
- Естественно!
Я еще около часа живописал прапорщику ужасы курсантского бытия, упомянув, кстати, о предложении своего сокурсника сигануть с третьего этажа, дабы очутиться здесь, в больничной нирване, как о наглядном примере доведения человека до крайней степени отчаяния, но Константиныч, служивший, по его словам, среди бумагомарателей в каком-то штабе и оторванный от бытия низших слоев, воспринимал мои рассказы как нечто научно-фантастическое, хотя недоверчивое сопереживание мне выказывал.
В холле госпиталя мы с ним простились, я дружески хлопнул Константиныча по плечу, направляясь в свое отделение, но тут заметил замершего у лифта соседа по палате - полковника с загипсованной клешней, смотревшего на меня с каким-то страдальческим укором.
- Болит рука? - поинтересовался я, преисполнившись чувством сопереживания.
- Так вот почему вы служите в Москве... - молвил полковник. - А говорили: распределение, случайность...
- Не понял.
- Что ж тут не понять... Может, вы не знаете и того человека, с кем только что распрощались?
- Знаю... Константиныч...
- Василий Константинович.
- Ну... - Я начал предчувствовать нечто нехорошее.
- Заместитель министра внутренних дел.
Возникла пауза.
- Пошли в палату, - сказал я устало. - Скоро отбой.
- А здесь, значит, отдыхаем от воинской повинности, - язвительно заметил полковник. Но так, осторожно заметил, как бы про себя.
Вот тебе и две звезды в одну линию...
Ночью я спал плохо. А на следующий день узнал, что высокопоставленный пациент из госпиталя после обследования выписан, так что отныне для прогулок мне следовало подобрать иного компаньона.
Через четыре дня настала пора и мне возвращаться в постылую учебку, из которой приехал за мной знакомый "уазик".
Из машины вышла старуха-майор.
- Подкопаев? - спросила она утвердительно и крайне сухо.
- Так точно.
- Симулянт.
- Никак нет.
- А-абсолютно уверена. Ввели моего сотрудника в заблуждение. Ну-с, ладно, поехали. Вас ждут сюрпризы.
После естественной заминки я отозвался с угрюмым вызовом:
- К сюрпризам мне не привыкать.
- Чувствуется! - парировала старуха.
Еще на пороге казармы торчавший у тумбочки дневальный поведал, что я прибыл в прямо в пасть льва, поскольку за время моего отсутствия в часть нагрянул заместитель министра внутренних дел, обнаруживший здесь столько всяческих нарушений, что половина офицерского состава получила строгие выговоры, гауптвахта переполнилась прапорщиками-расхитителями, а командир полка сидит в предынфарктном состоянии под домашним арестом.
- И говорят, весь шухер по твоей наводочке, - многозначительно ухмыляясь, доложил дневальный. - Это вилы, Толик, конкретные вилы...
Встретивший меня в канцелярии командир учебной роты, мой радостный доклад о прибытии для дальнейшего прохождения мук слушать не пожелал, а, сняв свою шинель с вешалки, коротко и смиренно промолвил:
- Пойдем!
И вскоре, обогнув корпус казармы, мы вошли в примыкавшее к КПП приземистое здание штаба конвойной дивизии, на чьей территории располагалась наша учебка и командиру которой, генералу-майору, мы были подведомственны.
К моему немалому удивлению, после краткого доклада адъютанта мы удостоились чести быть принятыми не кем-либо из штабного начальства, а именно что самим сиятельным генералом.
Вернее, такого исключительного счастья удостоился я, капитану было предписано обождать в приемной.
- Ах, вот ты каков, сукин сын!- заметил генерал, привстав из-за стола и глядя на меня с трудно скрываемым негодованием. - Ну, давай... расскажи, чем недоволен. А то как-то странно: заместитель министра в курсе того, что в дивизии происходит, а я вроде как... китайский наблюдатель.
Я моментально смекнул, в чем дело, и подобрался, как при схватке с опасным и безжалостным противником.
- Вы имеете в виду Василия Константиновича? - спросил я с высокомерной небрежностью.
Генерал удивленно вскинул брови.
- Именно...
- Да, он интересовался бытом, уровнем нашей подготовки...
- И что вы ответили? Что ваша учебная рота - воплощение Освенцима?
- Ничего подобного. Я не скрывал: условия у нас жесткие, однако лишь в таких... обстоятельствах может закалиться настоящий советский воин. Он мне, правда, возразил, что нагрузки чрезмерно велики, но я сказал, что у нас не было даже случая простуды...
- Только сотрясение мозга, - изрек командир дивизии.
- Я овладевал брусьями...
- Ну, ты и фрукт! - Генерал кинжальным взором впился в мои честные серые глаза, но, не обнаружив в них ничего, кроме доброжелательной невозмутимости, нервно заходил по кабинету.
Я находился в расслабленном варианте стойки "смирно", искоса поглядывая на пешие маневры главы нашего высшего командного состава.
- Ты с ним познакомился в госпитале? - последовал резкий и нервный вопрос.
- Так точно.
- В адъютанты к себе он тебя, случаем, не приглашал? - произнес генерал с издевочкой.
- Нет, - спокойно ответил я. - Просто оставил свои телефоны, сказал: если что, звони...
- Если -  что?.. - вкрадчиво переспросил генерал.
- Честно? - с грубым напором спросил я.
- Ну... честно, - произнес военачальник, от напора опешивши.
- Предлагалось служить в Москве. - Я надолго задержал в груди воздух.
- Так...
Молчание.
- Где именно? - взволнованно спросил генерал.
- Я пока не определился с решением в принципе, - ответил я вдумчивым тоном идиота. - Концептуально, как говорится.
- Пшел вон, - процедил генерал растерянно.
Вызванный к нему следом за мной командир роты получил, видимо, какие-то особые распоряжения относительно моей персоны и на обратном пути в казарму косноязычно мне приказал:
- Эта... Ты после госпиталя... нуждаешься в поправлении самочувствия... Убываешь, в общем, в увольнение. На три дня. Форма эта... парадная.
" Яволь!" - подумал я, но ответил по уставу, степенно:
 - Есть...
Полагаю, я справедливо заслужил это увольнение!

6.

Прошло неполных три месяца с того дня, когда я покинул свою московскую квартиру, однако по возвращении она показалась какой-то странно отчужденной от меня сегодняшнего: пространство комнат сузилось, знакомые вещи не узнавались, и почему-то невольно приходила мысль о душе, обходящей после смерти свой земной дом перед неизбежным уходом из него в неведомое.
Грустное сравнение... Даже тягостное. Я всячески старался отмежеваться от него: дескать,  подумаешь - каких-то два года армии, пройдут - не заметишь, но отчего-то занозой засело в сознании предощущение, что если и возвращусь я в эти стены, еще недавно оберегавшие мою юность, то не скоро, если вообще возвращусь...
Утром, на второй день увольнения, я встретил в магазине школьную учительницу английского - некогда молоденькую миловидную выпускницу пединститута, страшно смущавшуюся моего присутствия на занятиях. Имею в виду не себя как личность, а свое американское происхождение и связанное с ним знание языка.
Прошедшие годы учительницу отнюдь не состарили, а что же касается миловидности, то ее даже прибавилось, хотя угол зрения солдата срочной службы при встрече с дамой - величина, определяемая преломлением светового потока через некий магический сексуальный кристалл, так что за достоверность спонтанно родившейся характеристики: "она была как сон чудесный" - не поручусь.
- Толя? - искренне обрадовалась моя бывшая учительница и поцеловала меня в щеку. - Ну, как ты?..
Если вопрос касался текущего момента, то ответ на него прозвучал бы, думаю, для автора вопроса шокирующе, ибо, повествуя о своей армейской долюшке, я усиленно размышлял, под каким бы предлогом к себе красавицу-учительницу пригласить, тем более маман была на работе и квартира бесполезно и преступно простаивала.
- Может, посидим, по рюмке коньяка... - обтекаемо предложил я, получая из рук продавщицы пакет с апельсинами.
- С удовольствием, - с какой-то даже готовностью согласилась она. - Но я жду звонка... Так что только если ко мне... Ты как?.. Коньяк, кстати, есть...
"Ты как?" Интересный вопрос!
Не знаю, какого она ждала звонка, и был ли таковой, но последующие двое суток увольнения я всецело посвятил упоительным прелестям молодого женского тела, полностью растворившись в нем. Учительницу именовали Ксения, и этим именем следовало бы называть тайфуны.
С двухчасовым опозданием, качающийся от бессонницы, пропахший распутством и дамской парфюмерией, с криком маман в ушах: "Вот ты какой!" - я прибыл под испытующий взор своего капитана, произнеся неповинующимся, деревянным языком зазубренные словосочетания о готовности продолжить священный долг...
Комроты выразительно посмотрел на часы. Помедлив, изрек с хмурым осуждением:
- Вы... сильно отстали от занятий. Придется наверстывать. И усиленно, товарищ курсант.
- Так точно, - просипел я.
На занятиях, вдумчиво пяля глаза на принципиальную электрическую схему приемного устройства радиолучевого датчика, я видел, как из просвета в абракадабре сопротивлений, диодов и прочих полупроводников мне подмигивает лукавый женский глаз моего бывшего преподавателя.
Да, преподавателем она оказалась высочайшей квалификации, имею в виду, конечно же, не английский, тем более и общались мы с ней эти двое суток в основном междометиями...
Я безоглядно и слепо влюбился. И сознавал с каким-то обмиранием в сердце, что вот и у меня появилась та самая девушка, ждущая своего солдата. Да, пусть я был у нее далеко не первым, но к чему лицемерие, я ведь тоже не отличался, увы, целомудрием, о чем сейчас как-то даже и сожалел.
Но что те, прошлые увлечения! Так, неизбежные издержки физиологических инстинктов... И разве сравнимы они с любовью нынешней, истинной, окрыляющей, дарующей смысл бытия...
Я даже с полнейшей серьезностью воспринимал стишок из армейской газеты, опубликованный в рубрике "Литературное творчество наших воинов":

У солдата в штанах есть заветное место,
Это место солдату дороже всего.
Это место - карман.
И в нем - фото невесты,
Что в далеком краю ожидает его.

Через три дня я почувствовал неприятное жжение при мочеиспускании.
- У вас опять сотрясение мозга? - спросила меня старуха-майор, когда я наведался в подведомственный ей департамент.
- Кажется, да, - честно и грустно ответил я.
Ознакомившись с результатами анализов, старуха сказала:
- Триппер. Я всегда была против увольнений и отпусков для лиц срочной службы. Хотя и офицеры... - Она выдержала паузу. Затем спросила тоном следственного работника прокуратуры: - Кто эта женщина?
- Я не помню.
- То есть?
- Ну, в общем, угар любви, случайная встреча...
- Вы какой-то диверсант, - обреченно сказала старуха.
На неделю я снова угодил в лазарет - в отдельный бокс, запираемый снаружи на крепкий запор.
Листая скучнейшую подшивку идейно-выдержанных журналов "На боевом посту", с лживой радужностью живописавших прелести службы во внутренних войсках, я предавался философским размышлениям о любви и ее превратностях, однако о своем педагоге вспоминал, как ученик благодарный, ибо горечь ее последнего урока компенсировалась его безусловной полезностью в плане обогащения моего жизненного опыта.
Наконец  запор шумно раскрылся, и с окаменевшей от уколов задницей я пошлепал из лазарета через пустынный строевой плац в учебку.
И тотчас попал на какое-то ответственное построение роты. Выяснилось: мы передислоцируемся за город, в полевые условия, и вернемся обратно в Москву лишь на выпускные экзамены.
После переклички я наведался в канцелярию.
Сидевший за столом ротный воззрился на меня, как дачный кот на сорвавшуюся с цепи собаку, произнеся драматически дрогнувшим дискантом:
- Что еще?..
- Я перенес инфекционное заболевание, - промолвил я веско, - и теперь хотел бы предупредить о нем источник... Разрешите воспользоваться телефоном.
- И у вас еще хватает...
- На моем месте мог оказаться каждый, - справедливо заметил я. - И мой звонок социально и общественно значим. Кстати, внутренние войска обязаны охранять покой и здоровье мирного населения. Этим и продиктовано...
- Звони, сволочь, - согласился ротный со вздохом. Затем, подумав, заметил: - Тебе бы в политработники... Цены бы не было. Подумай, кстати. А вообще... вывести бы тебя в чистое поле, поставить лицом к стенке и пустить пулю в лоб! Да-да! И если хочешь что-нибудь сказать, лучше молчи! И не делай тут умное лицо, не забывай, что ты - будущий командир, между прочим!
Я набрал номер коммутатора, сообщив необходимые данные городского телефона.
Откликнулся автоответчик. Знакомым голосом моей последней учительницы: мол, сейчас возможности соединиться нет, сообщите, в чем дело...
- Это я, - сказал я сухо. - У тебя это... Ну, проверься, в общем, я только из лазарета. Пока.
Я уже хотел положить трубку на рычаги, но вдруг из пустоты, в которую я высказал свое сообщение, выплыл взволнованный мужской голос:
- Простите, а вы куда звоните?! Вернее, кому?!
Помедлив, я ответил:
- Тебе, друг.
И положил трубку.
А через час, зажав между ног закрепленный за мной "калашников", я уже трясся в затянутом брезентом кузове грузовой машины, державшей курс по широкому Ярославскому шоссе в направлении поселка Хотьково...
Уже стоял апрель, город тонул в мутной серой мороси, почернелые сугробы тянулись вдоль обочин, чумазые машины однообразным потоком обтекали наш неуклюжий грузовик...
Что впереди?..


А впереди оказалось вот что: палаточный городок с полевой кухней, разбитый возле учебного макета исправительно-трудовой колонии.
Макет, сооруженный в натуральную величину, в подробностях отражал бараки, вышки, заборы, контрольно-пропускной пункт со шлагбаумом и, казалось, только и ждал своего заполнения зеками.
Под предводительством одного из командиров взводов мы совершили паломничество на этот безрадостный объект, где нам была прочитана лекция по специальности, так сказать, а после отправились устраивать свой быт в палаточные чертоги.
В палатках мы размещались по четверо; постелями служили деревянные настилы с бесформенными ватными матрацами, застеленными тонкими одеяльцами, а остальную меблировку составляли кособокие фанерные тумбочки для хранения личных вещей. Все.
Вешалки для шинелей отсутствовали, и, как я впоследствии понял, не без умысла.
После ужина на очень свежем апрельском воздухе возле бочки с варевом неопределенного вкуса, формы и цвета последовала команда "отбой", и мы разбрелись под брезентовые пологи, тут же уяснив, что раздеваться для сна не стоит.
Ледяные отсыревшие матрацы и подушки согреванию теплом человеческого тела не поддавались, и спать мы улеглись в полной зимней форме одежды, то есть, не снимая шинелей, а также сапог и ушанок.
Ночью я проснулся, содрогаясь от холода. Мои соседи по брезентовому жилищу отсутствовали. Сквозь ткань палатки оранжево просвечивало пятно недалекого костра. Там, в компании часового, охранявшего сон нашей роты, я обнаружил всю честную компанию своих сослуживцев.
Нам удалось пропарить над огнем дымящиеся густым паром шинели и сапоги, покуда не явился такой же, как мы, задубевший от мороза сержант и не разогнал нас по арктическим матрацам.
- Завтра согреетесь, партизаны! - пообещал сержант многозначительно.
Утром по зову охрипшей трубы я, сбросив с себя ровно затянутое колким инеем одеяльце, поспешил на построение.
Во избежание простуд и вообще для укрепления общего иммунитета после переклички нам был устроен оздоровительный пятикилометровый кросс, повторявшийся затем каждое последующее утро; далее был завтрак, по окончании которого старшина объявил, что главная цель нашего пребывания в здешних просторах - помощь в строительстве важного военного объекта, возможно, и стратегического назначения.
Старшина или добросовестно заблуждался, или бессовестно врал, поскольку по прибытии на объект, находящийся неподалеку, мы сразу уразумели, что командированы для возведения нескольких частных коттеджей в качестве бесплатной рабочей скотины.
Каждому из нас "стратегическое" строительство запомнилось, уверен, на всю оставшуюся жизнь!
Пахота начиналась ранним промозглым утром и заканчивалась таким же прохладным вечером, хотя ощущение низких температур ранней весны вскоре нами было утрачено: перед отбоем, голышом стоя в снегу, мы, смывая пот и грязь, с наслаждением обливались льдистой водой из умывальника, и пар клубами валил от наших разгоряченных тел, подверженных теперь простудам в такой же степени, как высокопрочные металлы и прочие элементы неорганической природы.
За день нами переносились с места на место тонны кирпича, бетона, строительной арматуры и прочих тяжестей, и жирок, нагулянный мной на госпитальном курорте, пропал без следа.
Не обремененный тяжестью носилок с раствором, я порой чувствовал, что, подпрыгни сейчас, улечу к звездам, а двухпудовую гирю, зацепив мизинцем, мы перебрасывали друг другу, как баскетбольный мячик, и утренний пятикилометровый кросс воспринимали как детскую потеху.
Культурно-развлекательными мероприятиями являлись упражнения в стрельбе из автомата и пистолета, швыряние гранат на дальность и точность, подтягивания на турнике и отжимания от пола, то бишь от земли, до крайней степени измождения.
В палатках мы уже спали в одном нательном белье, не всегда и прикрываясь поверх одеяла шинелью, и наши первоначальные мечты о ночлеге в уюте бараков учебной зоны - мечты, отмеченные очевидной практической целесообразностью, однако политически вредные с точки зрения наших идейных командиров, скоро забылись, и деревянные топчаны с продавленными матрацами виделись вполне приемлемыми и даже комфортабельными ложами, а казарменные койки вспоминались как предметы неоправданной, граничащей с развратом роскоши.
С первыми листочками, пробившимися на подмосковных березках, мы возвратились на свою городскую базу, где, в несколько дней преодолев либеральные процедуры выпускных экзаменов, получили заветные сержантские лычки и записи в воинских билетах, удостоверяющие наш статус инструкторов по техническим средствам охраны исправительных колоний от окружающего их мира свободных граждан.
Едва я успел полюбоваться в желтых зеркалах ротной помывочной на свои новые погоны, прозвучала команда сдать постельное белье и собрать личные вещички в индивидуальные солдатские мешки, после чего в считанные часы казарма опустела: мы, новоиспеченные младшие командиры, спешно развозились по местам своей дальнейшей службы, а наша учебка готовилась к встрече очередного курсантского молодняка.
И вот знакомый Казанский вокзал, жесткая полка плацкартного вагона и - безрадостный обратный путь в город Ростов-на-Дону, в прежний конвойный полк.
Засыпая в тряской духоте ночного купе, я поймал себя на мысли, что не очень-то и огорчен своим отъездом из столицы. Устройся я даже каким-нибудь генеральским прихвостнем, что бы мне сулило подобное положение? Ущербную свободу увольнений в город? Протирание штанов на тепленьком стуле в штабном закутке? Таковые перспективы меня не вдохновляли. А возможные тяготы будущей службы в боевых подразделениях казались несущественными.
Лычки сержанта довольно надежно защищали мое достоинство от произвола "дедов" и офицеров, а что же касалось каких-либо физических нагрузок или бытовых неудобств, то после жизни в палаточном лагере они пугали меня не более чем рыбу вода, высота птицу и волка лес.


Из кабинета полкового командира я вышел с предписанием незамедлительно убыть в область, а именно - в поселок Северный, и вскоре рейсовый "икарус" уносил меня прочь от города, в однообразные просторы степей, к месту окончательного назначения - в шестнадцатую конвойно-караульную роту. Где уже вечером того же дня я вступил в глубоко недружественные личные отношения со старослужащим ефрейтором Серегой Харитоновым.

7.

Утром меня разбудили петухи. Они голосили по всему поселку, приветствуя восход светила, и я поднялся с постели со странным чувством дачника, приехавшего в деревеньку провести безмятежный отпуск.
В чем-то такое чувство было и справедливым. Жесточайшая дисциплина учебки с ее сорокапятисекундным подъемом, заправкой коек буквально по линеечке, спешным построением на зарядку осталась в другой, показательно-показушной армии, а здесь, в боевой конвойной роте, никто никого не подгонял и впустую не суетился: люди серьезно и основательно собирались не на холостую муштру на плаце, а на тяжелую реальную работу, получая оружие, наполняя водой фляги и неспешно уходя в сторону зоны на развод.
Вместе со всеми покинул казарму и я - праздно, не обремененный тяжестью автомата, тронувшийся по уже знакомому пути через поселок к видневшимся вдалеке сторожевым вышкам.
Младший сержант, командир одного из отделений, белобрысый конопатый парень, шагавший рядом, выказал мне, а вернее, моей должности инструктора глубокую зависть.
- Чтоб мне так жить! – с придыханием рассуждал он. - Курорт, а не служба!
- То есть?
- Что – «то есть»? Офицерам и тем хуже, чем тебе... У них ответственность хотя бы. Один солдатик самогона пережрал, другой боеприпас потерял или побег проворонил... А ты - как птичка Божья, порхай себе... Прохудился забор - зеки отремонтируют. Ну и все. Телефон там... раз в год починишь. А в основном - гуляй, цветочки нюхай. Хочешь - по поселку, а скучно стало - на дорогу вышел, попутку поймал и на объект прокатился, развеялся... Вольный стрелок. Это мы... Развод, по машинам, потом весь день на вышке и - отбой. Ну, воскресенье разве - чтоб отоспаться.
Слушая младшего строевого командира, я понимал, что не напрасно тянул лямку в московской учебке, отрабатывая свою сегодняшнюю свободу быта и передвижений.
Войдя в караульное помещение, я был прямо с порога атакован злобным, как цепной пес, сержантом, прогавкавшим:
- Ты новый инструктор?! Давай, чини сигнализацию, всю ночь не спали, тра-та-та-та!
- Слушай, друг, я тут первый день, давай на тон пониже...
- Хрена себе - пониже! Коты то в зону, то из зоны шастают, провода на заборе рвут, а мне только и дел, что караул через каждые пять минут "в ружье" поднимать!
Я внимательно осмотрел единственное техническое средство охраны колонии - допотопный приборчик, а точнее - пульт, снабженный красной лампой тревоги и пронзительным электрическим звонком. Именно к этому обшарпанном металлическому ящику и тянулись вдоль основного ограждения провода, безнадежно подгнившие и требующие тотальной замены.
Опутать периметр забора новыми проводами представляло собой задачу невозможную, во-первых, в силу элементарного отсутствия таковых, а во-вторых, для совершения данного трудового подвига требовалось большое желание и энтузиазм, также напрочь отсутствующие, ибо ползать по забору с молотком и гвоздями мне предстояло исключительно в одиночку, так как привлечение зека к подсобным работам такого рода отрицали режимные соображения, а праздношатающихся солдатиков в роте не было - правами вольного времяпрепровождения располагал исключительно я.
К тому же сам по себе прибор являл собой торжество конструкторской мысли идиота, не уяснившего в момент творения этого технического шедевра-урода очевидной истины: прочный провод не порвется, а хлипкий даст сотни ложных срабатываний.
Улучив момент, когда караульные вышли во двор, я отсоединил аппарат от сети и разъемов, высоко поднял его над головой и, основательно способствуя величине G, определяющей силу земного притяжения, опустил ящик на чугунную плиту перед бездействующей по причине теплого месяца мая, печкой-“буржуйкой”.
Затем поставил прибор на место, с педантичностью опытного диверсанта-подрывника присоединив к нему обратно все до единого разъемы и тщательно проверив плотность соединений.
- Ну что? - спросил меня озлобленный ночными перебежками по караульной тропе сержант, заглянувший в помещение.
- Сейчас... проанализируем, - отозвался я, включая тумблером энергопитание.
Внутри ящика, пережившего не отвечающее техническим правилам эксплуатации падение с высоты, что-то по-змеиному зашипело, контрольные лампочки, едва успев вспыхнуть, тут же печально погасли, и после краткой агонии ветеран караульного помещения испустил дух в виде ядовитого чада от горелой пластмассы.
- На дембель откинулся, - ошарашено прокомментировал сержант данное событие.
- Отслужил, - скорбно согласился я. - Ничто не вечно под луной, как известно.
- И что теперь? - вопросил сержант тупо.
- Теперь караул будет спать спокойно, - твердо пообещал я. - А ротному доложишь: так и так, по причине моральной и материальной изношенности, обогатив атмосферу планеты экологически вредными газами, скончался прибор... как его... проволочно-разрывной сигнализации за инвентарным номером ноль - тридцать пять - шестьдесят один. Прибор восстановлению не подлежит. Заявляю это тебе как лицо компетентное.
- Но...
- Что "но"?.. Ты потрясен утратой? Или покойный способствовал пресечению хотя бы одного побега?
- Какой там способствовал! Одна головная боль! - отозвался сержант уныло.
- Тогда в чем дело?
- Ты подтверди, что мы тут ни при чем, вот в чем дело! А то ротный подумает, караул с аппаратом чего нахимичил... Ребята тем более грозились...
- Кончина носила естественный характер, - успокоил его я. - О чем, если надо, можем составить акт вскрытия.
- Да нужен кому этот акт...
- Вот именно.
Таким образом, со средствами сигнализации, отвлекающими отдыхающую смену караула от сна, я разобрался в течение считанных минут и навсегда, полагая, что часовые на вышках со своими верными дружками "калашниковыми" куда надежнее и эффективнее обеспечат охрану жилой зоны, нежели десяток агрегатов, подобных тому, что был умерщвлен мною с безжалостной решимостью при первом же кратком знакомстве.
Открыв пирамиду с оружием, сержант вытащил из нее ключ. Сказал:
- Держи. От твоей блат-хаты.
- Какой еще...
- Ну, каптерки... Видел хибару на углу возле зоны?
- Да... - сказал я, припоминая побеленный кубик некоего малогабаритного строения, мимо которого недавно прошел, приняв его за сортир для караульных солдат.
- Вот там и есть твоя резиденция... японского царя, - уточнил сержант.
Далее я обошел периметр колонии по караульной тропе, выяснив, что если внутренняя запретная зона и основной глухой забор находятся в относительном порядке, то внешние охранные сооружения весьма пообветшали: истлевшие гирлянды путаной проволоки, официально именовавшиеся "малозаметным препятствием", свешивались с трухлявых серых столбов, еле державшихся в земле своими перегнившими основаниями, опоры же крайнего ограждения с предупредительными табличками "Стой! Запретная зона!" поддерживались в вертикальном положении исключительно за счет натянутой между ними ржавой провисшей колючки. То есть по принципу некоей взаимоустойчивости, как хоровод нетрезвых танцоров. Приведение этих перекошенных временем кольев в надлежащий вид требовало гигантских трудозатрат.
Свой променад вокруг исправительно-трудового учреждения я завершил у двери подведомственной мне каптерки.
Войдя туда, я был приятно обескуражен тем, что предстало моем взору.
Я находился внутри небольшой комнатенки с низким потолком, чью обстановку составлял письменный стол, стул с матерчатой обивкой сиденья и солдатская койка, аккуратно застеленная казенным одеялом. В углу ютилась компактная печка-голландка. За ситцевой выгоревшей от солнца занавесочкой я обнаружил стеллаж с разнообразным инструментом, запасными частями от постовых телефонных аппаратов и разную электротехническую мишуру.
Я с удовольствием расположился на кровати, перекинув ногу за ногу и ладонями подперев затылок.
Разврат-с!
Невольно припомнились слова одного из командиров нашей сержантской школы: “Крепитесь, ребята, ваше учение и есть ваш последний бой. После него, считай, отвоевались”. Командир был прав, хотя полагаю, что полгода сержантского образования с лихвой перекрывали по своим тяготам полный срок рядовой солдатчины.
Я запер каптерку и отправился поглазеть на достопримечательности поселка, но, никаких достопримечательностей не обнаружив, купил у старухи, торчавшей на углу у здания местной пекарни, стакан семечек и, лузгая их, прогулочным шагом двинулся в расположение роты - близилось время обеда.
У проходной мне встретился лейтенант, чье лицо показалось странно знакомым. Последующее мгновение взаимного узнавания сильно испортило мое настроение: передо мной стоял Басеев - усилиями военных медиков не только спасенный, но и возвращенный в строй.
Жизнь, что и говорить, продолжалась...
Соблюдая уставные правила, я небрежно козырнул старшему по званию. Он вежливо кивнул мне в ответ.
Я уже вошел в проходную, спиной чувствуя пронзительный взгляд своего недруга, как вдруг прозвучало:
- Сержант... стоять!
Я замер.
- Ко мне!
Вразвалочку я приблизился к своему бывшему кровопийце.
- Отвыкли ходить строевым шагом, сержант?! - повысил он голос.
- Отвык, и привыкать не собираюсь, - ответил я. - К тому же я не ваш подчиненный, поэтому орите не на меня, а в сторону.
- А ты наглец, сука...
- Не усугубляй, лейтенант, - сказал я, преисполняясь холодной яростью. - Ничем хорошим дело не кончится. Задницу я тебе лизать не буду, а начнешь войну - кишки из тебя выпущу хотя бы и на последнем выдохе. У тебя своя гордость, у меня - своя. И пусть они не пересекаются.
- Там, где я родился, - сказал Басеев, сузив свои глаза-маслины, - врагов не прощают, сержант.
- Ну, так назначь время и место дуэли, - отозвался я. - Всегда готов.
- Мы пойдем другим путем, - внезапно остыв, рассудительно молвил политически грамотный Басеев фразу из наследия вождя мирового пролетариата и, круто развернувшись на каблуках, направился в сторону поселка.
- Понятно, - сказал я. - Партизанскими горными тропами.
Аппетит все-таки мне горец подпортил, и обед я проглотил, не ощутив вкуса пищи, как-то механически.
В принципе я подчинялся исключительно ротному, а также одному из заместителей командира полка, ведавшему инструкторами, а потому взводный Басеев имел ко мне отношение достаточно условное, но...
Да, именно в этом "но" и заключалась вся, так сказать, диалектика...
После обеда я наведался в канцелярию к ротному.
- Ознакомился с хозяйством? - последовал вопрос.
- Так точно.
- Впечатление о зоне?
- Памятник старины. Охраняется государством. В данном случае - надежно, поскольку стоят часовые.
- Без ребусов, сержант...
- Необходима кардинальная замена всех ограждений внешней запретной зоны.
- А... может, еще сезон простоят? - спросил капитан с тоскливой надеждой в голосе.
- Я не Нострадамус, - ответил я. - Но одно знаю точно: если что-то и делать, то летом, а не зимой. А лето уже завтра.
Капитан задумался. Потом произнес:
- Кстати, мне доложили, что на КП вышла из строя аппаратура.
- Поскольку пришла пора, - бездушно ответил я. - Она еще Бабеля с Мейерхольдом помнила, аппаратура эта.
- Ты без намеков, - нахмурился капитан, полагаю, не до конца уяснив, о ком это я.
- А какие тут намеки? Что у нас, по сути, имеется из исправных сооружений? Единственный забор и вышки. Все остальное - труха.
- Но где я возьму стройматериалы? - Капитан внезапно запнулся, осененный какой-то идеей. - Слушай... - произнес в раздумье, - а вообще-то кое-что можно найти...
- Что именно? - вопросил я требовательно.
- Арматуру, к примеру. Толстую, сантиметра четыре в диаметре...
- Пойдет, - сказал я. - Под опоры малозаметного препятствия. Сокращенно - эм-зе-пе. Вобьем в землю метра на полтора - века простоит.
- А прежними столбами караулку зимой топить будем, - заметил хозяйственный капитан.
- Так, - сказал я. - А что помимо арматуры?
- Еще столбики бетонные...
- Как раз для внешнего ограждения, - вынес я резюме. - Если достанем путанку для эм-зе-пе и колючку - можно считать, дело сделано.
Мной начал овладевать какой-то нездоровый пыл коммуно-тюремного созидания, чей вирус мгновенно проник и в капитана, озабоченно схватившегося за телефонную трубку.
- Куприянов?! - заорал он неведомому для меня собеседнику. - Эй, Куприянов, это Тарасов... Слышно плохо? Да телефон, твою мать, еще этого... Мерхо... то есть царя Николая слышал, м-да... Ты вот чего, Куприянов, ты мне проволоки не дашь? Колючей и гладкой. Да, путанка, точно, соображаешь. А я тебе новый объект караулом обеспечу. И зеками, естественно, осужденными то есть... Точно дашь? На всю жилую зону, учти. Конечно, не шутка. Что? Договоримся? Ну, бывай, Куприянов, рассчитываю...
- Даст проволоку? - спросил я начальника по окончании разговора.
- У него нет выхода, - надменно ответил капитан. - И рабочей силы. А для нас она  не проблема.
- И когда привезут арматуру?
- Уже сегодня, - последовал четкий ответ.
Затем капитан открыл сейф, извлек из него несколько мятых купюр, наказав:
- Дуй в поселок. Купишь три поллитровки и консервь подешевле.
- Оплата за арматуру? - позволил я себе некоторую иронию.
- Соображаешь, - степенно ответил ротный.
- Что, серьезно?..
- Выполняйте приказ, сержант, - вздохнул капитан, утомленный, видимо, порывом нашего обоюдного энтузиазма. - Водку - в канцелярию, дальнейшие указания - после отбоя.


После отбоя, дождавшись наступления тьмы кромешной, два взвода роты погрузились в бортовой грузовик системы "ЗИЛ", двинувшись в сторону арматурного завода, - объекта, в дневное время находящегося под нашим попечительством и представлявшего собой одну из так называемых "рабочих зон", где вкалывали на благо Родины зеки, производя ценную строительную продукцию.
Ночью объект пустовал, и вместо боевого конвоя в караулке находился безоружный гражданский сторож с милицейским свистком, чье применение в степной глуши могло преследовать разве что оздоровительные цели по развитию объема легких.
Не доезжая несколько сотен метров до объекта, наша машина остановилась на обочине, и солдатам было предложено на некоторое время вздремнуть, после чего я вручил превосходно знавшему сторожа ефрейтору Харитонову вещмешок с консервами и водкой, и тот, небрежно мешок подхватив, двинулся в сторону КП для выполнения ответственного задания ротного.
Прошло около часа, прежде чем из темноты донесся пьяный выкрик выполнившего свою миссию пулеметчика:
- Р-р-рота, в р-ружье!
Солдаты горохом скатились из кузова "ЗИЛа" на землю.
- Ну? - вопросил я Харитонова, бессмысленно таращившего на меня одурманенные очи в свете зажегшихся фар.
- Дед... готов, - доложил он с гордостью. - Я... тоже.
Я махнул рукой водителю: мол, заезжаем.
Арматуру грузили в кузов всю ночь. Я работал наравне с остальными, одновременно подсчитывая количество похищаемого материала.
В роту мы прибыли с рассветом. Невменяемого Харитонова, мычавшего и брыкавшегося, я лично уложил в его койку, на что последовала сонная реплика из угла, где дислоцировались "деды":
- Уже и подельнички, а бодались...
Отмывшись от грязи, солдаты повалились спать.
Я последовал примеру товарищей. Разбудить нас ротный приказал в полдень, не раньше, оставив положенные к завтраку пайки сливочного масла на обед. После обеда желающие могли продолжить свои сонные грезы - наступил выходной, и на службе томился лишь караул по охране жилой зоны, где праздно шатались зеки, радуясь своему узаконенному конституцией блаженному воскресному безделью.

8.

Мое служебное рвение по реконструкции королевства кривых заборов, не преследовало задачу выслужить себе какой-нибудь краткосрочный отпуск, тем более, по Москве я не тосковал, а диктовалось простой необходимостью чем-то занять себя, помимо бесцельных блужданий по поселку и абсолютно бессмысленных визитов на рабочие объекты, столь малые по площади, что постовые на вышках, не повышая голоса, травили друг другу анекдоты и байки, а в зоне различали не только зеков, но и каждый оброненный ими гвоздь или затоптанный окурок, а уж курили граждане жулики с максимальным к.п.д. по израсходованию низкосортного табака для отравления своих организмов.
Единственным обширным объектом являлся арматурный завод, с территории которого мы отгрузили готовую продукцию, совершив деяние, вполне отвечающее соответствующей статье Уголовного кодекса, хотя - вот закавыка! - корыстными побуждениями данное преступление не отличалось, однако термины: "группой лиц", "по предварительному сговору", "с использованием технических средств", - то есть автомобиля "ЗИЛ", - к нашей акции могли быть применены безусловно.
С другой стороны, листая кодекс, изучение которого было мне просто необходимо из-за специфики службы, я находил во многих его формулировках элементы универсального толкования, парадоксальным образом отражавшиеся на практике наказания за содеянное.
В частности, приняв под командование бригаду зека, способствующую моим обновленческим подзаборным инициативам, я, поинтересовавшись у всех членов коллектива, кто и за что сидит, получил от одного молоденького осужденного следующий ответ:
- За колесо.
- Украл колесо?
- Да, от "волги".
- И получил три года?!
- У меня отягощающее обстоятельство... Применение технических средств.
- Каких?
- Домкрат и баллонный ключ.
- А как же без них?
- Без них - никак, - удрученно согласился собеседник. - А с ними - заполучите трояк!
Вот так!
Народ в бригаде подобрался разностатейный: убийца по неосторожности, с перепугу порешивший залезшего к нему в дом воришку дедовской казачьей шашкой; упомянутый похититель колеса; бродяга неопределенной национальности, знающий двадцать языков населяющих СССР народов и считавшийся ввиду скорого окончания срока расконвоированным осужденным; благообразный старичок, чей нынешний срок пребывания в заключении был пятнадцатым по счету, однако рецидивистом не значившийся, ибо каждый раз осуждался по отличной от предыдущей статье; и, наконец, "аварийщик" по имени Олег, схлопотавший двенадцать лет за дорожно-транспортное происшествие, совершенное им в нетрезвом состоянии.
То, что Олег - личность неординарная, я понял, едва взглянул на него.
Несмотря на сорокалетний возраст, у него было тело тренированного двадцатилетнего спортсмена, в глазах сквозил цепкий, ироничный ум; был он опрятен, и даже зековская спецовка, неизменно выстиранная и отглаженная, сидела на нем как некая аккуратная курточка, подчеркивая внушительную мускулатуру торса и бицепсов.
По слухам, мне стало известно, что ранее Олег служил в КГБ, причем в звании полковника, а дело, связанное с аварией, носит характер загадочный, как, впрочем, и его сегодняшнее местонахождение среди уголовников, противоречащее той установке, что офицер органов обязан в случае осуждения быть помещенным в специальную зону, в среду себе подобных.
Олег только начинал осваивать свой срок, отсидев из него всего лишь три месяца.
Зеки, как я понял, относились к нему крайне недружелюбно: категория “блатных” откровенно угрожала расправой как менту позорному, а "мужики" видели в нем представителя ненавистной им феодальной прослойки коммуно-эксплуататоров, да и вообще наследника боевой чекистской славы, основанной на кровушке народной и повсеместном насилии.
Так что держался полковник в окружении осужденных благодаря несгибаемой воле, недюжинной физической силе, а также и в силу тех обстоятельств, что сами собой селились в сметливых зековских умах сомнения: мол, коли он с нами, то, ясное дело, не напрасно - видимо, решили мусора своего проштрафившегося в чем-то собрата сначала под статью подвести, а потом чужими руками в расход отправить, ан не дурачки мы, чтобы такие планы граждан начальников в жизнь претворять, пусть живет... Мучается, но живет.
Я также подозревал, что и среди администрации колонии, невзирая на возможные жесткие указания сверху, бытовало чувство сопереживания к опальному чекисту - да и кто застрахован от подобной участи? - а потому в мою бригаду "гоп-стоп", демобилизованный приговором полковник попал, скорее всего, из соображений изоляции от агрессивной среды бандитов, способных в условиях никем не контролируемой рабочей зоны сделать даже из чемпиона мира по всем видам рукопашного боя набитое переломанными костями чучело.
Тем более, накануне моего прибытия в роту одному из лагерных стукачей на том же арматурном производстве вставили в задницу перевитой металлический прут, вылезший заостренным концом из темени. Рьяно начавшееся следствие зашло в тупик: свидетелей убийства, несмотря на все усилия "кума" и его агентуры, обнаружить не удалось, а труп, как ему и полагалось, хранил гробовое молчание.
С другой стороны, если кому-то и жаждалось расправиться с Олегом, он мог бы не торопиться с финальной точкой в его судьбе: двенадцать лет в тюремном положении пария, отмеченного к тому же печатью "легавого", - слишком долгий срок, чтобы пройти его до конца. А если чудом и осилишь такой путь, то встретит тебя, инвалида, пораженного десятком недугов, включающих туберкулез и язву желудка, уже напрасная свобода, если что и сулящая, то скорый переход в мир иной...
Итак, каким бы человеком Олег ни был, испытывал я к нему естественное сочувствие и даже некоторую симпатию за сдержанность его, интеллигентность, очевидную силу характера и умение несуетно, но продуктивно работать.
Симпатия, как правило, чувство взаимное. Уже через несколько часов после нашего знакомства мы говорили с Олегом, не утруждая себя уставными обращениями.
- Сам родом из Москвы? - спрашивал он.
- Может, прозвучит странно, но тот роддом, где я появился на свет, расположен в городе Вашингтон, Округ Колумбия.
- Да ну?
- Вот и “ну”. Более того, там и вырос.
- Значит, сержант внутренних войск МВД хорошо говорит по-английски? - перешел он на мой родной язык, и я аж вздрогнул от удивления, поскольку фразу он произнес как американец, без всякого акцента, разве что в речи его прослеживались интонации жителя южных Штатов.
- А вы, гражданин осужденный, случаем, не из Нового Орлеана? - спросил я.
Он рассмеялся. Затем, покачав головой, произнес:
- Лихо ты... распознаешь диалекты. Да, бывал я в этом славном городишке, столь непохожим на поселок Северный Ростовской области...
- А в Вашингтоне?
- И в Вашингтоне. И вообще на всем пространстве от Флориды до Аляски.
Мы сидели в тени забора, раздетые по пояс, отдыхая после трудового физического упражнения по забиванию пудовой кувалдой арматурного шеста в землю на полутораметровую глубину.
Перекуривавшие зеки из моей бригады, равно как и солдатик-конвоир, загоравший с "калашниковым" на зеленой травке, пробивавшейся под майским солнышком во внешней "запретке", с недоуменным интересом прислушивались к нашему диалогу на импортном языке.
Особое любопытство проявил бродяга-полиглот, диагносцировавший нашу беседу таким образом:
- Ого, фирма базарит...
Ударение в слове "фирма" он сделал на последнем слоге.
- Забавная получается картина, Олег, - продолжал я. - Ты бывший комитетчик, это факт общеизвестный. Так?
- Бывший, - согласился он внезапно отчужденным голосом.
- Далее. Английский твой - не из самоучителя. И не из института иностранных языков. Сам собой возникает наивный вопрос: ты шпион?
- Другими словами, - сказал он, - тебе интересно знать, работал ли я в разведке?
- Вопрос, конечно, нетактичный... - вставил я осторожную реплику.
- Почему? Вполне естественный, многократно мне задававшийся... Да, работал. И особенного секрета в том нет. Имею в виду утвердительный ответ по данному поводу.
- Вновь задаю детский вопрос: почему? - сказал я.
- Потому что данный печальный факт отлично известен и контрразведке США, - отозвался он.
- Просто факт или факт со всеми подробностями?
- А вот тут ты попал в десятку, сержант, - усмехнулся он. - Насчет подробностей - напряженно...
- Понял, касаться не будем, - констатировал я, натягивая гимнастерку: к зоне, скрежеща, подъезжал бульдозер, выделенный мне в качестве вспомогательной техники местной строительной конторой.
- Ты - Подкопаев?! - высунувшись из кабины, проорал, досадливо отмахиваясь от черного выхлопа солярки, водитель. - Что делать надо?..
- Зону сносить, - сказал я.
- Ты без шуток давай...
- А я без шуток. Всю внешнюю “запретку”.
Водитель выпрыгнул из кабины.
- За слова отвечаешь? - спросил с подозрением. - Или дуру мне гонишь?
 - Отвечаю, - сказал я.
- Смотри, не подведи под срок... Я свое откантовался, мне хватит...
- На какой предмет пострадали? - с интересом спросил старожил тюремных застенков - подчиненный мне старичок, помимо различных зон обретавшийся еще в и монастырях, где отмаливал, по его словам, "грехи реализованных искушений", за что в колонии получил кличку Отец Святой.
- За Ленина, - четко ответил бульдозерист.
- Неконкретно, - сказал старичок, букву закона изучивший прежде азбуки. - Из-за него мы тут практически все. Хороший был парень, но долго жил.
- Поддал я как-то... - поведал владелец тяжелой техники. - А тогда на кране работал... Ну, начал разворачиваться у горкома, и стрелой по лысине ему...
- Вы имеете в виду бюст? - спросил бродяга, именуемый Труболетом.
- Хер знает... Статуя, в общем...
- И?.. - болезненно поморщился старец, как будто ощутил прикосновение стрелы крана к своему личному затылку.
- Что – «и»?.. - растерялся водитель.
- ДТП и хулиганка, - высказался юридически грамотный похититель колес, рассматривая с профессиональным, видимо, любопытством гусеницы бульдозера.
- Это да! - сказал водила. - Но там еще одну статью пристегнули, волки.
- Продолжайте, молодой человек, - заинтересованно вскинулся Отец Святой, видимо, жаждущий всякого знания в практике уголовного законодательства.
Водитель обернулся на клокочущий вхолостую энергией бульдозер, ковырнул носком кирзового сапога землю "запретки", десятилетиями стоявшую "под парами".
- Да я, - продолжил, - судье возьми и скажи: мол, весь ваш Ленин из двух фанер склеен, оттого и рассыпался. Наверное, говорю, и в Мавзолее такое же чучело под колбой балдеет...
- Высказывания, порочащие государственный и общественный строй, - менторским тоном резюмировал колесный вор, пытаясь вручную определить момент натяжения гусеницы.
- Совершенно верно, - удивленно подтвердил водила, живо обернувшись на него.
- Оч-чень любопытный прецедент! - поднял ввысь палец обитатель монастырей и тюрем, но тут свое веское хриплое слово высказал наш бригадный убийца:
- Кончай о прошлом! Теряем время! Сноси труху, скоро обед!
Бульдозер взревел, как стая разъяренных львов, и ринулся на  потраченные течением времени конструкции малозаметного препятствия, сметая проволоку и столбы к обочине зоны. Водитель, воспламенный остронегативными, чувствовалось, воспоминаниями о своем колониальном прошлом, работал горячо и на совесть.
На лица подчиненных мне зеков легла умиротворенная тень от созерцания разрушительно-революционной миссии бульдозериста, словно тот воплощал своим действием анархический идеал всемирного освобождения вольного человеческого духа от оков тюремного бесправия и прозябания в строго ограниченном вооруженным конвоем пространстве. Труды предыдущего поколения вертухаев бульдозер смел в неполные полтора часа.
Часовые кричали с вышек под злорадный смех зеков:
- Держи руль крепче, чума! Нас не снеси! Пристрелим в полете, бля!
Обошлось, впрочем, без жертв, если не считать запутавшуюся в проволоке поселковую курицу, которую многоопытный Труболет, сноровисто из силков освободив, тут же поднял за ноги, отчего курица моментально погрузилась в состояние нирваны, и этот простой приемчик я не без любопытства запомнил как одну из составных частей приобретаемого мной жизненного опыта.
Заботливо обернув пернатую дичь спецовкой, Труболет предложил:
- Едем, начальник, на речку. Сполоснемся, сготовим птицу... Все лучше баланды...
- Разбежался! - угрюмо молвил убийца.
Повисла напряженная пауза.
Зеки затаили дыхание в ожидании моего ответа, надеясь на чудо положительной реакции по поводу такого предложения их сотоварища.
Лично я ничего не имел против освежающей водной процедуры, более того, в мое распоряжение администрацией лагеря был выделен для подсобных работ разболтанный грузовичок, и съездить на речку, а вернее - на канал, извилисто тянувшийся через степь буквально в нескольких километрах от зоны, особенной проблемы не составляло, но вот понравится ли данное мероприятие моему шефу - капитану Тарасову, - вопрос и одновременно ответ.
Голос подал курировавший мою бригаду конвоир - старослужащий рядовой Кондрашов.
- Едем, Толик, - сказал он. - Если кэп возникнет, скажем: тырили доски со склада стройбата - они тут неподалеку стоят своим шалманом... А вы, суслики, - обратился к зекам, - считайте себя предупрежденными: если возникнет желание сдернуть - давлю на гашетку, и мы все в отпусках: я - в краткосрочном, вы - в вечном...
- Мы - приличные люди! - едва ли не с возмущением прокомментировал такое образное предостережение конвоира Отец Святой. - О чем речь вообще, молодой человек!
- И аквалангов у нас на дне не припасено, - вдумчиво и даже с каким-то сожалением добавил колесный вор.
- Кто дернется - замочу лично! - предупредил убийца.
- И, кстати, возьмите ведро, начальник, - сказал Труболет, имевший в отличие от других право свободного передвижения в окрестностях зоны и потому страха перед "калашниковым" не испытывавший.
- Зачем оно?
- Возьмите, говорю, не пожалеете.
Я взял из караулки цинковое старое ведро с заржавленными боками и в самом деле не пожалел: в канале обитало множество раков, и вскоре, с наслаждением выкупавшись, мы сидели на травке в одних трусах с рядовым Кондрашовым, державшим "калашников" на голых коленях, наблюдая, как на водной глади мелькают незагорелые задницы зеков, ныряющих в поисках рачьих нор к илистому неглубокому дну.
Серо-зеленые пучеглазые обитатели водоема, чьих клешней не страшились заскорузлые лапы зеков, один за другим покидали воздушным путем родную стихию, шлепаясь на берег возле ведра с подсоленной водой.
Из лесопосадок, чахло тянувшихся вдоль канала, убийца принес несколько ворохов сучьев, запалил костер; стараниями Труболета, проявившего высокую квалификацию походного повара, запеклась в глине попавшая в тюремные силки, напоследок выполнившие свое предназначение, жирная курица, а после подоспели и свежесваренные раки.
Основательно перекусив дарами степного канала и накупавшись до звона в ушах, мы возвратились на прежнее место - под забор жилой зоны, напрочь лишенные желания продолжать какую-либо трудовую деятельность.
У нас оставалось еще целое ведро раков, пожертвованное мной караулу жилой зоны, крайне доброжелательно отнесшемуся к такому презенту, причем один из дружков ефрейтора Харитонова, имевший в памятный первый вечер моего пребывания в роте твердое намерение познакомить меня с бляхой своего ремня, сказал:
- Мы, Толик, в тебе, кажется, заблуждались... Кажется, Толик, ты хотя и москвич, но не фраер локшовый...
Тут следует заметить, что употребление воровского жаргона среди личного состава конвойной роты было явлением повсеместным и органичным, как и само заимствование данной лексики у осужденных, с которыми мы составляли, в общем-то, единый коллектив, разделенный разве условностями униформы и забором, по одну сторону которого располагались бараки зека, а по другую - наша казарма.
Режим службы зеркально отражал распорядок дня зоны: мы вместе отправлялись на подневольный труд, вместе возвращались с него, и неизвестно, кому было тяжелее - зекам или конвою, ибо торчать на вышке в палящий степной зной или в пронзительный зимний холод с ураганными в здешних краях промозглыми ветрами ничуть не легче, чем клепать железки в теплом цеху промзоны и даже таскать кирпичи на стройке.
Что же касается пищи, качество ее было практически одинаковым, а уж свободное время, как в лагере, так и в роте проходило по единому образцу: сон, воскресная киношка, стирка одежды и чистка сапог.
Кроме того, каждый из нас, солдат, точно так же, как и граждане уголовнички, отбывал не по доброй воле свой срок, считая дни, оставшиеся до желанной даты освобождения, и жил в одинаково томительном ожидании ее приближения.
Функции зоновской "секции внутреннего порядка" в роте исполняли сержанты, в качестве администрации выступали ротный и взводные, "блатных" олицетворяли старослужащие, а новобранцы пахали, как лагерные "мужички". Был свой "лепила" - то бишь фельдшер-сержант, "кум" - замполит, а также стукачи, составляющие его секретную агентуру, время от времени выявляемые и переходящие после нанесения им побоев в касту отверженных.
В отличие от зоны не было у нас, слава Богу, категории "опущенных"- отношение к гомосекам у всех без исключения бытовало крайне отрицательное и гадливое.
Но в остальном та же тюряга, где я находился в положении расконвоированного заключенного, подобного входившему в мою бригаду Труболету.
Грустно. Однако я не унывал. И даже радовался, что служу на далекой периферии, а не в Москве или в Ростове, где нет ни чистого степного воздуха, ни соответственно звезд над головой, затуманенных городскими промышленными выхлопами, а про купание в канале, ловлю раков и возлежание на теплой травке в неуставной форме одежды - то есть в плавках, подаренных мне колесным вором, можно лишь отвлеченно и угрюмо мечтать.
- Завтра, - говорил Труболет, отдыхавший в подзаборной тени и задумчиво грызший травинку, - начну плести сеть, подходящая нитка имеется. Трехстенку. Сегодня бы поставили - завтра  были бы с рыбой.
- Богатая мысль, друг мой! - подтвердил Отец Святой с горячностью. - Можно бы и завялить; тут, слышал, есть ферма, а там замечательная кормовая соль...
- Глохни, халява, - отозвался Труболет. - Сами управимся. Ишь, клоп...
- Но ведь у нас коллектив! Правильно я говорю, гражданин старший сержант? - льстиво повысил меня в звании старичок.
- Блатных и голодных, - констатировал убийца, глядя, как выданная нам в качестве тягловой силы кобыла из подсобного хозяйства колонии волочит к выкопанной Олегом яме бетонный столбик, привязанный к ее хомуту буксировочным капроновым тросом.
Движение кобылы корректировал ведущий ее под узду специалист по демонтажу колес с транспортных средств юридических и физических лиц.
- А вам не кажется, гражданин старший сержант, - продолжил Отец Святой с доверительной интонацией в голосе, - что мы взяли неверный темп...
- Идите, засыпайте яму, осужденный, - отозвался я холодно. - Темп самый верный. Обеспечивающий завершение работ в октябре месяце. Так что рыбой на зиму запасемся.
- Вот это по нашему! - одобрительно крякнул убийца и, взяв лопату, ткнул ее черенком ойкнувшего старца под ребро. - Пошли, хрен моржовый, пограничный столб укреплять, расселся тут... Не на пенсии иш-чо!
Под забором в качестве наблюдателей за установкой бетонной опоры теперь остались двое: я и Труболет-полиглот. Выплюнув изо рта измочаленную травинку, мой подопечный негромко молвил:
- Есть разговор, начальник...
- Слушаю вас внематочно...
Собеседник с подозрением обернулся на сторожевую вышку, словно оценивая расстояние до часового, в чьем поле зрения мы находились. Найдя расстояние подходящим для выбранного им звукового диапазона, продолжил:
- С прежним инструктором, начальник, мы были, вроде бы как кентами... то есть, ну...
- Находились в приятельских отношениях, - перевел я.
- В точку, - согласился Труболет.
- И кто кому оказал честь подобным расположением?
- Про честь я не в курсе, - ответил бродяга. - Но на дембель парень ушел с бабками. - Он замолчал, выжидая таинственную паузу.
- Ну давай, гони дальше, - сказал я. - Не бойся. Если предложение разумное, я говорю "да", а если говорю "нет", то разговор забывается без всяких последствий.
- Я могу за предложение сильно пострадать, - произнес Труболет в нос.
- Не можешь.
- Точно?
- Торжественно обещаю.
- Так. В общем, дело такое... Ты, начальник... На "ты" можно?
- Попробуй.
- Ты, конечно, тут первые дни, покуда не в курсе... А ситуация обстоит так: в зону нужен одеколон и алкоголь. За бутылку платится стоимость трех ящиков. - Он многозначительно развел руками и по-птичьи, как гриф, вжал голову в плечи. - Конец... информации, - добавил с заминкой.
- Не конец, а только начало, - возразил я. - Поскольку возникают закономерные вопросы. Первый: почему предложение поступило именно ко мне? Есть же начальники караулов, вольнонаемные...
- Отвечаю по порядку, - степенно откликнулся собеседник. - Солдаты и сержанты в поселок если и ходят, то по ночам. В самоволки. Местных бабушек потискать. А вот с работниками торговли никакого тесного контакта не устанавливают. А зря. Теперь. В карауле они как под микроскопом. А потом, думаешь, через "вахту" легко передачку в зону намылить? На "вахту" же все глаза в упор смотрят!
- А если через рабочий объект?
- А шмон при возврате в зону? - резонно заметил Труболет. - Ну, можешь, конечно, на работе зенки залить... Но коли контролеры унюхают, считай, на пятнадцать суток в шизо  устроился автоматом... Да еще допрос у "кума": кто, что, какие вообще пироги...
- А я чем хорош?
- Ты в лагерные мастерские сто раз на дню заходить можешь. То резьбу нарезать, то сверло подточить... Да ты на себе в день три ящика водяры перетащишь - никто не вздрогнет! А если во время обеда - вообще в зоне никого: одни шныри  и блатные...
- Если откровенно, - признался я, - то особой нужды в деньгах не испытываю. Так, если только приличной жратвы докупить к нашей баланде...
- Об чем, бля, и речь! - высказался Труболет с чувством.
- Подумаю, - сказал я. - Задача ясная, но есть и риск. Надо прикинуть.
- Да какой там риск... - развязно молвил бродяга, кривя физиономию.
- Очень конкретный, - сказал я. - Если накроют, мне пришивают "связь с осужденными", и я в лучшем случае совершаю прыжок в высоту, то бишь на вышку...
- Сторожевую? - уточнил Труболет.
- Да. Высшая мера наказания в виду не имеется. Но лычки и все с ними связанное теряю. Попадая в глубокую просрацию. Есть смысл?
- Ты прав, - сказал искуситель. - Но существует один, бля, момент: дело с тобой будут вести авторитетные люди. Не я. Я шестерка. И тебя они не провалят. Тот, прежний, полтора года нам пузыри таскал, и все в ажуре, ездит сейчас, небось, на "мерседесе", от невест уворачивается... Но коли желаешь без риска, уговаривать не стану. Трус не играет в хоккей. А хочешь на гражданку с голой жопой и с чистой совестью - флаг тебе в руки и барабан на шею. Еще скажу: чукчи ваши конвойные... ну, эти... азиаты... наркоту нам каждый день подгоняют, их родственнички из поселка не вылезают, как прописались... И думаешь, твой ротный не в курсе? Или наш "кум"?
- И... меры не принимаются?
- Суетятся чего-то... А все равно хрен за всем отследишь. Попка  на вышку залез, а там уже посылочка заныкана ... Хлоп ее в рабочую зону, лавэ  на той же вышке оставил, чтобы родня после смены караула забрала, - и шабаш! Это к примеру, понял?
- Ты бы поговорил с Олегом, - сказал я, кивнув в сторону утаптывающей грунт у основания столба бригады.
- Зачем? - настороженно вопросил Труболет.
- Он бы повысил твою квалификацию как вербовщика. Все-таки специалист, хотя... может, как раз ему у тебя имеет смысл поучиться... Складно поешь.
- Не обижай, начальник, я дело толкую.
- Уголовное, - уточнил я.
- Да ладно тебе! - отмахнулся Труболет. - Вот оттрубишь тут еще годик, будешь почище любого зека! Ты посмотри на конвойных "дедов" - головорезы! В нашей, к примеру, зоне таких бандюг еще поискать! А у вас каждый третий человеку башку отрежет, как папироской затянется! Плохая у вас служба, начальник, калечит она человека - проверено. И недаром столько ваших орлов сразу же после дембеля за решетку приходит, ох недаром...
- С кем поведешься, - сказал я.
- Ну так... разговор не окончен?
- Подумаю. - Я встал с земли, водрузив на бесшабашную свою голову пилотку. - Кончай работу! - крикнул бригаде.
- Конвой устал! - подтвердил рядовой Кондрашов, почесывая округлившееся от сегодняшней сытной трапезы пузо.
- Очень рад нашему с вами знакомству, - учтиво попрощался со мною Отец Святой, тряся стриженной седенькой головкой.
- Я тоже, - произнес по-английски Олег.
- До завтра, - заговорщически сузил глаза Труболет-растлитель.
- Раками - обеспечим! - заверил похититель колес.
- Бывай, начальник! Ты - человек! - сказал свое задушевное слово убийца.

9.

На следующий день в мастерских колонии при посредничестве Труболета состоялась моя встреча с авторитетным жуликом Леней, вручившим мне изрядную сумму на закупку крепких алкогольных напитков.
Свое аморальное, с точки зрения воинской присяги, участие в контрабанде горячительного зелья я оправдывал прежде всего тем, что побудительные мотивы такого моего поступка особенной корыстью не отличались.
Копить дензнаки на "мерседес" я не собирался, а вот компенсировать с их помощью издержки казарменного питания, напоминавшего помои, я полагал делом, от которого прямо зависит моя жизнь и здоровье.
Жулик Леня - солидный дядя лет пятидесяти с обрюзгшим лицом и невыразительными свиными глазками - определил наши отношения с ним с четкой и достоверной прямотой:
- Я - вор, ты - мент, - сказал Леня. - Каждый при своих понятиях, симпатиями у нас не пахнет... Так?
- Так.
- Вот. Но бизнес возможен. Страна у нас пьющая, люди испытывают неоправданные страдания на лагерной диете, а ты - способствуешь сохранению национальных традиций. Это труд. И мы оцениваем его высоко. Только не погори. Наши очерствелые сердца разорвутся от такой утраты партнера.
- Насчет погореть - пожелания те же самые, - отозвался я.
И уже через час под предлогом проточки тормозных барабанов своего грузовичка я заехал в жилую зону, сгрузив жулику Лене четыре ящика водки с сомнительной по своему правдоподобию маркировкой "Пшеничная".
За водку я щедро переплатил продавщице местного магазина, тут же заверившей меня, во-первых, в неограниченном отпуске мне товара в любое время суток, а во-вторых, в строжайшем соблюдении ею военной тайны по поводу личности оптового покупателя, берущего товар по цене, много превышающей розничную.
Леня, ожидавший от меня контрабанды в виде отдельных время от времени переносимых в зону резиновых грелок, наполненных перелитой в них из бутылок отравой, просто оторопел от столь масштабного моего подхода к нашему нелегальному сотрудничеству.
- Ну, ты и даешь пару, командир... - ошарашено шептал он, вытаскивая пузырьки из-под продавленного водительского сидения. - Тут нам уже параграф по спекуляции корячится, тут шизо не отделаешься... И вот так внаглую, на машине... Хотя, наверное, именно так и надо, так оно и проходит... А то вчера один пидор поллитру себе в зад заныкал на рабочей зоне, а при шмоне все равно погорел...
- В зад? Поллитру?
- А чего? Они запросто...
- Нет, что-то в лице у него было такое... - сказал я. - Из-за чего контролер и усек.
- Ну, жопа, естественно, не грузовик! - охотно признал мою правоту Леонид.
За эту поездку я положил себе в карман гимнастерки сумму, на которую вполне мог купить легковой автомобиль отечественного производства, находящийся в начальной стадии зрелого технического состояния. То есть высокий риск контрабандной акции прямо пропорционально соответствовал ее оплате.
Подчиненные мне зеки день за днем неторопливо копали ямы под бетонные опоры, вбивали, стоя на дощатом помосте, арматуру в землю, неуклонно претворяя в жизнь проект реконструкции.
В июле наступила пора беспросветного зноя, гимнастерка мгновенно пропитывалась потом от малейшего физического усилия, сапоги казались раскаленными колодками, и в качестве рабочей формы одежды я выбрал пляжный, так сказать, вариант: пилотку, плавки, темные очки и купленные мной в промтоварной лавке резиновые шлепанцы-вьетнамки.
В этаком отвлеченном видике я то и дело заходил в жилую зону, где зеки установили открытый душ в виде сварной конструкции с водруженной на нее бочкой, что представляло собой немалое удобство в условиях безжалостной степной жары.
Администрация колонии, равно как и караул, регулярно снабжаемый мной рыбными деликатесами и винишком из того же поселкового магазина, со смешками воспринимали мои хождения на водные процедуры в вольном курортном облачении, однако враг в лице лейтенанта Басеева не дремал, и, подловив меня как-то при выходе с "вахты", старший по званию горец устроил мне дикий разнос, приказав обрести надлежащий уставной вид.
Приказу я не подчинился, Басеев побежал стучать на меня ротному, и вскоре тот сам явился на зону, придирчиво осмотрел мой пляжный наряд, коротко молвив:
- Непорядок, Подкопаев.
- Берегу форменную одежду, товарищ капитан, - ответил я. - Вон посмотрите на граждан осужденных...
Зеки, с появлением капитана значительно повысившие производительность труда, мощными ударами тяжеленной кувалды вгоняли в сухую почву очередной арматурный шест; Отец Святой, стоя на коленях, выбрасывал руками со дна ямы летевший между его ног грунт, напоминая дворнягу, отрывающую прихороненную в землю кость; колесный вор, пришедший на помощь лошади, волочил бетонный столб, страстно прижав его к впалой груди. В общем, все мои гаврики - потные, чумазые, пропыленные, старались, как могли, имитируя ударный, бескомпромиссный труд, и капитан невольно смутился, сказав:
- Ладно. На формализме далеко не уедешь. А вот за работу, сержант, будем тебя поощрять. Первое поощрение такое: можешь лейтенанта Басеева послать... Но - интеллигентно, без хамства. Все ясно?
- Так точно.
- Не нравишься ты ему, Подкопаев...
- Обоюдно.
- Но ты смотри... - произнес капитан доверительно. - Это такой звереныш... В общем, не подставляйся. Максимальная бдительность, в общем... Тем более я, может, в госпиталь скоро лягу, язва замучила. А комбат склонен его временно ротным назначить.
Видимо, физиономия моя прокисла столь явно, что капитан, дружески тряхнув меня за плечо, добавил уже совершенно по-свойски:
- Не дрейфь. Я с ним проведу беседу. Скажу: если с инструктором будут конфликты, я тебя, Басеев... Короче, знаю, что сказать. Так что работай, сержант.
Однако пусть и успокаивал меня кэп уверениями в светлом будущем и в моей служебной неприкосновенности, словами о госпитале настроение он мне подпортил изрядно. Я чувствовал, что вскоре останусь один на один вот так - в плавках, очках и в пилотке, - в клетке с агрессивной, жаждущей моей крови пантерой. Что, конечно же, не вдохновляло.
С другой стороны, разве мог я сравнить свое положение с мытарствами того же Олега?
По сути, у меня имелся единственный недруг, с остальными офицерами и солдатами отношения установились дружеские, и даже зловредный ефрейтор Харитонов никаких выпадов в мою сторону не предпринимал, хотя держался со мной с подчеркнутым отчуждением, не забывая обиду.
Олег же находился в иной среде, где любое проявление хотя бы малейшего расположения к нему, менту, несло в себе не просто осуждение окружающих, но и известную опасность: ага, мол, с легавым корешишься - значит, и сам того же поля ягода...
Даже в моей бригаде он не обладал никаким правом слова, и вся черная работа отводилась ему как нечто само собой разумеющееся. Не будь меня, он бы пахал за всех, не разгибаясь, но справедливость в распределении трудозатрат я контролировал жестко и никакого неравенства не допускал.
Труболет, посвященный в великую тайну моего криминального бизнеса, однажды, правда, попытался проявить некоторую фамильярность, недвусмысленно притязая на привилегии, но таковые поползновения я пресек моментально, сказав:
- За комиссионными - к Лене. Кстати, ты их получаешь исправно. Здесь же выдают только лопаты. А будешь косить на “блатного” - я тебе зрение выправлю вмиг.
И я легонько ткнул зарвавшегося наглеца под дых кулаком, отчего на пару минут он объективно утратил работоспособность, зато обрел столь же объективное уважение к руководителю.
Олег, искоса наблюдавший за процессом воспитания Труболета, заметил мне на английском:
- А ты бы, дружок, в колонии выжил...
- Думаешь?
- Уверен.
- Почему?
- Есть такой профессиональный термин - коэффициент адаптации. По моим наблюдениям, он у тебя за девяносто процентов. И вообще лихо ты навыки определенной среды перенимаешь...
- Ну-ка пойди сюда, - сказал я, присаживаясь в тени под постовой вышкой.
Он присел рядом со мной.
- Я не понял, - продолжил я. - Насчет заимствования навыков. Это хорошо или плохо?
- Хорошо, - ответил он, - когда навыки перед заимствованием классифицируются. Кстати. В зоне ты общаешься с неким Леней.
- Ну, так - привет-прощай... А что?
- Осторожнее, Толя. Влезешь с его компанией в какие-нибудь шахеры-махеры, - он остро взглянул на меня, - неизвестно, чем они закончатся, учти. Кроме того, ты для бандитов - материал расходный... Они с тобой любезны, пока ты при власти и при погонах.
- Я и не обольщаюсь на сей счет, - проронил я.
- И говорит во мне не бывший офицер госбезопасности, а элементарный опыт. И знание уголовного мира. Мира крыс. Хотя, отмечу, многие милицейские, да и мои сослуживцы ничуть не лучше убийц и грабителей, а вернее, именно таковыми и являются.
- Единство и борьба противоположностей, - вставил я.
- Да, верный тезис. А твоя задача на сегодняшний момент простая: без приключений откантоваться тут, коли влип, и - в Москву!
- Знаешь, бывший гражданин начальник, - сказал я, - не обходится у меня ни без приключений, ни без влипаний, вот в чем вся закавыка! К примеру, знаешь, каким именно образом угораздило меня оказаться в твоей компании?
- Любопытно услышать.
И я изложил Олегу перипетии моей индийской эпопеи.
 - Ты еще легко отделался, парень, - подытожил он. - Могло быть куда как хуже.
- Как с тобой? - спросил я.
- Вот именно.
- Тогда вопрос: ты вроде совершил аварию в состоянии...
- В этом состоянии по Москве ездит половина личного состава КГБ, - отрезал Олег. - Это раз. А два: выпить рюмку водки можно, поддавшись настоятельным уговорам, к примеру, именинника, как это и было... А затем довезти его друзей, ненужных ему более среди живущих на земле, с загородной дачи до метро...
- Но, - сказал я, - если так обстоит дело, почему ты до сих пор жив?
- Потому что так обстоит дело, - ответил Олег. - Потому что кое-кому я все-таки небезразличен.
- А жена, дети там...
- На прошлой неделе я получил уведомление о разводе. Двенадцать лет, Толя, приличный срок... И я не в праве предъявлять жене претензии.
- Кто знает, двенадцать или меньше, - отозвался я. - Сейчас вон что творится - перестройка, демократизация... Глядишь, какая-нибудь амнистия... Раньше за анекдот сажали, а теперь нам телевизор в роте смотреть не дают: мол, развращает... Так что, возможно, твоя супруга и погорячилась. Другие времена наступают, господин полковник!
- Да, времена наступают тяжкие, - сказал Олег. - Военные. Со всеми вытекающими...
- А что вытечет?..
- Что течет в войну? Кровь.
- И когда же война начнется?
- Уже началась.
- Между кем и кем?
- Между США и СССР.
- Что-то не слышно разрывов бомб...
- А зачем нужны бомбы? Войну можно вести и не объявляя ее. А результат - точно такой же. Миллионы погибших. Разруха. Потерянные территории. Закабаление.
Я посмотрел на небо.
Парило. В безмятежной голубизне звенели жаворонки. Толстые пушистые шмели деловито перебирали своими мохнатыми лапами лиловые соцветия клевера. Ало краснели сады спелой, налитой солнцем вишней.
- Значит, полковник, - сказал я, - демократия, по-твоему, дело чреватое?
- Демократия, - прозвучал ответ, - это тот фрукт, что в России не вызревает. Бардак - да, возможен. Но бардак - не фрукт. Чертополох. Кроме того, демократия - это не форма, а содержание.
- Что касается меня, - сказал я, - то вся эта свора небожителей-маразматиков из политбюро с их генеральным и одновременно гениальным секретарем обрыдла так, что любой бардак видится раем.
- Так рассуждают севшие на мель и мечтающие о потопе, - откликнулся Олег. - Но насчет маразматиков - это ты верно высказался. Ленин - Сталин кровью страну заливали, голодом морили, но выжил народ, приспособился, построил государство - хоть и не солнца, но мощное, с запасами и со второй, так сказать, системой моральных ценностей, подспудной, и стала бы такая система в итоге первой и главной... Но на вершине пирамиды оказались идиоты, вообразившие, что все, шабаш, дело сделано, на том можно и успокоиться. И вместо развития пошла деградация, и вместо тех, кто мог что-то сделать и сделать хотел, наверх поплыло дерьмо... Плотно закупорив поступление кислорода. Неумехи, приспособленцы и жулики. Вот они-то и сыграли роль бомб... Коммунисты, мать их! То есть владельцы партбилетов и теплых кресел.
- А тем временем враг не дремал, - усмехнулся я.
- Ох, не дремал! - согласился Олег.
- И все-таки не верю тебе, полковник, - подытожил я. - Ты же сам из правящей верхушки. И если бы не слетел сюда, в зону, - сидел бы, язык в задницу засунув... И не винил бы ни приспособленцев, ни врага с его происками...
- Я - инструментарий, - сказал он. - Навроде вон той кувалды. Предназначен для выполнения конкретных задач. Но с наковальней соприкасался... и о чем говорю, знаю. А насчет «верю - не верю»... Знаешь, гром после молнии раздается. И вот гром ты скоро услышишь.
- Ну-ну. - Я вновь посмотрел на истомленное зноем небо.
Внезапно потянуло свежим ветерком.
Поежившись, я привстал с земли. Степной горизонт затягивало темно-фиолетовой дымкой. Дымку внезапно прорезал золотистый всполох.
- Что там? - спросил Олег из-под навеса вышки.
- Ты накаркал, сволочь! - сказал я.
И тут до нас докатился гром.
- Служу Советскому Союзу! - произнес бывший полковник.


Начальник колонии, майор внутренней службы, именуемый зеками "хозяином", - вежливый пожилой старичок с тросточкой (уголовники лет двадцать назад во время лагерного бунта перебили ему ломом обе ноги), проявлял по отношению ко мне явное расположение и оказывал в деле реконструкции внешней запретной зоны помощь всестороннюю.
Спокойный, доброжелательный, никогда не повышающий голоса, он более напоминал сельского учителя или семейного доктора, а не всесильного главу лагерной администрации, однако же, зеки боялись его, как дракона огнедышащего, а мой ротный не раз замечал, что, дескать, это "та-акая лиса!", "та-акая рыбина!",  давая понять об обманчивости блаженных манер пожилого майора, перевидавшего на своем веку тысячи людских характеров и судеб.
Но, как бы там ни было, отношения между мной и начальником колонии установились дружеские, производственно-плодотворные, и, когда он обратился ко мне с пустяковой просьбой заменить разболтанные электророзетки в его кабинете, я с готовностью согласился.
Утром "хозяин" уехал в УВД Ростова-на-Дону, вызванный туда своими шефами, оставив мне ключи от служебного кабинета, и в час "сиесты", когда контролеры покинули зону, отправившись по домам на обед, а моя бригада, как обычно, перекуривала под сенью забора, я отправился в жилую зону.
- Надень гимнастерку, - сказал мне на "вахте" начальник караула, - там хрен какой-то пасется... Чрезвычайно уполномоченный, как понимаю.
- Что за хрен?
- Комитетчик, из Москвы... В административный барак поканал, в кабинет "кума". Во, видал, какую нам пушку сдал на хранение... - И сержант продемонстрировал мне увесистую девятимиллиметровую "беретту" в хроме и с позолоченными вензелями на ребрах затворной рамы.
Я набросил на плечи гимнастерку одного из солдат отдыхающей смены и прошел сквозь решетчатые двери “вахты” в зону.
Прежде чем разобраться с розетками, сел в удобное кресло "хозяина" и осмотрел кабинет. Основательный сейф, стулья, письменный стол, вылизанный шнырем ковер, портрет железного Эдмундыча, телефоны, матюкальник "громкой" связи... На задней стороне матюкальника я различил два непонятных по своему предназначению тумблера. Нажав на клавишу питания, щелкнул первым, верхним.
В кабинете резко и отчетливо прозвучал незнакомый злой голос:
- И ты еще претензии, мне, мразь, предъявляешь!
- Какие претензии, Григорий Алексеевич?.. Просто... помочь ведь могли бы, не так разве? А теперь пятерку тянуть...
Разговор, судя по всему, шел из кабинета "кума". И вел его прибывший в зону гэбэшник с одним из зеков.
Я невольно усмехнулся. Вот он каков, тихий, интеллигентный "хозяин"... Умело контролирующий подчиненных с помощью технических средств прослушивания их кабинетов. Прав ротный: еще та лиса!
А вот и гнездо для наушника в динамике...
Грамотный старикан! С большим опытом тюремной чекистской работы!
Разговор между тем продолжался.
- Во-первых, - сказал комитетчик, - ты, Звягин, принципиально не прав. Мы тебе всегда помогали. Но помогали в тех случаях, когда ты нас ставил в известность... о своих художествах. А тут сам и контрабанду наладил тихой сапой, и сбыт иконок...
- Но вы бы мне запретили, ясный день!
- Неизвестно, Звягин, неизвестно... А во-вторых, почему мы не помогли? Откуда такая точка зрения? Ты получил всего пять лет, сидишь в колонии общего режима, работаешь в уютном медпункте, оперативному работнику стучать не призван, поскольку мы тобою рисковать не намерены, имея на тебя серьезные дальнейшие перспективы...
- Да какие там перспективы, Григорий Алексеевич!
- А в-третьих, - безучастно продолжил комитетчик, - кто знает, не будешь ли ты уже через месяц разгуливать без конвоя по улицам Москвы или Амстердама?
- Это... как понимать?
- Тебе известен осужденный Олег Меркулов? - прозвучал отрывистый вопрос.
- Ваш бывший? Полковник?
- Наш бывший.
- Ну да... Здесь он, в третьем отряде. Кукует.
- Обстановка вокруг него тяжелая?
- Не то слово! "Петушкам" - и тем легче.
- Понятно. Вот мы и проявим акт гуманизма. Освободим человека от страданий...
Пауза.
- Мокруха?.. - хрипло спросил Звягин.
Даже из динамика различалось его дыхание - затравленное, с одышкой...
Из меня буквально все антенны вылезли.
- Ну, друг дорогой, - вздохнул комитетчик, - тебе не привыкать, данную заповедь ты нарушал уже дважды... Что лично я в состоянии доказать с таким количеством обличающих...
- Ясно! Но тут не воля, тут зона!
- У меня хорошее зрение, - согласился собеседник. - Я вижу. Зона. Что значительно упрощает операцию.
- Как... упрощает? Это какой риск!
- Никакого. Риска. Вот тебе таблеточка. В воде или же в баланде растворяется моментально. Вечный сон наступает через три часа, а любое вскрытие констатирует смерть без каких-либо явных причин.
- Если по науке, то - картину внезапной смерти, - вяло поправил Звягин.
- С бывшим хирургом не спорю, - последовал учтивый комплимент.
- И каким будет вознаграждение?
- Будет, будет, - заверил комитетчик.
- Насчет Амстердама - серьезно?
- Ох, Звягин-Звягин! - донесся сокрушенный вздох. - Так тебе и не привился патриотизм... Не любишь ты Родину!
- Не столько Родину...
- А нас, да?
- Ну почему...
- Да ты, Звягин, не стесняйся, так и говори: век бы вас не знал и не видел, а я с тобой соглашусь, причем безоговорочно, но... никуда ведь теперь не денешься, дорогой ты мой стукачок, никуда!
- Так как насчет Амстердама? Затравочка? Сладкая сказка? Пища для грез?
- Я работаю с тобой уже шесть лет, - жестко сказал комитетчик. - Так?
- Ну.
- Что "ну"?
- Так, так...
- Я хотя бы раз тебя обманул? Пообещал и не выполнил?
- Нет.
- Тогда какие вопросы?
- Дьявол, - сказал Звягин вдумчиво, - порою обязателен в мелочах, чтобы кинуть по-крупному!
- Да ты просто философ! - рассмеялся гэбэшник. - Однако, философ, придется тебе поверить мне на слово, выбора у тебя никакого. Теперь так: я твой бывший следователь. Приезжал к тебе для выяснения некоторых эпизодов твоего уголовного дела.
- Это ясно, - сказал Звягин уныло.
- Меркулова уберешь дней через десять после моего приезда, не торопись излишне...
- И это понятно...
Я отключил матюкальник и вышел из кабинета, закрыв за собой обитую ватой и грубым дерматином дверь, - полагаю, не случайно "утепленную" таким образом.
Ремонт розеток я решил перенести на более позднее время, когда комитетчик покинет административный барак. Предосторожность, вероятно, напрасная, хотя - кто знает?
У "вахты" я столкнулся с жуликом Леней. Не глядя на него, произнес шепотом:
- Звягина знаешь?
- Медика?
 Вопрос словно бы соскользнул у него с уголка губ.
 - Да.
- И что?
- Стукач, - сказал я, покосившись в сторону административного барака. - Проверено.
- Вас понял, перехожу на прием.
- Надо выждать дня три.
- Не учи, у меня пятая ходка.
Я скинул на "вахте" одолженную гимнастерку, сказав, что вернусь в зону позднее.
Я думал.
Что подтолкнуло меня сдать информатора КГБ уголовникам? Его прошлое и настоящее хладнокровного, видимо, душегуба? Опасения за судьбу симпатичного мне Олега? Не знаю... Сомнения в правомерности такого поступка мной испытывались немалые. Я ведь тоже подставил под удар чужую жизнь, распоряжаться которой не имел ни малейшего права. Но меня просто заело это мерзейшее в своем бесстрастии планирование тайного отравления, да и персонажи, планирование осуществляющие, ничего, кроме гадливости, не вызывали.
Именно такие соображения, а точнее, эмоции руководили мной, когда, вернувшись в компанию заборостроителей, я поведал, оставшись наедине с Олегом, все услышанное, упомянув также и о своем разговоре с авторитетом Леней.
- Они достанут меня, - грустно молвил Олег. - Не сегодня, Толя, так завтра. А я уже и успокаиваться начал, вот же дурак...
- Да, взъелось на тебя гэбэ основательно, - посочувствовал я.
- Причем тут гэбэ... - поморщился он.
- Ну а кто же?
- Страна, в которой ты родился, на меня взъелась!
 - Объясни.
- Он слишком много знал - вот и все объяснение, - сказал Олег. - Ладно, придумаем что-нибудь, главное - информация получена, а значит, мы вооружены...
- Чем, лопатой?
- Оперативным знанием обстановки. Большой козырь, кстати. Учти на будущее.
- Я-то учту, - сказал я. - Но в гроб ты свое знание унесешь, если только не сдернешь отсюда. Причем в самое ближайшее время.
- Помоги, - произнес Олег. - Ну, слабо?
- Слушай, - сказал я. - Не знаю, чему вас там натаскивали в шпионских школах, но меня в сержантской учебке науку о побегах заставляли изучать дотошно. И я изучал. Тем более интересная наука, живая. И скажу тебе так: способов совершения побега - сотни, но нет ни одного, гарантирующего успех. Затем. Сбежать - одно дело. А вот скрыться от преследования - другое, не менее сложное. Как правило, длительность пребывания на воле у беглых составляет от получаса до трех суток... Посади сейчас под охрану меня, инструктора, я бы еще поломал голову, как сделать ноги... И не уверен, что получилось бы.
- Но ведь бегут же...
- Я тебе говорю о правиле, Олег, а не об исключениях. Крайне редких, кстати.
- Так! - сказал он. - О чем мы вообще, гражданин сержант? Что за тема разговора? Еще тебе не хватало брать на себя мои головные боли. Закончили! - И он отправился к бригаде, устанавливающей очередной столб.
На душе у меня было погано.
 Я не мог помочь этому человеку. Ничем. И никак. А хотел.
Я не признавал игру без правил с теми, кого правила ограничивали.

 
Через несколько дней меня постигла беда: кэп угодил в госпиталь с обострением язвы, командование ротой принял на себя Басеев, и я, предчувствуя грядущее ограничение вольности своего режима, поспешил удариться во все тяжкие: срочно перетащил в зону двадцать ящиков алкоголя, свернул строительные работы и под предлогом поиска недостающих материалов интенсивно предавался рыбалке, купанию в канале и ловле питательных раков, тем более стоял август, и быстротечные прелести лета истаивали на глазах.
Труболет практически ежедневно таскал из частных хозяйств то кур, то гусей, одновременно наведываясь и в огороды, где вызревали помидоры с огурцами, так что качественной жратвой мы себя обеспечивали.
Наведавшись на колхозное поле и накидав в кузов початков молочной кукурузы, я уже намеревался возвратиться обратно к зоне, но тут убийца предложил нанести визит к бахчеводам-армянам, чье обширное, многогектарное хозяйство располагалось неподалеку.
- Может, пожертвуют единоверцы пару арбузиков? - высказал он предположение.
- Что вы! - отмахнулся Отец святой. - Такие жлобы!
- И чуть что - из берданок палят! - поежился конвойный Кондрашов, сжимая цевье автомата. - Опасно даже соваться!
- Едем! - решительно заявил Труболет. - Я на армянина токо так закошу... Примут, как родного!
Бродяга-полиглот действительно блеснул своим знанием языка и обычаев армянского народа: нас даже пригласили в сторожку, угостив чаем со сладостями, и, воспользовавшись расположением к нему хозяев, Труболет выклянчил у них банку растворимого кофе, не уставая бубнить печальным голосом одну и ту же фразу, в которой единственным знакомым мне словом было "турма".
Отец Святой вдумчиво Труболету поддакивал, используя, правда, лишь междометия.
В итоге армяне навалили в кузов нашей машины целую гору арбузов, и мы, используя штык-нож, выданный Кондрашовым, дружно принялись за дегустацию даров донской степи.
- Витаминчики! - ликовал убийца, жадно вгрызаясь в сахаристую мякоть основательного арбузного ломтя. - Запасец на зиму!
- Очень полезный овощ! - соглашался Отец Святой, с лихорадочной поспешностью приканчивающий уже третий арбуз. - В нем много пользительных элементов.
- Например? - спросил, отирая травой липкие от арбузного сока руки, Олег.
- Ну... железо. Думаю.
- В таком случае и при таком аппетите, батя, - молвил Отцу Святому колесный вор, - сегодня вы будете какать гирями...
Труболет, также усердствовавший в поедании вкусной бахчевой культуры, вдруг неожиданно схватился за живот и побрел к близлежащим кустам, откуда вернулся с изумленной физиономией, доложив, что оправился непереваренной арбузной массой.
- Хоть подавай к десерту...
Наше идиллическое времяпрепровождение закончилось довольно-таки неожиданным образом из-за чрезвычайного происшествия, прецедент к которому создал колесный вор, выкинув по возвращении с бахчи совершенно непредсказуемый трюк...
Мы уже въехали в поселок, я управлял грузовиком под байки сидевшего рядом со мною в кабине Труболета, как вдруг раздался сильный удар по крыше кабины и вслед за ним  истошный вопль Кондрашова:
- Стой, гад, стреляю! - И вслед за криком прострекотала автоматная очередь.
Покрывшись холодным потом, я нажал на педаль тормоза, тут же выскочив наружу.
На обочине, подтянув обеими руками к подбородку правую ногу, корчился колесный вор, подвывая в каком-то животном ужасе, помрачившим, видимо, его рассудок. Штанина его извалянных в дорожной пыли казенных брюк набухала густой черной кровью, отчего мне стало так дурно, что тоже хотелось подвыть ему в унисон, как загипнотизированной однообразным звуком собаке.
Нас окружили остальные зеки, облепленные ошметками разбитых арбузов, и подоспевший к своей жертве стрелок, составившие после моего резкого торможения единое целое, не сразу сумевшее разделиться на отдельные организмы.
- Ну и куда ты бежал, духарик? - молвил Кондрашов, смущенно кашлянув. - Эк, как тебя!.. Ну-ка дай посмотрю...
Колесный вор завыл на тон выше.
- Конец нам всем, бля буду! - сказал убийца, роясь рукой за шиворотом и доставая оттуда мятый початок кукурузы. - Отнырялись!
- У человека карточный долг, - объяснил мне Отец Святой. - Это шаг отчаяния, начальник...
Я понял: дурень проигрался в карты “блатным”, компенсировать долг было нечем, и для его списания требовалось либо покушение на самоубийство, либо  на побег. Покушение правдоподобное. И с этой задачей прогоревший картежник, без сомнения, справился.
Из ближайшего дома к нам выбежало перепуганное и одновременно возмущенное семейство местных жителей: одна из выпущенных из "калашникова" пуль угодила, пробив оконное стекло, в пятилитровую банку с вишневым вареньем, стоявшую посередине стола, за которым семейство предавалось мирному чаепитию. Понять праведное негодование гражданского населения было нетрудно.
Внезапно около нас остановился проезжавший мимо ротный "газик", из него выскочил, вытаскивая из кобуры пистолет, Басеев с оскаленной пастью бешеного волка - и закрутилось!
Раненного в ногу картежника отвезли в поселковую больницу, приставив к нему часового, зеков отправили на пристрастное дознание к "куму", а мной и Кондрашовым занялся лично Басеев, резонно обвинив нас в вопиющем нарушении правил несения караульной службы, грозя скорым судом и дисциплинарным батальоном.
Грубостей в высказываниях лейтенант не допускал, даже задушевно улыбнулся мне, посулив, что, когда я лишусь лычек, он не отвернется от падшего сержанта, и по моему возвращении из дисбата станет горячо ходатайствовать о зачислении старого, мол, знакомого, в состав его взвода рядовым стрелком. Врал, конечно, зараза, но на нервы действовало...
"Кум" тем временем усердно колол зеков в своем кабинете, выясняя их информированность о намерениях незадачливого побегунчика, и в итоге моя бригада отправилась на трехдневную профилактику в штрафной изолятор, осев в его затхлых казематах на вонючей водице и черствых горбушках грубого хлеба.
Также был учинен допрос с пристрастием морально подавленного пулевым ранением беглеца, который, по словам часового, истекая соплями, заложил всех нас с потрохами, поведав оперу и о купании в канале, и о ловле ракообразных, и о запеченных домашних пернатых, хотя, что подвигло его на такую исповедь, не пойму. За попытку побега светил ему по выздоровлении тот же штрафной изолятор и не более того. Но, искушенный в оказании морального давления, "кум" сумел, видимо, использовать благоприятный психологический момент, и вскоре Басеев, визжа от восторга, сулил мне разжалование и дисбат, вооруженный куда большими для того основаниями, нежели поначалу.
Стрелок Кондрашов, потрясенный предательской позицией колесного вора, чье ранение, кстати, отличала чрезвычайная легкость, ибо пуля прошла через мягкие ткани, не задев крупных артерий, с возмущенным укором бубнил:
- Вот после этого и делай людям добро... Не понимают!
Он был искренне убежден в снайперской целенаправленности своего выстрела, хотя израсходовал половину боезапаса рожка. Те же слова Кондрашов адресовал и поселковым жителям, которых чуть не угробил, накатавшим жалобу прокурору с требованием материального возмещения за дырявое оконное стекло, варенье и скатерть.
Пока лейтенант Басеев наслаждался в тиши канцелярии литературно-бюрократическим творчеством по созиданию рапорта о моих легкомысленных похождениях, я, укрыв под гимнастеркой три батона сырокопченой колбасы, тайком наведался в жилую зону, а точнее - в штрафной изолятор, где томились мои без вины виноватые гаврики.
На "вахте" услышал новость: только что осужденный Звягин с тяжелой черепно-мозговой травмой отправлен в тюремную больничку. Лицо, нанесшее лагерному медику телесное повреждение, не обнаружено.
Что ж, жулик Леня знал свое дело крепко...
Пройдя за ограду из колючей проволоки, которой был обнесен изолятор, я спустился в мрачное подземелье, и взору моему предстала жутковатая картина: после прошедшего ночью ливня камеры с земляным полом, в которых не было предусмотрено никакого освещения за исключением окошек-норок размером с игральную карту, залили подпочвенные воды, и зеки подпирали сырые стены, стоя по колено в вонючей жиже.
Мои подопечные сидели в одной камере, вернее - стояли...
Для общения с ними я располагал буквально считанными секундами, ибо предлогом для визита служили поиски якобы пропавшей куда-то кувалды, которую, как я объяснил контролеру-прапорщику по прозвищу Дурмашина, зеки могли заховать в известное только им место.
Я просунул своим подопечным через решетку смотрового оконца колбасу. Сказал:
- Ну и обстановочка тут... Ну, вы и попали!
- Все по плану, начальник! - успокоил меня из темноты камеры хриплый голос убийцы.
- Сигарет притарань, - наказал Труболет. - Хочу курить, как медведь - бороться!
- На выход, сержант! - донесся категоричный приказ Дурмашины. - Свидание закончено!
Вернувшись в роту, я был незамедлительно вызван к Басееву.
- Где вы шатаетесь, сержант?
- Был на зоне...
- Кто вас туда отпускал?
- Я же имею право...
- Что?! Право?! Больше без моего приказа из казармы ни на шаг, ясно?!
- Так точно. Разрешите вопрос?
- Разрешаю.
- Я поставил опоры лишь на двух сторонах периметра. Просто опоры. Голые. Нужна проволока, нужны люди...
- Молчать! - Поправив портупею, Басеев нервно прошелся по кабинету, раздувая в немом негодовании тонкие ноздри своего ястребиного носа. Наконец произнес: - Работы приостанавливаю! Их, думаю, продолжит другой инструктор... А вы готовьте себя к службе на вышке, сержант! А теперь слушайте приказ: сегодня заступаете в ночь дежурным по роте. И завтра. И послезавтра. И послепослезавтра.
- Исключительно в ночь?
- Я не давал вам приказа открывать рот... Да, в ночь! Окончен бал!
- Разрешите идти?
- Пшел...
Я поднялся на второй этаж казармы, завалившись поспать перед ночным бдением, и проснулся перед прибытием караулов с рабочих объектов; принял оружие, патроны и, заперев ружпарк, погнал дневальных проводить уборку.
После ужина под сочувственные возгласы сослуживцев:  мол, достал тебя зверь! - я провел вечернюю поверку и уселся в командное кресло в канцелярии с зачитанным до дыр детективным романом из ротной библиотеки.
От чтения меня оторвали "деды", заглянувшие на огонек.
- Толик, мы до утра в поселке...
- Ребята, - сказал я. - Зверь ждет моего промаха. И ему одинаково хорошо, заложу ли я вас или нет... Заложу - вот вам и стукачок, делайте выводы, а не заложу - значит, во время несения боевого дежурства допустил групповую самоволку...
"Деды" тяжко призадумались, но тут в дверь постучался дневальный.
- Там женщина, товарищ сержант...
В окружении "дедов" я поспешил к входу в казарму, где узрел подвыпившую девицу с перезрелыми формами,  ярко намалеванными губами и копной обесцвеченных перекисью волос. Девица, обутая в растрескавшиеся пластмассовые туфельки, переминалась с ноги на ногу и курила сигарету "Кент", небрежно стряхивая пепел на только что вымытый дневальным пол.
- О, - произнесла она, с нетрезвым интересом глядя на нас. - Ка-акие мальчики!.. Свежачок!
- Что вы тут делаете? - задал я резонный вопрос.
- Ехала в Волгодонск, потом вижу... где-то я вроде не там... - словно бы удивляясь сама себе, ответила девица. Затем, подумав, спросила: - Переночевать пустите, мальчики?
- Да вы что!..- начал я, но тут же и осекся, оттесненный от ночной незваной гостьи проявившими нездоровую активность "дедами".
- Девушка, здесь казарма, находиться посторонним не полагается, но где переночевать, я вам покажу, - решительно направился к даме ротный шофер. - Пройдемте... Тут ступенечка, разрешите ручку...
- Я. Ничего. Не видел, - мрачно произнес я в спины уходящих в ночь "дедов", заинтересованной кавалькадой двинувшихся вслед за шофером и спотыкающейся дамой в ночную тьму - очевидно, к гаражу роты.
Чрезвычайно довольные, "деды" вернулись в казарму около полуночи, и вскоре рота гудела, как потревоженный улей, один за другим выпуская в сторону гаража выстроившийся в очередь личный состав боевого подразделения. Согласно званиям и выслуге по полугодиям.
Я, угрюмый, как филин, заседал в ночной канцелярии, подчеркивая свою полнейшую индифферентность к происходящему.
Последним в гараж наведался мой дневальный, топтавшийся всю ночь у тумбочки на входе в роту, как взнузданный конь.
Проходя мимо него, я отчужденно пробубнил:
- Через полчаса подъем... Напоминаю, что нахождение на территории подразделения посторонних лиц...
Дневальный понятливо кивнул мне и тотчас скрылся в росистой свежести утреннего тумана.
Я беспомощно плюнул ему вслед.

10.

Через два дня произошло закономерное событие - роту поразил триппер, и врачам местной больницы прибавилось дел.
Визит незнакомки, которая, по словам дневального, "ничего так, отряхнулась да пошла себе...", принес свои горькие плоды, свалившиеся, как я и подозревал, мне на голову.
Ротные стукачи, пострадавшие наравне со всеми, о происшествии доложили Басееву, он рвал и метал, не принимая во внимание, как и ожидалось, никаких моих "ничего не знаю", и объявил мне наказание в виде трех дней отсидки на гауптвахте, что я воспринял, едва сдержав смех, ибо располагалась гауптвахта в Ростове, командировать меня туда было бы непозволительной роскошью, а докатись до командира полка весть о тотальном поражении роты бактериологическим оружием данного типа, не сносить бы тогда лейтенанту головы.
- Сгною! - скрипел он зубами и брызгал слюной. - Сегодня же снова в наряд!
- Есть! - согласно отвечал я, легко свыкшийся со своими ночными дежурствами, ибо приноровился спать в кресле с детективом в руках, оставляя дневального на шухере.
- Но сначала поедешь на арматурный завод!
- А что там?
- Нет связи между постами!
- О, это на весь день...
- На весь не на весь, а чтобы связь была!
- А отдыхать перед нарядом? Положено по уставу, товарищ лейтенант...
- Смирно. Кругом. На арматурный - бегом!
На улице моросил мелкий теплый дождь. Я накинул плащ-палатку и, расправив на плече перекрученный брезентовый ремень инструментальной сумки с тестером, отправился к шоссе в поисках попутной машины.
Начальником караула на арматурном производстве в тот день был ефрейтор Харитонов, и его-то я и застал в бревенчатой просторной караулке сидевшим за сколоченным из досок столом с колодой игральных карт в короткопалой пятерне с грязными ногтями. Партнером Харитонова по игре в "очко" был сутулый небритый грузин по фамилии Мзареули - из рядовых старослужащих.
На столе я увидел бутыль с самогоном, надкусанный огурец и россыпь зеленых, невызревших помидоров. Из пустой жестянки из-под пива, служившей пепельницей, поднимался дымок от незатушенного окурка.
Парочка находилась в изрядном подпитии и на мое появление отреагировала довольно тупо, занятая выяснением своих игорных взаимоотношений.
- Ты, сука, кацо, шулер, - говорил, укоризненно качая головой, Харитонов, замершим взором изучая пришедшие к нему по сдаче карты. - Я тебя, сука, урою в итоге...
- Ти, дрюк, не клювайт носом, - отзывался грузин. - Играт над вынимательно!
- Да с тобой, ****ью, хоть как играй! - горячился Харитонов, остервенело швыряя карты на стол. - Лечишь, и все!
- Ти сам три раз билят... Дэньги давай суда!
 - У-у-у, подавись, чурка!
- Ти сам пьять раз чурька...
Я возился со стоящим в караулке телефоном, безуспешно пытаясь соединиться с постом.
- Пить охота... - Харитонов тяжело привстал, качнувшись, шагнул к зарешетчатому окну, крикнув в раскрытую форточку: - Эй, бугор, сука! Ко мне!
Из копошившихся возле складируемых металлоизделий фигур зеков отделилась одна - низкорослая, полненькая, услужливым колобком подкатившаяся к "вахте".
- Воды принеси, бугор, - тоном капризного патриция, обращающегося к рабу, произнес Харитонов. - Холодной чтоб... И если какой-нибудь фуфель плавать там будет...
- Родниковой, гражданин начальник, не сомневайтесь...
Бригадир находился уже на полпути к колонке, стоявшей возле бытовки, как вдруг в пьяный мозг Харитонова вклинилась иная навязчивая идея, и он снова заорал в форточку, призывая зека вернуться, однако тот его не услышал, и свой окрик ефрейтор подкрепил короткой очередью из пулемета в воздух. Неподотчетные патроны у конвойных водились, утаиваемые в значительных количествах после учебных и тренировочных стрельб.
Зек замер, как воткнутый в песок лом, глубоко вжав голову в плечи.
- Канай сюда! - крикнул Харитонов, заметив с довольной ухмылкой партнеру по картам: - Обосрался бугор, мажем, кацо?
- Ти чито дим тут пустыл? - поморщился Мзареули, отмахиваясь от заполнившей караулку пелены пороховой гари. - Оборзэл, бэспрэдэл...
- Бугор! - с напором командовал тем временем Харитонов через форточку. - Пусть этот воды принесет... полковник, во! Заставлю служить гада! Строевым шагом чтоб... По-ял?
- Ща пришлю, - неприязненно отвечал бригадир, в самом деле, похоже, наложивший в штаны.
- Бегом, мать твою!
- Сдавай лысты, катать будэм, - сказал Мзареули, кивая на колоду.
- Пусть лично полковник нам воду носит! - надменно молвил ефрейтор, усаживаясь за стол и грозя многозначительно скрюченным перстом. - Чтоб службу не забывал! Мы его уставу научим... Мы его, бля...
Я понял: речь шла об Олеге.
Обнаружив отсоединившийся контакт и укрепив провод, я затянул винт.
Тут же раздался звонок.
- О, работает... - удивленно проговорил Харитонов, вырывая у меня трубку.
Звонили с постов озабоченные донесшейся до них стрельбой часовые.
- Все путем, салабоны! - успокоил их Харитонов. - "Деды" службу знают, не хрена тут названивать! Бздительность, х-ха, проявляют! Стоять там смирно на вышаке! Проверю, с-сук!
- Я сдал... - доложил Мзареули.
Харитонов раскрыл карты.
- Вос-с-мнадцать... - произнес тупо.
- Очко! - торжественно заявил грузин.
- Туфту лепишь, чурка... Я не видел, как ты сдавал...
- Я чэстный игра вэду! - возразил Мзареули гордо. - Дэньги давай!
- Ур-рою! - Харитонов, с куражливым устрашением выпятив нижнюю челюсть, схватил пулемет и, направив его на партнера, с силой передернул затвор.
Раздался выстрел.
Затем, в наступившем мгновении какой-то оцепенелой тишины ко мне пришло отчетливое понимание, что, видимо, боек щелкнул по старому, ранее уже неоднократно надбитому капсюлю...
Харитонов непонимающе воззрился на свое оружие, из ствола которого вился, поднимаясь к низкому потолку, белесый горький дымок...
По крыше с внезапной остервенелостью заколотил сменивший моросящий дождичек ливень, голубое корневище молнии извилисто раскололо небо в квадрате оконного проема, и грянул жутким знамением беды раскатистый гром...
Мзареули, прижав ладонь к груди, с какой-то дьявольской торжественностью привстал с табурета, нащупал свободной рукой свой автомат, дернул крючок затвора, послав патрон в ствол, и отчужденно произнес:
- Ти, собак, минэ убил, билят... - И, не целясь, продолжая неотрывно смотреть невидящим взором на окаменевшего в пьяном недоумении ефрейтора, слегка вздернул ствол кверху, нажав на курок.
Я даже не расслышал звука выстрела, потонувшего в новом раскате грома. Только с ужасом увидел, что на стене за спиной Харитонова внезапно появились потеки кровавых помоев с какими-то ярко-белыми вкраплениями, а на лбу ефрейтора возникло небольшое черное пятно.
Харитонов словно бы нехотя опустился на колени и, не выпуская из рук пулемета, ничком повалился на пол.
Затылка у него не было. Сине-бордовое месиво.
Мзареули сделал в сторону убитого судорожный шаг, но тут нога его словно подломилась в колене, и, не отнимая прижатой к сердцу ладони, он тоже упал, оставшись лежать у порога с раскрытым как бы в беззвучном крике ртом.
Мной овладела вязкая, сковывающая все мысли дурнота. Происходящее казалось сном, наваждением, способным привидеться лишь в бредовой ирреальности горячечного забытья...
Сквозь монотонный шум ливня донесся невозмутимый и оттого словно померещившийся голос:
- Куда ставить ведро?
Стараясь не смотреть на трупы, я, сотрясаемый неуемной лихорадочной дрожью, осторожно выглянул в форточку.
У входа в караулку стоял Олег - промокший насквозь, в потерявшим свою форму зековском чепчике, с козырька которого стекали непрерывные дождевые струйки.
- Проходи... Быстро! - Я выдернул из вваренных в решетчатые двери труб запорные штыри.
Очутившись в простенке между дверей, Олег увидел меня, улыбнулся приветливо, но тут же и остолбенел, усмотрев через мутное стекло оконца кровавую кашу с костяными осколками, облепившую стену.
- Что...
- Живо! Сюда! По стене! Чтобы часовой...
- Понял...
Ведро он оставил в тамбуре прохода. Войдя в караулку, остановился, цепко оглядев стол с разбросанными на нем картами, бутылью с самогоном...
- В картишки дружки играли... - сообщил я.
- И не поделили козырей? - Нагнувшись, он ухватил пальцами запястье неподвижно лежавшего Мзареули, пытаясь нащупать пульс.
Выждав несколько секунд, осторожно опустил его безвольную руку обратно на пол, заключив:
- Готов.
- В общем, Олег, так, - произнес я. - Я ушел проверять постовую связь и, что здесь случилось, не видел. Я увижу это позже... Имею в виду покойников. Теперь о тебе. Ты принес воду и... совершил побег. То ли стрельба произошла, когда тебе открывали двери, то ли двери уже были открыты... неважно!
- И куда же я побегу? - не без сарказма вопросил он. - В таком наряде, с такой прической... Я понимаю, Толя, ты сейчас в шоке... Попытайся успокоиться.
- Я ухожу на посты, - повторил я. - Ты дождешься телефонного звонка. Как только аппарат звякнет, выходишь из караулки и по стенке идешь до ее угла. Потом ползешь к противотаранному рву. По рву - до пустой вышки. Дальше - в кусты, а за кустами овраг.
- Там степь...
- Степь, - согласился я. - И - канал. Плывешь в сторону поселка.
- Поселка?!
- Ты меня слушай, не себя!
 - Хорошо...
- Поселка, именно. Заходишь со стороны канала к зданию роты. Увидишь сортир. За ним - кусты шиповника. Там и сиди. Жди меня. И никакой самодеятельности, иначе выловят в момент!
- Но дальше-то что, дальше?
- Дальше я знаю что. Все. Жди звонка. И еще. Оружие не бери, это смерть.
И я вышел из помещения, накинув плащ-палатку на голову. Я брел по караульной тропе, стараясь глубоким дыханием утихомирить испуганно бьющееся мне в ребра сердце. Часовой-азиат, нахохлившийся под навесом вышки, лениво крикнул: "Кто идет?",  исполняя уставную формальность, и я ответил хмуро:
- Люлей раздача! - вызвав его умиротворенный смешок.
- Совсем связь плохой, - грустно поведал он мне, когда я поднялся на вышку.
- Наладим...
Загородив от его обзора караулку, я крутанул ручку постового телефона, прислушиваясь к невозможному, конечно же, отклику.
- Зря звонить, Харитон ругать будет, пьяный сегодня... - прокомментировал часовой, уныло наблюдая за внутренней, тщательно взрыхленной граблями, полосой "запретки", раскисшей от дождя.
- Не будет, - отозвался я, глядя, как стремительной тенью Олег скользнул вдоль стены и тут же нырнул в противотаранный ров, скрывшись в нем.
Я повесил трубку.
- Опять не работает... - философски молвил часовой. - Все время ломается. Побег будет, как сообщать?
- Это да, - сказал я, абсолютно согласный со справедливостью такого утверждения.
- Иди сюда, двигай ногой! - внезапно крикнул часовой зеку, воровато выглянувшему из-за штабеля со швеллером.
Зек подошел к "запретке", озираясь по сторонам. Часовой вытащил из кармана леску с крючком и с грузилом и, обвязав ее вокруг пальца, бросил заключенному.
Тот быстро нацепил на крючок сверток.
Миг - и сверток оказался в руках часового.
Солдат надорвал обертку, пересчитал деньги и, вынув из-за пазухи полиэтиленовый пакет, швырнул его в сторону штабеля, куда, как кот за мышью ринулся зек.
- Наркота? - вопросил я, удивленный откровенностью такого мероприятия.
- Не-е, - расплылся в хитрой улыбочке часовой. - Я говно от овцы брал, цвет такой же, вид такой же...
- А кайф?
- Не знаю... - Солдат пожал плечами. - Они балдеют... - Он решил сменить тему, пожаловался: - Харитон стреляет, совсем водки напился, опасный, как двадцать бандит, боюсь, убить зека может, шайтан...
- Пьянствование водки ведет к гибели человеческих жертв, - выдал я перл из филологических джунглей русского языка. - М-да... Ничего не понимаю... Только что связь была!
- Был, сплыл... - Часовой сплюнул в зону. - Срать хочу, скажи, пусть грузин подмена делает, совсем не хочет служить...
- Ладно, - пообещал я, осторожно спускаясь с вышки по скользким, словно намыленным, деревянным ступеням.
Зона охранялась двумя постами, расположенными по диагонали ее прямоугольника, и, сымитировав безуспешную попытку дозвониться в караулку с другой постовой вышки, я неспешно двинулся к жуткому месту бойни, гадая, что теперь буду делать.
Двери проходного тамбура остались незамкнутыми. Мне пришлось выйти из караулки и затворить их, затем я снова вернулся в помещение, вдвинул запорные штыри в трубы и позвонил на посты, сообщив, что караул мертв, возможно, совершен побег и от часовых требуется усиленное внимание. После, включив полевую рацию, попробовал соединиться с радистом роты, но ничего, кроме грозовых помех, в трубке не услышал.
У ворот внезапно просигналила машина, приехавшая для загрузки арматурой.
Выскочив из караулки, я вспрыгнул на ее подножку, сказав водителю:
- Дуй в роту. Или в колонию, все равно... Сообщи: у нас побег, караул убит...
Пожилой водитель обалдело кивнул, после перекрестился и наддал газу, разворачиваясь обратно к шоссе.
Я снова остался один. Ливень усилился. В караулке, не умолкая, трезвонил телефон: часовых волновали подробности. И, конечно же, боязнь за собственные задницы: солдатики хорошо усвоили армейский закон поисков крайнего.
Закон, вполне применимый в данном случае и к моей персоне.
Что же касалось иного закона, предусматривающего преследование за умышленное содействие побегу осужденного, то об этом законе я боялся даже вскользь и задуматься.


Басеев приехал, подняв по тревоге отдыхающую смену караула жилой зоны, со всеми взводными, старшиной, лагерным "кумом" и проводником служебной собаки.
От картины, представившейся в караульном помещении взорам прибывших, многим стало не по себе. Двое солдатиков тут же начали блевать, утратив всякий боевой запал.
- Где ты - там лажа! Как это могло?!. Молчать, я тебя спрашиваю! - заорал на меня изрядно побледневший от увиденного Басеев, но вопли его пресек "кум" - бесстрастный капитан с сонным взглядом много чего повидавших на своем веку глаз.
- Тихо, - едва не шепотом урезонил он Басеева, а затем обратился ко мне, вопросив по-отечески успокаивающим голосом: - Как все случилось? Изложи, милок, по порядку и ничего не бойся.
- Излагаю, - сказал я. - Прибыл сюда для проверки связи. Неисправность обнаружил. Харитонов и Мзареули играли в карты. Пьяные.
- Почему не пресек?! - завизжал Басеев.
- Спокойно, лейтенант, - отодвинул его рукой в сторону "кум". - Пресечь он ничего не мог, это ясно... Дальше, сержант...
- Харитонов попросил бригадира принести ведро воды из рабочей зоны. Даже стрельнул ему вслед...
- К-как?
- Да шутя, в воздух...
- Шутник, - покладисто согласился "кум", выразительно посмотрев на Басеева. - И?..
- А дальше - не знаю, пошел по постам... Прихожу, два трупа, двери в тамбур нараспашку, ведро стоит... Ну и все. Позвонил часовым, а после машина пришла...
- А выстрелов не слышал?
- Гроза была...
- Что-нибудь трогал в "караулке", передвигал?..
- Только двери запер, - вздохнул я.
- Считаем осужденных. Всех - на выход, - отрывисто сказал "кум" хмуро кивнувшему ему в ответ Басееву. - В машине рация есть? Вызывайте Волгодонск, лейтенант, пусть выезжает следственная группа.
И он двинулся в рабочую зону.
- Слушай, Подкопаев, - обратился ко мне Басеев, и в голосе его внезапно прорезалась какая-то просительная интонация. - А не могли их... зеки... как-то?
- Оружие на месте, - сказал я. - Не могли.
- А вдруг они хотели...
Я понял: Басеева наиболее устраивала версия побега, сопряженного с насилием над караулом. И абсолютно не устраивали факты пьянки, картежной игры, пальбы в воздух скрытыми от учета патронами.
- Зеки бы взяли оружие, - сказал я. - Инсценировки тут не пройдут. Глупо!
- Значит, ты считаешь, что они друг друга...
- Они ругались, по крайней мере.
- Слушай, ты пока - никому, ладно? Я про подробности - как там, чего...
- Хорошо.
- И давай забудем обиды, понял?..
- Но тогда забудем и рапорт.
- Само собой. Строй свой забор, э-э...
Басеева перебил возвратившийся из зоны "кум" - крайне взволнованный.
- Так я и думал! - проговорил он с отчаянием и злобой. - Меркулов...
- Только одного нет? - с некоторым облегчением вопросил лейтенант.
- Этот один... он всей зоны стоит! - кусая губы, посетовал "кум". - Полковник бежал!
- Из КГБ, который? - проявил я любопытство и одновременно осведомленность.
- Горим ясным пламенем, лейтенант, - не ответив мне, констатировал "кум", пристально глядя в сырой степной простор, застланный серой пеленой дождя. - Если не найдем его, последуют выводы...
- А что собака? - обернулся Басеев к одному из взводных.
- Да какая там собака, потоп кругом, - отмахнулся тот. - Засады надо расставлять срочно, я поехал, перекрою проселки...
- Осужденных в колонию, караулку забить, оставить двух часовых... - посыпал приказами Басеев. - Ты, Подкопаев, вместе со мной в роту, надо организовать перехват...
- Солдатам скажите, что он нам нужен мертвым, - вставил "кум". - Я серьезно, лейтенант, тип крайне опасный... Прошел в свое время специальную подготовку, профессиональный диверсант... Пусть мочат его без предупреждения, прокурора я беру на себя!
- Так и исполним! - согласился Басеев с горячностью. - Такие ребята погибли...
- Вы о чем? - спросил "кум" с откровенным недоумением.
- В смысле... Я бы его сам, гада, с превеликим моим удовольствием...
В искренности слов Басеева сомневаться не приходилось. Как и в том, что у бежавшего из мест заключения гражданина Олега Меркулова, столкнись он с нашими группами поиска, шансы остаться в живых, были весьма незначительны.


Мы вернулись в роту, куда уже прибывали спешно снятые с дежурства караулы рабочих объектов, занявшись срочным формированием оперативно-розыскных групп, должных перекрыть все выходы из района.
План мероприятий был уже отработан, с успехом реализован на прошлых редких беглецах, его составители грамотно и хитро учли все детали возможных перемещений вырвавшихся на временную свободу зеков за исключением одного фактора, который являл собой я - всецело посвященный в схему преследования и знающий, как выйти за ее жесткие пределы.
В казарме тем временем царило оживление: рота собиралась на охоту...
Старшина Шпак выдавал солдатам сухой паек, вызванный вертолет ГАИ ожидал очередного вылета в места ночных засад, Басеев не отрывался от телефонной трубки, названивая то в полк, откуда уже выехало подкрепление, то в УВД близлежащего Волгодонска; радист отбивал шифрограммы и ориентировки; конвойные собаки, щерясь и захлебываясь лаем, запрыгивали в кузова автомобилей, а их водители до горловин заливали бензином баки.
Вскоре казарма опустела. Остался радист, запертый за стальной дверью своей комнаты, дневальный, дежурный по роте и я - в качестве телефониста-координатора, вооруженный выданным мне пистолетом.
Перед своим отбытием на охоту Басеев проинструктировал нас, оставшихся, держать ухо востро - мало ли, мол, что...
В чем-то лейтенант был прав: беглый чекист находился в десятке метров от входа в казарму и, имей намерение перерезать нам глотки, мог бы такое намерение благодаря своей квалификации и осуществить.
Когда суматоха улеглась, я вышел к уличному туалету, негромко позвав:
- Ты здесь?
- Да, - сдавленно раздалось из кущи шиповника.
- Дождешься темноты, - продолжил я. - И... видишь пожарную лестницу? По ней - на чердак. Он открыт. Все. Жратву и часы передам тебе завтра. Привет мышкам.
На чердак мне приходилось наведываться частенько - там я хранил свои криминальные гонорары за алкогольную контрабанду.
- Запомни номер телефона, - проговорил Олег. - Позвони из поселка в Москву. Скажешь: “Привет от Карла Леонидовича”. Тебе ответят: “Вы звоните из Эстонии?” Скажи: “Нет, я такой-то, звоню оттуда-то, Карл Леонидович приболел, но просит передать, что будет рад вас увидеть у себя в гостях. Вам он дозвониться не смог”.
- Насчет "Эстонии" - это отзыв?
- Отзыв. Не будет его - клади трубку. Все запомнил?
- Так точно.
Я вернулся в роту и запер за собой на засов входную дверь.
Как и полагалось. Во избежание проникновения, нападения и прочих злоумышлений в тревожной обстановке розыска бежавшего преступника.

11.

Вымокший, невыспавшийся, с налитыми кровью глазами и лицом, окаменевшим от хронической злобы, Басеев вернулся в роту под утро, скинул у входа сапоги с налипшими на подошвы комьями грязи и прошел в столовую, где, в несколько глотков опорожнив стакан чаю, выслушал со стылой усмешкой жизнерадостный доклад дежурного о полнейшем порядке и благолепии в стенах вверенного ему подразделения.
Я стоял неподалеку и, дождавшись завершения доклада, спросил, могу ли пойти проведать свое заборное хозяйство.
- Давай, но после обеда - ко мне в канцелярию, - даже не обернувшись в мою сторону, произнес лейтенант.
Я добрался до поселкового почтамта и позвонил, как просил Олег, по продиктованному мне номеру телефона.
Четко прозвучал отзыв, я представился, выдал в непринужденной манере заученный текст, и меня попросили передать Карлу Леонидовичу, что в гости к нему друзья уже собираются и навестят они его в самое ближайшее время.
У почтамта мне встретился Труболет. В джинсах, пестрой рубашечке, пижонской черной шляпе с длинными краями...
- Вот так да! - сказал я ему вместо приветствия, несколько обескураженный его вызывающим вольным нарядом.
- Босяк фасона не теряет! Свобода, начальник! - заулыбался он, сияя множеством золотых коронок. - Сегодня откинулся...
- И куда теперь?
- Россия большая, лохов много... - прозвучал ответ. - Кстати, - вдруг озадачился он, - дружка-то твоего нашли?
- Какого еще дружка?
- Ну, Олега...
- Почему "дружка"?
- Ну так, кентовались вы вроде...
- Ищут.
- Молодец, мужик... - Труболет сорвал с тополя лист, стерев с новенького остроносого штиблета пятнышко грязи. - Правда, в то, что с концами ушел, не верю. Отловят. Да, начальник, вот что... - продолжил он задумчиво. - Вчера в зоне выявили десять человек пьяных. Нашли пустые бутылки. "Кум" икру мечет, роет, где источник... Леня - в шизо. Так что глуши мотор...
На том мы с Труболетом и распрощались.
Полоса ливней, похоже, закончилась, вновь начинался зной, глина раскисших дорог черствела на глазах, желтели травы,  внешняя “запретка” заросла ломким сухим сорняком едва не метровой высоты, а над ним высилась шеренга арматурных шестов с косо приваренными к их верхушкам планками, вдоль которых должна была протянуться колючая проволока. Проволоку, правда, несмотря на клятвенные заверения строительного начальника, завозить не спешили.
Раздевшись до плавок, я навел порядок в своей каптерке, вымыв пол и разобрав инструмент, после чего, надев солнцезащитные очки и шлепанцы, двинулся принять душ в жилую зону.
- Гражданин начальник! - донесся до меня зов из барака лагерной больнички. - Можно вас на минутку?
В окне барака мелькнул изможденный - вероятно, после отсидки в шизо - лик Отца Святого.
Я двинулся на зов и вскоре оказался в душном, пропитанном запахами карболки и йода лазарете.
В больничных покоях, судя по татуировкам и вообще чертам физиономий, находился на данный момент исключительно “блатной” контингент, к которому благодаря многочисленным судимостям, по праву принадлежал и Отец Святой.
Естественно, посыпались вопросы, касающиеся розысков Олега, а вернее, их эффективности.
- Ищут, - кратко отвечал я.
- Может, и свалил, - высказал предположение один из зеков. - Мент ведь, знает, какие расклады и примочки там всякие...
- Ты тоже кодекс знаешь, а все равно паришься, - резонно заметили ему.
Прислушиваясь к народным версиям, я взял с одной из кроватей гитару, провел по струнам. Сказал:
- Расстроена.
- А сбацать могешь? - оживились зеки. - А то у нас балалаечник со вчерашнего дня на выписке...
- Ну так... - Я пожал плечами. - Десяток аккордов знаю.
- Подыграй, я спою, - попросил один из блатных.
- Ну, давай... - Я подтянул ослабшую струну.
Зек тут же затянул нечто тюремно-лирическое, что нуждалось в аккомпанементе несколькими незатейливыми созвучиями, к его вою тут же пристроился надтреснутый тенорок Отца Святого и чей-то утробный бас. Увлекшись, трио заголосило, как стая мартовских котов, и мне пришлось увеличить степень сотрясения струн, однако наше культурное мероприятие неожиданно прервалось запоздалым выкриком: "Шухер!", а вслед за ним раскрылась входная дверь, и лазарет начали заполнять представители лагерной администрации, незнакомые мне офицеры в легких рубашках с погонами полковников, а затем различились и известные лица: командира дивизии, полка, начальника штаба...
Процессию замыкал жалкий, скукоженный лейтенант Басеев.
- А это у вас кто? - кивнув в мою сторону, недоуменно вопросил командир дивизии начальника колонии.
Отложив гитару, я приподнялся с койки. Снял свои пижонские очки.
Позу я выбрал расслабленную, ибо вытягиваться перед начальством, будучи в шлепанцах и плавках, посчитал делом глупым.
- Э-э-э... - произнес начальник колонии, бегая глазами по сторонам.
- Что за массовик-затейник? - настаивал командир дивизии. - И почему вы в этаком пляжном виде, осужденный?
- Из воров, видно, - подал реплику неизвестный мне подполковник. - Совершенно распустились!
- У них тут клуб интересных встреч, - заметил начальник штаба.
- Это, товарищ генерал, инструктор роты, - торжественно доложил "кум".
Комдив непонимающе уставился на него.
- Да-да. Тот самый, который... - "Кум" запнулся многозначительно.
Я мельком взглянул на Басеева.
Лейтенант стоял с закрытыми глазами, и в тишине отчетливо слышался скрип его зубов.
- Разрешите идти, товарищ генерал? - осведомился я.
Послышался чей-то нервный смешок.
- Идите... - растерянно на смешок обернувшись, произнес комдив с какой-то механической интонацией.
И я решительно и слепо двинулся сквозь офицерскую массу, услышав за спиной:
- С этой ротой мне все понятно! Мерзавцы! И мы еще удивляемся... Перед ним целый генерал стоит, а он в таком виде!
У "вахты" я столкнулся с командиром батальона, получив выволочку как за собственный внешний вид, так и за внешний вид наружной "запретки", буйно заросшей травой.
- Принять меры немедленно! - бушевал комбат, изрядно, видимо, вздрюченный приехавшей из-за чрезвычайного происшествия комиссией. - Бегом!
- Но тут газонокосилка нужна! - позволил я робкое возражение.
- Молчать! Исполняйте приказ!
Я отправился в каптерку, облачился в свое хэбэ, размышляя о гарантированных мне неприятностях, и вдруг взор мой упал на коробок со спичками, лежавший на столе.
Пришла идея: а может, попытаться как-то выжечь эту пакостную растительность?
Я вышел к караульной тропе и присел на корточки перед желтой травяной полосой.
Неподалеку, у входа в караульное помещение, толпились высокие чины внутренней службы и войск МВД, обсуждая свои впечатления от проведенной ими инспекции.
Думаю, наиболее сильное впечатление на комиссию произвел сержант Подкопаев.
Я чиркнул спичкой и сунул ее в гущу травы. То, что произошло несколькими секундами позже, я не мог даже и вообразить, полагая, что процесс горения будет протекать неспешно и управляемо, тем более после прошедших ливней...
Трава полыхнула ясным, стремительным пламенем, с жутким треском взвившимся в небо, а затем, подхваченное ветерком, пламя широко покатилось по всей полосе "запретки", замыкая вокруг жилой зоны кольцо.
Огонь поднимался ввысь на высоту в несколько метров, облизывая дощатое основное ограждение и опоры постовых вышек, с одной из которых, перепугавшись, сиганул, держа на весу автомат, прямо на территорию жилой зоны часовой.
Толпа облеченных карательной властью лиц нестройно посеменила в мою сторону, и лица толпы были искажены не то яростью, не то испугом.
Мои мозги окаменели от страха.
Однако через считанные секунды огонь, пожрав свою легкую пищу, затих, оставив после себя дымящееся почернелое пространство и, слава Всевышнему, не тронув забора  иначе, конечно, мне бы была труба!
Я снова очутился в центре внимания представительной комиссии. Увидев оскаленную пасть комбата, отрапортовал ему:
- Ваше приказание выполнено!
Взоры офицеров уставились на члена своей компании с подозрительным выжиданием его реакции на этакий доклад.
- Я... - прижал комбат руку к груди, - я ничего такого... Что ты городишь, сволочь?! - обратился он ко мне. - Ты чего на меня вешаешь?! Ты чуть зону не спалил, скотина безрогая!
- Все в порядке... - сказал я, приглашая всех желающих обозреть пепелище и обугленные арматурные шесты. - Дым вот только... А травы уже нет, как и приказывали...
- По-моему, он ненормальный, - озабоченно поделился командир полка с потрясенным комдивом.
- Сержант... вернитесь, пожалуйста, в роту, - отозвался тот, глядя на меня с каким-то испытующим сочувствием.
- Кстати, помните, - продолжил полковой начальник, - это ведь он прошлой осенью Басеева... Ну, в спортзале...
- И водочку, по моим сведениям, в жилую зону грузовиками возит, - вставил вездесущий "кум". - Кстати, еще неизвестно, что там с побегом... Он плотно общался с осужденным Меркуловым, причем на иностранном языке, заметьте...
- Какую еще водку?.. - хмуро пробормотал я.
- Я все знаю! - высокомерно заявил "кум".
Я хотел спросить у него, сколько спутников у планеты Юпитер, но передумал, не желая обострять положение.
- В роту, сержант, в роту... - повторил комдив, как заклинание. - И прошу вас, ни шагу оттуда...
И я побрел в роту.
Встретил меня сидевший на ступеньках возле КП дежурный сержант.
- Группы прибыли? - спросил я.
- Никого, - ответил он равнодушно. - Начальства понаехало - жуть! Басееву - копец! Та-аких ему насовали! Клизьму вставили - сороковедерную!
- Из-за побега?
- А там все, - ответил дежурный, шмыгнув носом. - Этот побег, прошлый, когда ты с зеками на канал ездил... Еще трипперная история в довесок...
- Как, узнали?!
- "Кум" заложил... Наверняка. Кстати. Тебя сам генерал спрашивал, зря ты ушел, теперь получишь в рог...
- Неминуемо! - подтвердил я, проходя мимо него в направлении кухни.
Надо было использовать момент затишья, чтобы передать на чердак жратву и флягу с водой Олегу.
 Я не без оснований раздумывал о том, что как бы в самое ближайшее время нам не пришлось сдергивать отсюда уже в качестве компаньонов...


Спустя неполный час комиссия прибыла в роту, бразды правления над которой взял на себя комбат, поскольку Басеева срочным приказом переводили на хозяйственную должность в заповедную глушь какой-то заболоченной тундры. Лейтенант, по словам командира полка, уподобился американской птице страусу, которая с высоты своего полета не видит генеральной линии в воспитательной и карательной работе.
Горец, как я понимаю, навредил сам себе, заняв неправильную позицию личной обороны. Свою отстраненность от происшествий он обосновывал тем, что, дескать, поставлен смотреть за порядком, а за беспорядок не отвечает.
Я тоже ожидал подобной участи, томясь у двери канцелярии, где заседало начальство, жаждущее испить моей кровушки.
Наконец поступил приказ войти в канцелярию - помещение, где ярко проявляются достоинства начальства и недостатки подчиненных. Я вошел, и тотчас на меня обрушился смерч сиятельного негодования и град негативных определений моей личности. После увертюры эмоций последовали конкретные вопросы. Я отвечал на них спокойно и просто:
"Заблудшая женщина? Не видел никакой женщины. К тому же вензаболеваниями не страдаю".
"Попытка побега? За зеков отвечал не я, а конвойный солдат, успешно побег пресекший".
"Меркулов? Ну, был такой, копал ямы. Сбежал? Его личное горе. Или - счастье. Желаю успехов в розыске".
"Перестрелка на "арматурном"? Ничего не ведаю, совместно с караулом не пил, в азартные игры не играл. Налаживал связь. И - наладил".
- А в зону кто водку поставлял?! - свирепея от моих смиренных ответов, вскричал командир полка. - У нас точные данные! Или вы сознавайтесь, или - одно из двух!
- Все - ложь, - сказал я. - Интрига. "Кум" выгораживает себя, пытаясь переложить вину на нас, военных...
- Что у вас за жаргон! - поморщился начальник штаба. - "Кум"...
Однако последним своим ответом я угодил в десятку. К лагерной администрации офицеры внутренних войск относились с пренебрежением, считая ее неким полугражданским формированием, а к тому же поделиться ответственностью за случившееся хотелось и тем, и другим.
- Так, - резюмировал комдив. - То есть стоит перед нами херувим во плоти. И откуда он сюда такой прилетел-то? Вы чем занимались до армии, сержант, можно полюбопытствовать?
- Спортом, - сказал я.
- Это мы знаем...
- Изувер, - молвил командир полка. - Мне с ним все ясно. В рядовые его! На вышку!
- Выйдите, сержант, - приказал генерал, кашлянув.
Я вышел за дверь, оставшись в коридоре.
Из канцелярии до меня отчетливо доносились дальнейшие дебаты руководства.
- Боюсь, - произнес начальник штаба, - что ему вообще не следовало бы доверять боевое оружие. То, что я сегодня увидел в лазарете... У него определенно есть связь с контингентом...
- Думаю, - задушевно сказал комдив, - с ним надо провести воспитательную работу, серьезно прояснить моральные ценности нашей службы... Кроме того, у нас остро недостает грамотных инструкторов...
- Грамотный! - подал голос комбат. - Один прибор на зоне был, и тот в первый же день сгорел, как только этот черт сюда заявился! Из него такой же инструктор, как из моего члена плотник! Простите, товарищ генерал, за правду... Все заборы посносил, теперь торчат какие-то железки - не пойми чего... Устроил порнографию... Тьфу! Может, его к нам какое-то церэу подослало, а? Недаром же у него место рождения - Вашингтон!
- Ого, - сказал комдив. - Это новость!
- Вот так вот! - продолжил комбат горячо. - Сюда представителя контрразведки надо, вот что скажу! И пока этот вельзевул в роте, жди, чего хочешь! Лично я с этой чумой тут не собираюсь... Чаша моего терпения с треском лопнула!
- Спокойно, - произнес командир полка, снимая трубку звонившего телефона. - Слушаю вас... Так точно... Завтра? Я понял.
- Что такое? - спросил генерал. - Кто звонил?
- Комбат как в воду глядел... - прозвучал раздраженный ответ. - Из управления КГБ... Завтра приезжает ответственный товарищ из Москвы. По поводу Меркулова.
- Доигрались, - сказал комдив.
- А насчет сержанта... - подал голос начальник штаба, - думаю так: пусть едет вместе с Басеевым. Лейтенант позаботится о его дальнейшем прохождении службы!
И в канцелярии грянул демонический хохот.


Дальнейшие действия комбата отличались какой-то чесоточной поспешностью. Один из прапорщиков-контролеров, выпускник строительного техникума, был с помощью заманчивых посулов и проникновенных увещеваний срочно перевербован в инструкторы, заняв мою должность, а мне поступил приказ ознакомить преемника с планом работ по реконструкции и передать ему все хозяйство.
В тоне приказа сквозило зловещее ликование. Однако если комбат рассчитывал, избавившись от меня, положить тем самым конец какой-то мистической цепи неприятностей, то напрасно: по подписании приказа о моем отстранении от полномочий незамедлительно раздался звонок от начальника караула по охране жилой зоны, и принес звонок ошеломляющее известие о новом побеге.
Один из зеков, воспользовавшись отсутствием препятствий с внешней стороны колонии, снесенных по моему приказу, с бесшабашной простотой и отвагой опрокинул на единственный забор лестницу, в несколько секунд преодолел ее пролеты и сгинул в кустах жасмина, за которыми беспорядочно громоздились плетни и частные огородики. Часовой лишь успел подать неоконченную команду "стой!" и с запозданием пальнуть в воздух.
Полетели по радиосвязи дополнительные ориентировки нашим засадам, вторые сутки караулившим на степных просторах Олега, дивизионный и полковой командиры не находили себе места, а тут еще масла в огонь подлил "кум", сообщив, что единственная рабочая бригада зеков, посланная на уборку винограда, вернулась вдрызг пьяная, однако степень нетрезвого состояния осужденных значительно меньше, нежели сопровождающего их конвоя.
Меня, как основного подозреваемого в контрабанде горячительных напитков, снова вызвали в канцелярию.
Для начала прошлись по поводу моих реконструкторских инициатив, способствовавших исчезновению из колонии опасного уголовника, затем последовал незатейливый в своей подоплеке вопрос: посещал ли я "виноградный" объект?
- Там заборов нет, - сказал я. - Лишь веревки натянуты, а по углам часовые.
- Значит, посещали?
- Нет, проезжал мимо. Но откуда алкоголь - знаю.
- Продолжайте, сержант... - благосклонно кивнули мне, в надежде, видимо, на перспективу доноса.
- Результат прошлого урожая, - пояснил я. - Давится виноград, складируется в определенное место под землю, и на следующий год - ваше здоровье!
- В какое-такое определенное место? - попросили уточнения.
- А вот это, - сказал я, - военная тайна.
- То есть?
- То есть меня в нее не посвящали.
- А откуда же тогда вам известно, что...
- У меня была бригада осужденных, мы общались...
- Вон отсюда! Общительный! Дурогон! Срочно сдавайте дела!
- Я понимаю, что не карты...
- Во-он!
Собственно, хозяйство мое состояло из кувалды и каптерки, так что передача эстафеты много времени не заняла; камнем преткновения явился лишь подведомственный мне дизель, обеспечивающий аварийное освещение зоны. Обслуживал дизель один из расконвоированных зеков, так что этой части технического обеспечения зоны я не касался.
Агрегат располагался неподалеку от каптерки, в дощатом сарае, защищавшем его металлическую громаду, водруженную на бетонный постамент, от агрессивных влияний окружающей среды. В сарае также хранились лопаты, канистры с соляркой, а кроме того, присутствовала и некоторая меблировка: солдатская кровать с грязным рваным матрацем, два табурета и складной пластиковый столик.
Прапорщик-преемник настаивал на обучении его пуску дизеля, что выходило за пределы моих навыков, поскольку сарай я посетил лишь раз, в самом начале своей несостоявшейся карьеры инструктора, с уважением потрогав дизель ладонью и тут же махнув на него рукой.
Однако, стесняясь своей некомпетентности и одновременно раздумывая, с какой стороны подойти к агрегату, я предложил прапорщику, явственно изнуренному похмельем, вначале отметить его вступление на ответственную должность, тем более в качестве контрабандных неликвидов у меня оставалось несколько бутылок "Пшеничной".
Мое предложение встретило естественный, живой отклик.
Мгновенно утратив интерес к дизелю, неофит скоренько навестил ближайший частный огород, откуда вернулся с огурцами и арбузом, а я же тем временем взял в караулке хлеб и вскрыл банку рыбных консервов, маркированных как “камбала в томате”.
- Чтоб и тебе на новом месте... не припекало! - пожелал мне преемник, коротким профессиональным движением взболтав водку в бутылке и тут же, винтом из горлышка, опустошив всю емкость до капли.
С минуту оцепенело посидев на табурете с тупо устремленным в стекляшку оконца взором, он произнес:
- Видишь как... Одна крыша у казармы красная, а другая - зеленая...  Так и мы - офицеры и прапорщики... Рождаемся и умираем.
В целях снятия стресса, да и вообще для того, чтобы как-то отвлечься от мыслей о мрачном будущем, я тоже позволил себе пропустить стаканчик отравы и, будучи мало искушенным в схватках с зеленым змием, сразу же очутился в ватном состоянии некоего нокдауна в отличие от профессионала-сверхсрочника, неукротимо возжелавшего добавки. Добавку я ему предоставил, водке все равно было суждено пропасть, и вскоре прапорщик, спотыкаясь и падая, бродил по сараю, взволнованно беседуя не то с самим собой, не то с дизелем.
На том передачу дел я посчитал завершенной и двинулся по качающейся в глазах вечерней дороге в роту, вознося молитву, чтобы на пути моем не встретился никто из перманентно озлобленных и идейно выдержанных командиров.
Пронесло.
Я добрался до койки и провалился в небытие, из которого меня вернули в реальность чьи-то истерические возгласы и требовательные толчки в плечо.
Я испуганно подскочил, не сразу сообразив гудевшей головой, где в принципе нахожусь, и откуда исходят неприятно режущие слух звуки.
В расплывающемся фокусе постепенно сформировался комбат, трясший перед моим носом кулаком и вопрошающий:
- ... это случилось, твою мать?! А?!
- Прошу повторить, - попросил я, уясняя, что, во-первых, настало утро, а, во-вторых, я еще до сих пор пьян и дышать надлежит в сторону от начальства, ибо от своего же перегара меня передернуло, как затвор от "калашникова".
- Как это случилось, твою мать?! - послушно повторил комбат.
- Что, снова побег?.. - спросил я растерянно.
Комбат затрясся.
- Ты накаркаешь! Я спрашиваю, что вы делали в дизельной с новым инструктором?
- Я ознакомил его... Потом ушел.
- А он?
- Остался.
- Ты... - произнес комбат затравленно. - Ты сегодня же отсюда уедешь! А казарму мы освятим!
- А что, собственно... - начал я, но тут комбата позвали к выходу, вероятно, на ковер к начальству, и я не сумел ни сформулировать свой вопрос, ни получить на него ответ.
Ситуацию прояснил дневальный, сообщив, что, оставшись в пьяном одиночестве, мой преемник завалился на матрац с сигаретой, заснул, вызвав пожар, и только благодаря героическим усилиям караула жилой зоны был извлечен из огня и, полузадохшийся, с ожогами, отправлен в реанимацию. На месте же дизельной ныне находится лишь бетонный постамент с обгорелым остовом агрегата.
- Да, это уже система... - заметил я на это философски.
Тщательно почистив зубы освежающей мятной пастой, я направился в столовую, но тут снова последовал приказ явиться в треклятую канцелярию, где я застал комбата, командира полка и мужчину средних лет в гражданском костюме.
- Вот он, красавец, - представил меня незнакомцу комбат, разместив ударение в последнем слове на последнем слоге.
- Ага, - произнес незнакомец равнодушно. - Ну, пойдем, Подкопаев, прогуляемся, подышим воздухом степей... Вы не возражаете? - обратился он к офицерам, чьи физиономии синхронно выразили несомненное и даже благостное согласие.
Затем, встав с кресла, человек в костюме соблаговолил мне представиться:
- Я полковник Комитета государственной безопасности. Зовут - Михаил Александрович. И у меня к вам много вопросов, сержант.
- Служу Советскому Союзу... - не к месту откликнулся я.
- Вельзевул, - подал реплику комбат.
Мы вышли на пустынный строевой плац.
- Ну, значит, так, милый, - тихим и ровным голосом произнес комитетчик. - Я здесь как лицо вполне официальное, уполномоченное прояснить обстоятельства побега, еще всякое-разное... Но это - одно дело. А есть и другое. Олег - мой товарищ. Да, причем - близкий, и не таращи на меня глаза, твое начальство нас внимательно лицезреет...
- Что вы хотите? - спросил я довольно-таки нервно.
- Я, - продолжил полковник, усмехнувшись, - приехал навестить Карла Леонидовича. Согласно вашему звонку. - Он повел глазами в сторону черного запыленного "мерседеса" с мигалкой на крыше, припаркованного возле ротного гаража.
- Ваш? - спросил я, выгадывая паузу для раздумий.
- Государственный, - прозвучал ответ. - Ну, как будем действовать? Где Олег? В подвале казармы?
Этот последний, довольно-таки неглупый по своей сути вопрос, отрезал мне все пути к каким бы то ни было недомолвкам.
- На чердаке.
- Понятно, - сказал комитетчик. - Воспользовались принципом, что пожар на каланче замечают в последнюю очередь... Однако же вам просто везет. При том компромате, что есть на тебя, я бы первым же делом перетряхнул тут всю округу... Теперь слушай. При входе в казарму я передам тебе ключ от багажника машины. Затем соберу всех офицеров в канцелярии. Твоя задача: передать ключ Олегу, пусть немедленно залезает в багажник. Отвлечь дежурного и дневальных сможешь?
- Их и отвлекать не надо... С внешней стороны кусты вдоль забора, он ими прямиком к машине и пройдет...
- Тогда - действуем! - произнес с холодной решимостью двуликий чекист.
Взяв ключ, я отлучился в туалет, накарябав Олегу записку с ценными указаниями, одним из которых являлось изъятие из тайника моих вознаграждений за контрабанду, должных ему пригодиться, после чего обошел здание и бросил камушек в стальную дверцу чердака.
- Олег! - позвал я негромко.
Прошло несколько секунд... Затем дверца дрогнула, мой зов был услышан.
- Нитку давай! - скомандовал я.
Из дверцы тотчас скользнула толстая нить, которую мы использовали при передаче продуктов. Я привязал к нитке записку с ключом и легким рывком обозначил команду "вира". Затем встал на углу здания на шухере.
Физической подготовке Олега надо было отдать должное: отсидев в темноте чердака практически без движения около двух суток, он выпорхнул с верхотуры, как бабочка, тут же в длинном прыжке нырнул в кусты и через считанные мгновения оказался возле "мерседеса".
Поворот ключа в замке - и беглец скрылся в темном зеве багажника, тут же прикрыв за собой крышку, с внутренней стороны которой предусмотрительно была приделана веревочная петля.
Мне подумалось: если приехавший комитетчик - провокатор, то шутку над нами он учинил хотя и злую, но элегантную.
- Подкопа-аев!!! - разнесся над плацем ор дневального. - В канцелярию!!!
Я снова предстал под очи властительной троицы. Отрапортовав, коротко кивнул чекисту, получив в ответ такой же кивок - дескать, понял...
- Сержант, - произнес он, - вам придется проехать со мной... Прояснить кое-какие вопросы.
- Какие вопросы?
- Узнаете на месте.
- На каком месте?
- Сначала поедем в Ростов... Который на Дону.
- А потом?
- Сержант, - произнес комитетчик с терпеливой укоризной в голосе, - сейчас вы немедленно переоденетесь в парадную форму, соберете все вещи и получите необходимые документы от командира батальона. Это все, что вам необходимо знать.
- Может, все-таки, останетесь, отдохнете? - участливо предложил ему командир полка. – И так ведь всю ночь в дороге...
- Не привыкать, - небрежно отмахнулся он. - В крайнем случае... Сержант, у вас есть права?
- Да вы что! - побагровел комбат. - Его - за руль?! Останетесь без машины! Такому дай пароход - море высохнет! Его разве только в багажник!
- Багажник занят, - грустно вздохнул комитетчик. Затем посмотрел на часы. - Пора... Мне еще предстоит заехать в колонию.
- Да, - глубокомысленно подтвердил командир полка, - начальник оперативной части ждет вас...
Контрразведчик поднялся с кресла. Сказал:
- Я откланиваюсь, товарищи, вам желаю успешных розысков Меркулова, жду положительных сообщений. Все прочешите!
- Одного поймали   , - сказал комбат, имея в виду, вероятно, вчерашнего беглеца с жилой зоны, - поймаем и другого...
- Разрешите идти? - вопросил я, прервав эту трогательную чекистскую беседу.
- Я думал, вы уже переоделись, сержант, - удивленно произнес комитетчик. - Что-то вы долго собираетесь.
- Как вор на ярмарку, - прокомментировал комбат.
 Я ринулся в каптерку, собрал вещмешок и возвратился к комбату за командировочным предписанием.
Пункт моего назначения в предписании был указан в незатейливой и краткой формулировке: КГБ СССР.
- Разрешите идти? - поднес я руку к околышу фуражки.
- Сгинь, нечистая сила! - рявкнул комбат.


В колонии Михаил Александрович провел около часа. Я тем временем попрощался с ребятами из караула, обошел пожарище, погруженный в сентиментальные воспоминания о дизеле, прошедшем лете, своей уголовной бригаде, членов которой мне вряд ли суждено было когда-либо увидеть, да и не стоило, наверное, встречаться с этакими субчиками на свободе...
"Кум", вышедший провожать ответственного полковника, сказал мне на прощание следующее:
- С тобой, возможно, еще встретимся... Хотя  общий режим светит тебе навряд ли. Строгий - это да. А со временем и особый.
- Желаю вам аналогичных благ, гражданин начальник, - учтиво ответил я.
- В машину, сержант! - ледяным тоном подытожил нашу пикировку полковник.
И вот, поселок Северный позади...
- Так куда я все-таки еду? - спросил я Михаила Александровича.
- Честно? Не знаю, - пожал он плечами. - Придумаем что-нибудь. Просто я понял, что, если не возьму тебя с собой, кончишь ты благодаря усилиям своего командования, да и своим собственным печально. Но это  не главный фактор. Я спасаю тебя, потому что... Ну, в общем, что бы тобой ни руководило, а сделал ты дело полезное и большое. Для Родины, не побоюсь сказать.
От уточняющих вопросов я воздержался, понимая, что ответы получу едва ли.
Между тем, несмотря на марку машины, ее номерной знак и мигалку, нас тормозили на всех постах ГАИ, требуя документы и внимательно рассматривая наши лица: розыск Олега велся по самой жесткой программе.
Лишь выехав далеко за пределы области, мы, свернув в лесопосадки, остановились, выпустив бедолагу из чрева багажника.
После объятий с боевым товарищем Олег изумленно воззрился на меня.
- А ты, каким образом?.. Дезертировал, что ли?
Михаил Александрович кратко описал оперативную обстановку, сложившуюся вокруг моей разнесчастной личности.
- Ну и правильно! - одобрил Олег. - Армия большая, место, где ему дослужить, найдем. - Он расстегнул зековскую спецовку. Спросил: - Одежда есть?
- Одежда, парик... - степенно ответил Михаил Александрович. - Усы, очки... Все, как положено.
- А куда путь держим? - Из кармана спецовки Олег достал сверток с моими деньгами, передал их мне.
- Для начала в столицу!
У меня сладко заныло сердце.
Москва! Увижу ль я тебя?!
- Увидишь, - коротко взглянув на мою физиономию, сказал Олег, без труда прочитав простые мысли сержанта Подкопаева.
Через несколько минут "мерседес" снова тронулся в путь. Скоро в оконце замелькали родные елки и сосны.
Лес! Как он мне был дорог и мил, каким невыразимо прекрасным и волшебным казался после чуждых голых степей с их редкими корявыми деревцами, насаженными по берегам каналов! Лес! С его хвоей, осенней медью вековых дубов, грибами и травами...
Душа моя пела.


Терехина Паркер в Бангкоке не встретил, однако в местном отделении ЦРУ подтвердили правильность версии, выдвинутой рябым Сергеем: объект находился в Паттайе - экзотическом курортном местечке на побережье.
Однако торопиться туда Джошуа не стал, решив провести ночь в столице Таиланда. Он смертельно устал от многочасового перелета, к тому же наваливающейся слабостью и тошнотой давала знать о себе болезнь, а потому пришлось отказаться от идеи посетить знакомые бордели, где им планировалось скоротать веселую ночку.
Он снял номер в отеле "Уотергейт", на сорок шестом этаже, заказал обильный ужин с креветками, лобстерами и прочими блюдами морской кухни, приправленными острыми и пряными специями и, плотно перекусив, устроился у окна со стаканчиком виски, глядя на вечернее лилово-черное небо над огромными белыми параллепипедами небоскребов и переплетением широких эстакад.
Бангкок невольно напоминал ему Манхэттен. Здесь все отстраивалось по американскому образцу - здания, трассы, торговые центры, причем заимствование очевидно угадывалось даже в деталях: бирюзового цвета дорожные знаки, бензоколонки с эмблемами знакомых нефтяных компаний, круглосуточные магазинчики "сэвн-илэвен"... Не говоря уже о таких мелочах, как сантехника в отеле, которая была также американского производства.
Джошуа подумал, что половина мира, даже не подозревая об этом, проживает, в сущности, в Америке, неуклонно расползающейся по всему свету. И его, Паркера, контора не просто причастна к таковому процессу. В нем заключается и весь смысл существования ЦРУ.
Сам Паркер родился и вырос в Бруклине - грязненьком, полутрущобном, прорезанном ржавыми эстакадами нью-йоркской подземки. Многие районы Бангкока смотрелись куда как привлекательнее... Однако с течением времени Паркер начал постигать, что куда важнее вложить деньги в стратегические территории, нежели превращать серые рабочие и спальные районы американских мегаполисов в подобие вылизанных, сверкающих городишек какой-нибудь благостной Швейцарии.
Хватит ли только сил и средств для завоевания мира - это вопрос.
В последние годы им, Джошуа, начинала ощущаться какая-то всеобъемлющая деградация Америки... Вирусы этой деградации невидимо пронизывали саму атмосферу страны, явно зашедшую в тупик своего развития. Собственно, в Штатах уже закончился и империализм, как полагал Паркер.
Страна, как огромный хромированный экспресс, глубоко тронутый ржой, катила в неведомое, в пустоту бесцелья, высасывая горючее из всего мира.
Чем закончится путь? Об этом Джошуа не думал. Да и что ему было до будущего?
Пусть провалится в преисподнюю весь этот мир паразитов и глупых ублюдков... А он выжмет из него все последние возможные удовольствия, вот и все. Удовольствия плотские и моральные, когда людишки приносятся в жертву смерти, которой он служит.
Да, именно смерти служит Джошуа, а не какому-нибудь там ЦРУ и всякого рода геополитическим задачам великих Соединенных Штатов... Плевать ему стократно и на задачи, и на Штаты, также набитые недоумками всех мастей с сущностью клопов и москитов...
Он допил виски и улегся на широкую кровать, поставив будильник, вмонтированный в тумбочку, на семь часов утра.
В Паттайю следовало отправиться пораньше, предварив время дичайших автомобильных пробок - бича многомиллионного, задымленного угаром бензиновых выхлопов Бангкока.


Отель "Royal Cliff" располагался в холмистой бухте, белоснежными террасами своих зданий взбираясь на пологие склоны, буйно поросшие тропической растительностью.
Отель поражал просто-таки стерильной чистотой. В пространство холла, отделанного белоснежным мрамором, был словно туго закачан воздух заснеженных гор - прозрачно-ключевой, а за ним, в едва угадываемых, парящих плоскостях стеклянных стен, зелено и безжизненно простирался океан.
Номер был стандартный, но дивно-уютный. Из стоявшей на журнальном столике вазочки, затянутой тонкой пластиковой пленкой, Джошуа извлек неизвестный ему доселе тропический фрукт, осторожно надкусил его бордовую, пористую оболочку.
Язык тут же свело едкой горечью. В течение нескольких минут он полоскал рот над двойной американской раковиной и, только почистив зубы, сумел избавиться от омерзительно-ядовитого вкуса хины.
Век живи, век учись - права пословица.
Оболочка плода была несъедобной. Под ней же обнаружилась белого цвета сердцевина, похожая на разваренную чесночную луковицу. На столе лежала брошюрка-аннотация с классификацией тропических фруктов. Эта коварная ягодка, происхождения чисто таиландского, именовалась "mang-kut".
Джошуа, покривившись досадливо, выбросил и плод, и аннотацию в корзину для мусора.
- Эти тропики с их подлянками могут доконать кого угодно... - пробурчал себе под нос, набирая номер телефона одного из агентов, еще вчера поселившихся в отеле.
- Вам виден из окна бассейн? - произнес после отзыва голос с тайским акцентом.
- Да, превосходно...
- Рядом с бассейном бар. Седой человек; очки в золотой оправе...
- У него цепочка на шее?
- Да. Он сегодня один.
- Я пошел! - Джошуа накинул голубенький махровый халатик и спустился вниз, пройдя дорожкой, усаженной кустарником с розовыми цветами, к стойке бара.
Легенда была прежней: американец, врач, русская мама...
Войти в контакт с Терехиным сложности не составило. Как и договориться с ним о совместном проведении вечера в городе. Интересы совпали: два праздных холостяка, одинаково неравнодушных к виски и к молоденьким тайкам из салонов с эротическим массажем...
- Будьте готовы к шести вечера, - сказал Терехин. - Я зайду за вами в номер.
- К шести вечера? Не рано?
- Я знаю, о чем говорю!
Джошуа был доволен. Все складывалось, как нельзя лучше. До обеда он проплавал в бассейне среди опавших в воду лепестков магнолии, затем, взяв в баре ледяной стакан с апельсиновым соком, уселся в колодец джакузи, раздумывая о тактике предстоящего разговора.
Парило солнце, бурлящие струи обволакивали тело, сбивая дыхание; рядом в нескольких шагах катил полноводные, грязноватые волны океан, а на горизонте чернел профиль стоявшей здесь на приколе атомной подводной лодки США - гаранта мира и безопасности региона.
"Насос... - глядя на далекую лодку, - подумал Паркер. - Стоит прочно, качает доллары... Нет, все же мы, янки, проворные бестии... "
В шесть часов вечера, Терехин, одетый в белую рубашку с короткими рукавами и в черные брюки строгого покроя, заглянул к Джошуа.
- Стаканчик виски? - приветливо улыбнулся ему Паркер, доставая из мини-бара бутылочку.
- С удовольствием, - наклонил тот обильно тронутую сединой голову.
- А не рано ли мы собрались в город? - вновь выразил Паркер сомнение, доставая из термоса-холодильника оплывшие кубики льда и плотно укладывая их в стаканы.
- Я решил для начала разделаться с официальной частью, - донесся ответ.
Джошуа растерянно обернулся на собеседника, встретив его устало-проницательный, всепонимающий взгляд.
- Что вы имеете в виду?
- Мистер, - сказал Терехин, - если вам нечего мне сказать, то будем считать наше знакомство ошибкой. А если есть что - начинайте.
Такой поворот событий ломал все планы...
Джошуа призадумался, осторожно заливая виски подтаявший прозрачный лед в стаканах.
Будь, что будет... Ответим на откровенность откровенностью.
- Меня интересуют некоторые русские ребята, занятые изъятием, скажем так, государственных средств, присвоенных себе другими русскими господами...
- Вы из ЦРУ? - спросил Терехин.
Паркер сделал неопределенный жест рукой - ничего не отрицая, но одновременно и не подтверждая...
- Понятно, - вздохнул Терехин. - Собственно, только оттуда вы и можете быть. Наши спецслужбы я уже не способен заинтересовать. Отрезанный ломоть, без политических и иных перспектив, выжатый... Ну-с, мне ясно, откуда ветер дует и в какую сторону. Но сначала попрошу вас задасться вопросом: мог ли я остаться живым, невредимым, в состоянии полнейшей свободы, если бы обладал какой-либо существенной для вас информацией? Да, кое-что я знаю. Вас беспокоит организация, созданная из профессионалов КГБ и прочих родственных ему ведомств. Лично мне известно одно: организация существует, разделяясь в лучших своих традициях на службу внутреннюю и внешнюю. Имена, явки, точная программа... это вам надо? - Покачал головой. - Не знаю. Иначе бы, повторяю, вряд ли бы сейчас вел с вами беседу. Существует, конечно, иной аспект - степень моей откровенности. Пожалуйста. Готов пройти все ваши детекторы, допросы... Если они неизбежны, то уж лучше от них не скрываться, все равно бесполезно.
- Вы смелый человек, - заметил Джошуа, усмехнувшись.
- Моя смелость, - ответил Терехин, - зиждется на примитивной логике. Существует принцип: если вы больны, лучше побыстрее обратиться к врачу. Да, это неприятно, может, порой и дорого, но в итоге неизбежно. Далее. Я не питаю ни к вам, ни к нашим лихим чекистам никакой симпатии. Тем более наши мерзавцы вытряхнули из меня целое состояние. И я с удовольствием заложу вам того, кто вывел этих идейных рэкетиров на меня: полковник Олег Меркулов. Работал в Штатах, возможно, и ныне там... В светлом коммунистическом прошлом курировал мою деятельность по финансированию всякого рода левых организаций в Америке, отсюда - многое знает. Более того, абсолютно убежден, что он связан с интересующими вас неформалами не просто тесно, но и играет среди них руководящую роль. Вот и все. Хотя... нет, не все. Наверняка вашей конторе он превосходно известен и ничего нового я не сказал. Поскольку опять-таки я покуда еще на поверхности планеты...
- Ну, выпьем, - сказал Джошуа, подняв стакан.
- Надеюсь, вы мне не подмешали какой-нибудь пакости? - брезгливо принюхиваясь к виски, молвил Терехин.
- Надейтесь, - улыбнулся Джошуа.
- Чему быть, того не миновать... - Собеседник залпом осушил стакан. - Ну что же, задавайте вопросы.
- У нас еще будет время, - отозвался Паркер. - А вам что-нибудь говорит слово "Вавилон"?
- В его актуальном значении? Чушь все это! - Терехин подошел к мини-бару, взяв из него баночку с кока-колой. - Вы не возражаете? - обратился к Паркеру. - ЦРУ, я думаю, не затруднит оплатить соду?
- Не затруднит, - уверил Паркер.
- Так вот, - продолжил собеседник. - О Вавилоне. То бишь о бывшей Стране Советов. Дело по ее развалу, вы, конечно, сделали немалое. Но абсолютно напрасное. И такое же напрасное дело продолжаете делать.
- Вы думаете?
- Да. Я вообще имею обыкновение думать о многом, в том числе и о ваших инсинуациях. Они, конечно, масштабны, таинственны, но по сути своей представляют собой зачастую бессмысленные игры. СССР так или иначе обязан был рухнуть. Истлел его фундамент, общество зашло в тупик. И он рухнул. Ваши дорогостоящие агенты влияния дорушат и руины его, прольется кровь, погибнут миллионы... Но эта жертва, уверяю, очистит Россию. И выкристаллизует ее. Даже превращенную вами в пыль. Финал все равно будет непредсказуемым и - абсолютно плачевным для вас. Вы очень умны, а вернее, хитры со всеми вашими еврейскими аналитиками и финансистами, но вы напрочь лишены абстрактного взгляда в будущее, космического, если хотите, предчувствия его... А этим качеством как раз и отмечен русский народ. Качеством природным, лежащим вне пределов интеллекта. Это качество спасало его всегда, спасет и на этот раз. В чем-то оно сродни интуиции. Но гораздо универсальнее. Оно помогает выжить в рабстве, оно помогает спокойно умереть, оно - противоядие от каких бы то ни было лишений...
- Вы любите свой народ, - произнес Джошуа с утвердительной интонацией.
- Я? Не то чтобы люблю... Порой, кстати, он мне омерзителен. Самодовольством, ленью, хамством, звериной жестокостью, непомерными аппетитами... Но, что удивительно, - и быдло, подонки, родившиеся на наших просторах, с первым своим явлением на свет принимают в себя не только излучения космоса, но и излучения земли - особую, мистическую микрочастицу ее сути... Спасительную. Вы понимаете?
- В общем, пытаюсь, - сказал Джошуа.
- Так что, если о Вавилоне - так это, скорее, об Америке. Она уже изъедена своим самопожиранием, как проказой. И вот когда, она, Америка, падет... о, я не позавидую вашему роботизированному тупому обывателю. Для него это и будет Апокалипсисом, у него просто расстроится вся мировоззренческая программа, и знаете, чем кончится дело? Погромами и всеобщей бойней, в которых выплеснется вся растерянность вашего населения - по сути, агрессивного, как никакой другой народ на земле. Мне достаточно лишь одного примера, когда в Нью-Йорке выключили на несколько часов ночью свет. Вы помните, что незамедлительно началось? Вакханалия грабежей, поджогов, убийств... Да, Россия - достаточно опасная страна для проживания, но Америка, поверьте, не в меньшей степени. А те, наши ребята, на вашей территории, естественно, из чувства даже элементарной мести подтолкнут шатающегося исполина... Вероятно, такая задача в их программе существует. Потому вы и забеспокоились. Я прав?
- Вам трудно возразить. - Джошуа поднялся с кресла, прошелся по комнате. Спросил: - А почему вы убеждены в существовании некоей программы?
- Она, безусловно, существует, - категорическим тоном заявил Терехин. - Профессионалы без программы - это моллюски, вытащенные из раковины. Существует и программа, и идея. Без нее тоже никак...
- Какая же идея? Возрождения коммунизма?
- Зачем? Это отработанный материал. Есть идея серьезная, практически не реализованная в истории России. Идея национальная. Сначала она овладевает боевой когортой, позже, по прошествии времени разброда, цементирует массы... А России без новой идеи нельзя. Россией всегда руководила вера во что-то... В царя-батюшку, в коммунизм... А вере обязаны соответствовать лозунги. Оригинальные. Пускай и не конкретные. Например: "Пролетарии всех стран соединяйтесь!" Пока разобрались, что таковой призыв означает, глядишь - семьдесят с лишним лет прошло. Пожили. Теперь же, братцы, давайте что-нибудь новенькое сочиним...
- Вы полагаете, будущее России - фашизм?
- Фашизм означает всего лишь объединение нации. В экстремальные периоды истории. Он разнолик. Он был в Испании, в Греции, довольно плавно затем перейдя в иную форму общественной жизни. Он есть и в тех цивилизованных странах, где этот термин лицемерно не любят произносить... Разве не национальны в принципах своих привилегий и самого управления Англия, Германия, Франция? Да  те же ваши Штаты... Какой вес имеют в них пришельцы? Пусть и заполучившие сертификат о натурализации?..
Паркер вздохнул, посмотрев на часы.
- Итак, мы едем в город?
- По девочкам? - лукаво прищурился Терехин.
- Ага. Походя и уточним кое-что... Совместим приятное с полезным.
Они взяли такси, доехав до узкой торговой улочки, где лавчонки с местной сувенирной продукцией соседствовали с многочисленными бардаками "гоу-гоу", гремевшими музыкой и сиянием неоновых вывесок над козырьками входов.
Проститутки-транссексуалы хрипловатыми мужскими голосами зазывали всех одиноких мужчин составить им временную компанию; не отставали от них и не менявшие свой пол девочки с панели, настойчиво приглашая посетить их комнатенки, расположенные в близлежащих домах; привратники у дверей "гоу-гоу" хватали за рукава, уверяя, что их заведение - лучшее из лучших во всей стране...
- Здесь забавно прогуляться, - сказал Терехин. - Но если хотите что-то приличное и более или менее респектабельное, я знаю один массажный салончик... Едем?
Джошуа снисходительно кивнул.
Он нарушал все служебные установки, идя на столь неформальный контакт с объектом, но, с другой стороны, понимал, что дальнейшая прокачка этого русского не имеет никакой перспективы: неглупый парень успешно вывернулся из капканов всех предыдущих игр, а в новые авантюры влезать не собирался, спокойно доживая свой век на теплом тропическом побережье, чья экзотика постепенно превращалась для него в устоявшийся быт... Так что совместное безнравственное времяпрепровождение никого ни к чему не обязывало, и никоим образом ни на чем не могло отразиться... Хотя, прознай об этом шефы из ЦРУ, выволочки бы не избежать.
В массажном салоне за стеклянным экраном, подобно курицам на насестах, сидели, снабженные инвентарными номерами, довольно привлекательные тайки.
- Встречаемся через полтора часа, - сказал Терехин, подзывая менеджера и указывая ему на приглянувшуюся шлюху.
- Пожалуй, - отозвался Джошуа, - обойдемся без каких-либо обязательств друг перед другом. Я не хочу смотреть на часы...
- Таким образом, наше знакомство исчерпано?
- Думаю, да. Но постарайтесь завтра остаться в отеле. Вдруг какие-то уточнения?..
- Я понимаю.
Джошуа выбрал двух девиц, под руку сопроводивших его в номер - прокуренный, с нечищеным ковром, сомнительной свежести простынями на продавленной широкой кровати и  ванной, стоявшей впритык к стене.
Джошуа сразу же дал девочкам чаевые - по двадцать долларов каждой. Сказал:
- Все должно быть очень хорошо, поняли?
Тайки согласно кивнули, тотчас же принявшись раздеваться.
Вымыв его в ванной, они около часа делали массаж, а затем начался секс - профессиональный, равнодушный, с глупой имитацией страсти.
Заведение Джошуа покинул в полночь.
Утром, отправив информацию в резидентуру, он отправился загорать около бассейна, то и дело навещая бар, где вскоре появился приветствовавший его небрежным кивком Терехин.
К нему Джошуа не подошел. Зачем? Философские пассажи собеседника Паркера утомляли, а именно к ним тот неизменно склонялся в своих пространных рассуждениях.
Странный вообще-то засранец. Эксцентричный. Подонок философствующий. Но везучий же...
К вечеру из резидентуры пришло уведомление: объект оставить в покое, завтра же возвратиться в Бангкок, после чего последуют указания о новом задании.
Джошуа удовлетворенно улыбнулся. В распоряжении у него была еще одна ночь рядом с многочисленными обителями разврата. И не воспользоваться предоставляемыми ею возможностями, по его понятиям, было просто-таки греховно!
Тем более СПИД его не страшил. Его вообще ничего не страшило.


ЧАСТЬ 2

ШТУРМ БЕРЛИНА

1.

Поздней ночью пожиратель дорожного пространства по кличке "мерседес" остановился у подъезда моего дома.
Увидев знакомый дворик своего детства, я на какой-то миг испытал ощущение, будто очнулся от привидевшегося кошмара, но два персонажа этого кошмара, сидевшие рядом со мной в машине, наглядно свидетельствовали о том, что попросту одна реальность - неблагополучная - сменилась на иную - покуда неизвестную, однако отмеченную любезными моему взору приметами.
- Слушай, Толя, боевой приказ, - устало произнес Михаил Александрович, закуривая. - Сейчас ты поднимешься к себе в квартиру и скажешь маме, что у тебя отпуск, после которого отбываешь на новое место службы. То же самое говоришь не только маме, но и вообще всем. Через три-четыре дня я тебе позвоню и сообщу, что будем предпринимать дальше. Если, - с нажимом добавил он, - в течение данного отрезка времени сподобишься угодить в какую-либо историю, обещаю лично и очень больно дать тебе в голову. Ясно?
- Я объявляю себе домашний арест, - пообещал я. - Не беспокойтесь.
- Документы твои останутся у меня. А теперь главное: ты, Толя, пускай, перстами легкими как сон, но коснулся провода под очень высоким напряжением. Что за провод и что за напряжение, уточнять не стану. Но оно тебя шандарахнет с гарантией, если кому-нибудь по глупости, доверчивости или...
- Можно я перебью вас? - спросил я.
- Попробуй.
- Я понял.
- Что понял?
- Все. В том числе, что на известных мне фактах стоит гриф "хранить вечно".
- А я, Толя, - вступил в разговор Олег, - с тобой не прощаюсь. Дослужи, а там, даст Бог, свидимся. И еще. В случае абсолютно безвыходной ситуации можешь воспользоваться тем номером телефона, что я тебе дал. Однако поправка: две последние цифры - другие. Тридцать семь. Запомнил? Скажешь: говорит Сержант... Не против такого наименования?- Пока соответствует... Пока не разжаловали. Чудом!
- Вот оно - чудо, - кивнул Олег на своего приятеля. - В общем, представишься, скажешь, что ищешь... кого?
- Карла Леонидовича.
- Именно. Ну, все. - Он протянул мне руку. - До встречи, спаситель...
И я, подхватив вещмешок, покинул автомобиль.
Дома меня поджидал сюрприз: в квартире, помимо маман, находилась еще одна личность - мужчина лет пятидесяти, с физиономией номенклатурного погонялы, кто, в отличие от моей ближайшей родственницы, встретил меня с ощутимым неудовольствием.
Я сразу же почувствовал себя явно лишним в данной компании.
Погоняла, как выяснилось, занимал в недавнем прошлом должность заместителя министра какой-то вспомогательной промышленности, ныне грабил страну с помощью посреднического совместного предприятия и за поздним застольем, организованным в мою честь, обещал мне должность менеджера в своей шарашке, на что я отреагировал с обидным для него равнодушием.
Он даже не представлял, насколько далекими и абсолютно чуждыми были для меня все его философствования о сегодняшней общественной жизни и всякой коммерции; перед глазами моими маячили лица солдат, офицеров и зеков, и я боялся выглянуть в окно, дабы не обнаружить там строевой плац...
Да, жизнь в столице кипела, шла борьба за передел собственности и за большие деньги, стремительно менялись люди и ценности, но я находился в ином пространстве бытия, где действовали незыблемые законы тюрьмы и казармы, и новые веяния омывали это пространство, как волны остров, окропляя его лишь отдельными брызгами.
Следующий день ознаменовало интересное событие: в "стране мечтателей, стране героев" грянул путч, в дальнейшем уточненный прилагательным "августовский".
Танки, пальба, бестолковые страсти, карикатурная компания заговорщиков-дилетантов, чем-то напомнившая мне приехавшую после побега комиссию и, наконец,  торжество олицетворенной в Ельцине демократии, чья суть для меня представлялась пока что весьма неясной.
В слепом победном ликовании над поверженным коммунизмом и его трухлявыми идолами, отчего-то мало кто задавался, во-первых, вопросами конкретной будущей программы, а во-вторых, каким образом бывший партийный руководитель, ставший лидером, со всеми своими вошедшими в плоть и в кровь ухваточками и вообще мировоззрением, способен обновить заржавленный локомотив государства и повернуть рельсы под ним в четко выверенном направлении, пролегающим мимо пропастей, сулящих катастрофу.
Впрочем, в первую очередь меня заботили не столько мировые проблемы, сколько сугубо личные.
Уже неделю я неотлучно сидел около телефона, но никаких вестей от Михаила Александровича не поступало, зато начинали поступать закономерные вопросы от маман в отношении моей дальнейшей службы, и мне приходилось выкручиваться, чтобы не выглядеть дезертиром.
Но наконец-таки звонок раздался, и знакомый голос бесстрастно произнес:
- Завтра в семь часов утра спускайся к подъезду. С вещами. Форма одежды - полевая. Деньги у тебя остались?
- Я практически не выходил из дому...
- Спасибо. Теперь выйди и обменяй бумажки на немецкие марки.
- Я еду в Германию?
- Да.
- Дополнительная информация возможна?
- Пожалуйста. Возьми иголку, лезвие и нитки.
- И все?
- И себя не забудь.
Отбой.
Пожав плечами, я начал собирать вещички. А вечером, доложив маман и ее дружку, что отбываю на службу в Восточную Европу, услышал от них логичный вопрос: а по какой, собственно, причине за рубеж посылаются внутренние войска?
- Там что, тоже грядет путч? - осведомился коммерсант от номенклатуры.
- Я куда ни приеду, везде путч... - кратко ответил я.
- Но все же странно... - подала неоконченную реплику маман.
- Так, братва, - сказал я, припомнив лексику недавних сослуживцев. - Завязали с базаром. У меня подписка о неразглашении. И вообще тут особый случай...
Утром, выглянув в окно и, узрев во дворе "мерседес" с мигалкой, я распрощался со счастливой парой, сообщив, что транспорт за мной прибыл, так что  желаю здравствовать.
Мамин дружок, не без интереса рассмотрев транспорт, заметил, что, дескать, да, случай тут очевидно особый...
Когда я выходил из квартиры, то почему-то с горечью ощутил, будто покидаю какой-то чужой дом. Ни я ему не был нужен, ни он мне... Или детская ревность к маминому очередному дружку меня укусила? Да нет, наверное...
Мы выехали на Окружную дорогу, держа путь к военному аэропорту в Чкаловской.
Михаил Александрович передал мне пакет с сургучной печатью. Пояснил:
- Твои бумаги. Для командира дивизиона. А это, - извлек из кармана конвертик, - военный билет и права.
- Какого дивизиона, какие права?..
- Ты едешь, - пояснил он, отделяя слово от слова, - в дивизион наших войск в Германии. Шофером и вообще доверенным лицом командира дивизиона. Он - знакомый моего знакомого. А мой знакомый, в свою очередь, приятель твоего дяди, генерала из Генштаба. Понимаешь, о каком дяде идет речь?
- Понимаю, - сказал я, вспоминая незабвенного мужа своей мамы.
- Такова легенда. Ну, а с индийскими правами ты если и мог рулить, то  исключительно по просторам донских степей, посему импортный документик пришлось обменять на отечественный.
- Но тут проставлены все категории... - искренне удивился я.
- Да, перестарались ребята из ГАИ, - кивнул Михаил Александрович. - Но ты уж оправдай их доверие.
- Служу... - усмехнулся я, осекшись. Продолжил: - Чему, впрочем, неизвестно. Кому - тоже.
- Давай тешить себя той мыслью, что Родине, - мрачно отозвался Михаил Александрович.
- Ну а что теперь?.. - обтекаемо вопросил я, имея в виду провалившийся путч и опального коммуниста-ленинца Ельцина, перевоплотившегося в беспредельного демократа.
Суть вопроса Михаил Александрович уяснил верно, несмотря на его недоговоренность.
- Теперь поживем некоторое время в бардаке. - Он скользнул по мне взглядом воспаленных от бессонницы глаз. - В соответствии с правилами, бытующими в данных заведениях. А дальше - посмотрим.
- Простите, - сказал я, - вам что, очень нравился прежний режим?
- Нет. Но мне еще больше не нравится, что на смену идиотам приходят авантюристы, ворье и невежды.
- А где же тогда всесильное КГБ? Почему не противостоит?..
- А КГБ и не может противостоять историческому процессу. А потом... у царизма тоже было мощное охранное подразделение, дорогой мой Толя... Запомни: спецслужбы всегда погибают вместе с тем государством, чьей частью они являются. Приехали!
Автомобиль остановился у въезда в аэропорт.
Сверхсрочница, торчавшая у ворот, ознакомившись с пропуском, махнула рукой:
- Въезжайте...
- А как Олег? - переменил я тему разговора.
- Нормально, - отчужденно ответил мой всемогущий провожатый. - Ты нитки и иголку взял?
- Согласно приказу...
Михаил Александрович дотянулся до "бардачка", вытащив оттуда черные погоны с буквами СА и такие же черные петлицы с эмблемой артиллерийских войск. Сказал:
- До Германии - два часа лету. Пришьешь по пути. Рубли на марки обменял?
- Согласно приказу... - повторил я.
"Мерседес" затормозил у приземистого здания таможни.
Поправив пилотку, я вышел из машины, обремененный скаткой и вещевым мешком с парадной формой и ботинками.
Проводы были короткими. Михаил Александрович вместе со знакомым ему майором-пограничником провел меня прямо на летное поле к трапу самолета и, коротко пожав мне руку, сказал, что в Германии, в военном аэропорту Шпиренберг меня встретят.
Вот и все...
Промелькнули под крылом самолета желтые подмосковные леса, самолет, прорезав облачность, вынырнул в солнечное голубое безмолвие морозной высоты, и я, сняв гимнастерку, решительным движением бритвы отсек от нее выгоревший под степным солнцем красный погон войск МВД.


Совершенно секретно.
"ПЕРВОМУ".

Операцию по ликвидации объекта в условиях ИТК выполнить не удалось, несмотря на твердую договоренность нашего агента с исполнителем.
Исполнитель с тяжелой травмой головы перемещен из колонии в больницу.
Путем колоссальных агентурных усилий удалось выяснить, что умышленное телесное повреждение исполнителю было нанесено уголовным контингентом по просьбе сержанта срочной службы, инструктора по техническим средствам охраны ИТК,  Подкопаева А., находившегося до этого в долгом контакте с объектом в течение выполнения ими строительных работ по обновлению внешних ограждений колонии.
Биографическая справка на сержанта Подкопаева А. прилагается.
Через несколько дней после устранения исполнителя объект совершил побег с территории производственной зоны, воспользовавшись конфликтом между личным составом караула, в результате которого произошло убийство военнослужащих, охранявших контрольно-пропускной пункт. На данном пропускном пункте также присутствовал сержант Подкопаев А., проверявший в это время постовую связь.
Несмотря на активнейшие оперативно-розыскные мероприятия, объект обнаружен не был.
С целью выяснения обстоятельств побега на место выехал на служебном автотранспорте полковник КГБ 14/01, известный нам своими глубоко дружескими отношениями с объектом и всячески препятствующий осуждению последнего после спланированного нами ДТП.
14/01 находился на территории конвойной роты и ИТК в течение нескольких часов, после чего убыл в Москву, приказав ответственному офицеру внутренних войск откомандировать вместе с ним для подробного выяснения ряда обстоятельств сержанта Подкопаева А.
Из Москвы сержант отбыл к месту нового назначения - на территорию Германии. Воинская часть его пребывания уточняется.
Выяснено: на следующий день после побега Подкопаев А. звонил по установленному номеру телефона в Москву.
С большой степенью вероятности можно предполагать, что данный телефон - связной телефон объекта с некомпетентным оператором.

ВЫВОДЫ:

1. Сержант Подкопаев А. содействовал побегу объекта и его дальнейшему укрывательству от розыска.
2. Перевод сержанта, отрицательно характеризующегося по службе, в воинскую часть, расположенную на территории Германии, - своеобразное вознаграждение за содействие побегу и логичная акция по удалению его от места совершения воинского преступления.
3. Объект вывезен за пределы области на служебном автомобиле 14/01.
4. Целесообразен допрос сержанта Подкопаева А. на территории Германии, хотя получение от него актуальной информации маловероятно.

“ЧЕТВЕРТЫЙ”

Совершенно секретно.
"ЧЕТВЕРТОМУ".

Довожу до Вашего сведения о кардинальном изменении оперативной обстановки в отношении объекта О.М.
Приказываю: предпринять все необходимые усилия для розыска объекта и препровождения его на одну из наших баз.
Недопустимо никакое причинение физического вреда О.М.
Срочную разработку сержанта А.П. на территории Германии одобряю.

"ПЕРВЫЙ"


2.

Самолет, несший меня в зарубежные дали, внешне ничем не отличался от обыкновенного лайнера гражданской авиации, однако интерьер его наглядно свидетельствовал о специальном назначении данного воздушного судна, где было немного пассажирских мест; хвостовую часть занимали снабженные глухими дверцами кабинки для операторов связи, а в главном салоне стоял огромный стол, чью застекленную поверхность устилали карты отнюдь не игральные.
Самолет, по словам провожавшего меня пограничника, находился в ведении командующего Западной группой войск.
Но интересное дело: на борту лайнера, помимо меня, не присутствовало ни одного человека в военной форме, я узрел лишь двух типчиков проходимистой наружности, которые с помощью воровато оглядывающихся таможенников заволокли в самолет огромные картонные коробки, обтянутые брезентовой тканью; тщедушного вьетнамца, с интересом обозревающего проносившиеся под нами облака, и, наконец, молодого парня в дорогом костюме, с напомаженными волосами, перстнем с бриллиантом и, естественно, надменным взором царя Гороха. И еще - с портфелем натуральной крокодиловой кожи, что тоже свидетельствовало...
Судя по всему, необходимость настоящего рейса диктовалась пожеланием именно этого респектабельного господина.
В аэропорту Шпиренберг к самолету подкатили две машины: крашенный в защитный цвет микроавтобус с глухим кузовом и черным военным номером и сияющий бирюзовым перламутром "Мерседес-600", на котором тут же отчалил преуспевающий молодой человек, первым вышедший из лайнера.
Затем, изнемогая под тяжестью крупногабаритного груза, по трапу спустились коробейники.
Из автобуса навстречу им выскочил толстенький полковник с продувной физиономией провинциального завмага и, суетно пожав прибывшим гостям руки, указал на предусмотрительно раскрытые задние дверцы машины, куда те спешно начали запихивать свой багаж.
Ступив на летное поле, я огляделся, увидев пустынную проходную, приземистые здания из белого кирпича неподалеку от аэродрома и чахлый сосновый лесок, куда испуганным зайцем чесанул попутчик-вьетнамец. У выезда с территории торчал рекламный щит, рекомендующий крепить боевую и политическую подготовку.
В то, что я нахожусь на территории Германии, верилось с трудом.
- Простите, вы - Подкопаев? - очень вежливо обратился ко мне полковник, загружавший свою машину таинственными коробками и сопровождавшими их не менее таинственными пассажирами.
- Так точно.
- А что ж ты молчишь, дорогой? Я за тобой и прибыл... Давай за руль, ты же теперь мой шофер... Михал Иваныч меня зовут, фамилия - Покусаев. Права-то с собой? Вот и чудесненько, и поехали себе с Богом... - Он как-то странно, в одно кривообразное движение, перекрестился.
Затем, усаживаясь в машину, вновь осенил себя крестным знамением, на этот раз водя щепоткой пальцев возле объемистого животика, бесповоротно утратившего мускулатуру.
- А мусора нас не тормознут? - раздался из кузова, где обретались гражданские лица, тревожный вопрос.
- С Богом - не тормознут! - ответил полковник, поежившись, и снова перекрестился. - У меня к тому же есть справка из хозчасти. Перевозим сигареты в военторг... Ну, - вопрошающе оглянулся он меня, - поехали, чего ты... Толя, кажется?
Он к месту упомянул мое имя, поскольку я уже всерьез засомневался в том, что этот бодренький религиозный толстячок, перемещающий контрабанду по территории иностранного государства, отныне и на год с гаком распорядитель моей судьбы.
Мы беспрепятственно выехали с летного поля, которое, впрочем, никто не охранял, и покатили узкой асфальтовой дорогой в неведомую для меня даль мимо линялых транспарантов с изображенными на них железобетонными мордами защитников отечества и патриотическими воззваниями.
Я еще не до конца понимал, где все-таки нахожусь. Мы отмахали уже порядочно, дорога потянулась через лес, на светофорах ее пересекали иные трассы, однако встречные машины, как правило, грузовики и "уазики", имели военные номера, хотя порой мелькали среди них разномастные "жигули" неопределенной приписки. Так или иначе, мне поневоле казалось, будто я еду в районе какой-нибудь подмосковной Балашихи, покуда перед нами не возник контрольно-пропускной пункт, как бы врезанный в бетонный забор.
Тут до меня дошло, что мы всего лишь минули территорию воинской части размером с небольшой город. И я сказал, не сдержав удивления:
- Вот так масштабы расположения войск... Ничего себе!
- М-да, - вздохнул полковник. - И все это оставляем без боя... Полвека тут обустраивались, рыли копытами землю, а теперь - извольте принять наш скромный подарок, господа немцы... И если бы один такой подарочек!
- За подарки заплачено, не расстраивайся, - резонно заметил из кузова один из контрабандистов.
- Он расстраивается, потому что заплачено не ему, - откликнулся другой.
- А вы учитесь, долдоны, - ответил на это Михал Иваныч. - Мельтешите тут со своими табачными изделиями... А умные люди... сразу пол-Европы Америке впарили оптом, чтобы в дальнейшем на мелочи не отвлекаться, и очень хорошо себя чувствуют. А если почувствуют плохо, купят себе персональную клинику со штатом профессоров.
- Она у них и так есть, бесплатная, - донеслось из кузова.
- То, что сегодня бесплатно, - веско произнес полковник, - завтра может быть дорого. Ты сейчас в Германию и обратно за пятьдесят марок летаешь? Армия уйдет - будешь платить пятьсот. И не летчику в карман, а в кассу Аэрофлота. Прямо рули, Толя, прибавь газку...
Да, мы ехали по Германии... Мимо частных особнячков, пивнушек, чистеньких автозаправочных станций с кафе и магазинчиками...
Меня не покидало чувство некоей ирреальности всего со мною происходящего. Я ощущал себя будто бы за рулем зоновского грузовичка в достопочтенной компании своих подопечных жуликов. По крайней мере, лексика и полковника, и его дружков - бывших, оказывается, офицеров, вышедших на пенсию, однако явно связей с армией не терявших, - здорово отдавала лагерной фенькой, но меня смущало не столько это, сколько то, с какой естественной обыденностью мы везли сейчас контрабанду, а также новый начальник, общавшийся со мной запросто, без всяких уставных проволочек, как дружок-подельник, и сильно смахивающий по своим манерам на переодетого в полковничью форму профессионального мазурика.
В разговоре пассажиров то и дело поднималась остро тревожащая их тема сроков вывода войск.
От длительности данного промежутка времени, как я понял, прямо зависели их нелегальные и, судя по всему, немалые заработки.
- Ох, нам бы еще годик!.. - вздыхали пенсионеры-контрабандисты.
- С Богом, оно, может, и получится... - крестил пузо мой боевой командир.
Вскоре мы оказались в пригороде Восточного Берлина, немало разочаровавшего меня серенькими ветхими зданиями, грязноватыми улочками, стайками вьетнамцев, торгующих с рук у станции метро также контрабандными, видимо, сигаретами...
- Откуда столько вьетнамцев? - спросил я полковника.
- Осколки социалистического содружества, - прозвучал ответ. - Лимита. Нынче не у дел, производства переоборудуются, они и зависли... До поры, конечно. Скоро их всех поганой метлой, немцам они уже - во! - И полковник провел пухлым указательным пальцем себе по горлу.
- Нас той же метлой, - прокомментировали из кузова. - И тоже скоро...
- Разговорчики! - поморщился Михал Иваныч, вновь перекрестившись отработанным до автоматизма движением. - Напророчишь, помело!
Около станции метро, именуемой "Карлсхорст", где охмуряли публику лимитчики из Юго-Восточной Азии, предлагая сигареты за половину их магазинной цены, мы свернули на брусчатую мостовую и, попетляв между старыми, отстроенными еще в прошлом веке домами с осыпавшейся штукатуркой фасадов, оказались в райончике уютных особняков, у одного из которых последовала команда остановиться.
Полковник вышел из машины, замер, пристально оглядевшись по сторонам, и, снова перекрестив живот, поднялся на крыльцо, требовательно постучав кулаком в филенчатую входную дверь. Потом, словно опомнившись, нажал на кнопку звонка.
- Да? - глухо раздалось из-за двери.
Вопрос был краток, но произнесли его с таким грубым и развязным вызовом, что оставалось думать, будто сюда заходят либо вконец надоевшие попрошайки, либо такие же хамы, что обретались за дверью.
- Эт-то я, Михал Иваныч... - промямлил полковник заискивающим голоском сирого просителя.
Из особняка вышел мордастый малый с короткой стрижкой, одетый в футболку с надписью "Я всех имел!" и в потертые джинсы. С шеи обитателя особняка свисала массивная златая цепь. Сухо кивнув Михал Иванычу, он раскрыл ворота, приказав мне коротко:
- Жопой подай к черному ходу.
Я подал к черному ходу, и выскочившие из машины отставные офицеры принялись за выгрузку сигарет.
- Ящики  в подвал! - лапидарно распорядился житель особняка, отсчитывая Михал Иванычу голубенькие сотенные купюры, чью толстенную пачку, перетянутую аптечной резинкой, он извлек из заднего кармана джинсов.
- Туфты не засунь! - предупреждал его полковник. - Прошлый раз три нехороших бумажки мне дал, я их еле-еле через военторг реализовал...
- Ничего не знаю, у меня бабки проверенные, - хмуро бубнил мордастый тип.
- Кем? Отделом контроля их производства?..
- Ладно, не скули, качество гарантирую! Государственное.
К машине между тем подносили новый груз: четыре тяжеленные пластиковые сумки расцветки российского флага, именуемые в народе "нищенками". Кивнув на сумки, мордастый сказал:
- В двух - пистолеты, в двух - револьверы. Все  в кейсах, с патронами. Как и договаривались.
Один из контрабандистов вытащил из сумки пластиковый футляр, раскрыв его, удостоверился в наличии товара, представлявшего, слава Богу, всего лишь газовую стрелялку, а не боевое оружие, как мне не без опасений подумалось.
- Да тут штангисты нужны, чтобы такие баулы ворочать! - сокрушался второй перевозчик, с трудом отрывая сумку от поверхности планеты.
- Найми штангистов, - равнодушно проронил мордастый.
- Тогда бизнес потеряет смысл.
- Тогда не ворчи.
Полковник отсчитал компаньонам полагавшуюся долю. Затем, озабоченно взглянув на часы, сказал мне:
- Гоним обратно, Толя. С Богом!
- Куда?
- В аэропорт. С Богом! Самолет ждет.
- Кого? - внезапно перепугался я, ожидая после увиденного и услышанного любых подвохов, в том числе и указания вернуться в Москву.
- Кого-кого... Их! - Он кивнул на своих приятелей. - Через час вылет.
- Самолет никуда не уйдет, - тяжело сопя, отозвался контрабандист, обеими руками вталкивающий неподъемный багаж в просвет между сиденьями. - Летуны заряжены. Мы им две пушки провозим. Одни, сука, расходы... Выпендриваешься тут, как муха на аэродроме, а выхлоп - будто комар пукнул...
В Шпиренберге, в пустынном здании аэровокзальчика, где не было ни паспортного контроля, ни таможни, нас ждали пилоты, подсобившие донести трещавшие по швам "нищенки" к трапу лайнера.
- Послезавтра встречайте. В то же время, - попрощались с нами дружки полковника.
- Наращивайте товарооборот! - напутствовал их Михал Иваныч. - Надо крепить материальную базу армии! С Богом!
По пути в дивизион, располагавшийся неподалеку от Берлина, полковник, наконец, удосужился ознакомиться с пакетом сопроводительных документов и, узнав о моем недавнем конвойном прошлом, немало озадачился, посыпав заинтересованными вопросами о лагерном житье-бытье, причем содержание вопросов наводило на невольную мысль об их вероятной актуальности для моего командира.
Внезапно перед нами возник стоящий на обочине джип с открытым капотом, возле которого растерянно замерли какие-то люди в пятнистой военной форме. Узрев нашу машину, люди энергично замахали руками, призывая нас остановиться.
- Поможем? - Я вопросительно взглянул на полковника.
- Если сможем, - в рифму ответил тот.
- В чем дело? - высунулся я в оконце, различив на груди подошедшего ко мне верзилы из джипа нашивку с надписью: "Армия США".
На ломаном немецком тот попытался ответить, что, дескать, вышла из строя батарея и не могу ли я дать ему прикурить от своей? Я ответил на английском, что если имеются провода, то проблем никаких, и, услышав мою речь, парень на мгновение остолбенел, изучая красноармейскую форму, после чего, изумленным голосом подтвердив наличие проводов, отправился к обратно к джипу.
- Чего у них там? - нервно осведомился Михал Иваныч.
- Аккумулятор накрылся. Прикурят - поедут.
- Стоп-стоп! Ты по-ихнему вроде рубишь, да? Молодец! - оживился полковник. - У меня запасной в кузове, предложи им... Пятьдесят марок, скажи... С Богом!
Я вышел из машины, внеся ограниченному контингенту американских войск коммерческое предложение от лица Российской Армии.
Предложение без видимого энтузиазма было принято. Устанавливая батарею, шофер джипа поинтересовался, где это я так сумел выучить английский язык?
- Там, где родился, - ответил я. - Город Вашингтон, столица Соединенных Штатов.
- Этот мир похож на сумасшедший дом, - пробурчал шофер. - Мой сержант - родом из Одессы...


Реанимировав автомобиль коллег-оккупантов, мы доехали до ближайшего городка, где решили подкрепиться пиццей с кока-колой.
Перекусывая крепкими зубами тягучий расплавленный сыр, полковник неторопливо втолковывал мне:
- Ты, Толя, прибыл на пир во время чумы. Скоро всех нас отсюда под зад коленом. Куда? Понятия не имею. Но одно знаю четко: необходимо использовать момент... Ты мне, Толя, сразу понравился: парень образованный, за рулем чувствуешь себя уверенно, по-английски ботаешь токо так... Учился, что ли? В институте?
Я поведал командиру о своем американском происхождении.
Услышав такую весть, он как-то основательно призадумался, словно что-то прикидывал в уме и, наконец, вынес загадочное резюме:
- Этому твоему таланту пропасть не дадим... Есть перспектива!
- Какая?
- Позже узнаешь, думаю. С Богом! Так вот, о чем я? Я о том, что надо не хлопать ушами, а зарабатывать, понял? Ты спросишь, как?
- Спрошу, - согласился я, приканчивая вторую порцию высококачественной пиццы.
- А-абъясняю! Возле дивизиона стоят лотки. Там наши мошенники торгуют. Мы их эмигрантами называем. Ну, шушера разная... Кто действительно эмигранты, кто так, бродяги...
- Труболеты, - уточнил я.
- Именно. И ты, значит, будешь собирать с них арендную плату. С Богом. Плату - мне. Теперь. - Он пригубил, поморщившись, шипучую кока-колу. - Бензин. Будешь заливать в их машины. Норма за день - двести литров. Больше не украдем - настучат. На нашей колонке я тебя представлю. С горючкой мы с тобой в пополаме. Марка - литр. Сотня твоя, сотня моя. Это - по-человечески, правильно я говорю? С Богом?
- Абсолютно, - подтвердил я.
- Во-от... Но! - Михал Иваныч Покусаев многозначительно поднял палец. - Работать придется! За деньги, Толя, надо платить! А я плачу тебе за язык. Но не за английский. А за тот, который надо держать на замке. Сейфовом. Иначе... - Он в сотый раз перекрестился.
- Обучен, - сказал я. - Не извольте беспокоиться. Но мысли вы высказали ценные. Хоть тоже их в сейф запирай.
- В сейф не надо, храни в башке, - отозвался полковник польщенно. - А сейчас - гони в часть, сегодня свободен, осваивайся с Богом...


В дивизионе за мной закрепили новенький "уазик" и десять алюминиевых канистр, предназначенных для хищений высокооктанового бензина.
Меня прикрепили к взводу водителей, относящемуся к вспомогательной роте, что автоматически означало главенствование надо мной целой иерархии мелких и крупных начальников, однако их я мог воспринимать как сонм иллюзорных теней, ибо, согласно указанию полковника Покусаева, никому, кроме него, командира дивизиона, категорически не подчинялся.
- Всех посылай, - прозвучала директива с нецензурной аранжировкой. - А не поймут - ко мне.
Подобное положение вещей меня устраивало во всех отношениях.
Стоит заметить, что по прибытии в дивизион с полковником случилась некоторая метаморфоза: он неожиданно посуровел лицом, отчитал дежурного по части офицера за плохо выбритую физиономию, раздал десяток нарядов вне очереди попавшимся под руку солдатикам, чтобы служба им не казалась раем, подписал на ходу несколько бумаг, и только тут ко мне пришло ощущение, что я нахожусь все-таки в какой-никакой, но армии и Михал Иваныч - в миру спекулянт и барыга, здесь же - лицо официальное и значительное.
Кстати, при раздаче выговоров и кар, полковник Покусаев от вознесения крестного знамения и от упоминания всуе Бога воздерживался.
Я сдал парадную форму в каптерку старшине и прошел в казарму, обнаружив вместо привычного огромного зала с двухъярусными койками небольшое уютное помещение, где стояли вполне цивильные кровати со спинками из древесно-стружечных плит.
Произошло знакомство с сослуживцами. О себе я поведал так, в общем, да никто и не лез с расспросами, понимая, что угодил я на свою должность по крутому блатному моменту.
Здесь, в Германии, как я моментально уяснил, была совершенно иная атмосфера служебных взаимоотношений, нежели на просторах Отчизны. Куда как более корректная, ибо никто ни с кем не хотел враждовать.
Среди солдатиков можно было встретить и генеральских отпрысков, и ребят из сибирской глубинки. Офицеры же делились на две категории: одни составляли так называемый "арбатский гарнизон", укомплектованный сынками и родственниками военачальников, другие же, в продуманный противовес, были набраны из ветеранов афганской бойни.
Дети коррупции не лезли на рожон, втайне стыдясь истоков предоставленной им зарубежной синекуры, "афганцы" же, нахлебавшиеся дерьма и крови, тоже весьма дорожили своим сегодняшним положением и зарплатой в твердой валюте, предусмотрительно избегая каких-либо противостояний.
Кроме того, всех нас объединяла неопределенность нынешнего положения временщиков и абсолютное отсутствие какого-либо одухотворяющего воинскую службу начала. На германской земле мы уже были опротивевшими хозяевам постояльцами, которым недвусмысленно указали на дверь, и главной целью людей в военной форме стало собирание возможно большего багажа и запасов для ухода в грядущую неизвестность.
Возвращение на родину не вдохновляло никого. Там, в России, большинство офицеров ожидало безрадостное полуголодное существование в неотапливаемых общежитиях, равнодушие окружающих, бьющихся за резко подорожавший кусок хлеба насущного, и полный идейный вакуум всеобщего разброда.
Принципы, которые руководили этими ребятами при их поступлении на военную службу, бесповоротно утратились, и все чувствовали себя бесстыдно и жестоко обманутыми. Отсюда и проистекало желание хапнуть, плотно набить личный саквояж всем, что попадется под руку, и задержаться на благодатной немецкой земле по возможности дольше.
Эти основополагающие аспекты здешней жизни я быстро уяснил из первого же разговора со своими новыми сослуживцами.
Отужинав формальной казенной овсянкой, я улегся в комфортабельную по армейским понятиям постель, погрузившись в безмятежный сон, и привиделись мне в нем комбат и Басеев. Офицеры внутренних войск стояли на дымящихся развалинах зоны, за покосившимися столбами с обвисшей и перепутанной колючей проволокой, и яростно грозили мне - явно и бесповоротно недосягаемому - крепко сжатыми кулаками.
К чему бы?


3.

Начались армейские заграничные будни. Далекие, впрочем, от какого-либо однообразия.
С вечера заполнив канистры на дивизионной колонке, я сразу же после завтрака подъезжал к базарчику, где "эмигранты" впаривали своим военнослужащим соотечественникам разную хренотень, закупаемую ими в оптовых магазинах Западного Берлина, которыми, в свою очередь, заправляли также российские аферисты.
"Эмигранты" ждали меня, а вернее, ворованный дешевый бензин, с нетерпением выстраиваясь за ним в очередь.
Тут же, на базарчике, предлагались выставленные на продажу подержанные "жигули", гнилые "мерседесы" и иная потрепанная техника, отслужившая цивилизованным жителям Европы и ныне предназначенная для экспорта и реэкспорта в строго восточном направлении.
Обменяв лагерные рублики на марки, я стал обладателем внушительной суммы и в перспективе подумывал о приобретении приличного автомобиля, однако на сей счет Михал Иваныч категорически рекомендовал мне не торопиться, поскольку, по его словам, дивизиону предстояла возможная передислокация.
- Деньги не трать! - предупредил он меня. - Никаких тряпок, никаких видео-шмидео, вообще - ничего! Отоваришься по моей конкретной команде.
Видимо, полковник Покусаев знал, о чем говорил. Сам он, по крайней мере, никаким барахлом себя не обременял, оставляя закупку товаров на некий одному ему ведомый "день икс", и я послушно следовал примеру своего командира - человека, безусловно, практического склада ума, искушенного как в коммерции, так и вообще в жизни.
Покуда я выполнял ежедневную норму продажи казенного горючего, полковник вел в своем кабинете прием посетителей, большинство из которых составляли все те же "эмигранты". Им предоставлялась дешевая водка и сигареты с военторговского склада, служебные квартиры для временного проживания и удостоверения служащих группы Западных войск, заменявшие многим отсутствующие в наличии паспорта. О каких-либо визах не приходилось и говорить: большая половина ошивавшихся около дивизиона торговцев проникла на немецкую территорию пешим нелегальным порядком, преодолев польскую, а иной раз и российскую, и украинскую границы.
При посредничестве этой бойкой публики полковник организовывал распродажи списанных военных грузовиков и запасных частей к ним, что приносило ему, подозреваю, солидные дивиденды.
Приторговывал также господин Покусаев и водительскими удостоверениями, имея хорошие связи с военной экзаменационной комиссией, ведавшей их выдачей.
То есть морально разложенный утратой коммунистических идеалов, полковник стремительно катился вверх по наклонной плоскости коррупции и злоупотреблений, отстегивая, как признавался мне, изрядную долю в заоблачные командные инстанции, откуда получал положительные резолюции на свои злодеяния, оформленные зачастую в форме благообразных приказов по дивизиону.
Например:

 “В целях освобождения территории парковочной стоянки от дефектного автотранспорта в количестве десяти автомобилей марки "МАЗ", чей капитальный ремонт, соответствующий пройденному километражу, считаю экономически нецелесообразным, что подтверждается экспертным заключением, приказываю:
Реализовать данные автотранспортные средства как металлолом с выплатой покупателю - немецкой фирме "Несоня" - по две тысячи марок за каждую убранную с территории автомашину.
Контракт по предоставлению фирмой подъемного крана и трейлера для погрузки и транспортирования дефектной техники прилагается.
Расчет с фирмой "Несоня" произвести в виде наличного платежа”.

Печать несуществующей в материальной природе фирмы полковник носил в кармане своего кителя, где, вероятно, умещались фантомы подъемных кранов и трейлеров, а реальные же новенькие "МАЗы", приобретенные за наличные деньги служащими соседнего гарнизона, отбывали частным порядком в страну своего изготовления.
Полковник подставлял свой карман под прорехи в кармане государственном с проворностью собирателя дождя в пустыне Гоби.
Всякого рода проверок и инспекций Михал Иваныч не опасался, полагая, что если что-то не сходится в бухгалтерии, то человек с человеком сойдется всегда; к тому же контрольные органы тоже получали полагающиеся им куски, слепо составляя надлежащие благолепные акты, и всерьез спрашивали с полковника лишь за дезертиров, сбегающих к немцам с прошениями о политическом убежище.
Дезертиров немцы выдавали, мотивируя беспочвенность притязаний на статус беженца начавшимся разгулом демократии в бывшем СССР, хотя приютов для бродяг власти пооткрывали в количестве изрядном.
Наличие столь обильного числа приютов, где толклась публика едва ли не со всего света, Михал Иваныч объяснял просто:
- Немцы тоже люди, тоже воруют. Одному из тысячи статус дадут, а бабок на общее мероприятие спишут немерено, чего удивляться?
Но волновали полковника не столько беглецы срочной службы, сколько их собратья из офицерского состава. Не видя никакой перспективы на службе в отечестве, многие сверхсрочники и молоденькие лейтенанты сбрасывали форму и, даже не собираясь обращаться к официальным властям, попросту растворялись на вольных западноевропейских просторах, вполне удовлетворенные своим новым положением капиталистических бомжей.
Выявление лиц, склонных к данному типу побега, считалось среди особистов и командования одной из наиважнейших задач.
С получением оперативной информации на квартиру потенциального дезертира незамедлительно отправлялся дежурный офицер с взводом автоматчиков, и далее в крытом вагоне неблагонадежное лицо препровождалось под конвоем до приграничного города Брест. И - ку-ку, Германия!
- На что они рассчитывают? - искренне озадачивался Покусаев. - Денег нет, делать ничего не умеют... Предатели хреновы. Даже Родину продать и то толком не знают как... Сапоги, одно слово!
В магазинчике, открытом неподалеку от дивизиона евреями-эмигрантами из Тбилиси, куда я зашел обозреть ассортимент товара, мне встретилась одна из офицерских жен, взволнованно беседующая с продавцом - пожилым вислобрюхим типом с небритой рожей и хитрющими зенками.
- Наум, помогай! - говорила офицерская жена. - Спрячь меня, иначе - хана!
- Неужели так припекло? - сочувственно вопрошал торговец.
- Ты не представляешь! Дома сидят в засаде, меня ждут; муж в наручниках... Говорят, сегодня же нас отправят!
- Ну, хорошо... - продолжал недоумевать Наум. - С тобой вопрос решим, а как же супруг?..
- Нужен он мне, алкоголик паршивый... Главное - у меня все деньги с собой... Пусть катится! Нечего языком трепать, что пойдет фрицам сдаваться!
- У меня хочешь пожить? - прищурил масленые глаза человек за прилавком.
- Какие вопросы, Наумчик! Я знаешь, как готовить умею! Борщ, харчо...
- Иди в машину, женщина... Эй, сержант, давай отсюда, я закрываю!
Собрав дань с лоточных торговцев, ютившихся под забором дивизиона со своим барахлом азиатского производства и соответствующего качества, я прибыл к начальнику, застав его в состоянии удрученной задумчивости. Механическим жестом отправив пачку переданных мною денег в ящик письменного стола, он задал внезапный вопрос:
- Можешь водить тягач?
- Не пробовал.
- А вот попробуй, Толя, попробуй...
- Всегда готов.
- Тогда прямо сейчас и начнешь... С Богом. Дам тебе толкового прапорщика в дрессировщики. Осваивай технику, через три дня выезжаем на важное задание, чтобы с тягачом, как с велосипедом управлялся, ясно?
- Нам же завтра в Шпиренберг за сигаретами ехать...
- Сам съезжу. С Богом. Ты занимайся. Задание, можно сказать, государственного значения. Международного, можно сказать...
- Разрешите идти?
- Прапорщику о задании ни слова... Скажи... э-э...
- Мечтаю быть!..
- Ну... типа того. В общем, приказано овладеть воинской специальностью, с Богом, и точка.
- Смежной, - заметил я, имея в виду свое прошлое инструктора конвойной роты.
- Про ту специальность, - сказал Покусаев, кашлянув, - в приличных местах прошу не упоминать.
И перекрестился, мелко и истово, словно в испуге, тряся головой.


Вскоре я сидел в кабине мощнейшего транспортного средства, слушая деревянный голос инструктора:
- Рулевое управление служит для поворота направо, налево и в другие стороны совместно с перемещением рукояти указателя куда поворачивать...
Управление тягачом я освоил в рекордные сроки и, немало гордясь таким достижением, радостно отрапортовал о нем полковнику, чье настроение в последние дни по неизвестным причинам отличалось стабильной мрачной подавленностью.
- Тогда собирайся, - угрюмо приказал мне начальник. - Форма одежды - полевая, возьми с собой все ценные вещи и деньги, убываешь в командировку. Да! - Он раскрыл сейф, достав оттуда два "макарова". Один из пистолетов передал мне. - Засунь за пояс, никому не показывай... Трогаемся ночью, а пока можешь вздремнуть.
Не задавая лишних вопросов, я покинул кабинет руководства.
Ровно в час ночи, когда дивизион почивал глубоким сном, Михал Иваныч, сопровождаемый дежурным офицером и начальником караула, снял бирки с охранными печатями, висящие на суровых нитках, просунутых в стальные петли ворот секретного подземного ангара, открыл многочисленные запоры, и мы проследовали в бетонное чрево хранилища, где стояли стратегические тягачи с зачехленными ракетами новейшей конструкции.
- Сержант Подкопаев... займите место водителя... - кивнув на один из тягачей, приказал мне полковник торжественным голосом.
- Есть! - Я нырнул в кабину "урагана", уясняя причину ночной поездки: мы вывозили оружие, не предназначенное для всеобщего обозрения, направляясь, вероятно, к железнодорожной ветке, где располагалась специальная погрузочная станция.
Взревел дизель, сизые выхлопные газы заполонили подземелье, откуда неторопливо выползала многотонная махина перевозчика ракет. Я зажег фару-искатель, высветившую погруженные во тьму здания дивизиона, и тут в кабину забрался, усиленно крестясь, Михал Иваныч.
- Ну, Толя, с Богом! - произнес он свою сакраментальную фразу. - Рули осторожно, не рядовой состав везем... И не табачные изделия. Пистолет взял?
- Конечно.
- Ценная вещь... На черном рынке две тысячи марок дают...
Мы выехали за ворота дивизиона, направляясь к автобану. Только тут я, всецело поглощенный управлением тяжелого транспортного средства, заметил на коленях полковника портфельчик, из которого, порывшись, он извлек портативную рацию с цифровым табло, проговорив в ее микрофон:
- Я "Одуванчик", как слышите, прием?!
- “Одуванчик”, я "Поле", - откликнулся чей-то далекий, бесцветный голос. - Доложите о маршруте.
- Базу покинул, прохожу участок номер один.
- Вас понял, будьте на связи при переходе на участок номер два.
- Контроль? - спросил я полковника.
- Ага, - кивнул он, нервно закуривая.
- Четко работают, - прокомментировал я.
- Они такие... - сказал Покусаев неопределенно.
Внезапно меня посетило некое подозрение.
- Мы... надеюсь, ракету не на продажу везем? - спросил я, стараясь привнести в интонацию юмор.
- Честно? - отозвался полковник. - Если честно, Толя, то, может, я бы ее и впарил, с Богом, но таких покупателей здесь не найдешь... А до Ирака нам с тобой не доехать. Направо сворачивай!
- "Одуванчик", мы видим вас, - подала голос рация. - Остановитесь через пятьсот метров.
В зеркальце бокового обзора я внезапно увидел сигнальные огни полицейской машины. Точно такие же огни вспыхнули и впереди, на темной обочине...
- Полиция! - сказал я растерянно.
- Все правильно, - рассудительно кивнул Михал Иваныч. - Машины сопровождения. Тормози. И вылезай.
- Зачем?
- Тебе что, мать твою, боевой приказ нужен, по-человечески не понимаешь?! Или с тобой по-военному разговаривать, на “вы”?
Вздохнув, я заглушил дизель, спрыгнув на землю, и тут же очутился в окружении лиц в полицейской форме и в гражданских костюмах, что, однако, плохо скрывали принадлежность их владельцев к категории погононосителей.
Вокруг звучала немецкая речь. Один из гражданских пожимал руку Михал Иваныча, широко моему командиру при этом улыбаясь.
Я ничего не понимал...
Где мы? Что это за публика? Когда, наконец, последует команда тронуться дальше?
Михал Иваныч указал мне на полицейскую машину. Произнес возбужденно:
- Садись, поехали, с Богом... По пути все объясню. Ну, чего ты сегодня как отмороженный? Не выспался?
Мы разместились на заднем сиденье; за руль сел полицейский в форме, рядом с ним - военный тип в гражданском.
- Такие, мой мальчик, дела, - начал Михал Иваныч, извлекая из своего портфеля плоскую бутылочку с виски и совершая из бутылочки основательный глоток. - Значит, получаю я тут на днях приказ командования: вывозить дивизион из Германии. В район озера Байкал. Увлекательный приказ, как полагаешь?
- Полагаю, не очень, - сказал я.
- Во-от! Ну, и чего делать?
Меня осенило. Я вспомнил слова господина Покусаева о бездарных придурках, которые не в состоянии даже продать с толком собственную Родину. Кажется, я понял теперь смысл такого его тонкого замечания. Как и природу полнейшего равнодушия полковника к разного рода распродажам и барахолкам.
Мы приехали к немцам, сдав им стратегическую ракету!
Мне невольно открылось, что тот, кому многое дано, еще больше берет себе сам.
- Так, - сказал я. - С вами все ясно, полковник. Вы получите какой угодно статус. И, наверное, гонорар, хотя утверждали, что ракета товаром не является. А что уготовано мне?
- А помнишь, Толя, я говорил, что твой английский тебе вскоре пригодится? - проникновенно вопросил полковник. - Вот и настал черед... Ты тоже можешь подать заявление, рекомендацию я устрою...
Меня поневоле начал разбирать нервный смех.
- Ты зря смеешься, Толя, зря... Я уже старый, а ты молодой, все впереди... Я ведь тебя специально с собой взял, с прицелом... - Последовал новый глоток. - Ну, сам сообрази: чего бы ты после моего отъезда делал, а? Сначала бы по особым отделам затаскали, а потом услали к чертям на острия рогов... А тут  шанс, Толя, шанс... Ты уж меня извини, но я ведь по-человечески, с Богом...
Я уже не слушал своего набожного и одним уже этим грешного командира, лихорадочно соображая, как в данной ситуации поступить.
Шкурный поступок перебежчика в полковничьем мундире мной категорически осуждался, но в описании последствий нашего путешествия в тыл противника старый негодяй, несомненно, был прав: меня, конечно бы, не посадили, но поизмывались бы надо мною изрядно, причем наверняка бы всплыла подоплека моего перевода в Германию из внутренних войск, объяснить которую сколь-нибудь внятно я бы не смог. А там, перебирая нить, добрались и до беглого осужденного, и до перипетий моей службы в конвойной шестнадцатой роте...
- ... с Богом! - донеслось до меня окончание фразы.
- В общем, Михал Иваныч, скажу так, - произнес я. - Подлец вы, конечно, законченный...
- Да, - с горестной готовностью согласился полковник.
- Но, - продолжил я, - если бы вы отчалили без меня, мне все равно бы светило небо в крупных булыжниках...
- В астероидах! - уточнил Покусаев.
- Вот именно, - согласился я. - А потому... мне ничего не остается, видимо, как передислоцироваться в лагерь противника. Хотя желания - никакого.
- Счастья ты своего еще не понял! - сказал Михал Иваныч. - Рыба ищет, где глубже, а человек - где вобла. С икрой. А тебе все на блюде преподнесли. С вилочкой. На здоровье, мол! Кстати. Отдай пистолет. Поносил - хватит.
- Не отдам, - ответил я. - У вас свой есть. Точно такой же. Его и продавайте. А мне с пистолетом будет спокойнее в страдающем от преступности западном обществе. И еще: я имею право на моральную компенсацию от вас, гражданин бывший полковник. За ваше сегодняшнее благодеяние. Так?!
- Ну... имеешь... - прозвучал покорный ответ.
- Теперь. А вы действительно уверены, что меня не вернут обратно? На растерзание?
- Не-ет! - замахал руками Покусаев. - Они понимают... Ты им, кстати, сразу же заяви: родился, мол, в Америке, давайте сюда консула, буду просить гражданство!
- И дадут консула?
- Дадут-дадут!
- С Богом? - уточнил я.
- А-а как же!

4.

Полицейский автомобиль остановился у казармы немецкой воинской части.
Нас попросили освободить салон, проводив через проходную в роскошный кабинет местного военачальника: со стенами, отделанными темным полированным деревом, оленьими и кабаньими головами, кожаной мебелью и старинными бронзовыми торшерами.
За столом, по своей величине напоминавшим небольшой аэродром, сидел белобрысый человек лет сорока в светлой спортивной куртке, надетой на свеженькую шелковую рубашку. У человека было открытое приятное лицо.
- Вы полковник Кусачкин? - произнес он по-русски с сильным акцентом, указав пальцем в сторону Михал Иваныча, замершего по стойке "смирно".
- Так точно-с... - просипел мой бывший начальник, не удосужившись подкорректировать произнесение своей фамилии, и согнулся в каком-то нелепом полупоклоне, подобострастно выпятив толстую задницу, туго обтянутую галифе.
Мне было жаль чистого узорчатого ковра, на котором я стоял, иначе бы сплюнул, точно.
Человек, сидевший за столом, посмотрел на мою физиономию и снисходительно улыбнулся. Затем продолжил:
- Мы выполнили свое обещание, господин Кусачкин. Ваша семья у нас, и прямо сейчас вы отправляетесь на Запад.
- Сердечно признателен, - молвил подлый предатель.
- Идите, вас проводят. - Человек за столом небрежно махнул рукой.
Не меняя позы, характерной для лиц, пораженных приступом аппендицита, полковник, пятясь задом, вышел вон из кабинета. И - из моей жизни.
- Садитесь, сержант, - указал белобрысый на кресло. - Чай, кофе? Водка?.. - Он принужденно рассмеялся.
- У вас здесь что, кафе? - спросил я. По-английски.
- О да, я совершенно забыл! - воскликнул он, также переходя на язык моего детства и отрочества. - Вы же американец...
- Американцы, - заметил я, - живут в некотором отдалении от того места, где мы находимся.
- Американцы живут везде, - возразил хозяин кабинета. - Итак. Анатоль, да?
- Примерно, - не стал оспаривать я.
- Что будем делать? У вас есть выбор: возвратиться в свое подразделение или просить политического убежища.
- У кого просить? У вас?
- Нет, зачем же? У нас существуют специализированные учреждения. Но. - Он выдержал паузу. - Я мог бы вам серьезно посодействовать.
- Содействуйте, - согласился я.
- Но тогда вам придется ответить на некоторые вопросы. Вопрос первый. Вы попали в Германию благодаря рекомендации второго мужа вашей мамы, не так ли? Правда, он почему-то носит условное наименование "дяди"...
Ах, Покусаев-Кусачкин, ах, сука!..
- Да, - коротко произнес я. - Было дело.
- Очень хорошо! Вы знаете, чем занимался ваш... отчим?
- Знаю, - сказал я.
- Так... И чем же?
- Ходил на работу, приносил маме зарплату.
- Сержант! - Лицо белобрысого внезапно стало замкнуто-враждебным. - Я ценю юмор, но порой он может привести к слезам... Сейчас решается ваша судьба. И если вы хотите, чтобы она разрешилась благополучно...
- Послушайте, - перебил я. - Вот - вы... Человек из спецслужб. Наверняка с опытом и определенными знаниями. У вас семья. Сын. Может, пасынок. Вы приходите домой, и фонтанируете служебной информацией? Вряд ли. А если это так, то долго в разведке или в контрразведке вы не продержитесь. Может, я ошибаюсь. Может, случаются всякие исключения. Но муж моей мамы от второго брака держится в своем ведомстве прочно. И никогда ни единого слова по поводу своей ответственной службы он в моем присутствии не произносил. Я понимаю ваш интерес, он закономерен... Скажу больше: кто знает, вероятно, и стоило бы данный интерес удовлетворить, однако я просто не в состоянии этого сделать. Если очень хотите, давайте я чего-нибудь совру, только подумать надо, навскидку не получается...
- Врать бесполезно, тут вы правы, - согласился белобрысый. - Но тогда... извините, не усматриваю ни малейших причин для оказания вам помощи.
- Жаль, - отозвался я. - Но не это главное.
- А что?
- Главное, чтобы вы не усматривали ни малейших причин навредить мне, вот что главное.
- Не волнуйтесь, - сказал белобрысый устало. - Сдавать вас в когти вашей военной контрразведки мы не будем. Сейчас вам выделят гражданскую одежду, и вы отправитесь в приют для беженцев. Он далеко отсюда, на границе с Чехией. Дайте ваш военный билет...
Я передал ему свой главный документ, опустошенно сознавая, что с этого мгновения становлюсь никем.
- Вы бы позвонили маме... - неожиданно предложил белобрысый. - Пока небезызвестные вам органы не поставили на прослушивание ее телефон.
- А можно?
Собеседник зачем-то посмотрел на часы.
- Да, теперь уже, пожалуй, можно...
Я набрал номер.
- Что такое? - раздался в трубке взволнованный и одновременно сонный голос маман. - Что случилось, Толенька?
- В общем, так, родная, - сказал я. - Произошло интересное событие. Мой командир дал деру с секретной ракетой. Меня прихватил с собой в качестве шофера. Сижу у немцев в плену. В их сегодняшнем демократическом гестапо. Возвращаться из плена считаю нецелесообразным. Ибо - зароют. Ты нашу Чека знаешь. С ее традициями.
- Ты куда не пойдешь, все в беду попадешь... - горестно вздохнула маман, окончательно просыпаясь. - Значит что, отслужил?
- Я хотел бы услышать твой совет, - произнес я. - Это - важно. Может, я горячусь с решением?
- Ты мне... звони, - сказала она, помедлив. - А я завтра побегу оформлять паспорт...
- Я целую тебя, - сказал я и положил трубку.
- Остаемся в плену? - поинтересовался белобрысый и вдруг прибавил, усмехнувшись: - С Богом?
Я хмуро кивнул. Потом, спохватившись, спросил:
- Я могу просить убежище в США?
К такому вопросу белобрысый был готов, ответив заученной скороговоркой:
- Я представляю германские власти. Обращение в дипломатические представительства Соединенных Штатов - ваше личное дело. Но на сегодняшний момент я имею предписание отправить вас либо в приют, либо в вашу часть. Как скажете.
- Где я могу переодеться?
- Прямо здесь. Сейчас вам все принесут... Кофе хотите? Последний раз предлагаю!
- Водки.
- Будет исполнено, господин сержант!


Утром я очутился в приюте, именуемом по-немецки "азюлем", что по смыслу соответствовало российскому понятию "на дне".
По сути, приют представлял собой благотворительную ночлежку для иностранцев, претендующих на статус беженца.
С помощью переводчика, знавшего русский язык в такой же степени, в какой мне был известен японский, я с грехом пополам заполнил необходимые анкеты, был сфотографирован для документа, позволяющего пребывать на германской земле, снабжен карманными деньгами, и туалетными принадлежностями.   Затем - строго проинструктирован о необходимости ежесуточного ночлега по месту приписки, запрете на любые виды работ и перемещения, выходящие за радиус протяженностью в пятнадцать километров от расположения общежития. При нарушении указанных условий мое заявление аннулировалось, и мне предстояла депортация в стальные объятия родины.
Далее мне показали мою комнату, где уже проживал беженец украинского происхождения. Помимо беженца в комнате находились две кровати, стол, пара стульев и тумбочка с небольшим телевизором под названием "грюндик". Беженец, в свою очередь, именовался Николаем.
Комната совмещалась с душевой и туалетом. По окончании осмотра помещения нас пригласили на завтрак. За завтраком и идиоту бы стало понятно, насколько благосостояние и культура Германии отличаются от аналогичных категорий развитого социализма.
В столовой царила просто-таки операционная чистота. На каждом столике в вазочках стояли свежие гвоздики. Изобилие продуктов поражало: колбасы и ветчины, сыр трех сортов, йогурты, бананы, клубника и апельсины...
Беженец Николай - высокий сутулый парень в очках, с каким-то испуганным выражением лица, будто его каждую минуту убивали, сидел за столом напротив меня, рассуждая:
- Ну, повезло мне, вот не думал, не гадал, что русского подселят...
- А русский что, обязательно подарок? - спросил я.
На миг он осекся, внимательно изучая мою физиономию. Потом произнес, понизив голос:
- Да ты посмотри, кто вокруг... Саранча!
Действительно, основные лица, разделяющие с нами утреннюю трапезу, отличались происхождением отнюдь не нордическим и манерами диковатыми: вокруг столов сновала, переругиваясь, хохоча и звеня посудой, пестрая кодла каких-то смуглолицых, похожих на цыган людей, распространявших в окружающее пространство ароматы не парфюмерные, но явно телесные. Аппетиту ароматы не способствовали. Мужчины, словно по договоренности, были небриты, одеты в потертые штопаные пиджаки и мешковатые брюки с пузырями на коленях, а женщины, чьи одежды состояли из каких-то цветастых лоскутов, кормили со шлепками и зуботычинами своих орущих чумазых отпрысков.
- Что за шарага? - спросил я, аккуратно взрезая ножом кожуру апельсина.
- Румыны, албанцы, югославы, - неприязненно покосившись на коллег - «азюлянтов», пояснил Николай. - Осторожнее с ними, нормальных людей тут нет. Одно жулье. Дети и те... Если деньги есть, носи на теле, ахнуть не успеешь - свистнут...
- И вот таких - принимают? - удивился я.
- Ну да... Югославов - точно. Война там... Хотя эти из мирных районов, придуриваются: мол, беженцы. А как их проверишь? Практически невозможно.
- Ну а ты? - спросил я. - По какой причине тут обретаешься?
- А чего сейчас на Украине хорошего? - сказал Николай. - Нищета и бандиты. И всякая сволочь у власти. Вот и пытаюсь... зацепиться.
- Это - понятно, - кивнул я. - Только по такой причине сюда бы полмира переехало. Я же спрашиваю о причине формальной... Чего ты немцам поведал?
- А... Ну, я под Киевом жил... Сказал, что экологически вредная зона, рядом Чернобыль...
Я не удержался от усмешки.
- Ну, а чего еще было придумать?! - раздраженно отбросил на стол вилку мой новый знакомец, сам, видимо, уясняющий наивность подобного мотива расставания с отчизной. - Я же не какой-нибудь там агент КГБ...
- А их чего, принимают?
- Их-то? Конечно! Знают всякие тайны... А ты, кстати, что, из армии сдернул?
- Из армии, - вздохнул я.
- А где до армии жил?
- В Москве.
- Не жалеешь?
- Что жил?
- Не, что сбежал...
- Пока нет. Но скоро, может быть, пожалею.
- Да, вашего брата фрицы сдают, - сообщил Николай, озабоченно ковыряя ногтем в зубах. - Пачками. Безжалостно.
- А чего так?
- Своих проходимцев хватает. С избытком. А тут еще наши... впрягаются. Бедокуры. - Он встал из-за стола. Предложил: - Если имеется желание, поехали в город, тут недалеко. Пошатаемся там...
Я принял предложение сокамерника. Прежде чем нас выслали из Германии, стоило хотя бы в целях общего развития рассмотреть ее поподробнее.

Городишко был так себе, серенький. Шаткая брусчатка мостовых, приземистые особнячки, обшарпанные четырехэтажные здания...
Вообще Германия казалась мне малопривлекательной и довольно унылой.
Ее бывшая социалистическая часть носила явные приметы бездушного бетонного ваяния таких же, как и в СССР, однообразных жилищ-коробок, а исторические здания пребывали в запустении и упадке, лишь кое-где грубо подлатанные и небрежно подкрашенные. В капиталистической части страны я еще не был, но странник Николай утверждал, что там всего-то лишь больше стекла и рекламных огней, ну и, естественно, гораздо чище и ухоженнее, хотя реликтов архитектуры после прошедшей войны осталось считанное количество и на их месте ныне ничем не примечательные новостройки. И обнаружить в Германии город, подобный жемчужинам Европы - Вене, Праге или же Кракову, практически невозможно.
Впрочем, интересовали меня не столько достопримечательности прошлого и современного градостроительства, сколько разрешение своей покуда неопределенной судьбы.
По словам Николая, мы находились в положении подопытных кроликов, не ведающих, что принесет завтрашний день. Наши заявления об убежище должен был рассмотреть суд, на который мы не вызывались, а отрицательный вердикт оглашался следующим образом: заявитель, разбуженный поутру нарядом полиции, торжественно заковывался в наручники и препровождался за рубежи страны - как правило, на покинутую им родину. Причем отныне въезд на территорию Германии ему воспрещался.
Подобная методика вызывала у меня естественную тревогу. Дело мое явно попахивало изменой отчизне, и ворота российской тюрьмы были для меня распахнуты на всю свою ширину.
Кстати, бегство полковника с секретной ракетой никакого общественного резонанса в немецком обществе не вызвало, оставшись сугубо ведомственной заморочкой между российскими и немецкими властями.
Этому я не удивлялся, уже твердо уяснив себе о наличии некоей мафиозного типа договоренности о полюбовном разрешении всех армейских скандальчиков между местными властями и нашими вояками.
Немцы старательно не предавали огласке никаких происшествий, практически ежедневно происходящих по неиссякаемой инициативе советских воинов, терпеливо и безучастно снося любые их фокусы и махинации.
Складывалось впечатление, что, истомленные присутствием нежеланных и агрессивных гостей хозяева просто боялись озлить их какой-либо критикой, а иначе - кто знает? - возьмут да весь дом по злобе разнесут на щепы, а еще хуже - останутся в нем, ведь что в глазах для дикарей всякого рода соглашения, пусть и международного уровня? Хрен уж с вами, догуливай, казачья вольница, стерпим...
Обо всех этих деталях исторического периода вывода наших войск мы и толковали с Николаем, бесцельно блуждая по улочкам провинциального германского микрополиса.
Сокамерник предложил отметить наше знакомство распитием бутылочки хорошего сухого вина. Я не отказался, и мы направились в свежеотстроенный супермаркет "Кайзер" - метастаз распространяющегося и в здешней глуши капитализма.
Я взял со стеллажа бутылку вина, пару шоколадок, пакет с орешками и встал в очередь к кассе. Николай пристроился рядом.
Кассирша пробила чек, погрузила спиртное и закусь в пакет, и мы уже направились к выходу, как вдруг дорогу нам перегородили два рослых паренька, предъявив жетоны службы безопасности.
Я, впрочем, пареньков не интересовал, а вот Николаю предложили подняться по лестнице в будку менеджера, сооруженную в одном из углов супермаркета и являющуюся, как я понял, одновременно наблюдательным бастионом. Любопытства ради я последовал туда вместе со своим новым знакомцем и сопровождающими его лицами, инкриминировавшими Николаю хищение пачки сигарет "мальборо".
Коля не отрицал вынос из магазина неоплаченных сигарет, ссылаясь при этом на врожденную забывчивость и изъявляя готовность оплатить табачное изделие по двойному тарифу, однако стражи порядка сообщили, что уже вызвана полиция и поезд, что называется, ушел.
После такой информации у меня сразу же пропало всякое желание присутствовать при дальнейшем развитии событий. Я шагнул к выходу из будки, кляня идиота, поставившего на карту свою судьбу из-за какого-то грошового дерьма, но покинуть помещение не сумел: навстречу мне шагнули полицейские в салатного цвета рубашечках, и последовала команда оставаться на месте. Меня обдало горячечным жаром от холодившего мое бедро "макарова", спрятанного за поясом брюк.
Ко мне полицейские претензий не выказали, но документы потребовали предъявить, изучив с видимым презрением "азюлянтскую" бумаженцию.
Далее произошел неясный по своей сути созвон представителей власти с ведомыми им инстанциями, пачку "мальборо" возвратили на полку, а нас погрузили в полицейский микроавтобус с решетчатыми оконцами, доставив до общежития и передав коменданту.
Хотя невиновность моя была очевидна и к тому же подтверждена по моему настоянию полицейскими, взирал на меня комендант без всякого расположения, подозревая, видимо, в безусловном сговоре с мелким жуликом Николаем, чьи шансы остаться в Германии отныне переместились из нулевой отметки в область отрицательных величин.
Я благодарил Бога, что происшествие не отяготил обыск, иначе обнаружение "макарова" автоматически привело бы меня в острог.
Но повода для особой радости тоже не было, тем более комендант сообщил, что в его кабинете меня ожидают для беседы некие официальные лица. Какие именно, он не уточнил, но я не без оснований полагал, что данные представители прибыли сюда не с целью торжественного поздравления меня со вступлением в должность главы концерна "Даймлер-бенц", а с намерениями глубоко противоположными.
В кабинете сидели два типа в модных пиджаках, аккуратно отглаженных брюках и со вкусом подобранных галстуках. Оба лет тридцати с небольшим; один - лысоватый, в очках - напоминал своей внешностью делопроизводителя-бюрократа, другой же - двухметровая гора мускулов, с носорожьей шеей и глазками этого же африканского животного - смахивал на профессионального мордоворота. Во всяком случае, при встрече с ним в темной подворотне необходимым условием уверенности в себе являлся автомат "узи" с взведенным курком.
Мне были предложены кресло и бутылка кока-колы. На отменном английском.
- Господин Подкопаев, - учтиво начал лысый, - вы, как нам известно, просите правительство Германии о предоставлении вам политического убежища.
- Увы, - согласился я.
- Думаю, - продолжал ворковать белым голубем лысый, - ваша просьба будет рассмотрена в положительном аспекте. Я даже в этом не сомневаюсь, уважаемый господин Подкопаев!
- Но, - сказал я.
- Да, - качнул головой собеседник и излучил доброжелательную улыбку. - Но. Мы не можем принимать в свою страну кого попало. И обязаны выяснить все факты биографии переселенцев. Это закономерно, не так ли?
- Так ли.
- Тогда начнем по порядку. Итак, вы родились в Вашингтоне...
Я размеренно и равнодушно отвечал на вопросы, с успехом перепрыгивая через колдобины своей околошпионской деятельности в индийском городе Бангалоре, хотя интерес к этому периоду моей жизни у дознавателя имелся явный; свое великовозрастное забритие в армию объяснил жесткими мерами военкомата, страдающего хроническим недобором призывников, а перемещение из Ростовской области в Германию - протекцией второго мужа мамы, подозревая, что тут-то и начнется старая песня: что знаешь-слышал-видел...
Однако я ошибался.
Лысый довольно-таки внезапно произнес:
- Ваш отчим, Толя, давно не принимает никакого участия в вашей судьбе, так что не надо нам врать. В Германию вас вывезли... - Он запнулся на миг. - На хорошей немецкой машине. Со спецсигналом. Из глубин Ростовской-на-Дону области. А теперь слушайте вопрос, от правдивого ответа на который зависит ваше будущее. Кто находился в багажнике машины?
- Домкрат, - выпалил я.
Мордоворот криво усмехнулся. Лысый сокрушенно почесал затылок.
- А кто... составлял компанию домкрату?
- Запасное колесо, вероятно, - невозмутимо ответил я.
- Он над нами издевается, подонок, - вступил в беседу человек-гора, угрожающе ворочая челюстью.
- Спокойно, Сэм... - холодно произнес лысый.
Сэм? Очень интересно... Я понял: ко мне пожаловали серьезные черти... Хотя нужен чертям не я, а Олег. Или информация о нем. А, собственно, что я знал? Нет, кое-что знал. Новый номер связного телефона. Но только  хрен им, а не номер. Не для того спасал я бедолагу-полковника, чтобы затем выставить его на широкую распродажу. А на что-либо хорошее от этих всеведущих мерзавцев рассчитывать ему явно не приходилось. И не благодаря ли их заботам он угодил в тюрягу, кстати?
- Я рекомендую вам, - железным голосом произнес лысый гад, - подумать о своем положении. Вы дезертир, изменник родины...
- Что вы хотите? - спросил я. - Скажите без загадок. А то крутитесь, как плотва возле пустого крючка, пузыри пускаете...
- Хорошо. Вы помогли сбежать из мест заключения осужденному уголовнику Олегу Меркулову. Так? Не бойтесь, мы не коллегия военного трибунала и обвинять вас ни в чем не намерены. Скорее, даже наоборот...
- Ага. Вы пришли наградить меня "Пурпурным сердцем" или медалью "За взятие Берлина"?
- Оставьте свои идиотские шуточки! - взвизгнул лысый, обнаруживая наличие естественных реакций на происходящее. - Иначе вы плохо закончите, господин авантюрист! Спрашиваю вас в последний раз: содействовали вы...
- Во-первых, - перебил я, - все заканчивают одинаково плохо. В итоге. Во-вторых, побег - интимное дело ушлого гражданина Меркулова, и ваши домыслы о моем соучастии - беспочвенны. В-третьих... беседовать с вами о чем бы то ни было, я желаю в присутствии консула США, ибо намерен вернуться на историческую родину.
Мордоворот неожиданно от души рассмеялся. Затем полез в карман пиджака, вытащил оттуда американский паспорт, чья обложка отчего-то была черной, а не синей. Приглядевшись, я понял, что мне демонстрируют дипломатический документ.
- Ну, говнюк, - рявкнул он, - ты хотел видеть представителя правительства Соединенных Штатов? Он перед тобой, мистер перебежчик!
- Я хотел бы видеть другого представителя, - заметил я грустно.
- Какого?
- С преобладанием интеллекта над мышечной массой. А не наоборот.
Мордоворот побледнел, закусив пухлую губу. В следующее мгновение он стал красен.
- Ты, видимо, еще не понял, - произнес он, - что героизм - очень плохая карьера...
- Поехали, - деловито засуетился лысый, сгребая с письменного стола какие-то бумаги и поправляя узел галстука.
- Да, хватит языком трепать... - Его коллега поднял свою увесистую задницу из жалобно пискнувшего от долгой перегрузки кресла. Спросил меня: - Где личные вещи?
Я указал на пакет с бутылкой сухого и очень легкой закуской к нему.
- Вот... Еще туалетные принадлежности, но они в комнате.
- Обойдешься без принадлежностей, - изрек дипломатический представитель, более похожий на гангстера. - Там, куда мы едем, зубы тебе без щетки начистят.
- И где находится этот пункт бытового обслуживания? - задал я, несколько труся, законный вопрос.
- В чистилище, - шмыгнув носом, объяснил лысый.
Сопровождаемые комендантом, подобострастно заглядывающим в глаза моим инквизиторам, мы вышли из общежития и уселись в автомобиль "БМВ-750" с частным немецким номером. Лысый устроился за рулем, мордоворот и я заняли заднее сиденье, превратившееся под весом американца в подобие обтянутых кожей качелей, и благодаря этому тело мое приняло несколько приподнятое положение, чего нельзя было сказать о духе. Щелкнули блокирующие дверцы замки, и машина покатила в неведомое.
Повторно проявив здоровый интерес, я осведомился, куда же мы все-таки направляемся?
- Вам не понравится мой ответ, - проронил лысый.
- И все же?
- В Красную Армию. Вас ожидает там пламенный прием.
- Ребята, - сказал я, - нельзя же быть такими крокодилами! Это же конкретное убийство!
- Самоубийство, - поправил меня лысый. - Поскольку вы не захотели пойти нам навстречу. А когда идешь навстречу, то избегаешь столкновений. Вы не избегли. С чем вас и поздравляю.
Я посмотрел в оконце, где тянулся багряный лиственный лесок, пронизанный робким осенним солнцем.
- Остановите, - попросил я. - Надо отлить.
- Потерпишь, - прокомментировал дипломат. - Кстати, смотри не обкакайся. Кожа здорово впитывает запахи. А нам такая память о тебе не нужна.
- Кроме того, - продолжил я, - мы можем перевести нашу беседу на деловой уровень.
- Поздно, - сказал мордоворот.
- Ну, хорошо, - тяжко вздохнул лысый, жертвуя, видимо, неприкосновенным запасом своей доброты и сворачивая в лес. - Дадим человеку шанс... Последний. - Он остановил машину у края небольшой полянки.
Вновь щелкнули замки, на сей раз разблокировав двери.
- Только, - предупредил дипломатический работник, достав из кобуры, таящейся под пиджаком, небольшой хромированный пистолетик, - хочу тебя предупредить, ублюдок: вздумаешь корчить из себя спринтера или стайера, прострелю оба твоих костыля, у меня это очень хорошо получится, даже не сомневайся.
Мы вылезли из машины.
Я не торопясь справил нужду, после, приблизившись к своим палачам, достал из-за пояса "макаров", передернул затвор, послав патрон в патронник, и произнес, с удовольствием глядя на их окаменевшие рожи:
- В Красную Армию я не поеду.
- Да мы же не собирались... - взволнованно начал лысый, но я перевел ствол пистолета на уровень его лба, и он заткнулся.
- И в белую армию я не поеду, - продолжил я. - А поеду я, с Богом, куда-нибудь от всех вас подальше, во глубину Европы. Открой багажник, лысый.
Приказание было исполнено с поспешностью необыкновенной.
- Теперь давай мне свою пушку, - попросил я мордоворота. - Только медленно ее доставай, двумя пальчиками, как кошелек - карманник...
Пистолетик дипломата мягко упал в пожухлые травы. Я, подобрав его, сунул в карман брюк.
- Ну, чего застыли? Лезьте в багажник! - сказал я господам из спецслужб. - Знакомьтесь с домкратом, сами себе напророчили...
- Да я маму твою!.. - прохрипел, леденея яростным и одновременно затравленным взглядом, мордоворот и сделал это напрасно, поскольку своим беспредельным хамством достал меня окончательно и бесповоротно.
Ахиллесова пята любого мужчины - его яйца. Острый носок моего ботинка глубоко погрузился в промежность обладателя стальной мускулатуры, мгновенно мускулатуру парализовав. Той же ногой я толкнул мордоворота, протяжным басом выпевающего букву "о", в грудь, и он тут же заполнил своей массой багажник, воздев к небу волосатые ноги с задранными брючинами и выставив на обозрение потертые кожаные подошвы очень большого размера.
Все произошло настолько быстро, непроизвольно и лихо, что я и сам поразился просто-таки киношной элегантности собственных действий. У лысого же и вовсе отвисла челюсть, и, сноровисто уместив по личной инициативе конечности сослуживца в просторном багажнике, он без всякой дополнительной команды с моей стороны энергично нырнул туда сам, что я одобрил, единственно отобрав у него ключи от машины и документы на нее.
Захлопнув крышку багажника, я призадумался, прислушиваясь к обморочной тишине осеннего иностранного леса.
Глубокое октябрьское небо зияло какой-то зовущей в никуда пустотой.
Куда? Как? Зачем?
И - решил: в Берлин! А там посмотрим!
Не доезжая до города, я свернул в довольно глухое место, проехал проселком в сосновую чащобу и, дождавшись кромешной тьмы, выпустил из чрева комфортабельного автомобиля своих узников, находящихся в состоянии, близком к коматозному. Во всяком случае, стоять на ногах и членораздельно изъясняться они не могли.
Думаю, представители Красного Креста вынесли бы мне общественное порицание за такое обращение с плененным противником.
Коря себя за излишнюю, возможно, жестокость, я продолжил свой путь в столицу новой, объединенной Германии, направляясь в более-менее мне знакомый ее район - Карлсхорст.
Аккуратно припарковав автомобиль на одной из пустынных вечерних улиц, я прошел дворами к ранее замеченному мной частному немецкому пансиону, где снял для ночлега уютную чистенькую комнату.
Ночные раздумья в моем положении - штука безрадостная и пустая. Я не стал утруждаться ими, сразу же провалившись в черную полынью глубокого сна.

Совершенно секретно.
"ЧЕТВЕРТОМУ".

Выполняя Ваше распоряжение, мы осуществили контакт с бежавшим из Российской Армии сержантом А.П.
В течение беседы объект вел себя лояльно, искренне, полностью отвечая на поставленные вопросы.
С достаточной долей вероятности можно утверждать, что содействия в побеге из колонии осужденного О.М. опрошенное нами лицо не оказывало.
Общение А.П. с О.М. носило характер случайный и поверхностный, хотя о причинах целенаправленного пребывания О.М. в колонии общего типа допрашиваемый, по его словам, догадывался, но, с другой стороны, подобный факт широко обсуждался и всем составом ИТК, включая администрацию.
За несколько дней до побега осужденный О.М. вручил А.П. крупную сумму денег, попросив его в случае вероятного чрезвычайного происшествия, способного приключиться с ним (состав происшествия не уточнялся), позвонить по известному Вам московскому телефону, сообщив о случившемся, что А.П. исполнил.
А.П. также не отрицал умышленный вывод из строя исполнителя акции по устранению О.М., мотивируя данное лично им соответствующее поручение уголовным элементам тем, что подозревал исполнителя в доносе на него оперативному работнику колонии о перемещении на территорию ИТК алкогольных напитков.
Прибывшему на место контролирующему сотруднику КГБ А.П. поставил непременные условия о всестороннем освещении известной ему информации лишь при переводе его в иную, более привилегированную, воинскую часть, что было исполнено, хотя никакой информацией, за исключением надуманной и пустой, А.П. не располагал.
В данной ситуации, возможно, сыграли роль некие симпатии, возникшие у контролирующего лица по отношению к А.П.

Дополнительная информация

В первый же день своего пребывания в приюте беженцев А.П. был уличен в мелкой краже, совершенной им в местном магазине.
После нашего контакта с ним А.П. исчез в неизвестном направлении.

ВЫВОДЫ:

1. Информационной ценности объект А.П. не представляет, равно как и перспективности для дальнейшей разработки.
2. Контакт выявил низкий интеллектуальный уровень объекта и неуравновешенность его психики, способствующую совершению им противоправных и непредсказуемых действий, что подтверждается и фактами его прежней биографии.
3. Повторные контакты с объектом бессмысленны.

Руководитель группы "GU-3".


5.

Я проснулся с тревожным чувством какой-то безвозвратной утраты, темным пауком затаившимся в подсознании.
За окном моросил, заполонив серой, туманной пеленой низкое берлинское небо, беспросветный дождь - унылый спутник вступившей в свои права осени.
Впервые за многие и многие месяцы я вдруг ощутил себя опустошенно и безраздельно свободным и никому ничем не обязанным или, может, точили меня всего лишь одиночество и осознание своей ненужности этому миру? Хотя как сказать! Кое-кто, наверное, и жаждал встречи со мной, другое дело - очутиться в компании этих жаждущих означало изучить на практике нравы проголодавшихся тигров.
Я спустился на первый этаж пансиона, где за чашкой черного кофе с тостиками погрузился в размышления о своей незавидной долюшке. В принципе я оказался в положении беглого преступника, уже не способного вступить ни в какие перспективные отношения ни с российскими, ни с германскими, ни даже с американскими властями. Мордоворот Сэм наверняка расставил "сторожки" в компьютерах всех европейских консульств, отныне превратившихся для меня в капканы.
Никакими документами за исключением удостоверения водителя я не располагал, денег при ежедневных расходах на гостиницу мне хватило бы ненадолго, - словом, ситуация выглядела довольно кислой.
По окончании завтрака хозяин пансиона на ломаном английском сообщил, что мне пришла пора выметаться, ибо на сегодняшний день все комнаты особняка зарезервированы иными постояльцами.
Выйдя в туманное пространство, пронизанное взвесью дождя, я неожиданно вспомнил, что оставил в припаркованном неподалеку "БМВ" пакет с бутылкой и орешками. Собственно, пропади она пропадом, эта бутылка... Меня интересовала машина, ведь ключи и технический паспорт со страховым свидетельством находились у меня в кармане, а сие означало, что я мог управлять "БМВ" на законном основании, если только мои недруги не заявили в полицию о совершении разбойного завладения их автомобилем вооруженным дезертиром.
"БМВ" мок себе под дождичком на том самом месте, где я его и оставил.
Открыв дверцу, я уселся за руль. Итак, имущество мое составлял угнанный автомобиль и два пистолета - основательный стартовый капитал для начинающего джентльмена удачи...
Я завел двигатель, намереваясь отправиться в путешествие по неясному покуда маршруту, как вдруг в зеркальце бокового обзора заметил мужчину лет сорока пяти в промасленной спецовке и кожаной кепочке, волочившего на складной тележке обшарпанную стиральную машину без одной боковой стенки. Местом последнего пребывания машины, по всей вероятности, была помойка.
Поравнявшись с "БМВ", мужчина в кепке, истомленный депортацией габаритного и тяжелого агрегата, остановился передохнуть, закурив папиросу, что моментально выявило его советское происхождение.
Я приспустил боковое стекло. Предложил:
- Давай помогу. Грузи металлолом в багажник. Довезу.
Мужичонка испуганно воззрился на роскошный автомобиль.
- Да грех на такой машине... - молвил растерянно.
- Не стесняйся, дядя. Ехать-то далеко?
- Километра три...
- И зачем тебе такая аппаратура? - полюбопытствовал я, помогая уместить в багажник громоздкую рухлядь.
- Отреставрирую - будет как новенькая, - донесся уверенный ответ. - У меня дома вторая такая же... Из двух одна слепится.
По дороге рукодельник-реставратор представился мне как Валера, сказал, что работает вольнонаемным сантехником в располагающейся в Карлсхорсте танковой бригаде и занимает в одном из здешних жилых домов служебную армейскую квартиру.
Мне поневоле пришлось соврать, что, дескать, прибыл в Германию с целью частного бизнеса, в Берлине второй день и нахожусь покуда в состоянии свободного полета - легенда по своему существу банальная и не способная кого-либо удивить: подобных искателей легких денег и заграничных приключений без определенных занятий на земле Германии находилось предостаточно, и поток их, хлынувший с территории развалившегося Союза, увеличивался день ото дня.
Совместными усилиями мы заволокли стиральный агрегат в Валерину квартирку с единственной крохотной комнатенкой и тесной кухонькой.
Равно как жилые, так и подсобные помещения данной квартиры, представляли собой единый склад разнообразного утильсырья: здесь хранились части швейных и стиральных машин, проржавевшие велосипеды, с полок свисали душевые шланги, пучки проводов и генераторные ремни разного типа автомобилей, в одном из углов, подпирая потолок, громоздилась резиновая колонна из старых автопокрышек, а на протянутых под потолком нитках сушились грибы, вобла и - проездные билеты для поездок в метро.
Уловив мой озадаченный взор, хозяин пояснил, что дары германских рек и лесов в значительной степени экономят его бюджетные средства, а использованные билетики являют собой предмет бизнеса, ибо путем долгих изысканий им, Валерием, разработано ноу-хау по смешению трех импортных тормозных жидкостей, в результате чего получается состав, бесследно удаляющий отметку, которую наносит на билет контрольный автомат при входе в метро. Как пояснил рукодельник, билеты, обработанные чудо-составом, затем проходили помывочную процедуру, сушку и разглаживание утюгом, после чего предназначались для реализации за половину номинальной цены офицерам и вольнонаемным служащим гвардейской танковой бригады.
В честь состоявшегося знакомства я предложил распить залежавшуюся в машине бутылочку немецкого "сухаря", чему Валерий не воспротивился, угостив меня, в свою очередь, борщом собственного изготовления и рассказами о здешней гарнизонной жизни.
Валерий работал по контракту, получая грошовую зарплату, треть из которой отдавал в качестве взятки военному начальнику, шантажирующему его возможностью сокращения штатов, как, впрочем, и остальных подчиненных ему вольнонаемных, всяческими правдами и неправдами пытавшихся задержаться в Германии до последнего дня вывода войск, после которого многим предстояло отправиться в нищую российскую глубинку, пораженную безработицей и упадком.
Именно такое будущее уготавливалось и Валере, чья семья ныне проживала в одном из поселков Краснодарского края, а он, высылая иждивенцам регулярные денежные переводы, четвертый год ишачил в оккупационной армии, параллельно подрабатывая на шабашках у немцев и не от хорошей жизни собирая по свалкам разнообразное барахло, которое, по его словам, "денег стоило немереных", в условиях российской провинции на дорогах не валялось, а после реставрации еще способно было прослужить долгие лета.
Вслед за борщом Валера попотчевал меня белыми грибами, тушенными с лучком в сметане, не без удивления комментируя странное пренебрежение немцев к дарам дикой природы:
- Тратят деньги на шампиньоны какие-то, а нормальных грибов не собирают... У них даже штраф за это положен – во, порядочки...
- Охрана природы, - заметил я.
- Ага. Точно. По лесу идешь - зайцев целые выводки... И даже не убегают, черти. А куда им бежать с такими задницами раскормленными? Не зайцы, а сенбернары какие-то... Один раз прыгнет, полчаса перекуривает... Это у нас зайцы - да! Он тебя как увидит, сразу четвертую передачу влупит, и только ты его видел!
Поблагодарив гостеприимного хозяина, я уже собирался откланяться, как вдруг Валера предложил:
- Если жить негде, смотри - оставайся... А там со временем подыщешь себе жилье. Машину во двор загони, туда никто не сунется. У меня, конечно, не этот... не "Холидей Инн"... - Ударение в слове "холидей" он сделал на последнем слоге. - Но  разместимся.
Лавируя между пирамидами картонных коробок, заполонивших комнату, мы вышли на узкое свободное пространство между двумя диванами, стоящими друг против друга.
- Мой - правый, твой - левый, - пояснил Валера.
- Спасибо, - сказал я. - Предложение неожиданное, но приятное. Я заплачу сколько надо.
- Да ты чего! - всерьез обиделся Валера. - Какая еще плата! Охренел, браток?! Больше чтобы не заикался.
Несмотря на бедность, был Валера человеком нежадным, гостеприимным и на чужих трудностях денег не наживал. Это я усек сразу.
- Хорошо, - сказал я. - Тогда пошел в магазин. Ужин за мной.


Снять квартиру в Карлсхорсте особенной проблемы не составляло: плати взятку ответственному офицеру - и  въезжай на свободную служебную площадь.
Многие пустующие апартаменты, оставленные уже съехавшими на родину военными, попросту нагло оккупировала разномастная шатия-братия подобных мне бродяг-нелегалов, занимавшихся ночными набегами на магазины, угонами машин и организацией притонов с дешевыми проститутками и наркотиками.
Я к ответственному офицеру на поклон идти не хотел, поскольку вполне мог угодить из его кабинета в комендатуру, как находящийся в розыске дезертир, а присоединение же к преступным элементам считал и вовсе негодным делом: жизнь в их крысиных гнездах была мне глубоко отвратительна и сулила в итоге ту же комендатуру и последующее выдворение из страны в тюремные чертоги.
С другой стороны, проживание у Валеры не могло длиться бесконечно при всей благосклонности ко мне добрейшего и либерального хозяина, трудившегося на многочисленных работах с утра до глубокой ночи.
В один из дней Валера явился в настроении весьма приподнятом, сообщив, что ему подфартило с очередной халтуркой: один из эмигрантов взял в аренду у армии огромную заброшенную квартиру под склад промтоваров и теперь намеревался снабдить ее прочной стальной дверью и решетками на окнах. Осуществление данного проекта целиком и полностью поручалось Валере.
Я предложил свою кандидатуру для помощи в работах в качестве бесплатной рабочей силы. От помощи Валера отказался, сказав, что управится сам, и единственное, в чем я могу ему подсобить, - перенести на место шабашки необходимый инструмент и сварочный аппарат, хранившийся у него на антресолях в туалете.
Заброшенная квартира впечатляла громадными комнатами с кафельными печами, высокими потолками и широкими окнами, выходившими на тихую улочку, носившую интересное название - Андернахерштрассе.
Название улицы Валера прокомментировал так:
- Вот приеду домой, друзья меня и спросят: какого, Валера, ты ошивался на этом штрассе?
Вскоре прибыл арендатор помещения - грузный лысый человечек со слюнявыми губками и голубенькими невинными глазками младенца, удивленно взирающими на мир, словно немо вопрошая: а куда, собственно, я попал?
Арендатора звали Изя. Изя находился в Германии в качестве легального переселенца из города Ленинграда, обласканный и обихоженный немецкими властями, решившими компенсировать импортом советских евреев урон, нанесенный их популяции во времена утверждения своей власти арийским населением страны.
Изя излучал благополучие, высокомерие, крайнее довольство собой и - умиротворенную, хроническую сытость, отдающую явным перееданием деликатесов.
То и дело, растопырив женоподобные пухлые ручки, Изя озабоченно ощупывал ими свое тугое пузо, на котором едва сходилась рубашка.
Глядя на этот странный массаж, я порекомендовал арендатору заняться хотя бы легким спортом типа утренних пробежек, на что последовал неприязненный вопрос: дескать, не являюсь ли я профессиональным пропагандистом здорового образа жизни?
Я ответил, что и сам нахожусь в состоянии глубокой растренированности, и с огромным бы удовольствием пошел в какой-нибудь спортклуб восстановить упущенную физическую форму.
Узнав, что я искушен в восточных единоборствах, Изя озабоченно призадумался, затем своим изумленным младенческим взором изучил габариты моей фигуры, и, наконец, спросил, в чем состоит род моих занятий на нынешнем этапе быстротекущей жизни.
Я поведал, что нахожусь в Германии относительно недавно, намерен устроиться тренером карате или дзюдо и, если имеются предложения на сей счет, готов их заинтересованно рассмотреть.
На это Изя ответил, что в кадровой структуре его бизнеса существует вакансия охранника и одновременно грузчика, ибо он занят каждодневным развозом товаров широкого потребления по воинским частям и магазинчикам эмигрантов, а источником же товара является его сестра, кочующая в регионе Юго-Восточной Азии от одного оптового склада к другому.
- В день буду платить шестьдесят марок, - предложил Изя. - Кроме того, можешь брать барахло по закупочной стоимости. Устраивает?
Я с готовностью согласился. Но вовсе не потому, что нуждался в барахле по закупочной стоимости и в этих марках: мне просто было необходимо движение в любом направлении из того тупика, в котором я оказался, хотя мой новый командир и попутчик ни малейшей симпатии во мне ни внешностью своей, ни манерами, не вызывал.
Изя чем-то напоминал гладкого насосавшегося клопа, уверенно и опытно пользующего свои безропотные жертвы.
- Считай, ты уже на работе, - заявил он безапелляционно. - Садись в машину, едем ко мне домой, выгрузим старую мебель и сюда ее - на склад...
Жил Изя неподалеку от Бранденбургских ворот в добротной новостройке, переданной добрыми немцами социально нуждающимся эмигрантам советско-еврейского происхождения, хотя, судя по машинам престижнейших моделей, плотно у дома припаркованным, пожаловаться на слабую материальную базу своего бытия жильцы могли лишь с целью вызова гнева Господнего.
Оплачиваемая государством четырехкомнатная комфортабельная квартира эмигранта Изи, получавшего, как практически и все его собратья, пособие на жизнь и нигде официально не работающего, вмещала в себя антиквариат, телевизоры последних моделей, мебель натуральной кожи и красного дерева, хрусталь и старинный фарфор, что наводило на естественную мысль о серьезных доходах безработного хозяина, снабжающего азиатским барахлишком горячо им любимую Красную Армию.
Из квартиры мы вынесли спальный гарнитур, по моим понятиям - вполне приличный, но не устраивающий Изю стандартностью форм и линий. Видимо, вкус Изи утончался пропорционально возрастанию извлекаемых им дивидендов.
Что же касается меня, то я бы с немалым удовольствием сменил тесный диванчик, на котором обретался в комнатенке Валеры, на двуспальное ложе с двойным матрацем, перевозимое нами на склад в кузове грузового "мерседеса" моего бесившегося с жиру работодателя.
Прибыв обратно на склад, мы застали там Валеру, приделывающего к окну решетку из сварной арматуры, и еще двух хорошо одетых молодых людей - как выяснилось, знакомых Изи.
Молодые люди, приехавшие на "порше", сопровождали огромный грузовик-рефрижератор, закупоривший своей громадой узенькую улочку перед нашим домом.
- Изя, как же так? - начал один из молодых людей с укоризной. - Ты говорил, что склад оборудован, везите товар, а тут еще и двери приличной нет. Что за дела?
Изя завращал наивными своими глазками, что-то усиленно проворачивая в изворотливом уме.
- Зато есть сторож, мастер карате, - сообщил невозмутимо, потрогав мой бицепс пальчиком. - Вот... Хотите проверить уровень его боевой подготовки - милости просим.
- А, - сказал другой парень, - это - другое дело. Давай, мастер, разгружай рефрижератор, укрепляй мускулатуру. За работу плачу двести марок.
Я вопросительно посмотрел на Изю, одобрительно мне кивнувшего.
Рефрижератор был плотно забит верхней мужской одеждой: шерстяными пиджаками, дорогими мужскими костюмами, плащами, джинсами, зимними и осенними куртками...
Производя разгрузочные работы, я, слушая комментарии Изи, уяснял, что одну из комнат склада он намеревается сдавать в субаренду своим знакомцам, а машина со шмотками, скорее всего, краденая, поскольку молодые люди - также легальные эмигранты псевдоеврейского происхождения - специализируются на похищении грузовиков с товаром по всей территории европейского материка.
Изя едва ли ошибался в таком утверждении: молодые люди, расплатившись со мной, укатили, даже не удосужившись подсчитать количество выгруженной из рефрижератора мануфактуры, единственно сказали на прощание, что приедут за ней со своим покупателем через неделю.
- Тэк-с, - рассуждал Изя, с любопытством рассматривая сваленные на крашенный суриком деревянный пол груды одежды, упакованной в целлофан. - Есть, Толя, замечательная идея... Может, здесь и поселишься, как считаешь? Одну персональную комнату тебе выделим, спальный гарнитур тем более имеется... Оборудуешь себе кухню, толчок здесь удобный, чистый, ванну поставишь...
- Ванну найдем, - откликнулся со стремянки Валера, укрепляющий ударными темпами уже третью решетку на очередном оконном проеме. - И ванну, и мойку для кухни... Да тут в Карлсхорсте этой мебели бесхозной на целый город хватит... Газ подведен, плита у меня есть...
- Во, - кивал Изя. - Буду вычитать из твоей зарплаты марочек двести за жилище...
- И прибавлять триста, - сказал я.
- За что?
- За должность сторожевой собаки.
- А, это ты верно... Хорошо. Давай без математики... Сойдемся в нулях. Как?
- Идет. - Я отправился в уготованную мне комнату - просторную, с желтой кафельной горкой печурки, широким подоконником...
От прежних хозяев в комнате остался потертый бархатный диван серо-фиолетового цвета с засохшими от голода клопами, два металлических стула с фанерными сиденьями, обтянутыми потрескавшимся дерматином; в углу были свалены новенькие шинели с нашивками армии ГДР, два знамени с государственным гербом уже не существующего немецкого социалистического государства, бронзовые бюсты Ленина и Маркса.
Маленькая свалка истории...
- Устраивайся тут, - напутствовал меня Изя. - Завтра утром за тобой заеду. А сейчас помоги мне барахлишко вынести...
- Какое?
- Ну, какое-какое...
Из привезенного ему на ответственное хранение товара Изя отобрал себе пару костюмов, кашемировый пиджак малинового цвета и легкую спортивную куртку.
- Классный прикид, - поджав слюнявые губки, констатировал он, загружая похищенное у воров имущество в "мерседес".
- А как же... - растерянно начал я.
- Именем революции! - кратко ответил Изя.


Дождавшись отъезда работодателя, мы с Валерой нырнули в кучу неоприходованной мануфактуры, в течение получаса сформировав себе превосходные гардеробы как для повседневности, так и на случай гипотетических торжественных дат.
Затем, перенеся от греха подальше трофеи к Валерию на квартиру, занялись благоустройством внезапно обретенного мной жилища.
Благоустройство, а как-то: установление похищенной с армейского склада чугунной эмалированной ванны и душевого оборудования - заняло у нас весь вечер. Сил на сборку спального гарнитура уже не нашлось: в свой первый ночлег я решил удовлетвориться доставшимся мне по наследству реликтовым диваном, на котором, возможно, сиживал юный Адольф Гитлер.
Выпив по бутылочке пива с самодельной малосольной воблой, мы распрощались с Валерой до грядущего утра. Закрыв за ним дверь склада, я вдруг вспомнил, что забыл одолжить у него одеяло, подушку и простыни.
Беспокоить лишний раз умаявшегося за день приятеля не хотелось. Я разостлал на диванчике исторические государственные флаги в качестве постельного белья, уместил в изголовье бюсты идолов мирового коммунизма, обложив их для амортизации черепа шинелями, и, теми же шинелями накрывшись, погрузился в счастливый сон обретшего собственный приют скитальца.


Утром, купив на углу у метро кофе в пластмассовом стаканчике и сэндвич с ветчиной, я уселся вместе с Изей в грузовичок и покатил, завтракая на ходу, в аэропорт Западного Берлина  Тегель, на таможню которого пришло из Турции карго с дубленками и кожаными куртками, отправленное стараниями неведомой мне родственницы нового начальника.
Без каких-либо проволочек груз получив, мы двинулись на торговую Кантштрассе, где меня просто-таки поразило обилие магазинов, чьими владельцами являлись выходцы из России, прибывшие в Берлин незамедлительно после падения разделяющей город стены.
Большинство торговых людей превосходно знали друг друга по прежней, советской жизни, в которой, как я уяснил, эти ребята активно занимались противозаконной в то время спекуляцией и прочими махинациями, продолжив традиции своей деятельности уже на германской территории сплоченным, проверенным коллективом.
Впрочем, практически весь их бизнес основывался на российском армейском покупателе. Такие типы, как Изя, поставляли в оптовые магазинчики на Кантштрассе ходкий товар, а далее товар распределялся по мелким торговцам, реализующим его в воинских частях, подобных оставленному мной дивизиону. В своей среде торговцы именовались "лесниками".
Особенно популярным товаром являлось газовое, дробовое и электрошоковое оружие, приобретаемое убывающими на криминальные просторы отчизны военными как предметы первой тамошней необходимости.
Торговля же данными бытовыми аксессуарами требовала дорогостоящей лицензии, чье приобретение бывшие спекулянты считали такой же излишней роскошью, как и уплату налогов приютившему их немецкому государству, а потому на Кантштрассе зверствовала полиция, устраивая обыски в магазинах, проверки документов с целью обнаружения нелегалов, незаконно работающих за прилавком, а, также безжалостно штрафуя владельцев машин, парковавшихся под знаками "остановка запрещена", которыми Кантштрассе, именующаяся с недавнего времени "улицей русской мафии", была усеяна на всем своем протяжении.
Посему выгрузку кожано-меховых изделий мы с Изей производили в ударном порядке, непрерывно озираясь на поток машин, чтобы вовремя узреть в нем бело-зеленые полицейские "жигули", грозящие неприятностями. Неподалеку от нас столь же спешно производили погрузочно-разгрузочные работы иные коллеги Изи, с кем он не успевал обмениваться приветствиями.
Волоча последние коробки с дубленками, мы вошли в магазин, дабы получить накладную, но тут в двери появился какой-то невзрачный человечек, отрывисто произнесший в сторону стоящего за прилавком хозяина:
- Полицай сигнал.
Практически вся публика, находившаяся в торговом учреждении, побросав свои тюки, сумки, теряя башмаки и очки, ринулась к выходу, но тут выяснилось, что невзрачный человечек, заглянувший в магазин, просто задал вопрос, имеется ли в продаже сигнал типа полицейской мигалки, и не более того.
Возникшая суматоха быстро улеглась, но на праздного посетителя вылился не один ушат нецензурного негодования.
Пока деловая публика предавалась выбросу своих отрицательных эмоций, к магазину действительно подкатил полицейский автомобиль и на пороге возникли два офицера с пистолетами и наручниками. С их появлением в помещении воцарилась торжественная тишина, подобная той, какая сопутствует последнему прощанию с покойным в похоронном учреждении.
Офицеры неспешно подошли к прилавку, спросив у побледневшего продавца, имеются ли у него в продаже сувенирные матрешки. Вопрос, вызвавший у остолбеневших клиентов магазина, снабжающих армию, судорожные улыбки.
- Ассортиментом не предусмотрено... - затрудненно дыша, прохрипел продавец.
Полицейские недоуменно переглянулись.
- Русский магазин, а матрешек нет, - хмыкнув, произнес один из них. - Очень странно.
Не дожидаясь дополнительных пояснений со стороны продавца, мы с Изей, двигаясь внезапно вспотевшими спинами по стеночке, выскользнули на тротуар, в несколько заячьих прыжков достигли сидений "мерседеса" и  резво покатили прочь.
Дальнейший наш путь лежал в предместья Берлина, в одну из воинских частей, где Изе предстояли переговоры с полковником-интендантом, ведающим снабжением военторга продуктами и промтоварами.
Темой переговоров была взятка, которую полковник - распорядитель кредита на закупку необходимых гарнизону товаров получал от Изи - неоднократно проверенного, кристально честного в криминальных расчетах снабженца части.
Как я уяснил, полковнику было глубоко наплевать как на стоимость поставляемой ему продукции, так и на ее качество; единственное, что волновало его, - наличная сумма денег от Изи за предоставление контракта.
Рассеянно глядя на несущуюся под колеса автомобиля серую полосу автобана, я пытался понять суть происходящих событий, непосредственным участником которых являлся.
На моих глазах происходил некий исторический катаклизм, вызванный крушением исполина советской империи. И на обломках исполина шла активная коммерческая возня всякого рода-племени ушлых пареньков.
Уходящая из Европы армия оставляла колоссальные ценности: недвижимость, полигоны, аэродромы, благоустроенные городки, технику, получая взамен лишь субсидии на ее временное содержание от германских властей - субсидии, значительной своей частью оседавшие в карманах армейских хапуг и суетящихся вокруг них прилипал-изь. "Лесники" и прочая шушера составляли уже последнее звено этого роя паразитов над поверженным воином-освободителем-оккупантом.
Но мне, очевидцу нашествия хищников, плотно кучковавшихся возле воинских частей, в свою очередь, глубоко пораженных изнутри повсеместным рвачеством и казнокрадством, не без оснований казалось, что в сфере правительственных небожителей, стоявших у истоков исторических преобразований, также витают идеалы свойства сугубо материалистического, и в ушах моих звучали слова незабвенного полковника Покусаева о крупных распродажах не какого-нибудь ширпотреба, а обширных европейских территорий...
Бойкий грызун Изя всего лишь добирал крохи, упавшие ему от разрезанного в недосягаемых высях пирога...
Позже, читая газетки, обличающие министра обороны в незаконном приобретении им служебных "мерседесов", я снисходительно посмеивался над таковыми разоблачениями, не понимая: а в чем, собственно, состоит злоупотребление властью?
Подобными автомобилями владели многие жалкие "лесники", а уж глава огромного военного ведомства обладал безусловным правом позволить себе этакое средство передвижения на элементарной основе личного статуса; причем свора разнообразных изь могла хотя бы из чувства элементарной благодарности преподнести ему в подарок перевязанный красивой ленточкой "Шаттл", не нанеся этим никакого ущерба своим сколоченным на нуждах армии капиталам.
С другой стороны, размышлял я, если армия - часть общества, значит, и общество находится в состоянии точно такой же дезориентации, утраты идеалов и подвергается аналогичному разграблению и паразитизму со стороны всевозможных дельцов, чья цель - набить плотнее твердой валютой собственный карман, а затем отчалить с награбленным на благополучные капиталистические территории.
А что же народ? Как обычно, безмолвствует? Но откуда такая коровья покорность? От исторически выработанного мировоззрения?
Или прав был диктатор Сталин, установив на всем пространстве страны свои лагерные порядочки, ибо понимал, что человеком русским, склонным к пьянству, воровству и признанию грубой силы, можно управлять исключительно с помощью террора и лозунгов, а к тому же были учтены коварным горцем и уроки бездарно павшего самодержавия, погрязшего в дерьме собственной немощи и беспредельного казнокрадства.
Словом, я приходил к простой мысли, что и народ, и всякий отдельный его представитель, своей судьбой всецело обязан собственной инициативе и выбору. И точно так же, как нельзя приписывать победу над немецким фашизмом Иосифу Сталину, невозможно инкриминировать развал Союза персонально Горбачеву или же Ельцину.
Однако свой бестолковый и несчастный народ я все же любил. За выносливость его, долготерпение и - философское отношение к жизни, которое сквозило даже и в разухабистости его неисчислимых безумств и потерь...


В Берлин, продираясь сквозь плотные вечерние автопробки, мы вернулись под вечер, раскидав турецкую кожгалантерею по курируемым Изей магазинчикам, собрав деньги за реализованный товар и заключив несколько контрактов с военторговскими коррумпированными деятелями.
На складе, ставшим отныне моим жилищем, меня ожидали приятные сюрпризы: Валера оборудовал мне кухню мойкой, полками и газовой плитой, а, кроме того, собрал спальный гарнитур, отчего выделенная мне в пользование комната приобрела вполне жилой и даже уютный вид.
- Сегодня в Карлсхорсте шмон, - сообщил Валера. - Несколько автобусов с полицейскими приехало, шерстили все квартиры, бродяг замели в кутузку - батальон! Все машины проверили по компьютеру, твою тоже...
- И чего? - не без опаски спросил я.
- Нашли три угнанные.
- Я о своей...
- А, с твоей все нормально вроде...
Вот так да! Неужели никаких сигналов в полицию от потерпевших от меня господ из спецслужб так и не поступило, и мне задарма досталась роскошная тачка? Или - "БМВ" отныне приманка и, подойди я к машине, как тут же окажусь в лапах врага?
- Слушай, - попросил я Валеру, - ты только никому не говори, что я хозяин машины. Телега дорогая, а криминала в округе полно, мало ли что...
- Само собой, - поддержал такую мысль Валера. - Дадут по башке, ключи отберут... Это здесь только так. Как "здрасьте". Райончик у нас - боевых действий, все черти сюда слетелись.
Валерина правота была несомненна: каждодневно Карлсхорст наводняли разношерстные авантюристы всех национальностей из бывшего социалистического лагеря, многих из которых привлекала открывшаяся здесь дешевая ночлежка, занимающая жилой отселенный дом, арендованный неким совместным предприятием у армейских властей.
Валера обслуживал ночлежку, оборудованную прачечной, как сантехник и газовщик, пользуясь за это неограниченным правом бесплатной замены постельного белья и полотенец, и воспользоваться своей привилегией, предложил мне, представив меня хозяину ночлежки, как приятеля и коллегу по совместной работе.
Попивая чаек на балкончике владельца этой сомнительной гостиницы - офицера запаса, прослужившего здесь, в Карлсхорсте, не один год, - я наблюдал за суетой, царящей во дворе дома, где шла торговля автомобилями, разгрузка всевозможного товара, предназначенного для отправки на Украину, в Россию, в Болгарию и даже в Монголию, откуда также прибывали "челноки", рыскавшие по Европе в поисках дешевого барахла и обретающие его именно в этом районе Берлина, набитом жуликами всей мастей.
В ночных набегах на германские магазины в основном специализировались поляки-нелегалы, продающие затем награбленное за десять-двадцать процентов от реальной стоимости - лишь бы хватило на водку, наркотики и ломоть пиццы. Эта публика не боялась ни тюрьмы, ни депортации: в Моабите их вполне устраивали чистые, просторные камеры и сытное, с ветчиной и бананами, питание, а нелегальный переход границы, следовавший незамедлительно после выдворения в Польшу, означал для них всего лишь приятный и полезный для здоровья променад.
В ночлежке я был одарен всеми постельными принадлежностями, включавшими подушки с одеялами.
Провожая меня до жилища, Валера говорил, что в случае каких-либо непредвиденных обстоятельств я могу переселиться к нему в любой необходимый момент:
- Хоть сейчас... Я даже твои простыни с дивана не убрал, только их одеяльцем накрыл. Приходи и ложись. Все, как в мавзолее...
Я был бесконечно признателен этому простому рабочему человеку, абсолютно равнодушному к происходящей вокруг него криминально-коммерческой возне, органически бескорыстному и привыкшему получать деньги за конкретный и нужный труд, которого он никогда не чурался.
Став обладателем чистенького постельного белья, я сел на трамвай и покатил в спорткомплекс, где одновременно размещалась сауна.
Получив в кассе билет, спросил на английском у стоявшей за мной в очереди очень красивой и хорошо одетой шатенки лет двадцати пяти, как, собственно, пройти в сауну?
- Я тоже иду туда, - ответила она. - Вы... американец?
- Акцент? - спросил я, вздохнув.
Она рассмеялась, показав здоровые, жемчужной белизны зубы.
- Да. Акцент. Я часто бываю в Лос-Анджелесе, поэтому...
- А я вот ни разу в Лос-Анджелесе не был.
- Серьезно?
- Вполне.
Мы поднялись по лестнице на второй этаж, отдали свои билеты контролеру и затем прошли в пустую раздевалку.
- Здесь? - спросил я, оглядываясь на ряды шкафчиков из серебристого пластика.
- Да, здесь раздеваются, - кивнула моя попутчица, стягивая с себя платье и оставаясь в трусиках и прозрачном черном лифчике.
Я несколько озадачился, искоса глядя на ее идеально округлые бедра и тяжелые упругие груди, которые в поддержке их лифчиком, на мой взгляд, и не нуждались.
- Раздевайтесь, что вы стоите? - предложила она.
Чпок! Лифчик расстегнулся, скрывшись в глубине шкафчика, куда полетели и трусики.
Я с невозмутимостью героя-висельника расстегнул рубашку, выгадывая мгновения для окончательного прояснения сложившейся ситуации, ибо опасался оказаться в роли чего-то недопонявшего идиота, но тут в раздевалку вошли две абсолютно голые молодые женщины и костлявый согбенный старичок, также никакой одеждой не обремененный, хотя в наготе своей скульптур Микеланджело он не напоминал.
До меня, наконец, дошло: у немцев так принято, и стесняться здесь нечего.
Я тоже полностью разоблачился и в этом порнографическом состоянии проследовал за шатенкой, с интересом глядя на ее очень складную попу, наводящую на всякие естественные размышления, которые лицемеры наверняка бы назвали грязными.
Как следует пропарившись в раскаленной духоте сауны и наплескавшись в бассейне, я пригласил шатенку в небольшой бар, располагавшийся на первом этаже спортивного комплекса, где произошло окончательное закрепление нашего знакомства.
Шатенку звали Ингред, работала она в международном отделе крупного банка, проживала в западной части Берлина, изначально являясь "капиталистической" немкой, а здесь, на бывшей гэдээровской территории города, оказалась, навещая свою престарелую тетку, и, вероятно, после визита к родственнице решила основательно помыться.
Естественно, со стороны Ингред последовали вполне логичные вопросы относительно целей моего пребывания на германской земле. Пришлось изворачиваться, туманно ссылаясь на предложение поработать тренером карате в одном из спортивных клубов.
А, собственно, что я мог ей сказать? Что я - русский, которых здесь откровенно недолюбливали? Что дезертир с неопределенным будущим, проживающий на вещевом складе сомнительного дельца? Что имущество мое состоит из пистолетов, угнанной машины и позаимствованного у воров тряпья?
Услышав о том, что я специалист в нанесении увечий роду людскому утонченными методами восточных изуверов, Ингред устремила на меня взор, преисполненный восхищения.
- И ты не куришь? И пьешь только минеральную воду? - вопрошала она, гася сигарету и смущенно глядя на свой бокал, наполненный джином с тоником.
- Если честно, - отвечал я, - то иной раз алкоголь себе позволяю. А вот насчет курева - по-моему, это глубоко античеловеческое занятие. Ты уж меня извини, Ингред...
- А что извинять? Ты прав... - Она накрыла мою руку своей узкой нежной ладонью. - Тем более у меня полгода назад умер муж от рака легкого...
В этот момент я, нисколько не претендующий на роль искушенного психолога, тем не менее, остро почувствовал, как между нами проскочила тепленькая искорка взаимного влечения.
- Ингред, - предложил я, руководимый идеей марксистского толка - разжечь из искры костер, - ответь: не против ли ты отужинать с молодым, честно неженатым лицом американского происхождения? Если не против, берем такси и...
- Зачем такси? У меня есть машина, - рассудительно сказала она.

6.

Я проснулся в шесть часов утра, движимый чувством долга перед предстоящей работой, но тут вспомнил, что сегодня воскресенье и торопиться мне некуда.
Я лежал на широкой, как плато, кровати с зеркальной спинкой в спальне Ингред и, сонно всматриваясь в сумрак комнаты, из которого блекло выступал гарнитур цвета слоновой кости, вспоминал события прошедшего вечера и ночи, и виделся мне зальчик ресторана, высокие бокалы с легким ледяным вином, ее тревожный взгляд зеленоватых глаз в темноте салона машины, осторожный поцелуй, внезапно превратившийся в жаркое, ненасытное слияние губ, а затем эта комната, горячечная круговерть наших тел, мокрых от сладкого любовного пота, слившихся в неразрывное, не способное, кажется, разделиться целое...
Я осторожно нащупал висевший на спинке стула белоснежный махровый халат, выданный мне вчера неожиданной любовницей в качестве домашней спецодежды, и, поднявшись с ложа, босиком прошлепал по прохладному навощенному паркету на кухню.
В окне занимался серенький октябрьский рассвет; виднеющиеся за стеклом дома с мокрыми скатами крыш казались безжизненными нагромождениями унылого камня.
Я выпил кофе, затем принял душ и, ощупывая пробившуюся за ночь щетину, вернулся в спальню, сразу же угодив в сладкие утренние объятия Ингред.
- Никуда тебя не пущу, - шептала она. - Никуда... Останешься здесь.
Лишь поздним вечером я улучил минутку для того, чтобы позвонить Изе - сказать, что заезжать за мной в Карлсхорст не следует, и утром я сам приеду к его дому.
Утром, высадив меня у подъезда обители моего работодателя, Ингред, подозрительно покосившись, спросила, не выйдет ли сейчас мне навстречу какая-либо прелестная дама, которую я условно именую своим менеджером?
В голосе ее сквозила явная ревность.
- Вот и дама, - указал я на появившегося в дверях Изю. - Прости, она несколько полновата, кривонога и ей необходим парик...
Ингред рассмеялась, поцеловав меня в щеку.
- Знаешь, кого ты мне напоминаешь? - спросила, влюбленно глядя на меня.
- Кого же?
- Ни-ко-го! - Она приложила палец к моим губам, дрогнувшим в невольной усмешке. Затем довольно суровым тоном сказала: - Прошу вас явиться после работы домой не очень поздно. Вы поняли?!.
- Йес, сэр... - вздохнул я.


Разъезды с Изей по знакомому маршруту "таможня - Кантштрассе - магазины" завершились вечерним посещением склада, где Валера уже установил железную дверь с сейфовым замком.
Мы прошли на недоустроенную кухню, чтобы выпить по кружке чаю, но едва уселись за столиком, как в коридоре послышались чьи-то шаги, и через мгновение перед нами возникли двое парней - рослых, с короткими стрижками, в спортивных костюмах и кроссовках на высокой пухлой подошве. Лица парней отмечало полнейшее отсутствие какого-то ни было интеллекта и каменная невозмутимость.
- Изя, вчера был последний срок, - встав на пороге, произнес один из парней вместо приветствия.
Я посмотрел на своего шефа. Он как-то моментально и ощутимо сник, густо покраснев лысиной и тревожно озираясь по углам кухни своими младенческими глазками. Скинь ему набежавшие годы, он вполне бы сошел за дитя, испугавшегося заглянувшего к нему в спаленку злого буку.
- Ты меня слышишь, Изя? - ровным голосом вопросил парень.
- Но я же сказал... - Изя словно бы пытался преодолеть некий языковой барьер. - Я же сказал...
- Что ты сказал?
- Это... Сказал, я тут ни при чем...
- Изя, - поморщился парень. - Тебе все объяснили... Ты заказал товар, товар закупили, теперь надо за него заплатить.
- Я ничего не заказывал... Я просто сказал: хорошо бы...
- Изя, хватит бегать по кругу. Ты заплатишь за товар и еще десять тысяч за наши услуги.
- Но...
- Сегодня.
- Но какие еще услуги?!.
- Услуги, - терпеливо продолжил парень, - оказанные нами нашему клиенту. За беготню, базары с тобой...
- Я ничего не собираюсь платить! - выкрикнул Изя визгливо и привстал со стула. - Это... какой-то рэкет!
- Тогда прокатимся с нами, - зевнул второй парень, широко разверзнув зубастую пасть, и шагнул к Изе, ухватив его за ворот куртки.
Хотя внимание незваными гостями мне выказывалось не большее, нежели кухонному столу, я нашел необходимым проявить свое присутствие при данном деловом разговоре.
- Эй, любезный... - Не вставая со стула, я перехватил кисть парня, вцепившегося в Изину верхнюю одежду. - Полегче. По-моему, коммерческие споры в этой стране решаются в судебном порядке, а не частным силовым давлением. Так что убери свою лапку.
- Надо говорить "пожалуйста", подонок, - поправили меня.
- Пожалуйста, подонок, - смиренно повторил я.
- Это кто? - не глядя на меня, спросил парень у Изи.
Вместо ответа тот издал какой-то беспомощный звук, обычно употребляемый для выражения своих мыслей крупными рогатыми животными.
- Я грузчик, - скромно представился я.
- Ах, грузчик... - процедил парень. - Ну, тогда иди перекури, героизм не входит в твои обязанности.
- И по совместительству охранник этого человека, - учтиво продолжил я.
- О, это меняет дело, - озабоченно произнес второй парень, доставая из-под куртки граненые нунчаки темного дерева, соединенные гибким металлическим тросиком, закрепленным в узенько блеснувших хромом подшипниках.
Вышибала материальных ресурсов имел очень хороший инструмент для своей работы, это я уяснил сразу.
Попутно мной уяснилось и другое: сейчас последует удар деревом твердых пород по моему черепу, и главное - уловить мгновение, предшествующее контакту предметов живой и неживой природы.
Мизансцена оставалась прежней: Изя парализованно замер в обмякшей позе деморализованной жертвы, рука первого злодея крепко держала его ворот, а мои пальцы столь же крепко обхватывали запястье противника.
Нунчаки с присвистом описали в воздухе стремительную дугу. Я, не вставая со стула, подсек ударом пятки лодыжку воротодержателя, одновременно дернув его за руку резким движением книзу.
Ах, какая же это элегантная штука - айкидо, позволяющая точным расчетом направить силы недругов, устремленные на тебя, им же во вред!
Деревяшка точно и беспощадно вклеилась в стриженый затылок невольно прикрывшего меня вышибалы, кулем рухнувшего под стол, и тут же, не давая опомниться выведшему его из строя дружку, я плеснул очень горячий чай из кружки прямо в его удивленно разинутую пасть, что дало мне необходимое время для того, чтобы подняться со стула, миновать разделяющее нас пространство и, во избежание второго удара нунчаками, плотно приблизиться к агрессору, подсадив его на свое колено тем местом, что было наверняка нежнее его очерствелой души.
- Что ты сделал? - с ужасом вопросил меня Изя, глядя на неподвижно лежавшие в осколках разбитой посуды тела.
- Защитил свою жизнь, - сказал я, - честь и достоинство. Заодно выполнил служебные обязанности.
- Ты не представляешь, что теперь будет...
- Зато представляю, что было бы, - ответил я, подбирая с пола нунчаки.
- Они же меня на куски порежут...
- Давай обсудим эти проблемы не при посторонних, - сказал я, выволакивая за ноги громоздкое туловище слабо попискивающего гангстера с разбитыми яйцами к выходу из складского помещения.
Перетащив недееспособных амбалов во внутренний дворик дома, где валялись искореженные кузова разобранных автомобилей и всяческий бытовой мусор, я вернулся на склад.
Пригорюнившийся шеф сидел на табурете, напоминая своим видом восьмиклассницу после аборта.
- Без тебя домой не поеду, - прохныкал он. - У меня будешь жить, я тебе комнату дам...
Я направился в свою спальню за хранящимся под матрацем "макаровым", приходя к заключению, что впервые в жизни получаю такое обилие предложений о совместном проживании.
Мной не испытывалось никакого желания обрести приют в Изиных апартаментах, тем более этот человек был мне откровенно чужд самой своею сутью, но вот проводить его до дома, - глубоко подавленного визитом бандюг, я счел необходимым.
- А из-за чего, собственно, конфликт? - спросил я, влезая в кабину грузовичка.
- Да на ровном месте... попал! - удрученно отмахнулся Изя. - Из Питера позвонили: дай, мол, слезоточивый газ в баллонах, возьмем по три марки... Я обратился к деятелю одному... Просто спросил, может ли он контейнер подогнать...
- Понял, - кивнул я. - Контейнер подогнали, а заказчик соскочил. Теперь ты ссылаешься на неопределенность договора между тобой и поставщиком. А поставщик - на определенность... Так?
- Так, - тяжко вздохнул Изя, почесав лысину. - Вот и преподнесли мне подарочек на день рождения, - добавил с беспомощной злобой.
- У тебя сегодня день рождения?
- Таки да... - развел он руками. - Тридцать семь. И чувствую, как в жизни страны, так и в жизни отдельного человека, эта дата одинаково безрадостна...
- Не напускай мистики, - сказал я. - Позвони в полицию, здесь не Россия, монополия на рэкет принадлежит исключительно государству с его налоговой системой, и таких конкурентов это государство не потерпит.
- Понимаешь, - сказал Изя, - таки ты прав, но есть обстоятельство: полиция здесь защищает немцев, а для русских полиции тут нет. Заявление они примут, конечно, но вторым, и последним документом в деле может стать протокол осмотра трупа. А немцам это как-то по барабану: ну, криминальная разборка в русской мафии, большое дело! Да им бы пусть все эти русские, поляки, вьетнамцы, югославы друг друга перекокошили! Какая от них польза?
- Это точно, - сказал я. - От вас один геморрой.
- Ты на что намекаешь?
- А чего тут намекать? Ты что, умножаешь культурные или материальные ценности Германии? Платишь налоги?
- Мы, - произнес Изя с пафосом, имея в виду, вероятно, представителей своей нации, - понесли такие жертвы, что имеем тут право вообще на все!
- Вот это и заяви в немецкой полиции, - заметил я. - Пусть дадут тебе пожизненную охрану. Скажи: новые жертвы - значит, и новые переселенцы... И всех - ублажи. Пусть выбирают.
Собеседник смерил меня осуждающим взором, но ничего в ответ не произнес.
В доме Изи нас встретило праздничное еврейское застолье. Гости - в основном барыги с Кантштрассе и прочий торгово-криминальный люд, - рассыпаясь в поздравлениях, бросились зацеловывать припоздавшего коллегу-именинника, желая ему благ всяческих, и Изя несколько приободрился, отстранившись от тягостных воспоминаний о сегодняшнем инциденте.
Я был представлен гостям Изи как его деловой партнер, усажен за стол и снабжен тарелкой с первосортным закусоном.
Застольные темы можно было бы отнести к производственным: какой товар идет хорошо, какой плохо, кто кого обманул и кто сколько сумел заработать, что делать после вывода отсюда кормилицы-армии, и, наконец, остро волновал присутствующих вопрос о том, когда же, наконец, на покинутой ими родине к власти придут жестокие дяди и начнется планомерный убой оставшихся евреев, замена денег на талоны, закрытие границ и коммерческих ларьков.
Данный вопрос будоражил умы эмиграции, собравшейся в своей сплоченной компании, столь активно, что у меня невольно создалось впечатление, будто, не установись в ближайшее время в России кровавая диктатура, всех их постигнет жесточайшее разочарование в подло обманутых надеждах.
Человек с тремя подбородками, расплывшийся от жира, как кисель, увенчанный тремя золотыми цепями, видневшимися в умышленном, полагаю, разрезе рубашки, кривя губу, полюбопытствовал, негромко обратившись ко мне:
- А ты вроде... русский, нет?
- Да, - не стал отрицать я.
Человек с многозначительным удивлением приподнял кустистую бровь. Пробурчал себе под нос, как бы вопрошая самого себя:
- И чего же, интересно, ты тут делаешь?
Отвечать ему я не стал. Хотя, с другой стороны, нашел вопрос довольно-таки справедливым. В этой дурной компании приличному человеку, в общем-то, делать было действительно нечего.
Я вышел на кухню. В окне виднелся Рейхстаг - черненький, маленький... Раньше он мне представлялся иным - каким-то каменным монстром, подавляющим воображение своими размерами.
- На что любуетесь? - донесся вопрос.
Я увидел возле себя сухонького старичка - очевидно, какого-то родственника Изи.
- Так... - Я пожал плечами. - Вспоминаю свой, так сказать, Рейхстаг. Из кинохроник детского времени.
- А-а! - старичок улыбнулся, показав ровные фарфоровые зубы. - Нет, молодой человек, теперь это несколько другое здание... Подшпаклеванное, подкрашенное, лишенное купола...
- А купол куда делся?
- Американцы к себе отвезли. В качестве боевого трофея. У них вообще одно время было желание, по-моему, все исторические камни Европы к себе перетащить... - Старичок вздохнул. Затем продолжил: - А что поделаешь? Америка - сила! Да и мы здесь благодаря ей. Немцы нас сюда под ее нажимом пускают, исключительно, молодой человек, благодаря нашим американским ребятам, которые там у власти, они-то о нас и заботятся.
Старичок, вероятно, ошибочно принял меня за соплеменника, в чем я его разубеждать не стал.
- Скоро они и кремлевские звезды к рукам приберут, - заявил он. - И куранты со Спасской башней. Поставят где-нибудь на Таймс-сквере...
Мне отчего-то стал неприятен этот разговор. Я, конечно, родился и вырос в Америке, считая ее великой страной, но Спасскую башню все-таки предпочитал видеть на том месте, где ее первоначально и возвели.
- Вы... давно здесь? - попытался сменить я тему.
- Уже пять лет. Но не здесь - в Израиле, сюда приехал к племяннику в гости...
- Нравится? В Израиле?
- Как вам сказать... - призадумался старый человек. - Вообще-то сытно, медицина неплохая, но - скучаю...
- По чему конкретно?
- Знаете, я раньше на одном большом производстве работал. Снабженцем. В командировках приходилось часто бывать... Весь Союз объездил. В основном, поездом. И вот так иногда ночью из тамбура на перрон выйдешь... Снежинки, огни деревень, ели вековые. Перрон искрится... Звезды. И какой-то запах особый - хвои, дерева, уголька... А в Израиле, знаете, этого нет. Откуда?! - Он сокрушенно махнул рукой. - Да и здесь нет, и в Америке...
Я оставил старичка у окна и прошел длинным коридором в гостиную, где продолжалось веселье. У одной из комнат задержался, привлеченный резким женским голосом, выговаривавшим:
- И чего ради ты притащил сюда этого своего грузчика-погрузчика? Живет он на складе, там ему и место!
- Ну, Фаина, ну так надо... - донесся голос Изи. - Накормим мальчика, будет лучше работать...
- Да ты посмотри на его рожу! У него же антисемитизм на лбу пропечатан! Ему только фуражки с черепом не хватает! Эсэсовец вылитый, меня уже все задолбали:  кто такой и зачем в нашем доме?
- Пусть будет, - покладисто реагировал Изя. - Куплю ему фуражку. С черепом. Эс эс, гестапо, какая разница? Все равно я начальник...
- Нечего ему тут делать! - раздавалось непреклонное. - Понаехали сюда братья-славяне! Пускай своими крестами у себя в хлеву трясут!
Это было так глупо, что обидеться на подобные измышления мог только дурак, каковым я себя, может, и самоуверенно, но не считал. С другой стороны, услышанный мной диалог значительным образом усилил мое желание как можно быстрее оставить сей хлебосольный дом.
Дождавшись, когда Изя зайдет в гостиную, я сказал ему:
- Спасибо за угощение. Думаю, сегодня никаких покушений на твою особу не предвидится. Завтра утром тебе позвоню, решим, как быть дальше. Из дома - ни шагу.
Изя хмуро кивнул.
Не попрощавшись с гостями, я вышел за дверь, дабы провести свой ночлег у лица арийского происхождения, чье домовладение своим присутствием в нем я не оскорблял.


К Ингред я явился с тремя объемистыми пакетами с продуктами, хотя ждал меня уже готовый ужин.
На обеденном столе горели свечи, матово белел фарфор тарелок, чернело старое столовое серебро.
Я невольно озадачился... Меня здесь, кажется, уже начинали воспринимать несколько серьезнее, чем случайного ветреного любовника. И оттого почувствовал я себя как-то стесненно.
- Ингред, - сказал я, целуя ее, - ты прелесть, ты славная женщина, и мне очень хочется быть с тобой...
- А этого  достаточно, - перебила она, отстранившись. - Или ты беспокоишься об обязательствах? Да, они есть. Вернее, есть одно обязательство. Тебе, милый, придется быть только со мной. И на что-то иное я не согласна.
- Выражаю аналогичное требование, - сообщил я с вызовом в голосе.
Она рассмеялась, обняв меня, после чего последовал долгий неформальный поцелуй, и... ужинать мы сели, поставив новые свечи, вместо сгоревших давно и дотла.
- Слушай, - сказала она, - у тебя русское имя...
- Да, - кивнул я бесстрастно. - Америка - страна эмигрантов, как известно. А тебя смущает национальность?
- Нисколько. Она меня как раз устраивает.
- Это почему же?
- А вы сильные... И, - усмехнулась, - оч-чень выносливые...
- По опыту знаешь?
- Ну, прекрати... Меня в этом ты убедил. И вообще... факты истории. Кстати, твоя фамилия - не Распутин, случаем?
У девочки было чувство юмора. Несомненно.
- Подкопаев, - сказал я.
- Что это значит?
- Это значит, что я специалист по подкопам. И по побегам.
- И теперь ты подкапываешься ко мне? - прозвучал вопрос, заданный с интонацией крайне зловещей.
- Именно, - сказал я. - Сбежал вот и подкапываюсь. Так что будь бдительна.
- А откуда сбежал?
- Из Индии, - ответил я. - Где преподавал искусство сворачивать челюсти местному мирному населению. О, кстати... - припомнил я. - Ты ведь работаешь в банке. У меня там деньги остались... Я их могу сюда перевести, в Германию? Из Бангалора?
- И много денег?
- Тридцать пять тысяч. Американских долларов.
- Ого! - сказала она. - Ничего себе - "остались"...
- Пришлось срочно вернуться на родину, - пояснил я, с досадой сознавая, что как бы не сбиться с ноги, привирая на каждом шагу. - А там закрутился, не до того было... Кстати. Я помню служебный телефон менеджера, он у меня учился...
- Оказывать сопротивление грабителям банков?
- Вероятно.
- Хорошо... Утром поедем ко мне в банк, оттуда позвоним... - Она помедлила. - Да, мне завтра надо отдать машину в ремонт, ты подсобишь?
- Конечно, - сказал я. - А пока можешь на моей покататься.
- У тебя есть машина? - удивилась она.
- Имеется корыто...
- И какая марка машины?
- "БМВ-750", - ответил я равнодушно.
- Но это же... очень дорогая машина!
- Наверное...
- А где она?
- Стоит, - сказал я. - Ржавеет. В Карлсхорсте. Я ее уже несколько дней не видел.
- Ты хранишь такую машину на улице?! В Карлсхорсте?! Там же живут одни русские бандиты!
- Правда? - удивился я.
- Мой Бог! - Она нервно скомкала салфетку. - Какой же ты наивный! Вообще вы, американцы, большие дети... А ты самый маленький из больших! Тебе няня нужна. Надо сейчас же, срочно, ехать туда за автомобилем!
Я встал из-за стола, притянул ее к себе, уткнувшись лицом в чистые, тонко пахнущие горьковатыми духами волосы.
- Няня, - сказал я. - Меня не беспокоит все это железо. И золото тоже. И это самый правильный подход к жизни.
- Почему? - каким-то внезапно растерянным голосом спросила она.
- Потому что чем спокойнее к нему относишься, тем легче оно достается... Проверено.
- Ты какой-то пират... - начала она, но продолжить не сумела: я приспустил платье с ее плеч и коснулся губами нежного соска, тут же, дрогнув, шероховато отвердевшего...


Утром мы заехали в банк, прошли в кабинет Ингред, занимавшую, как я понял из поведения услужливо окруживших ее клерков, весьма ответственную должность, и позвонили в теплый город Бангалор, где к этому времени уже завершался рабочий банковский день.
Услышав мой голос, менеджер выразил немалое удивление, сказав, что моим внезапным исчезновением в школе карате опечалены, но ждать меня еще не перестали, а потому - как скоро я возвращусь обратно?
Я честно признался, что вопрос о возвращении покрыт туманом неизвестности, ибо покуда нахожусь в Германии и желаю перевести сюда заработанные в Юго-Восточной Азии капиталы. Далее с менеджером беседовала Ингред. Я заполнил необходимые бумаги для открытия счета, подписал документ о перемещении денег из Бангалора в Берлин и в считанные минуты стал состоятельным человеком.
- По этому поводу, - сказал я Ингред, - сегодня мы идем в ресторан.
Несмотря на то, что в кабинете находились сотрудники, причем довольно-таки чопорного вида, она с жаром чмокнула меня в щеку, вызвав в среде банковских служащих некоторое смущенное замешательство.
Она была все-таки замечательная девчонка, Ингред!
Пребывая в состоянии некоторой вполне объяснимой эйфории, я направился к дому Изи, предварительно позвонив ему из уличного телефона.
Шеф сообщил, что ждет меня дома. Голос его был спокоен и ровен, так что жизни его в данный момент вроде бы ничего не угрожало.
У дома я не заметил никаких подозрительных машин, а на необходимый этаж поднялся пешком по лестнице, держа ладонь на рукоятке "макарова", готового к пальбе по живым агрессивным мишеням.
Изя открыл дверь, даже не удосужившись полюбопытствовать относительно личности посетителя, и я уже собрался отчитать его за подобное легкомыслие, но тут заметил в прихожей вчерашнего его дружка, похожего на увешанную золотыми цепями жирную жабу.
Высокомерно кивнув мне, жаба прошлепала к выходу, сказав на прощание хозяину дома:
- Все. Я свое сделал, теперь доразбирайтесь... - И - выразительным кивком указал Изе в мою сторону.
Тот закрыл за своим товарищем дверь, затем, застыв в каком-то одному ему ведомом раздумье, произнес:
- В общем, Толя, неприятности исчерпались, но тут у меня ребята кое-какие, хотели бы с тобой потолковать... Да ты не бойся, - успокаивающе коснулся моего плеча, - все в полном порядке, никаких напрягов... Иди в гостиную, они там...
Несколько озадачившись, я отправился в указанном мне направлении.
Изя при этом за мной не проследовал.
В гостиной за вчерашним праздничным столом, на чьей полированной поверхности ныне одиноко высилась разлапистая хрустальная ваза с белыми розами, восседал в небрежной позе мужчина лет сорока с небольшим, - черноволосый, с узкими китайскими глазами и несколько обрюзгшим лицом. Он был одет в элегантный белый костюм, черную тонкую водолазку; с запястья его свисала увесистая золотая цепь-браслет, а пальцы были обильно украшены перстнями. В углу на стульчике сидел один из вчерашних вышибал, получивший нунчаками по башке от своего напарника, находившегося, видимо, на постельном режиме. Меня вышибала встретил взором бешеного волка, которому в задницу залетела оса.
- Привет, - сказал я беззаботно. - Меня зовут Анатолий.
Обладатель белого костюма, дружелюбно мне улыбнувшись, привстал со стула, и протянул руку в приветствии. Представился:
- Алик.
Я пожал его кисть, ожидая какой угодно подлянки, но ничего не произошло: Алик уселся на прежнее место, закурив сигарету, а вышибала, назвать своего имени не пожелавший, уткнулся вызывающе-отрешенным взглядом в окно.
- Присаживайся, Толя, - предложил Алик, ногой подвинув мне резной стул с гобеленовой обшивкой. - Есть разговор. Вы, - кивнул на вышибалу, - вчера уже познакомились - при неприятных, правда, обстоятельствах... Но это чепуха, недоразумение и вообще - проехали! С Изей мы наши колдобины в отношениях заасфальтировали, так сказать... к тебе тоже претензий никаких, ты ведь делал свою работу, правильно, Сеня?.. - обратился он к вышибале.
Тот, словно под давлением многотонного пресса, нехотя наклонил свою стриженую голову, выражая требуемое согласие.
- Вот. А теперь у меня вопрос: ты что, действительно профессионально владеешь карате?
- В том числе, - сказал я.
- А чем еще?
- Тебя интересуют боевые искусства?
- В том числе, - повторил за мной узкоглазый, вновь улыбнувшись.
- Дзюдо, айкидо, нож, нунчаки... Хватит?
Узкоглазый полез в карман пиджака, достав оттуда перламутровую рукоять с золочеными упорными "усиками". Из рукояти выскочило узкое обоюдоострое лезвие.
- Вот нож, - констатировал он. - Метать умеешь?
- Это не нож, - возразил я, потрогав лезвие кончиком мизинца.
- А что же?
- Маникюрный инструмент.
- Но и им при желании можно...
- При желании убивают и спичкой. - Я положил нож на ладонь. - И куда прикажете его метнуть?
- А куда хочешь... - равнодушно пожал плечами Алик.
Я осмотрел комнату, декорированную исключительно дорогими породами дерева.
Уважая труд мастеров и склонностью к варварству не отличаясь, я решил избрать для удовлетворения любопытства Алика в отношении моего знакомства с холодным оружием вариант, не грозивший обстановке ущербом: нож вонзился в паркет, пригвоздив к нему рант кроссовки вышибалы.
Тот мигом утратил свою невозмутимость.
- Хрена себе, Алик, чего он творит, этот черт?!.- вытягивая из плотной резины лезвие, обратился он с гневной укоризной к своему начальнику. - Я его замочу, беспредельщика гнилого...
Алик меленько захохотал, стряхнув пепел с сигареты в вазу с цветами.
- А ты серьезный... перчик!- высказался он, умиротворенно щуря свои китайские хитрые глазки. - И определенно мне нравишься. А скажи... здесь-то каким образом? В Германии, имею в виду...
- Ищу работу, - сказал я. - По специальности.
- Ну, так ты ее и нашел, работу, - продолжая похохатывать, молвил Алик.
- То есть? - попросил уточнить я.
- Предлагаю служить у меня. Условия такие: пять штук марочек в месяц, разъездной "мерседес"... Это для начала.
- “Служить бы рад, прислуживаться тошно”, - процитировал я классика. - А что делать надо? Деньги из народа выбивать?
Алик неожиданно посерьезнел лицом. Бросил в вазу окурок, коротко шикнувший в воде.
- Мы не занимаемся дешевым рэкетом, Толя, - заявил он усталым голосом. - Да тут и некого прижимать впрямую, в Берлине... Есть, конечно, мальчики, которые "лесников" напрягают, но да и чего на них не наехать, на "лесников"? Налогов не платят, весь бизнес в наличке, ничего легального... Но эти наезжалы нам присылают доляшку, понял? А иначе мы наедем на них.
- Так и чем же вы занимаетесь?
- Скажем так: оказание услуг в разрешении коммерческих споров. Охраной. И  всяким разным, со временем разберешься. Кстати. А какая у тебя виза? Туристическая?
- А никакой, - ответил я. - Я сюда из Польши огородами...
Вышибала, сидевший на стуле, снисходительно хмыкнул.
- Ну а паспорт-то хотя бы имеется? - спросил Алик, удрученно выдохнув воздух через нос.
- Смешная история, - поведал я. - Паспорт свистнули. Помочь с ним не можешь?
- Ну... если мы работаем вместе... - выпятил задумчиво нижнюю губу Алик.
Наниматься на службу в мафию я не имел ни малейшего желания, однако документы мне были жизненно необходимы.
- Не знаю, могу ли я ставить условия, - сказал я. - Но все-таки одно есть: никаких мокрых дел.
- Хорошо, никаких, - безучастно отозвался Алик, вставая со стула. - Ты где живешь?
- Изя выделил комнату в Карлсхорсте... На складе. Правда, не знаю, оставит ли он меня там, в связи с переменой места работы...
Алик подошел к выходу из комнаты. Крикнул:
- Эй, хозяин, сюда!..
Изя послушно притопал на зов. В глазах его, излучавших всяческую готовность, было нечто преданно-собачье.
- С сегодняшнего дня, - не глядя на него, произнес Алик веско, - Толя работает у меня, ясно? А жить будет, где живет. Бесплатно.
- Вопросов нет, - с готовностью пробормотал Изя. - Я только рад...
- Заплатишь ему за предыдущие дни...
Изя как ошпаренный полез в карман, вытащив оттуда бумажник и начал лихорадочно изымать из него купюры.
- Не надо, - отстранил я протянутые мне деньги.
- Надо! - жестко приказал Алик, запихнув марки в карман моего пиджака. Затем подтолкнул меня под локоть: - Поехали!
- Куда?
- Фотографироваться. Завтра твоя физиономия будет уже в Москве, в МИДе. А послезавтра - в посольстве ФРГ. Данные мне твои надо взять, не забыть... Как фамилия твоя, кстати?
- Меркулов, - без запинки ответил я.


Мы прибыли на уже знакомое мне до подробностей Кантштрассе и зашли в магазин, где тучный пожилой еврей подшивал, сидя на табурете за прилавком, суровой ниткой свой прохудившийся ботинок. Это была довольно-таки странная сцена, учитывая, что в огромных зеркалах магазина отражались стеллажи, заполненные новенькой разносортной обувью всех цветов и оттенков. Видимо, хозяин магазина отличался изрядной бережливостью.
Мельком посмотрев поверх очков на вошедшего Алика, торговый человек, он же сапожник, сделал вывод:
- Вовремя. Только что принесли образец.
Он извлек из внутреннего кармана вязаной засаленной кофты с замшевой кокеткой обрезок пластиковой папки, в котором голубела новенькая купюра достоинством в сто марок.
Алик, извлекши купюру из защитной оболочки, внимательно ее рассмотрел.
- Класс! - произнес одобрительно. - Только тон возле рояля оранжевый какой-то...
- Ну, знаешь! - сказал сапожник. - Тогда обращайся к фрицам на Гознак, пусть они тебе за пятьдесят процентов лавэ отгружают...
- Ладно, - сказал Алик. - Подходит. Когда будет готова партия?
- Послезавтра.
- Беру.
В этот момент в магазин шагнула девица лет двадцати - блондинка с обесцвеченными, кудрявыми, как у пуделя волосами, носиком-кнопкой и губками бантиком.
- Что-то хотите, девушка? - встрепенулся торговец. - Есть очень хорошие сапожки на зиму, недорого...
- Да я... - замялась посетительница, - ищу работу...
- О, работы, к сожалению, нет, - причмокнул горестно человек за прилавком.
- Ну, хотя бы полы мыть...
- Вы с Украины?
- Нет, из Молдавии...
Таких девочек, толкущихся среди более или менее устроившихся эмигрантов, я уже видел немало. Добравшись сюда из своих нищих и серых провинциальных городков, они пытались как-то зацепиться в сытой красивой Европе, подыскивая себе женихов и работу, причем качественные категории в таких поисках никакого значения не имели.
- Слушай сюда, - мельком обернувшись на нее, процедил Алик. - Выйдешь из магазина, увидишь серый "мерседес". Жди меня возле него. Работу получишь.
Девчонка, удовлетворенно кивнув, поторопилась исполнить приказ.
Алик представил меня хозяину магазина: дескать, запомните друг друга, поскольку вероятны дальнейшие контакты. Хозяин магазина именовался Моисеем. Мы без всякого энтузиазма обменялись с ним формальными рукопожатиями.
- Человеку нужен паспорт, - сказал Алик, хлопнув меня по плечу. - Срочным порядком.
- Понял. - Моисей вывесил на стеклянной входной двери табличку "Закрыто" и пригласил меня в подсобку.
Там на узеньком пятачке среди громоздившихся до потолка картонных коробок с обувью стоял штатив с фотоаппаратом и пластмассовый табурет.
Мне было велено табурет оседлать, тут же вспыхнула фиолетовой искрой вспышка, и дело было сделано.
- Чтобы была виза, пограничная отметка... - наставлял Алик торговца-многостаночника.
- Что ты переживаешь... - морщился тот. - Конвейер работает, как моя голова, двадцать шесть с половиной часов в сутки... Максимум через пять дней мальчик получит ксиву. Только смотрите, чтобы день выдачи визы в Москве не совпал с его мусорским залетом в Германии... А то потом будет трудно объяснять про всякие феномены раздвоения личности...
Мы вернулись в машину, где застали блондинку, любезничавшую с вышибалой Сеней.
- Привет, подруга, - бодро сказал ей Алик. - Ну, значит, ищешь себе работенку? А живешь где?
- У знакомой. Но уже пора съезжать, муж у нее, ребенок... - охотно поведала девица.
- Такое предложение, - продолжил Алик деловито. - Сейчас отвезу тебя в одно респектабельное заведение. С коврами и зеркалами. Получишь там собственный апартамент. Называется заведение просто: бардак. Официальный, с лицензией, бухгалтерией... Туда девки со всей Европы в очередь становятся, чтобы попасть. Как?
- Да вы что? - произнесла блондинка негодующим голосом. - За шлюху меня принимаете?
- Нет, за наследницу британского престола, - возразил Алик, тут же с торопливой запальчивостью, добавив: - А ты мне вот скажи честно: вообще хотя бы раз в публичном доме бывала?
- Чего я там забыла...
- Во! - поднял Алик вверх указательный палец. - Значит, делаем так: едем на экскурсию.
- Но...
- А ты не перебивай. Просто посмотришь. Для общего развития. Не понравится - нет проблем, гуляй себе дальше по улицам, никто тебя пальцем не тронет. Зато будешь иметь представление. Поехали! - кивнул он Сене.
"Мерседес" тотчас шустро юркнул в просвет между спешащими автомобилями, покатив к центру, в сторону зоопарка.
Девица, подавленная напором Алика, стесненно молчала, покусывая в досадливом раздумье пухленькие губы.
- Я не скрываю, - непринужденно повествовал между тем Алик, - что буду иметь свои комиссионные, но не в урон тебе, ты на косметику больше потратишь... А то ходишь по всяким торговым шарашкам, в поломойки себя предлагаешь. Ты что, рож этих за прилавком не видишь? На них же все написано, как на бумаге. Ты ему полы будешь драить, а он - тебя ... и забесплатно, между прочим. А попробуй дернись - сразу же вылетишь на улицу. Здесь тебе не совок, здесь каждый только и думает, как кого бы использовать влегкую...
Тут я не удержался от усмешки. Интересно, каким образом бойкий Алик хотел использовать меня? Планы ведь у него на сей счет имелись наверняка. Но вот позволять ему воплотить их в жизнь также наверняка не следовало.
Машина остановилась у старого четырехэтажного здания, увенчанного вывеской с неоновыми очертаниями полногрудой женской фигуры.
Алик, галантно протянув даме руку, помог освободить ей салон автомобиля. Сказал мне:
- Идешь с нами.
По стертым ступеням гнилой деревянной лестницы мы поднялись на второй этаж, остановившись у обитой дерматином двухстворчатой высокой двери, над которой висела обзорная телекамера. Лестничная площадка была заляпана многочисленными следами башмаков, в углу валялись мятые жестянки из-под пива, застойно пахло мочой.
Алик нажал на кнопку звонка, подмигнув ободряюще нашей спутнице, испуганно осматривающейся по сторонам.
Дверь растворилась. На нас воззрилась некая высокая, очень хорошо сложенная девица, одетая лишь в одно нижнее белье и черные с резинкой чулки. Ее рыжая густая шевелюра вилась множеством мелких растрепанных кудрей, и фасон такой прически я почему-то определил словосочетанием "взрыв на макаронной фабрике".
Увидев Алика, привратница проделала куражливый книксен, приглашая нас войти в заведение.
Мы прошли холл, декорированный аляповатыми полотнами, недвусмысленно живописующими торжество плотского порока, и оказались у стойки бара, за которой торчал какой-то унылый потрепанный тип с подбитым глазом и сутулая дама лет пятидесяти с перетянутым резинкой пучком лимонно-седых волос, некой шишкой торчащим на затылке.
На табуретах у стойки восседали, лакая алкоголь, жрицы любви, все  в столь же легкомысленных одеяниях, что и у коллеги по их трудовому коллективу, открывшей нам дверь.
Дама за стойкой хмуро кивнула Алику, а затем, набрав в легкие капитальный запас прокуренного воздуха, заорала, почему-то обращаясь к потолку:
- Сте-ефан!
У дамы, как я заметил, не хватало многих передних зубов.
На зов ее явился широкоплечий малый лет тридцати пяти в кожаной безрукавке, джинсах, ковбойских сапожках с мысками, окантованными железом, и с золотой цепью на прыщавой шее. Впрочем, и вся морда его была усеяна какими-то фиолетово-багровыми волдырями.
- Вот, - представил меня ему Алик. - Это Толя. С завтрашнего дня будет забирать у тебя “бабки”, Стефан.
- А это кто? - указал хозяин борделя на скромно потупившую взор девицу.
- А это, - сказал Алик, - отдельный разговор...
- Ну, пойдем ко мне в комнату, - откликнулся тот.
- А ты выпей чего-нибудь в баре, - предложил мне Алик. - Стефан угощает, верно?
- Марта, обслужи человека, - приказал Стефан беззубой даме.
- Ничего не хочу, - поспешно произнес я, горя желанием скорее помыть руки, подошвы ботинок и сдать в химчистку одежду.
- Ну, тогда - жди в машине, - махнул Алик рукой, и этот жест отчетливо выразил разочарованное его презрение к моему чистоплюйству.
Я, спустившись вниз, уселся в "мерседес", составив компанию скучающему боевику Сене.
Некоторое время мы молчали. Потом Сеня произнес сквозь зубы:
- Лешка... ну тот, с которым мы были... в больнице, кстати. Чего-то ты ему там серьезно в хозяйстве напортил... А он у Монгола правая рука, учти...
- У какого Монгола?
- Ну, у Алика, у какого... - Сеня помолчал. - Он, Лешка, не прощает, запомни. Так что совет: не подставляйся в будущем. Сожрет.
- А у тебя, - спросил я, - обиды есть?
- Да ладно... - Он почесал затылок. - Башка крепкая. Теперь так... - продолжил со вздохом. - Работать будем с тобой в "двойке". Дела в основном инкассаторские. Сбор “бабок”. С бардаков, куда Алик девок поставляет, с бригад, что "лесников" бомбят, ну и долги всякие разные... Дальше - вьетнамцы. Мы им возим сигареты со Шпиренберга...
- И вы? - удивился я.
- И мы, - подтвердил Сеня. - Их только ленивый не возит. Но мы возим еще и косоглазых партиями из Союза... А это бизнес крутой. Что еще? Машины перепуливать с тобой будем... Тоже путем авиаперевозок. Ну, разборы само собой... В общем, вникнешь. Понравится, думаю. Все лучше, чем в шестерках у коммерсантов этих вонючих...
- С Изей-то разошлись? - спросил я. - Бортами?
Сеня мрачно усмехнулся.
- Разошлись... Ох, и жучила! - Качнул головой. - Ох, шустер!
- А чего такое?
- Только между нами... - испытующе поднял на меня глаза будущий напарник.
- Само собой.
- За товар он заплатил. А за все прочее: базары там, Лешкины половые органы... Мы же ему нормально начислили, мало не покажется...
- Ну.
- А он нам тебя впарил! - рассмеялся Сеня. - Под расчет!
- Вот, сука, - вырвалось у меня.
- Ушлый хрен! - подтвердил Сеня.
В этот момент вернулся Алик. Чрезвычайно довольный.
- Где кошелка? - спросил Сеня.
- Где?.. Осталась. Поломалась, да куда деваться... Провел ей пробный экзамен, ничего так... - Он раскатисто захохотал. - Ладно, двигаем в офис... - Хлопнул меня по плечу. - Чего задумался, браток? Или грустишь, что упустил возможность? Тогда давай, вперед, мы подождем. Кстати, для тебя тут в любое время и бесплатно...
- Ты и так дал мне массу авансов, Алик, - отозвался я. - Пора отрабатывать, а не грузить на себя новые.
В моей голове билась единственная мысль: когда же я получу, наконец, вожделенный паспорт?!
- О! - Одобрил он. - Приятно слышать слова благодарного человека. Это  грамотный подход к делу. Но дело может и подождать, так что...
- Поехали, - решительно добавил я. - В офис.
Офис Алика располагался в помещении фирмы, открытой русскими эмигрантами, которых под предлогом защиты, охраны и трогательного попечительства мой новый шеф, вероятно, планомерно и бессовестно потрошил, хотя в данном случае деловые отношения подобного рода вполне мог бы характеризовать тезис об экспроприации экспроприаторов, ибо по манерам своим, лексике и ухваточкам коммерсанты являли собой несомненную ипостась тех же самых бандитов.
В офисе с Сеней мы пробыли недолго: сегодняшний день выдавался относительно свободным, а вот график же дня завтрашнего, напротив, предполагал множество суеты и разъездов.
Я спросил у Алика, не знает ли он, где находится хороший спортивный клуб? Меня угнетало осознание подутраченной боевой формы.
Получив адрес, я спустился в метро и вдруг на платформе среди ожидавших поезда пассажиров узрел знакомое лицо...
Долговязый небритый мужчина в потертом пальто и в рыжей мохеровой кепке, похожей на неряшливый парик с химической завивкой, напомнил мне почему-то Труболета из моей незабвенной бригады зека. Да откуда ему только здесь быть? Мужчина, сосредоточенно читавший какую-то книгу, словно почувствовав на себе мой взгляд, обернулся, и в глазах его появилось выражение какого-то обалделого узнавания...
"Неужели?.." - метнулась в моей голове изумленная мысль.
- *** себе, - сказал мужчина. - Гражданин начальник. Вот это трансферы...
Подошел поезд, но мы, обоюдно пораженные, оставались стоять на перроне.
- Ну и какими судьбами? - спросил я.
- Россия-Украина-Польша-Германия, - последовал ответ.
- Полями-лесами?
- Иначе не можем. У меня один документ - справка об освобождении. А ты каким образом?..
Я поведал о протекции влиятельных знакомых, способствовавших моему переводу в Германию, о бегстве к противнику гвардейца-полковника, присовокупив в итоге фразу об отказе мне в политическом убежище...
- Нормальный ход событий! - оптимистично заверил меня Труболет. - Главное  что? Мы на свободе. А вариантов прокрутиться - куча! Я вот... - Поднес к моему носу потрепанную книжонку, - осваиваю сербский язык. Освою - пойду сдаваться как беженец из Югославии.
- Хорошая идея, - одобрил я, вспомнив о его таланте полиглота. - А живешь где?
- А вот с крышей пока напряженно, - зябко поежился Труболет. - Страдаю от недостатка полноценных гигиенических процедур. А у меня между тем хобби: я  санитар своего тела.
- Ну, поехали ко мне, - сказал я, поневоле откладывая запланированный визит в клуб. - Найду тебе и ванную, и диван.
- А пожрать? - спросил Труболет. - Я тебе вон сколько курей скормил, не забыл?
- И аз воздам! - согласился я.


После обильного обеда в кафе мы потопали на склад, застав там шурующего в пиджачных и брючных завалах Изю, расхищающего доверенные ему на ответственное хранение краденые материальные ценности.
- Как без меня, справляешься? - спросил я.
- Ищем замену, - кратко ответил он, озабоченно рассматривая на свет белый в черную клетку пиджак.
Мне в голову пришла идея.
- А я тебе ее нашел, - доложил я, выталкивая в проем складской двери Труболета. - Вот, прибыл мой дядя. Грузчик первой гильдии, прошу любить и жаловать.
Изя с нескрываемым сомнением осмотрел пальто грузчика, что по всем приметам было много старше своего хозяина.
- Ты забыл... мне нужен одновременно и охранник, - внес он поправку.
- Так это же мой учитель карате, - заявил я оскорбленно.
- Свежо питание, но серится с трудом... - процедил Изя, но в интонации его сквозила и некоторая неуверенность - очевидно, он вспоминал прецеденты из личного жизненного опыта, связанные с обманчивостью внешности.
- Хотите, давайте попробуем... - быстро вник в суть Труболет, принявшись с неторопливой уверенностью расстегивать пальто.
- Не утруждайтесь этими глупостями, я верю, - сказал Изя. - Но вопрос: где вы будете жить?
- А мы пока вместе, - сказал я. - Так что гордись: у тебя теперь два складских сторожа в штате, а это может позволить себе лишь очень солидная фирма.
- А ты за него ручаешься? - усомнился Изя.
- Изя, - ответил я, - давай сначала о тебе - хорошем парне. Вот если я поручусь за тебя, не усмотришь ли ты в этом признак, мягко говоря, беспечности?
- Да, но пойми, мне не нужны тут всякие жулики... - промолвил Изя неуверенно.
- Я понимаю, - сказал я. - Конкуренция - штука неприятная.
- Хорошо, - сдался коммерсант. - Только пусть подберет себе одежду... - Кивнул на кучу мануфактуры. - Куртку, джинсы... А то видок, прямо скажем... Сразу вспоминается лозунг: “Пролетарии всех стран, соединяйтесь”. Ты в Германию что, мужик, пешком из степей Забайкалья добирался?
- На что не пойдешь, дабы узреть любимого племянника, - кротко откликнулся Труболет.
Вскоре Изя уехал, а я, препроводив старого своего знакомца в неотапливаемую ванную, порекомендовал ему вначале напустить в нее горячей воды, а уж затем, предварительно раздевшись на кухне, согреваемой газовой плитой, стремительными прыжками проследовать в умывалку, нырнув с головой в очистительную купель.
Далее я навестил Валеру, посидел с ним в его тесной кухоньке, выпив чайку с шоколадом, а после, заведя трофейный "БМВ", тронулся на станцию техобслуживания, где меня дожидалась Ингред.
- Что у тебя с работой? - озабоченно спросила меня она.
- Представь себе, я принял предложение, - ответил я. - Вошел в состав местной берлинской команды. Играющим, так сказать, тренером.
- Ты пригласишь меня на какое-нибудь состязание? - спросила она.
Ее простодушие меня растрогало.
Я посмотрел в ее доверчиво устремленные на меня глаза.
- Опасаюсь твоей чисто женской впечатлительности, - признался честно.

7.

С Сеней мы, в общем-то, сработались. Парень он был простой, туповатый, питавший страстишку к дорогим автомобилям, кабакам, безнравственным женщинам, злату и серебру, но корни таковых влечений происходили, как я понимал, из его прошлой беспросветной и нищей жизни в одной из заброшенных российских деревень, и атрибутами этой жизни были классический алкоголик-недоумок папа, пропивавший скудную колхозную зарплату; издерганная, битая и больная мать-кляча, тащившая на себе тяжкий воз крестьянского хозяйства и из сил выбивавшаяся, чтобы прокормить ораву голодных своих малышей; редко посещаемая школа, расположенная в пятнадцати километрах от дома...
Словом, ничего слаще морковки мой партнер в своей предыдущей жизни не видел, а потому ныне бешеными темпами наверстывал упущенное.
По сути, Сеня был существом добродушным, блатные манеры его носили характер наносной, он и сам сознавал, что, скорее, играет в бандита, нежели способен причинить кому-то какой-либо существенный вред.
- У нас, Толик, все в основном на понтах, - признавался он мне. - Главное - нагнать жути. Серьезная кровь, она никому не нужна. Да и стремно... А вот “бабки”  нужны, да. Ну, а с покойника чего получишь? Только срок. Я лично на мокруху принципиально не пишусь... Хотя бывает такое, да. Как правило, заказ. Но это к Лехе, он в Афгане столько народу положил, что уже в рай визы точно не видать. Монгол такой же волчище.
Я уже знал, что Монгол, он же Алик, - один из криминальных авторитетов мафии в Германии, над которым стоят шефы из воров в законе.
Мы же с Сеней занимали в преступной иерархии нишу разменных рабочих лошадок, работающих в многочисленных "двойках", "тройках", "пятерках". Изувеченный мной Леха числился у нас в бригадирах.
До того как угодить в компанию бандитов, Сеня проходил срочную службу в берлинском гарнизоне сержантом-танкистом. Незадолго до демобилизации повздорил с взводным, вступив с ним в рукопашную схватку, из которой вышел победителем, сломав лейтенанту челюсть, и попал под трибунал.
Содержась на гауптвахте, Сеня, воспользовавшись положенной по режиму прогулкой, мощным ударом в нос нейтрализовал конвойного солдатика, бежав из военного городка. Какое-то время скитался по окрестностям Берлина, примкнув к разноплеменному сообществу бродяг, затем был отловлен армейской контрразведкой и депортирован в Брест, но по пути следования, закованный в наручники, вновь совершил дерзкий побег, нанеся увечья сопровождающему офицеру и похитив у него табельное оружие.
Словом, был Сеня парнем с боевой биографией.
- А сейчас-то у тебя какой статус? - полюбопытствовал я.
- Познакомился тут с одной бабушкой... - поведал он. - Ну, выпил литру... Дай, думаю, устрою человеку радость, ведь она меня из сострадания приютила. Да и мы, думаю, в конце концов, такие же станем, если доживем, конечно...
- Сколько же ей лет?
- Семьдесят.
- Ого!
- А чего "ого"? У страха глаза велики, кореш, вот чего скажу.
- И... ты женился? - спросил я, следуя логике событий.
- Ты че?.. - нахмурился Сеня. - Это ж смешно... Кто ж в такой брак поверит? Немцы не дураки, просекут: фиктивка...
- А тогда... как?
- Она меня это... - неохотно доверился Сеня. - Ну... усыновила, в общем.
Я подавленно молчал, не зная, каким образом прокомментировать такое знаменательное событие в Сениной непростой судьбе.
- Она вообще-то у меня бабка ничего, - повествовал между тем Сеня. - Хозяйственная. Пивнушка у нас, магазин... Вот скоро закончится эта бодяга с армией, займусь домом. Гараж построю, веранду... А то мама уже заела: сутками дома не появляюсь...
- А она знает, чем ты...
- Знает, - подтвердил Сеня с ухмылкой. - А ей даже интересно, понял? Нравится ей... Романтика. Уважает. Бабы, кстати, разбойников любят. А потом... это ж временно, мама понимает...
- Ты думаешь, все лопнет, как только уйдет армия?
- Конечно! - решительно мотнул головой Сеня. - Закроют Шпиренберг - труба всему "контрабасу". Девки продажные? Да они уже в Москву едут, а не в Берлин, там это дороже. Эмигранты тоже обратно ломанутся, в России дела колбасить... Ну, кто наворовался, как Изя, к примеру, куда-нибудь в Америку намылится; лично он собирается, кстати...
- Чего там делать?
- А здесь чего? - резонно заметил Сеня. - Как только армия уйдет, немцы сразу же гайки начнут заворачивать. Ну, вот у тебя, допустим, есть магазин. Все знают: хозяин - русский. И кто в магазин ходит? Русские и ходят. А немцы - нет. Ну, какие-нибудь залетные разве... Немцы идут к своим. Мне это моя старуха четко прояснила. Ну ладно, поехали к литовцам, они какой-то бардак в Карлсхорсте для туристов-автомобилистов открыли, надо с них начинать получать...
С кого мы брали мзду? Исключительно с тех, кто занимался нелегальными делишками. С владельцев всяческих подпольных притонов, самодеятельных распространителей наркотиков, торговцев краденым...
Немалый доход приносили разборки между коммерсантами. Отмечу, разборки с нашей стороны отмечала объективность и справедливость. Ни одной из спорящих сторон заведомого предпочтения не отдавалось.
Если ответчик был не прав, ему приходилось платить, как бы он ни старался выкрутиться. Если же истец заблуждался в своих претензиях, заблуждения выходили ему тяжким материальным уроном, и никакие его дружеские отношения с нашей командой роли тут не играли.
Литовцы-нелегалы, которых мы собирались рэкетнуть, занимали две квартиры в старом доме, стоявшим на окраине Карлсхорста, неподалеку от госпитального комплекса. Квартиры, ясное дело, были сняты за изрядную взятку, отданную местному армейскому начальству.
Вначале нас приняли за клиентов, радушно пригласив в апартаменты, но затем, узнав о цели нашего визита, владельцы бардака - ребята крепкие, ушлые и, по всему чувствовалось, агрессивные - заметно напряглись, готовясь пойти на откровенный конфликт и категорический отказ что-либо платить.
Сеня между тем вел себя с обескураживающим добродушием и непосредственностью: похлопал по попам девочек, попросил стаканчик лимонада и, усевшись с ним в плюшевое кресло, неторопливо изложил свою позицию.
- Мы, ребята, люди подневольные, - сказал он. - Находимся при исполнении, так что на нас обижаться - как на телеграфные столбы... - Он указал в окно, где действительно какие-то столбы высились. - Вот. Мы от Монгола. То есть никакой самодеятельности и туфты. Если "крыша" у вас есть, давайте встречаться с "крышей". Только ее нет - уже проверено. А значит, так: у вас бизнес, и у нас бизнес. Хотите зарабатывать - надо делиться. Не хотите - лавочку придется закрыть. Теперь  слушаю вас.
- Сколько? - спросил мрачно один из литовцев.
- Двадцать тысяч марочек в месяц, - ответил Сеня беспечным тоном.
- Да вы чего, ребята? Это ж грабеж! Мы столько и не зарабатываем!
- А врать грешно, - укоризненно произнес Сеня. - Вот факты. Каждый клиент платит за сеанс полтишок как минимум. Девочек восемь. У каждой в среднем пять клиентов в день. А когда "челноки" в Карлсхорст прибывают, то и десять... Берем калькулятор... - Сеня и в самом деле достал из кармана куртки калькулятор. Подсчитав общую сумму, продемонстрировал ее литовцу. Повторил: - Это минимум. А факты проверены.
- Мы должны подумать, - процедил литовец, каменея лицом.
- А мы должны ехать. - Сеня встал с кресла. - До встречи. Завтра вас навестим. - У двери он обернулся. Заметил: - У вас, ребятки, сейчас будет рождаться много всяких идей. В том числе: свертываемся и перебазируемся. Так вот, все идеи - неправильные и убыточные. Правильная только одна идея, самая простая: заплатить и жить спокойно. А мы вам и клиентурки подсыпем, учтите.
- Поехали, - сказал я, с тревогой взглянув на часы. Мы уже запаздывали с выполнением главной сегодняшней задачи: встретить в Шпиренберге самолет с ответственным грузом.
Аэропорт контролировали чеченские бандюги, выходцы из бывшей совдеповской сицилии, имевшие отношения с нашей командой довольно враждебные: в недалеком прошлом право Монгола на долю в контрабандном бизнесе пришлось отвоевывать с оружием в руках, неся жертвы, и лишь путем долгих переговоров на высоком криминальном уровне в Москве конфликт был кое-как притушен. Однако новое его обострение было вполне вероятным делом: чеченским таможенникам-общественникам очень не нравилось, что мимо их носа проплывают изрядные куши, не облагаемые ни малейшей пошлиной, и они всячески провоцировали нас на стычку, знаменовавшую новый этап войны. Крови эти существа не боялись, вежливость расценивали, как признак слабости, а любой косой взгляд - как тяжкое оскорбление.
Дабы лишний раз не дразнить зверя в образе горных орлов, Сеня в одиночку отправился в аэропорт через центральные ворота части, а я лесной тропой двинулся в сосняк, где у забора, окружавшего воинскую часть, укрывался в чащобе грузовик - перевозчик товара.
Вскоре через забор полетели коробки с сигаретами. Укладывали их в кузов прилетевшие тем же рейсом вьетнамские нелегалы, чей перевоз в Европу из России приносил Монголу внушительные барыши.
Плотно забив кузов вьетнамцами и куревом, мы двинулись обратно в Карлсхорст.
Азиатов ожидала следующая участь: матрац в превращенном в ночлежку бывшем фабричном общежитии для еще гэдээровских иностранных рабочих, битком забитом их же соплеменниками, и каждодневная работа распространителями сигарет у входов в метро за пятнадцать-двадцать марок в день. Какие-либо перспективы, связанные с получением статуса, у этих бедолаг, осколков разлетевшегося на фашистские, что называется, знаки социалистического содружества, отсутствовали напрочь.
Водитель грузовика, пунктуальнейше исполняя все правила дорожного движения, тронулся в опасный путь: остановка машины полицией означала материальные потери, арест и цивилизованную немецкую тюрьму Моабит.
Пронесло.
Вскоре тщательно учитываемые кладовщиком сигареты разгружались в подвал армейского жилого дома - бывшее бомбоубежище времен второй мировой войны - с бетонными перекрытиями и чугунными дверьми, снабженными массивными клапанами запоров с рукоятями-рычагами.
По словам Сени, Монгол порой водворял в этот мрачнейший застенок отказывающихся платить дань "терпил", быстренько приходящих в кромешной тьме населенного крысами подземелья к мыслям о никчемности земных богатств.
Вскоре на новеньком "мерседесе" прикатил заказчик контрабанды и одновременно местный вьетнамский феодал, владелец нового пополнения азиатов по имени Рустам - толстенький, благообразный, в очках с роговой оправой, облаченный в отлично сшитый европейский костюм и модное кашемировое пальто.
Рустам проживал в Германии официально, оплатив фиктивный брак с немкой, доходы от продажи сигарет имел колоссальные, а подчиненные ему рабы-распространители, именуемые им "партизанами", почитали его как полубога. Выпускник одного из московских вузов, он практически без акцента говорил по-русски.
С Монголом он имел отношения сугубо партнерские и взаимно деликатные: Алик был точен в обязательствах, Рустам - в расчетах. При этом, как я понимал, никто друг перед другом выпендриваться силовыми возможностями не собирался: за вежливым вьетнамцем стояла целая орда безжалостных нищих убийц, готовых по его команде растерзать на клочки любого обидчика своего шефа. То есть связи между азиатской и русской мафиями отличались корректностью, доверием и определенного рода пиететом.
- Совсем стало плохо с перевозом, - сокрушался Рустам, узнав от меня, что следующее поступление живого и неживого товара ожидается только через три дня. - Как ушла ваша армия из Польши - все, потухла свечка...
- А причем здесь Польша?
- Вертолетное сообщение было, - пояснил вьетнамец. - Расписание было, порядок, высокая дисциплина... - Он горестно вздохнул. - Ладно... Поеду в Западный Берлин, пока магазин не закрылся, куплю что-нибудь на ужин. А вы "партизан" пока в подвале закройте. Я продукты возьму и вернусь.
- Тут в округе тьма супермаркетов, - сказал я.
- Хм. - Рустам снисходительно вгляделся в мое лицо. Сообщил: - Я эту гадость не ем. Я все в специальном магазине покупаю. Полезное для здоровья.
- Что именно?
- Змеи, жабы, ракушки, мозг обезьяны сырой; морской червь, наши фрукты особенные... - Он озабоченно причмокнул языком. - Очень здесь все дорого это, очень... У нас ничего не стоит, а здесь... спекулянты! Приходи вечером в гости, - предложил он внезапно. - Настоящую пищу будешь есть, природой выращенную.
Я вежливо отказался, сославшись на дела.
- Зря, - укорил меня Рустам. - Я бы тебя с девочками нашими познакомил, всю жизнь бы потом вспоминал...
Я вспомнил учительницу Ксению и усмехнулся, повторно от приглашения отказавшись.
Заперев несчастных азиатов в недрах бомбоубежища, мы покатили в офис, где застали Монгола в компании двух молодых парней, на рожах которых ясно читалась их принадлежность к организованному преступному сообществу.
Выслушав наш доклад об успешном выполнении заданий, Алик представил незнакомцев, возглавлявших бригады рэкетиров-дорожников, орудующих на дорогах Польши и взимающих дань с украинских и российских водителей, перегоняющих на родину из Европы подержанные автомобили.
- Прошу тебя, Толик, - сказал он, передавая мне ключи от машины, - удели пацанам время, прокати их по магазинам, поужинай с ними, а то я сегодня в запаре... Тачку, кстати, оставь себе, на ней теперь выступать будешь... - Он, порывшись в кармане пиджака, вытащил оттуда документы на машину.
Я не протестовал. Развлекать заезжих гангстеров было куда легче, нежели перемещать контрабанду или участвовать в гнусных процедурах потрошения столь же, впрочем, и гнусных дельцов.
Мы уселись в машину.
- Какие магазины нужны? - спросил я.
- А где прикиды, - сказал один из бандитов, представившийся мне Костей, - белобрысый парень с беспокойным взглядом рысьих зеленовато-коричневых глаз.
- Костюмы нужны?
- Ну.
Мне, с унынием готовившемуся к дерганому передвижению в плотных автомобильных пробках, внезапно пришла в голову забавная идейка...
- Отвезу вас сейчас в одно место, - сказал я, держа курс в направлении склада. - Выберете там себе любые шмотки. За треть их магазинной цены.
- Краденое? - деловито спросил другой бандит.
Я многозначительно промолчал.
На складской кухне я застал Труболета и Валеру, попивавших пивко с воблой и ведущих беседу о тяготах заграничной жизни. Валера сетовал на скудные доходы, Труболет - на погоду и необходимость круглосуточно отапливать холодную спальную комнату ворованным из армейской котельной углем. Для перемещения угольных брикетов из котельной на склад Валера даровал иззябшему соотечественнику обнаруженный им на помойке огромный фибровый чемодан, снабженный колесиками.
Я отвел гостей к залежам мужской верхней одежды, отчего-то до сих пор не востребованной их владельцами, возможно, отдыхавшими в одной из комфортабельных европейских тюрем, а сам прошел в комнату, обнаружив там некоторые изменения в интерьере.
На полу лежал ковер, в углу светил допотопный черно-белый телевизор, а стены, заменив отсутствующие обои, украсили плакаты, изображавшие нагих красоток в гинекологических позах.
Кафельная печка пылала жаром. В воздухе стоял легкий горьковатый запах жженого угля.
- Ну, как? - горделиво вопросил меня ступивший в комнату Труболет. - По-сиротски, но со вкусом, а?
- Очень мило, - подтвердил я.
- Толик, ты сегодня ночевать не придешь? - спросил меня Труболет с надеждой в голосе.
- Нет, а что?
- У меня появилась дама сердца.
Труболет, чувствуется, времени зря не терял.
- Ты смотри, - предупредил я. - Тут большие материальные ценности.
- Приличная дама! - уверил Труболет. - Муж - подполковник! Она уже вторую ночь здесь...
- А что же муж?
- Э-э... На учениях. Повышает уровень боевого мастерства. Он у нее постоянно на учениях...
- Смотри, - сказал я, - пристрелит...
- А он танкист, - пояснил Труболет игриво. - Пока пушку наведет, я смоюсь. Да, между прочим... Есть вещь! На продажу! - Труболет нырнул под кровать и вытащил оттуда новенький "калашников".
- Ох, ничего себе!.. - пробормотал я.
- А ты думал! Я, брат, не только барахло по лавочкам развозить подрядился... Кореша встретил, представь! Этот Карлсхорст - прямо пуп земли какой-то... Встань на перекрестке, через минуту подойдут: здрасьте...
- Ну и чего кореш?
- Возит всякие дуры... С Украины. Ящиками. Говорит, спрос бешеный. Особенно у бюргеров. Зачем им вроде? Ан приобретают. Так вот, мы можем срубить бабули...
- Слушай, - сказал я. - У меня есть редкая способность: жить по потребностям. Зарабатываю я на жизнь с лихвой.
- То есть предложение редакцию не заинтересовало? - уточнил Труболет. - Ладно. Нароем клиентуру самостоятельно.
- То-олик! - донесся голос гостя-бандита из складского помещения, и я поспешил на зов.
Константин указал на отложенный в сторону ворох приглянувшейся одежки.
- Почем барахло? - спросил он.
- Брюки по сорок, пиджаки - по сто, - ответил я.
- Подходит!
Мне были отсчитаны деньги, которые я принял без всяких укоров совести, памятуя подлую продажу меня Изей преступной группировке.
За ужином в ресторане гангстеры заправились двумя литрами водки "Горбачев", после чего их неудержимо потянуло к распутству. Последовал вопрос, смогу ли я скорректировать верное направление возникших сексуальных порывов? Недолго думая, я повез парней в ближайшее гнездо разврата - к Стефану.
Кстати, Стефан вел свой бизнес на семейных началах, и унылая дама за стойкой бара приходилась ему законной супругой.
Я представил несколько оробевших от обилия полуголых теток бандитов хозяину заведения, получил от него полагающуюся для Алика мзду и уже собрался идти к машине, дабы дождаться в ней гостей Берлина, уже проследовавших в апартаменты с приглянувшимися дамами, как вдруг узрел у стойки знакомую блондинку, устроенную сюда с подачи Алика.
Блондинка приветливо подмигнула мне густо обведенным фиолетовой и зеленой краской глазом.
- Ну, - спросил я ее, подсаживаясь рядом, - как проходит бытовое обслуживание населения? С перевыполнением плана?
- Нормально проходит, - ответила она, шмыгнув носом. - Если хочешь - пойдем, убедишься...
- Я дело с удовольствием не путаю, - отвертелся я.
- Ты считаешь, что это удовольствие? - заметила она не без сарказма. - Это как раз и есть дело. И, между прочим, довольно-таки скучное.
- Ну вот, - сказал я. - А ты боялась... Теперь-то чего, пообвыклась?
- А! - отмахнулась она. - Теперь хоть ложками... Те же физкультура и спорт.
- Марафонцев нет, одни спринтеры...
- В основном, - согласилась она, вздохнув горестно.
Гладкое кукольное личико ее одухотворяла безмятежная счастливая глупость.
Я вернулся в машину, и уже через десять минут ко мне присоединились возвратившиеся с праздника плоти бандиты.
- Рядовой Иванченко отстрелялся, - доложил мне Константин. - Поехали в отель, в сон клонит.
По дороге гости не произнесли ни слова, пребывая, как я почувствовал, в неком удрученном состоянии духа.
- Чего-то не так, парни? - спросил я. - Вас там не обидели, случаем?
- Да все вроде и так... - уныло проронил Константин. - Но лучше, Толя, я бы у тебя на эти “бабки” лишних две пары штанов купил...


Дома меня встретила возбужденная Ингред.
- Толья! - драматическим голосом провозгласила она с порога. - Оказывается, ты гангстер!
- Неправда, - сказал я, - хотя и спасибо за комплимент...
- Я хотела постирать белье из твоей сумки, и нашла в ней два пистолета!
- Ах, вот как! - парировал я. - А если бы там лежала Библия, я мог бы рассчитывать на сан священнослужителя?
- Толья, мне не до смеха...
- Милая, - сказал я, проходя в гостиную, где уже томился в горячих тарелочках семейный ужин, - ты совершенно упускаешь из виду народную американскую традицию... Без оружия мы чувствуем себя беззащитными.
- Но здесь не Америка! Здесь тихая, благочинная Германия.
- Правильно, - согласился я, усаживаясь за стол. - Здесь, в этом доме. - Выразительно ткнул пальцем в пол. - А где я жил раньше? В России!
- В какой еще России?
- А что такое Карлсхорст, по твоему? Россия. Ее маленький криминальный кусочек. И без пистолета там очень неуютно себя чувствуешь, дорогая.
- Какой же ты смелый!.. - Она с уважением поцеловала меня в щеку.
- Да, такой вот... - молвил я, рассеянно погладив ее по головке.


Морозным декабрьским полднем мы с Сеней, одетые в ватные армейские бушлаты, выполняя очередное распоряжение Алика, загоняли в грузовой отсек военного самолетика восемь "мерседесов" престижных моделей.
Машинки, судя по всему, числились в угоне, но славная немецкая полиция уже навряд ли бы когда вернула их владельцам: беспрепятственно минув многие границы, "мерседесы" через считанные часы должны были катить, осыпая берлинскую пыль на асфальт, по московским улицам...
Я пребывал в дурном расположении духа, вспоминая свой последний разговор с Монголом. Тот, как и обещал, выправил мне немецкое водительское удостоверение, а также паспорт, но в руки его не давал, откровенно опасаясь моего "соскока". В случае каких-либо недоразумений с властями мне надлежало звонить ему - хозяину фирмы, якобы пригласившему меня с бизнес-визитом в Германию и несущему за мою лояльность некоторую ответственность.
Хитроумный Монгол не заблуждался в отношении моих тайных намерений: заполучи я документы, он меня только бы и видел...
Набравшись смелости, я отправился в американское посольство, где изложил консулу свою историю: дескать, родился и вырос в США, затем уехал не по своей воле в Россию, а ныне нахожусь в бегах, имея намерение претендовать на американское гражданство.
О своем контакте с представителями ЦРУ я, естественно, умолчал.
- И долго уже бегаете? - спросил консул.
- Около трех месяцев.
- А чего раньше ко мне не пришли?
- Думал... - ответил я. - Все же ответственный шаг...
- Ах, вот как?.. Ну-с, пишите заявление.
Заявление я написал. За ответом мне велели зайти через десять дней, которые потянулись бесконечно и муторно, наполненные тревогами и крохотной надеждой на чудо.
Мне до тошноты опротивело как мое мафиозное окружение со всеми его блатными "понятиями", так и разудалая бандитская жизнь, чьи итоговые ценности заключались в ресторанных кутежах, оргиях с проститутками, приобретении модного тряпья и "мерседесов", подобных тем, что мы сейчас умещали в чреве воздушного автомобиленосителя.
Поскольку в итоговых ценностях подобного рода я не нуждался, то находил совершенно излишним для себя бродить по скользким стезям, ведущим к их обретению.
Отрадой была любимая Ингред, усердно обучавшая меня немецкому языку, дом, и, конечно же, спортклуб, посещаемый мной отныне каждодневно, согласно жесткому графику тренировок, мной же для себя установленному.
Уже прошла первоначальная утренняя ломота мышц, налитых свинцовой болью, оглушенность от падений на татами, выровнялось дыхание, и пять раундов на ринге я отпрыгивал играючи, сколь-нибудь серьезных соперников себе не находя.
Владелец клуба убеждал выступить меня на зимнем чемпионате города, обещая протекцию и последующую высокооплачиваемую работу.
Все было хорошо, за исключением главного - отсутствия документов и моего тухлого статуса дезертира-нелегала.
...Я забил последнюю стопорящую колодку под колесо "мерседеса".
- Боюсь, ребята, одну машину придется выгрузить, - сказал летчик. - Центровка не соответствует...
- Хочешь геморрой нажить? - спросил его Сеня. - Мы тачек подкатили столько, сколько и договаривались. А уж какой там у тебя еще груз, браток, твое личное горе... Я чего? Я готов... Выгрузить? Давай. Но потом сам расхлебывать будешь.
- Ладно, - покривился пилот, махнув рукой. - Долетим потихоньку.
Сеня достал из кармана бушлата телефон и позвонил в Москву, сообщив, что, дескать, ожидаемый груз отбывает, встречайте.
Мы стояли на летном поле, глядя, как самолет выруливает на взлетную полосу.
Шел мелкий снежок, сыпавшийся из низкого облачного неба. Аэродром был пустынен и как-то заброшенно, обреченно сер...
Самолет оторвался от сырого бетона, взлетел, устремляясь носом в туманную вышину, но тут его как-то странно качнуло, повело вниз, затем летчик выровнял машину, однако в следующий момент левое крыло круто опустилось к земле, а дальше произошло то, что впоследствии благодаря данному событию я иногда наблюдал в своих снах, носивших некий апокалиптический оттенок...
Крыло самолета косой срезало полукилометровую полосу сосновых верхушек черневшего вдалеке леса, затем белая туша воздушного судна канула с глухим звуком в его дебрях, оставив нам на обозрение лишь едва различимый в буро-зеленой заснеженной поросли хвост, увенчанный красным флажком.
У Сени оцепенели скулы. Поправив механическим движением шерстяную кепочку, он произнес вдумчиво:
- Чего-то там с центровкой... действительно.
Откуда-то сыро и утробно до нас долетел ленивый заржавленный вопль неизвестно где таящейся сирены.
- Линяем! - встрепенулся Сеня. - Теряем время... Заметут!
Мы скоренько нырнули в машину, шустро покатив к КПП.
Я позвонил Монголу, сообщив о накладочке. Выдержав паузу, явственно отдающую крайним неудовольствием, шеф предписал заниматься дальнейшими делами, сообщив, что с последствиями случившегося разберется сам.
Мы тронулись на Кантштрассе к обувному магазинчику, одновременно являвшемуся паспортным столом и базой распределения фальшивых долларов и марок. Задача была простой: забрать у Моисея, сапожника-фальшивомонетчика, сто тысяч липовых марок, развезя их по трем адресам дистрибьюторов.
Я, несколько угнетенный стоявшей перед глазами сценой недавней авиакатастрофы, сидел за рулем, выбивая ступней на педали газа нервную дробь и боязливо высматривая в потоке машин полицейскую колымагу, грозившую мне штрафом за остановку под знаком, категорически данное действие воспрещающим.
Жизнь гангстера, доложу вам, - цепь мелких и крупных стрессов, постепенно приучающих к опустошенной невозмутимости, без которой нельзя. Иначе цепь задушит.
Наконец, придерживая рукой умещенный за пазуху пакет с деньгами, из лавчонки выскользнул Сеня, сказав:
- Гоним! Разносчики ждут.
Я тронулся с места, слегка задев бампером впереди стоящую машину с госномером, в которой никто не сидел и, не сочтя данное касание заслуживающим какого-либо внимания, покатил по трассе, однако, проехав три перекрестка, обнаружил на хвосте полицейскую машину, усердно сигналившую мне фарами. Затем донесся лающий глас из мощного динамика, призывающий меня прекратить движение.
Сеня, вертясь ужом на заднем сиденье, срочно укладывал под него пакет с фальшивыми дензнаками - во избежание вероятного личного досмотра, ибо полиция частенько производила обыски иностранцев, особенно русского происхождения. Замечу, объективные к тому причины у блюстителей порядка имелись, чего греха таить!
Я принял вправо, затормозив у обочины, прекрасно сознавая, в чем дело: кто-то из немцев заметил, как я задел бампером припаркованную машину, и незамедлительно отзвонил в полицию. Подобный рефлекс у германцев органичен, как дыхание.
Я отдал подошедшему полицейскому документы.
Мельком взглянув на них, тот молвил:
- Где страховка?
- Вот так номер! Я судорожно принялся рыться в карманах, но страховки нигде не обнаружил.
Осмотр салона также не принес никаких результатов.
- Вы можете проверить по компьютеру... - начал я, но сей жалкий лепет оборвала неприязненная команда:
- Поедете в участок!
Я был отстранен от руля, усажен на заднее сиденье автомобиля по соседству с досадливо взирающим на меня Сеней, и с этой минуты управление нашим "мерседесом" перешло в компетенцию властей.
В участке нам сообщили, что никакого ущерба государственному автомобилю мы не нанесли, однако, пока не предъявлена страховка, "мерседес" останется в участке.
- Куда ты ее дел?! - зло вопрошал меня Сеня. - Ну? Думай! Представляешь, что будет, если мы сегодня не развезем туфту?
- У меня тут одна знакомая... - промямлил я. - Может, у нее оставил...
Сеня кинулся ловить такси.
В квартире Ингред страховки я не обнаружил. Зато, когда уже выходил из подъезда, осенило: бушлат! В него же я перекладывал все документы, а после, в спешке швырнув спецодежду в багажник, наверняка оставил в ней и страховку...
Мы вновь покатили в участок.
- Страховка в машине! - объяснил я равнодушному дежурному. - Дайте ключи!
Ключей мне никто не дал, но в сопровождении двух полицейских мы проследовали к "мерседесу", открыли багажник и вытащили из бушлата искомую бумажку.
- Прошу, - гордо предъявил я документ властям. - Могу теперь ехать?
- Сначала надо подписать акт, что все хранящиеся в машине вещи возвращены вам полностью, - ответил педантичный полицейский.
Мы прошли в закуток рядом с дежурным помещением, где я с наслаждением требуемый акт подписал.
- Все? - спросил, подняв глаза на дотошных бюрократов.
- Нет, не все, - сказал один из них. - В вашей машине под задним сиденьем мы обнаружили сто тысяч немецких марок. Кому они принадлежат?
Я посмотрел на Сеню, задумчиво поглаживающего ладонью небритую щеку.
- Как я понимаю, деньги принадлежат не вам, - утвердительно произнес полицейский.
Сеня шумно выдохнул воздух через нос. Произнес, заведя глаза к потолку:
- Не, почему?.. Это мои деньги.
- Вот как! Тогда почему вы оставили такую значительную сумму в машине?
- А что с ней будет? - ответил Сеня безучастно. - Машина же в полиции... Значит, охраняется.
- Но тогда надо подписать акт и на возвращение денег!
- Подпишем, - пожал плечами Сеня. - Это легко.
Один из полицейских принес пакет с деньгами, предложив нам пересчитать их во избежание недоразумений.
- Все точно. - Сеня, исполнив требуемые формальности, размашисто подписал протокол.
- Нет, не все, - донесся ответ. - Данные деньги - фальшивые, и теперь вам следует объяснить, откуда они у вас.
- Я так и знал, - сказал Сеня, укоризненно глядя на меня.
- Что вы знали? - встрял полицейский, владевший, видимо, русским языком, как и многие подданные бывшего ГДР.
- Что день сегодня не задастся, - откликнулся Сеня. - Прошу вас позвонить моему адвокату. Без него давать показания отказываюсь.
- Номер телефона? - деловито осведомился страж порядка.
Сеня продиктовал телефон Алика. После этого нас развели по одиночным камерам.
Через час в участок заявился Алик с двумя немецкими юриспрудентами, должными организовать наш "отмаз".
Рабочая версия была таковой: Сеня продал неизвестному лицу турецкого происхождения автомобиль "БМВ", числящийся за одним из друзей Алика, а турок - вероятно, мошенник - всучил незадачливому продавцу кило туфтовых марочек.
Полицейские промурыжили нас в участке до позднего вечера, но все-таки на ночлег у себя не оставили.
Вызволив нас из каталажки, Алик устроил незамедлительный разбор, категорически обвинив в случившемся меня.
- Завтра в десять утра будешь в офисе, - приказал звеневшим легированной сталью голосом. - Понял? А теперь валите на хрен, говнюки! Тоже мне - работнички, мать вашу! На нарах кайфовать приспособились, а я носись, как обосранный верблюд!
Он отобрал у меня ключи и документы от "мерседеса" и, осатанело газанув с места, уехал, оставив нас с Сеней у дверей злосчастного полицейского учреждения.
- Пощады не жди, - предупредил меня Сеня, глядя вслед отъезжающему шефу. - Завтра он тебе насчитает... Мало не покажется. Он умеет. Основная его специальность.


Это был действительно какой-то черный день сплошных неудач! На каждом шагу сюрприз!
Покидая участок, я вспомнил, что не успел наведаться в Карлсхорст, на склад, где хранились бланки удостоверений служащих Западной группы войск, которые я уже три дня забывал отдать одному из клиентов Монгола, начавшему угрожать справедливой неустойкой, ибо деньги за документы он заплатил давно. Пришлось ехать в Карловку - так именовался данный район Берлина среди русскоязычного населения.
Примчался туда голодный, озверевший, наткнувшись при входе в склад на Труболета.
Тот, изрядно поддатый, широко расставив ноги, стоял, покачиваясь, в своем тяжелом пальто в размытом свете замызганной лампы на лестничной площадке и перебирал связку ключей, бессмысленно на нее таращась.
О, проклятье! Оказывается, выходя со склада, он захлопнул дверь, а ключи взял не те!
Исходя решительной злобой, я отправился к Валере, одолжив у него монтировку и топор.
Изрядно вспотев, я изуродовал железную раму косяка, погнул монтировку, сломал лезвие топора и язычок замка, но дверь так и не открыл.
Труболету пришлось отправиться ночевать к Валере, в "мавзолей", а я, матерясь, покатил на метро домой, к Ингред, едва успев вскочить в отходящий поезд и билета, конечно, не взяв.
В вагоне, куда я, запыхавшись, вломился, сидели, скучая, контролеры. С двумя жизнерадостными ротвейлерами, все как полагается.
- Ваш билетик...
Пришлось заплатить штраф.
Дома включил телевизор. Какой-то тип вещал о хронобиологии: мол, у человека есть дни неудач, что доказано и обосновано наукой.
Тоже сюрпризик-совпадение!
Да, есть такие дни, в которые надо сидеть дома, не высовывая носа наружу.
Но обойдется ли? Помогая Ингред в стряпне, начал резать картошку и располосовал тесаком мизинец.
Вот и сиди дома... Ничто не спасет!
Скрепя сердце, позвонил клиенту насчет удостоверений, объяснил ситуацию, услышав в ответ возмущенное рычание.
Далее перезвонил Изе, сказал, что случилась лажа с замком, но за его замену я отвечу материально.
- Ты там всю раму разворотил, паскуда! - завизжал Изя, побывавший, оказывается, на складе сразу же после моего отъезда оттуда. - Теперь без автогена не обойтись! А завтра ребята должны свои пиджаки с утра забирать! Что им скажу?! А?! Тра-та-та-та-та!
Изя ругался так, что я, блея оправдания, был страшно рад, что говорю с ним по телефону, а не воочию.
В итоге у меня страшно разболелась голова, и я выпил аспирин, при ближайшем рассмотрении оказавшийся противозачаточной таблеткой. Коробки - копия просто, твою мать!
Так закончился этот жуткий денек.


Явившись утром в офис, я застал там Алика и травмированного мной Леху, до сих пор проходившего какие-то восстановительные физиотерапевтические процедуры.
- Ну, чего орел? - начал Алик, посмеиваясь. - Признаешь вину?
- Отчасти, - сумрачно отозвался я.
- Ну и чего делать будем? Залет-то серьезный...
- Я расплачусь, - сказал я, еще вчера решив отдать Алику в качестве компенсации свой "БМВ".
- Он расплатится, эта рвань! - вступил в разговор Леха. - Что из тебя, кроме дерьма, вытрясешь-то, а?!
- Леша, что за мансы? - урезонил его Алик. - Мы все-таки друзья, свои ребята... не будем обострять...
- Я расплачусь, - повторил я. - У меня есть дорогая машина, берите...
- "Бээмвуха", имеешь в виду? - сощурился Алик.
- Да...
- На которой твоя телка сейчас ездит?
Я сжал зубы. Задело меня и подобное определение Ингред, и нехорошая осведомленность Монгола о частностях моей личной жизни.
- У меня у самого машин - море, - продолжил Алик. - И дело не в машинах и даже не в деньгах. Машины гниют, деньги тратятся... Дело в другом - в ответственности и профессионализме. Раздолбаи и дилетанты в бизнесе не нужны. И за ошибки в нашем профсоюзе платят кровью, Толик. “Бабки” решают многое, но не все. Ясно?
- Ты решил перерезать мне глотку?
- Хм... - Алик тонко усмехнулся. - Платят не обязательно своей кровью, - уточнил вкрадчиво. - Но и чужой.
- Я кого-то должен грохнуть?
- Обязан! - громогласно подтвердил Леха, взгромождая ноги в кроссовках на письменный стол. - Именно так и покроешь должок.
- И кого же? - бесстрастно спросил я.
- У тебя, считай, два заказа, - поведал Алик, ногтем ковыряясь в зубе. - Первый: есть одна баба... Живет здесь давно. Вышла фиктивно замуж за одного делового из Союза. Парень нуждался в документах. За брачок он ей чин-чинарем проплатил, все шло как надо, а потом клиент нажил денег... Больших. Ну, у девочки загорелись глазки, появился нездоровый аппетит... Заявила: я, мол, законная жена, так что в связи с разводом, гони монету...
- А мозг ей вправить нельзя?
- А зачем? - Алик почесал мизинцем бровь. - Мы не нейрохирурги. К тому же есть заказ... именно на конкретное устранение. И ты его выполнишь. Сначала этот, потом другой.
- Но мы же договаривались насчет мокрухи... - начал я, но Леха прервал меня утробным ревом:
- Ты чего менжуешься, падла?! Ты Сеньку чуть под кичу не подставил! Мы одним адвокатам десятку марчел отстегнули! Не договаривались, блин! Бери волыну - и вперед! И безо всяких разговорчиков в строю!
- Да, Толя, - грустно подтвердил Алик, - у нас тут не детский садик, пора бы уяснить... Так что завтра получишь все необходимые данные, хорошую пушку с глушаком и - приступай, с Богом...
- И еще! - потряс пальцем в воздухе Леха. - Если начнешь чего выкозюливать, бабу твою завалю лично. Обещаю. Сначала ее, после и до тебя доберемся. На дне океана найдем, если финтить вздумаешь. Без понтов заявляю.
- Давай, Толик, давай, милый... - ласково подтолкнул меня к выходу из кабинета Алик. - Гуляй, настраивайся психологически... Съезди к Стефану, отвлекись... Очень помогает, проверено.
Я молча покинул кабинет, обреченно сознавая, что меня "развели" и "загрузили" по полной, что называется, программе. Особенно удручало то, что бандиты проследили, где и с кем я живу, и теперь под удар подставлена Ингред.
Я отправился в американское посольство. Назначенный мне консулом срок ожидания ответа еще не истек, но вдруг  уже есть какой-то отклик на мое заявление?
- Оу! - Появившийся за бронированным стеклом консул улыбнулся мне как старому, желанному приятелю. - Вы пришли очень кстати! У нас есть для вас новости!
Сердце мое радостно подпрыгнуло в истомившейся душевным страданием груди.
- Вы действительно родились в Вашингтоне, - учтиво говорил консул, - действительно выросли там... Это правда, мы проверили...
Я насторожился, хотя тоже улыбался ему в ответ и кивал, как заведенный болванчик. Интонация консула несла в себе перспективу произнесения им неблагополучного слова "но".
- Но! - произнес консул сокрушенно. - Ваши родители, к сожалению, занимались на территории США шпионской и подрывной деятельностью, а потому на ваше заявление о гражданстве наложена отрицательная резолюция... Впрочем, вы можете подать апелляцию.
- Какой шпионской деятельностью?! Вы сошли... это... - воскликнул я сорванным голосом.
- До свидания... - Консул, не переставая мило улыбаться, отодвинулся от окна.
- А кому подавать апелляцию?! - заорал я в проделанные в пуленепробиваемом стекле дырки.
- В сенат! - дружески помахал мне рукой дипломат, скрывшись в неведомых глубинах своей посольской кухни.
Едва я вышел из консульства, на голову мне что-то шмякнулось. Я снял кепку. Голубь. Хотя по тому, что я увидел на кепке, можно было предположить, будто в берлинском небе летают коровы.
Я бросил головной убор в урну, стоявшую на углу консульства, и, настороженно вглядываясь в вышину, пригорюнился, не зная, что предпринять.
И вдруг, подобно скользнувшей в мутной воде блесне, явилась мысль: а что, если позвонить по связному телефону Олегу?
Я подошел к телефонной будке, вставил в прорезь автомата карточку. Набрал номер.
Ответил приятный женский голос.
Тут я забыл, какое надо произнести имя. Помнил, что я - Сержант, а вот имя...
- Так, ****ь... - сказал я.
- Что?
- Ой, извините... - смутился я. - Сейчас вспомню. Голубь тут еще...
- Кто говорит?
Я наконец вспомнил пароль.
- Говорит Сержант, - произнес я. - Нахожусь в Берлине. Мне срочно надо связаться с Карлом Леонидовичем.
- Вас не затруднит перезвонить через час, полтора?
- Хорошо. Но передайте: у меня большие проблемы. - И я повесил трубку.
Затем решил съездить в Калсхорст, навестить Труболета и узнать заодно, отремонтирован ли дверной замок. Мне было необходимо как-то отвлечься от тягостных раздумий, в которых главенствовал один простой и вечный вопрос: что делать?
Доехав до Карловки, я вновь вошел в телефонную будку, перезвонив в Москву.
- Завтра в семь часов вечера, - доложил мне все тот же женский голос, - стойте на платформе Александерплац. Эс-бан. Направление в сторону Цо. Повторите.
Я повторил и, дождавшись сигнала отбоя, двинулся узенькой улочкой мимо замшелых зданий с отвалившейся от стен штукатуркой в сторону своей резиденции.
Дверь в складское помещение была приоткрыта. Я прошел на кухню, застав там Изю за довольно-таки странным занятием: он целился из десантного "калашникова" в решетчатое окно, причмокивая и вхолостую, как играющий в войну мальчишка, нажимая на спуск.
Узрев меня, Изя, несколько смутившись, положив боевое оружие на стол.
- Вы чего? - спросил я. - С ума посходили? Дверь открыта, а тут...
- А кто, сука, замок сломал?! - вскинулся Изя. - Вот, ждем теперь: Валерка за новым пошел, сейчас менять будет...
- А это?.. - кивнул я на автомат.
- Чего это?.. А, приобрел вот, у твоего дядюшки...
- Зачем тебе?
- Пусть будет... - Изя любовно погладил лакированное цевье.
- А где дядюшка? - спросил я.
- В ванне... - Изя снова взял "калашников" в руки. Новая игрушка, чувствовалось, не давала ему покоя.
Вздохом прокомментировав детские забавы взрослого мужика, я вышел из кухни, постучавшись в дверь ванной.
- Прошу! - донесся голос Труболета.
Я растворил дверь, тут же окутавшись густой пеленой пара.
В неотапливаемом помещении с ржавых коммуникационных труб свисали сосульки. В эмалированной емкости, доверху заполненной горячей водой, возлежал, выставив из нее голову в армейской ушанке с оттопыренными по-заячьи клапанами, Труболет, державший в руке самоучитель сербского языка.
- Гражданин начальник! - произнес он. - Сердечно рад! Как поживает русская мафия в Берлине?
- Это у тебя спросить надо, - ответил я.
- Да какая я мафия... - зевнул Труболет. - Впариваю фраерам железо...
Договорить он не успел: в коридоре раздался шум, затем его заполнили полицейские, одни из которых вошли в ванную, с изумлением уставившись на голого Труболета, втянувшего голову, увенчанную ушанкой, в плечи, а другие проследовали на кухню, где утративший бдительность Изя осваивался со своим персональным "калашниковым".
Через час наша троица, закованная в наручники, куковала в полицейском участке.
Визит полицейских, как оказалось, был вызван тем обстоятельством, что немецкие власти обнаружили подлог в документах, благодаря которым Изя занимал помещение склада.
Помещение уже давно армии не принадлежало, перейдя в ведение муниципалитета, а армейские жулики, след которых простыл, нагло Изю надули, содрав с него взятку, арендную плату и выдав ордер с печатью расформированного хозяйственного подразделения. Таким же образом мазуриками в погонах продавались квартиры, особняки и земельные участки, ранее принадлежавшие советскому военному ведомству. Так что Изя пострадал в степени незначительной, хотя изъятый автомат с основательным боезапасом и куча барахла неизвестного происхождения явились прецедентом к серьезному следственному разбирательству.
Кроме того, осмотрев комнату, где проживал Труболет, полицейские заподозрили Изю в незаконной сдаче в субаренду части помещения, и мной лично была услышана реплика на немецком языке следующего содержания:
- Это только русские могут... Самовольно вселиться и еще делать на этом бизнес! Представляю, какой у них будет там капитализм, в этой России...
Труболет, быстро оправившийся от шока, торжественно заявил на хорошем немецком языке - загодя, видимо, приготовил фразу, - будто бы он беженец из охваченной войной Югославии и просит убежища.
- А сколько вы уже находитесь в Германии? - спросил его полицейский начальник, специально вызванный после такого заявления в дежурную комнату.
- Около месяца...
- Почему же не обратились к нам в течение этого времени?
- Да все дела... - ответил  Труболет.
- Понимаю... - грустно согласился начальник, посмотрев искоса на конфискованный автомат.
В ходе разбирательства выяснились, кстати, имя и отчество старого моего знакомого. Звали, оказывается, Труболета Левонд Арчианович.
Дошла очередь и до меня.
Я объяснил, что попросту заблудился в районе, разыскивая знакомого прапорщика Сашу, фамилию которого, к сожалению, запамятовал, зашел в первую попавшуюся дверь, оказавшуюся открытой, а тут...
- Ваш паспорт! - потребовал представитель властей.
Вместо паспорта я написал ему на бумажке номер сотового телефона Алика.
Меня снова отвели поскучать в камеру, и до приезда шефа я хладнокровно вздремнул на жестких деревянных нарах.
Алик поначалу взъерепенился, кляня меня за очередной залет, но затем, услышав, как обстояло дело, зашелся жизнерадостным смехом, сопереживая таким странным образом Изе, влипнувшему в скверную историю с неясным продолжением и финалом. Затем, отсмеявшись, сообщил:
- Пушку, фотографию, адрес, получишь послезавтра. Вечером. А завтра перевезешь из аэропорта двух негров и трех косоглазых. Самолет приходит в десять утра. Грузовая машина будет ждать у забора, все как обычно. И чтоб без проколов! А то уже начал глубоко и щекотно меня доставать...
- Алик, - перебил я его, - скажи честно: у тебя что, нет иного исполнителя для мокрухи?
- Сколько хочешь, - уверил он, резко и зло мотнув головой. - Но только им будешь ты. - С силой ударил кулаком по рулю. - И на том разговор закончен.
Я промолчал.
Я думал. Думал о том, что Монгол сделал в отношении меня неверный выбор.
Неверный принципиально. И очень для себя опасный.

8.

В семь часов вечера, согласно моей телефонной договоренности с неизвестным московским абонентом, я стоял, вдыхая железнодорожные запахи, на продуваемой декабрьскими ветрами платформе берлинского метро, ожидая Бог весть какой встречи или события.
Приходили и отбывали поезда, время постепенно перевалило за половину восьмого, но ничего знаменательного, кроме того, что я начал ощутимо подмерзать, не происходило.
В застекленный ангар станции вползла очередная электричка.
Я пригляделся к табличке на ее лобовом стекле, обозначающей конечную точку маршрута, как вдруг пожилой мужчина в шляпе и в замшевом полупальто, стоявший возле меня, тихо произнес по-русски:
- Не оборачивайтесь. Я от Олега. Садитесь в первый вагон и езжайте до конца. Выйдете на улицу и ступайте, куда глаза глядят. К вам подойдут.
Я, следуя предписанию, вошел в головной вагон и послушно покатил на окраину Западного Берлина.
На конечной станции вышел из метро и, не оборачиваясь по сторонам, зашагал по незнакомой улице, сплошь застроенной частными особнячками.
Темнело, воздух пропитывался промозглой ночной сыростью и едким запашком жженого угля.
Поднял воротник пальто: холодом прихватило уши.
Внезапно рядом со мной остановился "опель". Задняя дверца машины приоткрылась.
- То-ля!..
Я нырнул в тепло салона, различив в полумраке лицо Олега.
- Газу! - сказал он шоферу, что-то пробубнившему в рацию, которую держал в руке, и "опель" сорвался с места, тут же круто завернув в ближайший переулок.
- Поужинать не хочешь? - спросил меня Олег.
- Да какой там ужин! - обалдело выговорил я. - А ты что, тоже в Германии, оказывается?
- Ну, предположим, не в Германии, но и здесь бываю... - уклончиво ответил он. - Так как насчет ужина?
- Это будет праздничный ужин! - нашел я достойное для такого момента прилагательное.
Некоторое время мы плутали по городу, пока, наконец, не остановились возле полуподвального ресторанчика с немецкой кухней.
Потягивая в ожидании заказанных блюд апельсиновый сок, я изложил Олегу, отрешенно выслушивающему меня, свою одиссею.
- Ну что тут сказать? - резюмировал он. - Дела, по-моему, не так уж и плохи. Говоришь, машину тебе господа американцы оставили?
- Ага. А вот почему...
- Ну, мне-то как раз ясно, почему, - усмехнулся он. - Вот же... цирк шапито!
- Это да, - согласился я. - Интересно вышло...
- Значит, так, - произнес он, закуривая. - Давай мы сначала определимся в генеральной концепции. Возвращаться в Россию под тем именем, каким ты правдиво обозначаешься, не советую. Но есть и другие заселенные территории на глобусе. Выбирай.
- А что, собственно, я могу выбрать? - спросил я. - Или Германия, или Америка...
- Ты напрасно проводишь разграничение, - сказал Олег. - Одно другому не противоречит. Поедешь в ближайшее время в Штаты, там есть толковые известные мне адвокаты, и гражданство они тебе выправят в одно касание, даже не сомневайся. А с американским паспортом можешь приезжать без всякой визы к своей девушке в гости хоть каждый день...
- Есть, тем не менее, парочка вопросов, - заметил я. - Первый: каким образом в Америку попасть? Второй: что делать с бандитами?
- А вот это, - заявил Олег, мочаля затушенный окурок на потертом дне пепельницы, - вообще не вопросы. - Он выждал, когда официант закончит сервировать стол. Затем продолжил в своей обычной неторопливой манере: - Завтра мне будут нужны две твоих фотографии. Черно-белые. Придется тебе убедить фотографа сделать именно такие, не цветные. Он будет удивлен подобному заказу в стиле "ретро", но ты, повторяю, потрудись его упросить. Заплати, в конце концов, по двойному тарифу. Далее. В какое время у тебя запланирована встреча с хулиганами? Вечером? Очень хорошо. А чем будешь заниматься до того?
- Текучкой, - ответил я на безрадостном выдохе.
- Понятно. А этот Леха... он будет в офисе завтра?
- На моем инструктаже? Наверняка.
- Так... Опиши мне его.
Я описал.
- А теперь внимай... - Олег наклонился ко мне. Глаза у него были какие-то стальные, с неподвижными, мертвыми зрачками. Как у демона. - Ты, - отделяя слово от слова, продолжил он, - закончишь все необходимые рабочие дела и подъедешь со своим напарником вечером к офису. Из офиса вернешься домой к своей Ингред. Около дома я тебя встречу и скажу, как быть дальше. Дай мне ее адрес и телефон, кстати. -
Он вытащил из кармана миниатюрный компьютер и вбил в его память продиктованные мной данные. Затем уточнил:
- Ты точно уверен, что над тобой только два непосредственных шефа?
- Монгол и Леха, - сказал я. - С остальными не общаюсь. У них там своя конспирация, режим, всякие тайны... Ну, мафия, короче...
Олег вновь усмехнулся. Со снисходительной иронией.
- Меня беспокоит не мафия, а другое, - поведал он. - Твоя дальнейшая судьба. Ну, приехал ты, положим, в ту же Америку. По моему сегодняшнему разумению - в Нью-Йорк. Накропал заявление о гражданстве, начал ждать результатов. А чем заниматься будешь? Опять на службу к бандитам подашься? Там их, на Атлантическом побережье, море разливанное... Всех сортов и оттенков.
- Олег, - произнес я, робея. - А не могли бы твои благодеяния распространиться и на вопрос моего тамошнего трудоустройства?
- Да я и думаю-гадаю ... - рассеянно ответил он. - Посмотрим... Вот еще что! - встрепенулся он. - Завтра же займись продажей машины. Деньги тебе пригодятся.
- На Атлантическом побережье?
- Вообще на суше, - раздался ответ. - Поскольку ты у нас не моряк и не летчик.
- И даже не космонавт, - добавил я.


Утром я сбегал в фотомастерскую, расположенную поблизости от дома, сделал требуемые карточки, а после отправился в сторону офиса, где у подъезда за рулем автомобиля меня дожидался напарник Сеня, - выспавшийся, свеженький, вооруженный нунчаками, кастетом, газовым оружием, а потому всецело готовый к нашим рабочим гангстерским будням.
Впрочем, оружие нам не пригодилось: весь день, по существу, мы посвятили рутинной инкассаторской деятельности, собирая с подведомственных нам точек мзду и долги. В итоге уже под вечер с кругленькой суммой выручки мы подкатили к базе, где нас ожидал некоторый сюрприз.
Здание, где располагался офис, было оцеплено, так сказать, всем берлинским менталитетом, то бишь полицией. Кроме того, у подъезда стояли две машины "скорой помощи".
Сеня, присвистнув, притормозил на противоположной стороне улицы и, сняв укрепленную возле рычага переключения передач трубку мобильного телефона, перезвонил кому-то из "братвы", выясняя, что, собственно, произошло в нашем тихом осином гнезде?
Выслушивая неизвестного мне собеседника, он с каждой секундой впадал в явную растерянность и несвойственное ему волнение, заикаясь и повторяя:
- Т-тэк... Т-тэк...
Затем, ощутимо побледнев, положил трубку на место, упершись опустошенным взором в пространство перед собой и косо выпятив в задумчивости нижнюю челюсть.
- Ну? - с тревогой вопросил я. - Чего там?
- Во, дела!.. - Сеня перевел дыхание. - Значит... днем кто-то зашел в офис. Ну, мужик вроде какой-то... К Алику в кабинет. Его так, мельком видали, черта... Побыл там с минуту буквально. Потом вышел - и с концами.
- И чего?.. - вырвался у меня недоуменный вопрос.
- Четыре трупа, вот чего! - сказал Сеня с чувством. - Всех - в голову! Монгола, Леху, еще двух наших бригадиров... Из пушки с глушителем - никто ничего не услышал... Завтра сход будет, надо решать, чего делать...
Мне не пришлось разыгрывать перед партнером никакого потрясения чувств. Я действительно был ошарашен.
- Эй, - тряхнул меня Сеня за кисть руки. - Ты это... очухайся. Тебе нашатыря дать из аптечки?
- Нет, - произнес я жалко дрогнувшим голосом.
- Ну, ты прям!.. Еще слезу пусти! Разбор, нормальное дело. Монгол многим дорожку перебегал... Ну и нарвался! Был бы резон в расстройство впадать... Больше кислорода станет на планете Земля. И меньше дерьма. Все выводы.
- Н-неожиданно как-то... - выдавил я.
- Х-хе! - Сеня, приподнявшись на сиденье, ладонью уместил в джинсы выбившуюся из-под них рубаху. - А ты думал, о таких событиях в календаре пропечатано?
Он не только совладал с прежней растерянностью, но и как-то странно приободрился.
- Ты чего такой веселый? - спросил я.
- Толик, у нас же сегодня козырной день! - провозгласил Сеня. - В кассе сто пятьдесят две тысячи марчелок! И мы могли, кстати, сдать их Монголу в общак сегодня днем, усекаешь? Когда они с Лехой еще дышали шумно и пукали громко...
- А башку нам с тобой не отвинтят корешки за такой ход конем?
- Ну, если ты решишь сделать официальное заявление по данному поводу... - заметил Сеня. - Но тебя вроде мама рожала не стоя, головой о пол ты в младенчестве не падал... - Он твердой рукой пересчитывал деньги, раскладывая их на две пухлые пачки.
- Держи! - протянул одну из пачек мне.
Я механически принял деньги, сунув их в карман.
- Что бы так каждый день, - закусил губу Сеня. - А может, с киллерами стоит в долю войти? Только тогда Монголов не напасешься.
- Смотри, - предостерег я. - Поставят тебя вот на его клетку...
- Мое дело пехотное, - откликнулся напарник. - Дальше бригадира соваться не буду. У нас, если идешь на взлет, значит, посадка обязательно последует. Или на аэродром противника, или на кол... И в последнем случае “бабки” уже без надобности. Дьявол взяток не берет.
- Пожалуй, Сеня, - произнес я, - самый момент мне бы уйти в резкий отрыв...
- А куда - в отрыв?
- Предложили сделать документы в Голландии, - соврал я. - Как беженцу. С гарантией.
- Имеет смысл, - подумав, согласился Сеня. - Прямой.
- А дружки Монгола как это расценят? - спросил я. - Не будет претензий?
- Да кому ты теперь нужен! - скривился Сеня. - Тебя и не знает никто... Ну, на крайняк я скажу: дрогнул, фраер, ясное небо... Тебя подвезти?
- Не надо. Пройдусь пешком. Завтра созвонимся. - Я вышел из машины, жадно вдохнув морозный воздух.
Сеня коротким жестом поднес ладонь к козырьку кепочки, прощаясь.
« Вот и все... стукнуло у меня в голове. - Свободен... Как свежевылупившийся комар».
Но удовлетворения от этой мысли я почему-то не испытал. На душе было погано и как-то омертвело тягостно. Пожалуй, впервые в жизни мне неудержимо захотелось напиться.
Я уже подходил к дому, как вдруг передо мной, словно бы из ниоткуда, возник Олег.
- Ну, привет, - холодно сказал он. - В курсе событий?
Я хмуро кивнул.
- Понимаю, - кашлянул он. - Но казниться глупо. Эти субчики в итоге, поверь, вырыли бы для тебя очень глубокую могилу. Или ты их за друзей считал? Тогда скажу так: с такими друзьями враги уже без надобности. И сегодня мы устранили из этого мира основательный кусище зла и мерзости. Превратив сей вредный конгломерат в полезное ископаемое. Где фотографии? - резко переменил он тему.
Я вручил ему пакетик с карточками.
- Завтра вечером жди звонка, - сказал Олег, глядя куда-то поверх моей головы и убирая пакетик в бумажник. - С бандитами не контактируй. Никаких звонков и встреч. Соскочил - и все, привет. Деньги у тебя есть?
- Навалом, - сказал я. - Сегодня с напарником мы прикарманили всю выручку с точек.
- Ну и молодцы, - одобрил Олег. - Поставишь мне бутылку, я вроде ее заслужил...
- Я тебе все могу отдать, - сказал я, вынимая из кармана марки.
- Мне не надо. - Олег отстранил мою руку. - Лучше купи цветочков и шампанского для своей Ингред Гансовны и отметь с ней свое скорое отбытие на территорию, расположенную между двумя большими лужами немереной глубины... Ты, ведь, как понимаю, принял Соломоново решение?..
- Это какое?
Олег усмехнулся.
- Это такое... Соломон Моисеевич решил ехать!..


Сене я все же позвонил, не удержался. Сказал, что вот-вот отбываю в Голландию, поинтересовавшись заодно: как, мол, обстоят дела?
Тот сообщил, что место Монгола занял иной бандит, назначивший моего напарника бригадиром, а что касается моей персоны, то никакого особенного интереса к ней со стороны криминальных авторитетов проявлено не было - свалил фраерок, ну и ладно, туда ему и дорога, желающих на его место - сотни...
С чувством огромного облегчения я закончил разговор со своим бывшим коллегой, пожелав ему побыстрее выскочить из того болота, в котором он продолжал бултыхаться, - сытного, но вонючего.
Подобную рекомендацию Сеня, как мне показалось, пропустил мимо ушей, пребывая в некоторой озабоченности от своего повышения в должности и связанных с ней новых хлопотах.
Сославшись на неотложные дела в Америке, я сообщил Ингред, что вынужден на какое-то время Германию оставить. Эта новость здорово ее расстроила, и тогда я добавил, что, коли ей так желается, она способна составить мне компанию, хотя, конечно же, таковое попросту исключалось: в банке стояла горячая пора, работы было невпроворот, и отпуска ей никто бы не предоставил.
На мой отъезд она согласилась, но только после Нового года, с обещанием скорейшего возвращения обратно, заставив при этом торжественно меня поклясться в верности ей и в целомудрии всяческих помыслов.
Перед Новым годом я продал церэушный "БМВ" заезжим ребятам из Киева и, закупив шампанского и деликатесов, отправился в Карлсхорст навестить Валеру.
- Прямо к столу! - воскликнул он, узрев меня на пороге. - Мы как раз разминаемся... - И жестом пригласил проследовать на кухню.
Я прошел туда, натыкаясь на углы бесчисленных коробок и - вот уж воистину рок! - узрел сидевшего за столом одетого в белоснежную праздничную рубашку и тщательно причесанного серба Труболета.
- Ты-то как здесь? - озадаченно вырвалось у меня.
- Нахожусь в законном увольнении, - пожимая мне руку, сообщил тот.
- А увольнительную выписал директор тюрьмы?
- Зачем так, начальник... Все законно, кантуюсь в “азюле” с братьями-югославами, они меня от своего не отличают; жду статуса...
- Дадут? - спросил я с сомнением.
- А куда они денутся? В район боевых действий депортация не производится.
- Ну а занимаешься чем? Продолжаешь "калашниковами" спекулировать?
- Почему? Я человек разносторонний...
- Это да, - выразил я твердое согласие, распаковывая свертки с продуктами.
- Ныне сигаретками балуюсь, - проинформировал Труболет нейтральным тоном.
- Ты?! Тоже возишь контрабанду? Или перекупаешь?
- Ну, куда мне до ваших масштабов, я человек скромный. Уличные автоматы окучиваю. Которые на стенках висят.
- А как из них можно вытащить сигареты?
- Сложно вытащить, - кивнул Труболет. - Немцы - они толковые конструкторы, все учли. Но я решил проблему по-крестьянски, без ухищрений. Машина, буксирный трос... Плавно отжимаешь сцепление, даешь газку... - Труболет отбросил брезент с одного из ящиков, хранившихся на кухне.
Ящик, собственно, и оказался автоматом из-под сигарет.
- И на хрена тебе этот дешевый криминал? - спросил я. - Развлечений не хватает?
- Во-первых, - ответил Труболет, - нет под рукой криминалов дорогих. Во-вторых, ты попробуй тут заработать, у фрицев этих...
- Немцы виноваты? - сказал я. - Елка пахнет Новым годом, да? Путаем, брат. Причину и следствие. Елка хвоей пахнет. А тебе-то ящик зачем? - обратился я к Валере. - Гробина этот. В поселке у себя его установишь?
- В хозяйстве все сгодится, - ответил тот. - Ладно, идейный товарищ, давай к столу, отметим год уходящий... Новый, небось, с кралей будешь встречать? А?
- Да, намерен встретить его... в приличном обществе, - сказал я.
Мы чокнулись, и выпили легкое, сладковатое вино.
- Год был труден, но интересен, - утерев губы, сделал заключение Труболет.
- Это уж точно, - мрачно подтвердил я.


И - отгромыхала новогодняя ночь! Заревом миллионов петард, разноцветными росчерками ракет, фонтанами шутих, громом и молнией!
Казалось, шел очередной штурм Берлина.
Я же, попивая шампанское в кругу друзей своей подружки, размышлял о своем личном штурме этого славного города, полагая, что штурм все-таки удался и вышел я из него победителем. Скромным, незаметным, но все же...
Новогодний подарок преподнес мне Олег, вручив за неполных два часа до начала празднества серпастый паспорт с немецкой и американской бизнес-визами, где стояло мое имя, и имелась знакомая черно-белая фотография, скрепленная с документом блекло-синей печатью российского МИДа.
- Вот так да! - восхитился я.
- Итак, - пресек Олег мои восторги своим бесстрастным, ровным голосом, - прибудешь в Нью-Йорк, возьмешь такси, поедешь в ближайший мотель, где переночуешь. Утром в Бруклине купишь газету "Новое русское слово". Русского там, правда, ничего нет, все еврейское, ну да плевать... Главное - объявлений о сдаче квартир и комнат там полно. Снимешь жилье. Желательно - комнату. Поскольку тебе потребуется нейтральный почтовый ящик, в который ежедневно кто-то заглядывает. Далее отправишься в Манхэттен, вот тебе адрес и телефон... - Он протянул карточку. - Это очень хороший адвокат. Двадцать лет проработал в иммиграционных службах. Расскажешь ему свою историю. Мол, родился в США, сейчас прибыл из России, имея временную визу. Хочу восстановиться в гражданстве. Все.
- Как все?
- А, ну да... - Он улыбнулся устало. - Через две недели после прибытия дашь в этом же «Слове» объявление: «Потерян на Брайтоне бумажник крокодиловой кожи с грин-картой. Нашедшего ждет вознаграждение». И номер телефона. Звонить тебе навряд ли кто будет, кроме меня, так что...
- Точно позвонишь? - спросил я.
- Если буду жив, - прозвучал равнодушный ответ. - Но я постараюсь. Телефоном обзаведешься сотовым, номер его хозяину квартиры не давай.
На том мы и расстались.
Тем же новогодним вечером я позвонил в Москву маме, поздравив ее с праздником и, уверив родительницу, что жив, здоров, благоденствую, чего и ей желаю.
- А у меня интересная новость, - сказала она. - К нам, Толя, представь, вернулся папа.
- Ничего себе... - промямлил я. - Воссоединение семьи? Чего это вы удумали?
- Ну, так получилось... Так что твои беспутные родители вновь вместе.
- Тогда примите дополнительные поздравления, - вздохнул я. - Надеюсь, это у вас всерьез.
- Мы тоже на это надеемся...


Ясным январским утром Ингред проводила меня, слегка покачивающегося от некоторой слабости и абсолютно индифферентно воспринимающего лиц противоположного пола, в аэропорт Тегель и, сурово погрозив пальчиком, расцеловала на прощание, перепачкав мои щеки слезами и губной помадой. Последовал наказ: немедленно сообщить о своем прибытии из Нью-Йорка и столь же немедленно обзавестись телефоном.
Далее, без проволочек миновав таможню и пограничников, я уселся в "Боинг" и взмыл над твердью земной, глядя в иллюминатор, где виднелось узкое и длинное, с тупо, как у самурайского меча, скошенным острием крыло самолета, бесшумно рассекающее облачную пелену.
Вскоре под крылом стылым свинцом зарябил океан.
Сбылось.
 Я улетал в Америку.


ЧАСТЬ  3

СТОЛИЦА МИРА

1.

Поздним вечером, прилетев в нью-йоркский аэропорт Кеннеди и усевшись в желтое такси, я попросил шофера отвезти меня в какой-нибудь из бруклинских мотелей, находившихся поблизости от квартала российских иммигрантов.
- В какой подешевле? - спросил водитель.
- Да, - сказал я, решив не шиковать.
- Самый дешевый - "Harbor Inn." Ночь - восемьдесят долларов... Устроит?
Недорогой приличный пансион в Берлине обошелся бы мне в тридцать, так что за сумму практически втрое большую я мог рассчитывать, как мне подумалось, на значительные удобства, а потому с таковым предложением шофера без колебаний согласился.
Такси вырулило на скоростную дорогу, тянувшуюся вдоль океанского побережья, и понеслось по ней, безликой и серой, в густом и стремительном потоке машин.
Мотель располагался прямо у съезда с трассы, рядом с заросшим кустарником пустырем, обнесенным забором из металлической сетки.
Я вошел в крохотный холл, тут же уткнувшись в стойку портье, отделенную от внешнего мира мутным пуленепробиваемым стеклом, за которым восседала какая-то старуха лет восьмидесяти с пудовыми золотыми серьгами, в блондинистом парике, в темных очках, с обрюзгшей физиономией, зашпаклеванной густой косметической штукатуркой.
- Номер на ночь, - сказал я, просунув в щель, проделанную в стекле, сотенную купюру.
Мне возвратили сдачу и вместе с ней латунный почернелый ключ.
Я поднялся в темный номер, не без труда отыскал на стене вывалившийся из углубления в ней выключатель, болтавшийся на спутанных проводах. В комнате резко и тяжело воняло застоявшимся табачным перегаром. Ковровое покрытие было заляпано какими-то рыжими кляксами, белесыми разводами, и кое-где на нем отчетливо различались следы башмаков прошлых постояльцев.
Я отдернул жалюзи на окне, предвкушая насладиться видом ночного города, но взгляд мой уперся в глухую стену соседнего здания. Повесив пальто, я присел на кровать, глядя на тумбочку, на чьей деревянной поверхности виднелись многочисленные следы от затушенных окурков.
Невольно припомнилась моя складская комнатенка, показавшаяся в сравнении с этим мотелем, котировкой, очевидно, в четверть звезды, королевскими покоями.
Можно, конечно, было сесть на такси и поехать в поисках более приличного пристанища, однако я решил, что одну ночь в данном заведении вынести способен, и рыпаться куда-либо на ночь глядя не стоит - в конце концов, есть крыша над головой, и ладно. Выпендриваться после того, как коротал ночи в заснеженной армейской палатке в подмосковном лесу, явно не стоило.
Я включил телевизор - на пыльном экране появились люди с фиолетовыми лицами - и прошел в умывалку, где имелась ванна, возвышавшаяся над полом на уровне моей голени, и толчок, на краю которого сидели два таракана невиданной мной доселе породы: длиной с палец взрослого мужчины. То ли тараканы хорошо питались, то ли являлись акселератами, а может, нелегально эмигрировали сюда, в порт Нью-Йорк, из неведомых экзотических стран. Впрочем, за номер платил я, не они, и потому, брезгливо сбросив непрошеных приживал мыском ботинка в толчок, я спустил воду, вымыл руки, обтерев их сомнительной чистоты гостиничным полотенцем, и вернулся в спальное помещение, где по телевизору началась трансляция новостей.
На кровати, на самом краешке покрывала, сидела мышь, пристально рассматривая телевизионного диктора. При моем появлении в комнате мышь, не проявив ни малейшего беспокойства, равнодушно на меня покосилась и продолжила свое наблюдение за событиями на экране.
Я переоделся в спортивный костюм и прилег на кровать, составив мышке компанию. Спросил ее вежливо:
- Не возражаете?
Мышь вновь повела в мою сторону блестящей черной бусинкой глаза и вдруг как бы сделала жест лапкой: мол, все в порядке, лежи, друг, только не отвлекай...
Я уже начал засыпать, как вдруг кровать принялась мелко дрожать, а потом аж вздыбилась подо мной, и я, всполошенный мыслью о начавшемся землетрясении, подскочил, скоро, впрочем, и успокоившись: под отелем проходила ветка метро, а моя кровать, видимо, располагалась по ходу движения поезда, прямо над рельсами.
Привычная к подобным вибрациям мышка продолжала бесстрастно смотреть телевизор.
Я снова провалился в сон, но тут прямо над ухом мужской голос сокрушенно произнес:
- Я оставил презервативы в машине, дорогая.
Я вновь очумело подскочил на кровати, не понимая, что происходит в комнате.
- Сходи в машину, - откликнулся женский голос.
До меня дошло: собеседники вели диалог из соседнего номера, отделенного от меня картонной, видимо, перегородкой, к которой я приткнул свою подушку.
Некоторое время царила тишина, голоса соседей начали уплывать куда-то вдаль, мне смутно привиделась Ингред, но в этот момент что-то толкнуло меня в голову. Затем вновь...
Стенка судорожно тряслась - неизвестные мне постояльцы активно занимались любовью. При этом процесс громко ими комментировался.
Я посмотрел на край постели. Мышка куда-то исчезла. Видимо, в смущении.
Кровать снова вздыбилась от проходящего под ней поезда. Я улегся поперек гостиничного ложа и, наконец, заснул. На силе воли, что называется.
Проснулся я рано - разбитый и злой. Вышел из ночлежки, оставив в камере хранения свой чемодан, и, поймав такси, отправился в район русскоязычной эмиграции, на Брайтон Бич, за необходимой газетой.
Район представлял собой большую пеструю трущобу, завешанную вывесками на русском языке. Трущобу венчала эстакада подземки, по которой со скрежетом и визгом передвигались поезда, следующие в сторону моей кровати в мотеле, а также в направлении, противоположном от нее.
Человек кавказского типа в дубленке и в кепке, сидевший в будке местной "союзпечати", продал мне "Новое русское слово".
Я прошелся по улице, всюду слыша исключительно русскую речь, отмеченную, как правило, сильным провинциальным акцентом украинско-одесского звучания.
Двое идущие навстречу мне по улице женщин, одна из которых была, видимо, приезжей, вели следующий диалог:
- И что ты имеешь сказать за наш Брайтон, Людмилочка?
- Я имею сказать... чтоб мне такую родину, котик!
Эта дама, подумалось мне, прибыла в данный чертятник откуда-то из глубин мрачнейших сибирских руд. У меня, по крайней мере, не возникло ни малейшего желания поселиться в подобном местечке с его довольно-таки странными обитателями, чью внешность отличала принадлежность к какой-то особой нации, причем превалировал на этих мельтешащих на Брайтоне физиономиях не столько признак еврейской расы - это-то ладно! - а печать некоей дегенеративности. Или, может, Америка отражалась таким образом в зеркалах лиц обитателей здешнего гетто?
Черный человек открывал жалюзи небольшого супермаркета. Проходивший мимо него пожилой толстячок, остановившись, полюбопытствовал:
- Как дела, Джим?
- Хорошо, очень хорошо, мужчина! - старательно выговорил Джим, фиксируя жалюзи на оконном проеме.
Я почувствовал, что английский язык в данном районе не обязателен, зато обязателен одесский.
Зашел в супермаркет, где мне вручили газетку с указанием сегодняшней скидки на некоторые виды продуктов.
Неподалеку от меня стояла седовласая дама в шубе из чернобурок, с бесчисленными бриллиантовыми кольцами на скрюченных артритом перстах.
- Семен, ты проверил газету? - вопросила дама лохматого молодого человека в спортивной куртке.
- Да, мама, там никакого дискаунта на макароны...
- Так что? Надо платить, сколько стоит?!
Из супермаркета я проследовал в заведение, обозначенное как "Пельменная", и уселся за стол, заказав себе плотный завтрак.
В ожидании горячего блюда развернул "Слово". Нашел отдел объявлений.
Так...
"Кардиолог Лев Паукман..."
"Удаление жировых отложений путем отсоса... (Suction Lipectomy) ..."
"Доктор Дикс. Ноги должны служить вам всю жизнь..."
"Адвокат Роберт Кракау, бывший прокурор и начальник бюро по борьбе с наркотиками, будет представлять вас в суде по всем уголовным делам..."
А вот и о недвижимости:
"Продается прекрасный, роскошный дом на Лонг-Айленде с красивыми нереальными спальнями! Чтобы понять, надо увидеть!"
- Молодой человек, не дадите ли полистать после вас газетку? - обратился ко мне сидевший за соседним столиком мужчина лет пятидесяти в темно-синем капитанском пиджаке с золочеными пуговицами, в очках с затемненными стеклами, курносый, с плоским широким лицом, явно отмеченным пороком хронического пьянства.
- Нет проблем, - сказал я. - Найду нужное объявление, и - пожалуйста.
- Какое объявление, если не секрет? - Мужчина дрожащей рукой плеснул из графинчика водку в рюмку и судорожно ее опорожнил. - За что уважаю шведов - за "Абсолют"! - прошептал восхищенно.
- Хочу снять квартиру, - сказал я.
- В гости приехали?
- Типа того.
- А зачем вам квартира, если в гости? Дешевле комнату... Ни тебе залогов, ни счетов за газ и свет... - Он снова налил себе рюмку. - Поддержите компанию? - указал на графин. - Белого офицера?
Я решительно отказался.
- Меня зовут Евгений, - представился похмеляющийся собеседник. - Могу сделать вам второе предложение: сдаю за четыреста долларов в месяц второй этаж своего дома. Дешевая цена, но вынужден... Срочно... Материальные затруднения. У нас, белых офицеров, это распространено... Увы!
- Вы где-то работаете? - спросил я.
- Что? А... конечно, работаю, молодой человек, иначе на какие бы “бабки” я бухал?
Это был довод, разящий наповал.
- Я служу в "Лимузин-сервисе", - пояснил Евгений. - Собственная машина... "Кадиллак", радио... Хорошая зарплата. - Он призадумался. - В принципе, как у летчика гражданской авиации. Если пахать, конечно. А я иногда себе позволяю... М-да. Но что поделаешь?.. - добавил обреченно. - Характер белого офицера, это...
- И где же находится ваш дом? - перебил я.
- Неподалеку. Sheepshead Bay. Знаете такой район? Изумительный, доложу я вам...
- Взглянуть на дом можно?
- Ну, сейчас, закончим... - Собеседник выразительно посмотрел на графин.
Я расправился с завтраком, отметив, что приготовлен он отменно и способен выдержать любую критику.
Со жратвой на Брайтон Бич дело обстояло солидно, ничего не скажешь. Магазины ломились от колбас, подвешенных над прилавками, как елочные украшения, сыров, икры и всяческих разносолов, напоминая своим изобилием купеческие лавчонки девятнадцатого века, описанные русскими классиками и мной, выросшему в неплодородную эпоху социалистического строительства, не виданные.
Здесь, на Брайтоне, просто не понимали капризных американцев с их заботами о низкокалорийной пище, не содержащей жиров, увлечениями диетой и всякой там аэробикой.
Обитатели гетто жили на земле Нового Света так же, как и когда-то в Союзе, стремясь вращаться в среде соплеменников, обделывать делишки, руководствуясь привычными стереотипами, и воплощать свои прежние голодные мечты о колбасно-икорном рае в повседневную радующую их глаза и души реальность.
Пока Евгений поглощал целительный, с его точки зрения, алкоголь, я вышел из пельменной и прошелся к океану. Поднявшись по лесенке на набережную, замер, преисполненный восторга и счастья.
Вот что мне было столь необходимо, вот о чем я интуитивно мечтал!
Тугой соленый воздух заполнил легкие, пьяня своей первозданной свежестью и живительным холодком. Океанская ширь зачаровывала.
Набережная, представлявшая собой широченный деревянный настил, ровно тянулась вдоль побережья, казалось, в бесконечность. Мне моментально пришла мысль о велосипеде и спортивном костюме, сулящих славное времяпрепровождение.
Обитатели Брайтон Бич сидели неподалеку в большой открытой беседке, курили, пили пиво и, нещадно матерясь, резались в домино.
По-моему, они даже не представляли, какое это наслаждение - бежать по ровной полосе досок, пружинящих под ногами, бежать до изнеможения, истекая потом, выносившим из тела все шлаки и дышать, дышать до одури синим морским воздухом, балдея от роскоши такого единения со стихиями неба и океана...
Нет, на этом Брайтон Бич существовала и определенно положительная, очень здоровая сторона бытия...
Я вернулся в кафе, вывел под руку покачивающегося Евгения, предлагавшего мне продолжить знакомство в приличном ресторане, а не в какой-нибудь жалкой пельменной, и, погрузив его в припаркованный неподалеку "кадиллак", твердо заявил, что, если он сейчас же не отвезет меня осмотреть апартаменты, я продолжу поиски жилья по газетным объявлениям.
- Ты не белый офицер... - разочарованно покривился мой первый американский знакомец, переводя хромированную рукоятку переключения передач, торчавшую из рулевой колонки, в положение езды по прямой.
- Да, - согласился я. - Я всего лишь сержант. И то - разжалованный.
До Жениного дома от Брайтон Бич мы доехали за неполных пять минут.
Домик был безлико-стандартный, аккуратно облицованный темно-красным кирпичом, с маленьким задним двориком и с гаражом, оснащенным воротами-жалюзи.
Женя поправил нетвердой рукой свои темные очки, плотно уместив их на плоской переносице; разгладил оттопыренным мизинцем короткую, тронутую сединой челочку и сказал:
- Возможен семейный скандальчик, но он тебя не касается. Пошли.
В доме нас встретили две женщины: одна - кривобокая долговязая старуха лет семидесяти в брючном костюме и свалявшемся рыжем парике, другая - брюнетка лет сорока, телосложения также угловато-гнутого, с крысиной мордочкой и отчужденным взглядом, как бы говорившим: а пошли вы все...
- Ты опять пьян! - накинулась старуха на невозмутимого Женю. - Нет денег заплатить за мой зуб, а ты блуждаешь по кабакам!
Старуха изъяснялась на русском, но с сильным акцентом.
- Мама, что взять с этой сволочи, - вступила в разговор дочь. На английском.
- Без нервов, девушки, - молвил Женя бесстрастно, - они вам еще пригодятся, покуда я жив... Вот, - указал на меня, - наш новый жилец, все договорено, можешь идти шпаклевать свою гнилую пасть... Человек платит.
- Вам нужна комната? - неприязненно вопросила меня брюнетка.
- Да, на месяц. Может, съеду и раньше.
- В любом случае четыреста долларов, - отрезала она. - Сразу.
- Ну хорошо, - ответил я. - Сразу так сразу. Но давайте для начала осмотрим помещение. Как?
С видом, будто мне оказывается невероятное одолжение, брюнетка, поджав губы, молча двинулась на второй этаж. Я последовал за ней.
Апартаменты были вполне пристойными: гостиная с небольшой кухонькой и спальня. В углу спальни прямо на полу стоял телевизор.
- Вам повезло, мы не берем депозита, - прокомментировала брюнетка, со злобой кидая на постель комплект простыней. - Белье вернете отстиранным, ясно?
Стареющую даму, чувствовалось, здорово достали разнообразные превратности жизни. Может, и связанные с пьянством Евгения, кто знает.
- Жилье мне подходит, - сказал я. - Все как надо. А телефон у вас есть?
- Вам еще и телефон!
- Понятно, - покладисто отозвался я. - Купим. - И отсчитал четыреста монет, проворно выхваченных брюнеткой из моей руки.
Далее за гонорар в двадцать долларов Женя согласился повозить меня по Бруклину, дабы я мог решить насущные проблемы своего устройства на новом месте.
Я купил телефон сотовой связи, оплатив услуги по его включению, навестил супермаркет, гостиницу, откуда забрал свой чемодан, а после вновь заехал на Брайтон Бич, где в книжном магазине, именующемся "Черное море", принимали объявления для "Слова".
Прочитав представленный мной текст об утраченном бумажнике, хозяйка магазина спросила, в какой рубрике данное воззвание мне желалось бы разместить.
Вообще-то материал определенно напрашивался для публикации на страничке сатиры и юмора, но я предпочел колонку "Разное".
- Утерян бумажник... - усмехнулась хозяйка. - Это же глас вопиющего в пустыне, кто услышит его?..
- Может, найдется какой-нибудь голодный лев... - ответил я.
Дожидавшийся меня в машине Евгений, мучимый желанием поглотить дополнительное количество алкогольных калорий, принялся за активные уговоры  отметить факт обретения мной крыши над головой в системе общественного питания Брайтон Бич, смачно живописуя прелести кухни русского зарубежья, и я, поддавшись его напору, согласился.
- Первый полтинник плачу я! - гордо заверил он. - Так что не нервничай. Ни о чем не пожалеешь. Билив ми ор нот!  Ты по-английски, кстати, соображаешь?
- Ну так...
- Я тебя научу. Правда, я и сам не очень... Но вот старуха моя - она американка, чешет - дай Бог!.. И дочка ее...
- Тоже американка?
- Да. Медсестрой работает. Такая, ****ь, сука... Извини, что по-английски...
Женя изложил мне историю своей жизни. В прошлом проживал он в городе Одессе, в юности отсидел срок за кражу, в молодости - за разбой, а в начале семидесятых годов беспрепятственно эмигрировал в Америку, получив на то горячее благословение коммунистических властей.
Работать в Америке Жене не пришлось. Он пользовался огромным успехом у дам, завораживая состоятельных аборигенок Нового Света экзотической разухабистостью своей натуры, изысканностью приблатненных манер и жестким психологоческим напором, благодаря которому они подчинялись ему беспрекословно и впадали в некий гипнотический транс, чем Женя умело пользовался.
Зачарованные дамы - как правило, бальзаковской возрастной категории -   послушно оплачивали все Женины причуды и прихоти, возили его на дорогие курорты, и все это продолжалось до того момента, пока внезапно не обнаруживали, что разорены "белым офицером" вчистую.
- Я переимел, извини, что по-английски, половину высшего нью-йоркского света, - докладывал мне Женя. - Билив ми ор нот! Конечно, сейчас я не тот... И теперь женат на Квазиморде... Ты увидел ее и, наверное, подумал, что я - поклонник героинь Пикассо? Нет, мне ближе какой-нибудь Ренуар... Но что сделаешь! Она подобрала меня на улице...
- Как на улице?
- Я ушел от свой очередной... ну, понимаешь? Взял чемодан и - адью! Вышел из подъезда, сел на чемодан, сижу, курю. Вдруг откуда ни возьмись, она. Чего сидишь, мол? Так и так, мол. Ну, пошли ко мне... Пошли. Взяла чемодан и понесла. Я за ней. А она, знаешь, какая богатая была? О-о-о! - Женя присвистнул. - У нее три дома в Бруклине было... Сейчас, видишь, один остался...
- А что случилось? - спросил я. - Банкротство?
- Да так... я погулял. Казино, Лас-Вегас... Люблю я это дело: рулетка, блэк-джек...
- И ты... это... спулил два дома? А куда же смотрела она?
- А она даже и не поняла, как так получилось, - отозвался Женя. - Женщина в расцвете... хм... климакса, закрутилась... Да и хрена ли там эти два дома! Я и этот пропью! Уот уи ар токинг ебаут?  Я белый офицер... по натуре, ты понял?
В ресторане мы заказали по салату, шашлык из осетрины, лососью икру и - алкоголь. Я предпочел бокал сухого вина, Женя - литровую бутыль своего возлюбленного "Абсолюта".
Я искоса приглядывался к заполнившей ресторан публике, состоявшей из прошлых граждан Страны Советов еврейской национальности, невольно сравнивая цветочки берлинской эмиграции с ягодками здешней.
Различие в самом деле имелось существенное.
Та, недавняя, "перестроечная" еврейская волна, пеной осевшая в Германии, была иной: ее представителей отличал налет некой культуры, респектабельности и даже изнеженности, связанной с сильной социальной защитой со стороны государства.
Здешний же народец был ядреным, агрессивным, прошедшим все эмиграционные сковородки и привыкшим надеяться на себя, а не на чудо, которое представляла собой кормилица Красная Армия, чей увесистый сапог с золотой подковой покуда на территорию США не ступал.
С эстрады доносились блатные песенки, горячо приветствуемые посетителями, при взгляде на которых легко угадывалось их богатое криминальное прошлое и возникали подозрения в отношении добропорядочности их настоящего. Одесские обороты густо сдабривались разрозненными английскими словами и матом, являвшимся, видимо, следствием хронической ностальгии.
Женя то и дело вскакивал со стула, подбегал к другим столикам, где сидели его знакомые, заигрывал с официантками и с певичкой, настырно приглашая ее составить ему компанию в распитии крепкого напитка "Абсолют", и вскоре перестал меня узнавать, спрашивая, куда делся его постоялец Толя?
После Евгений рвался сыграть на электрогитаре, отбирая инструмент у музыканта и обвиняя его в слабой профессиональной подготовке, целовал взасос лихорадочно отбивавшегося от него плешивого, горбатого хозяина кабака, заявляя, что обязательно откупит у него долю, и несколько успокоился лишь тогда, когда ресторанный конферансье потребовал тишины, объявив о выступлении молодого поэта местного значения, решившего поделиться с почтенной публикой своими новыми творческими достижениями.
Певичку сменил лохматый человек с окладистой бородой, одетый в обвислый свитер и засаленные блу-джинсы. Откашлявшись в противно запищавший микрофон, косматый человек произнес трагическим голосом:
- "Весна на Брайтоне". Посвящается моему папе - Срулю Спазману.
Прозвучал настороженный аплодисмент.
- Я этого Срулю знаю, - наклонившись ко мне, доверительно прошептал Женя. - Он педераст. Торговал газетами с помойки. А тут... сынок. Странно, однако! А где Толик, э-э?..
Я думал, как бы отобрать у Жени ключи от "кадиллака" и уехать домой. Дорогу к нему я запомнил.
Поэт, декламирующий стихи, то медлил, как бы в раздумье, то торопливо завывал. Казалось, кто-то крутит заводную ручку для пуска автомобильного стартера в его заднице.
- А ваш-шего папу я знаю! - воскликнул, воспользовавшись одной из пауз, Евгений, обращаясь к стихотворцу. - Он дал мне туфтовый чек! На триста два доллара! И я... не позволю обманывать белого офицера!
Женя, уронив стул, нетвердо шагнул в сторону ресторанной эстрадки, но внезапно замер у одного у столиков, прижав руку к груди, - видимо, ему стало дурно от выпитого.
Он стоял, покачиваясь, с закрытыми глазами возле какой-то дамы, являвшей собой олицетворение здешнего эстетизма модным костюмчиком от Кардена, чернобуркой на плечах, длинной дымящейся сигаретой в мундштуке, зажатом в пальцах с нанизанными на них многочисленными перстнями и кольцами... Дама, потупившись застенчиво, старалась не смотреть на остановившегося перед ней человека, проявлявшего непредсказуемую в своих последствиях нетрезвую активность.
Женя глубоко вобрал в себя через нос воздух и неожиданно исторг из отравленного алкоголем организма салат, осетрину и избыток "Абсолюта" - прямо на колени даме.
В ресторане установилась похоронная тишина.
Осекся поэт-декламатор на фразе:
"И вешний восторг пронизал атмосферу..."
- ***ня! - спокойно произнес Женя, обтирая колени сжавшейся в ошеломленном ужасе посетительницы, бумажной салфеткой. - Ту клин, ту вош... все будет как из химчистики!
- Как это ***ня?! Как это ***ня?! - в шоке заквохотала облеванная эстетка, явно не соображая, что именно она произносит.
Ресторан взорвался утробным, с хрюканьем, хохотом.
Сопровождавшее даму лицо мужского пола, сложением напоминавшее большого африканского носорога, грузно поднялось со стула, и я увидел увесистый жирный кулак, проследовавший в направлении Жениной физиономии.
Зазвенела разбитая посуда, послышались нечленораздельные возмущенные выкрики, ресторан охватила неблагополучная суета...
Я поймал за рукав пробегавшего мимо меня официанта.
- Счет, пожалуйста...
- Ах, не до вас, у нас эксидент!
Через полчаса, кое-как расплатившись за ужин, я загружал мертвецки пьяного Женю с разбитой мордой на заднее сиденье "кадиллака", не без опасений раздумывая о встрече с его семейкой, способной инкриминировать мне злостное спаивание своего кормильца-разорителя.
Машину я запарковал у гаража, с трудом выволок из нее беспомощного, как покойник, Евгения и, уместив его на плечи незаконченным в своем воплощении приемом дзюдо, проследовал с обмякшей тушей хозяина в дом.
Женщины сидели в креслах за телевизором - транслировался какой-то фильм из жизни гангстеров. На экране двое небритых типов, положив пистолеты на стол, пили чай, обсуждая зловещими голосами, грохнуть ли им выявленного стукача-Тома сегодня или же обождать до завтра.
- Вот, - сказал я, сгружая Женю на диван. - Принимайте карго.
Мои страхи оказались напрасными: прибытие мертвецки пьяного хозяина домочадцы восприняли с безучастием и даже с некоторой деловитостью.
Старуха, продолжая наблюдать за развивающимися на экране событиями, сняла с Жени пиджак и башмаки, а ее дочь, невозмутимо оглядев разбитое лицо маминого мужа, срочно вышла из дома и вернулась обратно с пригоршней сырой земли, принявшись данную пригоршню с силой втирать в нос и в глаза протестующе замычавшего Жени.
- Что ты делаешь, дорогая? - участливо осведомилась у нее старуха.
- Я тебе уже говорила про ремонт дороги... - последовал загадочный ответ. - Звони в полицию.
Заинтригованный ее словами и действиями, я не спешил подниматься на второй этаж и остался в комнате, присев на диванчик.
На телевизионном экране безжалостная мафия убивала предавшего ее Тома. Том судорожно дергался под выстрелами. Конец его был ужасен.
- А вот и Толя... - внезапно произнес Женя. - Нашелся! Где же ты был, брат?
Глядя на меня, он улыбался с радостным изумлением, смахивая своим лицом, перемазанным грязью, на особь негроидной расы.
Я рассеянно взглянул на экран телевизора. Бандиты на этот раз мирно играли в шахматы. Один из них сдвинул пешку назад, другой переставил коня почему-то по диагонали.
По оконному стеклу скользнули фиолетовые отблески - приехали полицейские. При их появлении в комнате дочь-брюнетка незамедлительно потребовала составления протокола, ибо ее любимый папа, оказывается, возвратившись с работы и бредя улицей с плохо отремонтированным дорожным покрытием, сверзился, оступившись, в яму, в результате чего получил увечья. Брюнетка требовала взять соскоб с лица Жени для идентификации почвенной массы на его синяках с той, что была на дне ямы, ибо завтра же намеревалась вчинить иск строительной компании, производившей дорожные работы, на сумму в один миллион долларов.
Эту яму я впоследствии видел - в ней вряд ли мог уместиться и воробей...
Полицейские между тем отнеслись к требованиям брюнетки весьма покладисто, тут же принявшись строчить бумагу о несчастном случае.
На Женю, торжественно восседавшего на стуле и бессмысленно взиравшего на окружавшую его действительность, особенного внимания они не обращали. Лишь один, мельком оглянувшись на пострадавшего, равнодушно спросил:
- Are you okay? 
- О`кей, - послушно икнул Женя.
Полицейский удовлетворенно кивнул и пошел вместе со старухой исследовать злополучную яму.
Этот сакраментальный в Штатах вопросик насчет "окея" и неизменно утвердительный ответ на него были какой-то потешной традицией.
В воспоминаниях моего вашингтонского детства присутствовал следующий фрагментик: лежавший в луже крови на тротуаре парень с куском арматуры в голове, хрипящий в агонии и участливо склонившийся над ним страж порядка, интересующийся у него как раз насчет пресловутого "окея". С последним своим дыханием парень, помнится, заверил, что, дескать, с ним, с "океем" у него - да, полнейший порядочек!..
Вскоре, исполнив свое главное предназначение, а именно - констатировав случившееся несчастье, полиция отбыла охранять покой граждан, и домочадцы продолжили процесс извлечения Жени из его помятой верхней одежды, причем в одном из карманов брюк старуха обнаружила бутылочку шампанского, видимо, в суматохе похищенную Евгением с какого-то стола в ресторане.
Узрев бутылку, хозяин дома судорожными движениями рук попытался вырвать ее из цепких пальцев конфискаторов, но подобное напряжение отняло у него последние силы и, обреченно выдохнув нецензурное слово, он ткнулся головой в обеденный стол, заснув крепким безмятежным сном.
- Это надо отметить! - провозгласила старуха, открывая бутылку.
Брюнетка, кивнув, достала из серванта три бокала.
Я вновь посмотрел на телевизор. В глубине экрана виднелся симфонический оркестр. Сновали смычки, истово размахивал палочкой дирижер, и пианист, стучавший возле него по клавишам, дергал головой, как испуганная лошадь, словно боясь, что палочка заденет ему по носу.
Старуха, зловеще и весело блестя фарфором зубов, разливала над головой своего недвижного муженька шампанское в подставленную мной и брюнеткой хрустальную тару. Женя, обняв широко раскинутыми руками стол, остекленелым взором косился в угол потолка, напоминая своей римской челочкой, прилипшей к потному лбу, отравленного на пиру патриция. Над ним со звоном сошлись бокалы, и шипучее вино пролилось на голову его.
Отметив с домохозяевами перспективу грядущего им миллиона, я забрал из "кадиллака" пакеты с продуктами, поднялся в свою комнату и нырнул в постель.
За окном разыгралась январская непогода. Повалил снег, засвистала, колотясь в окно белой крупой, метель.
Я подумал о том, что завтра надо обязательно позвонить Ингред, потом вспомнил казарму в поселке Северный, Басеева, озлобленного жизнью и лично мной, комбата... Как давно это было! Да и было ли?..
И, наконец, погрузился в сон, прислушиваясь к шуму ветра и естественному движению стихии.


Утречком, надев спортивный костюм и кроссовки, я вышел на заснеженную улицу, искрящуюся солнцем, и побежал трусцой к океану, наслаждаясь звенящей чистотой морозного тяжелого воздуха.
Что-что, а воздух Америки мне нравился: ничего постороннего в нем не ощущалось, экологию здесь блюли, понимая, видимо, что окружающая среда персональной не бывает, и отсутствие здоровья не компенсируешь никакими долларами.
Я выбежал на знакомую дощатую набережную и помчался по ней, минуя Брайтон, к аттракционам на Кони-Айленд, где виднелась ажурная конструкция парашютной вышки.
Настил упруго проминался под эластичными подошвами, ветер колко врезался в разгоряченное лицо, сердце, казалось, подгоняло: прибавь ходу! - и мне мерещилось, что, оттолкнись я сейчас посильнее от досок, и - улечу в словно зовущее меня бездонное пространство неба, слитое с океаном, подернутым голубоватой рассветной дымкой.
От дома до Кони-Айленд и обратно я отмахал миль семь, если не больше, однако ничуть не устал, а лишь взбодрился и вернулся с опьяняющим ощущением какого-то кристально ясного восприятия мира и с ощутимо разыгравшимся аппетитом.
У дома попыхивал беловатым дымком разогревавшийся "кадиллак". Я заглянул в салон. На сиденье водителя узрел Евгения, одетого в добротное теплое пальто. Из разреза пальто выбивался галстук в каких-то болотных разводах.
Женя пребывал в оцепенелой дреме, поклевывая носом. Поля шляпы прикрывали выбритое дряблое лицо. По всему чувствовалось, белый офицер страдал общим воспалением всего организма, и в мозгах его бушевало цунами.
Я постучал в боковое оконце. Голова в шляпе испуганно дернулась, и на меня уставились знакомые темные очки, не способные скрыть разлившееся по вспухшей скуле фиолетово-бордовое зарево обширного синяка.
- Привет, - еле ворочая языком, произнес Женя. - Видишь, что случилось... Упал вчера в яму. Сейчас еду на экспертизу. Потом в суд. Я этих строителей гадских...
- Женя, - сказал я. - Ты, вообще-то помнишь, что было?
- Жду, - вздохнул он, стыдливо отвернувшись. - Вспышек памяти. Или  сведений со стороны.
- Ну, за ужин я заплатил, так что можешь вернуть мне свой "первый полтинник", - заметил я и, не дожидаясь ответа, последовал в свои апартаменты.
Пока закипало кофе и жарилась яичница, я позвонил Ингред в Берлин. Моя любимая пребывала в состоянии крайней подавленности, и занимал ее единственный наболевший вопрос: когда же, наконец, я вернусь? Заверив, что как только, так сразу, и, отключив телефон, я призадумался, решив в итоге посвятить грядущий день иммиграционным проблемам.
Рекомендованный Олегом адвокат, с которым я связался, назначил мне встречу в своем офисе в полдень.
Вскоре поезд подземки пересекал перекинутый через Ист Ривер мост, приближаясь к столице мира - Манхэттену, и я очумело таращился на примкнутые друг к другу стеклянные кубы небоскребов делового центра, грандиозных в своем монументальном величии и, по сути, наверное, олицетворяющих Америку; это были ее главные храмы, цитадели жрецов Большого Американского Бакса - главного здешнего идола...
Адвокат - пожилой, седовласый, с розовенькими щечками - заверил, что дело мое абсолютно и безусловно выигрышное, потребовав две тысячи долларов за все услуги: первую тысячу - авансом, вторую - по окончанию хлопот. Я выразил полнейшее согласие, отсчитав деньги, после чего подписал бланки иммиграционных форм, ответив на уточняющие вопросы секретаря адвоката; был сфотографирован, дактилоскопирован и, обнадежившись положительным результатом будущей бюрократической волокиты, вышел на знаменитый Бродвей, на поверку оказавшийся очень длинной, но ничем не примечательной узкой улицей с односторонним движением.
Пожалуй, только здесь я и услышал чистую американо-английскую речь. В Бруклине, плотно оккупированном русскоязычной публикой, она становилась редкостью.
Я шел по Манхэттену, очарованный его ослепительными витринами, громадами зданий, устремленных в далекую небесную высь, мимо бесчисленных баров, пиццерий, кафешек, ресторанчиков,  магазинов, забитых всеми товарами мира, в запахах жареной кукурузы, орехов, горячих сосисок и шашлыков, с ликованием сознавая: да, я в Америке, однако - то и дело ощупывая в кармане пальто бумажник, ибо восторги восторгами, но столица мира со дня своего основания принадлежала гангстерам - мелким и крупным, а потому зевать тут не следовало, соблюдая равновесие между лирическим настроем души и холодной бдительностью рассудка.
Внезапно передо мной возникла вывеска: "Клуб карате".
Я машинально толкнул дверь и очутился в небольшом холле, застланном бежевым ковровым покрытием, с угловой стойкой из черного дерева, за которой находился менеджер-японец в идеальной белой рубашке с крикливо-цветастым галстуком глубокой тропической расцветки.
Я поздоровался, спросив, могу ли побеседовать с хозяином клуба.
- У вас назначена встреча?
- Нет, - сказал я, понимая, что нарушаю принятый этикет.
Менеджер замялся, но тут в холле появился еще один японец - пожилой, лысый, также в белой рубашке, правда, без галстука.
- Вот, прошу... - указал мне на него менеджер, - мистер Накаяма...
Я изложил японскому мистеру следующее: профессионально занимался восточными единоборствами, имею многопрофильную подготовку, готов на все, кроме измены Родине, которой, в общем-то, и нет...
- Вы ищете работу? - подытожил японец, хмуро глядя мимо меня.
- Я ищу хороший клуб, - ответил я. - А остальное - приложится.
- У нас заведение не для дилетантов, - сказал Накаяма. - Здесь занимаются профессионалы.
- Значит, я попал в нужное место, - нагло заявил я.
Японец испытующе осмотрел меня с головы до пят. Осмотр, видимо, его удовлетворил.
- Ну, пошли, - безучастно произнес он. - Вы готовы к проверочному бою?
- Всегда готов, - абсолютно искренне отозвался я.
Накаяма провел меня в раздевалку, выдав чистое кимоно и кожаный шлем.
Я переоделся, и мы прошли в один из залов с зеркальными стенами и с татами.
- Будете разминаться? - спросил Накаяма.
Я, памятуя сегодняшний кросс, ответил, что нахожусь в надлежащей форме, и только прокачался на продольном и поперечном шпагатике, после чего японец исчез за дверью, вернувшись с каким-то здоровенным черным парнем баскетбольного роста, наказав ему:
- Попробуй, как он тебе... Только аккуратно.
Парень понятливо кивнул. Оценив длину рук и ног противника, дающие ему явное преимущество в дистанционном бою, я спросил хозяина клуба, каковыми будут правила поединка.
- Болевые в стойке, удушения, возня в партере... - уточнил я приемы, в карате не принятые. - Это применимо?
- Даже интересно, - молвил японец.
Следует заметить, что я давно выработал для себя собственную концепцию боя: если противник, к примеру, делает основную ставку на удар и владеет им виртуозно, надо подгребать к нему с другой стороны, работая на сближение, полностью лишающее его преимущества, а если же имеешь дело с каким-нибудь репейничком, поднаторевшим, скажем, в джиу-джитсу, глуши его точным и резким выпадом ноги в уязвимые места, не подпускай близко, изматывай и отслеживай возможный захват своих конечностей, сулящий жесткий болевой прием.
Мастер джиу-джитсу - тот же пит-буль: головка слабенькая, держит удар плохо, а вот челюсти стальные - поймал, не отпустит...
Словом, я не зацикливался на каком-то определенном стиле, предпочитая их смешение, дающее возможность универсального выбора.
Как только мой противник принял стойку, я моментально уяснил: парень из категории балетных - блок-удар, подскок-отскок...
Дезориентируя его, я встал в закрепощенную стойку, демонстрируя адекватность его классической позиции бойца ударного стиля, он выкинул свой костыль, вывернутой пяткой целя мне в башку, но этот самый выворот сослужил ему плохую службу, ибо ложная моя стойка мгновенно переменилась в положение ловца бейсбольного шарика, я уцепил готовую для болевого заворота голень, крутанул ее, и парень лбом ткнулся в татами, на несколько секунд утратив сознание.
Я вежливо обозначил для сведения мистера Накаямы возможные для меня удары: в позвоночник, в печень и в шею - последний был категорически способен отделить голову поверженного противника от туловища.
Черный парень, впрочем, быстро очухался и снова запрыгал по татами, использовав мою врожденную гуманность.
Зал постепенно заполняла публика в киномо, рассаживаясь по периметру стен.
Накаяма кивнул нам, предписывая продолжить схватку. Черный, как и следовало ожидать, уже не горел желанием беспечно разбрасывать по сторонам свои баскетбольные конечности и принял выжидающую позицию, неотрывно глядя в мои глаза в попытке обнаружить в них предтечу атаки.
Дабы разрядить обстановку тягостного ожидания активного действия, я выкинул трюк собственной выпечки: осторожно ступил назад и сделал сальто, приземлившись в скользящем шпагате к ногам соперника; левая моя лодыжка крюком охватила его щиколотку, а правой ногой я нанес, твердо зафиксировав ступню, удар в бок коленного сустава.
Хватая руками воздух, специалист в области карате пал на татами, тут же утратив способность нанесения удара и очутившись в моих паучьих объятиях, в секунду закончившихся жестким удушением.
Я, кажется, слегка переборщил, ибо от черного человека меня, предостерегающе вопя, начал отдирать Накаяма, и, хотя душил я своего баскетболиста всего-то несколько секунд, с татами он поднялся не сразу и какого-либо желания продолжить дружеское спортивное состязание уже не изъявил.
- Где вы всему этому учились? - спросил меня японец не без любопытства.
- Это мои персональные "короночки", - объяснил я. - Плод, так сказать, самостоятельных фантазий.
- Хорошо. - Накаяма помедлил. - Проведем бой без ударов. Стиль: дзюдо, джиу-джитсу, с болевыми приемами в стойке. Подходит?
- Мой любимый фасончик, - согласился я. - Никаких тебе синяков и шишек, все интеллигентно...
- Сергей! - позвал японец одного из мужчин, сидевших около стенки.
Русский?..
Сергей подошел к хозяину клуба. Это был человек лет тридцати пяти с уверенным взглядом больших серых глаз, ладно сложенный, с прекрасно развитой мускулатурой, и, если черный парень давил своими габаритами, но был сыроват и неуклюж, этот - я уяснил мгновенно, обладал тем огромным преимуществом, перед которым порой меркнет техника самых техничных, - грубой, упорной силой, способной разорвать любой мертвый захват и претерпеть даже невыносимую боль...
Мне предлагался орешек с толстой и прочной кожурой.
Однако теперь уже в длине рук и ног преимуществом обладал я.
Для начала я попытался сыграть в дурачка: намотать кимоно на пальцы противника, последующим сильным рывком тела вывихнув их; однако захват он держал грамотно, мою уловку просек, усмехнувшись укоризненно такому безжалостному коварству, и мне пришлось сменить тактику, подсунув ему иную наживку - мою согнутую в колене ногу. Тут он невольно купился, подхватив меня под колено и пытаясь провести подсечку, как мне и требовалось...
Уцепившись в его кимоно и обвиснув на нем, я мелко подпрыгивал, держась практически на весу, что исключало всякую возможность свалить меня на ковер и одновременно отнимало силы у пыхтящего от натуги противника, имевшего, замечу, черный пояс мастера.
Стратегия моя заключалась в следующем: едва выдохшийся в патовой ситуации боя соперник, уяснив, что проку от пойманной им конечности никакого, отпустит ее, в сей же момент моя нога стремительно уйдет в сторону его бедра, и я, поднырнув, проведу "передний подхват" - эффектный бросок, впечатывающий противника в пол.
Все, в общем-то, прошло четко по данной схеме, однако в последнее мгновение, уже в падении, Сергей ухитрился утащить на татами и меня, и, хотя прием в принципе состоялся, чистой победы я не добился.
Схватка продолжилась.
Я вновь предложил ему отведать свою ножку, но он, улыбнувшись, покачал головой - мол, хватит, придумай что-нибудь новое, - это мы съели, оказалось - невкусно...
Мы держали друг друга прямыми захватами за рукава, кружась как бы в танце, темп которого нарастал с каждой секундой... Я понял: сейчас последует подсечка с падением, и я улечу в зеркальную стену через подставленную под мою ступню ногу резко опустившегося на татами противника.
Умно. Пришлось срочно потянуть кисть его руки на болевой прием, прервав таким образом наше изящное вальсирование.
Мы отпрянули друг от друга, замерев в напряженном ожидании.
Мне было очень интересно: я встретил противника, не просто искушенного в поединке, но и необыкновенно чуткого в прогнозе неведомых ему тактических действий.
Ну что ж. Таких, как этот Сергей, надо было глушить кардинальными методами. Как волков - за хвост и о землю.
Итак. Приемчик, способный остудить пыл бешеного слона... Вся его прелесть - в захвате обеими руками ворота: достаточно нейтральном, легко позволяемом, ибо таковое действие воспринимается, как некий первоначальный этап подготовки к приему, а это, по сути уже, и есть прием, причем мертвый, практически исключающий сопротивление.
Ворот кимоно, ведомый круговым вращением рук, тугой петлей охватывал горло противника, и оставалось лишь сжать пальцы покрепче, обвиснув на удавке всем телом и позволяя событиям развиваться уже как угодно, - финал схватки в этом случае предрешен. Даже выдающиеся физические данные никого не могли спасти: сонная артерия у всех людей одинаково защищена лишь тонкой, беззащитной кожицей...
Мы упали на татами, и Сергей лихорадочно ударил по настилу рукой, сдаваясь...
Я освободил захват.
Присутствующие, поднявшись, зааплодировали. Видимо, я только что уделал серьезный авторитет в этой профессиональной шарашке.
- Прошу еще одну схватку! - проговорил, растирая горло, Сергей, обращаясь к Накаяме. На чистейшем американо-английском. Этот парень родился здесь, в Штатах, и, судя по возрасту и облику, не на еврейско-советском Брайтон Бич.
Накаяма просьбу Сергея одобрил.
Я ухватил соперника захватом-растяжкой - за обшлаг рукава и за плечо, что позволяло держать его на длинном поводке, и начал лепить одну за другой деморализующие "подсеки", от которых он хотя и легко уворачивался, но способность к атаке утрачивал, и любая ошибка в сохранении равновесия грозила ему болевым в стойке, однако тут-то случилось непредвиденное: ноги Сергея внезапно взметнулись в воздух, сильно ударив меня внутренней стороной коленей в грудь, я ощутил, что бесповоротно падаю, одновременно отметив, что, будучи еще в воздухе, противник вытягивает мою руку, державшую его за плечо кимоно, вдоль своего живота, готовя классическую болевую "вытяжку".
Ну, молоток! Ну и прыжок! Акробат!
Я с немалым трудом, отведя кисть в сторону его большого пальца, освободил свою руку, и мы грохнулись на пол, очутившись в стандартной позиции схватки в партере. Я лежал на спине, отпихивая Сергея коленями, он же, взгромоздясь на меня сверху, пытался провести удушение. Мы никуда не спешили, действуя с методичностью хирургов, проводящих привычную операцию. Он знал все хитрости моего противодействия, а я угадывал на два хода вперед нюансы его атаки. Это напоминало шахматную партию в одном из ее скучно выверенных тупиковых вариантов.
И все-таки в какой-то миг он ошибся... Впрочем, нет. Он просто не знал русской борьбы самбо, в отличие от японского дзюдо имеющей богатый арсенал болевых приемов на ногах противника.
Несколько выпрямившись в коротком рывке, я ухватил его лодыжку, подтянул к себе, зажал под мышкой и, уместив лучевую кость своей руки на ахиллесовом сухожилии Сергея, удовлетворенно откинулся на татами. Ему пришлось вывернуть голень и привстать, обернувшись ко мне спиной, но я тут же провел болевой прием на колено.
Все.
С оцепеневшими от боли скулами, он кулаками застучал по татами, требуя прекращения поединка. Мы поднялись с толстой соломенной циновки.
- Весьма неплохо, - обескураженно почесав лысину, сказал Накаяма. - Рад познакомиться. - И протянул мне сухую жесткую ладонь.
После японец пригласил меня в свой офис, где я изложил ему следующую версию своего пребывания в Америке: дескать, родился здесь, а ныне, пребывая в подвешенном состоянии, претендую на получение гражданства.
- Пока у тебя нет права на работу, - ответил японец, - контракт подписать не смогу. Черные наличные - не моя стихия. Тем более у меня в клубе две трети учеников - полицейские. Так что пока ходи, занимайся, поддерживай форму. Бесплатно. И быстрее получай документы.
Я принял душ и вернулся в раздевалку, где застал своего недавнего соперника, носившего русское имя.
Разговорились. Сергей родился здесь, в Нью-Йорке, покойный отец его - солдат Красной Армии - во время войны попал в плен к немцам, но на родину, в уготованный ему сталинский лагерь, не вернулся и после долгих скитаний очутился в Америке, где женился, вырастил детей и в чьей кладбищенской земле ныне покоился.
Я сказал, что начало такой биографии по некоторым параметрам совпадает и с моей незадачливой судьбинушкой, что вызвало у собеседника вполне понятный интерес, удовлетворить который более или менее правдиво мне хотя и с трудом, но удалось.
У Сергея была квартира в Манхэттене, но мама его, как и я, проживала в Бруклине; после сегодняшней тренировки он собирался навестить родительницу, а потому предложил подбросить меня к дому на автомобиле, на что я с естественной радостью согласился.
Когда машина выехала на середину Бруклинского моста, я оглянулся на вечерний Манхэттен, на черные громады его зданий, усеянных миллионами белых огней, и тут показалось, будто мне видится какой-то сон - долгий и странный. И тряхни я сейчас головой - очнусь на казарменной койке в убогом поселке Северный с его допотопными серыми домишками и сырой степной далью, наверное, ныне заснеженной, с редкими островками осклизло-пожухлой, разъеденной морозами прошлогодней травы...
Меня охватила тоска.
Я вдруг отчетливо понял, что Родина с ее неказистыми пейзажами, грязными дорогами, глинистыми лужами, с ее нескладным полуголодным народом где-то там, далеко, в иной недостижимой теперь реальности, а блистающий мир вокруг чужд мне и даже неприятен; он был лишен какой-то первозданной сути точной геометрической выверенностью своих линий, он являл собой компьютерную рассчитанную комбинацию, способную вмиг перемениться, перетечь в иную форму, но неизменно остаться неодушевленной и даже враждебной человеку структурой...
Красивый Манхэттен был гигантским детищем механики и математики. Причудливым плодом их холодного созидательного торжества, существующим за плоскостью человеческой природы, вне ее и над ней, огромным разросшимся кристаллом, словно выпавшим из иного космоса.
И, может, оттого я так заскучал по России...
Но - увы! Волею судеб я очутился вне закона и границ своей страны, которую горячо любил, но любови этой надлежало остаться напрасной и неразделенной, ибо в просторах отчизны мне отводилось лишь узкое пространство тюремного застенка, и мысль о нем здорово и здраво остужала горячечный пыл моей ностальгии.
- Спорт - спортом, - сказал Сергей, - а каковы генеральные планы?
- С планами полный туман, - признался я.
- Знаешь, - сказал он, - возможно, по получении тобой документов, я способен внести интересное, думаю, предложение... Ты специалист по рукопашному бою, лицензии получишь без труда, тут я тебе подсоблю... Тем более хотел бы у тебя многое перенять...
- Это - пожалуйста, - отозвался я. - А о каком предложении идет речь?
- Видишь ли... Я - большая, в общем-то, шишка в полиции города Нью-Йорка. И могу заняться твоим трудоустройством. На определенном поприще.
- В полиции? - спросил я с сомнением.
- А что ты имеешь против? У нас хорошая зарплата, стабильная служба. Естественно, тебе необходимо многому научиться...
- С детства мечтал стать милиционером, - саркастически заметил я. По-русски.
- Что? - обернулся он.
- Действительно интересная мысль, - перевел я. - Главное - новенькая.
- Вот ты и подумай, - подытожил он, протягивая свою визитную карточку. - Если что - звони. А послезавтра я буду в клубе. В это же время. Придешь?
- С удовольствием, господин капитан... - ответил я, присматриваясь к тексту на карточке в ломаных лучах несущегося в салон света нью-йоркских огней.

2.

Олег позвонил мне в тот же день, когда на прилавках Бруклина появилось «Слово» с моим объявлением. Сказал:
- Завтра. В шесть часов утра. Вест-восьмая в Бруклине. Сквер возле сабвея, напротив дома 2825. Возьми с собой телефон.
Я, конечно, слабо разумею во всяких шпионских хитростях, но место и время встречи Олег наверняка выбрал с известным умыслом: в ранний утренний час этот район, застроенный высоченными серыми и красными коробками жилых зданий, был вымерши безлюден и оглушительно пуст.
Ни единого прохожего, ни машины... Широкие газоны, пустая улица с двухсторонним движением, заканчивающаяся тупиком у набережной, серые жалюзи закусочных и барахолок. И тротуары, вдоль которых плотно, бампер в бампер, выстроились автомобили жильцов многоэтажек - к вечеру найти здесь место для парковки было невозможно.
Я, неторопливо пробежавшись по пустынной холодной набережной, присел на одну из скамеек в скверике и, приглядываясь к сонной, еле высвеченной тускленьким рассветом улице, погрузился в ожидание предстоящей встречи с беглым зеком, а ныне - таинственным представителем некой организации, состоящей, вероятно, из пионеров-ленинцев старого, выдержанного розлива.
Телефон в кармане куртки требовательно проверещал, вызывая меня на связь.
- Ступай, не суетясь, на набережную, - услышался голос Олега.
Я поднялся со скамьи и побрел в сторону стылого январского океана, катящего волны на смерзшийся грязноватый песок пляжей, усеянный стаями жирных, раскормленных чаек размером с гусей. У опорных свай набережной сновали в поисках корма черными юркими тенями крысы.
Вот и Америка... Предрассветная, будничная. Без всяких чудес.
Олег, одетый в короткую дубленку и кепочку, стоял у железных поручней, корабельными леерами опоясывающими прибрежный дощатый настил. Молча протянул мне руку.
Мы двинулись к чернеющим неподалеку пирсам, где копошились фигурки ранних утренних рыбаков. По дороге я доложил обо всех своих американских достижениях, заключавшихся в разрешении проблемы с жильем и состоявшемся визите к адвокату.
Олег, выслушивая меня, безучастно кивал, насвистывая себе под нос невнятную мелодию некоего марша.
- Ну, - внезапно поднял на меня пронизывающий взор, - не расхотелось еще поработать со мной вместе?
- Давай попробуем, - невозмутимо ответил я.
- А по России - как, скучаешь?
- На днях тут... просто-таки, припекло, - признался я.
- Ничего, - откликнулся он. - Мы еще вернемся туда, Толик... Уважаемыми людьми, поверь. Дайте срок...
- Российский суд пойдет навстречу такому пожеланию, - сказал я. - Даже не сомневайся.
- Будет другой суд, - уверенно заявил Олег. - Над теми, кто развалил страну. И грабит ее сейчас. И мне такой суд не страшен. Более того, живу его ожиданием.
Мы прошли на пирс, где свистал ветер, несший мелкую ледяную крупу, секшую лицо. Рыбачки кидали в бултыхающуюся под сваями зелено-черную воду сетки с сырым куриным мясом, приманивая крабов. Кое-кто вытягивал из пучины осклизлых грязно-коричневых камбал.
Толстячок с багровым от морозца лицом, стоя у края помоста и выгнувшись спиной назад, пыхтя от натуги, писал в океан, виртуозно используя редкие паузы между порывами ветра.
- В общем, твою ситуацию я вижу так, - продолжил Олег, плотнее запахивая ворот дубленки. - Родился ты хотя и Америке, но эта страна уже не твоя, ты в ней - пришелец. В компанию американских уродов, существующих во имя и ради доллара, тебе не вписаться, ты для них инороден. Ну а эти... идиши, - он махнул рукой в сторону Брайтон Бич, - скоро будут тебе, как рвотное... Клопики из протухших одесских матрацев.
- Жестко режешь, - сказал я.
- Да, режу я очень жестко, - ладонью потерев подбородок, отозвался Олег. - Теперь главное. Скоро твое заявление очутится в лапах спецслужб, это обязательно. И  начнется забавная игра. Вот-то затеется рыбалочка... на живца! Десяток тихарей из ЦРУ можно будет в одночасье прихлопнуть... Но да только баловство это. Будем соблюдать корректность и на рожон не полезем. А сейчас ты заберешь свои вещички от идишей и поедешь на свое постоянное место жительство. В Куинс. Дивная квартира, без тараканов, что уже редкость в Нью-Йорке...
- А я уже заплатил за месяц вперед, - сказал я.
- Идишам? Ну и хорошо, - отозвался Олег. - Зато у тебя есть нейтральный почтовый ящик. Куда поступит решение иммиграционных служб. И где, вероятно, расположится засада. А может, и обойдется с засадой... В любом случае результат будет. Полезный для нас. - Он достал из кармана дубленки рацию. Произнес: - Иду к машине. Как там?..
- Чисто, - ответил сиплый голос.
Через несколько минут, усевшись в припаркованную возле перекрестка "шевроле-беретту", мы держали курс в направлении Жениного дома.
Старухе я объяснил, что вынужден срочно уехать по делам в штат Колорадо, свое проживание окончательно прерываю, но непременно буду позванивать, ибо жду по почте важного письма. Озлобленная жизнью брюнетка, услышав такое заявление, швырнула мне триста долларов, хотя на возврат денег я не претендовал. То ли ее заела совесть содрать с меня полную плату за месяц, то ли она уже видела на своем банковском счете отсуженный у строительной компании миллион и не желала размениваться на мелочи.
"Беретта", развернувшись на широком Куинс-бульваре, приняла вправо и съехала в пасть подземного гаража, устроенного под одним из высотных домов. Из гаража черным ходом мы прошли в холл дома, насыщенного запахами якобы освежающей воздух химии.
Холл был застлан изумрудного цвета ковровым покрытием, блистал полированным черным деревом стен, зеркалами, начищенной медью дверных ручек; в углах потолка были установлены телекамеры, а у входа сидел портье-китаец, приветствовавший Олега поднятием руки.
- Это Генри Райт, - представил меня Олег портье. - Новый арендатор квартиры мистера Мэйсона.
- Меня предупреждали... - Портье вручил мне пухлый конверт. - Здесь договор с хозяином дома, все документы...
- Мы разберемся, - Олег сунул в карман его адмиральского кителя несколько долларов.
- Ключи в пакете, - уточнил, поглубже умещая купюры в кармане, служитель, мелко тряся головой в выражении признательности за чаевые. - Желаю приятно провести день.
- Постараемся, - заверил его я.
Квартира произвела на меня впечатление в высшей степени благоприятное: большая гостиная с кожаной мебелью и огромным телевизором со стоявшим на нем черным ящичком кабельной системы; в углу - примкнутый к стене письменный стол с компьютером; потолок со встроенными в него усеченными колбочками ламп; мягкий пухлый ковер...
Спальню практически целиком занимала кровать, застланная парчовым покрывалом табачного цвета, на которой с комфортом мог бы переночевать взрослый слон.
Другая спальня, площадью несколько меньшей, предназначалась, видимо, для гостей.
Кухня была полностью оборудована, холодильник заполнен продуктами.
- Здесь кто-то живет? - спросил я.
- Да, отныне некто Генри Райт, - сказал Олег. - То есть ты.
Из сумки, которую Олег взял с собой из "беретты", он вытащил фотоаппарат.
- Ну-ка, - кивнул на стену, - встань вон там...
Фиолетово сверкнула вспышка.
- Вечером получишь документы, - продолжил он. - Водительские права и социальную карточку. Бумаги реальные, вернее, сделанные на реально существующее лицо. С чистым прошлым.
- А где само лицо? - поинтересовался я.
- За него уже не беспокойся, - ответил Олег. - Он тебе претензий не предъявит. По крайней мере, в этой жизни.
- Хрена себе, - прокомментировал я.
- Осваивайся пока... - Олег убрал фотоаппарат в сумку. - В семь часов вечера спускайся вниз. Рядом с подъездом вход в ресторанчик. Поужинаем и потолкуем. А сейчас - привет! Спешу. Да! Никаких появлений на Брайтон Бич! Никаких контактов с эмигрантами! Практически все они - стукачи Эф-Би-Ай... А кое-кто еще и нашу гэбэ обслуживает... По совместительству. Все, пока!
Хлопнула дверь.
Олег отбыл в неизвестность по своим странным делам, и я остался один. Пройдя в гостиную, подошел к окну. С высоты одиннадцатого этажа оглядел представшую перед моим взором панораму: торговую улочку с множеством магазинчиков, часть из которых так же, как и на Брайтон Бич, увенчивали вывески на русском языке; здание латиноамериканского банка с плоской крышей; железнодорожную насыпь со стремительно летящей серебристой торпедой поезда...
Интересная мне все-таки ниспослана жизнь, несмотря даже на неясный покуда ее финал...
Но пока до финала дело не дошло, я отправился на кухню сварить себе кофе. До ужина было еще далеко, а время завтрака уже явно и неотвратимо пробило.


До вечера я плутал по прилегавшим к моему дому улочкам, бесцельно заходя в магазины, прошелся вдоль широченного Куинс-бульвара, выведшего меня к мосту Queensboro, тянувшегося через реку к верхней восточной части Манхэттена, и, таким образом, отмахав пешком большое количество полезных для здоровья миль, вернулся в свою новую обитель, где принял душ и переоделся. После спустился в ресторан, где застал одиноко сидевшего в дальнем углу Олега, сосредоточенно изучавшего меню.
- Лобстера будешь? - спросил он меня вместо приветствия.
- Не откажусь.
Чокнувшись, мы пригубили легкое сухое вино.
- Ну, по порядку, - сказал он. - Наши разговоры - те, из лагерной жизни, ты, надеюсь, помнишь.
- Отчетливо, - подтвердил я.
- Хорошо, если так. Позволю себе их продолжить. Ну-с, с чего же начать? Существует, мой друг, ныне некая держава, именующая себя Россией. Правят этим царством-королевством жулики. Задача у жуликов достаточно простенькая: пока корабль на плаву, стоим у руля и распродаем все, что есть в трюмах. Хватит на наш век - хорошо, а если вспыхнет бунт среди нищих и ограбленных, тогда грузимся мы в лодочки - и только нас и видели. Но поплывут лодочки в уготованные им гавани, а не в неведомое пространство. И, собственно, лодочки уже плывут и приплывают. С теми, кто решил бунта не дожидаться и в рискованные мероприятия не вступать.
- И вы эти лодочки встречаете?
- Мы их фиксируем, - пояснил Олег. - А иногда и встречаем, да. Но груз из этих лодочек предназначен для обратного возвращения на корабль...
- Благородно, - заметил я.
- Но, - продолжил Олег, маленькими хромированными щипцами перекусывая клешню лобстера, - на лодочках пришвартовываются к обетованным берегам ох не подарочки! Пираты это, Толя, злые, жадные и коварные. И награбленное никому они не желают отдавать, злодеи такие... А потому противопоставить им можно не просто грубую силу, а профессиональную, хорошо оснащенную мощь, то бишь умную и сплоченную организацию. А организация требует, во-первых, материальную базу и - каждодневное действие, без которого оперативная ее гибкость костенеет...
- То есть тренируетесь вы каждодневно? - спросил я. - Боевые учения идут без остановки?
- Стараемся, - подтвердил Олег. - Тем более мы на хозрасчете, бюджетных ассигнований не ожидаем. Тут, кстати, я должен внести ремарочку, а то ты неверно уяснишь себе ситуацию. Я говорю об определенном направлении деятельности. Одном из многих. Узком. Но покуда ты должен знать именно его. Потому что серьезная организация строит свою деятельность на принципе строго ограниченной информации для ее членов. Незнакомых между собой. Из этого, дополню, следует: ты будешь иметь дело исключительно со мной.
- Ну, эту арифметику я уже проходил... И в Индии со шпионами, и в Берлине с бандитами...
- Да, но степень риска была иной, мой мальчик. Равно как и суть задач - грошовых и шкурных.
- А какие теперь?
- Геополитические, Толя. Основная цель США для тебя ясна? Или - разъяснить?
- Полезно, думаю, послушать, - сказал я.
- Начну с того, что все глобальное по сути своей  просто. Тактические хитросплетения могут завиваться в любые клубки, а стратегические вопросы всегда ясны и конкретны. Итак. Цель США - мировое господство. Единый, однополярный мир без национальных признаков. Мировое правительство, регулирующее численность населения и пользование ресурсами. Полностью контролирующее все банки.
- Вряд ли пройдет такая затея, - сказал я. - Бог устроил мир несколько по-иному. Более интересно.
- Не знаю насчет Бога, но затея точно не пройдет. Хотя бы потому, что России в такой затее выделена территория вымирания и большой помойки. И знаешь, почему? Во многом из-за особенностей русского характера. Он никак не устраивает Запад, этот характер - непредсказуемый, суматошный, трудно зомбируемый, а потому крайне опасный. Русские плохо вписываются в однополярную систему. Хочешь примерчик?
- Да.
- Подойди к зеркалу и внимательно в него посмотри.
- Вот так, да?..
- Вот так. Ну, так о чем я? Союз разгромили. Мир праху его. Россия осталась. И мы ей служим. По-своему, но честно. У тебя есть возможность присоединиться к нам. Думаю, весьма необходимая для тебя возможность. А дальше - решай.
- Ну, решил, положим, - сказал я. - И чего?
Олег положил на стол ключ и какие-то бумаги.
- "Беретта" - твоя, - пояснил свои действия. - Стоит в гараже под домом. Стоянка оплачена на год вперед, так что с парковкой на улицах выворачиваться не придется. Сегодня же купишь подробную карту Нью-Йорка и атлас автомобильных дорог США. Без них ты,  как младенец в чащобе. Завтра поедешь в Пенсильванию. Тут, - он указал на бумаги, - маршрут и все данные. Местечко называется Новая Голландия. Очень скучное, аграрно-религиозное. Но тебе скучать не придется. Поскольку пройдешь там курс молодого бойца. И кое-какие науки. Подробности на месте. Да! - Он полез в карман, вытащив оттуда три перетянутые резинкой карточки: желтенькое водительское удостоверение с моей фотографией, голубенькую, с малиновой печатью, "Social Security card" и - золотую кредитку "Америкэн экспресс".
Владельцем документиков числился, естественно, загадочный Генри Райт. Возможно, уже не существовавший в материальной живой природе.
- Почему не спрашиваешь о зарплате? - Олег, заложив руки за голову, откинулся на спинку стула.
- Да я как-то... и не думал.
- Это хорошо, - кивнул он. - Но деньги на жизнь тебе необходимы и будут у тебя в достаточном количестве. Все. - Он поднялся из-за стола. - Позвоню. Свои координаты, извини, не оставляю. И вот тебе первая истина: чаще всего горят на связи. Самое уязвимое место...
В кармане моего пиджака затренькал телефончик.
- Хэллоу? - спросил я, кнопкой отстегнув панель с микрофоном.
- Это я, Ингред... - донеслось смущенно.
- Моя дорогая Ингред! - сказал я. - Как кстати! Ты почему не спишь?
Олег, усмехнувшись, хлопнул меня по плечу и направился к выходу.
- Когда ты приедешь, Толья?
О, Господи...
- А может, ты ко мне? - предложил я. - Тут хорошо, красиво... Манхэттен, Куинс всякий... Лобстеры на каждом углу. Кроме того, у известного тебе молодого человека в квартире имеются целых две спальни. С та-акими кроватями!
- Ты там смотри... с кроватями! - сказала она.
- Смотрю, - ответил я. - С унынием обреченного импотента.
- А вообще ты меня заинтриговал, - подумав, произнесла Ингред.


Совершенно секретно.
 Для осведомления надлежащему адресату.

Сообщаю, что в результате сравнительной рабочей проверки по файлу ESP-009/ 05/ 683256, мной выявлен факт подачи заявления о восстановлении в американском гражданстве гражданином России Подкопаевым Анатолием, прибывшим в США по многократной бизнес-визе класса В-1, выданной нашим консульством в Москве.
Ксерокопия паспорта данного лица - в приложении. Виза выдана без интервью, поскольку поступившие в консульство документы находились в папке МИДа России, ходатайствующего о въезде на территорию США официальной делегации русских ученых, специализирующихся в области космических исследований и приглашенных в НАСА на рабочую конференцию.
Из лиц, входящих в состав делегации, Подкопаева А. никто не знает.
Таким образом, приглашение указанного лица в США можно с большой долей вероятности считать умышленно сфальсифицированным.
Настоящий рапорт обоснован на факте присутствия данных вышеупомянутого лица в специальном контрольном файле.
Адрес местопребывания объекта неизвестен. Ксерокопия въездной иммиграционной анкеты также прилагается.

IMFPNYC/ 0437


Скоростная дорога, шурша под колесами "беретты", стелилась в глубь провинциальной Америки - чистенькой, с островками особнячков, площадками автомобильных распродаж, бесчисленными заправочными станциями, закусочными, пабами и мотелями.
Если бы не лежавший на щитке приборов листок с деталями маршрута, я бы, наверное, плутал по Америке в поисках затерянного в недрах штата Пенсильвания нужного мне городка пару недель: трассы то и дело сливались одна с другой, в глазах рябили десятки дорожных указателей, и я, взопрев от напряжения, то и дело сверяясь со шпаргалкой, вспоминал незамысловатые российские хайвеи, где как прешь по прямой, так и прешь, твердо зная, что, если поехал в Калугу, в Ярославль тебе точно не угодить.
А с паучьей сетью безликих многорядных американских дорог все обстояло совершенно иначе, и недаром в одной из телепрограмм, посвященной юмористическим розыгрышам, мистификаторы, поставив будку канадской таможни в теплом южном штате, скрытой камерой снимали обескураженных, однако явно поддавшихся на уловку водителей, которые, хлопая глазами, очумело рассматривали реющий над будкой флаг с кленовым листом...
Шпаргалка не подвела: я прибыл в искомую Новую Голландию, свернул у магазина хозтоваров на узенькую дорожку, вившуюся в частоколе деревянных столбов, чьи перекладины были утыканы фарфоровыми изоляторами, и углубился в заснеженные кукурузные поля, руля мимо серебристых силосных башен и ажурных мачт ветряных электростанций с вяло покачивающимися пропеллерами.
Меня посетило ощущение ирреальности всего со мной происходящего...
Перемещаясь загадочной волей случая, а может, провидения, через материки и часовые пояса, я, вчерашний сержант конвойных войск, ехал ныне, один-одинешенек, дорогами какой-то аграрной штатовской глухомани - неизвестно зачем и неизвестно к кому.
Я достал из-за пазухи свой замечательный телефончик и позвонил в Москву.
Откликнулась маман.
- Ну, привет, - сказал я, еще до конца не веря в то, что невидимая нить протянулась отсюда, из катящей по американскому проселку "беретты", с родимой квартиркой в далекой вечерней Москве и мой голос, в мгновение преодолев океанские и земные просторы, коснулся знакомых стен, дверей, мебели, корешков книг...
- Ты из Берлина? - утвердительно вопросила маман.
- Из штата Пенсильвания, - доложил я. - Из своей личной машины и по своему персональному телефону, представь... Номер пока, правда, дать тебе не могу... По ряду объективных причин.
- О Господи... - устало вздохнула она. - С тобой не соскучишься.
- Ошибаешься, - возразил я. - Была бы ты тут, рядом, соскучилась бы моментально. Вокруг меня обстановочка как раз довольно унылая. Имея в виду пейзаж. Еду вот сквозь нивы печальные, снегом покрытые... Ну и соответственно всякое былое перед глазами, думы... Сентиментальные воспоминания о дорогих лицах... Все, как в известном романсе, одним словом.
- Тебя тоже здесь помнят, - сообщила маман. - Прими поздравления: возбуждено уголовное дело по поводу твоего дезертирства.
- Так давно пора, - заметил я хладнокровно.
- Давно и возбуждено, - сказала маман. - Но сейчас оно передано в Москву, ко мне приходил следователь из военной прокуратуры...
- Привет ему от меня, - сказал я. - И передай, что дело тухлое и пора его закрывать. Ибо обвиняемый переходит, подлец, в буржуинское гражданство. Так что, спасибо тебе, мама, ты меня родила на свет в подходящем для этого месте, где выдавалась своеобразная страховка на будущее. Не хочешь, кстати, пройти мимо того самого роддома в Вашингтоне? В моей компании, а? Встретиться с прошлым? Забавно ведь...
- Ты чего, смеешься?
- Почему? Пришлю тебе вызов. Приедешь?
- Но тогда и отцу...
- Вы еще не разбежались?.. Или медовый месяц продолжается?
- Какой же ты циник...
- Ай-яй-яй! - подтвердил я. - Извините меня, божий одуванчик, цветок невинный райских кущ... Паспорта-то у вас на руках?
- Да...
- Тогда целую, ждите приглашение.
Я припарковал машину у большого кирпичного особняка, стоявшего на пригорке, обнесенном низкой железной оградой. За особняком расстилалось голое заснеженное поле.
Сверился со схемой. Так и есть. Именно в этом здании должен находиться некто Курт Рассел.
Входную дверь мне открыл худенький, невысокого роста старичок в очках.
- Вы - Генри? - спросил он, глядя на меня с явным подозрением.
- Райт, - уточнил я.
- Проходите.
Мы оказались в просторной гостиной, где пылал камин. У камина лежала, настороженно глядя на меня, большая черная овчарка.
- Ну ладно, познакомься с гостем, - произнес старичок, усаживаясь в кресло-качалку с резными подлокотниками, и пес, резво поднявшись, двинулся ко мне, обнюхал равнодушно мои брюки, вновь затем вернувшись на место.
- Меня зовут Курт, - проронил старичок, мерно покачиваясь в кресле. - Мне передали, что вы должны пройти обучение по программе А-3. Это очень простая, начальная программа. - Он, поджав губы, неодобрительно всмотрелся в мое лицо. Сказал не без ехидцы: - Значит, Генри.
- Генри Райт, к вашим услугам, - подтвердил я.
- С языком, вероятно, у вас все в порядке, - продолжил Курт, - но будьте, тем не менее, критичны к себе: вы - узнаваемый иностранец. Славянского, замечу, происхождения.
- Почему? - удивился я.
- Менталитет, отраженный в ваших глазах, весь облик, в который еще не въелась эта чертова Америка... Вы еще чужачок. Свеженький и явный. Как чернильная клякса на акварели. Эльза! - внезапно крикнул он.
В гостиную вошла седовласая старушка с розовым кукольным личиком и ярко-голубыми детскими глазами.
- Эльза, будь добра, определи национальность этого молодого человека, - тоном въедливого экзаменатора произнес старичок.
- Он русский, - едва взглянув на меня, ответила старушка.
- Да? А зовут его между тем Генри, так что познакомьтесь...
- Я, кстати, говорю по-русски... - Она пожала мне руку, тепло улыбнувшись.
Я не нашел ничего лучшего, нежели чихнуть в ответ.
- C легким паром! - отозвалась Эльза, имея в виду, вероятно, "будьте здоровы".
Собака, зарычав на мой чих, приподнялась с места.
- Тихо, Кнайт, тихо... - успокоила пса старуха. - Вам нравится наша дворчанка? - обратилась она ко мне.
- Овчарка, - позволил я себе уточнение. - Или вы имеете в виду дворняжку? А может, помесь?
- Овчарка? - призадумалась Эльза. - Но овчарка... она такая порода... мышистого цвета... Нет?
- Какого цвета? - иронично прищурился я.
Старушка застеснялась.
- Ну... такой цвет... - со смущенной хитрецой молвила она. - Ну... Ну, у вас ведь тоже есть эти... - Лукаво заглянула мне в глаза. - Ну, маусы! Которые с хвостом...
- Эльза, принеси нам чай, - прервал нашу беседу Курт.
- Сейчас. - Она сокрушенно взмахнула руками. - Нет, я, кажется, уже стала забывать русский...
Дождавшись ее ухода, Курт продолжил:
- В принципе ваша национальность меня не волнует. Если вы - Генри, так тому и быть. Мне платят за ваше обучение, и единственное, что я от вас потребую, - прилежания. Вы умеете стрелять, молодой человек?
- Из пистолета, из "калашникова"... - пожал я плечами.
- По какой системе?
- То есть? - не понял я. - Стреляю, и все. Крюк веду плавно, не дергаю...
Старичок, поежившись, взглянул на меня, как на придурка. Выдержав паузу, спросил:
- И где же вас учили... так сказать... стрелять? Случайно, не в каких-нибудь конвойных частях эмгебе?
Вот старый хрен! И надо же так походя угодить в точку!
- Я чувствую, - проговорил я вдумчиво, - что моя система называется "дупель-пусто". И мне необходимо для общего развития ознакомиться с вашей.

3.

Старичок Курт был очень непростой штучкой. Порой у меня создавалось впечатление, что он в своем боевом наверняка прошлом потрудился на все разведки и контрразведки мира. Судя, по крайней мере, по кратким и емким его замечаниям о методах работы не только ЦРУ, КГБ, английских МИ-6 и МИ-5, но и абвера, гестапо, а также румынской сигуранцы и французской сюрте-женераль.
Курт обучал меня некоторым шпионским наукам, должным, по мнению, видимо, Олега, пригодиться мне в дальнейшем: проведению слежки и отрыве от нее; мероприятиям самопроверки; психологии; языку непроизвольных жестов; выходу на связные тайники и грамотному отходу от них; приемам адаптации в различных социальных сферах...
Данные занятия, рассчитанные на год, носили характер теоретический. Что же касается прикладных уроков, то они в основном посвящались различным взрывчатым веществам, замешать которые, оказывается, было можно даже из стирального порошка, а также огнестрельному оружию, на котором Курт был просто-таки свихнут, имея в своем доме целый арсенал различных винтовок, автоматов и револьверов.
В подземелье особняка располагался любовно оборудованный тир, но, кроме того, мы выезжали и на полевые стрельбы на глухое ранчо, принадлежавшее моему учителю.
Только после общения с Куртом я понял, что подобрать себе личное оружие - задача аналогичная обретению верной, любящей жены или же преданной любовницы.
В первый же день нашего знакомства мы спустились в подвал, и Курт, открыв сейф с оружием, некоторое время раздумывал, прежде чем достать оттуда кейс из черной пластмассы.
Затем, положив кейс на стойку, раскрыл его, пробормотав:
- По-моему, как раз для тебя... И весу твоему соответствует, и складу характера, думаю...
В углублении кейса на красном бархате лежал массивный хромированный пистолет странной конструкции с непонятной по своему назначению втулкой у основания ствола.
- Сорок пятый калибр, “магнум” “Wildey” с газовым регулятором, - пояснил Курт. - Очень серьезная машинка. Со сменными стволами от пяти до десяти дюймов длиной, в зависимости от поставленной задачи. С планкой для установки оптики. Это бульдозер... Вернее, танк.
- А регулятор зачем?
- Для стрельбы в трех режимах: автоматическом, полуавтоматическом и  одиночными выстрелами, без выброса гильзы из ствола.
Он заправил в обойму патрон величиною в половину моего указательного пальца с плоской головкой пули и передернул затвор. Протянул мне наушники, кивнув на картонку мишени, установленную на фоне толстенных резиновых лоскутов, прикрывающих сложенный из бруса щит.
- Ну-ка попробуй...
Я прицелился и плавно нажал спуск.
Выстрела не услышал, но у меня создалось впечатление, будто из рук моих в цель упруго ушла баллистическая межконтинентальная ракета...
Я снял наушники, услышав краткий, неприязненный комментарий:
- Очень, очень плохо.
- Будем учиться, - сказал я.
Путем долгих проб Курт избрал два наиболее подходящих мне вида оружия: девятимиллиметровый "глок" оперативного, как он выразился, ношения и "Wildey-456", незаменимый в спецоперациях и способный своей ударной силой отбросить на несколько метров бойца в тяжелом бронежилете.
Занятия, начавшиеся в первый же день моего прибытия в Пенсильванию, проходили с шести утра до позднего вечера с перерывом на обед, который нам готовила румяная старушка Эльза, и послеобеденным моционом в сопровождении пса, отменно выдрессированного по специальности собаки-телохранителя. Моцион также посвящался какой-нибудь лекции - к примеру, каким образом отбиваться от караульных псов и проникать на охраняемые ими территории.
После занятий я отбывал в ближайший мотель, где коротал ночь.
Какие-либо развлечения исключались: в данной местности проживали выходцы из Германии и Голландии, потомки первых переселенцев, сектанты, до сих пор неукоснительно соблюдавшие обычаи предков. Многие носили средневековые одежды, пахали землю на лошадях, ездили на кибитках, не пользуясь ни автомобилями, ни электричеством и считая достижения современности порождением дьявольского умысла, что, вероятно, и соответствовало, по большому счету, истине...
В регионе существовал запрет на продажу алкоголя, и даже пиво можно было отведать исключительно в барах. Селяне жили замкнуто, никого в свою компанию не допуская, и мое вечернее одиночество скрашивал исключительно телевизор.
Порой я навещал раскрепощенный от религиозных условностей городишко Ланкастер, располагавшийся неподалеку, но единственным его отличием от скучного американского села являли собой несколько пабов с малочисленными молчаливыми посетителями.
Впрочем, по пятницам, неизвестно откуда взявшись, бары заполняла разношерстная публика, напивающаяся до упаду, словно перед концом света, но уже в субботу вновь наступало затишье, а в воскресные дни округа и вовсе вымирала, погруженная в домашние молебны за наглухо запертыми дверьми.
Я ничего не имел против местных обычаев - в конце концов, пусть каждый живет, как ему заблагорассудится, но все-таки Нью-Йорк с его круглосуточной суетой был ближе моей натуре, нежели благостное кукурузное захолустье, и я то и дело мотался туда, используя перерывы в занятиях с дотошным наставником Куртом. Общение с ним сводилось, по его явно подчеркнутой инициативе, исключительно к познанию таинств шпионско-диверсионного мастерства, а какие-либо доверительные отвлеченные разговоры отрицались им категорически. Он ничего не желал знать обо мне, требуя от меня подобного же отношения и к своей персоне.
Свои отлучки в Нью-Йорк я уже воспринимал как возвращение в дом родной и, мчась по трассе, радостно признавал знакомые приметы его пригородов, гирлянды зеленых огней на гигантских мостах, серые кубики небоскребов Всемирного торгового центра, выступающие из туманной дали Манхэттена...
Мне нравился Нью-Йорк. Весь. Целиком. С ослепительными порталами зданий делового центра, руинами и пустырями Южного Бронкса, европейской частью Куинса, где я жил, и аляповатым, грязненьким Бруклином.
Он, Нью-Йорк, день ото дня становился моим городом. Обретенным. Хотя, когда я заявил этакое Курту, тот, брезгливо поморщившись, ответил, что предпочел бы немедленно отдать концы, если бы ему грозило переселение в столицу мира - вселенскую, как он ее назвал, помойку человеческих судеб. Возможно, дедок в чем-то и был прав. И мне оставалось только поблагодарить его за искренний, так сказать, комплимент.
Выкроив время, мне удалось посетить несколько тренировок в клубе, где я вновь встретился с Сергеем, сообщив ему, что ныне обретаюсь у своего далекого престарелого родственника, проживающего в сельском районе и нуждающегося в попечении; побывал у него, Сергея, в гостях на дне рождения, познакомившись с цветом нью-йоркской полиции - ребятами в неофициальном общении простыми и жизнерадостными, весьма заинтересовавшимися моей жизненной историей и выразившими надежду, что вскоре я просто-таки обязан влиться в их коллектив...
Слушать их было приятно, но и досадно... Меня неотступно преследовала мысль, будто я сделал, влекомый инерцией отупелого послушания чужой воле, неверный и опасный выбор...
Да, я любил Россию, я полностью разделял умозаключения Олега, но что-то отталкивающе-порочное виделось мне в той стезе, на которую я ступил.
Я сидел в доме Сергея за столом с американцами и должен был, преломляя с ними хлеб и дружески беседуя, ненавидеть их и желать им всяческого зла. Ведь так же, по большому-то счету, а?
Но в чем они были виновны? В неприемлемых для господина Меркулова общих политических устремлениях Соединенных Штатов, чьими гражданами они являлись?
С другой стороны, я понимал, что рассуждаю наивно, и половинчатого выбора в игре Олега не существует. Или - или. Конечно, можно было бы отойти от схватки, но  как? Сказать: извини, дядя, отваливаю, не понравилось?..
Нет, подобный аргумент не проходил, я нутром чувствовал, что дезертирам, по уставу Олегова монастыря, полагается разжалование в утопленники, а потому, как попавшаяся в капкан дикая кошка, беспомощных звуков не издавал, а, стиснув зубы, раздумывал, каким образом исхитриться из капкана выскользнуть...
В том, конечно, случае, если бесповоротно уясню, что путь мой лишь пересекся с дорогой Олега и его приятелей - пусть и под очень узким углом...


Проведя выходные в Нью-Йорке и прибравшись в квартире, я уже собрался отбыть в постылую Пенсильванию, как вдруг позвонил Олег. Поинтересовался, продвигается ли в бюрократических недрах иммиграционных служб мое заявление о гражданстве.
- В пятницу говорил с адвокатом, - доложил я. - Пока ничего, молчат.
- Вот мастурбаторы...
- Так что поехал я к дедушке Курту, постигать порочные науки.
- Не угадал, - сказал Олег. - Ты поедешь в Бруклин, на Кони-Айленд-авеню. Дом 2678. В нем на первом этаже туристическое бюро. Там для тебя конвертик. В конвертике билетик и пять килобаксов наличными. Сегодня же вылетаешь в Детройт. Из Кеннеди. Компания "TWA". Терминал местных авиалиний. Все понял?
- Да, но зачем?
- Для практических занятий, дружок. И приобретения необходимых навыков.
- Что с собой брать?
- Спортивный костюм, кроссовки. Шапочку.
В турбюро мне вручили пухлый пакет, где были деньги, билет с открытой датой обратного вылета в Нью-Йорк и карточка с адресом находящегося в Детройте почтенного отеля "Hyatt", где мне был забронирован номер.
Через несколько часов такси везло меня по жутковатой столице американского автомобилестроения, расположенной в штате великих озер Мичиган, - городу без тротуаров, воплощающему собой огромную парковочную стоянку с миллионами машин, с многоярусной сетью эстакад, с черными стеклянными зубьями теснящихся небоскребов даунтауна и с безлюдными, заброшенными кварталами многоэтажных домов и особняков, частью выгоревших, с проросшим деревцами кирпичом...
Что-то апокалиптическое витало в воздухе этого странного города, что-то грозно античеловеческое, и шофер-ирландец, перехватив мой взгляд на покинутые людьми, разоренные жилые районы с редкими согбенными фигурами каких-то бродяг в лохмотьях, жавшихся в проемах подъездов и на углах, заметил мне, подмигнув:
- Кажется, ад где-то рядом, да?
- И как вы тут живете?.. - проронил я, разглядывая интересный знак на столбе:  «Не покидайте автомобиль. Опасная зона».
- Так и живем, приятель...


Отель "Hyatt" представлял из собой островок безопасности и уюта в этом чертовом котле индустриального американского созидания расползающихся по стране четырехколесных механизмов с эмблемами "Форд", "Крайслер" и "Дженерал Моторс".
Я едва успел принять душ, как раздался стук в дверь: на пороге стоял Олег, державший в руке объемистую сумку.
Мы присели за журнальный столик.
Вытащив из гостиничной папки лист бумаги, он произнес:
- Времени у меня мало, слушай инструктаж... Здесь, - ткнул мыском ботинка сумку, - все необходимое. Задача же такова...
Щелкнула кнопка авторучки, и чернильный шарик прочертил на листе первую линию...


Одетый в тяжелый бронежилет с металлическими пластинами, покрытыми пористым пластиком, я сидел с прибором ночного видения в "линкольне", наблюдая через его затемненное стекло за складским ангаром, обнесенным высоким сетчатым забором, чей козырек обвивали рулоны блестящей металлической ленты с выступающими из нее плоскими бритвенными гарпунами шипов.
Рядом на сиденье лежал "Wildey" с самым длинным, десятидюймовым стволом, оснащенным набалдашником глушителя и лазерным прицелом, - какой-то крокодил, а не пистолет. Тяжелая артиллерия.
Возле ангара, в небольшом пустынном дворике, стояли две машины: "форд-мустанг" и "крайслер нью-йоркер".
Над ангаром тянулась эстакада, нависая своим черно-желтым закопченным бетоном над мертвым безлюдьем улицы, серо рябившей уходящими во тьму жалюзи гаражей и лавчонок, торгующих дешевыми покрышками и подержанными автозапчастями. Кричащие пестротой вывески над лавчонками были нелепо-зловещи безмолвной своей клоунадой в запустении этого мрачного железобетонного закоулка, окутанного дымным пространством промозглой ночи.
Иногда я приглядывался к окулярам прибора, словно срывая оболочку с окружавшего меня мира и открывая его суть, нутро - черно-зеленую кашу размытых линий...
Я не видел ни единого человека, однако знал, что на этом пустынном пятачке собралось очень много неизвестных мне людей, целенаправленно свое присутствие не обнаруживающих.
Где-то в темных проемах бетона засели снайперы из нашей группы, две машины поддержки стояли чуть поодаль от моего "линкольна", и наушник, укрепленный на обруче, охватывающем голову, вкрадчиво шуршал эфирными помехами...
Ворота ангара раскрылись. Белым сиянием полыхнули фары выезжающего из них грузовика с серебристым съемным контейнером.
Двор заполнили темные фигуры людей. Вооруженных - я отчетливо различил стволы в их руках.
- Приготовились, - донеслось из наушника.
Я поправил черную вязаную шапочку, плотнее уместив ее, и слегка приоткрыл дверь машины.
"Мустанг" выехал за ворота и встал бок о бок с "линкольном". В салоне мной явственно различались два мужских силуэта.
Следом отправился грузовик - притормозил, пыхтя мощной пневматикой, у заднего бампера "мустанга". Подтянулся и "крайслер".
Некоторое время кавалькада стояла недвижимо: запирался ангар и въездные ворота - незнакомцы покидали территорию склада, рассаживаясь в автомобили сопровождения.
В наушнике заметались голоса:
- Я - “первый”, "мустанг" мой, можете не отвлекаться...
- Я - “второй”, грузовик освоен, готов...
- Я - “третий”, нужна поддержка по "крайслеру", их четверо...
- ... беру левую сторону "крайслера"...
- Я - “главный”, - раздался голос Олега. - Приказ “пятому”: все внимание на "мустанг" и на правую сторону "крайслера".
"Пятым" был я, судорожно сжимающий широкую рукоять пистолета.
- “Пятый” готов, - шепнул я в шершаво коснувшийся губ защитный поролон микрофона, прикрепленного к обручу тонкой сталистой проволочкой.
Послышались сухие щелчки, и на лобовом стекле "мустанга" практически одновременно возникли два матовых кружка. Черные профили водителя и пассажира как бы легонько вздрогнули, качнувшись назад...
Я выскользнул из "линкольна" , боковым зрением отметив грузно обвисшего в оконном проеме водителя грузовика и падающего, неуклюже взмахнув руками, как зазевавшийся вратарь, поздно увидевший мяч, человека в длинном плаще, стоявшего у распахнутой задней дверцы "крайслера". Обогнул, низко присев, капот своей машины и, качая корпус в ожидании выстрела, рванул на себя дверцу "мустанга", просунулся в салон, увидев перед собой две черно-кровавые, безучастные маски...
Снайперы знали свое жестокое дело.
- Я - “пятый”, с "мустангом" кончено...
Я потянул на себя тело водителя, прикрываясь им от возможных выстрелов со стороны "крайслера", свалил его на асфальт, тут же проверив, торчат ли ключи в зажигании... порядок... ручка пассажирской двери... толчок в плечо обмякшего мертвого толстяка, неохотно вывалившегося в темень... дверь закрыть...
- Я - “пятый”, "мустанг" чист...
Олег:
- “Пятый”, к обочине...
Я пустил двигатель, не глядя перевел рукоять переключения передач книзу и, газанув, резко вывернул руль, взгромоздив "мустанг", проскрежетавший подвеской по бордюрному камню, на узкую полосу тротуара, освободив таким образом дорогу для грузовика.
- Я - “четвертый”, работу закончил...
- Я - “третий”, порядок...
- Я - “второй”, ухожу...
Олег:
- Всем. Из поддержки. Обыскать трупы. Взять документы.
Вот же совсем забыл...
Я выскочил из машины и, сунув пистолет под мышку, быстро обшмонал толстяка, вытащив "кольт" из его кобуры и взяв бумажник.
Водитель, молодой черный парень, был отчего-то невооружен, и мне пришлось вновь возвратиться к "мустангу", где на полу обнаружился "узи".
Грузовик взревел дизелем, тронувшись с места.
- Отъезд, - устало скомандовал Олег.
Я побросал оружие и бумажники в багажник "линкольна" и, стараясь не поддаться неожиданно охватившей меня панике, медленно вывел машину на магистральную трассу и покатил, дрожа как в лихорадке, к отелю.
Запарковав машину на стоянке возле отеля, стянул с себя бронежилет, защитные наколенники и перчатки. Сложил все свое диверсионное оборудование в сумку и, оставив ее в багажнике, прошел в сияющий мраморный холл, к кабинке лифта.
Поднявшись на свой этаж, вытащил из-под плевательницы пластиковую карточку-ключ и вошел в номер, брякнувшись на диван в оцепенелом шоке от того страшненького кино, участником которого мне довелось побывать. Или сон это?..
Зазвонил телефон.
- Ну, чего? - бодро спросил Олег. - Есть желание перекусить?
- Да как-то...
- Давай-давай, без соплей. Я внизу, в ресторане. Шлепнем винца, зажуем креветкой...
В ресторане за кремового цвета скатертью сидел мой неизменно невозмутимый шеф: серый, с матовым отливом пиджак, черная водолазка, короткая стрижка, тонкий нос и неподвижный, как бы пустой, взор, источавший жуть...
Я впервые обратил внимание, что левый его глаз смотрел через какой-то испытующий прищур, а правый округло выдавался из-под век, будто упрямо направленный сквозь пространство в одному ему ведомую цель.
- Садись, боец, - сказал Олег. - Имеешь право на отдых.
- Да чего я сделал-то? Поприсутствовал... - хмыкнул я.
- Ну, всяк могло повернуться...
Некоторое время мы молчали.
- Почему не интересуешься тем, что было в грузовике? - спросил он насмешливо.
- А чего там могло быть? - пожал я плечами. - Трак  бандитский - значит, или оружие, или наркотики. Нет?
Олег не ответил, устало потирая пальцами щеку.
- Мне другое интересно, - продолжил я, стараясь не глядеть ему в глаза. - Судьба этого груза. Неужели мы отняли его, чтобы перепродать?
- Моральная сторона волнует?
- А это что, глупо?..
- Напротив. Но моральная сторона должна для тебя заключаться в одной формулировке: любой вред Америке - в пользу России. Потому что данный принцип имеет зеркальное отражение. А сегодня мы, доложу тебе, оказали и некоторую услугу американскому народу, избавив его аж от восьмерых членов устойчивой, как говорится, преступной группировки. А чего у тебя такой кислый вид-то, а?
- Я не думаю, - ответил я, - что с моей стороны будет честно подпрыгивать сейчас от переполняющего меня восторга. А отношения у нас, как понимаю, искренние... Зачем же их портить двуличием? Сделали мы противную и грязную работу, ну, да и ладно. Давай выпьем! - Я наполнил бокалы.
- Ну... что ж, - произнес Олег с некоторой запинкой, - такая точка зрения меня тоже устраивает. Без эмоций - оно даже и лучше. Но все-таки просьба: пободрее, пожалуйста, пооптимистичнее... Ага?
- Насчет оптимизма - это ты напрасно, - возразил я. - Этого добра навалом. Его вообще необходим огромный запас, чтобы находиться в такой компании, как наша.


Звонок Ингред застал меня в тот момент, когда в кабинете старичка Курта я экзаменовался по вопросам обнаружения в различного рода помещениях и в автомобилях, средств звукового и визуального контроля.
Звонок прервал взволнованный комментарий преподавателя к моему ответу - на его взгляд, поверхностно раскрывающему тему монтажа в грубо побеленном потолке узко направленных стационарных световодов.
- Завтра утром я вылетаю из Берлина, - сказала Ингред.
- Куда? - удивился я.
- В Нью-Йорк, так что предупреди своих девочек в течение десяти дней тебя не беспокоить...
- Знала бы ты этих девочек, - процедил я, взирая на морщинистую физиономию профессора шпионских наук, крайне раздосадованного вынужденной паузой в своем вдохновенном монологе и замершего выжидающе в любимом кресле-кончалке.
- Ты... меня, надеюсь, встретишь? - спросила Ингред с каким-то настороженным недоверием.
- Чего бы это ни стоило, - заверил ее я.
Все... Теперь мне было не до Курта, не до технических средств подслушивания и подглядывания, не до чего; я торопился в Нью-Йорк, и мною владело радостное щенячье возбуждение.
В аэропорту я был единственным из встречающих, кто держал в руках цветы - огромный букет роз.
И вот она, идущая сквозь как бы распавшуюся в стороны толпу через зал аэропорта, превратившегося в моих глазах в блекло-смазанный фон...
Это было одно из тех мгновений жизни, какие, наверное, кратко высветляют ее потаенный смысл... А может, иллюзию смысла. Все равно.
Вскоре "беретта" уносила нас в Куинс.
Как-то незаметно минув прихожую, мы сразу очутились в спальне, в спешке покидав одежду по сторонам, и относительно ясное осознание мира и себя в нем пришло к нам, полагаю, часа через два...
После душа, обмотавшись полотенцем, она подошла к окну и, оглядев сияющую рекламным заревом улочку, очертанную стремительным серебристым болидом пролетавшего поезда с алыми глазами сигнальных огней, выдохнула:
- Боже... и почему я не приехала сюда раньше!
- И почему же? - Я обнял ее, дурея от восторга, нежности и обретения той, кого любил единственно и безоглядно.
- Потому что людям свойственно ошибаться... - Обернувшись, она ткнулась мне лицом в грудь, я почувствовал влагу ее губ у себя на соске, и по спине моей побежал сладкий мурашечный холодок.
- Ингред... - сказал я. - Может, нам пора окончательно объединить места своего проживания и вообще... давай-ка собирайся замуж, дорогая.
- Ты знаешь, что мне предложили мои шефы? - произнесла она вместо ответа.
- Пока нет...
- Очень хорошую должность в отделении нашего банка в Нью-Йорке.
- Соглашайся! - решительно заявил я.
- Посмотрю... - ответила она. - На твое поведение.


Последующая неделя пронеслась как в угаре. Гулянья по Манхэттену, бродвейские театры, ресторанчики китайского квартала, экскурсия к руинам Южного Бронкса, поездка на глубоководную рыбалку, путешествие в Пенсильванию, в страну средневековых сектантов...
Возвращаясь оттуда, я был остановлен полицейской машиной с предъявлением мне обвинения в превышении скорости. Полицейский, забрав мои документы, отправился в свою черно-белую колымагу, дабы проверить их по компьютеру. Это был довольно-таки щекотливый момент...
Закусив губу, я мрачно размышлял, что вот сейчас все и закончится: меня обвинят в использовании чужого имени, подделке водительского удостоверения и, заковав в железо, с позором отправят в тюремную клетку...
Полицейский вышел из своего автомобиля и, подойдя ко мне, протянул документы. Сказал:
- Тикет  на пятьдесят пять долларов, мистер Генри Райт. - И, положив на капот рабочий планшет, выписал мне бумагу с обвинительным заключением.
- Огромное спасибо, - поблагодарил его я, выруливая с обочины. Затем покосился на Ингред.
Лицо ее было угрюмо-сосредоточенным.
- Ерунда, - сказал я. - Не расстраивайся... Ты что, испугалась?
- По-моему, испугался ты, - ответила она. - Дай мне, пожалуйста, посмотреть на твою водительскую лицензию, Генри Райт.
- В ней нет ничего интересного...
- Для тебя, вероятно, да. Но вот для меня...
Говорят, что правда всегда выплывает на поверхность. Порой, замечу, как утопленница.
- Ознакомьтесь. - Я протянул ей пластиковую карточку со своей физиономией.
Она изучала ее долго - с минуту, наверное.
- Значит, ты хочешь все знать? - спросил я.
- Да, Толья... Или Генри?
- Толья, Толья...
И я рассказал ей все. По порядку. Естественно, не упомянув о сегодняшнем сотрудничестве с Олегом.
Она не задала ни одного вопроса, и домой мы приехали, обоюдно подавленные и отчужденные.
- Ингред... - попытался я взять некую задушевную ноту уже ночью, когда укладывались спать.
- Не надо ничего говорить, - отрезала она. - Прошу тебя: помолчи.
И я заткнулся.
Она проснулась рано и немедленно принялась укладывать свой чемодан.
Я отупело наблюдал за ее действиями, не в силах остановить ее и испытывая какую-то беспомощную досаду вперемешку с отрешенным безучастием к происходящему.
- Ты проводишь меня хотя бы до такси? - спросила она.
- Куда ты собралась?
- В аэропорт. Через два часа ближайший рейс.
- Зачем такси? Я тебя отвезу.
- Очень любезно с вашей стороны.
- Мистер Генри Райт, - кивнул я.
- Вот именно.
- Ты хорошо обо всем подумала?
- Я. Очень. Хорошо. Обо всем. Подумала.
Тренькнул мой сотовый телефон.
- Как проходит медовый месяц? - весело спросил Олег. - Радуемся жизни?
- Аж сатанею, - сказал я. - От восторга.
- Извини, но завтра у тебя - рабочий день, - вздохнул он. - Причем начинается он с пяти часов утра.
- Значит, будем работать.
- Встречаемся на Кингз хайвей, 1912. Запомнил?
- Форма одежды?
- Какая угодно. Хотя... Нет, все-таки пиджачок, брючки... Работенка, замечу, легкая. Представительского характера.
- Понял.
Мне было все равно, какого характера предстоит работенка. Мне было абсолютно все равно...
- Когда навестишь Берлин, можешь забрать у меня свои револьверы, - произнесла Ингред, застегивая шубку.
- Спасибо за приглашение, - проронил я, поднимая ее чемодан.
На протяжении всей дороги в аэропорт мы не произнесли ни слова.
Я запарковал машину на стоянке и уже собирался отнести к входу в терминал ее чемодан, но тут подкатил носильщик, и Ингред, отстранив меня, указала ему на багаж.
Черный сутулый парень в форменном кителе вскинул чемодан на тележку.
- Прощай, Толья-Генри, - грустно улыбнулась Ингред, протянув машинально руку к моей щеке, но тут же, словно опомнившись, судорожно ее отдернув.
- И все-таки... почему? - с трудом произнес я.
- Мне просто нужен другой муж, - сказала она. - Я увлеклась, извини. - И, круто повернувшись, пошла к стеклянным дверям.
Я стоял у своей "беретты", пусто глядя ей вслед.
- Are you okay, mister?
Я потерянно обернулся по сторонам. У соседней машины возле родителей, укладывающих сумки в багажник, стояла черненькая девчонка лет шести и, облизывая леденец на палочке, с настороженным сочувствием смотрела на мою прокисшую, видимо, донельзя физиономию.
Я позволил себе нарушить американскую традицию стандартного ответа.
- У дяди, милая, - промямлил я, - сегодня - очень плохой день. И вчера был плохой. А завтра, надеюсь, будет еще хуже.
- Ты разыгрываешь меня! - сморщив носик, рассмеялась она.
Я невольно улыбнулся ей в ответ.
Затем уселся в "беретту". И поехал в никуда большого города Нью-Йорка.

4.

Утром на обозначенном месте встречи в Бруклине я получил краткий инструктаж от Олега и, пристроившись в хвост его юркому спортивному "доджу", покатил в небольшой городок близлежащего штата Коннектикут.
В семь часов утра мы запарковали свои машины на сонной улочке, застроенной одинаковыми двухэтажными коттеджами, и погрузились в ожидание...
Машина Олега с затемненными стеклами, в которой находились еще двое неизвестных мне парней, стояла в сотне метров впереди моей, на противоположной стороне улицы, напротив домика, за которым велось наблюдение.
Следуя инструкции, я выдавил на ладонь из тюбика, не имевшего никаких опознавательных надписей, тонирующий крем и, глядя в зеркальце заднего обзора, намазал им лицо, отчего моя кожа приобрела какой-то нездоровый желтоватый оттенок. Затем напялил, сдвинув на лоб, выданную мне широкополую шляпу, приклеил рыжеватые усы и надел очки в роговой оправе с дымчатыми стеклами, напрочь изменив облик и в считанные минуты постарев лет на двадцать.
- Двигатель не выключай, - донеслось предупреждение Олега из рации, лежавшей на пассажирском сиденье.
- Понял.
Я был опустошенно, чугунно спокоен. И в мыслях моих царила безразличная мертвая зыбь...
После отъезда Ингред что-то во мне сломалось. Я даже не знал, что именно. Видимо, хрупкие крылышки какой-то неясной мечты о другой жизни, где мне было бы о ком заботиться, кого любить, а потому дорожить и собой - также желанным и необходимым.
А сейчас я представлял собой механического человечка, действующего по заложенной в него программе сообразно приобретенным навыкам.
Я не винил Ингред. Ни в чем. Ее выбор, в конце концов, был закономерен.
Что мог дать ей я - бродяга с довольно-таки темным и глупым прошлым? И  абсолютно неясным будущим. К тому же позорно изолгавшийся...
Она, выросшая в благочинной немецкой семье, долго и упорно пробивавшаяся сквозь тернии своей престижной банковской карьеры, конечно, нуждалась в стабильности, покое и в том спутнике жизни, который хотя бы в общих чертах приближался к стереотипу процветающего западного обывателя. А тут я, Толя Подкопаев... солдатик российских конвойных войск... Ха-ха!
- Толя... пошел! - проговорила рация.
Я тронулся с места и, глядя, как уходит вверх жалюзи пристроенного к дому гаража, повернул в сторону его зева, откуда выкатывался темно-синий спортивный "мерседес".
Нос моей простенькой "беретты" замер в метре от хромированной облицовки радиатора автомобиля состоятельных американцев.
Несколько прихрамывая, чуть задрав правое плечо, я, с очками, сползшими на нос, призывно махая ладонью, перекошенно шагнул к "мерседесу", полностью, думаю, соответствуя надлежащему образу этакого нескладного хмыря-ботаника с физическим врожденным дефектом.
Стекло водительской дверцы приоткрылось, и в образовавшийся проем высунулась мясистая пропитая рожа советского номенклатурного деятеля среднего звена.
На роже читались:
легкая похмельная мука.
брезгливость ко мне, сирому.
органическая готовность послать.
возмущение.
Последнее - из-за припаркованной на частном драйвэй "беретты", мешающей следованию сиятельного лимузина.
- Простите великодушно, сэр, - рассыпался я в извинениях, - не ведаете ли, где здесь Пемброк-стрит?
- Чего тебе? Какая стрит? Ай донт ноу , убирай машину, хрен с горы...
- What?..  - приложив ладонь к уху, я придвинулся к морде поближе, зыркнув в салон "мерседеса". Кроме водителя, в нем никого не было, что меня весьма устраивало.
- Get the fuck out here! - рявкнул бывший советский бюрократ любовно заученную, видимо, фразу - английский аналог близкого его сердцу выражения, на родном языке означавшего "пошел ты на...". И - потерял сознание.
Ребром ладони, сжатой в кулак, я стукнул его в висок, распахнув дверь "мерседеса", рывком втиснулся в салон, откинув водителя на место пассажира, и подал машину назад, обратно в гараж.
Олег в это время уже отруливал в сторону на моей "беретте", а парни, вышедшие из "доджа", неспешно направлялись составить компанию мне и трудно приходившему в чувство краснорожему.
Я приспустил жалюзи и зажег в гараже свет.
Один из парней, уперев хозяину дома пистолет в лоб, звонко передернул затвор. Прием, приводящий психику жертвы в большое смятение эхом долгого лязга железа в ушах и ожиданием обжигающего выстрела.
- Кто сейчас дома? - доверительным голосом осведомился парень.
- Жена... Дочь... Они спят...
- Будем вести себя тихо, да, дядя?
- Д-да...
Жалюзи, звякнув, опустились до пола - в гараж вошел Олег. Тоже в гриме, в черном парике, с контактными карими линзами на глазах, искусно слепленным шрамом на щеке и родинкой в крыле носа...
Глазами указал парням на лестницу, ведущую из гаража в холл дома.
Затем, ухватив краснорожего, чьи щеки, впрочем, приобрели синюшний оттенок, за ворот пальто, грубо выдернул его из машины и сбил подсечкой на кафельный пол.
Тот слабо похрюкивал, налитыми ужасом глазами глядя на нас и сжавшись в комок. Всю его вельможную спесь как вихрем снесло.
- Кого-нибудь сегодня ждешь? - тихо спросил Олег.
- Н-нет...
- Ну, давай поднимайся, пол холодный... - Он протянул жертве руку. - И пшел в дом... Кофе у тебя есть?
- Что?
- Кофе, говорю, есть?
- Да...
- Угостишь, не поскупишься?
- Да пожалуйста! - выдохнул тот едва ли не с восторгом. - Да я...
- Па-ашел! - Олег подтолкнул к лестнице тычком в спину его одеревеневшее от страха тело.
Мы поднялись в дом, пройдя в гостиную.
Там под надзором членов нашей боевой группы, сгорбленно сидя на стульях, томились две женщины с сонными и перепуганными лицами, в наспех накинутых на ночные рубашки халатиках - жена и дочь хозяина дома.
- Садись, - указал Олег краснорожему на низкий диванчик, стоявший в гостиной.
Тот хмуро повиновался.
- В общем, так, - продолжил Олег ровным, вежливым голосом. - Мы приносим извинения дамам за причиненные неудобства, однако таковые, увы, неизбежны. Вы, Федор Фомич, - обратился он к хозяину дома, - тому виной. Теперь о нас. Мы не бандиты, а те, кого вы так боялись, когда, убежав из страны с ворованными на ее нефти деньгами, обратились в ФБР, попросив и убежища, и смены фамилий - своей и  уважаемых дам, с коими находитесь в родственных отношениях. Что ж, опеку ФБР вы себе выклянчили, правда, информацию всякого рода дали американцам протухшую, неактуальную, я даже не понимаю, почему они вам навстречу-то пошли, даже странно... Хотя, с другой стороны, напор у вас есть, сочинять умеете... Но это, - вздохнул, - все равно вас не спасло, как видите.
- Чего вы хотите? - просипел Фомич, упорно глядя себе под ноги. Кончик носа у него побелел и заострился, как у покойника.
- Чего мы хотим... - повторил Олег, пройдя в сторону кухни и остановившись возле облепленного пластиковыми бананчиками и клубничками холодильника. - Мы хотим... - Он взял с холодильника кипу почтовых отправлений. - Мы хотим вернуть украденное вами стране. И ничего больше.
- Хм... - произнес Федор Фомич, взглянув на него злобно блеснувшими глазками. - Не получится. Деньги в Швейцарии, в Америке ничего нет...
- Я знаю, - доброжелательно кивнул ему Олег, просматривая конверты и вынимая из одного из них листок с ежемесячной банковской отчетностью. - Так, - наморщил он лоб, - сколько у вас на счете в Сити-банке? Ага, сорок семь тысяч...
- Вот видите, - настороженно проговорил хозяин дома. - Всего-то.
- Вот вижу, - ответил Олег. - А миллионы, значит, храним в Швейцарии, подальше от налоговой службы США, да?
Жертва позволила себе вымученную улыбку.
- И от нас подальше, - снова вздохнул Олег. - Да, хитрый вы, Федор Фомич, человек, многомудрый... - Он посмотрел в упор на жену хозяина, поежившись, опустившую глаза и судорожно ухватившуюся ладонями за плечи. - Да вы не бойтесь, - успокоил ее он. - Никто вас не тронет. Ни вас, ни вашего ушлого супружника, если он, конечно, выберет правильную линию поведения... Вы ее выберете, Федор Фомич?
- Ну... - протянул тот неопределенно.
- Вот и хорошо. Тогда объясняю вам, что мы сейчас будем делать. Сити-банк, с которым вы имеете деловые отношения на территории Соединенных Штатов, имеет, в свою очередь, деловые отношения с банком Швейцарии, где находится искомая сумма. Потому мои люди довезут вас до Сити-банка, куда вы пройдете со своим, так сказать, адвокатом, которому я сейчас перезвоню, и тот поможет вам перевести деньги из Европы в Азию на необходимый счет... Очень простое и легкое действие, заметьте. Вы все поняли?
- Да... - выдохнул хозяин дома хрипло.
- Нет, не все, - сокрушенно покачал головой Олег. - Вы не поняли, что вас могут посетить безграмотные соблазны... Какие? Объясняю. Может, вы попробуете написать записочку менеджеру, что с вас вымогают деньги, может, попросту заорете: "Караул, грабят!" - кто ведает... Однако открою секрет: все ваши резкие телодвижения нами давно спрогнозированы и учтены. Между банком и этим домом будет налажена, во-первых, радиосвязь, а во-вторых, любая ваша самодеятельность неизбежно закончится не только гибелью вашей семьи, но и собственной. - Он достал из кармана цилиндрик с пластмассовой крышкой. Пояснил: - Это очень интересные таблеточки. Одну вы положите себе под язык, и буквально в считанные секунды она рассосется. Не скрою, Федор Фомич, вы примете яд. От которого вас никто не откачает. - Он поднял вверх палец. - Кроме меня, владеющего противоядием. К сожалению, не могу гарантировать вам отсутствие неприятных ощущений. Головная боль, тошнота, резь в глазах... Но через двое-трое суток все пройдет, так что и врач не понадобится. Я бы сравнил это состояние с сильным похмельем. А что для вас какое-то похмелье, привыкать, что ли?..
- Вы оставляете меня нищим... - промолвил, тяжело дыша, Федор Фомич.
- Отнюдь! - качнул головой Олег. - У вас собственный дом; второй этаж можете сдать в аренду... У вас сорок семь тысяч на счете в Америке. У вас, наконец, новый и очень дорогой автомобиль представительского класса. Вы гораздо состоятельнее многих и многих из тех, кого ограбили в России. Ничего себе - нищим! Когда-то вы были учеником токаря, Федор Фомич. Ходили в драных штанах и превосходно себя чувствовали. Откуда такие непомерные аппетиты? Ничего страшного на самом деле не происходит. Вы отдаете краденое, а не заработанное. А как деньги зарабатываются, придется вспомнить. Сядете, подавив гордыню, за руль своей машины, поедете в "Лимузин-сервис" и найметесь на работу. И станете, как положено нормальному человеку, в трудах обретать праведный хлеб свой.
- А гарантии?..
- Гарантии. - Олег помедлил. - Знаете, вы ведь уже вступали в отношения с нашей организацией. Тогда, в эпоху социализма, когда шли на точную посадку за хищения в особо крупных, помните? Ну вот. Вам давались тогда гарантии? В обмен на сотрудничество? Что вы молчите? Давались?
- Да.
- Видите... А потом вы же сами говорили одному своему приятелю: если комитетчики чего обещают, все выполняют тютелька в тютельку. Имея в виду, вероятно, заранее обозначенные сроки вашим подельникам и личную вашу неприкосновенность, не ошибаюсь? Я спрашиваю: не ошибаюсь?!
- Нет...
- Тогда хочу вас уверить: мы храним традиции. И обещанное выполняем. А потому, в дополнение к сказанному, прибавлю, что, если информация о нашем контакте впоследствии уйдет куда-либо на сторону, пощады не ждите. - Олег взял лежавший на столе лист банковского отчета клиенту, затем, отставив его в сторону на вытянутой руке, посмотрел в окно с открытой верхней частью фрамуги и, вытащив из кармана теплой кожаной куртки рацию, произнес в нее: - Продай-ка талант, голубчик...
Звякнуло разбитое стекло висевшего на стене фотопортрета, запечатлевшего достопочтенное семейство обитателей дома. Пуля снайпера точно пробила отчет, но и подпортила фотографию, с мистической точностью угодив в лоб широко и радостно улыбавшегося на карточке Федора Фомича, в актуальной действительности напрочь утратившего какую-либо жизнерадостность.
Женщины смотрели на пробитый пулей портрет с выражением обморочного испуга.
- Теперь так... - Олег неторопливо закурил. - Позволим себе, с разрешения хозяев, по чашечке кофе, и пора, думаю, трогаться в банк. Еще один очень важный момент, Федор Фомич. Я понимаю безрадостное состояние вашего духа, но придется вам все-таки проявить некоторое актерское мастерство. У вас должен быть вид весьма уверенного, довольного жизнью человека. Если у окружающих возникнут какие-либо сомнения в вашем сегодняшнем благополучии, вы заплатите за эти сомнения жизнью. Так что войдите в привычный образ. А сейчас проведем репетицию. Вы ведь ехали обстряпать дело с неким Семеном? На переговоры? Вот и позвоните Семену, скажите, что после долгих раздумий вы отказываетесь от совместного с ним бизнеса. Скажите: “Хватит мне всякого риска, в том числе и коммерческого. Устал, мол...” Ну, - кивнул на телефон, - набирайте номер... Или вам помочь?
Федор Фомич, крякнув, встал со стула и снял трубку.


В этом доме мне пришлось просидеть, выполняя караульно-конвойную службу по надзором за домочадцами, трое практически бессонных суток - покуда не свершились все банковские таинства по переводу денег.
Перед отбытием из Коннектикута Олег вручил мне пятнадцать тысяч долларов, наказав хорошенько отдохнуть пару деньков, а потом отправляться для продолжения обучения к заждавшемуся меня таинственному старичку Курту.
Я попросил у него еще один день - мне необходимо было навестить клуб и как следует встряхнуться на татами, а заодно и пообщаться с Сергеем - с обыкновенным приличным человеком.


В очередной раз возвратившись из Пенсильвании в Нью-Йорк, я, следуя разработанной схеме, позвонил из уличного автомата домой к Жене, спросив, не интересовались ли моей персоной иммиграционные власти или же не приходило ли мне, случаем, какое-либо письмецо.
- И звонили тебе, и письмо прислали, - ответил Женя.
Я попросил вскрыть конверт и прочитать текст.
- Так... - Женя откашлялся. - В общем, мистер Подко... Ну ты, в общем... Так... Сейчас Квазиморду позову, чего-то... незнакомых слов много.
Старуха бойко зачитала официальную депешу.
Я вызывался в иммиграционные службы США для "интервью" по окончательному решению вопроса о предоставлении мне гражданства.
- Э, Толя, а ты, оказывается, американец, а молчал! - вступил в разговор Евгений. - С тебя причитается. Когда письмо заберешь?
- В ближайшее время, - ответил я.
- Давай, я жду. С нетерпением.
Завершив разговор со своим "почтовым ящиком", я перезвонил адвокату, уверившему меня, что дело он уже в принципе выиграл, а на "интервью" сходит вместе со мной.
Я тут же набрал номер московского связного телефона. Смешно, но с Олегом в крайних случаях мне надлежало связываться через российского абонента. А может, не так уж и смешно - Олег знал, что делал, и левой рукой правое ухо чесать бы не стал.
Связались мы с ним через неполный час, и моими новостями он был несколько обескуражен.
- Так, дай подумать... - сказал озабоченно. - М-да... Твой Женя и твое “интервью” - наверняка капканы, понимаешь? Как только ты где-то засветишься, тут же и начнется мельтешение бойцов незримого фронта.
- Ты говорил уже...
- Полезно и повторить. В общем, так. Через час на Вест-восьмой, в скверике. Выработаем программу действий. Этот Женя... поддавальщик вроде, ты говорил?
- Любитель...
- А почему не профессионал?
- А профессионалы не напиваются.
- Логично...
Вот и все, что сказал человек из легенды о человеке из анекдота.


Совершенно секретно. Срочно.
"ПЕРВОМУ"

Докладываю, что, как и ожидалось, искомый объект вышел на связь по интересующему его личному иммиграционному вопросу со своим адвокатом и со связным некомпетентным абонентом, проживающим в Бруклине.
Разговоры велись из уличных телефонов-автоматов, полагаю, из соображений конспирации.
Время и место "интервью" на Federal Plaza, 26, согласовано.
Претендент имеет все законные основания для восстановления в гражданстве, и препятствовать его требованию считаю нецелесообразным.
Главной нашей задачей полагаю выяснение постоянного места пребывания объекта и установление за ним круглосуточного наблюдения с применением необходимых технических средств, что позволит выявить его вероятные связные контакты.

"ЧЕТВЕРТЫЙ"


На следующий день, созвонившись с адвокатом, я сел в поезд "F" подземки и с пересадкой на "четверку" поехал из Куинса в Манхэттен, на станцию "City Hall", то есть к муниципалитету города Нью-Йорка, откуда до небоскреба, где располагались иммиграционный департамент и ФБР, было рукой подать.
Отстояв очередь при входе в здание, я миновал раму-металлоискатель и  очутился в просторном многолюдном холле, узрев поджидавшего меня адвоката.
Мы поднялись на лифте на нужный этаж, оказавшись в кабинете, где оплывшая чернокожая женщина в белой форменной рубашке с блиставшими золочеными буковками "U.S. Immigraton" в уголках воротника предложила нам присесть поближе к ее письменному столу и, раскрыв папку с моим делом, посыпала вопросами, в числе которых был те, что внушали Олегу немалые и наверняка очевидные опасения.
Как он уверял, коли таковые вопросы прозвучат, значит, к моей персоне проявили интерес спецслужбы, я подвис на их крючке и, покидая здание, должен сделать следующее: застегнуть две нижние пуговицы пальто, что послужит сигналом тревоги для прикрывающей меня группы наблюдения.
- Вы прибыли в Соединенные Штаты по бизнес-визе, - сказала чернокожая строгим голосом. - Какая организация вас приглашала сюда?
- НАСА, - ответил я.
- В качестве ученого?
- Нет, переводчика.
- Но вы фигурируете в приглашении как молодой ученый...
- Я не писал себе никаких приглашений. И, добавлю, не заполнял консульской анкеты.
Это мое уточнение было весьма и весьма нелишним. Оно напрочь устраняло возможность претензий ко мне по поводу дачи заведомо ложных выездных данных.
- Кроме того, вы вылетели в США из Германии, - напирала дознавательница.
- Да, - прямо взглянув ей в глаза, ответил я. - Дело было так: один мой знакомый предложил слетать в качестве переводчика с делегацией русских ученых. Он взял мой паспорт, вернув его мне уже с американской визой. Но... к тому времени у меня пропало желание к выполнению подобной работы. Однако созрела идея вернуться туда, где я когда-то появился на свет. И вот - здравствуйте...
- Здесь нет ни малейшего нарушения закона, - вставил адвокат.
Чернокожая офицерша, неодобрительно посмотрев на меня, вымолвила без тени какого-либо энтузиазма:
- Ваше заявление о восстановлении в гражданстве удовлетворяется. Вы можете в течение ближайших дней прийти в офис "Social security" и подать там заявление о выдаче карточки. - Она грузно поднялась из-за стола, протянув мне руку. - Я поздравляю вас, мистер Подкопаев.
Я вяло пожал ее пухлую кисть, думая, что, как только выйду из кабинета, эта мадам сейчас же отзвонит куда положено и за мной потянется хвостик из квалифицированных специалистов по слежке.
Выписав адвокату чек, я, застегнув пальто, тронулся к станции сабвея, направляясь в Бруклин, к Евгению, дабы отметить с ним, по предписанию Олега, свое зачисление в личный состав разноплеменного американского народа.
Я шел не торопясь, зная, что люди Олега сейчас занимают необходимые позиции вдоль маршрута моего следования, обладая значительным преимуществом в своем знании графика передвижений перед "наружкой" спецслужбы, которую они должны будут выявить и в решающий момент отсечь.
Начиналась ловля на "живца"... И за мной сейчас, наверное, ринулись из зарослей небоскребов голодные и зубастые щуки.
Похмельный Женя встретил меня лобовым наболевшим вопросом:
- Когда отмечаем?
- Сегодня, - сказал я. - Но попозже. А сначала помоги мне в одном деле - довези до социальной конторы, надо накропать заявление.
- Тут есть поблизости одна, недалеко от госпиталя, - вступила в разговор Квазиморда. - У меня там знакомая...
- Поможете?
- Но тогда мы уж точно отметим! - подала голос меркантильная Женина падчерица.
- Возражений не услышите, - сказал я.
- А можно, я своего приятеля приглашу? - вопросила брюнетка. - Он солидный человек, дилер по подержанным авто, вам просто необходимо с ним познакомиться. Очень полезная связь!
- Чем больше народа, тем лучше, - ответил я фразой из инструктажа Олега.
В социальной конторе мы провели около получаса: знакомая Квазиморды, напоминавшая ее и по возрасту, и по облику как сестра-близнец, что-то подчеркнула красным фломастером в моем заявлении, пощелкала клавишами компьютера и сказала, что карточку я получу в течение двух недель по указанному мной в прошении Жениному адресу.
Очень довольный, в сопровождении семенящих за мной дам, я проследовал к "кадиллаку", где томился за рулем, изнывая от унылой трезвости и муки абстинентного синдрома, мой прежний домовладелец.
- Что-то шашлычку хочется... - выдохнул он, едва я уселся рядом с ним на сиденье.
- Давай куплю, - сказал я, кивнув на тележку с уличной жратвой, дымившую густым аппетитным паром на углу улицы.
Евгений смерил меня надменным взором. Произнес заветное:
- Я - белый офицер... Уот уи ар токинг ебаут, воще? Извините, что по-английски. Шашлык должен быть также в белой тарелке, тарелка - на белой скатерти...
В зеркальце заднего обзора я увидел вдумчиво кивающих в полнейшем согласии со словами Евгения Квазиморду и ее дочурку.
- Тогда - в ресторан! - изрек я.
И "кадиллак" озарила вспышка радостного халявного восторга.
Правда, Евгений, воспользовавшись ремарочкой из своего репертуара, заверил, что беспокоиться мне не следует, поскольку первый полтинник платит, конечно же, он.
Покуда падчерица Евгения отзванивала из уличного телефона своему кавалеру, являвшему, по-видимому, последний оплот ее надежды на брачный союз, Женя, вконец изморенный алкогольным терзанием, решительно двинулся в ближайший бар, потащив туда и меня.
Я присел у окна, глядя, как Евгений - с заплывшими глазками на опухшем похмельном лице, в затрапезных узких брючках, суетливо, двумя пальчиками берет рюмку вермута у стойки и на цыпочках идет с ней к столику, восхищенно шепча:
- Да тут настоящая поликлиника...
- А как, кстати, обстоит дело с иском? - осведомился я.
- Строительной компании?.. - уточнил Евгений, отставляя в сторону пустую рюмку и блаженно заводя глаза к потолку.
- Да.
- Договорились полюбовно. Двадцать тысяч - и разбежались без суда и следствия...
- Значит, с миллионом обломилось?
- Лучше, - сказал Евгений веско, - получить мало, но наверняка, чем много - и никогда. А чего ты про этот иск вспомнил-то? Я уже все пропил давно...
- Как?!
- Я белый офицер...
- Понятно.
В бар ворвалась взбешенная долгим ожиданием Квазиморда:
- Так мы идем в кабак, или нет?.. Ёся уже прибыл...
Ёся - торговец подержанными колымагами, индивидуум лет сорока пяти, тучного телосложения, с упруго выпирающим брюшком, козлиными, навыкате, глазками прожженного мазурика, глубоко запавшими тонкими губками, скрытыми в клочковатой бородке, ранее, проживая в доэмигрантской советской действительности, как мне пояснил Женя, имел статус религиозного деятеля, то бишь раввина, однако в условиях жесткой американской конкуренции в тусовку местных служителей культа не попал, выбрав себе стезю автомобильного дилера.
В среде эмигрантов Ёся именовался, как "Попик". Предваряя мое знакомство со специалистом по перепродаже автотранспортных средств, Женя не без зависти открыл мне секрет главной Ёсиной махинации: на закрытых дилерских аукционах тот приобретал по дешевке заезженные машины престижных марок, страховал их по цене, в несколько раз превышающей стоимость по реальному номиналу, а затем имитировал угоны, поджоги и аварии, получая изрядный наварец.
- Ты что-то не в настроении, милый... - участливо обратилась Женина падчерица к своему суженому, погладив его по спутанной бороде.
- А! - отмахнулся тот. - Эти хамы в страховой компании... Представляете, я даю менеджеру документы, он сверяет их с компьютером, ставит резолюцию и бросает их мне в лицо! Подавись, дескать! А я что, виноват в угоне своей машины?.. - закончил он трагически.
- Менеджер посмотрел на компьютер, - прокомментировал Евгений с лукавой ехидцей, - увидел, что за год у тебя угнано двадцать машин... Или больше, а?
- Примерно! - ответил Ёся с вызовом. - Но это еще не основание...
- Что будете пить? - прервал его официант.
- Мне грамм двести "Смирновской", - ответил Ёся.
- Мне тоже, - сказал Евгений.
- А мне, чтобы вас лишний раз не отвлекать, - молвила Квазиморда, - принесите уж сразу пол-литра, пожалуй...
- Это верный ход! - оживился Евгений. - Билив ми ор нот! Я вношу поправку: аналогично! И - шампанского!
Я посмотрел в окно.
У счетчика парковочного времени стоял человек в кожаной бежевой куртке, из кармана которой торчала свернутая трубочкой газета.
Это был сигнал: меня пасут, и значит, в действие вступает многоступенчатая схема отрыва от "наружки".
- Женя, - спросил я, без аппетита пережевывая качественно приготовленный шашлык по-карски. - Есть вопрос: если мы сегодня как следует погуляем... - Я выжидательно посмотрел на дам. - Вы, надеюсь, не против как следует погулять?
- О чем базар... - произнесла Квазиморда по-русски.
- Так вот. Могу ли я рассчитывать на ночлег у вас?
- Толя, мне смешно слушать о пустяках, - молвил Евгений с укоризной.
- Тогда... - Я поднял рюмку. - Предлагаю тост за вас, своих верных друзей... Билив ми ор нот!
- Не пойдет! - возразил Евгений. - Сначала за тебя, Толя, узаконенного янки! - Гусарским жестом он открыл бутылку с шипучим вином, хлобыстнувшим из горлышка и обильно окропившим дам, принявшихся, ворча, судорожно отряхиваться.
Не обращая внимания на эти пустяки, Женя разлил пенящийся напиток по бокалам, щедро смочив им и скатерть.
К вечеру ресторан до упора заполнился шумными обитателями Брайтон Бич, ожила эстрадка, грянув приблатненными фольклорными мотивчиками, закипело пьяное веселье, и тут к нашему столику подсел какой-то сухощавый лысый тип с беспокойно бегающими глазами и, обратившись к Ёсе, неторопливо вкушавшему фаршированную щуку, прямо и твердо произнес:
- Вот я тебя и нашел, падлу.
- Не понял, - опасливо на него покосившись, молвил автомобильный дилер.
- Ты мне когда "линкольн" продавал, сказал, что на спидометре честные двадцать тысяч миль?
- Да, - уверенно подтвердил Ёся.
- А он сто сорок проехал! Тысяч! И спидометр тебе Абраша-электронщик на двадцатку вывел... И он же масло специальное в движок залил, чтобы тот еще с недельку продержался... Движок-то убитый был, Ёся, и ты знал...
- Клевета.
- Тебе очную ставку с Абрашей устроить?
- Господа, - степенно вмешался в разговор Евгений, - вы прямо как дети. Это  Америка! Сегодня одевают тебя, завтра ты обуваешь гардеробщика...
- Вот именно, - буркнул Ёся, тщательно прожевывая щуку.
- А ты-то, прыщ, чего влезаешь?! - обратился лысый к Евгению. - Давно в очки не получал?
- Я белый офицер... - произнес Женя, отставив в сторону рюмку. - И попрошу...
Лысый вдруг сморщился и - смачно плюнул желтой пенистой слюной в тарелку оторопевшего Ёси.
- Приятного аппетита, попик! - пожелал угрожающим голосом и отправился за свой стол, за которым восседали его дружки - трое громоздких, с явно уголовными мордами типов, недружелюбно посматривающих в нашу сторону.
Ёся, держа вилку наперевес, картинно рванулся в направлении своего обидчика, но был удержан дамами, призывающими не затевать скандала, и, с готовностью им подчинившись, брезгливо отодвинул от себя оплеванные остатки блюда, драматическим шепотом пробормотав:
- Цена человеческой благодарности... Я этот "линкольн" вылизывал три дня буквально собственным языком...
- Билив ми ор нот! Но я... как офицер... в присутствии дамов... и адамов... - Женя с трудом привстал со стула. - Не могу снести оскорбление... - Он полез в карман пиджака, вытащив оттуда смятый носовой платок.
С брезгливым недоумением осмотрев платок, бросил его в сторону, затем полез в другой карман и неожиданно извлек из него тупорылый "кольт".
Я было потянулся к его руке, еще не очень-то веря в то, что револьвер настоящий, но тут оглушительно шандарахнул выстрел, над головой лысого плевальщика в зеркальной стене образовалась дырка с побежавшими от ее краев трещинами, лысый пал на карачки и ринулся под стол, куда спешно нырнули и его собутыльники...
Ба-а-бах!
Белый офицер угодил в кувшин с апельсиновым соком, оранжево брызнувшим по сторонам.
- Женька, сволочь! - заорала Квазиморда, вырывая из пальцев супружника оружие, но тут грянул еще один выстрел, и тонко, удивленно заверещал Ёся - пуля угодила ему в башмак.
Ёсин вопль потонул в заполнившем ресторан женском визге, грохоте посуды, падающих тел и спешному топоту целеустремленно следующих к выходу ног...
Мне невольно захотелось подвыть в унисон раненному в конечность автодилеру: пьяная выходка Евгения сломала всю тщательно проработанную схему моего отхода, и теперь предстояло действовать, исходя из кутерьмы трудно прогнозируемых обстоятельств.
Я поддался какому-то смутному наитию: пробрался, воспользовавшись суматохой, на кухню ресторана, откуда выбежали, охваченные всеобщей паникой, повара, открыл защелку оконной рамы, поднял ее вверх и выскочил в замкнутое стенами жилых домов пространство глухого дворика.   Затем, подпрыгнув, подтянулся на опоясывающей здание пожарной лестнице, взобрался по ней на крышу и, протопав к входу на чердак, сбил ударом ноги хлипкую дверцу с ржавой петли...
Минут через пятнадцать я проезжал, сидя на заднем сиденье такси, мимо ресторана, из которого полиция выводила в наручниках усмиренного ею белого офицера, а медработники выносили пострадавшего торговца автомобилями, предоставляя ему возможность ознакомиться с ходовыми качествами и удобствами скоропомощного микроавтобуса.
Я наугад, вслепую, направлялся в Манхэттен, ожидая звонка от Олега.
Звонок раздался, когда машина находилась уже на середине Бруклинского моста, и я терялся в догадках, какой дальнейший маршрут обозначить шоферу.
- Ну, ты где? - недовольным голосом спросил Олег.
- Подъезжаю к Манхэттену.
- Как это?..
- Ушел через кухню. Потом на крышу и так далее...
- А дедок, чувствуется, тебя кое-чему научил, - сказал Олег с явным одобрением.
- В общем, да, - согласился я, только сейчас уразумев, что в своих действиях машинально использовал некоторые учебные рекомендации старичка Курта.
- В Манхэттене проверься, смени машину и дуй домой, - сказал Олег. - Ты оторвался так, что никто не успел и ахнуть... Ни мы, ни они... Короче, все нормально прошло, без потерь, как говорится...
- Не считая моего оставленного в гардеробе пальто, - заметил я, поежившись: в такси за бронированным стеклом, отгораживающим меня от водителя, было прохладно.


Совершенно секретно.
"ПЕРВОМУ"

Вынужден доложить об уходе объекта из поля зрения нашей службы наружного наблюдения.
Вечером, воспользовавшись конфликтом между посетителями ресторана на Брайтон Бич, связанным с применением огнестрельного оружия, объект невыясненным до конца образом сумел ресторан покинуть, удалившись в неизвестном направлении.
Срочные оперативные розыски результатов не принесли.
С другой стороны, острая необходимость выявления связей объекта утрачена в силу внезапно возникших обстоятельств, связанных с подготовкой контакта нашей агентуры непосредственно с О.М.
Контакт должен произойти в ближайшие дни и требует привлечения к его обеспечению многочисленной группы поддержки.

"ЧЕТВЕРТЫЙ"


5.

При следующей нашей встрече в Бруклине, в облюбованном скверике на Вест-восьмой, Олег сказал, что мне пора ознакомиться с тем местом, где он проживает.
Мы поехали в Манхэттен и вскоре сидели, попивая кофе, в гостиной старого особняка, за антикварным обеденным столом с резными гнутыми ножками.
- Перед тобой, Толя, ставится интересная задача, - говорил Олег. - Сегодня вечером ты обеспечишь мою безопасность... - Усмехнулся. - Вот до чего дожили, а?
- Не вижу ничего особенного, - пожал я плечами.
- Я тебе кое-что открою, - поведал он. - Влиятельные дяди в Москве, с кем волей-неволей мы вынуждены считаться, несколько озабочены нашей деятельностью, скажем так. И предлагают объединение усилий. В общем, договор между Красной Армией и батькой Махно... Ну... верю ли я им, батька?.. Отчасти да. Приходится верить. Ибо наша организация, оставаясь до поры независимой, все-таки должна заполучить определенный статус... Даже не статус, а благословение... Хотя по большому счету как мы были вольными стрелками, так до поры, конечно, и останемся ими. Но...
- Но Родина должна о нас помнить и знать, - вставил я. Не без иронии.
- Да, - в тон мне согласился Олег. - И это важный момент. Я бы сказал - определяющий.
- Однако доверия Родине, тем не менее, никакого...
- Прекрати поясничать!
- А чего ты ерепенишься? Так оно и есть.
- Ох, Толя-Толя... - Олег мотнул головой досадливо. - Сатирик хренов... Ну а в принципе... да, ты где-то и прав. А потому мои люди привезут представителя из Москвы сюда, в этот дом. Сегодня вечером. Я, естественно, приму все меры к тому, чтобы встреча прошла красиво и спокойно. Но! Всегда надо учитывать непредсказуемый фактор...
- Это точно, - сказал я, увидев перед собой незабвенный образ Евгения с дымящимся "кольтом" в руке.
Жене, кстати, предъявили обвинение в злостном хулиганстве и в качестве наказания назначили год "probation" - то есть раз в неделю ему надлежало являться в полицейский департамент на душеспасительные лекции.
- Домик этот... - Олег обвел взмахом руки стены, - с секретом... И выяснить секрет до нашей встречи с человеком из Москвы никому из тайных врагов не удастся - на такое у них просто не будет времени. - Он подошел к книжному шкафу, встроенному в стену, вытащил из нижней полки одну из книг и нажал на скрытую кнопку.
Шкаф отъехал назад, открыв вход в смежную комнатку, где стоял диванчик и журнальный стол. Посередине комнатки на паркетном полу лежал ковер, отдернув который, Олег указал на утопленную в дерево плоскую ручку люка.
Мы открыли люк, и в лицо мне сыро и смрадно ударили запахи какого-то подземелья,  журчащего и капающего гнилой водицей.
- Это наш аварийный выход, - пояснил Олег. - Там есть еще одна дверь, стальная, запирается со стороны дома. Ведет в коммуникации... Если пройти по ним влево метров шесть, увидишь вентиляционную решетку над головой. Откидываешь решетку - и перед тобой днище машины. С вырезом, прикрытым картонкой. Поднимаешь картонку и оказываешься в салоне микроавтобуса... Ну и все, свобода.
Обследовав вонючие казематы, мы вновь возвратились в гостиную.
- Теперь так, - продолжил Олег. - В салоне автобуса возле запаски лежит камера. Старая, порезанная. В ней сверточек. А в сверточке две дискеты. Синяя и черная. Если я по каким-то причинам из этого дома не выбираюсь, а тебе таковое удается, забери дискеты себе. Причем: голубенькая - это твоя персональная, а черная... Ну, ее ты можешь отдать только одному человеку. Помнишь, кто вывозил вашего покорного слугу из суровой лагерной действительности? Вот именно ему, Михаилу Александровичу. Кодовое слово, ключ к информации на твоей дискете - "Вавилон". Запомнил?
- Вавилон, - повторил я. - А не на моей?
- Не ваше дело, мил друг... Что еще? В шкафу есть отверстие, ты превосходно сможешь наблюдать за развитием событий. На столе будет лежать пачка сигарет. Пока я не касаюсь ее - все в порядке, не трепыхайся... А вот если возьму ее в руки, тогда отвязывайся... - Он полез в комод и извлек оттуда "глок". - Такой тебе, кажется, нравится? На случай необходимой скорострельности по трем-четырем близким мишеням?
- То, что прописано мне дедушкой Куртом, - принимая пистолет, подтвердил я.
- А он в своих диагнозах не ошибается! - заверил меня Олег. - Старый эсэсовец!
- Эсэ... Серьезно?..
- И еще как!


К вечеру, отоспавшись и приняв бодрящий холодный душ, я облачился в бронежилет и встал за книжным шкафом, готовый рывком рычага сдвинуть камуфляж в сторону, открыв себе пространство для пальбы по неизвестному покуда противнику.
Олег тоже надел на себя защитную робу, сверху замаскировав ее толстым шерстяным свитером грубой вязки.
Раздался контрольный звонок по телефону сотовой связи, и вскоре в гостиную шагнули трое людей.
Один из них - молодой парень, высокий, черноволосый, с загорелым лицом, одетый в светлое пальто, увидев Олега, радостно рассмеялся ему, как старому знакомому, и произнес с добродушной обескураженностью:
- Вот же где доводиться встречаться с прошлыми боевыми командирами, а?
Следом вошли еще двое, в одинаковых кожаных куртках, плотно сбитые, национальности совершенно неопределенной, с физиономиями, не отмеченными ни единой запоминающейся чертой.
Двигались они легко и пружинисто, словно паря над полом, в каждом движении их угадывался настороженный профессионализм выученных бойцов, готовых к любой неожиданности, и я невольно сжал зубы, понимая, что, случись заваруха, придется мне в ней нелегко - сюда пожаловали битые, закаленные в разнообразных переделках волки...
- А где Алекс? - спросил Олег брюнета.
- Алекс? - удивился тот. - Алекс в машине. А зачем ему, интересно, присутствовать при нашем разговоре?
Один из парней внезапным толчком усадил Олега в кресло, тут же приставив к его голове пистолет. Другой быстро и профессионально его обыскал, доложив брюнету:
- Он в жилете...
- О-оу! - протянул тот разочарованно. - Значит, не доверяем посланцам отчизны, да?
- Не доверяем, - бесстрастно кивнул Олег. - И более того, с каждой секундой это чувство недоверия растет и растет. - Он помедлил. - Так где все-таки Алекс?
- Ты что, жить без него не в состоянии?
- Без него я не согласен ни на какие переговоры, вот и все...
- Да твоего согласия, в общем-то, и не требуется, - заявил брюнет. - Поскольку... игра закончена, господин Меркулов, рядовой запаса.
- Значит, провокация удалась, - равнодушным тоном резюмировал Олег. - Перехитрили нас, разгромили одно из ведущих звеньев... Кому служить изволим, а? Достопочтенному ЦРУ? - Он небрежным жестом отвел от себя нацеленный в его голову ствол. - Убери пушку, и так банкуешь...
- ЦРУ запрещается проведение операций на собственной территории, - вдумчиво произнес брюнет, с нежнейшим участием взирая на собеседника.
- Ну конечно! - глумливо подтвердил Олег. - Поэтому для такой работы используются кадровые офицеры КГБ!
- Мы теперь называемся по-иному, - смиренно сообщил брюнет.
- Знаю. Но что изменилось по сути?
- А очень многое изменилось... Очень! - Брюнет выдержал долгую паузу. - И прежде всего, изменился мир, в котором появился аспект большого согласия. Это согласие, господин Меркулов, заключается и в том, что ни американцам, ни русским не нужна террористическая диверсионная организация фашистско-коммунистического толка. Она противоречит общечеловеческим принципам нормального общественного бытия.
- Ты не передергивай, мразь, - сказал Олег. - Ты эти песни пой дурачкам. О дружбе и мире между Россией и Западом. Вот уж насмешил, паскуда. Фашисты, коммунисты... Ты не путай ностальгию по имперским замашкам с элементарным желанием спасти оставшееся, осколки нации... А уж коли продался американцам, так и скажи: да, продался, работаю на них, благодаря чему получаю крохи от большой наживы и продвижение по службе. У вас же сейчас там большая раздача генеральских погон, как я слышал... Покойник Андропов уже в гробу извертелся, поди... Вот... цирк так цирк! - Он зло рассмеялся.
- И что же ты определяешь как цирк? - спросил брюнет, массируя себе шею неторопливыми бережными движениями холеных пальцев.
- Да, практически все... Кто бы мог предположить, что в кабинете Юрия Владимировича окажется какой-то эстетствующий мудозвон?.. А на смену ему придет, видимо, или музыкальный критик, или... ну чтобы посмешнее придумать? Пожарный, к примеру. Вот и получается цирк. Забавной стала Россия: каждый занят не своим делом. Торгашики политиканствуют, политики в торговлю подались. Ученые на барахолках, уголовники - в банках. Контрразведчики КГБ на совместительском договоре в ЦРУ...
- А боевые разведчики переквалифицировались в гангстеров, - перебил брюнет. - Ладно, хватит рассуждизмов. Давай-ка, Олежек, по-деловому, без пустопорожнего... Хочешь по-нормальному, спокойно возвратиться на Родину и завершить все свои приключения без пыли и шума?
- Ну-ну, - лукаво поджал губы Олег. - И что же для этого требуется?
- Во-первых, подчиниться приказу этой самой Родины, - устало потер лоб брюнет. - Что означает: расформирование всей вашей шарашки, передачу счетов и  написание полного отчета руководству... Нашему, российскому, а не какому-нибудь церэушному, рожденному в шизофрении твоих подозрений...
- Ну, ты говнюк! - весело качнул головой Олег. - Вертухаево семя! Да с кем ты вообще говоришь-то, кретин? Чего, забылся? Я такие дешевые приемчики уже стеснялся применять, когда ты... был еще в папе и не знал, в какую маму попадешь! Про родину он мне лепит, дерьма кусок! - Олег потянулся нервно к пачке сигарет, протянул ее брюнету. - Будешь?
Тот отрицательно мотнул головой.
Я потянул на себя рычаг, перемещая шкаф в комнату.
Из сигаретной пачки внезапно сквозануло кинжальное пламя выстрела. Прямо брюнету в рот.
Я вздернул "глок", выстрелив в голову парня, стоящего возле Олега, затем перевел пистолет на другого, стремительно перекатившегося к окну и начавшего нещадную пальбу.
Меня сильно ударило в грудь, затем в живот...
Уже в падении от отбросивших назад пуль, я полил свинцом слепящие меня вспышки и грохнулся возле люка, мыча от пронизавшей тело боли. Затем вскочил, метнувшись в комнату и тут же уяснил: " Конец, делать тут нечего... "
Сизая пелена порохового дыма и трупы...
Эти ребята были профессионалами высшего класса.
 Я так и не понял, кто из них уложил Олега. Наверное, второй, последний, - в затылок...
На лестнице, ведущей в дом, тяжело загрохотали чьи-то шаги...
Задвинув за собой шкаф, я спустился в затхлое подземелье и, рыча от боли в груди, осекавшей дыхание, дошел до сетчатой решетки уличного люка, сдвинул ее в сторону, с трудом вскарабкавшись во чрево микроавтобуса.
Мысли скакали, как блохи.
"Так... Ключи от зажигания, и дискеты бы не забыть..."
Движок заурчал мягко и вкрадчиво, как сытый, размякший кот.
Я тронул машину с места, бросив "глок" на пассажирское сиденье, и только тут увидел, что рама пистолета, обнажив ствол, отведена назад, зафиксированная пустой обоймой. А мне показалось, что я надавил на гашетку раза четыре, не больше... Девятнадцать!
Прав был Курт, когда говорил: стреляй глазами, а не через прицел. Глаз видит, рука делает...
И уделал я все-таки их, волков, уделал...
В башке царил хаос.
Ладонью я провел по груди и животу, обнаружив две прорехи, в которых шершаво ощущался впившийся в жилет свинец. Видимо, тупые пули "магнум" переломали мне не одно ребро, точно. И отбили кишки, хотя это не страшно, я специально ничего не ел, держа трубы пустыми... Мелочишка, но - пригодилось...
В сознании воспаленно метался вопросик: "И что теперь?.."
Безответный.


Джошуа Паркер, одетый в полицейскую форму, сидел в "шевроле" с мигалками на крыше и курил, выдыхая дым в приспущенное боковое оконце. Искоса он поглядывал на своего сегодняшнего напарника - молодого поджарого парня,  лобастого, с глубоко запавшими, неприязненно глядевшими на мир глазами и с недовольно скошенным в привычной брезгливой гримасе ртом.
С минуты на минуту из дома должны были вывести этого поперек горла вставшего начальству русского, Меркулова, с кем он, Джошуа, немедленно отправится на базу, где уже сегодняшней ночью начнет жесткий "раскол" наконец-то попавшегося в сети крупного "бобра"...
Джошуа насторожился: из безмолвной череды припаркованных к обочине машин, стоящих за перекрестком, внезапно донесся стрекочущий звук стартера, и тускло зажглись габаритные огни микроавтобуса "додж", громоздко возвышающегося над низкими крышами легковушек.
Собственно, ничего особенного в том, что "додж" завелся, не было, но Паркер видел, что к машине никто не подходил, дверцы не открывались - и вдруг...
Он соединился с оператором.
- Тут еще какой-то "вэн" неподалеку... "Ram". Белый. С людьми. Вроде, отъезжает. Это наш?
- Объявлена тревога, из дома, вероятно, уходят объекты... - послышался взволнованный голос координатора операции.
"Додж", подгазовывая, медленно двинулся с места - водитель явно торопился, не желая прогреть двигатель.
- "Вэн" уходит, - повторил Джошуа в микрофон и, не дожидаясь ответа, тронулся вслед малиновым столбикам габаритных фонарей удалявшегося автомобиля.
Проехав то место, где стоял "додж", Паркер увидел небрежно прикрытый решеткой вентиляционный люк.
- Порядок! - доложил он в рацию, хохотнув. - Они свалили коммуникациями и сейчас едут в даунтаун. Направляюсь за ними.
- Я блокирую маршрут! - сказал оператор. - Готовьтесь, они вооружены!
- Не надо никаких стычек, - Джошуа включил фары. - Подстрахуйте меня на въезде в Бруклин и в Куинс, вот и все. Но я вряд ли его потеряю, он еле плетется... Может, ранен... В общем, веду его до логова, будьте на связи.
Напарник с видимым удовольствием потянулся всем телом, изрек через долгий зевок:
- По-моему, там была изрядная заварушка, в этом тихом домике...
Джошуа угрюмо хмыкнул. Он ведь говорил начальству, что эта русская агентура, преследующая наверняка узкие меркантильные цели, а потому столь яростно настаивавшая на своей встрече с Меркуловым, обязательно даст промашку, сев в глубокое дерьмо и потянув в него вместе с собою и ЦРУ...
Так, вероятно, и вышло.
У Бруклинского моста "додж" съехал в узкий пролет эстакады, ведущий на федеральную трассу, и покатил в сторону "Манхэттен Бридж".
Позади остались Восточный речной парк, Четвертая, Восьмая, Четырнадцатая улицы...
- Перекройте на всякий случай Бронкс, - буркнул Джошуа, отмечая, как справа пронесся, растаяв за спиной, зеленый щит, указывающий съезд на Сорок вторую улицу.
- Вас понял, - донеслось из рации, и тут же последовала команда:
- Ди-четыре, следуйте на Третью авеню, перекресток со Сто тридцать восьмой в Бронксе, будьте на связи...
- Отставить, - процедил Джошуа. - Он едет в Куинс, поворачивает на мост...
Когда с Куинс-бульвара "додж" свернул на параллельную улочку с односторонним движением, Паркер понял, что развязка близка - объект явно приближался к своему дому и вскоре должен был начать поиски места для парковки, поэтому имело смысл несколько подотстать и провести операцию в тот момент, когда водитель автобуса, найдя просвет между стоящими у тротуара автомобилями, трудно и долго начнет влезать в него, всецело посвятив себя данному занятию и поневоле утратив внимание к окружающей обстановке.
Однако, водитель "доджа" внезапно выкинул довольно-таки странный трюк, резко затормозив у одного из жилых домов, где остановка воспрещалась, и, покинув машину, проследовал в подъезд, держа руку прижатой к груди - видимо, если в доме была пальба, то, как уяснил Паркер, его в ней подзацепило...
Чертыхнувшись сквозь зубы, он остановил полицейский "шевроле" у бампера нарушившего все правила игры автобуса и, коротко кивнув напарнику на дверь, вышел из машины.
Парня он рассмотрел хорошо - высокий, жилистый, с крепкой шеей...
" Значит, это единственный оставшийся в живых, - соображал Джошуа, проходя в подъезд. - И заваруха была в самом деле горяченькой..."
В холле у стойки стоял худенький портье-китаец.
- Сейчас в дом вошел молодой человек, - ворочая потухшую сигарету в углу рта, хрипло произнес Джошуа. - Кто это?
- Мистер Генри Райт... - услужливо отозвался китаец. - Он поднялся к себе...
- Мистер Райт запарковал машину в неположенном месте, оставив ее открытой... - продолжил Паркер. - Он что, пьян? В какой он квартире?
- Одиннадцатый этаж, квартира эйч...
Джошуа помедлил. Конечно, стоило бы поставить в известность о происходящем координатора, но зачем? События развивались естественным и наипревосходнейшим образом, и единственное, что было необходимо, - подтянуть сюда на всякий случай двух-трех толковых ребят...
- Позвоните ему, - приказал он портье. - И дайте мне трубку.
Портье набрал номер.
- Эй, мистер! - дружелюбно и грубовато молвил Паркер, глядя, как в холл дома входят люди из оперативной группы, блокировавшей Куинс. - Это  полиция. Вы почему это разбрасываетесь машинами, у вас их так много, а?
- Что вы имеете в виду? - донесся спокойный вопрос.
- Я имею в виду "додж", брошенный вами у подъезда.
- Извините, вы заблуждаетесь. У меня "беретта", и она в гараже под домом.
- Странно... - произнес Джошуа. - Вы вот что... Приготовьте-ка документы, мы сейчас к вам поднимемся.
Он положил трубку. Спросил портье:
- Есть выход из дома через гараж?
- Да, конечно...
Услышав его слова, двое из оперативников срочно покинули холл. Этим служакам много объяснений не требовалось.
- Мы пошли... - Джошуа указал напарнику на лифт. - Вы, - обратился он к оставшейся парочке из группы поддержки, - скучайте здесь. Скоро, думаю, увидимся. Выпишу только квитанцию за парковку в неположенном месте... Х-хэ!
Подойдя к двери 11 H, Паркер, слегка развернувшись боком, нажал на кнопку звонка.
Дверь растворилась, удерживаемая цепочкой. На Паркера равнодушно и чуточку сонно смотрели глаза хозяина квартиры - молодого парня с открытым лицом, и если бы Джошуа не видел, что именно этот человек только что заходил в подъезд, выскочив из "доджа", то наверняка бы решил, что произошло недоразумение и сейчас он отрывает от домашнего отдыха обыкновенного уставшего после рабочего дня обывателя.
Джошуа вытащил портмоне с полицейской эмблемой и залитой в пластик карточкой удостоверения личности. Сказал миролюбиво:
- Мистер Райт, я прошу вас спуститься с нами вниз к автомобилю. С документами, удостоверяющими вашу личность.
В глазах парня вдруг прочиталось отчетливая озадаченность.
- Хорошо...
Дверь закрылась, и в ту же секунду, осознав свою ошибку, Джошуа всем телом бросился на нее, уже готовую защелкнуться замками: он показал парню не то портмоне!
Он показал ему удостоверение офицера ЦРУ, будь они неладны, эти бумажки и значки! Как же легко их перепутать!
Цепочка вылетела из паза, и Джошуа, рванув из кобуры пистолет, ворвался в квартиру, едва сохранив равновесие.
Напарник, присев у порога, целился в этого чертова Генри Райта, отступившего к кухне и хладнокровно рассматривавшего нацеленный на него ствол.
Он был одет в легкие спортивные брюки, шлепанцы на босу ногу и в майку с короткими рукавами.
Как сразу понял Джошуа, противник был невооружен и абсолютно неопасен,  этот мальчик, не убиравший ладони со своей груди, куда, видимо, в перестрелке в Манхэттене ему угодила пуля, переломав ребра, ибо вот он, защитный жилет, брошенный на кухонный стул...
Да, опасаться этого инвалида уже не следовало. Это понял и напарник Джошуа, сунув свой пистолет обратно в кобуру и усмехнувшись самодовольно. Однако в глазах парня Паркеру что-то не нравилось. В них виделся какой-то ледяной, отстраненный расчет и ни малейшей растерянности, а потому интуитивно Джошуа посчитал, что держаться от мальчонки все же следует подальше, тем более через легкую ткань майки отчетливо проступала рельефная, сухая мускулатура его прочно сбитого тела...
- У меня вопрос, - сказал парень и, поморщившись от боли, облокотился на кухонный стол. - Считается ли законным и приличным поступком врываться в частный дом офицерам ЦРУ, переодетым в полицейскую форму?
- В нашей конторе, - ответил Джошуа мягко, - считается приличным все, что идет на пользу дела, парень... А что же касается лично тебя, то ты можешь подать на нас жалобу, если, конечно, сумеешь...
Парень широко улыбнулся в ответ и хохотнул, тут же зашипев сквозь стиснутые зубы от боли, и  потерянно ища опору, протянув руку к стене...
В поле зрения Джошуа, отчетливо и пугающе увеличиваясь в размерах, возникла картина, заслонившая собой все окружающее: три разделочных ножа, словно приклеившиеся своими широкими и длинными лезвиями к магнитной планке, укрепленной на стене...
"Ах, проклятый сопляк!.."
В глаз Паркера будто ударила с лета большая черная муха, рассыпавшись мушками мелкими, своей плавающей взвесью заполнившими мутно-желтое пространство поспешно сжираемого ими света...
И свет погас.


Я всегда был корректен в своих отношениях с властями, хотя порой от них, властей, конкретно и несправедливо страдал. Вспомнить хотя бы мое забритие в армию с подачи шпионского ведомства... Ну, казалось бы, чем я насолил этим мерзавцам, что им сделал плохого?
Вообще советую запомнить всем нормальным людям одну простенькую истину: ничего хорошего знакомство со всякого рода спецслужбами вам не сулит. Они, может, только для хорошего и созданы, но, как правило, ожидать от них следует в основном гадостей.
И мне, честно говоря, это резко и бесповоротно надоело. Тем более не я стремился навязать спецслужбам свое общение с ними, а как раз наоборот.
К тому же этот парень в полицейской форме, по ошибке, видимо, сунувший мне в нос свою шпионскую ксиву, имел просто-таки водевильно-зловещий видок и источал вокруг себя столь осязаемое черно-траурное поле какой-то смертной злобы и безысходности, что я поневоле решил: склонишь перед таким головку - и тебе конец.
Он точно вонял гробами, этот душегуб. И даться ему в лапы живым я категорически не захотел.
Моя грудь и живот являли собой один большой бордовый синяк, и это он сразу усек, как и заметил бронежилет на кухонном стуле... Поэтому чуть расслабился и поддался на мою провокацию, позволив мне ухватить со стенки один за другим два ножа, первый из которых я воткнул ему коротким броском в свинцовый глаз, а второй запустил в руку его напарника, плотно пригвоздив к ляжке потянувшуюся к кобуре ладонь.
Боль опоясала мою изболевшую грудь огненным обручем, но тут уж было не до капризов: я нырнул вперед, подхватив в воздухе вывалившийся из пальцев рухнувшего на пол лже-полицейского пистолет, и шустро направил оружие на потерянно стонущего - не то от испуга, не то от боли - его напарника, напрасно пытающегося отодрать пригвожденную к ноге кисть.
На коротком болезненном выдохе я ударил его ребром ладони в висок, и он, сволочь, сверзился на мой красивый стеклянный столик, разнеся его вдребезги.
Ну ведь и в мелочах, и полумертвые, а все равно умудряются эти спецслужбисты насрать, неугомонные...
Я тщательно запер на все замки дверь, приковал свободную левую руку оглушенного противника к щиколотке его правой ноги и набрал номер телефона Сергея.
Уж если, решил я, мне суждено иметь дело с властями, то хотя бы  с более или менее знакомыми, хотя в принципе это тоже всего лишь иллюзия...
- У меня тут ситуация, - сказал я. - Адрес ты знаешь... В квартире труп офицера ЦРУ. В полицейской форме. И скоро сюда будут ломиться живые его соратнички... Их там, внизу, взвод, наверное... Так что буду признателен, если спасешь мою шкуру. Дверь открою только тебе. Предупреди, что остальных посетителей ждет горячий прием... У меня тут есть, чем отбиваться.
- Я понял... Вернее, ничего не понял, но... Жди!
Тонко пропищала рация на ремне убитого мною лже-полицейского. Дружок его еще пребывал в беспамятстве, проводить с ним воспитательно-разъяснительную работу не было времени, а потому отвечать пришлось мне.
- Да, - сказал я грубым и развязным голосом, подражая убиенному, - Паркер на связи.
- Что у вас там? - донесся встревоженный вопрос.
- Он взят, - пробурчал я. - Все нормально. Мы беседуем. Ждите внизу.
Некоторое время в эфире царило настороженное молчание. Затем далекий голос подозрительно и с неохотой произнес:
- О`кей...
Контуженный мною секретчик, перекособоченный кандалами, замычал и тяжко перевернулся на бок, звякнув осколками моего бывшего замечательного столика.
Я осторожно присел на диван, превозмогая с каждой минутой усиливающуюся боль в груди.
Паршивая это штука - переломанные ребра, хотя и не смертельная. Причиняет большие неудобства, препятствуя глубокому дыханию и резким телодвижениям. И никакими лекарствами тут не поможешь - покуда не срастутся косточки, терпи, сопя от большого огорчения...
В дверь позвонили.
- Угу? - спросил я неопределенным голосом из безопасного - для возможной пули - удаления от двери.
Некоторое время за дверью молчали. Молчал и я. Наконец последовал озлобленный приказ:
- Паркер, открой...
- Щ-щас! - сказал я по-русски. С издевочкой. - Размечтались!
В дверь кто-то агрессивно ломанулся, но тут послышался далекий голос, что-то изрекший по рации, от двери поспешили прочь удаляющиеся шаги, и - наступила тишина...
Спустя пять минут дверной звонок брякнул вновь.
- Ну? - устало спросил я.
- Толя, это Сергей, открывай, все в порядке...
Я позволил себе совершить рискованный, с точки зрения эсэсовского дедушки Курта, поступок: заглянул в смотровой глазок, откуда порой способна вылететь, долбанув простачка в глаз, пуля...
В сплющенной мутной сфере виднелось лицо Сергея, а за ним, в узком пространстве коридора чернела едва ли не рота полицейских...
Настоящих, понятное дело.
И я открыл замки.


Через день я сидел в одном из кабинетов знакомого небоскреба в Манхэттене, избранного штаб-квартирой иммиграционных служб, ФБР и, полагаю, ЦРУ, перед пожилым, очень спокойным и доброжелательным господином, к которому меня привел Сергей.
Мне задавалось много вопросов. И не предъявлялось, замечу, никаких обвинений.
Я честно рассказал обо всем, что произошло в конвойной роте номер шестнадцать, когда я содействовал побегу осужденного Олега Меркулова - личности неординарной и глубоко мне симпатичной силой своей воли и целостностью натуры; поведал о своих берлинских похождениях и злоключениях, о встрече с Олегом уже здесь, в Америке, умолчав, правда, о совместных с ним операциях силового характера...
- В общем, - закончил я, - человек мне верил. И попросил его подстраховать... На сомнительной встрече с сомнительными людьми. В итоге же получилась херня...
- Вы знали, чем он здесь занимается?
- И знать не хотел! Мы были друзьями, повязанными этим побегом... Все.
- И чем вы намерены заниматься теперь, после получения гражданства? - спросил пожилой человек, глядя на меня не без юмора.
- Пойду, наверное, в нью-йоркскую полицию, - сказал я. - Может, на что и сгожусь там, нет? Или меня посадят за убийство вашего коллеги?
- Не было ни убийства, ни коллеги, - произнес пожилой человек с заминкой. - А насчет нью-йоркской полиции... что ж... Вы там, чувствую, натворите дел...
- Вы против?
- Как сказать... Нет, я поддержу рекомендацию Сергея. И даже с пристальным интересом буду наблюдать за вашей судьбой... А что, кстати, у вас с родителями?
- То есть? - испуганно спросил я.
- Где они собираются жить? С вами или в России?
- Я послал им вызов. Пусть приедут, осмотрятся...
Собеседник привстал из-за стола, протянув мне руку.
- Удачи вам, Анатолий... И попрошу вас запомнить: с той же естественной, бесхитростной якобы простотой, с какой вы сейчас обогнули многие острые углы в нашем разговоре, принципиально умолчав о достаточно важных вещах...
- Неправда...
- Правда! Так вот. Поместите, руководствуясь именно этим принципом, в свой, так сказать, отдельный, закрытый файл памяти все случившееся с вами позавчера...
- Это само собой, - уверил я мрачно.
- И учтите: у вас не должно остаться никаких хвостов... Вы понимаете, что я имею в виду.
- Понимаю.
- Тогда прощайте. Да, и отдайте мне документы этого... Генри Райта, кажется?


Родители мои прибыли в Нью-Йорк ясным весенним деньком - прозрачно-солнечным, беспечным, предвещающим скорое жаркое лето.
Этот славный нью-йоркский апрель... С его легким утренним холодком, высоким огромным небом, синей океанской тушью и желтыми, в сухой прошлогодней траве, холмами вдоль побережья Jamaica bay...
Я мчался в аэропорт по сухой залитой солнцем трассе, еще не без труда уясняя, что сейчас, ступив на первый, нижний этаж аэрофлотовского терминала, увижу выходящих из дверей таможни родителей...
Неужели такое случится?
И - случилось.
- Просто не верю, что я снова в Америке, - сказала маман, стирая с моей щеки свою губную помаду. - Вот же, довелось все-таки...
- Себя же и благодари... - уточнил я.
- Ну, я тоже, положим, к тому причастен... - подал скромную реплику папа, державшийся несколько скованно и поглядывающий на меня с какой-то опаской.
Папа, видимо, боялся, что я вспомню ему прошлое... И напрасно. В последнее время я обнаружил в себе незаурядную философскую терпимость ко многим человеческим слабостям, поступкам и вообще несообразностям бытия. К тому же недаром сказано: не суди...
Мы улеглись спать, когда время уже перевалило глубоко за полночь, и я, ворочаясь в постели, все еще не мог постичь, что вот и развязался клубок хитросплетения наших судеб, и, как и прежде, двадцать лет назад, мы снова ночуем все вместе в американской квартире, только теперь квартира оплачивается не казенными деньгами, а своими, и, слава Богу, ибо не надо зависеть от кого-то и как-то, не надо шептаться по углам, чтобы сказать, что думаешь, и никого не точит поганенький страх перед доносом, наветом, высылкой...
Через какое же дерьмо им, моим родителям, все же пришлось пройти в той, краснознаменно-партийной реальности убогого рабского пресмыкания!..
Я вспомнил Олега. Он, конечно же, желал не возврата того окостенелого прошлого, не реконструкции рассыпавшегося в прах красного Вавилона; он хотел новой страны, но какой?.. Построенной на уцелевших руинах?
Я много думал об этом, но решил для себя так: идеи - идеями, партии - партиями, а народ - народом. И он сам выберет себе суть и форму жизни. И что уж выживет - точно. Несмотря ни на козни врагов, ни на коварство их планов. Слишком большой он, и, хотя славен обилием дураков, умных в нем тоже изрядное число.
И они выберутся из-под обломков навернувшейся империи, стряхнув с себя ее пыль и крошево. А за ними потянутся и другие.


Утречком я, полицейский группы оперативного реагирования, облачившись в защитный жилет, черную кожаную куртку, форменную фуражку и сунув в кобуру свой боевой "глок", отправился, посвистывая, на свою ментовскую работу, столкнувшись у подъезда с женщиной, выгружавшей из такси, стоящего рядом с ожидавшей меня патрульной машиной, большой хорошо знакомый мне чемодан.
- Извините, - сказала она, тронув меня за рукав.
- Ничего, Ингред, не беспокойся, - ответил я по-немецки.
Некоторое время она стояла с открытым ртом, глядя оторопело то на мою форму, то на полицейскую машину, где виднелся мой напарник, призывно махавший мне рукой.
- Ты... - молвила она упавшим голосом.
- Да, я. Тороплюсь на утренний развод. - Подхватив ее чемодан, я донес его до стойки портье.
- Ты служишь в полиции?..
- Тебе не нравится?
- Толья... Мне нравится, но...
- В квартире, - поведал я, - мои мама и папа. Скажи им "доброе утро". И еще скажи, что ты моя невеста. Если я прав, конечно, в таком определении...
Она обняла меня, приникнув всем телом к моей угловатой полицейской амуниции. Покатилась по полу свалившаяся с головы фуражка с серебристой эмблемой...
И сердце мое вдруг тронул ледяной крысиной лапкой внезапный страх: все  слишком хорошо, а потому - надолго ли?..
Оттрубив дневную смену, я подъехал к дому и сразу же отправился в гараж - взять из "беретты" отвертки, дабы подвинтить разболтавшуюся дверцу кухонной полки.
Открыл багажник, склонился над ним, и тут тихий голос за моей спиной со смешком произнес:
- Вот как проходит, оказывается, срочная служба у некоторых дезертиров...
У меня, находящегося в положении крайне беспомощном, возникла, конечно, идейка потянуться к пистолету, но идейка была явно бессмысленной...
Я разогнулся, увидев стоящего поодаль... Михаила Александровича.
- Ну, привет, изменник Родины, - произнес он безразличным тоном.
Я, разогнувшись, молча кивнул, вспоминая канцелярию конвойной роты и то, прошлое его лицо на фоне строевого плаца, серого казарменного кирпича...
- Прогуляемся? - предложил он.
- Да можно и здесь поговорить...
Он закурил, болезненно поморщившись.
- Ну, здесь, так здесь... Олег сказал, что, в случае... ну, ты понимаешь, в каком-таком случае...
- Олег сказал, - перебил я, - что вы придете за дискетой. И вы пришли. Так?
- Так.
- Никаких проблем. Дискета у меня.
- Как было дело? - хмуро и резко спросил он.
Я объяснил.
- Ну и что ты собираешься делать теперь? Служить здешним блюстителем порядка? - спросил он с неприязненным сарказмом.
- А вы хотите предложить мне нечто иное?
- Я могу предложить тебе нечто иное, - с нажимом подтвердил он.
- Спасибо, не надо, - сказал я. - Мы сейчас на последнем перекрестке... И дороги наши от него расходятся.
- А ты слабоват оказался, парень, - откликнулся он с явным презрением. - И пустоват... Увы! В холуи подался, значит...
- Я благодарен вам за искренность, Михаил Александрович, - ответил я вежливо. - И той же искренностью вам отплачу. Докладываю: я сделал для себя очень простой и ясный выбор. Основанный на моих довольно-таки примитивных, возможно, внешних и внутренних качествах. Я буду планомерно и, надеюсь, профессионально давить убийц, наркодилеров и грабителей. Получая за это вполне приемлемую для моих запросов зарплату. И защищая неискушенных в насилии обывателей. Чтобы они были спокойны за себя, за дом, за детей. За главные, замечу, человеческие ценности. Везде и всюду одинаковые. А ваши глобальные сверхзадачи связаны с кровушкой и с людоедством. Что негативно влияет на мою впечатлительную натуру - слабоватую и пустоватую, как вы изволили ее определить.
- Ладно. - Он затушил окурок каблуком. - Дискету!
- Вам придется подняться со мной в дом, она в квартире. Или, если отпустите меня одного...
- Я не боюсь, что ты начнешь названивать в Эф-би-ай, - холодно произнес он. - Во-первых, ты знаешь нас... Во-вторых, у тебя есть собственные общечеловеческие ценности... и рисковать ими ты никогда не станешь...
Я поднялся в квартиру.
Маман и Ингред готовили ужин. На столе горели свечи. Папаня предавался распитию пива.
Я взял дискету и спустился с ней вниз.
- Вот, возьмите...
Он принял ее, небрежно сунув во внутренний карман пиджака. Постоял, задумчиво покусывая губы. Наконец произнес:
- Ну, прощай. Правда, руки тебе не подам, не обессудь.
- Может, оно и к лучшему, - ответил я. - Иногда тебе протягивают руку, и, пожимая ее, ты обречен протянуть ноги... Прощайте, Михаил Александрович!

Э П И Л О Г

Осенью одна тысяча девятьсот девяносто пятого года, получив очередной отпуск, я улетал с законной женой Ингред в Берлин, оставив квартиру в Куинсе на попечение мамы.
Вылет задерживался, мы бесцельно шатались по зданию аэропорта, навещая то бар, то ресторан, но вот, наконец, объявили посадку, и мы прошли в самолет.
С взлетом тем не менее пилоты не спешили; стюардессы, разнося лимонад, объясняли публике, что на терминале возникли некоторые технические затруднения, однако вот-вот, и мы тронемся через океан в Европу.
Тем временем в проходе появились полицейские, в чьем плотном сопровождении, выставив впереди себя закованные в наручники кисти рук, на воздушное судно проследовал молодой человек с продувной физиономией, курчавыми взлохмаченными волосами и в очках, одно стекло в которых было треснутым. Одного взгляда на человека мне было достаточно, чтобы признать в нем бывшего российского соотечественника.
Полицейские усадили его на свободное место, с края прохода, неподалеку от меня.
- Снимайте браслеты, волки смрадные, - услышал я родную речь.
Полицейские расстегнули наручники и удалились, предоставив пленнику относительную свободу.
Вскоре загудели, прогреваясь, движки - "Боинг" готовился к взлету.
- Эх, выпить бы!.. - мечтательно и горько изрек соотечественник, оглядывая, крутя головой, потолок воздушного судна. Затем обратился ко мне на ломаном английском: - Мистер... прошу прощения... здесь пиво дают?
- У меня есть виски, браток, - отозвался по-русски я. - Налить?
- Какие вопросы, кореш?!
Я вытащил из портфеля бутылку, уловив напряженный взор Ингред.
- Ты чего? - спросил я ее.
- Ничего... Твоя компания, сразу видно... Родственная душа...
- А ну тебя, зануда!
Я попросил у стюардессы стаканы.
- И за что тебя, если не секрет? - спросил соотечественника не без сочувствия.
- Производство фальшивых бабок, - охотно поделился курчавый человек. - Кстати, Федя...
- Кстати, Толя, - представился я. - А почему депортируют в Германию?
- А там и есть производство, - поведал он. - Здесь так, распространение, на чем и сгорели. А срок будем мотать в Европе... Такие дела.
- Кислые дела, - заметил я, поднимая стаканчик.
- Мерзопакостнейшие! - с тоской подтвердил Федя. - Тем более у меня тут, в Штатах, полтинник нормальных “бабок” под камнем зарыт...
Шум двигателей внезапно оборвался. В динамике прозвучал голос пилота:
“Мы очень сожалеем... Взлет отложен на час... Поломка компьютера на терминале... Просим покинуть самолет и пройти в зал ожидания...”
Публика, недовольно ворча, начала подниматься с мест.
Федя, судорожно глотнув виски, на мгновение замер, подобравшись, после, встав с кресла, пригнулся и, бегая по сторонам настороженными глазками, спешно начал пробираться к выходу, прячась за спинами пассажиров.
Мы вновь очутились в здании аэропорта.
Я осмотрелся, ища глазами соотечественника. И увидел его: Федя стоял, озираясь потерянно и счастливо на фоне пестро снующей толпы.
Узрев меня, он поднял руку, победно воздев в воздух сжатый кулак, и - озарился восторженной улыбкой.
Толпа сомкнулась, укрыв его в своем многолюдном мельтешении, и тут за рукав меня дернула Ингред, с ехидцей заметив:
- И где же ваши принципы, господин полицейский? Вы только что дали уйти из рук правосудия опасному преступнику!
- Да таких опасных... пол-России, - отозвался я. - И потом... есть определенные правила определенной игры, нарушать которые - грех.
- Да потому что... ты сам такой, - отмахнулась она. - Как ты говорил?.. Ворон ворону глаз не клюет? Так, кажется?
- Это мудрость великого русского народа, - ответил я. - Основанная, вероятно, на долгих и пристальных орнитологических наблюдениях.


На второй день своего пребывания в Берлине, после скучнейших визитов к благочестивым родителям Ингред и ритуальных приемов в окружении ее друзей, я, отлучившись из дому, поехал по известному мне адресу в западную часть города, где, руководствуясь информацией из голубенькой дискеты, завещанной Олегом, достал из тайника, устроенного в старинной кладке речного моста, коробочку с двумя сейфовыми ключами.
Через полчаса я уже стоял в хранилище банка, изымая из депозитной ячейки небольшой, но увесистый портфельчик.
Открыв портфельчик, я увидел плотные пачки денежных купюр... Олегово наследство.
Нужно ли мне было оно? Ну да, деньги, полезная штука... Смазочный материал для острых углов бытия.
Эти углы очень  часто  мне удавалось проскакивать без царапин и ран, будучи бездомным и нищим, и, может, поэтому не испытывал я никакой особенной радости от пачек столь обожаемой многими твердой валютной массы, уповая вовсе не на них, а  на себя и высшие силы, покуда благосклонные ко мне.
Тем более каким-то вторым сознанием я грустно и тяжко постигал, что и эти деньги, и кажущаяся сегодняшняя безмятежность моего бытия наверняка ненадолго, и предчувствие перемен в судьбе остро тревожило меня своей обязательной неотвратимостью.
Отчего же возникло это саднящее предчувствие?
Я  не  знал ответа... Может быть, весь мир, катящийся к своему величайшему потрясению, в котором я отчего-то не сомневался, был тому виной и причиной. И будущее виделось мне грозным и темным. А нынешнее - кратким счастливым привалом для солдата.
И не более того.


Из банка я направился в Карлсхорст. Просто так. На могилы моей памяти.
К тому же в настоящее время, по идее, я был бы должен демобилизовываться из конвойных войск в некую навсегда не состоявшуюся для меня российскую действительность.
Здания, где находился склад Изи и квартира незабвенного армейского сантехника Валеры, давно реконструировались, в них жили какие-то люди, и, бродя по местам своей боевой славы, под знакомыми окнами, я горько воскрешал былое в своих воспоминаниях об ушедшем времени, едко, как слезоточивый газ, бередивших душу...
А потом пошел по брусчатке, истоптанной сапогами армии бывшей Страны Советов - очередного павшего Вавилона, к метро, к остановке такси, глядя на мокрые крыши машин и паруса зонтов, облепленные желтыми листьями осени.
Холодный ветер гудел над Берлином.