Латона любила ходить. Быстрая ходьба по влажным от утренней свежести полотнищам воздуха доставляла ей особое, ни с чем несравнимое удовольствие. Она умела их высматривать, умела стремительно распознать степень их упругости, их относительную устойчивость или, напротив, легкую, изменчивую фактуру. От воздуха можно было оттолкнуться, на него можно было опереться, с ним можно было играть, едва касаясь самых нежных, самых непрочных горизонталей. Воздух просто надо было любить, любить и чувствовать. Латона это умела.
И на восходе этого дня она шагала, возносилась в легком прыжке или парила грациозно и уверенно, в сотый раз благодаря судьбу за то, что родилась на свет не зверем, не человеком, а аэрформом - существом, полным воздуха и живущим в окружении воздуха. Обитая близко от внеш-него края атмосферы, аэрформы научились ценить первозданность всего, созданного духом и материей Полного Круга Жизни. Они прислушивались к дальнему эху мирового разума, но не старались различить составляющие единого потока энергии, их это не касалось. Латона не хотела знать о радостях и превратностях материального мира, как отраженного в остаточной энергии жизни, так и поныне существующего. В этом она не отличалась от других своих сородичей. Но она была почему – то значительно энергичнее большинства, она не отдавалась безвольно и мечтательно на волю ветров и воздушных потоков. Она шагала туда, куда хотела, куда вела ее любознательность и жажда жизни.
Восход Светила в этот день в той части света где, видимо, она находилась, был по – особенному красив и как – то грозен. Алый цвет резко вклинивался во тьму, но в глубине его беспощадной яркости странные сизые рельефы создавали причудливые детали какой – то неведомой реальности, играли с воображением. Эти фигуры были плавными, лишенными резких углов, привлекательными с точки зрения аэрформа, но двигались стремительно и уходили вниз. Латона шагала вослед за ними. Тоже вниз. Пока день не начался, пока снежные сугробы на твердой плоскости какого– то квадратного дворика не приобрели свой естественный цвет. Латона огляделась, прислушалась к себе и ощутила резкий желчный привкус нечистой человеческой энергии. Ею был пропитан этот противный квадратный двор, она ранила чувствительность аэрформа, и Латона уже сделала решительный шаг наверх, когда на пути ее встало маленькое человеческое существо с глазами, темными как ночь, но прозрачными, как тело детей воздуха.
Это было жалкое существо, но в нем была чистая тоска, тоска по небесной красоте, по свету и ясности. Девочку звали Таня, это имя в ее сознании было чем – то важным. Она жила в отвратительном каменном жилище, где воздуха было чуть, а человеческих существ много. Близкие ее были не с ней, и девочка едва помнила, что когда – то к ней относились с ласковой теплотой. То, что она вспоминала как настоящее и обыденное, Латону ужаснуло. Девочке было голодно и обидно, девочку били. Били ее ровесники, за слабость. Били и взрослые, за строптивость. Что такое боль аэрформы могли узнать, только прочтя ощущения тех, кто ее испытывал. Юное, незрелое человеческое существо из квадратного дворика боль воспроизводило в своей памяти резко и ощутимо. Это было ужасно. Невозможно было понять, за что любят такую жизнь.
Латона больше не могла это вынести, она корила себя за легкомыслие, за то, что спустилась в материальный мир, спустилась сюда. Она вспорхнула ввысь, вздохнула свободно. И долго, долго дремала в вышине, наслаждаясь покоем. Затем она задумалась: а нельзя ли научить девочку искать и находить покой, принесенный ветром, способным унять боль ее души. Надо любить покой, искать покой и идти к покою, во что бы то ни стало. Ведь есть (она знала это точно) на Востоке люди, способные ощутить плотность воздуха и ступить на нее. И эти люди спокойны. Да, попутный ветер может решить многое. И ведь ни один аэрформ еще не вмешивался в жизнь человека, не помогал, не содействовал, вообще не действовал. Она, Латона, будет первой!
…Электричка набирала скорость. Наконец, ветер засвистел в окнах тамбура, и Татьяна, некогда жалкая воспитанница интерната,ныне известная художница, рванула тяжелую дверь на себя. Ей надо было почувствовать приток воздуха, хотя, встречный и яростный, проблемы он не решал. Не было вдохновения. Ни одной картины с тех пор как она разучилась чувствовать это: невидимую руку, готовую приподнять ее тело и дух, незримую плотность воздуха, прозрачную ясность сознания и равновесие чувств, глубокий покой и счастье. Да, счастье! В ее работах это ощущение было.
Первую карандашную зарисовку она сделала тайком еще в интернате. Она нарисовала эту руку, нарисовала ее так, как представляла: опутанную неведомыми, на тонких стеблях, цветами, летящую параллельно ветру, вместе с ним. То есть это, собственно, и была в ее сознании рука ветра, только девочка это не сразу поняла. А впоследствии написала картину маслом, и она стала одной из первых ее выставочных работ.
Непросто было юной девушке, чья мать сдала ее в интернат в возрасте шести лет ради семейной жизни с новым алкашом «первым парнем на деревне», налаживать свою жизнь в городе. Татьяна помнила жестокие уроки своего детства, горечь и страх, боль и необходимость избегать этой боли любым способом. Самым незатруднительным из них был донос на товарища. Она воспользовалась этим пару раз, но потом ей не доверяли. Девочка оказалась в изоляции, товарищи ее презирали, «стучали» на нее в отместку, и она страдала, по – прежнему часто битая еще и за «неповоротливость», поскольку была мечтательна и медлительна от природы.
Тогда и сделала девочка Таня свой первый шаг в небо, тогда и стал попутный ветер ее другом, единственным другом. Теперь она уже никому не досаждала доносами, у нее была тайна, прекрасная тайна, занимавшая теперь все помыслы девочки – подростка.
Повзрослев, она не захотела возвращаться в предназначенную ей часть жилища, к матери, в 17 лет устроилась работать в котельную, поскольку там можно было спать даже зимой, и сама оплатила свое обучение в художке. Тогда были написаны еще три ее работы, они назывались «Небо со мной», «Пробежка по воздуху» и «Игры с ветром в осеннем парке». В художественной школе это не поняли. В художественном училище признали, что такое творчество может иметь место, но не в их провинции. Пришлось «извиниться» за талант все тем же излюбленным интернатским способом: доносом.
Многие студенты покуривали травку, и большинство из них писали самые реалистичные этюды, но надеялись на иное. Юность диктовала им страсть к экспериментаторству. Татьяна их не жалела. Никого кроме, пожалуй, одного парня, приехавшего сюда из какого – то южного города. Он имел льняные волосы, и был так тонок, так не по – мужски, изящен, что напоминал воздушный поток. Но он увлекся натурщицей. И обидел Таню. И много болтал. В том числе о преподавателях, которым кое – что на сессиях клали в зачетку. Но не это было главным. Главным было то, что Таня его не простила. Так что он вдруг неожиданно стал неуспевающим. Так что в этом же году был отчислен. Так что поделом!
В тот день когда Татьяна об этом узнала, она впервые за долгое время не смогла встать на ветер, не смогла почувствовать поддержку незримой силы, несущей ее к покою.
Она стала слишком нервной, что – то в ней изменилось. После этого она не писала год. Затем все вернулось. Она снова наслаждалось своей тайной, своим чудом, и написала две акварели «Летящие небеса» и «Танец восхода в березовой роще». Картины заметили и отметили, но это понравилось не всем. И началась длительная борьба, длительная гонка за место на выставках, особенно выставках – продажах. Татьяне надоело в казенной бане отскребать от себя грязь котельной, ей удалось кое – что продать и снять квартирку в удаленном районе областного центра. Затем она переехала в престижный район. Теперь осталось добрать деньжат на квартирку.Это казалось достижимым благодаря редкой удаче: она заинтересовала богатого. Его предприимчивость не вязалась с тонкостью черт, он был само противоречие: циничный, но почему – то не пошлый, успешный, но далеко не дурак. Этот человек был способен понять и оценить то, что выходило за пределы стандарта, калькулятор в его голове мог выстукивать сказочные ритмы. Может, потому, что был он сыном влиятельного, но строгого папаши и благополучие давалось ему легко, не требовало всех душевных сил, рисков и крупных правонарушений. Конечно, он был высокомерен, но все же Тане не пришлось насиловать свой дух, она сама стремилась к близости с ним, а это помогло, даже весьма помогло взлету ее творческой карьеры.
И вдохновение в ту счастливую пору не оставляло ее. Леонид – так звали ее любовника - арендовал для «малышки» крохотную мастерскую, и в ней были написаны ее лучшие работы, полные прозрачного цвета и тонких линий, полные восторга, который охватывал ее и в моменты близости, и в мгновенья полета. Только возвращаться все больше хотелось в собственный уют, Татьяна надеялась, что Леонид поможет ей дорого продать несколько акварелей и добавит деньжат на покупку однокомнатной квартиры, но тот неожиданно начал отстраняться.
У этой преграды оказалось красивое, ненашенское имя: Айрис. Айрис была рыжей, нелепой и обаятельной, с голо-сом тонким, как у гейши, с откровенным, напоминающим издевку, кокетством и неженской прямолинейностью в об-ращении с сильным полом. Все эти сведенья Татьяне удалось извлечь, прокручивая на видике Леонида записи его корпоративов,. Она быстро смекнула, что дело тут не в любви, поскольку на последних «тусовках» этой большеглазой бестии не было и поскольку такие особы могут вызывать страсть и раздражение в одном букете. А, значит, был конфликт, значит, конкуренции личной ей опасаться нечего, но что – то все же не так. Пришлось долго поить и уговаривать Леонида «расколоться», чтобы выяснить наконец: он девице не доплатил при расчете, она его «прокатила» в инете, и, поскольку кое – что знала о не совсем законных методах оплаты труда и прочем, и прочем, он не сумел ее прижать.. Проблема разрешилась финансовым соглашением, последствий юридических не имела, но когда мужчина унижен какой - либо женщиной, он вполне способен и даже расположен отыграться на других, это было ясно.
Это ставило под угрозу ее план скорейшей выплаты за будущую квартиру. Надо было действовать быстро и решительно, надо было продемонстрировать, что она, Татьяна, на его, Леонида, стороне и способна помочь ему отомстить. Как говорится, « компромат за компромат». О творчестве в это время Татьяна забыла. Ей пришлось приложить немало усилий и дать немало взяток, чтобы выяснить: блистательная, вхожая в престижные круги Айрис вообще – то по паспорту Рая, и нет, и не было у нее в роду никогошеньки элитного. Как и сама Таня, она девчонка из интерната, ей также не хватало ласки, ее также убого одевали, она была всего-навсего дитя неблагополучных родителей. Более того, в возрасте восьми – двенадцати лет будущая Айрис стояла на учете в детской комнате милиции. Причиной тому стали частые побеги из стен казенных. Впоследствии, уже в подростковом возрасте, в одном из загородных лаге-рей, Рая встретила воспитателя – учительницу информатики, которую поразили способности интернатской девочки в области компьютерной графики. Ведь никто ее не учил, в казенном ее учреждении было всего – то три допотопных компьютера! Сердобольная училка сблизилась с подопечной, стала ей помогать, обнаружила, что привязалась к Рае, а та привязалась к ней и, поскольку была одинокой, удочерила воспитанницу. И везет же некоторым!
Татьяну эта история только обозлила, общности судеб замечать она не пожелала. Конечно, жизнь этой Раисы – Айрис в отдельных моментах напоминала драму ее собственной жизни, даже дар ее был немного схож с ее собственным даром, однако Тане – то не на кого было надеяться. Да и кто виноват, что жизнь – борьба, каждому важно свое. Может быть, Татьяна не стала бы рассказывать обо всем Леониду, может быть, она пожалела бы другую интернатскую девочку, но действительность, все, чему она ее некогда научила,
диктовала свое. Может быть, Леонид и был виноват, но он был «свой», он ей, Тане, был нужен.
Почему – то очень живо вспомнила она свои детские страхи: «с сильным не борись». Она испугалась того, что ею пренебрегут, боялась того, что не обретет своего личного убежища и уюта ( ведь не в деревенском же грязном доме положенные ей метры брать в расчет), а еще, что снова опустится в нищету и одиночество. И никакая совесть не стоила того. И пусть те, которые твердят, что «гений и злодейство несовместимы» поживут как она! Тем более что нет у нее обаяния этой рыжей бестии! И мамы, даже приемной, нет! Никого, кроме Леонида, который жениться не собирается. Уж не на такой, как она…Компромат за компромат, такова уж реальность, пусть он отомстит, пусть изгонит Айрис из своего круга везунчиков, лишь бы ее, Татьяну, не оттолкнул. Лишь бы оттаял и помог…
Ах, какое это было время, время торжества, время успеха и разочарования. Уже семь лет прошло с тех пор, уже пять лет имеет Татьяна квартиру, уже три года назад, став членом Союза художников, заседает она на скучных и склочных совещаниях, где талантливые люди вперемешку с бездарями рвут на себя материальные блага. Ей там нудно. Ей там тошно. Она хочет в небо, хочет в полет, хочет творить. Но ничего не выходит…Только и остается, что мотаться по электричкам в надежде ощутить…Впрочем, это ведь не попутный ветер. Не попутный, не ласковый…Не вдохновенный…
…Высоко – высоко, у самого края атмосферы слушает Латона всплеск высоких энергий. Да, случаются люди… Редко случаются… Да, она многое поняла с той поры, когда попыталась быть попутным ветром. Да, она волновалась за это способное к воображению существо, стремящееся к полету. Да, она жила так, как несвойственно аэрформам, она пропустила через себя все смятения, всю радость, всю чистоту и грязь человеческой души. Она все так же любит ходить по воздуху, но не спускается вниз. Да, она многое поняла, многое поняла…