Правда нашего детства. Главы 11-12

Михаил Шариков
          Глава 11. ГРАЧИНАЯ ВЕСНА. НА ПОХОРОНАХ БРАТА ВОЛОДИ.

          Весной сорок четвёртого года дедушка потерял ещё одного своего внука – умер Володька. Его то заживающие, то вновь открывающиеся раны, пролежни, привели к заражению крови, проявились другие болезни от долгого лежания, он был настолько слаб, что с трудом разговаривал с нами. Мы старались  развлекать его самодельными игрушками, но и они уже мало интересовали его.

          В тот день Лёшка подбил меня и дружка моего Кольку Казакова пойти в деревню Носково за грачами, как всегда, никому не сказав об этом. Причиной этого похода было то, что больной Володька попросил у матери сварить ему супчик из курочки. Мать побежала по соседям, но лишней курочки, как назло, ни у кого не оказалось, а несушек по весне никто не хотел отдавать. Вот Лёшка и придумал:
– В Носкове высокие липы, там гнёзд грачиных немерено, сейчас они на гнёздах птенцов выводят, подпускают близко, поймаю несколько, Володьке на суп будет. Птица-то чистая, не ворона, падалью не питается.

          Пришли в Носково. Липы там показались нам, малышне, громадные. Лёшка наказал нам с Колькой стоять внизу и ловить добычу, которую он поймает там, наверху, свернёт ей шею и сбросит вниз. Наша задача – только подбирать.
До чего же ловок был мой брательник в те годы. Как кот, он подбирался к самому гнезду снизу, грач его не видит, а Лёшка протягивает руку в гнездо, хватает грачиху, крутанёт ей голову и бросает нам. Мы ловим, и так несколько раз. Только сам процесс такой охоты не такой быстрый. Грачи шум поднимают – Лёшка спускается вниз, пока те не успокоятся, потом опять лезет на другое дерево, подальше от прежнего места. Только к вечеру у меня и у Кольки в каждой руке было по грачу, а у Лёшки – целых четыре, по два в каждой руке.
Погода была тёплая, мы босиком, довольные и весёлые возвращаемся домой, а навстречу бежит моя мама с прихрамывающей Валькой – идут нас искать, темнеть начинает. Это Валька  сказала маме, куда мы отправились.

          – Лёшка ты, Лёшка, ти есть у тебя голова на плечах? Самовольщик! И ещё ребят увёл! Мамка твоя вся извелась – Володька ведь помер, тебя везде обыскались.

          Лёшка бегом с грачами в руках кинулся домой, где дедушка уже мастерил очередной гроб, теперь для своего четвёртого погибшего внучка.

          Наверное, у каждого человека память устроена так, что самые драматические события жизни ярким пятном отражаются в ней с самых ранних лет и хранятся долгие годы. Так и тот день похорон брата Володьки стал настолько запоминающимся, что я с мельчайшими подробностями могу воспроизвести его даже в преклонном возрасте. Только Господь и мой Ангел-хранитель не позволили мне и сестрёнке Вальке погибнуть в тот день. Для похорон мама попросила у директора совхоза лошадь, запряжённую в так называемую «фурманку». Это такая телега, сделанная не в виде плоского «полка», а в виде корыта с двумя наклонными бортами. На фурманку поставили гробик, нас с Валькой посадили сзади, Лёшка управлял лошадкой, как взрослый, идя с вожжами в руках сбоку нашей повозки.

          Хоронили Володю рядом с бабушкой возле той же разбитой церкви в деревне Носково. Дорога к кладбищу проходила через мостик с настилом из брёвен над маленькой речушкой и поднималась по довольно крутому откосу к церкви, стоящей на живописном возвышении, на берегу этой речушки. Лошадка со значительным напряжением преодолела этот подъём, участок дороги был с толстым слоем песка.

          Дедушка прочитал молитву, Володю похоронили тихо, без лишних слёз, потому что взрослые  уже давно говорили между собой, что этот малец не жилец, что и так он полтора года протянул, молодец, Паша, всё сделала, пытаясь спасти сына, не бросила в лихую годину.

          Помянули Володю кутьёй из ячменной крупы тут же у могилки и собрались в обратный путь. Меня с Валькой опять посадили на фурманку, Лёшка шёл с вожжами в руках сбоку со взрослыми, решившими до мостика пройти пешком, а на фурманку сесть после него. Подъехав к прибрежной круче, лошадь будто сорвалась с привязи и понеслась вниз, вырвав вожжи из Лёшкиных рук, передок телеги соскочил со шкворня и катился с лошадью без телеги, а фурманка задним колесом наехала на придорожный бугор и тут же опрокинулась вверх колёсами. Вальку при этом выбросило на обочину, а я оказался под телегой, накрытый этим самым транспортным корытом. Мама буквально завизжала от ужаса, видя эту картину, подбежала к телеге, с тётками подняли телегу, а я и заплакать-то не успел от страха. Мама подхватила меня на руки, стала ощупывать и целовать меня, вот тогда я и дал волю слезам. Наверное, все дети плачут от страха.

          Отделался я лёгкими ушибами, несколько синяков, и только. А вот Валька повредила коленку,  ревела она не меньше моего, но после долго-долго хромала, даже будучи взрослой. Видимо травма была серьёзной, но в том далёком сорок четвёртом нам, детям, было как-то всё равно, ну побаливает, ну и ладно, и мы не всегда жаловались взрослым о наших детских болячках.



          Глава 12. ЛЁШКИН БИЗНЕС И ДЕДУШКИНО РЕМЕСЛО. КОРЬ.

          После этого происшествия, дедушка стал как-то особенно внимательно относиться ко всем нашим проделкам, стараясь делать так, чтобы мы были всегда у него на виду. С Лёшкой это было делать бесполезно, он вёл вполне самостоятельную жизнь, продолжал ловить грачей, которые оказались вполне съедобными и даже стали деликатесным добавлением к нашему скудному рациону. Кроме того, Лёшка нашёл себе новое ремесло, которое неплохо оплачивалось. По всей округе на  просёлочных дорогах валялось много подбитой автомобильной техники. Лёшка ухитрялся извлекать из покрышек автомобильные камеры, добывал где-то резиновый клей и клеил из камер некое подобие галош на валенки, поскольку галош нигде тогда купить было невозможно, а в распутицу ходить в валенках без них не будешь. И назывались эти мокроступы почему-то  «греки». Вот Лёшка и «надыбал», как он говорил, неограниченный спрос на свои изделия, сделав на разные размеры «копылы», то есть колодки по форме валенка, и целыми днями клеил «греки» по заказам.

         Не сидел без дела и дедушка, несмотря на свои шестьдесят пять лет. Он даже для меня нашёл «дело», в котором я был в значительной степени ему помехой, нежели помощником. Зимой дедушка Пахом подрядился плести корзины для совхоза маленькие и большие. Маленькие – под картошку, с двумя ручками на полтора пуда картошки – это для двоих, и с одной ручкой, поменьше, ведра на полтора – для одного работника. А большие – это во все сани или во всю телегу, дедушка плёл их с высокими бортами из более толстых лозовых прутьев. В этих больших плетенках рабочие возили с полей картошку, даже зерно, постелив в них какую-нибудь мешковину.

          Но больше всего мне нравились дедушкины базарные корзинки, они плелись из окоренного лозняка, пузатенькие, продолговатые и с крышечкой, да с двумя ручками, которые можно было нацепить на руку. Базарные корзинки дедушка плёл весной, когда кора легко отставала от прутика, если его протянуть через щемёлку – расщеплённую толстую лозину, как сквозь щель. Моя работа заключалась в том, чтобы потом, после щемёлки, снимать отхлупшую кору с прутика, который становился беленьким и красивым. А в базарные дни дедушка нёс целую связку корзинок продавать. Расходились они моментально, кому не хватало – дедушка записывал на бумажке заказы и всю неделю их выполнял. Всегда после продажи приносил нам, внучатам, конфет – подушечек с вареньем внутри. Давал он мне их всегда с приговором:

          – Это, Миня, тебе за то, что помогал мне, вот и заработал на конфеты.
Дедушкина похвала вдохновляла меня на новые «трудовые» подвиги, чему и сам он откровенно радовался и всячески подхваливал любые наши ребячьи проявления помощи, хотя мы, по правде говоря, больше мешали, чем помогали. Но дедушкина мудрость знала что делает, она закладывала добрые семена в наши несмышлёные головки.

          Дедушка всегда старался брать меня с собой туда, куда шёл сам. Перед весной он сажал меня в саночки и мы ездили с ним на поле, где зимой хранился в буртах картофель, отыскивали в соломе остатки мороженой картошки, из которой мама пекла «тошнотики» – лепёшки, от которых, если много съесть, обычно подташнивало, поэтому мамы не разрешали детям есть их много.

          Ещё в один промысел посвятил дедушка Пахом Лёшку и меня. На лугу, где мы собирали летние опята, росшие кругами, их мама называла по-деревенски – «варушки», было бесчисленное множество земляных кучек. Это кроты изрыли весь большой луг так, что кучки эти и сосчитать было невозможно. А дедушка любил подзадорить меня, ну-ка, мол, сосчитай. Я считал, сбивался, начинал сначала, а дедушка подбадривал:

          – Вот молодец, уже до двадцати умеешь. Ты, брат, скоро у меня до тысячи считать будешь. Так что ты пока на кучках считать учись, а мы с тобой тут зверей ловить будем.
          – Каких зверей, дедушка? Тут же никаких норок нет, откуда звери?

          – Ну, это совсем маленькие звери, а живут они под землёй, у них там целое государство подземное, эти земляные кучки они сотворили. А название этим зверькам – кроты, у них ценный мех, из которого можно сшить целую шубу. Сам он маленький, а шкурка гладенькая, чёрная, красивая и прочная. Все женщины мечтают иметь такую шубку из кротиных шкурок, она и лёгкая, и красивая, и носится хорошо.

          Лёшка вновь притащил откуда-то целый моток стальной проволоки, из которой дедушка нагнул много-много кротоловок – капканчиков таких, которые специальным язычком взводились так, что открывалось отверстие для зверька, и когда он шёл по своей норке, то вынужден был пролезать в это отверстие и упирался носиком во взведённый язычок, тот соскакивал – пружинный корпус срабатывал, зверёк попадался в капканчик и оставался в нём, пока не придёт охотник, дедушка. Чтобы поймать зверька, нужно было соблюдать много всяких хитростей: руки не должны пахнуть, капканчик должен ставиться между двумя кучками не один, а два – один в одну сторону, другой – в другую  сторону подземного хода. К капкану привязывалась прочная толстая нитка, наверху прикреплённая к сигнальному колышку. Если он сдвинулся, значит, зверёк попался, можно открывать дерновину, закрывающую место установки и получать добычу. До пятисот шкурок дедушка сдавал государству за сезон.

          Я не случайно вспомнил о тех ремёслах, которыми владел наш дедушка Пахом, помогая семье в самые тяжёлые годы, когда война ещё катилась по земле, и у беженцев не было возможности иметь даже самое необходимое для жизни, не было ни денег, ни вещей, ни нормальной пищи, нечем было кормить детей. Скудный заработок мама и дедушка полностью тратили на еду: только бы выдержать, только бы дождаться конца войны и возвращения мужей.

          А потом дети стали болеть корью, заболела Валька, заболел и я. На теле проявилась мелкая сыпь, глаза не могли переносить яркого света, подскочила и не снижалась температура. Пришла фельдшерица тётя Нина, кажется, маленькая горбатенькая старушка, которая велела занавесить окно, да ещё сделать полог над кроватью, дала какие-то противные лекарства, которые мне очень не понравились и я не хотел их пить. Но дедушка сказал, что если я их не буду пить, может быть осложнение болезни, даже могу ослепнуть. У меня и так мутилось сознание от маячившего перед глазами красного туманного марева, но я попытался закрыть глаза, чтобы представить, как это люди живут слепыми. Мне стало жутковато, и я больше не сопротивлялся, когда надо было принимать лекарства. К тому же каждый раз дедушка не забывал напоминать мне, что я всё-таки мужчина, должен показывать пример ещё и сестрёнке Вальке. Благодаря таким заботам мамы и дедушки, всё обошлось без осложнений.