- Детей надо воспитывать любовью, - учила Софийка Руслана по-соседски, - а твои растут беспризорниками. Распустил ты их в конец. Вон на моих погляди: умные, красивые, работящие. Меня слушаются во всем. Когда твои лодыри из шахт повылазили и дороги перекрыли, мои – работали ни покладая рук. Всё на благо семьи. И думают всегда только обо мне, о моём величии. А твои так – пьяницы и дебоширы. Им на тебя наплевать, Руслан. Они у тебя, как в той басне – лебедь, рак и щука. Ох, смотри, сосед, наживёшь беду! Детушек, их любить надо, ласкать и лелеять. А ты – тиран. У тебя чуть что, розги в ход идут. Вот и растут твои дети злобными и непокорными. Зря ты так!
Руслан тогда спорить с Софийкой не стал. Она же женщина, мать, значит ей виднее. Но и отношения к сыновьям и дочерям своим не поменял: «Суровый отец – это не значит, что плохой!»
По весне приключилось с Софийкой несчастье. Случился в её доме пожар. Потушить долго не могли. Сначала Софийка растерялась, еле стояла на ватных ногах, глядела, как из окон дома высовывались её дети и звали на помощь. Только было хватилась: «Чего же я стою-то на месте, глупая?», как стал под ногами ей Егорка мешаться. То за рукав схватит, то за подол дёрнет. Потом Артёмка появился – зубы заговорил, голову заморочил. В общем, когда Софийка огонь тушить бросилась, детушки её мёртвые были, сгорели заживо. Егорка с Артёмкой втайне злорадствовали, что матушка их нерасторопной оказалась, братьев младших из огня вытащить не смогла. А Софийка помимо ожога, полученного на пожаре, ещё и «душой заболела».
Ближе к осени Софийка совсем разхворалась. Болезни разные навалились на неё одновременно, и с такой силой, что она уже больше не могла делать вид, что у неё всё в порядке. Пришлось обращаться к врачам. Те в свою очередь охали, вздыхали, перешёптывались о чём-то с её детьми, и, не говоря ей ни слова, уходили.
Софийка подолгу лежала в одиночестве и много думала, но уже не о будущем. Оно, то самое будущее, ещё совсем недавно красиво обёрнутое в самые сладкие мечты и грёзы, вдруг решило ей улыбнуться в ответ, обнажив при этом свои гнилые жёлтые зубы. Тем самым оттолкнуло от себя, отвратило. Поэтому Софийка перестала мечтать в тишине. Всё чаще и чаще её думы брали в плен воспоминания о прошлом, может и не богато-обжорном, но и не нище-голодном. В таком состоянии глубокой задумчивости её и застал Артёмка. Он остановился на пороге и смерил мать взглядом:
- Здравствуй, мамочка!
- Что со мной, сыночка? Открой маме тайну, не томи. Доктора молчат, диагнозов не ставят. Ты-то, поди, знаешь всю правду?
- Ой, мати, откуда же мне всю правду знать? Я же не Бог, - ответил Артёмка.
- А что Кирюшка, ко мне не приходит? Уж не приболел ли? – поинтересовалась Софийка.
- Нет, мамка, не приболел. Сволочь твой Кирюшка. Сбежал он, к соседу Руслану сбёг. Даже не попрощался, рукой не помахал. Чтоб ему пусто было. Мы его, конечно же поймаем, обратно притащим. Вот тогда ему точно не поздоровится, - Артёмка сотряс воздух кулаками.
- Будет тебе, сыночка, - вздохнула Софийка, - оставь брата в покое. Забудь. Не наших он кровей, приёмыш. Нечего мне больше скрывать правду. Любовь большая была у нас с Русланом. Вот и растила я Кирюшку как своего. Разве только всегда помнила, что чужой он – и стать у него отцовская, и нрав. Может за то, что не похож ни капельки был на меня, я его и недолюбливала временами. Плохой я ему была мамкой. Шлёпала его постоянно, упрекала. Сладости разные, вкусности сначала вам раздавала, а последки Кирюшке доставались. Да и вы к нему относились не по-братски. Сами нашкодите, а виноват – Кирюшка. В игрушки когда играли, его в свою компанию даже не звали. Он всё больше книжки читал, да кораблики мастерил. А теперь вот… Всё правильно, за всё надо платить.
- Мамка, ты так говоришь, как будто помирать собралась, - насупился Артёмка.
- Да, помереть бы враз хорошо было бы, да только видно болезни до последнего мучить будут. Ожог на груди так болит, что сил нет никаких. Руку правую совсем не чую. Уж не знаю, есть ли она у меня. Эти местные коновалы её всю уколами так искололи, что в неё уже кровь совсем не поступает. Погляди, посинела, буграми покрылась. А от неё краснота расползается. Я не специалист, и то вижу – гангрена пошла. Может её ампутировать, руку-то?
- Ты что, мамка? Как же ты без руки жить-то будешь? Да без правой-то…
- Левой буду всё делать.
- Левой, - усмехнулся Артёмка, - разве левой рукой можно что-то делать? Если только подзатыльник отвесить? Да и то, с непривычки, промахнуться можно.
- Зато живой останусь, - мрачно проговорила Софийка.
- А Леся наша говорит, что руку мы тебе спасём, - словно и не слыша мать, продолжал Артёмка, - она точно знает. Леся наша, помнишь, как сильно болела? Так её доктора иностранные на «раз-два» вылечили. Вот и к тебе заморских лекарей позовём. Хочешь, я завтра к ним Гришаню направлю.
- Делайте, что хотите, - вздохнула Софийка, но раньше чем Артёмка удалился, попросила, - Мне бы только помыться прежде чем меня заморские доктора осматривать будут.
- А вот с этим хуже, - Артёмка отвёл глаза в сторону.
- Что ещё натворили, пока я без сознания лежала?
- Ничего особенного… в принципе…
- Говори, не тяни.
- Когда Кирюшка сбежал, мы с Русланом поругались насмерть. Пригрозили ему граблями и сказали, что ничего нам от него не надо. Пусть только попробует к нам сунуться. Ну вот, он и обиделся, больше нам ничего «за так» не даёт.
- А помыться-то, почему нельзя? – не поняла Софийка.
- Ну почему нельзя? Можно. Но лучше в речке. Вода из крана такая леденючая идёт, бр… Когда будет горячая не известно, да и будет ли вообще…
Поёжился Артёмка от мысли о холодной воде, поглядел на мать. Софийка лежала на спине с закрытыми глазами, дышала ровно и тихо. «Хорошо, что уснула и ничего не слышала. Сейчас лучше всем спать. Когда спишь есть не хочется, холода не чувствуешь», - подумал про себя Артёмка и выскользнул за дверь.
В больничном коридоре столкнулся лоб в лоб с братом Егоркой. Тот сразу же поинтересовался:
- Как там, мамонька?
- Плохенько, - сокрушённо покачал головой Артёмка, - до зимы дотянет, а там как Бог на душу пошлёт. Поговаривают, что зима, как на грех, трескучая будет. Я вот чего думаю: «А может всё-таки согласиться на ампутацию?»
- Ты что, с ума сошёл? Нельзя мамке без руки. Как она будет печь топить? А пироги месить? Вся работа будет на месте стоять. Так мы быстренько замёрзнем и с голоду помрём. Пока у мамки обе руки на месте, дядя Абрам на ней согласен жениться. А коли там ампутировать, там подрезать? Кому она такая уродина нужна будет? Так что, придётся лечить. А там уж, либо вылечим, либо, как говориться «панночка помэрла».
На том и разошлись по сторонам. Артёмка направился к дяде Абраму клянчить денег мамке на лекарства. Егорка же побежал играть с друзьями в солдатики.
А Софийка погрузилась в глубокий сон. Снилось ей, будто идёт она по полю. Кругом подсолнухи головы тяжёлые склонили. Она раздвигает их руками, словно плывёт среди солнышек. А навстречу ей – Руслан. Улыбается добродушно, руки раскрывает для объятий. И только она к нему потянуться хотела, как сзади послышалось: «Геть, геть…» Обернулась Софийка, глянула, а там толстый мужичишка в смокинге и цилиндре, бежит и орёт во всю глотку. Коротенькие ножки в траве путаются, глазки вылуплены, пальчики-сосиски в кукиш зажаты. И непонятно Софийке кому он этот кукиш показывает: Руслану ли, или ей? А за ним – Абрам. На лицо натянута белозубая улыбка, а в руках – кнут. За Абрамом – дети её стеной выстроились. Кошмар, да и только!
Очнулась Софийка, открыла глаза. Снова больничная койка, снова одна она со своей бедой. Дети разбежались кто куда, перессорились между собой, передрались. Каждый из них хочет, чтобы к его слову в семье прислушивались. Только и думают о том, как бы друг другу насолить посмачнее. Вспомнилось, как в юности она не любила читать Герцена «Кто виноват?». Все потому, что в финале там - увядание, печаль и отсутствие радости. А ей так хотелось «хеппи энда». Устремила Софийка свой взгляд в окно, вздохнула, и тихонечко запела дрожащим от слёз голосом:
Ти ж мене підманула,
Ти ж мене підвела,
Ти ж мене молодого
З ума-розуму звела.