Эпизод 2.
Впервые я познакомился с немцами - с военнопленными немцами - в 1948 году в маленьком башкирском городке, куда в 1941 году привезли меня несчастные бабушка и мама, покинувшие и меня, и братьев, и Землю.
Рядом с городком находился лагерь немецких военнопленных, которые ежедневно работали над благоустройством города.
В 1948 году я учился во втором классе и дружил с Вовкой Морозовым, причём ещё с детского сада. Мы с Вовкой часто возвращались из школы домой по улице Девонской. Она уже давно, наверное, до войны, была заасфальтирована, но кюветы были земляными и всё время осыпались. И вот однажды, проходя, как обычно, по Девонской, мы увидели груды каменных кубиков и суетящихся пленных немцев. Немцы чистили кюветы и закладывали их пологие стенки этими самыми кубиками. Стенки у них получались ровными, а шоссе приобретало красивый законченный вид. Теперь вода, стекающая с асфальта, могла собираться в каменных кюветах и течь по ним, не разрушая дорогу.
Мы с Вовкой остановились, зачарованно глядя, как буквально на глазах преображалась Девонская. Внезапно, как по команде, немцы перестали работать и уставились на нас. Один из них, куривший самокрутку, в потрёпанной немецкой военной форме, точно такой же, как в кинофильмах, подошёл к нам и что-то сказал.
Мы замерли.
Я внимательно посмотрел на немца. Он был высокий, худой и старый - ему было лет тридцать. Поведение немца было подозрительным.
Фрицы никогда не заговаривали с нами. Я глянул на охраняющего немцев солдата, но тот благодушно смотрел на разворачивающее действие. Ему было скучно, а тут было маленькое развлечение. Немец вынул изо рта замуслёванную самокрутку и со словами: «Камрад, битте!» протянул её Вовке. Вовка неожиданно для меня засунул её в рот и сделал пару затяжек, как это делали взрослые. Затем с каменным лицом он отдал самокрутку мне. Я тоже сдуру засунул самокрутку в рот и затянулся. Ядовитый дым заполнил мои лёгкие. Боже! Такой мерзости я никогда не пробовал! Даже любимая башкирами конина, даже татарское молоко, в которое они клали лягушек, чтобы оно не прокисало, были верхом вкуса по сравнению с этой гадостью.
Я брезгливо выплюнул дрянь, пропитанную немецкими слюнями, в кювет на новенькую немецкую каменную кладку и стал неистово кашлять. В ответ раздался оглушительный хохот. Вся немецкая бригада «ух» веселилась, показывала на меня своими грязными пальцами, что-то кричала и смеялась. Даже охранявший их солдат, и тот улыбался!
Я ненавижу, когда надо мной смеются. Тем более, если это немецкие военнопленные. Ни слова не говоря, разозлённый, я повернулся, и ушёл. Немцы долго не могли успокоиться. «Вояки!» - сердито думал я - «Только и могут воевать, что с детьми!». Тут мне внезапно вспомнилась Зоя Космодемьянская, как её вели на казнь босиком по снегу, а сзади шли и хохотали вот такие же фрицы. А ведь она не причинила им почти никакого вреда! И как Александр Матросов закрыл своим телом немецкий пулемёт, спасая жизни своих товарищей и мою жизнь.
«Женька! Погоди!» - раздался сзади голос Вовки. Я остановился. «Женька, ну что ты так расстроился! Они же просто шутили. Ты так потешно скорчил морду, когда выплюнул сигарету. А немец такой смешной. Он у них, наверное, типа клоуна».
«А ты зачем взял в рот эту дрянь?» - спросил я – «Если бы ты этого не сделал, я бы тоже не стал затягиваться!».
«А моя бабушка в таких случаях говорит: «А у тебя самого есть голова на плечах?» - ответил мой друг.
«А моя мама говорит, что за друга нужно хоть в полымя» - отразил я - «Эти фрицы, наверное, убили много советских людей, а теперь смеются над беззащитными пацанами».
«Нет, я не согласен. Конечно, они военные преступники, но за свои преступления они и сидят в наших лагерях. Ты видел, какие они худые? А какая у них рваная одежда? И они уже несколько лет не видели родных. Бабушка говорила, что у их лагеря больше могил, чем арестованных».
«Вовка, ещё несколько слов, и мы поссоримся» - предупредил я своего лучшего друга. Он замолчал, и мы, недовольные друг другом, расстались.
Несколько дней мы с Вовкой обходили Девонскую, не желая встречаться с немцами и ссориться из-за них. Но потом этот случай забылся, и однажды мы снова пошли по любимому маршруту. Немецкая бригада работала почти там же, только на противоположной стороне улицы. Мы постарались пройти незамеченными, но не тут то было. Высокий клоун увидел нас и заулыбался. «Салют, камрад!» - заорал он на весь городок. Голос у него был хриплый и громкий. Ещё бы! Ведь целых четыре военных года он орал «Хенде хох! Рус, сдавайсь!», пока его самого не заставили сдаться.
Бригада «ух» бросила работу и уставилась на меня. Снова все стали улыбаться и хохотать. Кто-то даже стал протягивать мне свои вонючие окурки.
Я остановился. Слёзы злости и бессилия начинали навёртываться на глаза.
Как же я ненавижу, когда надо мной смеются, тем более, если это военнопленные фрицы! Я стоял, не в силах уйти с позором, но ничего придумать не мог. Вот, гад, всегда так!
И внезапно меня осенило. Слёзы высохли. Я закричал фрицам: «Гитлер капут» - точно так же, как видел в кино. Мой голос был комариным писком, по сравнению с рёвом высокого фрица. Но он был услышан. Немцы перестали смеяться. Потом высокий немец снова заулыбался и заорал: «Гитлер капут!».
Вся бригада под пристальным взглядом конвоира тоже стала вразнобой бормотать: «Гитлер капут!». Конвоир одобрительно сказал мне: «Молодец, пацан».
Мы отошли, и я спросил Вовку: «Чего они так веселятся?».
- «Мне бабушка сказала, что немецких военнопленных стали понемногу репатриировать в Германию» - ответил он – «вот они и радуются».
Я был доволен. Я не проиграл своей маленькой войны с фрицами. Конечно, не я был причиной того, что немцы говорили: «Гитлер капут!», но я впервые в жизни одержал победу над своей растерянностью и злостью.
Не сомневаюсь, если бы в Петергофе я мог рассказать немцам про этот случай, то вызвал бы в их сердцах другие чувства к человеку, возможно, видевшему их знакомых или даже родственников, побывавших в советском плену.
Я смог бы также рассказать, что этот городок благодаря неустанному труду немецких пленных приобрёл множество прекрасных домов необычной архитектуры, что некоторые из немцев, уезжая на родину, говорили, что никогда бы не стали воевать против русских, если бы знали, какие они простые и добрые.