Память. Она важна для жителя каждой страны. Эта тетрадь с записями будет моей памятью. Памятью того, что невозможно забыть. Напоминанием той страшной боли, которую перенесли люди.
Мне едва исполнилось 18, когда было объявлено начало войны. С тех пор прошло три года, а мне до сих пор неведомо за что мы воюем. Я видел столько смертей, что,кажется, начинаю сходить с ума. Женщины, дети - все они умирали от рук моих сослуживцев. И от моих рук. Я сражаюсь за Германию, потому что так нужно государству, а не нам, народу. Мнение мирных жителей интересует здесь кого-то меньше всего. Я знаю, как русские ненавидят немецкую нацию за начало войны, но мы этого не хотели, мы всего лишь пешки в умелых руках правительства. У меня же нет ненависти к этим несчастным людям которым на долю выпало такое, чего бы я вряд ли пережил. Человеческие жизни были разрушены. Большинство не вернется в школу, не закончит университет, не обзаведется семьей. Возможно, читая мой дневник вы презираете меня, но мне плевать, потому что я пишу об этом в надежде, что когда-нибудь буду услышан и понят. Это вряд ли случится, но я надеюсь. Мне хочется, чтобы хоть кто-то знал, что не только русские не хотят войны. Я тоже человек, и мне страшно.
25 августа 1941
Это случилось в Брянске. Вместе с другими солдатами мы шли грабить жителей, пришлось разделиться, потому что домов было очень много . В этот день я сохранил жизни действительно многих людей: женщин детей стариков. Я стрелял в стены потолки и плакал, потому что я не мог. Не мог убить ни в чем не виновного ребенка, когда он смотрит на тебя своими глазами, еще не видавшими жизнь. Мне отдавали все сами, лишь бы я ушел. И я уходил. Понимал, что веду себя неправильно и они, как никак мои враги, что они не станут смотреть, я ли их тогда спас. Мой последний дом стал моим роковым домом. Войдя, я увидел девушку, которая сломала не только мою жизнь, но и свою. Мне все равно, было ли это правильным. Мне было 18 и я влюбился. Она просто посмотрела на меня своими голубыми, заплаканными глазами и резко встав попросила расстрелять сразу, потому что отдавать она мне ничего не намерена,. И да, я понимаю русский язык, даже говорю на нем. У нас в детском доме была воспитательница, она уроженка СССР и часто давала уроки родного языка, поэтому реплики девушки были мне ясны. Растрепанные русые косы, сжатые губы и движения, наполненные решимостью, напомнили мне мою младшую сестру в те моменты, когда она очень злилась на меня. Я улыбнулся и сел за стол. Мне нужно было узнать ее имя, но своими действиями я лишь напугал девушку. Она отпрянула к двери, намереваясь бежать, но я то знал что бежать ей некуда. Вокруг наши и живой ее никто не отпустит. Либо сразу убьют, либо для начала используют в личных целях. Я попросил не бояться меня и даже снял с себя оружие, положив его рядом, предупредил о том, что идти ей некуда. Девушка обреченно подошла к столу. Она попросила меня не забирать всю провизию, так как ее мать очень слаба. Я не взял совсем ничего. Девушку звали Валей и ей было 16, нет она не откровенничала со мной, она совсем не хотела говорить, пока я не пригрозил все забрать у нее. Информации было немного, но я все равно понимал, что пропал и дело даже не в том, чем она занималась и кем она была. Я просто пропал, как пропадают люди в шторм. Были, а вот их и нет. Я утонул в голубых глазах этой девушки и осознал, что спасения ждать неоткуда. Вскоре она разговорилась и как будто забыла о том, что я ее главный враг, но больше не боялась. Я услышал как мои солдаты шли к дому и попросил Валю спрятаться, пообещал вернуться и вышел. Своим я сказал, что там уже давно никого нет, лишь мертвые тела, не став вдаваться в подробности, ребята поверили мне, и мы пошли в наш штаб.
27 августа
Я вновь пришел к ней. Застал сидящей подле матери. Валя с каменным лицом смотрела в никуда, а женщина на кровати не подавала никаких признаков жизни. Я понял, что произошло и попытался растормошить девушку, но она никак не реагировала на меня. Сел рядом и крепко обнял ее. Валя попыталась сомкнуть за моей спиной руки, но была обессилена. Она беззвучно плакала мне в плечо, а я гладил ее русые волосы и пытался глупыми фразами: «Все будет хорошо» утешить ее. Как можно помочь человеку, у которого умерла мать? Да вообще, когда кто-то умирает? Нужно просто быть рядом. Без слов. Поэтому я замолчал. Мы просидели так долго, около двух часов. После я усадил ее за стол и накормил принесенной тушенкой. Когда она почувствовала себя лучше, я помог похоронить мать. Вырыл за домом яму, соорудил некое подобие креста из самых больших веток, которые только смог найти. Было уже поздно и я знал, что меня могут искать, но бросить Валю я не мог. Она была настолько подавлена, что я не решился покинуть ее. Уговорил лечь спать, сел рядом и стал рассказывать, о том, как война бьет по жизни не только русского человека, но и немецкого. Я рассказал ей обо всем, о том, как тяжело убивать, о том, как стреляешь в потолок, потому что понимаешь, что ребенок не виноват в том, что страны воюют. Она молчала и плакала, ее голова лежала на моем плече. И я был счастлив, несмотря на обстоятельства, которые свели нас, несмотря на отсутствие будущего, я тихо млел от ее присутствия и наслаждался каждой минутой. В скором времени Валя уснула, и я вышел. По пути в наш штаб который был расположен в бывшем мясокомбинате, я видел множество изуродованных тел, которые лежали вдоль и поперек улиц. Это были женщины, дети, старики. Чтобы не дать волю чувствам я крепко зажмурился и повторял про себя, что это война, без смерти нет обойтись. Но открыв глаза, почувствовал, как по щекам покатилось что-то горячее. Я не сдержался и стал плакать. Я опустился на то, что когда-то было асфальтом, а теперь превратилось в мешанину из земли и обломков камней. Рядом лежал чей-то труп, я не стал никуда двигаться, потому что умершие были повсюду. Это был мальчик. Лет 6. У него русые волосы, в которых запеклась кровь. Синие тонкие губы плотно сжаты. Закат озарял веснушчатое лицо и словно воскрешал мальчика. Я плакал и просил у него прощения. В чем виноват ребенок, когда войну ведут взрослые? ?
5 сентября
Вали нет дома, я нашел записку, где она написала что любит меня, но не хочет обрекать на страдания ни меня ни себя, поэтому она уходит. Куда, не написала.
Я не знаю, что мне делать.
12 декабря
Я много раз заходил к Вале, но не мог застать ее дома. Я боялся, что потерял ее навсегда и никогда больше не увижу. Достал листок и снова написал, что приду завтра. И что люблю ее. Пусть знает. Пусть знает в сотый раз. Потому что на столе скопилось очень много этих моих признаний.
13 декабря
Я вновь пришел к Вале. Записки лежала на том же месте. Я не знал, что мне делать. Мысль о том, что я никогда ее больше не увижу, делала больно. Но ничего не поделать. Я буду приходить каждый день. Каждый.
Мне кажется, что за мной кто-то следит, не знаю, может это страх овладел мной, но я слышал шаги за собой. Я слышал.
14 декабря
Сегодня я снова был у Вали. Безуспешно. Ее либо нет в живых либо она ушла к партизанам. Лучше, конечно, второе. Тогда у меня будет не только надежда, но и шанс на встречу.
17 декабря
Да, меня действительно отслеживали. Гнусный Адам. Он всегда завидовал моим успехам и решил насолить мне. Адам рассказал о моем влечении к русской девушке начальству. Он прекрасно знал, что я буду наказан и, возможно, расстрелян. Сегодня меня вызывал мой главнокомандующий Крейзер, пояснил, что я был замечен в проявлении нежности к русской. Не просто физическом увлечении, речь о настоящих чувствах. Я не просто не убил ее, я спас ее от других солдат и еще всячески поддерживал ее жизнь немецкой тушенкой. Подлый Адам! Он следил за мной с самого начала. Я сижу в камере и пытаюсь писать в этой кромешной тьме. Завтра вынесут окончательное решение, что со мной делать. Пусть убивают, плевать. Я устал бороться не понятно за что и убивать невинных.
18 декабря
Я просто сижу возле стены. Сказать, что мне больно? Ничего не сказать. Меня только что морально вывернули наизнанку. Я не буду описывать, как я переживаю это. Просто расскажу, что произошло. Вы должны знать.
Утром за мной пришли и велели одеться. Я был готов ко всему. Абсолютно. Но то, что они не сделали.. Нет. О таком я даже и помыслить не мог. Меня привели в комнату пыток. Вот что, что, а пытать немецкая армия умеет. Я приготовился стерпеть все, но только не унижаться. В момент моих внутренних терзаний в комнату ввели девушку. Она была ужасно грязная, окровавленная и обессилевшая. Ее усадили за стол. Меня посадили рядом и Адам, с гадкой ухмылкой стал задавать вопросы. «Вам знаком этот солдат?», «Знакома ли тебе эта русская?». И тут до меня дошло, что это Валя. Моя Валя! Она сделала вид, что не понимает немецкий. Но она и правда его не знала. Я никогда не забуду его подлый смех, когда мне дали в руки щипцы для вырывания ногтей и приказали приступать. Я смотрел на них и понимал, что это не шутка, и это был приказ. Валя молчала, но я видел ее слезы. Она вела себя, как настоящий достойный солдат. Крейзер сказал, что ему нужно добыть информацию о нахождении партизан и просто наказать меня. Я должен был мучать ее, пока они пытаются выудить сведения. Валя подняла на меня глаза. Они встретились с моими. Я допустил большую ошибку, не убив ее этим щипцами, не ударив ее в висок, потому что Адам все понял и попытался отобрать у меня инструмент. Он приказал держать меня со словами :«Слабовольным не место в немецкой армии». Как же я ненавидел его! Я почти ударил Адама по лицу, но мою руку успели перехватить пара других солдат. Меня подняли и поставили на колени напротив Вали, чтобы я все отчетливо видел. Мне не позволяли даже закрыть глаза, так как веки держали те же солдаты. Сначала я ей медленно вырывали ноготь большого пальца, а она молчала. Лишь до крови сжимала губы. Я кричал, а она молчала. Меня били за это, но я не мог, не мог молчать. Моя Валя. Как я ненавидел себя, что не убил ее сразу этими щипцами. Далее следовал ноготь указательного пальца. Пол был в крови, а Валя молча рыдала и все так же кусала губы. На безымянном пальце она закричала. Как раненный зверь, она начала метаться, сидя на стуле, но была усмирена ударом в голову. Я плакал и кричал вместе с ней. Я.. Не могу больше писать, но я постараюсь максимально изложить то, что произошло, потому что это важно, но невыносимо больно. Моей Вале вырвали все ногти и в это время она истошно кричала и попутно получала удары в разные части тела. Но я горжусь тем, что она не сказала ни слова. Тогда ее стали бить по лицу, со всей, свойственной мужчине силой, они уродовали ее до тех пор, пока она не потеряла сознание. На этом все не закончилось. Они привели ее в чувство и продолжили зверствовать. Валя уже лишилась зубов, на очередь стали глаза. Они заливали их 10 процентным раствором серной кислоты. Это был настоящий ад. Я видел, как жидкость выедает ее прекрасные голубые глаза, которые уже не могли плакать. Сначала она громко кричала, и этот крик холодом резал мой слух. Она снова потеряла сознание от боли. Тут Адам предложил поизмываться надо мной, надеясь, что она пожалеет меня и все выложит, но Кейзер не позволил. Хотя бы потому, что ей терять больше нечего. Они вновь привели ее в чувство и ножом стали вырезать узоры на ее теле. Где-то оставляли глубокие раны, где-то поменьше. Ее кожа стала полотном для жутких «картинок» солдат. Крик Вали был сдавленным, она периодически кашляла кровью. Насколько жестокими могут быть люди, с которыми я служу, я даже не предполагал. Я вновь и вновь просил прекратить это, взять меня на ее место, но они были так увлечены,что не обращали внимания на мои вопли. Даже держащие меня солдаты ослабили хватку, чтобы отчетливо видеть происходящее. Я не растерялся и выхватил пистолет у одного из них. Я выстрелил в Валю, но себя мне убить не удалось, оружие выбили из моих рук и повалили меня на пол, жестоко избивая ногами. Мне было уже все равно, потому что я спас мою Валю, я видел, что не промахнулся и выстрел угодил прямо в голову. Она свободна. А со мной пусть делают, что хотят.Кейзер отпустил меня. Просто приказал прекратить избиение и отправил меня в мою камеру, чтобы остудить мой пыл. Я не знаю, почему он не позволил убить меня. Может верил, что Валя- моя слабость, о которой я забуду и вновь стану тем оперативным солдатом, каким меня знали. Но я уверен, что прежним мне не стать. То, что я видел там, в той комнате, лица этих чудовищ, их действия не заставят меня больше верить в могущество этой страны. Потому что ее сила в насилии, а этот девиз не подходит настоящему человеку.
4 января 1943
Я ушел. Ушел в русскую армию. Просто пришел в первый попавшийся дом и спросил, как связаться с русским командованием. Я снял все оружие и положил к ногам хозяйки дома. Она была в страхе и изумлении. Привязала меня к стулу и велела ждать. Кто-то приходил, но я не видел кто это. К вечеру зашел русский солдат и повел меня с собой в другой дом, где сидело еще несколько таких же, как и он. Они обыскали меня, но ничего не найдя, успокоились и усадили за стол, чем вызвали мое изумление. Немецкие солдаты никогда бы не посадили с собой русского. Парни стали спрашивать меня, зачем я пришел, а я объяснил им всю ситуацию, причем изъяснялся на русском языке, чтобы не было недомолвок. Они выслушали меня и налили русский алкоголь, который, кажется, называется водка. Я понимал, что они либо убьют меня, либо начнут пытать, но солдаты почему-то не сделали ни того, ни другого.
15 февраля 1943
Мне не доверяют никакой информации, но я с удовольствием истребляю всех фашистов, которые попадаются мне на глаза. Надеюсь, что среди них окажется Адам.
Я верю, что победа будет за СССР, потому что русские люди настолько человечны, что мне стало казаться, будто я, ребенок детского дома вновь попал в большую дружную семью, где горе и радость делятся на всех. Я подружился с тем солдатом, который привел меня в дом. Его зовут Степан и он отличный парень. Семью Степана угнали в Германию и он тоже жаждет мести. У каждого из нас свои счеты.
29 марта 1943
Сегодня я убил Адама. Это точно был он. Подонок тряс какую-то обессилевшую женщину и пытался оттащить ее с собой, подальше от дороги. Я ходил по домам и очищал их от этой «нечисти», когда увидел Адама. Долго не думал. Сначала выстрелил в одну руку, потом в другую. Я стрелял из окна одного дома, со второго этажа и он не мог понять, откуда летят пули. Убедившись, что он не сможет мне навредить, я поднялся во весь рост и крикнув «За СССР, за мою Валечку» я изрешетил его тело пулями. Не знаю, слышал ли он мои слова, все равно. Я просто успокоился. Что наконец-то смог сделать то, к чему давно шел. Сразу подбежали его товарищи и стали искать источник выстрела, но я уже скрылся. Бог есть. Спасибо!
Ганс умер в мае 1943. Подорвался на мине. Смерть типична для времен войны, но неожиданная для такого человека. Я был уверен, что мы будем продолжать очищать наш край от фашистов вместе. Да,Ганс был немцем, но он не был фашистом. А еще он был моим другом, поэтому, я Алябьев Степан Игоревич хочу, чтобы страницы дневника Ганса были увидены.
Для любви нет преград. Для нее нет объяснений.
Нация не всегда определяет действия человека.
Мой товарищ прямое тому доказательство.