Глава седьмая Получение трактата

Цзинь Юн

Смеющаяся гордость рек и озер

глава седьмая Получение трактата

Переводчик: Кузьмин Алексей Юрьевич


Хотя Лин-ху Чун и получил тяжелые раны от меча, но он получил лечение лекарствами клана горы северная Хэншань – наружно его раны обработали «Небесным ароматом, склеивающим разрывы», а внутрь он принял «пилюли из медвежьей желчи обители Белых Облаков», так что вкупе с его молодостью и достатком сил, и вполне созревшим уровнем нэйгун, [внутренней работы] после того, как он проспал у водопада один день и два вечера, его раны совершенно затянулись. Эти два вечера и один день он питался одними арбузами. Он просил И Линь наловить рыбы, или настрелять кроликов, но она и говорить об этом не осмеливалась, поучая Лин-ху Чуна, что его спасение от смерти полностью зависит от защиты и помощи бодисатвы Гуан-ши-инь,
[то же что Гуанъинь – «Следящая и слушающая», только добавлен иероглиф «ши» - «мир, свет» получается «следящая за всем на свете»]
ему лучше всего теперь в течении года или двух держать вегетарианский пост, в благодарность бодисатве Гуань-ши-инь, а нарушать ее запрет на убийство ни в коем случае нельзя. Лин-ху Чун посмеивался над ее педантичностью и серьезностью, но способов принуждать у него не было, приходилось мириться. В этот вечер они сидели прижавшись спинами к скале, и наблюдали за снующими в траве светлячками, летавшими туда-сюда, подобно невероятно красивым светящимся звездочкам. Лин-ху Чун сказал: «Летом позапрошлого года, я поймал больше тысячи светлячков, посадил их в десяток-другой марлевых мешочков, и повесил в доме, было действительно любопытно». И Линь подумала: «судя по его характеру, вряд ли он смог бы сшить десяток марлевых мешочков», и спросила его: «Твоя сяошимэй [маленькая младшая сестра-наставница] попросила тебя наловить, так или нет?». Лин-ху Чун засмеялся: «Ты и вправду умная, горазда загадки отгадывать, как узнала, что это она меня попросила ловить?». И Линь с легкой улыбкой произнесла: «У тебя характер такой поспешный, к тому же ты не ребенок, где тебе взять столько терпения собрать так много светлячков?». И снова спросила: «А потом что было?». Лин-ху Чун со смехом сказал: «Младшая сестренка-наставница  повесила их под пологом своей кровати, рассказывала, что вся кровать была залита морем огоньков. Ей казалось, что она спит на небе среди облаков, откроет глаза – впереди и сзади, справа и слева – кругом тысячи маленьких звездочек. И Линь сказала: «Твоя сяошимэй охотница до затей, да и ты ей во всем потворствуешь. Боюсь, что пошли она тебя на небо звезды собирать, ты бы и на это осмелился».


Лин-ху Чун засмеялся: «Затея с поимкой светляков изначально была как раз для того, чтобы заменить звезды на небе. В тот день вечером мы с ней любовались звездами, яркими, как бриллианты. Внезапно сяошимэй грустно вздохнула, и произнесла:
- Как жаль, что скоро придется идти домой. Я бы хотела спать всю ночь под открытым небом, и глядеть на звезды. Мама, конечно, не позволит, а я бы так хотела проснуться посреди ночи, и поглядеть, как звезды, будут мигая, смотреть на меня.
Я тут же сказал:
- Давай наберем побольше светлячков, и выпустим у тебя под накидку от комаров, разве это не будет похоже на звездное небо?».


И Линь тихонько сказала: «Так это была твоя идея». Лин-ху Чун слегка улыбнулся, и произнес: «Сяошимэй сказала:
- Светлячки будут летать туда-сюда, садится на тело и лицо, это утомит до смерти. Придумала, я сошью марлевые мешочки, и посажу светлячков внутрь.
Вот, она и сшила мешочки, я побежал наловить светлячков, прошло два вечера и одна ночь, и как жаль – на второй вечер все светлячки умерли». И Линь вздрогнула всем телом, дрожащим голосом спросила: «Несколько тысяч светлячков, и все умерли? Вы… вы зачем же так …».


Лин-ху Чун, смеясь, сказал: «Ты считаешь, что мы слишком жестокие, так или нет? Ай, ты следуешь учению Будды, у тебя необычайно доброе сердце. На самом деле, эти светлячки – будет холодный день – и все замерзнут, даже если умрут на несколько дней раньше, какая разница?». И Линь на некоторое время притихла, потом тихо-тихо произнесла: «На самом деле, точно так же все обстоит с каждым человеком в этом мире: кто-то умирает раньше, кто-то умирает позже, позже или раньше, но все обязательно умрут. Непостоянство, горечь. Мой Будда сказал, что все люди не могут избегнуть в этой жизни горечи старости, болезней, и смерти. Но великая решимость и великое желание разорвать круговорот перерождений, однако легко ли это осуществить?». Лин-ху Чун ответил: «Да, так к чему тебе без устали читать молитвы, соблюдать все эти правила и запреты, к чему запрет на убийство, запрет на воровство. Если Бодисатва захочет проследить за каждым делом, она этого не выдержит».


И Линь склонила голову, не зная, что сказать утешающего, как вдруг в этот момент с левой стороны от горы в темном небе на бешеной скорости промелькнула падающая звезда, оставляя длинный огненный след. И Линь произнесла: «Старшая сестра И Цзин говорила, что если человек увидит падающую звезду, он может завязать узелок на поясе, и одновременно загадать желание. Завязать узел нужно до того, как падающая звезда исчезнет, и тогда желание исполнится. Скажи, это правда или нет?». Лин-ху Чун засмеялся: «Я не знаю. Давай приготовимся, а то, боюсь, мы не такие быстрые. Говоря это, он взял пояс, и сказал: «Ты тоже приготовься –  промедлишь немного – и уже не успеть». И Линь взяла пояс, и уставилась в небо. Летней ночью метеоров не счесть, и вот как раз еще один прочертил ночное небо. Но он только показался, и сразу исчез, И Линь едва двинула пальцами, как его уже не было. И Линь легонько вздохнула, и снова принялась ждать. Второй метеор прошел с запада на восток, гораздо ярче первого, и  его след держался дольше. И Линь ловко успела связать узелок, пока метеор еще горел. Лин-ху Чун обрадованно закричал: «Хорошо, хорошо, у тебя получилось! Бодисатва  Гуан-ши-инь заботится и помогает, теперь твое желание обязательно сбудется». И Линь вздохнула полной грудью, и произнесла: «Я только успела завязать узелок, а никакого желания в сердце не загадала».  Лин-ху Чун рассмеялся: «Тогда ты побыстрей загадывай желание, несколько раз произнеси его про себя, чтобы в момент, когда будешь завязывать узел, не забыть». И Линь взяла пояс, и стала думать: «Что я хочу больше всего, что я хочу больше всего?». Бросила взгляд на Лин-ху Чуна, и неожиданно покраснела всем лицом, и поспешно отвернулась. В этот момент небо прочертили сразу несколько падающих звезд. Лин-ху Чун громко закричал: «Вот еще один, ай, ты успела затянуть или нет?». И Линь пришла в смятение. В самой глубине ее сердца появилось слабое-слабое желание, но об этом, разумеется, думать было нельзя, и тем более нельзя было с такой просьбой обращаться к бодисатве Гуань-ши-инь. Ее сердце трепетало, она чувствовала одновременно и невыразимый страх, и в то же время, невыразимую радость. Лин-ху Чун снова спросил: «Ты загадала желание или нет?». И Линь глубоко в сердце повторяла: «Чего я хочу, чего я хочу?».  Метеор за метеором пронзали ночное небо, она подняв голову, смотрела вверх, будто сходя с ума.


Лин-ху Чун засмеялся: «Ты не говоришь, дай я попробую отгадать!». И Линь ответила: «Нет, ты не смей говорить!». Лин-ху Чун рассмеялся: «Да что тут такого важного! Я попробую угадать три раза, и посмотрю на тебя – угадал, или нет». И Линь привстала: «Если будешь продолжать, я пойду». Лин-ху Чун рассмеялся еще громче, и сказал: «Хорошо, я молчу. Я только хотел сказать, что ты мечтаешь стать руководительницей клана горы северная Хэншань, что в этом зазорного?». И Линь изумилась: «Он… он решил, что я хочу стать руководительницей клана горы северная Хэншань? Я никогда об этом не думала. Зачем мне становиться наставницей?».
Внезапно вдали послышался дрожащий звук – было похоже, будто кто-то играл на цине. Лин-ху Чун с И Линь переглянулись в изумлении: «Кто это играет на цине в этих диких и пустынных горах?». Звуки циня лились, не переставая, изумительные в своем изяществе. Прошло некоторое время, и в раскаты циня влился мягкий и теплый звук флейты. Звуки семиструнного циня, мирные и истинные, в сочетании со спокойным и нежным звучанием флейты, проникали в душу. Раскаты циня и звуки флейты были похожи на вопросы и ответы, в то же время, они постепенно приближались. Лин-ху Чун склонился к И Линь и прошептал: «Эти звуки музыки очень странные, боюсь, что не к добру. Что бы не случилось – ни звука». И Линь покивала головой. В это время звук циня стал нарастать, а звук флейты становился все тише, но, тем не менее, не прерывался. Он звучал все печальней, напоминая тончайшую паутинку, влекомую ветром, тонкую, но не рвущуюся, и звук этот передавал скорбь и горечь. Тут на вершине одной из скал показались три фигуры. В это время на луну набежало облачко, и в темноте ночи все краски стали неяркими и призрачными, едва-едва можно было угадать три фигуры – две высоких и одну низенькую. Высокие фигуры принадлежали мужчинам, невысокая фигурка была женской. Мужские фигуры медленно подошли к большому камню рядом со скалой, и сели. Один играл на струнах циня, другой дул в флейту. Женская фигура встала подле играющего на цине. Лин-ху Чун спрятался за камень, боясь даже смотреть, в страхе, что эти трое его увидят, только слушал гармоничную мелодию циня и флейты. Лин-ху Чун в сердце подумал: «Здесь рядом водопад, падающая вода ревет, а на самом деле не может заглушить мягкие и нежные звуки циня и флейты. Похоже, что у играющих на цине и флейте людей, в самом деле, внутренняя сила не мелкая. А, верно! Они специально пришли сюда, потому что здесь все заглушает шум водопада, и к нам они не имеют отношения». И в этот момент он совершенно успокоился.


Внезапно в звуках циня послышались жесткие скрежещущие звуки, как будто кто-то решил броситься в атаку и умереть, но мягкие аккорды флейты вернули гармонию. Прошло некоторое время, и звуки циня тоже смягчились, обе партии звучали то громче, то тише, вдруг гармония циня и флейты внезапно изменилась, звуки циня сами по себе пришли в хаос, и партия флейты тоже потеряла гармонию, но одновременно с этим, их общее звучание создало единую мелодию. Звуки флейты и циня, хоть и стали предельно сложными, но их тончайшие изменения и переливы были сладки для слуха, и трогали сердце. У Лин-ху Чуна кровь быстрее понеслась по артериям, он не смог удержаться, и встал, послушал еще немного. Мелодия циня и флейты снова изменилась, теперь шестиструнный цинь только отбивал ритм, поддерживая мелодию флейты, а флейта звучала все громче и громче. Лин-ху Чун вдруг почувствовал в сердце прилив невыразимой скорби, склонив голову, он взглянул на И Линь – у нее слезы ручьями текли из глаз. Внезапно раздался лязгающий звук, и звучание циня прекратилось, голос флейты тоже угас. На многие ли вокруг вдруг разлилась тишина, в небе засияла яркая луна, а на землю легли отчетливые тени от деревьев. В этот миг кто-то медленно произнес: «Драгоценный младший брат Лю, сегодня мы с тобой прощаемся с жизнью, это уже неизбежно, только неразумный брат очень жалеет, что не сумел раньше вмешаться, обрек твоих родных и учеников на мученическую смерть, вот что гложет его сердце». Другой произнес: «Мы прекрасно понимаем смелость друг друга, стоит ли говорить такие слова…». И Линь, едва услышала его голос, сразу признала, и шепнула на ухо Лин-ху Чуну: «Это дядюшка-наставник Лю Чжэн-фэн». Было совершенно непонятно, какое отношение этот человек имел к событиям во дворце Лю, и не было никакой ясности, почему он с Лю Чжэн-фэном появился в этом диком и пустынном месте. Второй человек  снова стал говорить что-то вроде – «нам с тобой пришло время умереть», и нечто о «мученической гибели всех родных и учеников». Все это было тревожно и непонятно. Тут Лю Чжэн-фэн продолжил: «Жизнь конечна, смерть неизбежна, и это известно всем. Так что не стоит сожалеть о смерти». Другой голос продолжал: «Драгоценный младший брат Лю, слушая твою игру на флейте, я уловил сожаление, что Ваш любимый сын в минуту крайней опасности выбрал жизнь, испугавшись смерти, опозорил твое доброе имя».


Лю Чжэн-фэн некоторое время молчал, потом издал длинный вздох, и произнес: «Эти простые люди, как могут они понять наши отношения, основанные на утонченных чувствах почитания музыки? Они судят, исходя из здравого смысла, разумеется, считают, что наши с тобой отношения наносят великий ущерб кланам пяти твердынь и их рыцарскому пути. Ай, они не понимают, так что и винить их не нужно. Цю дагэ, ты получил повреждения через точку «Да Чжуй» [верхний отдел позвоночника], канал сердца поврежден?». Цю Ян ответил: «В самом деле, внутренняя сила клана Суншань оказалась такой могучей, не ожидал, что получу в спину такой сильный удар, да еще и подкрепленный внутренней силой, не ожидал, что и ты тоже получишь сотрясение канала сердца. Если бы я знал заранее, что драгоценный младший брат тоже не избегнет поражения, не стал бы и метать ту связку дротиков «волшебные иглы черной крови», ранить такое множество людей, это бы делу все равно не помогло. К счастью, на тех иглах совсем не было яда».


Лин-ху Чун услыхал четыре иероглифа «волшебные иглы черной крови», и его сердце екнуло: «Этот человек ранее спас мою жизнь, неужели он, в самом деле, является высоким мастером демонического учения? И почему дядюшка-наставник Лю свел с ним знакомство?». Лю Чжэн-фэн слегка улыбнулся, и произнес: «Но благодаря этому, мы с тобой смогли еще раз сыграть вместе. С этого дня и впредь, на земле уже не будет такой музыки циня и флейты». Цю Ян издал долгий вздох, сказав: «В былые времена, когда был казнен Цзи Кан, [поэт и музыкант эпохи Троецарствия, казнен родом Сыма] , то вместе с ним исчезла и исполняемая им мелодия «Гуанлин сань» .

[древняя мелодия, рожденная в период «Воюющих царств», популярная в эпоху восточная Хань. как народная. Есть восстановленная на основе древних текстов нотная запись этой мелодии. Ее можно послушать в ю-тубе, на главной страничке есть ссылка на файл.
Название этой мелодии ничтожный переводчик осмеливается перевести как «Изгнанные из Гуанлина», или «Рассеянные из Гуанлина»  –современная местность соответствует городу Янчжоу в провинции Цзянсу.
Считается, что эту мелодию придумал Нэ Чжэн, один из пяти знаменитых убийц периода Враждующих царств. Он мстил за казненного отца правителю царства Хань. Чтобы отомстить, он с детства тренировал искусство меча. Первая попытка убийства была неудачной, ему пришлось бежать, изменить облик, тон голоса, и даже вытащить себе все зубы. Он укрылся на горе Тайшань,  где за десять лет тяжелых упражнений достиг совершенства в игре на цине. Позже он вернулся в царство Хань, и был приглашен играть для правителя. В его цине был скрыт острый клинок. Он усыпил бдительность врагов своей музыкой, и убил правителя. Чтобы его семья не пострадала от преследований, он изрезал свое лицо, выколол себе глаза, а затем вспорол живот. Его тело повесили на рыночной площади, но никто не мог его опознать. За опознание обещали заплатить тысячу золотых монет. Его сестра тайно пришла, узнала его, и закричала, что она не может выбрать жизнь и спокойствие семьи ради того, чтобы славное имя Нэ Чжэна исчезло. Нэ Чжэн очнулся, три раза произнес «Небо!», и умер. Его могила сохранилась по сей день. Позднее его мелодия передавалась под названием «Нэ Чжэн убивает царя Хань», - это и была «Изгнанные из Гуанлина». Цзи Кан, живший во времена Троецарствия, мастерски исполнял эту мелодию. ]

Хэ-хэ, «Гуанлин-сань» – это мелодия и душевная, и утонченная, но как она может превзойти нашу мелодию «Сяо ао цзянху» - «Смеющаяся гордость рек и озер»? Но только настроение Цзи Кана в тот год, было под стать нашему». Лю Чжэн-фэн рассмепялся: «Большой старший брат, неужели ты осознал это только сейчас? Сегодня вечером мы с тобой в последний раз в жизни сыграли нашу мелодию «Сяо ао цзянху». Эта мелодия уже покинула этот мир, мы ее доиграли, люди рождаются, чтобы прожить свою жизнь в этом мире, почему это должно вызывать ненависть у благородного человека?». Цю Ян легонько хлопнул ладонью и произнес: «Добродетельный младший брат сказал неплохо». Прошло еще некоторое время, и он снова вздохнул. Лю Чжэн-фэн спросил: «Большой старший брат почему снова вздыхает? Ах, да, наверняка не может успокоить сердце из-за Фэй-фэй».


И Линь в сердце почувствовала толчок: «Фэй-фэй, неужели это та самая Фэй-фэй?». И тут действительно, раздался голос Цю Фэй-ень: «Дедушка, вы с господином Лю мало-помалу поправитесь, мы отправимся в клан горы Суншань и покараем смертью каждого из злодеев-учеников, отомстим за госпожу Лю!». Вдруг за скалой раздался громкий смех, не успел он смолкнуть, как из-за скалы показалась черная фигура, блеснуло молниеносное движение, и человек уже стоял перед Лю и Цю, сжимая в руках меч. Конечно, это был «Да Сун яншоу» - мастер стиля янской руки великой горы Сун – Фэй Бинь. Он снова рассмеялся ледяным смехом, и произнес: «Куколка гневом преисполнилась, желает истребить начисто весь клан горы Суншань, неужели все в мире должно выполняться по ее желаниям?». Лю Чжэн-фэн поднялся и встал перед ним, говоря: «Фэй Бинь, ты истребил всю мою семью, несчастный Лю поражен силой твоих двух братьев, прямо сейчас готовится умереть, что тебе еще нужно?». Фэй Бинь рассмеялся и гордо произнес: «Эта куколка обещалась тут всех истребить, так я истреблю ее прямо сейчас! Куколка, ты умрешь первой!».
И Линь склонилась к Лин-ху Чуну и произнесла: «Цю Фэй-ень и ее дедушка спасли тебя, как бы нам придумать способ, чтобы спасти их!». Лин-ху Чун, и не дожидаясь, пока она заговорит, уже обдумывал план спасения, чтобы вернуть дедушке и внучке долг за добро, за спасение жизни. Да только пришедшим противником был высокий мастер школы горы Суншань, когда он и не имел таких тяжелых ран, и то не годился ему в противники. Во-вторых, пришедший сюда Цю Ян относился к школе демонического учения, а у клана горы Хуашань с этим учением была давняя вражда,   как можно помогать общему противнику, это было совершенно непредставимо. Тут послышалось, как Лю Чжэн-фэн сказал: «Ты, по фамилии Фэй! Ты вроде считаешься человеком из истинных кланов, имеющим и лицо, и голову [честь и совесть]. Цю Ян и Лю Чжэн-фэн сегодня падут под твоей рукой: хочешь – убивай, хочешь – режь, умрем без жалоб. Но ты угрожаешь этой девочке, разве можно при этом считаться героем и настоящим китайским парнем? Фэй-фэй, быстрее уходи!». Цю Фэй-ень ответила: «Сегодня я умру вместе с дедушкой и господином Лю, твердо решила не спасать жизнь в одиночку». Лю Чжэн-фэн сказал: «Быстрее уходи, уходи быстрее! У нас дела взрослых людей, к тебе, ребенку, они какое имеют отношение?». Цю Фэй-ень сказала: «Я не уйду!» - Раздался двойной лязг, она вытащила из-за пояса два коротких меча, бросилась вперед, чтобы прикрыть Лю Чжэн-фэна, закричав: «Фэй Бинь! Перед этим господин Лю отпустил тебя, не убив, а ты, наоборот, пришел, чтобы отплатить злом за добро. У тебя есть лицо, или нет?».


Фэй Бинь зловещим голосом произнес: «Ты, куколка, собралась уничтожить весь наш клан горы Суншань. Неужели ты считаешь, что я могу, опустив руки, дать тебе начать резню, или отвернусь, чтобы ты убежала?». Лю Чжэн-фэн потянул Цю Фэй-ень за руку, прося: «Скорее уходи, уходи скорее!». Но он был очень слаб после того, как получил повреждения от внутренней энергии клана Суншань, к тому же он был утомлен исполнением мелодии «Сяо ао цзянху», его физическая сила и концентрация внимания были разрушены, и в руках не было внутренней силы. Цю Фэй-ень легонько встряхнулась, и легко сорвала захват Лю Чжэн-фэна. В этот самый момент мелькнула вспышка, и Фэй Бинь нанес ей удар длинным мечом прямо в лицо. Цю Фэй-ень защитилась коротким мечом, который был у нее в левой руке, и правым мечом пошла вперед. Фэй Бинь хмыкнул, и, защищаясь, отвел свой длинный меч по кругу назад, и нанес своим длинным мечом удар по ее правому мечу. Раздался лязг, рука Цю Фэй-ень ослабла и занемела, кисть пронзила резкая боль, и она выронила меч из правой руки. Фэй Бинь резко двинул длинным мечом наискось в противоположную сторону, и выбил меч у нее из левой руки, так, что меч улетел на несколько саженей. Фэй Бинь направил свой меч в горло Цю Фэй-ень, и посмеиваясь, обратился к Цю Яну: «Старейшина Цю, я сперва выколю твоей внучке левый глаз, потом отрежу нос, потом отрежу оба уха…». Цю Фэй-ень закричала, и бросилась вперед, собираясь наткнуться на меч. Но Фэй Бинь ловко отдернул меч назад, и ударил ее указательным пальцем левой руки, свалив с ног. Рассмеявшись, он произнес: «Злая демоница, ты сделала множество зла, хочешь легкой смерти, но ты не умрешь так легко! Сначала ослеплю тебя на левый глаз, а потом поговорим». Он поднял меч, намереваясь выколоть левый глаз Цю Фэй-ень, и в этот момент услыхал за спиной крик: «Остановись!». Фэй Бинь перепугался, быстро развернулся, защищаясь мечом перед собой. Он не знал, что Лин-ху Чун и И Линь прятались поблизости за скалой, не делая ни малейшего движения, ибо, в противном случае,  с его уровнем мастерства, он бы сразу их обнаружил. В свете луны он увидел фигуру молодого удальца, стоявшего, подбоченясь.
Фэй Бинь крикнул: «Кто ты?». Лин-ху Чун ответил: «Маленький племянник из клана горы Хуашань прибыл поприветствовать дядюшку Фэй Биня». Сказав это, провел ритуал приветствия с поясным поклоном, но с места не сдвинулся. Фэй Бинь, кивнув головой, произнес: «Ага! Значит ты старший ученик старшего брата-наставника Юэ, что тебе здесь нужно?». Лин-ху Чун ответил: «Маленький племянник получил ранения от учеников клана Цинчэн, сейчас силы восстанавливает, вот посчастливилось поклониться дядюшке-наставнику Фэю». Фэй Бинь хмыкнул и произнес: «Ты пришел как раз вовремя. Эта куколка является злобной последовательницей демонического учения. Мне ее убивать не с руки – получится, что сильный издевается над слабым. Убей ее!» - и он указал пальцем на Цю Фэй-ень.


Лин-ху Чун покачал головой и сказал: «Дедушка этой девчонки знаком с дядюшкой Лю из клана горы южная Хэншань, к тому же, я тоже старше ее, если убью ее, и это откроется, то не избежать разговоров, что старший воспользовался силой над младшей, и фракции горы Хуашань не избежать потери репутации. К тому же, присутствующий здесь Цю цянбэй [очень уважительное обращение к старшему по годам и заслугам]  и дядюшка-наставник Лю, оба получили тяжелые раны, и  у них на глазах издеваться над их малолетней родственницей – совершенно недостойно героев и хороших китайских парней. Такими делами наш клан Хуашань никак не может заниматься. Прошу дядюшку-наставника Фея принять извинения». Смысл этих слов был абсолютно понятен. Предложение было с презрением  отвергнуто кланом Хуашань, и в случае, если фракция Суншань это сделает, то она сильно уронит свою репутацию. Фэй Бинь нахмурил брови, в его глазах сверкнула ярость, он злобно сказал: «Оказывается, ты тоже тайно связался с демонами колдовского учения. Точно, ведь Лю Чжэн-фэн говорил, что этот демон Цю лечил твои раны, спас тебе жизнь. Вот уж не думал, что достойный ученик клана горы Хуашань так быстро переметнется на сторону демонического учения». Меч в его руках завибрировал, с кончика полетели блики, казалось, он собирается пронзить Лин-ху Чуна. Лю Чжэн-фэн произнес: «Добродетельный племянник Лин-ху, ты к этому делу совершенно не относишься, не стремись быть забрызганным этой грязной водой, побыстрее уходи, чтобы не принести проблем твоему учителю».


Лин-ху Чун рассмеялся: «Дядюшка-наставник Лю, мы принадлежим к пути рыцарской справедливости, мы оба не приносили клятв злому демоническому учению. Эти два иероглифа, «рыцарская справедливость», что означают? Глумиться над теми, кто получил тяжелые раны, можно ли это считать рыцарской справедливостью? Казнить невинного ребенка, это может считаться рыцарством? Если так поступать, то в чем отличие таких дел от злобного демонического учения?».


Цю Ян со вздохом сказал: «Такие дела даже в нашем демоническом учении тоже не стали бы делать. Брат Лин-ху, ты брось это, клан Суншань любит такие дела, и он все равно это сделает». Лин-ху Чун рассмеялся: «Я пока не уйду. Фэй дася – великий рыцарь Фэй, мастер «янской руки великой Сун», обладает колоссальной известностью среди рек и озер. Он один из лучших героев и хороших китайских парней фракции горы Суншань. Хоть он и произнес такие слова, запугивая ребенка, но как он может совершить такое позорное дело, нет, дядюшка-наставник Фэй совершенно не такой человек». Говоря это, он скрестил руки на груди, и оперся спиной о ствол сосны. Фэй Бинь решил, что случай для убийства удобный, и злобно рассмеялся: «Ты что, словами хочешь меня остановить, чтобы я пощадил этих трех демонов? Ха-ха, это все безумные мечты. Ты сам перешел на сторону демонического учения. Чтож, некий Фэй считает, что убить трех – это просто убийство, убить четырех – это  тоже просто убийство». Сказав, сделал шаг. Лин-ху Чун заметил, что он обезумел от злости, невольно ощутил испуг, в глубине сердца он рассчитывал добиться спасения дипломатическим путем, но теперь у него на лице и мускул не дрогнул, и цвет не изменился. Он спросил: «Дядюшка-наставник Фэй, так ты и меня решил уничтожить, так или нет?». Фэй Бинь сказал: «Ты очень догадлив, и тут не ошибся». Сказав, приблизился еще на несколько шагов. В этот момент из-за скалы вышла прекрасная молодая монахиня, и произнесла: «Дядюшка-наставник Фэй, море страданий бесконечно, ты стоишь на самом краю, ты хочешь совершить грех, но грех еще не совершен, «осади лошадь у края скалы», еще не поздно остановиться». Это действительно была И Линь. Лин-ху Чун велел ей спрятаться за камнем, и ни в коем случае не позволять себя обнаружить, но она увидела, что Лин-ху Чун находится в критическом положении, не раздумывая о многом, решила добрыми речами отсоветовать Фэй Биню распускать руки. Фэй Бинь, хоть и снова испугался, однако сказал: «Ты из клана горы северная Хэншань, так или нет? Что это ты здесь прячешься чертовой украдкой?». И Линь покраснела, в смущении произнесла: «Я… я…». Цю Фэй-ень была обездвижена нажатием на акупунктурные точки, лежала на земле, не в силах пошевельнутся, но говорить могла, и вскричала: «Сестричка И Линь! Я сразу догадалась, что ты здесь вместе с Лин-ху дагэ. Ты действительно вылечила его раны. Только к сожалению… к сожалению мы все сейчас умрем».


И Линь сказала, покачав головой: «Не может быть, дядюшка-наставник Фэй является человеком мира боевых искусств, у него славное имя великого героя и блестящего таланта, как может он убить людей, получивших тяжелые раны, и такую молодую девушку, как ты?». Цю Фэй-ень рассмеялась ледяным смехом: «Он действительно великий герой, блестящий талант?». И Линь сказала: «Фракция горы Суншань руководит в союзе кланов меча пяти твердынь, на реках и озерах руководствуется путем рыцарской справедливости, не имеет значение, какое дело, для них, разумеется, на первом месте стоит рыцарская справедливость».


Она сказала это совершенно искренне, но Фэй Бинь, услышав, подумал, что это изощренное издевательство, и он решил: «Раз начал, не стоит останавливаться. Если о сегодняшнем деле хоть словечко просочится наружу, то это нанесет ущерб моей репутации. Хоть убитые будут демонами колдовского учения, но казнить раненных пленников не является героическим поступком, ситуация такова, что нужно избавится от свидетелей». Он протянул меч, указывая им на И Линь, и произнес: «Ты и не тяжело раненная, и не обездвиженная маленькая девочка, тебя-то я могу убить?». И Линь перепугалась, отступила на несколько шагов, дрожащим голосом произнесла: «Меня… меня… меня? Меня за что убивать?».  Фэй Бинь сказал: «Ты с этими демонами колдовского учения в сговоре, сестричками друг друга называете, тоже стала попутчицей этих демонов, так что тебя оставлять нельзя». Говоря это, шагнул на шаг вперед, намереваясь пронзить И Линь мечом. Лин-ху Чун прыгнул вперед, встав между ним и И Линь, закричав: «Младшая сестренка-наставница, быстрей беги, отправляйся к своей наставнице за помощью». Он, разумеется, знал, что «дальней водой не потушить близкого огня», так что он просил И Линь бежать за поддержкой только для того, чтобы отправить ее подальше, и спасти ей жизнь.


Фэй Бинь взмахнул мечом, уколол Лин-ху Чуна справа. Лин-ху Чун защитился уклоном корпуса. Фэй Бинь трижды провел слитные рассекающие атаки мечом, атакуя со всех сторон. И Линь встревожилась, быстро выхватила с пояса свой сломанный меч, и атаковала Фэй Биня в плечо, закричав: «Лин-ху дагэ, ты тяжело ранен, быстрее отступай». Фэй Бинь расхохотался: «Маленькая монашка расчувствовалась, увидев красивенького молодого героя, так, что собственную жизнь за него готова отдать». Ударил мечом навстречу, раздался звон, два меча сшиблись, и сломанный меч вылетел из руки И Линь. Меч Фэй Биня прыгнул вперед, целясь в сердце И Линь. Фэй Бинь решился убить целых пять человек, и, хотя каждый из них практически не мог сопротивляться, но, «ночь длинная, снов много» – с течением времени могут возникнуть проблемы, если ускользнет хоть один человек, будут неисчислимые последствия из-за убийств.


Лин-ху Чун бросился вперед, и двумя пальцами левой руки ткнул Фэй Биню в глаза. Фэй Бинь прыгнул назад, и в этот момент, возвращая меч, нанес Лин-ху Чуну длинную резаную раны, задев левое плечо. Лин-ху Чун бросился вперед только от отчаяния, пренебрегая жизнью, чтобы защитить И Линь, попавшую в трудную ситуацию. Он еле дышал, раскачивался из стороны в сторону, и был готов упасть. И Линь схватила его, удержав от падения и прохрипела: «Пусть он убьет нас вместе». Лин-ху Чун, задыхаясь, произнес: «Ты… ты уходи побыстрее…». Цю Фэй-ень засмеялась: «Дурачок, ты так и не понимаешь тайну человеческого сердца, она ведь решила умереть вместе с тобой, …». Она не успела договорить фразу до конца, как меч Фэй Биня пронзил ее сердце. Цю Ян, Лю Чжэн-фэн, Лин-ху Чун и И Линь одновременно вскрикнули от ужаса.
Фэй Бинь со зверской ухмылкой медленно пошел к Лин-ху Чуну и И Линь, при каждом шаге с кончика его клинка падали капли свежей крови. Мысли Лин-ху Чуна пришли в смятение: «Он, в самом деле, убил девочку, какой лютый злодей! Теперь он убьет меня. Но И Линь шимэй [младшей сестре-наставнице] ради чего погибать вместе со мной? Хоть я раньше и спас ее, но она в ответ спасла меня, так что мы квиты. Нас с ней раньше ничего не связывало, кроме того, что мы являемся братом и сестрой по союзу кланов меча пяти твердынь. Хоть люди на реках и озерах и следуют справедливости, но это не повод вечно быть вместе до конца жизни. Вот уж не думал, что ученицы школы горы северная Хэншань так дотошно следуют правилам справедливости, госпожа наставница Дин И, в самом деле, непревзойденная личность. Эх, со мной вместе умрет сестричка И Линь, а не моя младшая сестричка-наставница Лин Шань. Она… что она сейчас делает?». Фэй Бинь медленно-медленно приближался со все той же зверской улыбкой на лице. Лин-ху Чун слабо улыбнулся, вздохнул, и закрыл глаза.


Внезапно раздались слабые и тонкие звуки хуциня. Смычок вел печальную и одинокую мелодию, в которой угадывались то вздохи, то плач. Но вот со струн сорвались отрывистые вибрирующие звуки, будто кто-то играл пальцами, как на арфе, и эти звуки напоминали мельчайшие капли дождя, падающие на листы деревьев. Лин-ху Чун в изумлении широко раскрыл глаза. Фэй Бинь ощутил толчок в сердце: «Великий господин «Дождливая ночь на реках Хунани» изволил пожаловать». Но, хотя звуки мелодии становились все печальнее, господин Мо Да так и не вышел из-за деревьев. Фэй Бинь позвал: «Мо Да сяншэн [господин, преждерожденный] , покажитесь пожалуйста!».


Звук хуциня внезапно прервался, и из-за сосны показалась тощая человеческая фигура. Лин-ху Чун давно слышал великое имя «Дождливая ночь на реках Хунани», господина Мо Да, но прежде его не видел. Сейчас под лунным светом показалась костлявая фигура со сгорбленными плечами, точь в-точь похожая на духа чахотки. Кто бы мог подумать, что глава клана горы южная Хэншань, знаменитый среди рек и озер господин Мо Да, обладает столь заурядной внешностью. Мо Да сяншэн, держа гриф хуциня в левой руке, склонился в поклоне со сложением рук, и произнес: Фэй шисюн [старший брат-наставник], передавайте приветствие главе союза Цзо».


Фэй Бинь, увидев, что он говорит вовсе без злобы, решил, что он в раздоре с Лю Чжэн-фэном, и произнес в ответ: «Премного благодарен, господин Мо Да, передавайте приветствие старшему брату-настанику Аню. Лю Чжэн-фэн из драгоценного клана свел знакомство с представителем демонического учения, это для наших кланов меча пяти твердынь не благоприятно. Мо Да сяншэн, как с такими поступают?». Мо Да сяншэн приблизился к Лю Чжэн-фэну на два шага, и грозным голосом произнес: «Надлежит убить!». Едва иероглиф «убить» был произнесен,  в его руке блеснул узкий и тонкий клинок, но уколол он не вперед, а назад, пробив грудь Фэй Биню. Этот прием был предельно быстрым, казалось, что все происходит во сне, в дреме, действительно, это был прием из комплекса «Сто изменений, тысяча иллюзий, облака и туманы гор южная Хэншань в тридцати формах». Фэй Бинь во дворце Лю раньше уже познакомился с этой техникой в исполнении Лю Чжэн-фэна, и сейчас снова попался на ту же хитрость. Он в ужасе отступил назад, охнул, и увидел что на его груди, в прорехе одежды, зияет глубокая рана.  Были повреждены преимущественно мышцы груди, и, хоть сама рана была не тяжелой, но его гнев был исчерпан, а боевой дух подорван. Фэй Бинь немедленно уколол своим мечом в ответ, но господин Мо Да успел приготовиться раньше, и теперь его меч вибрировал как змея, со всех сторон застилая блеск меча Фэй Биня, так, что тот был принужден отступать, и даже полсловечка брани сказать н успевал.


Цю Ян, Лю Чжэн-фэн, и Лин-ху Чун во все глаза следили за непостижимо изменчивыми приемами меча господина Мо Да. В этом было нечто демоническое, пугающее, и  потрясающее дух. Лю Чжэн-фэн несколько десятков лет тренировался вместе со своим братом по школе, но он и представить не мог, каково на самом деле, искусство его меча. Капля за каплей свежая кровь капала с обоих мечей. Фэй Бинь уклонялся, прилагал все усилия, чтобы защититься, но в конце концов не смог обуздать атаки меча господина Мо Да, и алое кольцо свежей крови натекло вокруг бойцов. Внезапно раздался отчаянный крик Фэй Биня, он подпрыгнул вверх изо всех сил. Господин Мо Да отступил на два шага назад, вложил меч в хуцинь, повернулся, и пошел. Мелодия «дождливая ночь на реках Хунани» зазвучала среди сосен, постепенно уходя все дальше, и дальше.


Фэй Бинь после прыжка упал навзничь, и из раны на его груди вырвался фонтан свежей крови. Он только что использовал в бою внутреннюю силу клана Суншань, и после укола мечом в грудь, у него не оставалось сил остановить истечение крови, и она фонтаном брызнула из его раны. Это было и удивительно, и страшно. И Линь вцепилась в запястье Лин-ху Чуна, перепугалась так, что сердце прыгало, она только спросила шепотом: «Ты не ранен?». Цю Ян вздохнул: «Добродетельный младший брат Лю, ты говорил, что твой старший брат Мо Да с тобой не в ладах, не ожидал, что он спасет тебя в таком бедствии». Лю Чжэн-фэн ответил: «Мой старший брат-наставник очень эксцентричен, специально учит быть непредсказуемым. Я говорил, что мы не ладим, но это касалось не взглядов на богатство и бедность, а относилось к несхожести темпераментов». Цю Ян покачал головой и произнес: «Его техника меча столь совершенна. Но его игра на хуцине имеет привкус горечи, расстраивает людей до слез, не без вульгарности – есть привкус «рынков и колодцев». Лю Чжэн-фэн подтвердил: «Да, это так. Музыка моего старшего брата-наставника такова. Он до конца проникнут горькой тоской, ведь хуцинь изначально был создан, как инструмент, передающий печаль.
[Данное предложение переведено не дословно, а с учетом комментариев китайских ценителей литературы, так как оно составлено в выражениях, которые требуют комментариев для самих китайских читателей.]
В разъяснениях о поэзии сказано, что хорошие стихи веселы, но не распущенны, печальны, но не ранят горем, разве и с хорошей музыкой не так же? Я как услыхал в первый раз его игру на хуцине, сразу захотел подальше спрятаться».
Лин-ху Чун подумал: «Эти двое так любят музыку, что ввергли себя в магию. Как можно в этот момент между жизнью и смертью судить: «печальны, но не ранят горем», что там до элегантности, или вульгарности. К счастью, дядюшка-наставник Мо Да успел нас спасти, да только вот печаль – девочка из семьи Цю убита этим Фэй Бинем.


Тут Лю Чжэн-фэн произнес: «Но что касается его мастерства владения мечом, мне невозможно с ним сравниться. Раньше я не проявлял к нему должного уважения, и теперь мне очень стыдно». Цю Ян покивал головой: «Глава школы горы южная Хэншань, действительно имеет репутацию, основанную не на дутом имени». Обернувшись к Лин-ху Чуну, он произнес: «Маленький братишка, у меня есть одна просьба, не знаю, можно ли к тебе с ней обратиться?».


Лин-ху Чун произнес: «Но я обязан жизнью Преждерожденному, разумеется, откликнусь». Цю Ян бросил взгляд на Лю Чжэн-фэна, и произнес: «Мы с драгоценным младшим братом Лю являемся страстными поклонниками музыки. За несколько лет работы, мы создали мелодию «Сяо ао цзянху» - «Смеющаяся гордость рек и озер». Эта мелодия диковинная, и подобной ей, никогда раньше не было. Если в дальнейшем Цю Ян вновь воплотится в этом мире, он не обязательно встретит здесь Лю Чжэн-фэна. Если Лю Чжэн-фэну удастся снова родиться здесь, то он тоже не обязательно встретит Цю Яна. Даже если они оба воплотятся здесь, то могут родиться в разное время, и не встретиться. Но даже если они встретятся, то не обязательно они будут обладать чудесным даром музыки и глубокой внутренней силой, и возможность того, что они смогут вновь написать эту мелодию, становится ничтожной. Если звучание этой мелодии навсегда прервется, мы с драгоценным младшим братом Лю, будем вечно сожалеть об этом, находясь у девяти источников подземного мира». Сказав это, он вынул из-за пазухи прошитую нитью книжечку, и произнес: «Это ноты мелодии «смеющаяся гордость рек и озер» для циня и флейты. Прошу младшего братишку, памятуя о нас двоих, выполнить наши посмертные просьбы вернуть эти ноты в мир, и найти преемника».


Лю Чжэн-фэн произнес: «Если мелодия «Сяо ао цзянху» сможет распространиться в мире, то мы со старшим братом Цю сможем умереть удовлетворенными, спокойно смежив глаза». Лин-ху Чун с поклоном принял музыкальный трактат из рук Цю Яна, положил себе за пазуху, и произнес: «Вы оба можете быть спокойными, позднерожденный приложит все свои силы без остатка». Когда он раньше услыхал, что Цю Ян обращается с просьбой, то сперва подумал, что это будет нечто крайне опасное и рискованное, но гораздо больше его пугало, что возможно придется нарушить правила школы, или совершить проступок перед всеми фракциями истинного пути. Однако ситуация в ту минуту была такова, что отказать было неудобно. Но, узнав, что речь идет только о том, что надо найти двух человек для обучения музыке циня и флейты, он сразу ощутил большое облегчение и с легкостью перевел дух. Лю Чжэн-фэн произнес: «Добродетельный племянник Лин-ху, это не только последняя просьба сохранить дело всей жизни двух человек. Это дело связано с одним из людей древности. В мелодию «Сяо ао цзянху» для циня брат Цю вплел аранжировку мелодии цзиньского Цзи Кана
[Имеется в виду поэт и музыкант Цзи Кан, живший в эпоху Троецарствия, убитый пор приказу рода Сыма. Он великолепно исполнял мелодию, которую создал Нэ Чжэн, чтобы убить царя Хань. Об этом было рассказано в предыдущем примечании.]
«Изгнанные из Гуанлина», «Гуанлинсань». При этих словах Цю Ян стал весьма серьезным, и с легкой улыбкой произнес: «Исходя из того, что мелодия «Изгнанные из Гуанлина» множество веков считалась потерянной, ты сможешь догадаться, как мне удалось ее раздобыть?». У Лин-ху Чуна мелькнуло в голове: «Да я к музыке никаким боком, к тому же вы оба такие непохожие на остальных людей, как я могу догадаться?». Вслух же он сказал: «Еще раз прошу преждерожденных подарить объяснением». Цю Ян засмеялся: «Цзи Кан был человеком, которого мало кто мог понять. В исторических книгах говорится, что он «имел классическое образование, был силен и красив, хорошо отзывался об учении Лао и Чжуанцзы, но был рыцарем, стремящимся к необыкновенному» - такие люди мне по вкусу. В то время Чжун Хуэй стал министром, он им восхищался, и решил нанести визит. Цзи Кан в тот момент работал в кузнице, и не вышел с формальным приветствием. Чжун Хуэй потерял интерес к беседе, и решил уехать. Цзи Кан спросил:
- Услышал чужие отзывы, и решил приехать, увидел своими глазами, и решил уйти?
Чжун Хуэй ответил:
- По сложившемуся впечатлению приехал, увидел собственными глазами, и уезжаю.
Чжун Хуэй был таким вот человеком. Он тоже считался интеллектуалом и талантливым ученым, но широтой души вовсе не обладал. Из-за этого происшествия он рассердился на Цзи Кана, опорочил его перед Сыма Чжао, и Сыма Чжао распорядился его казнить. Цзи Кан перед казнью играл на цине, и показал величайшую бесстрастность. Он сказал тогда, что мелодия «изгнанные из Гуанлина» умрет вместе с ним, но последующие поколения не придавали большого значения его словам. Эта мелодия была создана не им. Он жил в эпоху Западная Цзинь. Допустим, что после Западной Цзинь эта мелодия была утрачена, но неужели ее не было до эпохи Западная Цзинь?». Лин-ху Чун был озадачен: «До эпохи Западная Цзинь?». Цю Ян воскликнул: «Точно! Я ему не поверил, и решил, что шанс есть. Я начал исследовать захоронения императоров и великих канцлеров династий Восточная и Западная Хань. Мне пришлось разрыть двадцать девять захоронений, прежде чем трактат с нотами «Гуанлин сань» попал ко мне». Рассказывая об этом, он гордо рассмеялся. Лин-ху Чун не сдержал ужаса в сердце: «Этот господин, чтобы добыть ноты для циня, раскопал двадцать девять захоронений подряд».  В этот момент улыбка исчезла с лица Цю Яна, и он с тоской посмотрел на Лин-ху Чуна, добавив: «Маленький братишка, ты старший ученик школы истинного учения, я не должен был поручать тебе это опасное дело, втягивать тебя в это. Не вини меня, не осуждай». Повернув голову к Лю Чжэн-фэну, он произнес: «Брат, теперь мы можем уйти». Лю Чжэн-фэн ответил: «Точно!». Они взялись за руки, рассмеялись дружным смехом, и, направив свою внутреннюю силу, перекрыли себе каналы внутреннего дыхания. Их глаза закрылись – они уже были мертвы. Лин-ху Чун вздрогнул, спросил: «Преждерожденный господин, дядюшка-наставник Лю!». Протянув руку, проверил их дыхание, но они уже не дышали. И Линь в испуге спросила: «Они оба… они оба умерли?».  Лин-ху Чун покивал головой, и сказал: «Младшая сестричка, мы должны как можно быстрее похоронить всех четверых, чтобы к старым бедам не добавились новые неприятности. О том, что господин Мо Да убил Фэй Биня, никто не должен узнать».  Договорив до этого места, Лин-ху Чун перешел на шепот, и продолжил: «Если Мо Да сяншэн узнает, что мы проболтались, то беды последуют немалые». И Линь сказала: «Точно. А наставнице, если она спросит,  мне можно говорить, или нет?». Лин-ху Чун ответил: «Вообще никому говорить нельзя. Ты скажешь наставнице, потом господин Мо Да придет к ней драться на мечах – такие вот будут «подгоревшие пироги»». И Линь, тут же вспомнила только что увиденную технику фехтования господина Мо Да, и не смогла удержаться от дрожи. Она торопливо сказала: «Не скажу». Лин-ху Чун медленно-медленно наклонился, подобрал длинный меч Фэй Биня, и раз восемнадцать пронзил его мертвое тело.
И Линь не смогла сдержать себя: «Лин-ху Чун, этот человек уже мертв, хоть ты его и ненавидишь, но зачем издеваться над телом?». Лин-ху Чун рассмеялся: «Лезвие меча господина Мо Да и узкое, и тонкое. Каждый, кто взглянет на эти раны, сразу догадается, чья эта рука. Я вовсе не издеваюсь над телом, я просто уничтожаю подсказки, чтобы никто об этом не догадался. И Линь вздохнула, подумав в сердце: «На реках и озерах так много переживаний это в самом деле… в самом деле очень тяжело».  Она увидела, что Лин-ху Чун отбросил меч, поднял камень, и начал закидывать тело Фэй Биня. Она тут же сказала: «Ты посиди, отдохни, а я займусь этим». Она поднимала каждый камень, и очень осторожно клала на тело Фэй Биня, словно опасаясь, что он все еще может почувствовать боль от их тяжести. Потом она так же засыпала камнями всех четверых. Обратившись к каменной могиле Цю Фэй-ень, она произнесла: «Маленькая младшая сестренка, если бы ты и не заботилась обо мне, все равно не смогла бы избегнуть этой беды. Но я надеюсь, что ты поднимешься на Небо, и получишь счастье, ты переродишься в мужском облике, соберешь множество заслуг, преумножишь добродетель, богатство и благодарность, и наконец, сможешь попасть в счастливую землю Западного рая, Намоамидофо, Намо, избавляющая от горечи и спасающая от страданий бодисатва Гуаньшиинь…».
Лин-ху Чун сидел на камне, с благодарностью вспоминая, как Цю Фэй-ень спасла его жизнь, и чувствовал горечь и скорбь от того, что это молодое невинное создание было погублено. Он вовсе не был буддистом, но не смог не присоединиться к молитве И Линь, повторяя вместе с ней: «Намоамидафо».


Лин-ху Чун отдохнул некоторое время, и боль в его ранах уменьшилась. Он вытащил из-за пазухи нотный трактат «Сяо ао цзянху», и раскрыл. Тут обнаружилось, что вся книга полностью исписана совершенно незнакомыми иероглифами странного вида, из которых он не узнал ни одного. Он, хоть и был немного грамотен, но не знал, что иероглифы, которыми записывают ноты для семиструнного циня, отличаются странным и необычным видом, и поэтому нотное письмо мало кто может прочесть. Он снова положил трактат за пазуху, вздохнул, и поднял лицо вверх, подумав: «Дядюшка-наставник Лю завел друга, ради друга пожертвовал всем богатством, семьей, и самой жизнью. Хотя его друг и старейшина демонической секты, но у них обоих смелость и справедливость наравне, оба безупречные, стойкие как железо, китайские парни, достойны восхищения. Лю шишу сегодня мыл руки в золотом тазу, хотел выйти из мира боевых искусств, но не знаю почему, в самом деле, фракция Суншань стала с ним враждовать и мстить, это, в самом деле, очень странно».


Только об этом подумал, как внезапно заметил вспышки на северо-западе, похоже, летели искры из-под сшибающихся мечей. Присмотревшись, он увидел нечто знакомое, кажется человек из его школы бился с кем-то на мечах. Сердце у него дрогнуло, он произнес: « Сяошимей, [маленькая младшая сестра]ты подожди меня здесь немного, я быстро вернусь». И Линь все еще сваливала кучу из камней на могилах, и не видела этих вспышек. Она решила, что Лин-ху Чун хочет отойти «руки развязать»[см. примечание ко второй главе. «Развязать руки» - отойти по нужде. Из сленга арестантов, которым развязывали руки только для этого], и только покивала головой.
Лин-ху Чун сделал несколько шагов, отодвигая сосновые ветки, засунул меч Фэй Биня себе за поясницу, и двинулся по направлению к вспышкам. Пройдя некоторое время, он услыхал лязг сшибающихся мечей, непрерывный и частый, как нитка жемчуга
[Сравнение с ниткой жемчуга используется для обозначения постоянства, одинаковости и равномерности.].
Они бились очень плотно, и он подумал: «Кто-то из старших моего клана бьется, но кто его противник? Хоть они бьются уже долго, очевидно, что противник тоже очень высокий мастер».


Он припал к земле, и медленно пополз вперед, внимательно прислушиваясь. Когда звуки боя стали раздаваться уже совсем близко, он спрятался за стволом дерева, и осторожно выглянул. В лунном свете он увидел фигуру, похожую на ученого-конфуцианца, с длинным мечом в руке, уверенно занимающую оборонительную позицию – конечно, это был его отец-наставник Юэ Бу-цюнь. Второй был маленький низкорослый даос, непрерывно бегающий вокруг его учителя, и норовящий ткнуть его мечом, причем за один оборот тот совершал до десяти колющих выпадов – конечно же, это был глава фракции Цинчэн Ю Цан-хай.


Лин-ху Чун, увидев, что его мастер ведет бой, и не просто с рядовым противником, а с самим главой фракции Цинчэн, невольно пришел в волнение. Однако, оказалось, что его учитель ведет бой хладнокровно и элегантно, отражая каждый выпад Ю Цан-хая соответствующей защитой, причем, когда Ю Цан-хай забегая вокруг него, оказывался за спиной учителя, тот, не разворачиваясь всем телом, искусным движением меча защищал свою спину. Ю Цан-хай атаковал мечом все быстрее и быстрее, Юэ Бу-цюнь, тем не менее, только защищался, и не атаковал в ответ. Лин-ху Чун восхитился: «отец-наставник в мире талантов боевых искусств известен как «благородный меч»,
[«Цзюньцзы цянь» - «меч цзюньцзы». Цзюньцзы – буквально «сын правителя, также имеет значение «благородный человек» в философии Конфуция. Именно цзюньцзы противопоставляется «низкому человеку» («Благородный муж с достоинством ожидает велений Неба, низкий человек суетливо поджидает удачу»).]
оказывается, он в самом деле, обладает утонченной конфуцианской сдержанностью и учтивостью, никоим образом не проявляя дух высокомерия по отношению к своему противнику.
[Здесь применен термин «Ба ци» - «энергия гегемона-ба». Гегемоны-ба в истории древнего Китая, нечто вроде японских сегунов – влиятельные князья, принимавшие на себя верховную власть в Поднебесной, когда слабый император не мог осуществлять оборону государства от варваров.]
Посмотрев еще немного, он вновь подумал: «Учитель потому не гневается, что его стиль поведения очень высокий, но также и от того, что у него очень высокие требования к воинской морали».
Юэ Бу-цюнь крайне редко вступал в схватки с кем-либо, все случаи, когда Лин-ху Чун прежде видел его искусство, это были его тренировки с матушкой-наставницей, либо совместные выступления со старшими учениками,  но все это было только имитацией боя. В этот раз все было совсем иначе, Ю Цан-хай атаковал мечом в полную силу, так, что только слышался свист рассекаемого воздуха, и треск металла, в котором чувствовалась огромная сила мечей. Лин-ху Чун почувствовал в глубине сердца тревогу: «Я всегда свысока смотрел на технику клана Цинчэн, но мог ли я подумать, что этот коротышка-даос такой грозный, даже если бы я не был тяжело ранен, и то не смог бы с ним соперничать. В другой раз, если придется с ним столкнуться, нужно будет быть предельно осторожным, а еще лучше заранее хитростью избегнуть столкновения». Он бросил еще один взгляд, и увидел, что Ю Цан-хай кружится еще быстрее, размазываясь в сплошное кольцо сине-зеленого сияния, так, что сталкивающиеся мечи уже не производили отдельных звуков ударов, а лязг слился в единый звук, подобный наматыванию рулона парчи. Лин-ху Чун подумал: «Если бы я был атакован десятком таких ударов, боюсь, что и одного бы не сумел отбить, и получил бы десяток сквозных дырок. Этот коротышка-даос, кажется вполовину сильнее Тянь Бо-гуана».  Увидев, что его отец-наставник по-прежнему не использует атакующих приемов, он втайне забеспокоился: «Этот коротышка-даос владеет такой мощной техникой, если учитель хоть на миг утратит концентрацию духа, он погибнет от его меча». Внезапно раздался мощный звук, Ю Цан-хай стрелой отлетел назад, и твердо встал на месте, а его меч непонятно в какой миг уже оказался в ножнах. Лин-ху Чун испуганно взглянул на отца-наставника, но тот тоже неподвижно и молча стоял на своем месте, и его меч тоже был уже в ножнах. Все это произошло настолько быстро, что Лин-ху Чун не смог уследить, кто, в конце концов, победил, кто проиграл, и были ли у кого повреждения от внутренней энергии.


Двое некоторое время неподвижно стояли, потом Ю Цан-хай с ледяной усмешкой произнес: «Неплохо, будет случай, еще свидимся!», и подобно тени, умчался вправо и скрылся. Юэ Бу-цюнь громко вскричал: «Настоятель Ю, идите помедленнее! А как там дела у Линь Чжэнь-наня с супругой?». Он рванулся, и понесся преследовать. Прошло мгновение, и фигуры обоих растворились в сумерках. Из их слов Лин-ху Чун понял, что его учитель победил Ю Цан-хая, не сдержал тайной радости в сердце, что при его тяжелых ранах, потребовало усилий. Он подумал: «Учитель и Ю Цан-хай владеют гунфу легкого тела, и уже сейчас находятся на расстоянии нескольких ли отсюда». Он поднялся, опираясь о ствол дерева, и собирался уже вернуться к И Линь, как слева со стороны леса раздался протяжный тяжелый вздох. Звук был четко слышан, и казался очень скорбным. Лин-ху Чун забеспокоился, сделал несколько шагов в эту сторону, и через просветы между деревьями разглядел во мгле желтые стены – кажется, это был небольшой храм. Он ощутил страх, что там, возможно есть кто-то из его младших братьев или сестер-наставниц, получивших раны в бою с учениками фракции Цинчэн, и он пошел по направлению к этой желтой стене. Не дойдя до храма нескольких чжанов, он вдруг услышал старческий, но пронзительный голос: «Где сейчас находится трактат о «мече, отвергающем зло»? Если скажешь мне всю чистую правду, я для тебя полностью истреблю весь клан Цинчэн, отомщу за супругов семейства Линь». Лин-ху Чун уже слышал этот голос во «Дворе драгоценностей» – конечно же, это был «Знаменитый горбун с северного приграничья» Му Гао-фэн. Он быстро смекнул: «Шифу ищет Линь Чжэнь-наня с супругой, а они, оказывается, попали в руки Му Гао-фэну». Тут послышался мужской голос, который сказал: «Я ничего не знаю о трактате о «мече, отвергающем зло». В нашем семействе Линь техника «меча, отвергающегшо зло» поколение за поколением передается через устные наставления, никакого «трактата о мече» у нас нет». Лин-ху Чун подумал: «Тот, кто это сейчас сказал, без сомнения, отец младшего брата-наставника Линя, глава охранного бюро «Могущество Фуцзяни» Линь Чжэнь-нань». Он снова услышал его голос: «Преждерожденный обещает отомстить за нас клану Цинчэн, и наша благодарность переполняет наши сердца. Но клан Цинчэн совершил великое множество несправедливостей, и наверняка, даже без вмешательства преждерожденного, клан Цинчэн будет истреблен саблей или мечом какого-нибудь справедливого героя, настоящего китайского парня». 


Му Гао-фэн произнес: «Судя по сказанному, ты решил не говорить. А ведь тебе должно быть известно имя «Знаменитого горбуна с северного приграничья». Линь Чжэнь-нань ответил: «Имя преждерожденного Му потрясает реки и озера, разве найдется человек, который не слыхал о нем? Есть ли кто, не знающий его?». Му Гао-фэн обрадовался: «Очень хорошо, очень хорошо! «Потрясает реки и озера» – ну, такого еще вроде не было, но уж если мастер Му возьмется за дело, то с жестокостью и коварством, до сих пор пока еще ни разу доброты не проявлял, предполагаю, что ты тоже об этом слыхал». Линь Чжэнь-нань произнес: «Мысль преждерожденного Му такова, что он хочет использовать силу к несчастному по фамилии Линь, об этом можно было сразу догадаться. Не говоря уж о том, что в семействе Линь нет никакого трактата о «мече, отвергающем зло», даже если предположить, что на самом деле, такой трактат есть, что там говорить, что другие будут отбирать его угрозами и посулами, все равно бы ни за что его не отдал. Несчастный Линь был захвачен в плен кланом Цинчэн, не было дня без пыток и допросов, при моем низком уровне гунфу только крепкие кости и спасли жизнь». 
Му Гао-фэн закивал: «Точно, точно, точно!».


Лин-ху Чун, подслушивающий за пределами храма, подумал: «Что он имеет в виду, говоря «Точно, точно»? А, вот оно в чем дело!». И в самом деле, тут Му Гао-фэн продолжил: «Ты хвастаешься, что у тебя кости крепкие, и ты вытерпел множество пыток. Конечно, этот коротышка-коровий нос из клана Цинчэн и так, и эдак тебя заставлял, а ты упорно хранил тайну. Если бы у вас в семействе Линь не было секретного трактата, к чему бы тебе было хранить тайну, и рассуждать о том, крепкие у тебя кости, или нет? Точно, трактат существует, а ты отказываешься его выдавать». Прошло немного времени, и он воскликнул: «Да ты, как я погляжу тупой упрямец! Начальник охранного бюро Линь, ну почему ты предпочитаешь умереть, но не выдать трактат? Для тебя в нем все равно нет никакой пользы. На мой взгляд, методы меча, изложенные в этом трактате, достаточно посредственные, в противном случае, отчего же ты не смог отбиться от нескольких учеников клана Цинчэн? Такое гунфу вообще ничего не стоит».


Линь Чжэнь-нань сказал: «Точно, преждерожденный Му сказал правильно. Если не считать того, что у меня нет этого трактата, даже если бы он и был, то это ведь совершенно негодная техника меча, просто трехлапая кошка, ведь даже себя самого, семью, защитить не смог, как мне теперь смотреть в глаза преждерожденному Му?».


Му Гао-фэн рассмеялся: «Мне просто любопытно, этот карликовый демон, эта коровья ноздря, лично возглавил операцию, преследовал и пытал тебя – похоже, в этом есть нечто странное. А может быть, наоборот – изложенные в трактате меча приемы боя, напротив, чрезвычайно высокие, да только ты не овладел по глупости и неумению, не сумел понять, но этот позор не относится к славному имени предков семейства Линь. Ты быстрее давай-ка сюда трактат, я тебе прочту, все разъясню, сделаю тебя героем Поднебесной, ты все премудрости постигнешь, разве это не послужит славе твоего семейства Линь?». Линь Чжэнь-нань ответил: «Преждерожденный Му так добр, нижайший преисполнен благодарности. Может быть, ты пожелаешь обыскать меня, чтобы найти трактат о «мече, отвергающем зло»?». Му Гао-фэн ответил: «А вот это как раз не нужно. Ты так долго был в плену у клана Цинчэн, что тебя раз десять уже обыскали, давно бы уже нашли. Начальник охранного бюро Линь, ты, видать, совсем туп, неужели этого не понимаешь?». Линь Чжэнь-нань ответил: «Действительно, я глуп, не могу выполнить указания преждерожденного Му, уже давно это понял». Му Гао-фэн сказал: «Ничего ты не понял. Остается только спросить твою супругу, сможет ли она кое-что понять. Ведь любящее сердце матери часто побеждает суровую дисциплину отца». Госпожа Линь закричала: «Что ты говоришь? Какое это имеет отношение к моему Пин-эру? Что с моим сыном? Где… где он сейчас?». Му Гао-фэн ответил: «Линь Пин-чжи – малец умный и сообразительный. Старик как на него взглянул – сразу он ему понравился. Этот парень наоборот оказался прозорливым, увидал, какое грозное гунфу у старого мастера, сразу поклонился ему с просьбой войти во врата учения». Линь Чжэнь-нань воскликнул: «Оказывается, мой ребенок поклонился преждерожденному Му, как учителю! Ему, в самом деле, очень повезло! Мы с супругой претерпели жестокие пытки, получили тяжелые раны, жизни наши находятся у последней черты. Надеемся, что преждерожденный Му позовет нашего сына, чтобы увидеться с ним». Му Гао-фэн отвечал: «Ты хочешь с сыном проститься, такова человеческая природа, и это легко устроить». Госпожа Линь взмолилась: «Где мой Пин-эр? Преждерожденный Му, умоляю тебя, скорее позови моего сына. Великое благодеяние, великая доброта, вечно будем помнить!». Му Гао-фэн сказал: «Хорошо, так я позову. Да только я одинок, послать мне некого, придется самому идти. Это легко, как ладонь перевернуть. Только вы мне сначала честным образом сообщите, где на самом деле находится трактат о «мече, отвергающем зло». Линь Чжэнь-нань со вздохом произнес: «Преждерожденный Му нам не доверяет, что уж тут поделаешь. Мы с супругой на последнем пределе, нити наших жизней, того и гляди, прервутся, только и надеемся, что посмотреть на сына, да видно, и этого нелегко добиться. Если бы и в самом деле был такой трактат о мече, даже если бы ты его не спрашивал, я бы все равно просил тебя позвать сына. Му Гао-фэн ответил: «Точно. Я уже назвал тебя глупцом, и вот почему. Сейчас у тебя пресечено движение энергии в меридиане сердца. Даже если я тебя и пальцем не трону, тебе жить осталось всего два часа без четверти. Ты умрешь, не сказав, где находится трактат о мече, но к чему все это? Разумеется, чтобы охранить боевое искусство, доставшееся семейству Линь от предков. Но после твоей смерти, из всех живущих на земле членов твоей семьи останется только Линь Пин-чжи. Если же и он умрет, то трактат о мече останется в этом мире, но дети и внуки семейства Линь уже не будут тренировать этот метод меча, какая тебе от этого польза? Госпожа Линь вскрикнула в испуге: «Что с моим ребенком? Пин-эр в безопасности?». Му Гао-фэн ответил: «В данный момент он в безопасности и невредим. Выдайте мне, где находится сейчас трактат о мече, после того как я его получу, обещаю дать ознакомится вашему сыну, дам ему прочесть. Что он не поймет, я со стороны поправлю, дам указания, что бы он не попал как ты, впросак. Мы будем тщательно изучать трактат, хоть до самой старости, не может быть, чтобы мы упустили ключ к его разгадке. Неужели ты хочешь, чтобы я твоего ребенка разрубил ладонью?». Тут раздался хруст и треск – похоже, он что то ломал внутри храма ребром ладони. Госпожа Линь перепугано спросила: «Зачем… зачем моего сына ладонью рубить?». Му Гао-фэн расхохоталсяч: «Линь Пин-чжи теперь мой последователь. Захочу, чтобы он жил – он будет жить. Захочу, чтобы он умер – он умрет. Захочется мне в какой-нибудь миг перерубить его ребром ладони – так и перерублю». Снова раздался треск и грохот – он опять начал крушить что-то внутри храма. Линь Чжэнь-нань произнес: «Матушка, не стоит больше говорить. Наш ребенок не находится у него в руках, в противном случае разве он не привел бы его сюда, чтобы нас принуждать?».


Му Гао-фэн расхохотался: «Я говорил тебе, что ты глуп, и ты и вправду оказался чудовищным глупцом. Если «Знаменитый горбун с северного приграничья» захочет убить твоего сына, какая в том трудность? Вот сейчас он не в моих руках, но если я решу его убить, неужели этого не выполню? У человека по фамилии Му приятелей – полна Поднебесная. Кругом глаза и уши, захочу найти твое драгоценное сокровище – сынишку твоего, мне это будет – раз плюнуть». Госпожа Линь прошептала: «Супруг мой, если этот злодей действительно захочет поймать нашего сына…». Му Гао-фэн подхватил: «Точно, вы супруги сами себя не смогли защитить, остался только один ребенок Лин Пин-чжи, будет воскурять вам благовония, разве это не хорошо?». Линь Чжэнь-нань рассмеялся: «Супруга моя, даже если мы дадим ему этот якобы существующий трактат о мече, он первым делом бросится, чтобы заполучить его. А вторым делом он отправится убить нашего сына. Если же мы ничего не расскажем, этот горбун будет хотеть в первую очередь найти трактат о мече, он будет наоборот, беречь нашего сына, не станет его пытать, а будет следить за ним, чтобы получить подсказку».


Госпожа Линь произнесла: «Верно. Горбун, скорее уже убей меня с супругом». Лин-ху Чун, как это услышал, понял, что горбун придет в великий гнев, нужно срочно его отвлечь, иначе спасти жизни супругов Линь будет нелегко, и он прокричал громким голосом: «Преждерожденный Му, ученик клана горы Хуашань Лин-ху Чун получил приказ от учителя, с уважением просит тебя переменить направление движения, нужно обсудить некоторые дела». Му Гао-фэн был в великой ярости, уже поднял руку, намереваясь опустить ладонь на голову Линь Чжэнь-наня, но, внезапно услыхав голос Лин-ху Чуна, не смог сдержать тревоги. Обычно он по жизни крайне мало уступал другим, но перед главой фракции Хуашань Юэ Бу-цюнем он скорее испытывал страх, особенно после того, как подле «Двора сокровищ» на собственном теле познакомился с его могучим «волшебным искусством фиолетовой зарницы». Он угрожал супругам Линь, такие дела в именитых школах истинного пути подвергались презрению, наверняка Юэ Бу-цюнь с учениками уже довольно давно стояли подле храма, и слышали все, он задумался: «Какое дело может быть ко мне у Юэ Бу-цюня? Вряд ли он собирается мне добрым словом что-то советовать, скорее всего, это просто издевка, чтобы поглумиться надо мной. Хороший китайский парень не бросится в явную ловушку, лучше сразу ускользнуть отсюда». Вслух же сказал: «У некоего Му есть дела и помимо этого, не может сейчас присоединиться. Пожалуйста, кланяйся почтенному наставнику, когда будет у него время, пусть приходит ко мне за Великую стену, в северное приграничье, развлечемся, поболтаем, я и перинки выколочу, буду с почтением ожидать». Говоря это, он вскочил на ноги, из зала прокрался по храму в «небесный колодец», оттолкнулся ногой от земли, и взмыл на крышу. С крыши перепрыгнул на землю позади храма, и, опасаясь, что Юэ Бу-цюнь захочет его задержать, удрал, как дым развеялся. Лин-ху Чун, услышав, как он удирает, в сердце своем обрадовался, подумав: «Этот горбун, оказывается, моего отца-наставника до смерти боится. Однако, если бы он наоборот, вышел ко мне, то это было бы гибельно для меня». Опираясь на ветку, он вошел внутрь храма, посвященного духу месности[Туди мяо – туди – место на земле, местность. В каждой местности, по поверью, есть свой тудишэн – дух места, к которому обращаются с молитвами и дарами. Мяо – маленький храм, кумирня. Поклонение духам земли – не даосское и не буддистское направление, это древняя традиция Китая.] , в зале стоял глубокий мрак, не горело ни свечи, ни лампадки, но разглядел две тени – мужскую и женскую. Они наполовину сидели, наполовину лежали, опершись на стулья рядом друг с другом. Он поклонился им, и произнес: «Маленький племянник является Лин-ху Чуном из фракции горы Хуашань, ныне связан дружбой с новообретенным младшим братом-наставником Пин-чжи, кланяюсь дядюшке и тетушке Линь.


Линь Чжэнь-нань обрадованно произнес: «Молодой рыцарь слишком церемонен, не можем соответствовать. Супруги стары и дряхлы, получили тяжелые увечья, не можем ответить на церемонию, просим простить нашу вину. Мой сын, он в самом деле поклонился перед вратами великого рыцаря Юэ из фракции горы Хуашань, принят в его школу?». Когда он выговорил последнюю фразу, голос его задрожал. Имя Юэ Бу-цюня в мире боевых искусств значило несравненно больше, чем имя Ю Цан-хая. Линь Чжэнь-нань, чтобы свести знакомство с Ю Цан-хаем, каждый год посылал к нему подарки, но с Юэ Бу-цюнем и другими главами школ фехтования на мечах пяти твердынь он и в мыслях не смел познакомиться, не смел даже подарков послать. Сейчас на его глазах злобный и коварный Му Гао-фэн, едва заслышал название клана Хуашань, так сразу и сбежал без лишних промедлений. Его собственный сын в самом деле имел счастье вступить в клан Хуашань, это было совершенно нежданным счастьем. Лин-ху Чун ответил: «истинно так. Этот горбун Му Гао-фэн силой принуждал вашего сына стать его последователем. Ваш сын с негодованием отверг его предложение, тогда этот горбун собирался причинить вред вашему сыну, мой учитель, по счастью, проходил мимо, вступился за него. Ваш сын. после спасения попросился во врата школы моего учителя. Шифу приметил его искренность, счел его способным к обучению, и сразу дал свое согласие. Только что мой отец-наставник бился на мечах с Ю Цан-хаем, принудил его признать поражение и бежать, а сам бросился его преследовать, чтобы выяснить, где находятся дядюшка с тетушкой, он и представить не мог, что вы вдвоем находитесь прямо здесь». Линь Чжэнь-нань произнес: «Надеюсь… надеюсь, что Пин-эр сможет прийти прямо сейчас, опоздает… если опоздает, будет слишком поздно». Лин-ху Чун заметил, что он, произнося слова,  выдыхает больше, чем может вдохнуть обратно, и действительно находится в критическом состоянии. Он быстро проговорил: «Мой учитель разделается с Ю Цан-хаем, и непременно вернется, найдет вас. С его опытом и мудростью, он непременно найдет способ, чтобы вас вылечить».


Линь Чжэнь-нань горько рассмеялся, закрыл глаза. Прошло некоторое время, и он прошептал: «Драгоценный младший брат Лин-ху, я… я... я уже не поправлюсь. Пин-эр теперь будет учиться в клане Хуашань, я в самом деле, безмерно счастлив. Прошу... прошу тебя… впоследствии присматривать и помогать ему». Лин-ху Чун ответил: «Дядюшка, успокойте свое сердце, мы, все изучающие искусство, все друг другу, как родные братья. Маленький племянник с этого дня принимает дядюшкины указания, будет постоянно с вниманием заботиться о младшем брате-наставнике Лине». Тут госпожа Линь вставила свое слово: «Молодой рыцарь Лин-ху явил великое добро, великую добродетель, мы с супругом после смерти, отправившись к девяти источникам, будем вечно помнить об этом». Лин-ху Чун произнес: «Прошу обоих уважаемых сконцентрировать дух и напитать энергетические каналы, не стоит сейчас говорить». Линь Чжэнь-нань, борясь с одышкой, произнес: «Прошу… прошу тебя передать моему сыну… Фучжоу… переулок Сянъян, в подвале старого особняка находится одна вещь. Это вещь… передаваемая в нашем роде по наследству, необходимо… необходимо ее беречь, однако… наш великий предок Юань Ту-гун завещал… всем своим потомкам ни в коем случае не читать и не переводить, в противном случае… будут неисчислимые бедствия. нужно ему… хорошенько это запомнить». Лин-ху Чун, кивнув головой, сказал: «Хорошо, эти слова я ему в точности передам». Линь Чжэнь-нань произнес: «премного… премного… премного…» - только иероглиф «благодарен» не смог выговорить, и его жизненная энергия пресеклась. До этого он крепился из последних сил, надеясь увидеть родного сына, и желая лично передать ему заветные слова. Но в этот момент Лин-ху Чун согласился передать его слова, к тому же он узнал, что его сын превосходно устроен, и в ликовании, что не о чем более беспокоиться, он разбросал руки и умер.


Госпожа Линь произнесла: «Молодой рыцарь Лин-ху, надеюсь, ты передашь нашему сыну просьбу отомстить за родителей». Она склонила голову к каменной опоре поддерживающей храм коллонны, и с силой ударилась об нее. Она и до этого уже получила нелегкие ранения, но после этого удара окончательно рассталась с жизнью. Лин-ху Чун тяжело вздохнул, в сердце подумал: «Ю Цан-хай и Му гао-фэен пытались заставить их выдать место расположения «трактата о мече, отвергающем зло», они предпочли смерть, но не сказали, и только в канун смертного часа волей-неволей им пришлось предать заветные слова через меня. Но он до конца боялся, что я сам отправлюсь забрать трактат о мече, и поэтому рассказал что-то вроде «нельзя читать и переводить, иначе не избежать неисчислимых бедствий». Хэ-хэ, они меня, Лин-ху Чуна, за кого приняли, чтобы я стал читать их трактат о мече семьи Линь? Неужели они заподозрили, что у меня сердце сяоженя, низкого человека?». К этому времени он смертельно устал, присел спиной к колонне, закрыл глаза, и сконцентрировался на взращивании духа».


Прошло довольно много времени, и вдруг за пределами кумирни послышались слова, сказанные Юэ Бу-цюнем: «Давайте в храме посмотрим». Лин-ху Чун закричал: «Шифу, шифу!». Юэ Бу-цюнь обрадовался: «Чун-эр, это ты?». Лин-ху Чун ответил: «Точно!», и, опираясь за колонну, мало-помалу поднялся.


В это время уже начало светать, Юэ Бу-цюнь вошел в храм и разглядел в полутьме тела супругов Линь. Нахмурив брови, он сказал: «Это тела начальника охранного бюро Линя с супругой?». Лин-ху Чун ответил: «Точно так!». Тут же он подробно рассказал, как Му Гао-фэн принуждал признаться супругов Линь, как он сам именем учителя заставил Му Гао-фэна убежать в страхе, как нашли свою кончину супруги Линь. Он в точности передал шифу и последние слова Линь Чжэнь-наня. Юэ Бу-цюнь вздохнул: «Эх, усилия Ю Цан-хая оказались напрасными, а сколько он бед натворил, нагрешил немало». Лин-ху Чун спросил: «Шифу, карлик Ю повинился перед тобой?». Юэ Бу-цюнь ответил: «Искусство бега у настоятеля Ю крайне высокое. Я его долго преследовал, догнать не смог, наоборот – чем больше бежали, тем больше он меня обгонял. Его искусство легкости клана Цинчэн в этот раз победило мое гунфу школы горы Хуашань». Лин-ху Чун, смеясь, сказал: «В его клане Цинчэн главное – вовремя деру дать, давно превосходит все остальные школы в гунфу убегания». Юэ Бу-цюнь посерьезнел лицом, рассудительно произнес: «Чун-эр, ты болтаешь крайне легкомысленно, у тебя и слова серьезного нет, и какой ты пример подаешь всем младшим братьям и младшим сестрам-наставницам?». Лин-ху Чун отвернулся, высунул язык, а затем ответил: «Точно!». Юэ Бу-цюнь произнес: «У тебя все обещания за обещаниями, а вот язык ты зачем высовываешь, разве это не говорит о твоей неискренности?». Лин-ху Чун ответил: «Точно!».
[Утвердительная форма ответа, означает и «да», и «так точно». По-китайски звучит «Ши!»]
Хотя он с детства воспитывался Юэ Бу-цюнем, почитал его, как отца, и относился к нему со страхом и уважением, но вовсе без чопорности, поэтому рассмеялся и спросил: «Отец-наставник каким образом узнал, что я высовывал язык?». Юэ Бу-цюнь хмыкнул, и сказал: «У тебя под ухом мышцы двигались, если ты не язык высовывал, то что же ты делал? Ты не можешь не боллтать, вот и в этот раз доболтался, потерпел ущерб. Как твои раны, заживают?». Лин-ху Чун ответил: «Точно, значительно лучше». И добавил: «Разок потерпишь ущерб – разок научишься послушанию». Юэ Бу-цюнь хмыкнул, и сказал: «Да ты уже давно, как шелковый, не слишком ли много послушания?». Он вынул из-за пазухи сигнальную ракету, поджег запал, и подкинул ее в воздух. Ракета взвилась в небо, раздался хлопок, и пламя взрыва раскатилось на половину неба. После хлопка, в небе появился искрящийся белыми серебристыми звездочками прямой меч, он на некоторое время завис в воздухе, и медленно исчез, опадая. Когда меч опустился, небо на несколько чжанов вокруг него покрылось множеством летящих звезд. Это был знак сигнальной ракеты главы клана Хуашань, призывающий членов школы к общему сбору.
Прошло время, достаточное для приема одного блюда пищи, как издалека послышался звук шагов – кто-то бешено мчался к храму духа местности. Вскоре Гао Гэнь-мин закричал из-за ограды: «Шифу, достопочтенный, ты здесь находишься?». Юэ Бу-цюнь ответил: «Я внутри храма». Гао Гэнь-мин бегом ворвался в кумирню, согнулся в поклоне, и вскрикнул: «Шифу!», заметив рядом Лин-ху Чуна, обрадованно спросил: «Большой старший брат-наставник, ты в порядке? Говорят, ты тяжело ранен, все очень переживают». Лин-ху Чун улыбнулся: «В целом, можно сказать, порядок – на этот раз не умер». Говоря эти слова, он прислушался, и уловил слабый звук – вдалеке снова кто-то бежал. На этот раз явились Лао Дэ-нуо и Лу Да-ю. Лу Да-ю, едва увидел Лин-ху Чуна, тоже мимоходом поприветствовал учителя, и кинулся обнимать друга, громко крича от беспредельной радости. Затем третий ученик Лян Фа и четвертый ученик Ши Дай-цзы по очереди вошли в кумирню. Прошло время для одной пробы чая во врея чайной церемонии, и в кумирню явились седьмой ученик Тао Юнь, восьмой ученик Ин Бай-луо, дочь Юэ Бу-цюня Юэ Лин-шань, и недавно принятый в ученики Линь Пин-чжи. Линь Пин-чжи, увидев мертвые тела отца и матери, бросился вперед, упал на них, и разрыдался. Все присутствующие ученики преисполнились сочувствия. Юэ Лин-нашь, увидев Лин-ху Чуна невредимым, пришла в неописуемй восторг, но, увидев горе Линь Пин-чжи, почувствовала неудобным сказать Лин-ху Чуну слова радости, подойдя к нему вплотную, легко коснулась его правой руки и спросила: «С тобой все в порядке?». Лин-ху Чун ответил: «Ничего серьезного!». Все эти дни Юэ Лин-шань сильно переживала за Лин-ху Чуна, но в этот миг внезапной встречи, все сдерживаемое волнение внезапно прорвалось, она потянула его за рукав, и разрыдалась. Лин-ху Чун легонько дотронулся до ее плеча, и спросил: «Маленькая младшая сестра, что случилось? Если кто-то тебя обижал, я так за тебя рассержусь!». Юэ Лин-шань не ответила, только рыдала. Через некоторое время она успокоилась, вытерла слезы рукавом рубашки Лин-ху Чуна, произнесла: «Ты не умер, ты не умер!».  Лин-ху Чун кивнул головой: «Я не умер!». Юэ Лин-шань произнесла: «Говорят, ты от Ю Цан-хая из фракции Цинчэн получил удар ладонью, это человек с жестоким сердцем, убивает людеь ударом ладони, не оставляя крови, я собственными глазами видела, как он немало людей убил так своей рукой, только боялась, что моего… что моего…». Вспомнив, все сердечные мучения и переживания этих дней, все горькие томления духа, снова не смогла сдержать капающих слез. Лин-ху Чун, улыбнувшись, сказал: «По счастью, тот удар ладонью в меня не точно попал. Только что шифу здорово побил Ю Цан-хая, заставил его опрометью бежать, знатно его поучил, жаль что ты этого не видела».
Юэ Бу Цюнь произнес: «Об этом деле никто не должен говорить посторонним». Лин-ху Чун и все остальные ученики дружно отклинулись в знак понимания. Юэ Лин-шань сквозь слезы вгляделась в Лин-ху Чуна, заметила, как он осунулся, увидела, что у него на лице ни кровинки, в сердце преисполнилась сожаления, произнесла: «Да ши-гэ, ты в этот раз… в этот раз действительно получил раны не легкие, после возвращения на гору тебе будет нужно хорошенько восстановить здоровье». Юэ Бу-цюнь увидал, что Линь Пин-чжи по-прежнему лежит на телах родителей, и безутешно рыдает, произнес: «Пин-эр, не надо плакать, нужно позаботиться о похоронах для твоих родителей». Линь Пин-чжи поднялся, и произнес: «Слушаюсь!». Увидел, что головы и лица отца и матери покрыты незапекшейся кровью, вновь не сдержал рыданий. Задыхаясь, сказал: «Батюшка и матушка покинули этот мир, даже не повидавшись со мной в последний раз, даже не знаю… даже не знаю, что они хотели сказать мне на прощание».


Лин-ху Чун произнес: «Линь шиди, когда твой покойный отец и твоя покойная мать были при смерти, я был здесь. Они оба со всей серьезностью старшего поколения, наказывали мне заботиться и опекать тебя, разумеется, это и мое собственное желание, да мне это и не в тягость. Кроме того, твой покойный отец хотел, чтобы я передал тебе две фразы слов.


Линь Пин-чжи согнулся в поклоне: «Да шигэ, дашигэ, мои батюшка и мама, умирая, имели подле себя тебя а качестве товарища, пусть больше и не единого человека не было, маленький младший брат… маленький младший брат бесконечно признателен». Лин-ху Чун произнес: «Твои покойные батюшка и матушка подверглись пыткам от злобных последователей клана Цинчэн, которые добивались от них выдачи места расположения «трактата о мече, отвергающем зло». Но достопочтенные стойко сопротивлялись, вплоть до тех пор, пока им не были разрушены энергетические каналы сердца. Впоследствии Му Гао-фэн принуждал достопочтенных. Му Гао-фэн изначально беспутный сяожэнь – низкий человек, да и что о нем говорить. А вот Ю Цан-хай, хоть и является главой школы, но своим поведением он позорит героев Поднебесной». Линь Пин-чжи, проскрежетав зубами, сказал: «Не отомстить за такое – хуже, чем стать диким животным!». Он с силой и отчаянием ударил кулаком по поддерживающей храм колонне. Его боевое мастерство было достаточно посредственным, но проникшее в его сердце отчаяние придало удару кулаком такую силу, что с потолка храма посыпалась, сверкая в узких лучах солнца, серая пыль, и шурша, стала медленно сыпаться на пол.


Юэ Лин-шань сказала: «Младший брат-наставник Линь. это дело, можно сказать, мне лично принесло страдания. Если ты начнешь мстить, твоя сестра-наставница не сможет просто стоять, спустя рукава. Линь Пин-чжи. поклонившись. произнес: «Премного благодарен сестре-наставнице». Юэ Бу-цюнь тяжело вздохнул. и сказал: «Правило нашей школы горы Хуашань гласит: «Люди не трогают меня, и я их не трогаю». За исключение смертельной вражды с школой демонического учения, ни с какой школой, ни с каким кланом боевых искусств никогда не было разногласий. Но с этого момента и впредь, клан Цинчэн… клан Цинчэн…эх, хочется придумать так. чтобы не обидеть посторонних, но это проще сказать, чем сделать». Лао Дэ-нуо произнес: «Сяошимэй, Ли шиди, это ужасная трагедия, вовсе не только в том заключается, чтобы вступиться за семью младшего брата-наставника Линя, и убить злодея Ю Цан-хая, основная причина всего это в том, что Ю Цан-хай позарился на «трактат о мече, отвергающем зло», принадлежащий семье Линь. В год, когда тогдашний наставник клана Цинчэн, по имени Чан Цзинь-цзи проиграл предку младшего брата-наставника Линя, князю Юань-ту гуну, который победил, применив технику «меча, отвергающего зло», все и началось. Вот тот самый момент и был зерном, из которого и произросли неисчислимые бедствия. Юэ Бу-цюнь произнес: «Верно. В мире людей боевых искусств, сила рождает победу, издавна повелось – едва кто заслышит, что где-то есть древний свиток с секретами боевых искусств, не рассуждая, настоящий он, или ложный, не брезгуя никакими методами, стремятся его заполучить. В этом деле тоже, мастера такого рода, как Ю Цан-хай, и этот «знаменитый горбун с северного приграничья», не могут удержаться, чтобы не броситься за трактатом о мече, принадлежащим семейству Линь.
Линь Пин-чжи ответил: «Отец-наставник, в нашем семействе Линь на самом деле, не было никакого трактата о «мече, отвергающем зло». Мой батюшка обучал меня демонстрацией, и устными наставлениями, требовал. чтобы ученик прилежно запоминал в сердце своем, даже если считать, что и был какой-то трактат о мече, то батюшка никому из посторонних об этом не расказывал, и меня в эту тайну не посвящал». Юэ Бу-цюнь покачал головой: «Изначально я тоже не верил, что в семье Линь имелся какой-то трактат о мече. в противном случае, Ю Цан-хай был бы твоему батюшке не противник. Однако, это дело не до конца ясно».


Лин-ху Чун произнес: «Линь шиди, последние слова твоего покойного отца были о том, что в Фучжоу, в переулке Сян-ян…». Юэ Бу-цюнь замахал руками: «Это последние слова покойного батюшки Пин-эра, ты ему это передай наедине, а посторонние люди об этом не должны знать».  Лин-ху Чун ответил: «Слушаюсь». Юэ Бу Цюнь распорядился: «Дэ-нуо, Гэнь-мин, вы вдвоем отправляйтесь в город Хэншань, купите два гроба».
После того, как тела супругов Линь были положены в гробы, Юэ Бу-цюнь с учениками наняли большой корабль, погрузили туда гробы, и вместе с ними отправились в северном направлении.


Достигнув Юйси, двинулись сухопутным маршрутом. Лин-ху Чун лежал в большой повозке, залечивая раны, его раны день за днем постепенно заживали. Не за один день, а достигли подножия пика Нефритовой Девы в горах Хуашань. Гробы с телами супругов Линь временно поставили в маленьком храме на склоне горы, с тем, чтобы позднее выбрать благоприятный день для погребения. Гао Гэнь-мин и Лу Да-ю отправились на вершину, чтобы передать новости, и оттуда спустились остальные ученики клана Хуашань, числом более двадцати человек, чтобы поклониться отцу-наставнику. Линь Пин-чжи заметил, что эти ученики в основном, старше тридцати лет, но были и помоложе, не старше двадцати пяти, среди них было шесть учениц-девушек. Они, едва завидели Юэ Лин-шань, сразу принялись хихикать, смеяться, и болтать без остановки. Лао Дэ-нуо знакомил Линь Пин-чжи с жизнью клана Хуашань. Правила этого клана были таковы, что старшинство устанавливалось по времени вхождения во врата учения, и поэтому, даже самого младшего из учеников, Линь Пин-чжи должен громко именовать старшим братом-наставником – шисюном. Только Юэ Линь-шань была исключением, так как являлась дочерью отца-наставника, к ней правила старшинства не применялись, и те, кто был старше ее по возрасту, предпочитали называть ее младшей сестрицей-наставницей – шимэй. Она вообще-то была на несколько лет моложе Линь Пин-чжи, но непременно стремилась, чтобы он называл ее старшей сестрой, Юэ Бу-цюнь ее в этом не остонавливал, и Линь Пин-чжи пришлось называть ее старшей сестрой-наставницей. Поднимаясь на гору, Линь Пин-чжи оказался последним из братьев, но увидал отвесные кручи, глубокую зелень деревьев, поющих птиц и журчащие ручьи, и сорок пять строений с розовыми стенами, расбросанных выше и ниже по склонам горы. Какая-то красивая женщина среднего возраста медленной поступью вышла им навстречу, и Юэ Лин-шань бросилась к ней на грудь с радостными словами: «мама, у меня еще один младший брат-наставник!». Она и смеялась, и одновременно, пальцем на Линь Пин-чжи показывала. Линь Пин-чжи раньше слыхал от братьев, что супруга господина Юэ, Нин Чжун-це, раньше была младшей сестрой-наставницей Юэ Бу-цюня, с изяществом владела техникой меча. Не дожидаясь приказа отца-наставника, Линь Пин-чжи бросился вперед, упал с поклоном, и произнес: «Младший брат-наставник Линь кланяется матушке-наставнице». Супруга господина Юэ рассмеялась, и произнесла: «Хорошо, вставай же, вставай!». Обратившись к Юэ Бу-цюню, смеясь, спросила: «Ты, каждый раз, когда спускаешься с горы, обязательно найдешь новое драгоценное сокровище, уже пристрастился. В этот раз в Хэншани было большое собрание, я предполагала, что ты не менее трех-четырех новых учеников приведешь, что же взял всего одного?». Юэ Бу-цюнь, смеясь, ответил: «Ты же сама говоришь, что драгоценные бойцы редки, а посредственных – тьма. Ты на него погляди, как он, по-твоему?». Госпожа Юэ рассмеыялась: «Скажу только, что уродился он чересчур пригожим, не похож на тех, что с детства в боевых искусствах растут. Ему бы лучше у тебя учится четверокнижию и пяти канонам [классическим трудам конфуцианства и даосизма], в будущем он смог бы сдать экзамены на степень сюцая, стать первым на дворцовых экзаменах». Линь Пин-чжи покраснел, в сердце своем подумал: «Матушка-наставница приметила, что у меня облик грамотного человека, вот и смотрит свысока. Теперь мне нельзя не трудиться на тренировках изо всех сил, нужно побыстрее опередить всех учеников, подняться над ними, отучить людей смотреть на меня свысока». Юэ Бу-цюнь заметил: «Это тоже было бы здорово! У нас из клана горы Хуашань вышел однажды лучший из экзаменующихся на дворцовых экзаменах, но это уже легенда тысячелетней давности». Госпожа Юэ бросила взгляд на Лин-ху Чуна, спросила его: «Опять задирался, в драке был ранен, так или не так? У тебя такой цвет лица, что и смотреть невозможно, с чего бы это? Ранения тяжелые?». Лин-ху Чун, улыбнувшись, ответил: «Сейчас уже намного лучше. В этот раз выжил благодаря счастливой судьбе. Если было чуть-чуть похуже, не смог бы больше увидиться с матушкой-наставницей». Госпожа Юэ еще раз оглядела Лин-ху Чуна. и произнесла: «Неплохо тебя поучили, что за одним небом – другое небо, выше одного человека найдется другой человек, убедился на собственном проигрыше?». Лин-ху Чун ответил: «У этого мерзавца Тянь-бо Гуана такая быстрая сабля, Чун-эр не смог защититься. Прошу матушку-наставницу указать на недостатки».


Госпожа Юэ услыхала, как Лин-ху Чун, с явным удовольствием на лице, рассказал ей, что получил тяжелые раны от руки Тянь Бо-гуана, и она, покивав головой, ответила: «Оказывается, ты подрался с этим злодеем-преступником Тянь Бо-гуаном, ах, это очень хорошо, я еще скажу, что ты опять дел натворил, нашел беду на свою голову. Как тебе понравилась его быстрая сабля? Мы с тобой еще пошлифуем технику, тогда отправляйся еще раз с ним силами помериться». За время путешествия Лин-ху Чун неоднократно обращался к отцу-наставнику с вопросами, как ему победить быструю саблю Тянь Бо-гуана, но тот отмалчивался, он решил просить совета у матушки-наставницы, вернувшись в горы Хуашань, и оказалось, что она с радостью согласилась ему помочь.
Все путешественники вошли в жилище Юэ Бу-цюня под названием «Неофициальная резиденция», и начались всевозможные встречи и разговоры. Шестеро девушек-учениц слушали рассказы Юэ Лин-шань о том, что она повидала в Фуцзяни и в Хэншани, и лопались от зависти. Лу Да-ю рассказывал любопытным, как большой старший брат-наставник бился с Тянь Бо-гуаном, и как он прикончил Лу Жэнь-цзе, причем «прибавлял масла, доливал соуса» - рассказывал красочно и в ярких подробностях, присочинял, вплоть до того, что это Тянь Бо-гуан был побит Лин-ху Чуном, а не Лин-ху Чун потерпел от него сокрушительное поражение. Все угощались сладостями, пили чай, а госпожа Юэ спросила Лин-ху Чуна, чтобы он жестами показал сабельные приемы Тянь Бо-гуана, и объяснил, как он с ним разделался. Лин-ху Чун засмеялся: «У этого мерзавца Тянь Бо-гуана сабельные приемы в самом деле необычайные, в тот момент перед глазами ученика только все беспорядочно мелькало, изо всех сил старался защититься, да и этого не сумел, что уж говорить о том, что я с ним разделался!». Госпожа Юэ заметила: «Раз уж ты, малявка, и защититься не сумел, то должен был отбросить стыд, придумать какую-нибудь хитрость, и удирать». Лин-ху Чун с детства рос под ее опекой, и ей ли было не знать его характера?».
Лин-ху Чун покраснел лицом, и сказал: «В тот момент, когда мы бились, выйдя из пещеры, и уважаемая младшая сестра-наставница из клана северная Хэншань уже ушла, и ученик уже не беспокоился, тогда уже схлестнулся с этим мерзавцем Тянь Бо-гуаном в полную силу. Знать бы тогда,что биться придется не долго – он применил свою технику быстрой сабли, ученик смог отбить только два приема, и сразу в сердце своем с горечью понял:
- На этот раз уж точно, конец! – и рассмеялся в полный голос.
Тянь Бо-гуан убрал саблю, и прервал бой, спросив:
- Что тут смешного? Ты способен защититься от моих тринадцати форм сабли «Летящий песок засыпает камень»?
Ученик ответил:
- Оказывается, что великий и знаменитый Тянь Бо-гуан на самом деле является изгнанным последователем клана горы Хуашань! Вот уж не подозревал, в самом деле, не подзревал! Точно! Разумеется, тебя изгнали из нашего клана за порочный характер!
Тянь Бо-гуан сказал:
- Что это значит – изгнан из клана Хуашань, что за нелепица! У скромного Тяня свое особенное гунфу, что, к заднице, может быть общего с вашим кланом Хуашань?
Ученик рассмеялся:
- В твоем гунфу сабли всего тринадцать дорожек, так или нет? Что за «Летящий песок засыпает камень»? Все приемы перемешаны, хоть и названы красивым именем. Я давно видел, как мой отец-наставник с матушкой-наставницей разбирали этот комплекс. Моя матушка-наставница создала его во время вышивания, у нас на горе Хуашань есть пик Нефритовой девы, ты слыхал об этом, или нет?
Тянь Бо-гуан ответил:
- На горе Хуашань есть пик Нефритовой девы, кто об этом не знает. ну и что с того?
Я ответил:
Мой отец-наставник с матушкой-наставницей создали метод меча, назвали его «Тринадцать мечей золотой иглы Нефритовой девы». Среди них есть прием «Пронзающая игла протаскивает нить», прием «Небесная одежда без швов», прием «Ночью вышивать уток-мандаринок».
Ученик и говорил, и пальцы загибая, считал, а потом продолжил:
- Точно! Те два последних сабельных приема, которые ты только что провел, они взяты из созданных моими шифу и шинян восьмого приема «Ткачиха продевает челнок». Ты такой мужественный герой, а перенял у мой матушки-наставницы такой нежный и грациозный вид. Ты был похож на небесную деву, вышивающую цветы и нефрит, сидящую у ткацкого станка, и тонкими ручками перебрасывающую туда-сюда ткацкий челнок, с необыкновенным изяществом, ну как тут не рассмеяться? … ».
Он не успел довести свой рассказ до конца, но Юэ Лин-шань и все девушки ученицы расхохотались в полный голос.


Юэ Бу-цюнь, хоть и рассмеялся, но стал строго выговаривать: «Глупости, нелепица какая!». Госпожа Юэ сказала: «Тьфу, тебе надо было его заболтать, тут все правильно, но шифу с шинян зачем было в это дело впутывать? Действительно, заслужил побоев».
Лин-ху Чун рассмеялся: «Матушка-наставница, ты не знаешь, что Тянь Бо-гуан очень тщеславен, едва ученик сравнил его с женщиной, а его чудесный стиль сабли назвал созданным шифу и шинян, так он сразу был ошарашен, и не смог убить ученика. Разумеется, он начал медленно выполнять свои приемы один за другим, и все время приговаривал:
- Это твоя матушка создала?
Ученик напустил на себя таинственный вид, внимательно смотрел, но ничего не говорил. В сердце своем тщательно запоминал все его тринадцать сабельных приемов, и, только когда последний закончился, только тогда сказал:
- Хоть и имеются незначительные различия, но, по существу – то же самое. Ты зачем украл из клана Хуашань технику моих учителей, вот что меня по настоящему удивляет.
Тянь Бо-гуан рассердился:
- Ты не смог защититься от моих сабельных приемов, хитрыми словами начал действовать, решил подсмотреть мои сабельные приемы, думаешь, я не догадался? Лин-ху Чун, ты говоришь, драгоценный клан имеет такую же технику сабли, так продемонстрируй ее, заставь некоего Тяня широко раскрыть глаза!
Ученик ответил:
- В данном клане практикуют меч, не практикуют саблю, кроме того, этот стиль моей матушки-наставницы «Меч золотой иглы нефритовой девы» передается только ученицам женского пола, а ученикам мужского пола не передается. Мы с тобой крутые китайские парни, настоящие мужчины, однако, если попробуем выполнять эти женские приемы, разве не будут над нами смеяться друзья из мира боевых искусств?
Тянь Бо-гуан еще больше разбушевался:
- Будут смеяться – ладно, не будут смеятся – тоже ладно, но ты мне сегодня признаешься, есть в вашем клане горы Хуашань такие приемы, или нет. Брат Лин-ху, некий Тянь восхищается тобой, как отличным китайским парнем, ты не должен меня разыгравать, да еще и оскорблять».
Тут Юэ Лин-шань вставила словечко: «Такие бесстыжие злодеи, наверное редко кем-либо восхищаются? Если такого дразнить, за это ведь можно и жизнью расплатиться».
Лин-ху Чун ответил: «Если бы вы только видели его во время этой сцены! Если бы я не продемонстрировал ему этот выдуманный комплекс «Меч золотой иглы нефритовой девы», мне бы в тот же момент пришлось бы попрощаться с жизнью. Пришлось повторить его комплекс сабли, только хаотически вставил туда и сюда некоторые приемы, и все это продемонстрировал».
Юэ Лин-шань, смеясь, спросила: «А эти, понатыканные тобой приемчики, они какой вид имели?». Лин-ху Чун, смеясь, отвечал: «Да ведь все из наблюдений за тем, как ты отрабатываешь приемы меча, откуда же еще?». Юэ Лин-шань обиделась: «Ах, ты туда вставил издевательства над тем, как другие технику меча отрабатывают, три дня не буду с тобой разговаривать!». Госпожа Юэ все это время размышляла в молчании, но тут сказала: «Шань-эр, ты должна одолжить меч старшему брату-наставнику». Юэ Лин-шань вытянула свой длинный меч, и передала его Лин-ху Чуну рукояткой вперед, засмеявшись: «Мама хочет посмотреть на твои бесовские издевательства над мечом, какой они имеют вид».
Госпожа Юэ сказала: «Чун-эр, не обращай внимания на то, что Шань-эр по глупости болтает, расскажи, как же тебе удалось жизнь сохранить».


Лин-ху Чун знал, что матушка-наставница хотела посмотреть на сабельные приемы Тянь Бо-гуана, он принял меч, следуя ритуалу, поклонился шифу и шинян, произнес: «Шифу, шинян, ученик покажет вам сабельные приемы Тянь Бо-гуана». Юэ Бу-цюнь утвердительно покачал головой.


Лу Да-ю объяснил Лин Пин-чжи: «Младший брат-наставник Линь, в нашей школе есть правило, младшие перед лицом старейшин, если хотят продемонстрировать технику боя руками, или владение мечом, сначала должны проявить уважение». Линь Пин-чжи ответил: «Да! Премного благодарен шестому старшему брату-наставнику за указания». Тут все увидели, как Лин-ху Чун улыбнулся, лениво зевнул, расслабленно поднял обе руки, будто с ленцой собрался пояс подтянуть, внезапно его правое запястье стремительно дернулось, и три рубящих удара слитно рассекли воздух, они мелькнули с быстротой молнии, только и слышался легкий свист меча. Все ученики вздрогнули от испуга, а некоторые девушки-ученицы, «не сговариваясь, а вместе» ахнули. Меч Лин-ху Чуна начал мелькать в кажущемся беспорядке, но шифу и шинян видели каждое из десятка движений, четко различали, где укол, где рассечение, где рубка, а где подрезание, и те и другие приемы были и точны, и безжалостны. Внезапно Лин-ху Чун вернул меч в ножны, замер на месте, а затем, соблюдая церемонии, поклонился отцу-наставнику и матушке-наставнице».


Юэ Лин-шань была немного разочарована, она спросила: «Неужели так быстро?». Госпожа Юэ покачала головой: «Эти приемы необходимо делать именно с такой скоростью. Эти тринадцать форм «быстрой сабли», каждая форма содержит три или четыре изменения, за это время выходит чуть более сорока различных атакующих приемов. В самом деле, в мире еще поискать столь быструю саблю». Лин-ху Чун сказал: «Когда эти приемы делал тот подлец Тянь Бо-гуан, это было намного быстрее, чем сумел показать ученик». Госпожа Юэ встретилась глазами с Юэ Бу-цюнем, и оба ощутили страх в сердце.


Юэ Лин-шань спросила: «Да шигэ, а что же ты в этот комплекс свои измышления не вставил?». Лин-ху Чун засмеялся: «Все эти дни я постоянно в уме тренировал этот комплекс быстрой сабли, в любое свободное время старался запомнить. В тот день, когда я показывал этот комплекс Тянь Бо-гуану в диких горах, я был не столь проворен, да еще и специально вставлял ошибки в его методы сабли, да еще и специально добавил женских жестов, это еще более замедлило выполнение». Юэ Лин Шань засмеялась: «Ну, давай, быстрее покажи нам, флиртующую красотку!».
Госпожа Юэ наклонилась в сторону, вытащила с пояса одной из учениц длинный меч, обратилась к Лин-ху чуну: «Давай, выполняй «быструю саблю»!». Лин-ху Чун ответил: «Слушаюсь!», раздался лязг, его меч изогнулся вокруг корпуса госпожи Юэ, кончиком достав ее позади поясницы. Юэ Лин-шань вскрикнула: «Мама, берегись!». Госпожа Юэ уклонилась телом, не стала отбивать меч Лин-ху Чуна, а сама проатаковала своим мечом в его грудь – крайне быстро и без предупреждения. Юэ Лин-шань снова в испуге вскрикнула: «Дашигэ, берегись!». Лин-ху Чун опять не стал защищаться, рубанул мечом, крикнув: «Шинян, он, однако, был гораздо быстрее!». Госпожа Юэ «вжик-вжик-вжик» - трижды уколола мечом, Лин-ху Чун одновременно провел три встречные атаки. Они вдвоем дрались все быстрей, при этом никто из них и не думал уходить в защиту, на каждое атакующее действие противника они вставляли свою опережающую атаку. Не прошло и мгновения, а наставница и ученик провели более двадцати приемов. Лин Пин-чжи стоял остолбенев, с тупым выражением лица, думая в сердце своем: «Дашигэ, хоть и постоянно мелет чепуху, но его боевое мастерство такое потрясающее. Я теперь каждую секунду должен упражняться с абсолютным вниманием и старанием, чтобы не позволять другим людям глядеть на меня свысока». Как раз в этот момент меч госпожи Юэ свиснул, и его кончик замер напротив горла Лин-ху Чуна.
Лин-ху Чун не мог уклониться и сказал: «Он бы сумел защититься». Госпожа Юэ произнесла: «Хорошо!». Меч в ее руке пришел в движение, она провела еще несколько приемов, и снва остановилась, приставив меч напротив сердца Лин-ху Чуна. Лин-ху Чун снова повторил: «Он бы сумел защититься». Смысл его слов был в том, что, хотя он сам и не сумел отбить эти две атаки, но техника быстрой сабли Тянь Бо-гуана была намного быстрее, и он бы отбиться сумел.Они вдвоем бились все быстрее, так, что Лин-ху Чун уже не успевал сказать «Он бы отбился», а только отрицательно покачивал головой, указывая на то, что и этот прием меча не смог бы поразить Тянь Бо-гуана. Меч в руках госпожи Юэ как будто бы ожил, раздался тонкий свист, кончик меча замигал и здесь и там, обвился вокруг тела Лин-ху Чуна облаком непрерывных уколов, серебряные блики так плясали, что у всех разом зарябило в глазах. Внезапно ее меч рванулся вперед,, и с быстротой молнии кольнул Лин-ху Чуна прямо в грудь. Лин-ху Чун вздрогнул от испуга, крикнул: «Шинян!» – это кончик меча проткнул его рубашку. Госпожа Юэ стремительно послала меч вперед, протыкая ему одежду, пока не вогнала по самую рукоятку. Юэ Лин-шань крикнула: «Матушка!», но в тот же миг услыхала серебристый звон – сломанное лезвие меча упало под ноги Лин-ху Чуну. Госпожа Юэ вернула руку назад, и все увидели, что у нее в руке одна рукоять без лезвия.


Юэ Бу-цюнь рассмеялся: «Шимэй, твоя внутренняя сила такая изощренная, что даже я не заметил!». Они с супругой когда-то были учениками этой школы, и звали друг друга братом-наставником и младшей сестрой-наставницей. После многих лет брака, они, тем не менее, сохранили привычку обращаться друг к другу, как в молодости. Госпожа Юэ засмеялась: «Эх, далеко червяку до орла, как ему угнаться!». Лин-ху Чун, глядя на сломанный меч, ужасался в сердце своем, он понимал, что матушка-наставница изо всей силы сделала пронзающее движение в его сторону, и только внутренней силой заставила лезвие отклониться вниз, едва оно коснулось его кожи. Затем, осуществив усилие поперек, она заставила меч сломаться возле самой рукоятки, продемонстрировав удивительное искусство управления внутренней силой. Без всякой лести он признал: «Методы «быстрой сабли» Тянь Бо-Гуана очень быстры, но не превосходят скорость меча матушки-наставницы».


Лин Пин-чжи заметил, что вся одежда Лин-ху Чуна издырявлена сверху донизу, спереди и сзади, и все эти дырки проделаны мечом матушки-наставницы, он задумался: «В этом мире на самом деле существует такое высочайшее искусство меча, мне нужно выучить хоть часть этого искусства, и тогда я смогу отомстить за родителей». И еще подумал: «Фракция Цинчэн и Му Гао-фэн жаждали заполучить трактат моей семьи «меч, отвергающий зло». На самом деле, «меч, отвергающий зло», сравним по силе с техникой меча шифу и шинян, хоть и отличается от них, как Небо от Земли». Госпожа Юэ была польщена, она произнесла: «Чун-эр, раз ты говоришь, что эта техника меча может победить Тянь Бо-гуана, и уничтожить его, то ты должен серьезно тренироваться, я передам тебе этот вид искусства меча». Лин-ху Чун ответил: «Премного благодарен шинян». Юэ Лин-шань попросила: «Мама, я тоже хочу изучать!». Госпожа Юэ, покачав головой, ответила: «Твоя внутренняя сила не достигла уровня огня. Изучать этот вид гунфу тебе невозможно». Юэ Лин-шань зарыдала своим маленьким ротиком, не в силах смириться: «Мама, ведь у дашигэ внутренняя сила не намного превосходит мою, почему же ему можно учиться, а мне – нельзя?». Госпожа Юэ улыбнулась, и ничего не сказала. Юэ Лин-шань схватила отца за рукав, и стала выпрашивать: «Батюшка, ну передай мне это гунфу, позволяющее ломать меч, а то дашигэ, когда его выучит, будет надо мной издеваться!». Юэ Бу-цюнь, покачав головой, засмеялся: «Твоя матушка назвала это гунфу «Не имеющий противника непревзойденный меч Нин», [По девичей фамилии госпожи Юэ] он не имеет соперников в Поднебесной, как я могу тебе передать этот навык сломанного меча?». Госпожа Юэ рассмеялась: «Что ты за глупости говоришь? Не надо мне «на высокую шапку дополнительно тюрбан накручивать», если друзья по сообществу боевых искусств услышат эту шутку, то долго будут надо мной потешаться». Госпожа Юэ придумала эту технику в минуту огорчения, она использовала традиционную внутреннюю силу клана горы Хуашань, но дополнила ее своими идеями и мыслями, так и получилось, что она создала новый вид гунфу, которго раньше не было в Поднебесной, но цели назвать его каким-либо именем она не ставила. Юэ Бу-цюнь сначала хотел назвать эту технику «Не имеющий сопреников меч госпожи Юэ», но после раздумий решил, что характер у супруги гордый – «сердце высокое, энерогия гордая», да к тому же, до замужества она была хорошо известна в сообществе боевых искусств как «Дева-рыцарь Нин», и решил, что в названии созданной ей техники должна быть ее девичья фамилия. Кроме этого, если использовать три иероглифа «госпожа Юэ», то получается, что муж примазывается к славе жены. Поэтому, когда он назвал сейчас ее технику «Не имеющий противника непревзойденный меч Нин», супруга, хоть и назвала его слова глупостью, и сделала вид, что ей это даже неприятно, но глубоко внутри почувствовала сильное удовлетворение. Ее муж, такой ученый человек, см решил дать ее технике такое звучное имя из восьми иероглифов, и ей это понравилось.


Юэ Лин-шань сказала: «Батюшка, когда же ты создашь приемы «Несравненные и не имеющие соперников десять мечей семьи Юэ», созданные специально для использования женщинами, чтобы я смогла со старшим братом-наставником соперничать». Юэ Бу-цюнь закачал головой и рассмеялся: «Не выйдет! Твой батюшка не так умен, как матушка, куда ему выдумать новые приемы меча!». ЮЭ Лин-шань наклонилась к его уху, и прошептала: «Не в том дело, что ты не можешь приемы выдумать, ты просто жены боишься, и не осмеливаешься создавать». Юэ Бу-цюнь расхохотался, вытянув руку, погладил ее по шеке, и с улыбкой сказал: «Глупости и чепуха!». Госпожа Юэ произнесла: «Лин-эр, хватит отцу голову морочить, не отвлекай его своими глупостями. Дэ-нуо, приготовь ароматные воскурения, чтобы младший брат-наставник Линь смог поклониться душам предков-наставников». Лао Дэ-нуо ответил: «Слушаюсь!». Через несколько минут приготовления были завершены, и Юэ Бу-цюнь повел учеников на поклонение в алтарный зал». Линь Пин-чжи успел заметить висящую между балок мемориальную доску с выгравированными на ней четырьмя иероглифами: «рожденный энергией имперский меч». Зал был украшен торжественными занавесями, на двух его стенах рукоять к рукояти висели мечи в потемневших от времени ножнах, с полуистлевшими кистями. Линь Пин-чжи уразумел что эти драгоценные мечи принадлежали поколениям ушедших в иной мир отцов-наставников клана горы Хуашань, и у него мелькнула мысль: «Клан горы Хуашань сейчас обладает такой громкой репутацией, даже и не знаю, сколько злодеев и преступников полегло под этими мечами предшествующих поколений предков-наставников». Юэ Бу-цюнь первый преклонил колена перед дымящимися благовониями, и обратился с молитвой: «Ученик Юэ Бу-цюнь принял в последователи Линь Пин-чжи из Фуцзяни, прошу предков-предшественников, почивающих на небесах, обучать Линь Пин-чжи гунфу. Он обязуется прилежно учиться, соблюдать моральную чистоту, соблюдать правила школы, не позволит уронить репутацию клана горы Хуашань». Линь Пин-чжи, услыхав слова учителя, поспешил с великой почтительностью опуститься на колени. Юэ Бу-цюнь поднялся, и, внушающим трепет голосом произнес: «Линь Пин-чжи, сегодня ты вошел во врата нашего клана горы Хуашань, теперь ты обязан повиноваться правилам нашей школы. Если ты нарушишь правила, то будешь наказан в соответствии с тяжестью проступка, а если совершишь преступление, то будешь казнен без милости. Наш клан существует несколько столетий, и по силе боевого искусства можент соперничать с другими кланами воинских искусств, но сила и слабость, победы и поражения – это все не главное. Самое важное, чтобы все ученики берегли репутацию школы, и подчинялись учителю, это тебе надо хорошо запомнить». Линь Пин-чжи произнес: «Да, ученик крепко запомнит наставления отца-учителя».


Юэ Бу-цюнь произнес: «Лин-ху Чун, продекламируй наизусть правила школы, пусть Линь Пин-чжи хорошенько их выучит». Лин-ху Чун ответил: «Слушаюсь! Линь шиди, слушай внимательно. Первый запрет нашей школы – обманывать учителей, забывать о почитании предков, не оказывать уважения старшим. Второй запрет – обижать слабых, причинять вред невинным. Третий запрет – развратничать, бесчестить девиц и женщин. Четвертый запрет – уничтожать друг друга из зависти или ревности. Пятый запрет – увидев выгоду, забывать о справедливости – похищать деньги или вещи. Шестой запрет – высокомерие или самовосхваление, обижать идущих с тобой единым путем. Седьмой запрет – неразборчивость в связях, впутываться в связь с дьявольской нечистью. Таковы семь запретов школы горы Хуашань, каждый ученик обязан их соблюдать». Линь Пин-чжи ответил: «Слушаюсь. Младший брат Линь внимательно запомнил семь запретов клана горы Хуашань, переданных большим старшим братом-наставником Лин-ху, и обязуется неукоснительно их соблюдать, и не осмелится нарушить». Юэ Бу-цюнь слегка улыбнулся и произнес: «Да вот все, не так уж и много. В нашем клане, по сравнению с другими не такое множество правил и запретов. Ты только должен хорошенько соблюдать эти семь запретов, постоянно помнить о том, что, прежде всего, должны быть гуманность и справедливость, станешь истиным человеком и благородным мужем, доставишь этим радость шифу и шинян». Линь Пин-чжи отвечал: «Слушаюсь!», снова ударил челом шифу и шинян, а всем старшим братьям и сестрам поклонился поясно со сложением рук. Юэ Бу-цюнь сказал: «Пин-эр, мы сперва похороним твоих родителей, ты сперва заверши сей горесный труд, а после этого сможешь приступать к изучению гунфу нашей школы». Линь Пин-чжи залился горючими слезами, поклонился до земли, и произнес: «Премного благодарен шифу и шинян». Юэ Бу-цюнь поднял его, и с теплотой произнес: «В наших вратах все относятся друг к другу, как родные, мы одна семья, не важно, что у кого случилось, каждый чувствует свою сопричасность. Вставай, и с этого момента больше не нужно особых церемоний». Он повернулся, обратил свой взор на Лин-ху Чуна, внимательно осмотрел его сверху донизу, и после значительной паузы произнес: «Чун-эр, ты в этот раз, когда спустился с горы, всегда ли выполнял эти семь заповедей, которые только что произносил?». Лин-ху Чун ощутил страх в сердце, он знал, что обычно шифу добр и ласков с учениками, но, если кто нарушил запреты и иправила, то тех карает без милосердия, он тут же преклонил колена перед алтарем с благовониями, и произнес: «Ученик признает свою вину, ученик не послушался наставлений шифу и шинян, нарушил шестой запрет высокомерия и самовосхваления, провинился перед собратом по учению, в Хэншанском заведении «Возвращение диких гусей» убил Луо Жэнь-цзе из клана горы Цинчэн». Юэ Бу-цюнь хмыкнул, и еще больше помрачнел.


Юэ Лин-шань сказала: «Папа, да ведь это Луо Жэнь-цзе измывался над большим старшим братом-наставником. В то время дашигэ был тяжело ранен после жестокого поединка с Тянь Бо-гуаном, Луо Жэнь-цзе хотел добить раненного, что большой старший брат был должен дать себя заколоть?». Юэ Бу-цюнь ответил: «Тебе не следует судить о важных вещах. Это дело тянется с тех пор, как Чун-эр столкнулся с двумя учениками фракции Цинчэн, и отпинал их ногами. Если бы у него не было до этого неладно, то как бы этот посредственный Луо Жэнь-цзе сумел бы поставить его в столь плачевное положение?». Юэ Лин-шань сказала: «Дашигэ отпинал ногами учеников фракции Цинчэн, так он уже получил за это тридцать ударов палками. Наказание было проведено, прежняя вина смыта, как можно снова ее засчитывать? Дашигэ получил тяжелые раны, он не вытерпит больше палочных ударов». Юэ Бу-цжюнь смерил дочку глазами и строго сказал: «Сейчас речь идет о нарушении заповедей школы, ты тоже ученица фракции горы Хуашань, поостерегись влезать с неразумными речами». Юэ Лин-шань крайне редко видела, чтобы отец так строго с ней разговаривал, она почувствовала горькую обиду, ее глаза покраснели, и она разрыдалась. В обычное время, если Юэ Бу-цюнь и не реагировал на слезы дочери, то госпожа Юэ утешала ее теплыми словами. Но на этот раз Юэ Бу-цюнь занимал позицию главы клана, и госпожа Юэ не осмелилась утешаь дочку, и ей осталось только сделать вид, что она ничего не замечает. Юэ Бу-цюнь обратился к Лин-ху Чуну: «Луо Жэньцзе тебя едва не прикончил, да еще старался опозорить, ты должен был умереть, но не сдаться, это так правильно, так и полагается поступать благородному мужу и хорошему китайскому парню. Но почему ты непочтительно поносил фракцию горы северная Хэншань, что это за «Один раз увидел монахиню – в каждой ставке не будет выигрыша»? И к чему было говорить, что я боюсь с монахинями встречаться?». Юэ Лин-шань прыснула со смеху, воззвав: «Папа!». Но Юэ Бу-цюнь погрозил ей рукой, но лицом уже более не мрачнел.

Лин-ху Чун ответил: «В тот момент ученик только хотел как можно быстрее вынудить уйти ту младшую сестру-наставницу из клана Хэншань. Дицзы знал, что он не соперник Тянь Бо-гуану, и он не имел возможности спасти шимэй из клана горы Хэншань, к сожалению, она соблюдала принципы взаимопощи наших кланов, и никак не хотела бросить меня. Ученику пришлось говорить глупости, чрезвычайно обидные и непереносимые для ушей сестриц-наставниц из клана горы южная Хэншань». Юэ Бу-цюнь проговорил: «Ты хотел отправить прочь племянницу-наставницу И Линь из клана Хэншань, это в общем, правильно, но к чему было прибегать к столь обидным ругательствам? Ты, как всегда, был слишком легкомысленным. Это дело уже известно всем в наших кланах пяти твердынь, и некоторые люди за спиной шушукаются, что ты вел себя не как истинный человек и благородный муж. Я отвечаю за дисциплину и учение, и должен быть беспристрастным». Лин-ху Чун ответил: «Слушаюсь! Ученик понимает вину». Юэ Бу-цюнь продолжил: «Ты залечивал раны на «Дворе Драгоценностей», хоть можно сказать, что это было вынужденной мерой, но ты принудил племянницу-наставницу И Линь из клана горы южная Хэншань прятаться в одной постели с этой маленькой чертовкой из демонической секты, выдавая настоятелю Ю из фракции Цинчэн монашку за распутную женщину – разве можно было идти на такой риск? А если бы твоя хитрость раскрылась, честное имя нашего клана Хуашань было бы сметено и разрушено, да в придачу и непорочный клан горы северная Хэншань был бы опозорен на сотни лет, хороша была бы наша услуга людям?». Лин-ху Чун почувствовал, как у него по спине заструился холотный пот, и он дрожащим голосом произнес: «Это дело ученик впоследствии вспоминал, и всегда в ужасе покрывался холодным потом. Оказывается, шифу давно об этом знал». Юэ Бу-цюнь ответил: «О том, что старейшина демонического учения Цю Ян отправил тебя на «Двор Драгоценностей» лечить раны, я узнал со стороны, а вот когда ты девушкам велел спрятаться в кровати, я как раз за окном стоял». Лин-ху Чун ответил: « К счастью, шифу знает, что ученик делал это не из развратных побуждений». Юэ Бу-цюнь сурово ответил: «Если бы ты в самом деле попал на двор куртизанок и сцелью разделить ложе с развратницами, то давно бы уже снес тебе голову, разве позволил бы тебе дожить до сегодняшнего дня?». Лин-ху Чун ответил: «Точно!». Юэ Бу-цюнь мрачнел все больше и больше, прошло довольно долгое время, и он, наконец, произнес: «Ты ясно знал, что та молодая девушка по фамилии Цю является членом секты демонического учения, почему ты не покончил с ней ударом меча? Хоть ее дед и спас тебе жизнь, оказав благодеяние, однако совершенно ясно, что люди демонического учения «подкупают добром, торгуют справедливостью»,  все это уловки, чтобы ослабить наши кланы меча пяти твердынь, разве ты дурак, чтобы этого не понимать? Люди спасли тебе жизнь, но на самом деле в этом был скрыт заговор. На что уж Лю Чжэн-фэн был разумным и способным человеком, но и он попался на это, не смог избежать общей участи, потерял и жизнь, и честное имя, имущество разорено, семья уничтожена. Ты же собственными глазами видел, к чему приводят злобные козни демонического учения. Однако, за все то время, что мы двигались от провинции Хунань до горы Хуашань, я не услышал от тебя и слова осуждения демонического учения. Чун-эр, я заметил, что после того, как твоя жизнь была спасена этими людьми, твои взгляды на добро и зло, истину и коварство перепутались. Это серьезно касается тебя лично, в таком важном деле не может быть расплывчатых толкований». Лин Ху-чун снова вспомнил ту ночь в диких горах, когда Цю Ян и Лю Чжэн-фэн вместе играли на цине и флейте, и он совершенно не мог себе представить, что Цю Ян таил какие-то тайные козни против Лю Чжэн-фэна. Юэ Бу-цюнь видел по его лицу, что он колеблется, и понимал, что его слова не достигли действия, и он снова спросил: «Чун-эр, это дело имеет отношение к нашему клану горы Хуашань, от него зависит взлет или падение, слава или позор. Также от этого зависит и твоя жизнь – спокойствие или опасность, успех, или гибель. Не смей от меня и на тончайший волосок ничего утаивать, я еще раз спрашиваю тебя: если ты сейчас и впредь, встретишь человека колдовского учения, сможешь ли ты преисполниться мести за причиненное ими зло, и убить без пощады?». Лин-ху Чун уставился на шифу неподвижным взглядом, у него в сердце билась только одна мысль: «Если после сегодняшнего дня я встречу человека из демонической секты, смогу или нет без раздумий лишить его жизни своим мечом?». Он и сам не мог дать себе ответа, и уж тем борлее не мог отвечать шифу. Юэ Бу-цюнь наблюдал за ним долгое время, понял, что тот так и не собрался с ответом, протяжно вздохнул, и произнес: «Ну, можно считать, что ты не готов отвечать, и давить на тебя бесполезно. В этот раз, когда ты спустился с горы, то принес большой ущерб репутации нашего клана, и в наказание ты просидишь год лицом к стене, чтобы от начала и до конца смог обдумать все это дело». Лин-ху Чун ответил: «Слушаюсь. Ученик принимает наказание».


Юэ Лин-шань воскликнула: «Год лицом к стене? За этот год он должен какое время к ней лицом сидеть?». Юэ Бу-цюнь ответил: «Что значить, какое время? С утра и до ночи, за исключением на время приема пищи и сна, он должен размышлять, обратившись лицом к стене. Юэ Лин-шань тут же воскликнула: «Да как же это так? Да он же за год задохнется! Неужели ему и по большой и по малой нужде выходить будет запрещено?». Госпожа Юэ воскликнула: «Девчонка, не смей больше ни полслова глупости говорить!». Юэ Бу-цюнь произнес: «Год лицом к стене, что в этом особенного? В былые годы ваши предшественники проводили по три с половиной года лицом к стене на пике Нефритовой девы, не спускаясь с вершины ни на шаг». Юэ Лин-шань высынула язык, и произнесла: «Так этот год лицом к стене еще считается легким наказанием? В таком случае, то что дашигэ сказал: «Увидишь монахиню, в каждой ставке не избежать проигрыша», так это он ее не поругал, а отнесся с добром». Юэ Бу-цюнь произнес: «Только из-за того, что я отношусь к нему с добром, я даю ему наказание год просидеть лицом к стене. Если бы я отнесся к нему со злом, да я бы выбил ему все зубы, и отрезал бы язык». Госпожа Юэ сказала: «Шань-эр, не надо папу отвлекать. Дашигэ просидит год лицом к стене на пике Нефритовой девы, ты не вздумай с ним болтать, иначе батюшка не сможет помочь ему достигнуть цели, его прекрасный замысел будет разрушен, и виновата в этом будешь ты». Юэ Лин-шань возмутилась: «Посадить дашигэ на пик Нефритовой девы, в сидячую тюрьму, да еще и называть это помощью! Если мне будет нельзя с ним поболтать, то с кем же ему поговорить-то, чтобы развеять тоску? И кто в течении этого года будет со мной тренировать технику меча?». Госпожа Юэ ответила: «Если ты с ним будешь болтать, зачем ему сидеть лицом к стене, какие мысли он сможет проработать? На этой горе достаточно братьев и сестер, с которыми ты сможешь шлифовать технику меча». Юэ Лин-шань склонила голову набок и спросила: «А что он будет есть там на горе? Если ему запрещено спускаться с пика, разве не умрет он там от голода?». Госпожа Юэ ответила: «Тебе не стоит беспокоиться, разумеется, ему будут приносить еду».



----------------------------------------------

Дорогие читатели! Я с огромным удовольствием перевожу для вас этот культовый роман классика китайской литературы Цзинь Юна.
Вы можете прочесть мои переводы и мои собственные книги на этом сервере совершенно бесплатно. Порекомендуйте мои страницы друзьям.

Для тех, кто хочет изучать китайский язык, я выкладываю много обучающих материалов по китайскому языку и культуре в сообществе "Веер и меч" Вконтакте.
Сообщество В контакте: Веер и меч. http://vk.com/club58815721

С огромным уважением,
Алексей Юрьевич Кузьмин.