Жил в нашем переулке отец Тихон. Тихий такой, толстенький, кругленький, с маленькими ручками и коротенькими ножками. Его фигура напоминала рисунки художника-карикатуриста местной газеты, любившего рисовать таких вот пузатеньких человечков.
Едет, бывало, отец Тихон в автобусе, прижимая своими ручками к животу, неизменный черный портфельчик. Отрешенный от суеты земной, он на многочисленные «здрасьте» своих прихожан, кивает кругленьким масляным лицом, с маленькими глазками и коротенько стриженной бородкой, не разжимая припухлых полудетских губ: «здрасьте, здрасьте». Выйдя из автобуса семенит к своему большому, по тем временам дому, обложенному синей керамической плиткой, единственному в своем роде в нашем захудалом переулке и, в какое-то мгновенье, нырнув под сень вишнёвых веток, скрывающих резное крылечко, исчезает за стенами от людских глаз.
Жена его, матушка Клавдия, женщина тоже тихая и кроткая, даже когда не находилась рядом с отцом Тихоном, всегда была с ним. Вот даже если вы только что, не видели её рядом, то в следующее мгновение, она неожиданно проявлялась и становилась как бы его фоном. На её фоне он был для прихожан примером супружеской жизни, говоря по-библейски – муж да жена – одна плоть, а значит, не существовать друг подле друга, им было невозможно.
Был у матушки Клавдии и отца Тихона сынок – Николенька, Николаша. Розовощёкое, черноглазое и чернобровое дитятко, скорее напоминало девочку, избалованную, вечно жующую, эдакую «Марфушеньку» из сказки, над которым тряслась, денно и нощно молилась Господу, матушка, чтобы с дитём ничего дурного не случилось. Дитятко росло холёное, совершенно свободное от всяких земных забот, росло при храме, при папе и маме, не знавшее ни в чём отказа, от большой родительской любви.
Покуда отец Тихон был жив, семья жила безбедно, безпроблемно, на первый взгляд ладно, в молитвах и песнопениях, совершаемых каждодневно, в честь и по поводу, кое всегда присутствует в жизни церкви и её служителей. Но со смертью батюшки, вошло в дом что-то, что посеяло неприязнь Николеньки к родной матери.
Угождала, угождала матушка чаду, да и не угодила. А когда не угодила, летело в неё всё, что попадало под руку разгневанному Николеньке, разбиваясь в черепки, разбивая размеренную, устоявшуюся когда-то жизнь.
-Жениться буду! – сказал Николенька, едва закончив десятилетку.
-Что ты?! – всплеснула руками мать. – Ты же сам ещё дитё! Усы вон, ещё не пробились, а ты – жениться!
-Молчать, мать! Сказал жениться буду, значит буду! – В ярости вскричал попёнок.(Так его с малолетства звали в школе).
И жену себе подстать нашёл. Сопливую по годам, но вполне оформившуюся в смысле фигуры девицу, такую же краснощекую и толстоватую, как он сам.
-Жить-то на что станете, Николенька? – Полуспрашивала, полупричитала Клавдия.
Но Николенька уже не слышал её.
Молодые обвенчались.
Не жили – играли, тешились. В саду на лавке, в гамаке, просто на улице, всюду обнимались, целовались, не видя в том ничего дурного, в то время, как батюшкин приход роптал:
-Бестыжий! Ни в мать, ни в отца… в кого он такой?
Клавдия была при церкви. Вечно мыла, скоблила, залитые воском, протёртые дощатые полы, чистила канделябры, протирала иконы, и вздыхала, вздыхала…
Домой приходила как можно позже. Ставила в столовой, неизменно полную сумку, и, перекрестившись, шла спать. Только вот сон не шёл.
Невестка была уж на пятом месяце, а Николенька ещё и не собирался на работу. Небольшой Клавдиевой зарплаты не хватало ни на что, а содержимое заветной сумки, уплеталось за четыре румяные щеки, и никто при этом, никогда, ни разу, не вспомнил о матери. А мать, бывало не державшая во рту ни крошки, не обижалась. Они молодые, им надо, да и невестка в положении. Скоро внучата пойдут…
И – пошли! Сначала Светочка, на следующий год – Леночка, на следующий – Ванечка…
-Господи! Что ж вы со мной делаете, дети?! – Взмолилась Клавдия. – Уж руки отрываются, не могу больше. Ноги еле ходят, на двух-то работах…поди, побегай!
Клавдия кроме церкви, теперь работала уборщицей, в магазине. Надрывалась от сумок, и тянула на себе всю, ставшую вдруг, огромную семью.
Николенька, с наконец-то разросшимися усами, был похож теперь на огромного сытого кота. Невестка, еще более округлившаяся после родов, переваливаясь с ноги на ногу, как утка, лениво топталась по дому целый день, сбрасывая в кучу испачканное детское бельё.
-Ваши внуки, стирайте, - говорила она Клавдии.
И Клавдия по ночам стирала. Всё равно не спится, - думала она, - а внуки и вправду, мои.
Подрастали внуки, и теперь множество проблем, переходили в одну самую главную, жилищную. Клавдии стало негде жить. Она перебралась было в летнюю кухоньку. Зимой там, правда, сыро и холодно, но ничего, с Божьей помощью перезимую, - решила она.
Но зима выдалась холодная, даже лютая. В сырой холодной постели и вовсе было не уснуть, и Клавдия устроилась в ночной платный туалет. А что? Теперь там не то, что раньше! Цветы в горшках на всех подоконниках, тепло, да и пахнет приятно... не бесплатно ж…
Таким образом, проблема ночлега в зимний период, была решена. Да и деньжат прибавилось.