Лес

Кечелов шел быстро и порою просто не успевал увернуться от колючих веток деревьев, которые нещадно били его по всем частям тела. Руки и лицо его уже сильно покраснели от этих ударов, но шагу он не сбавлял. Пару раз он останавливался и с детской обидой в сердцах отрывал ударившую его в очередной раз ветку, бросал оземь и топтал. Обувь его уже почти вся обтерлась, и поэтому  Кечелову казалось, будто каждая шишка, лежащая на земле, имела что-то против него и намеренно жалила его своими шипами.
В лесу было тихо, поэтому Кечелов ясно слышал свое дыхание. Здесь было даже настолько тихо, что он слышал свои мысли. Но он не поспевал за ними, как не поспевало его лицо за ветками, так и норовящими выставить свои жесткие тела. С собой у него был лишь небольшой узелок с самым необходимым и жизненно важным для исполнения Главных Задач (которые затем должны привести его к Заветной Цели); но уже через несколько часов даже эта поклажа стала давить, тереть спину и тянуть вниз. Несколько раз он доставал бутыль с водой и жадно пил маленькими глотками, с наслаждением упиваясь ее вкусу. Но старался воду попусту не тратить, поскольку путь был не близок. Несмотря на быструю ходьбу, Кечелов успевал осматриваться вокруг. В лесу ему доводилось бывать не часто, и теперь он с удивлением открывал для себя некоторые породы деревьев и растений.
Ближе к вечеру, когда одиночество стало его одолевать, он не сдержался и все-таки достал из кармана портрет женщины, нарисованный карандашом, и в очередной раз упился ее красотой. На ее черные волосы и белую кожу он мог смотреть часами. Он знал, что образ без души приносит с собой одни несчастья, но выбросить изображение не мог. Он смотрел на нее так долго, что даже не заметил, как остановился. Мокрая рубашка прилипла к телу, и Кечелов тут же почувствовал озноб. Он съежился, но смотреть не перестал. И вдруг Кечелов заметил, что с портретом что-то не так. Женщина которая была изображена на нем, несмотря на то, что не имела своей души, тоже смотрела на него. Она не вертела головой, не моргала, но взгляд ее был полон жизни и чувств. Кечелов содрогнулся. «Такого раньше с портретом не было. Не к добру все это, - подумал он, - мне ведь еще нужно добраться до ручья». Тогда он сложил изображение в носовой платок и сунул обратно в карман. И пошел дальше.
Темнело. Последние облака света выбирались из леса и поднимались ввысь, оставляя за собой непроглядную тьму. Приходилось идти на ощупь, чтобы не столкнуться с деревом. Но Кечелов еще чувствовал в себе силы и не желал останавливаться. И все же мимо одного дерева он пройти не смог. Он врезался в него с такой силой, что ему показалось, будто дерево, со своей стороны, тоже сломя голову куда-то бежало и теперь, как и он, одеревенело от боли. Кечелов врезался в него не краем, не ногой и даже не лбом, а всем телом сразу. На несколько секунд он даже потерял сознание, хотя и оставался стоять на ногах. Потом в глазах забегали какие-то черные бесформенные пятна, и Кечелов почувствовал невероятную боль в висках. Он закричал от боли. Две вороны сорвались с деревьев и громко крича, словно передразнивая его голос, полетели назад.
Именно тогда Кечелов впервые заметил его. Он сидел высоко на дереве и внимательно наблюдал за ним. Он даже спрятал свои ногти, чтобы те, предвосхищая добычу, случайно не заскребли по коре дерева. Впрочем, Кечелов знал, что этим все и должно было закончиться. Отправляясь в такой дальний и опасный путь, захватить с собой образ без души было настолько безумным поступком, как и его решение идти этой дорогой (а ведь выбор был!) Но Кечелов не мог иначе. В этом изображении было и его спасение и его смерть. Какую-то минуту он даже подумывал выбросить ее или изорвать, но потом тут же обвинил себя в малодушии и двинулся дальше. Новый спутник тихо перебирался с дерева на дерево и неотступной тенью следовал за Кечеловым. Атаковать он не спешил.
Взошла луна. Стало немного светлее. Ноги Кечелова стали изменять ему. Порою он спотыкался даже на ровном месте и, однажды упав, обратно вставал на ноги лишь после небольшого перерыва в виде ходьбы на четвереньках. Он боялся остановиться, боялся присесть и заснуть. Он знал, что этот сон мог затянуться надолго. Тот, который следил за ним сверху, с дерева, только и ждал этого момента. Но долго это продолжаться не могло. И в какое-то мгновение Кечелов не сдержался и заплакал. В это время он уже минут пять полз на четвереньках. Ноги его стали совсем деревянными и уже не чувствовали ни чего. Слезы стекали по его шее и уже намочили всю рубашку. Соленая вода лезла в рот и Кечелова начало тошнить. Вдруг он услышал на ближайшем дереве шевеление. Кечелов поднял голову и увидел огромный волосатый хвост, свисающий с веток. Хозяин хвоста, видимо, с нетерпением ждал этой минуты и уже не скрывал свое присутствие.
Но, собравшись с последними силами, Кечелов вновь встал на ноги и побрел дальше. Тень двинулась за ним. Какое-то время Кечелов шел на автомате, ни чего не соображая и не запоминая. Потом начались видения. Впереди стоящие деревья казались ему то другом детства, то страшным чудовищем, то пещерой. Порою ему казалось, что деревья решили поиграть с ним в прятки и все побежали от него, задрав корни, чтобы куда-нибудь спрятаться, а иной раз, что они играют с ним в догонялки и теперь бегут за ним, размахивая ветками, чтобы догнать.
Чтобы развеять это безумие, Кечелов достал из-за пояса нож и порезал себе палец правой руки. Острая боль привела его в чувства. Сперва, правда, закружилась голова, но затем все встало на свои места и перестало двоиться. Он посмотрел на луну, на него – и пошел дальше. Кечелов уже слышал, как он, почуяв кровь, начинает что-то нашептывать сверху. Этот шепот сливался с шуршанием листьев и с гулом ночного ветра, грустно качавшего верхушки деревьев. «Ему не терпится меня защекотать, - подумал Кечелов. – Он поет похоронную песню для меня». Кечелов нашел толстую ветку, лежавшую на земле и взял ее с собой.
И вдруг вдали он увидел что-то белое. Сперва он подумал, что это еще одна галлюцинация, но пятно росло и вскоре превратилось в маленькую девочку в розовом платье. Она что-то напевала.
Этот мираж испугал Кечелова не меньше чем встреча с Щекотуном, ведь это могло означать, что он сошел с ума. И если это так – конец всему плану.
- Раз-два-три-че-ты-ре-пять. Я-и-ду-те-бя-ис-кать, - донеслись до него слова девочки.
- Ты кто? – спросил он, дрожащим голосом. Он до сих пор не мог прийти в себя и дрожал как осиновый лист. Все происходящее теперь казалось ему каким-то странным сном.
- Ты куда-то идешь, – проговорила она в ответ, но как-то неумело и странно, словно маленький ребенок, который еще только учится говорить. Голос ее был с хрипотцой, словно она болела.
- Я иду к ручью, - немного погодя ответил Кечелов и последил за ее реакцией. Но, видимо, это ее не сильно удивило.
- Ты здесь одна? – Но и на этот вопрос она не ответила, лишь подошла ближе, без стеснения вглядываясь в его лицо.
Девочка была ни капли не похожа на Попрыгунью, которая жила с ним по соседству давным-давно: большие карие глаза, черные волосы спускались ниже плеч, хрупкое, почти прозрачное тело. И в то же время, в ее быстрых движениях угадывалась сноровка, сила и смекалка.
Ее взгляд на какой-то миг оторвался от Кечелова и скользнул по верхушкам деревьев, где в темноте сидел Щекотун и тут же вернулся обратно. Ему даже показалось, что она вздрогнула, но о нем вслух ни чего не сказала, словно не заметила.
- Пойдем со мной, человек. – Она взяла его за руку и повела за собой. Кечелов не сопротивлялся. Всю дорогу они молчали, но Кечелову было даже легче, поскольку на разговоры у него уже не хватило бы даже сил. Рука у девочки была нежная и белая, такая же, как у женщины из портрета.
Кечелов вспомнил: скорее всего, это живунья – обитательница леса; живуны издревле заселили леса, внешне они очень похожи на простых людей, но во время беседы никогда не отвечают на вопросы и, по легенде, умеют варить живой элексир. Но не успел он все это вспомнить, как вдруг девочка закричала:
- У тебя же кровь, ты ранен! – И вправду, Кечелов лишь сейчас заметил, что кровь из пальца продолжала течь, забрызгала весь рукав, обувь и даже оставила за собою след на земле и на опавших листьях. Девочка крепко сжала его палец, так что Кечелов даже удивился ее силе, и уже не отпускала до самого дома.
Кечелов увидел перед собой ветхий деревянный дом посреди леса, огороженный вокруг на удивление высокими деревьями рябины. Девочка повела его вовнутрь. Дома было еще темнее, чем в лесу. Кечелов ударился лбом о стену и услышал в темноте голос девочки:
- Если быстро вбежать в пустой дом с улицы, то можно застать врасплох домового и увидеть его.
- Я знаю, - ответил Кечелов, утирая лоб.
Девочка достала свечку, зажгла ее и повела Кечелова во вторую комнату. Там, в постели, лежала какая-то женщина и сильно кашляла. Вокруг были разложены различные травы и жидкости. В комнате пахло болезнью.
- Ты привела к нам чужака, дура! – захрипела женщина, обращаясь к девочке, но тут же, не дожидаясь ответа, обратилась к Кечелову. – Ты принес с собою беду, я это чувствую. Уходи лучше отсюда.
Она натянула на себя одеяло, словно это могло спасти ее от всех надвигавшихся бед.
- Он уйдет вместе со мной, об этом не беспокойтесь. Мне бы всего лишь переночевать у вас, - ответил он, удивившись ее прозорливости. Женщина недовольно заерзала в постели.
- Переполошил весь дом! – прохрипела она. – Накликал беду. Девочка моя… только что была здесь. Мне давно пора принимать лекарства!
Слова ее были бессвязны, словно высказывать свои мысли ей стоило большого труда.
Кечелов так и стоял, в нерешительности, у дверей. Он было уже хотел уйти, но в это время девочка вошла в комнату, посадила его на стул, перевязала рану и дала женщине лекарств. Та наклонила ее к себе и что-то пробурчала. «Спи давай», - громко ответила девочка и уложила больную в постель.  Потом она провела Кечелова в другую комнату и там подала ему стакан с водой.
- На, пей, - сказала она.
- Разве я просил воды? – удивился Кечелов. Она непонимающе посмотрела на него, но ни чего не ответила.
- Вам, наверно, она самим нужна, - продолжал он.
- Бери, она не отравлена, - в итоге выговорила она. На глаза ее налились слезы. Кечелов понял, что лучше принять дар и с благодарностью выпил воду.
Ему не хотелось ни чего говорить, ни объяснять, ни тем более спрашивать. Осматриваться вокруг сил тоже не осталось. Как только он выпил воды, тело его размякло, стало легким, как облачко, и он тут же уснул.
Во сне ему виделись все какие-то обрывки – всплывали чьи-то давно забытые лица, разговоры, места. Вот он снаряжается в долгий путь: берет с собой воды, еду и нож. А вот идут по полю грустные маленькие люди с большими бородами – в детстве они не слушались родителей и ни чего не ели и так и остались карликами на всю жизнь. Теперь уже он в какой-то грязной комнате, посреди нее стоит кровать, а в ней – та самая больная женщина. Она раздевается и зовет его к себе. Кечелов хочет уйти, но она хватает его за руку и втаскивает в постель. Он кусает ей руку, падает с кровати и проваливается в лес. Вот он опять достает из кармана тот портрет и смотрит на него. И опять это чувство, что женщина из портрета тоже на него смотрит. Тогда он отодвигает его в сторону, но глаза все равно продолжают наблюдать за ним. Он вертит его влево, вправо, вверх, вниз, но женщина так же вертит глазами. Тогда он поворачивает изображение другой стороной,  но вскоре замечает, что портрет начинает просвечивать и на белой бумаге появляются те же самые таинственные глаза.
Кечелов проснулся весь в поту в той же самой пустой комнате. У него была и подушка и одеяло. Рядом не было ни кого. Лишь из соседней комнаты доносилось тяжелое, как у мужчины, дыхание больной. Он вышел из дома, желая справить нужду. Был уже день. Все в лесу шевелилось и щебетало. Потом он услышал звуки ломающихся дров, обогнул дом и увидел девочку. Она ловко справлялась с орудием, при каждом ударе приговаривая себе под нос: «раз-два-взя-ли!» Кечелов подошел к ней.
- Я сам буду рубить дрова, - сказал он.
- Тебе нужно поесть, - засмеялась девочка.
Они пообедали, и затем Кечелов целый день до самого вечера рубил дрова. Эта работа ему нравилась – не нужно ни о чем думать, просто рубишь полена на мелкие кусочки и все. Он складывал дрова под навесом возле дома и радовался своей работе. Казалось, что ты – самый сильный, и никто не сможет встать у тебя на пути.
- Теперь ты будешь нашим защитником, - сказала ему девочка вечером за чашкой чая. Нет, она была вовсе не похожа на Попрыгунью, которую знал Кечелов совсем маленькой. У этой все были быстрые движения, словно у зверька и уж очень серьезный взгляд.
- Нет, мне нужно идти, - опустив голову, чтобы не видеть глаз девочки, сказал Кечелов. Она прикусила губу и немного помолчала.
- Уходи утром, иначе он тебя убьет. – Она отвернулась к стене, чтобы разглядеть рисунки на дереве.
- Если я уйду утром, он не найдет меня и останется с вами.
Девочка начала тереть глаза, как будто в них что-то попало. Кечелов встал, поблагодарил ее за все и направился к двери. В эту минуту ему стало так тоскливо, что он готов был завыть как волк.
Когда он прошел уже несколько шагов, из дома выбежала девочка и закричала ему вслед:
- Мама сказала сжечь образ без души, он тебя погубит! – Но Кечелов даже не обернулся. Он знал, что если он повернется, то уже никогда не сможет оттуда уйти. Тень двинулась за ним. Девочка вскрикнула и побежала в дом.
На этот раз у Кечелова сил было больше, и он легко справился с ночью, будучи все время на чеку и в здравом рассудке. Присутствие того, кто прятался на деревьях, его, наоборот, даже взбадривало и не давало подумать о сне. Он знал, что если будет стоять на ногах, то бояться ему нечего и поэтому смело продолжал свой путь.
Лишь утром Кечелов позволил себе отдохнуть у большого дуба и проспал под ним несколько часов. На это раз ему не снилось ни чего, кроме той реки, к которой он шел вот уже столько дней. Во сне он тоже к ней шел, чтобы дойти быстрее.
К полудню лес начал редеть, и Кечелов почуял, как в его лицо ударил холодный, сильный ветер, который может доноситься только с рек. Тогда он вспомнил о девочке, о ее больной матери, о чудище из лесов, и все это ему показалось уже таким далеким, как будто с тех пор уже прошло много-много лет.
И тут вдруг сзади он услышал чей-то тяжелый храп. Он оглянулся. Это был огромный самец кабана. Глаза животного, налитые кровью, глядели прямо на человека.
- Я иду к ручью, мне больше ни чего не надо и я ни кого не трогаю, - предупредил его Кечелов. Зверь не двигался. Казалось, он осмысливает его слова. Прошла бесконечная минута, Кечелов медленно отвернулся и сделал несколько маленьких шагов вперед. «Если я тихо уйду, он не станет меня трогать». Все было тихо. Только сердце стучало, отзываясь эхом в голове. Потом зверь бросился ему на спину, как набрасываются на старого друга, с которым не виделся тысячу лет. Первый настоящий удар пришелся Кечелову в бедро. Кости затрещали и, казалось, рассыпались как песок. Второй удар кабан нанес ему в живот своей твердой как камень макушкой. Кечелов свернулся калачиком, но вскоре понял, что это его не спасет. Бой был смертельным. Пока Кечелов все это соображал, он получил третий удар – клыком в лицо, глаза его затуманились, изо рта и из носа хлынула кровь, уши перестали слышать. Он попытался подняться, но это усердие лишило его последних сил. Он лишился чувств всего на пару секунд. Адская боль в бедре вернула его в чувства. Мутным взглядом он оглянулся. Кабан стоял шагах в пяти от него и собирался нанести свой последний удар. Кечелов хотел что-то сказать, но из уст его вырвался только еле слышный стон. «Я должен выжить», - мелькнуло у него в голове. И как только зверь приблизился, Кечелов вонзил ему свой острый нож прямо в правый глаз. Кабан неистово закричал, и не успел он махнуть головой, как получил второй удар по другому глазу. Остальное свершилось за пару минут. Кечелов нанес ему двадцать семь ударов в живот и семнадцать в голову. Они долго лежали друг против друга, и было тяжело понять, кто же из них уже убит, а кто еще встанет и пойдет дальше.
Кечелов достал тряпку и из последних сил перевязал свои раны. Когда кровь перестала сочиться со всех дыр, он оперся о свою палку и попытался встать. В глазах его зарябило, но он удержался на ногах. Уже через шагов триста лес кончился, и он увидел, наконец, речку, которая снилась ему во снах. И еще до того, как он в нее окунулся, Кечелов почувствовал такую радость и веселье, которое он не ощущал еще ни разу в своей жизни…