Невыдуманная история
ВОЙНА В СЕРДЦЕ МАЛЬЧИШКИ
За месяц до начала войны я закончил второй класс с похвальной грамотой, как до этого и первый.
Семья наша,состоящая из мамы с папой и меня с младшей сестрой,которой было тогда только полтора года, жила на Крещатике в центре Киева, в ,так называемом, «артистическом доме», что стоял напротив центрального гастронома. Родители поженились,когда оба были актерами, потом папа пошел на повышение, став директором театра Красной армии, находящимся тогда за зданием нынешней консерватории.
В награду за мои успехи родители повели меня в свой театр на очень популярный тогда спектакль «Ключи Берлина». Во время антракта они познакомили меня с артистом, исполнявшим главную роль: прославленного русского полководца Александра Суворова.
«Круглый отличник?-повторил он гордое сообщение моих родителей.-Молодец! А теперь слушай боевой приказ: учиться и дальше только на отлично!Понял? Ты не кивай головой, а рапортуй, как положено: »Ваш приказ будет выполнен!»
Я отрапортовал знаменитому полководцу на полном серьезе.
«А теперь ответь, как будущий солдат, защитник Отечества,- не унимался полководец,-Если кто-то нападет на нашу страну, то наша армия сумеет быстро разгромить врага?Как ты думаешь?»
Включившись в эту игру, я уверенно отрапортовал генералисимусу то,что он хотел от меня услышать: :»Не только быстро, а очень быстро!», после чего довольные взрослые дружно рассмеялись.
Что до моего первого рапорта, то я его потом достойно выполнил, не только заканчивая все классы с похвальными грамотами, но и закончив в 1950 году его имени киевское Суворовское училище с Золотой медалью за курс средней школы.
Что до рапорта второго, то я скоро осознал свою пустую самоуверенность, когда через пару месяцев не наши войска ринулись к немецкому Берлину а, наоборот: немецкие к нашей Москве.
Хоть папа имел бронь и должен был отправляться в эвакуацию вместе с театром, но он сразу же пошёл в военкомат и потребовал, чтобы его срочно отправили на фронт, как старшего политрука запаса.Хоть из-за его брони там ему отказали в этом, он всё-таки добился того, что через неделю вечером он уже сидел дома в военной форме , радуя меня своими тремя кубиками в петлицах.Утром он уже отправлялся на фронт , поэтому они долго разговаривали с мамой, обнимаясь и плача.
«Ты же успел уже навоеваться на финской войне, где был ранен дважды!-отговаривала его мама.-Хватит с тебя!Пусть теперь повоюют другие!»
»Ты пойми!- говорил папа маме.- После войны антисемиты обязательно будут говорить, что евреи не воевали, а хитро отсиживались в тылу. Хотя бы именно поэтому мне — еврею — место и теперь именно на фронте!»
Долго они спорили, но на следующее же утро всё-таки мы с мамой и сестрёнкой на целых четыре года остались совершенно одни.
На улицах Киева главное внимание всех прохожих теперь было посвященно только рупорам громкоговорителей , вокруг которых всегда стояли толпы людей, особенно во время передач последних новостей.
Потом новости начали происходить и в самом Киеве. Так однажды пролетел над Киевом, точнее, над нашим Крещатиком, большой немецкий самолет, пролетел так низко,что отчетливо были видны кресты на его крыльях.Наши зенитки палили по нему всех сторон, но самолет не петлял, уворачиваясь от разрывов, а нахально летел только прямо, пока наконец не скрылся за горизонтом.
Люди долго потом спорили: почему он сумел пролететь над нами так безнаказанно?
«А они и не собирались его сбивать, только пугали!»-высказал свое мнение и я.
«Этот мальчик правильно сказал!- поддержал меня какой-то старик.-Зенитчики просто не хотели его сбить,чтобы не принести разрушения городу...Они только отгоняли его!» Так впервые похвалили меня не в класссе, а уже на военной улице, после чего я начал смотреть по сторонам с двойным вниманием и результат не заставил себя долго ждать,тем более,что по городу густо были развешаны плакаты, призывающие к максимальной бдительности.
Так всполошился я, как-то увидев трёх незнакомых, опасливо оглядывающихся, мужчин, спрятавшихся в нашем парадном под лестницей.Проходя мимо, я понял из их разговора, что они собирались переписать все квартиры нашего дома ,хозяева которых имели еврейские фамилии.
» Нужно немедленно вывести их на чистую воду!»- решил я , и, повернув обратно, тут же помчался по своему Крещатику к Бессарабке, где стоял тогда перед ней на перекрестке солдат с красным флажком на винтовочном штыке. Когда я , задыхаясь,сообщил ему о подозрительных субьектах, тот сразу подул в свисток, в результате чего вскоре я бежал обратно,но уже вместе
с несколькими солдатами и их командиром.
»Молодец, мальчик!»- похвалил меня командир , крепко пожимая руку, после того, как его солдаты вывели из нашего парадного чужаков со связанными сзади руками. - Сообщай каждый раз, если ещё увидишь таких!».
Потом стало ещё интересней, когда немцы разбросали над городом листовки,в которых просили евреев не верить рассказам большевиков о их немецкой бесчеловечности.
Я в ту пору уже хорошо читал, поэтому до сих пор отлично помню суть этого обращения:
«У нас,немцев,и у вас,евреев, почти один и тот же язык и почти что одна общая культура!- писали они .-Так что фактически мы с вами — родня!Не верьте большевикам!Не убегайте от нас!Оставайтесь! Мы будем с вами жить и дальше в любви и согласии, как жили перед этим долгими веками!»
Те, кто поверили этому, вскоре были расстреляны в киевском Бабьем Яру, где могли лежать и мы с мамой и сестрой, так как мама долго не решалась ехать неизвестно куда да ещё с двумя малыми детьми и двумя чемоданами , пока её русская подруга не посадила нас в последний поезд почти силой.
Люди сидели в хорошо вымытых вагонах для перевозки угля, где не было ни окон ни крыш, сидели прямо на полу, тесно прижимаясь друг к другу.
Примерно через час после отьезда над поездом появился немецкий истребитель,который начал поливать нас пулеметным огнем , безнаказанно заходя то с одной,то с другой стороны.
Посколько летел он довольно низко , я хорошо запомнил лицо молодого, улыбающегося летчика в растегнутом шлемофоне.Он явно получал большое удовольствие от возможности вдоволь тешиться над беззащитными людьми.
В один из его заходов одинокий старик,сидевший рядом с мамой,спина к спине, вдруг сильно ударил её затылком, а когда мама /»Мужчина!Чего вы толкаетесь?!»/ сердито повернулась к нему, то он ,убитый,только молча сполз ей на колени.
Так и остались в моей памяти три, тесно связанных между собой картинки:красивые вспышки воздушного пулемета ,ухмылка немецкого летчика и лицо одинокого старика с дыркой посередине лба, похожей на красную звездочку...
Когда истребитель улетел, поезд остановился на первом же полустанке, где выгрузил убитых и раненных. После этого в вагонах разделили продукты одиноких убитых . Тогда от несчастного старика с его соломенной сумкой нам досталась стеклянная банка с консервированными бобами.
Поезда с беженцами ходили тогда, как правило, только по коротким маршрутам, поэтому пересаживаться с одного поезда на другой приходилось довольно часто.Хоть такая пересадка на фоне огромной массы отчаявшихся людей была вроде бы для нас совершенно безнадежной попыткой, но каждый раз наша мама с двумя детьми и двумя чемоданами благополучно пересаживалась с одного поезда в другой... В чем был секрет?
Каждый раз среди множества людей мама высматривала на перроне , похожего на нашего папу, пробегающего мимо командира, и обращалась к нему: »Товарищ командир! Наш папа сейчас на фронте! Помогите ,пожалуйста, его семье сесть в этот вагон!»
Так было , наверное, раз десять, но никто из военных маме ни разу не отказал.Каждый раз тот, к которому мама обращалась, на несколько секунд застывал, вглядываясь в нас и ,видимо, вспоминая при этом свою семью, потом хватал наши чемоданы и с криком: »Только быстро!» прокладывал нам своими плечами дорогу в нужный вагон.
Другой тяжелой проблемой в пути был кипяток, за которым всегда стояли огромные очереди и днями и ночами, из -за чего люди часто отставали от своих поездов, поскольку те отходили в полной тишине, без какого-либо сигнала. Так однажды ночью на полустанке чуть не отстала от поезда наша мама. Наш поезд ,что стоял за двумя другими составами, вдруг молча тронулся, набирая скорость,
когда мама из очереди внезапно увидела это. Она , побежав, в отчаяньи закричала так, что комендант нашего эшелона выстрелом из револьвера притормозил паровоз, чтобы она всё-таки успела заскочить к нам.
Так мы продвигались на восток почти год , жили в разных местах,из которых я больше всего запомнил село Сергеевка Вольского района Саратовской области, где большую часть времени мама с больной сестричкой лежала в больнице, а я после школы пробирался к ним , как шпион, чтобы спрятаться у них под кроватью. Почти год вестей от папы не было, не было и денежного аттестата,поскольку тогда он считался пропавшим без вести.Из своего скудного больничного питания мама умудрялась подкармливать и меня. Я тогда был очень поражён тем,что когда у наших молодых хозяев дома вдруг умер младенец и они после похорон, вместо того, чтобы горевать об умершем сыне, нежданно пригласили нас за свой стол, где вдруг сытно накормили.Именно тогда я и услыхал впервые такое новое, пародоксальное слово:»Поминки».
Много волнующих эпизодов остались тогда навсегда в сердце мальчишки, но самые волнующие из них ждали нас в знаменитом Сталинграде, куда мы прибыли примерно за неделю до начала грандиозной битвы.
Все эвакуированные жили там на центральном городском стадионе, занимая трибуны и футбольное поле, с которых то и дело санитары выносили на носилках умерших или потерявших сознание людей, чаще всего от голода. В ту пору уже исчезли у нас оба чемодана, осталась только авоська с пустыми банками и горшками, которую обычно таскал уже я.В поисках чего-то сьестного мы ходили на набережную Волги, но там оказались уже закрытыми все многочисленные магазины и ларьки. Когда мама спросила милиционера, где здесь можно накормить детей, то он указал на специальную детскую столовую, рядом с которой находился фонтан,ставший потом очень известным. Хоть сам фонтан не работал, мне очень запомнились красочные детские фигурки в натуральную величину, ведущие вокруг фонтана весёлый хоровод. Эти фигурки больно было видеть потом в военных кадрах кинохронники, показывающих разрушенный город, где все они были уже изувечены: кто без руки, кто без ноги, а кто и без головы...
Когда мы вошли в долгожданную столовую,то обалдели от неожиданности: всем детям фронтовиков там давали полную глубокую тарелку манной каши, в центре которой плавал даже солидный кусочек сливочного масла.
Мы сели за стол, за которым кушал мальчик моего возраста, но, как только сели, сразу же моя маленькая голодная сестрёнка начала плакать и тянуть свои руки к его тарелке , которые терпеливо то и дело отводила в сторону мама этого мальчика, говоря ей: »Это не твоя тарелка,девочка!Тебе сейчас принесут!»
Когда к нашему столу подошла официантка, мама сразу же протянула ей необходимые талоны, свидетельствующие о том, что мы — дети фронтовика, но деньги, как она ни рылась в своей сумочке,так и не смогла найти.
Этот эпизод оставил в моем сердце три глубоких отметины: во-первых,глядя на свою плачущую голодную сестрёнку, упрямо тянущую руки к чужой тарелке, мне впервые в жизни стало так больно не за себя, а именно за неё, что по моим щекам вдруг потекли не простые, а такие горячие слезы , что обжигали моё лицо, словно кипяток. Во-вторых, мама вдвойне расстроилась , увидев меня плачущим,и, не поняв действительной причины моих слёз, вдруг ни за что ни про что дала мне сильную затрещину: «Ты уже большой мальчик! Мог бы и потерпеть!»,
после чего мои слёзы полились уже вдвойне бурно, как говорится, в два ручья...
Третья отметина внезапно оказалась приятной: когда мы, расстроенные, уже собирались уходить,пожилая официантка внезапно остановила нас и вскоре принесла для сестрёнки тарелку с кашей, пусть не полную, путь с маленьким кусочком сливочного масла,но всё-таки такую желанную!
На стадионе нам с каждым днём становилось всё хуже , поскольку еды у нас не было уже совсем и единственным утешением там для детворы были вечерние киносеансы, показываемые на экране, закрепленном на верхней штанге футбольных ворот.
Когда стало совсем невмоготу, мама увела нас с этого стадиона, после чего мы долго бродили по незнакомым улицам, пока от усталости и отчаянья не сели на траву перед каким-то забором и не начали просить милостыню у людей, проходящих мимо. Первой за подаянием протянула руку мама, потом велела протянуть руку и мне.
Так сидели мы довольно долго, пока перед нами не остановилась случайная семейная пара, что вдруг разговорилась с мамой. К счастью, оказалось, что наша мама очень похожа на сестру этой женщины, тоже киевлянку , имеющую детей примерно такого же возраста.
После краткого разговора эта пара с двумя дочками примерно моего возраста, спасла нас: они привели нас к себе домой, накормили, напоили,уложили спать, а когда узнали, что мы мечтаем добраться до Ташкента , где были тогда наши родные ,то утром, купив нам билеты на поезд ,они посадили нас в вагон, впридачу дав на дорогу немного продуктов и даже денег.
Мы навсегда так и остались перед ними в неоплатном долгу: мама много раз потом писала им письма, но, к великому сожалению, ответа от них так и не дождалась.
Когда наконец-то наш поезд,состоящий из вагонов-теплушек с двуярусными нарами, прибыл в Ташкент, нас ждал здесь очень неприятный сюрприз: на пустом перроне стояли солдаты с ружьями наперевес, а их командир кричал в громкоговоритель, что из нашего поезда никто не должен выходить,поскольку он сейчас же будет отправлен дальше: в город Кызыл-Орду.
Услышав это, мама уговорила проводника чуть приоткрыть дверь,после чего скомандовала мне: » Аркаша, прыгай и лови сестренку!»,затем выпрыгнула из вагона и сама. Однако,стоило только нам сделать несколько шагов, как грозный командир закричал, чтобы мы немедленно вернулись в вагон, но наша героическая мама закричала в ответ:» Мы — семья фронтовика!Я — жена, а это — его дети! В Ташкенте живут наши родные! Если не пустите нас в город, то лучше расстреляйте нас прямо здесь на перроне!»
После этого мама снова решительно пошла вперед и тут сердце командира не выдержало: он молча посторонился, пропуская в благословенный город еще одну несчастную семью.
Нам очень повезло : оказалось,что до войны мамина сестра как-то познакомилась в своей Одессе и очень подружилась с семьей ташкентского архитектора, приехавшей в черноморский город отдохнуть. Прощаясь, они горячо предлагали посетить их Ташкент с ответным визитом, что после начала войны оказалось очень кстати. Архитектор Орлов имел в центре Ташкента на улице Абдуллы Тукаева 13 свой небольшой, но очень симпатичный белый дом с колонной у входа,где мы и поселились в большой общей комнате. Кроме нас, моей бабушки,тети и двоюродной сестры в ней жили еще три больших семьи из Москвы, Ленинграда и Днепропетровска.Все спали на полу, днем складывая у стен постельные скатки, а вечерами зажигая на столе свои коптилки.
Так как папина часть,как потом оказалось,долгое время была в окружении, он считался тогда пропавшим без вести ,в результате чего денежный аттестат от него нам не полагался. Хоть летом я приноровился ,забираясь на деревья, питаться сладкими цветами акации, хоть в школе каждый день выдавали бесплатно каждому ученику теплый пончик с повидлом, однажды в школе во время диктанта я от голода ослеп, пролежав после этого дома более двух месяцев.Спас меня,
приписанный врачом, рыбий жир,который опять же героически , доставала для меня мама.
Именно в это время произошел со мной еще один памятный случай, о котором долго потом вспоминали все мои родственники. Когда,потушив коптилки, все улеглись спать,я, почувствовав страшный голод, уставился на открытую форточку, на которой висела авоська с буханкой хлеба,полученного нами в счет завтрашнего дня. Жадно смотрел и всё явственней чувствовал волшебный запах этого хлеба, от которого голова моя кружилась всё больше.
Не выдержав такой муки, я попросил маму дать мне этот хлеб понюхать.
«Не бойтесь: я не откушу ни кусочка!-уверял я.-Буду этот хлеб только держать в руках и нюхать!Всё равно он висит там без пользы!»- но мама и остальные родственники долго не соглашались на это, пока бабушка под свою ответственность не протянула мне эту буханку, закапав меня слезами. Все были в полной уверенности ,что за ночь я этот хлеб конечно же сьем,
поэтому они очень удивились, когда утром изумленно увидели меня не только улыбающимся во сне,но и крепко прижимающим к щеке их не тронутую, совершенно целую буханку.
Уже много лет после этого мамина сестра часто рассказывала об этом случае своим многочисленным детям в виде примера того, как нужно быть всегда верным своему данному слову.
После разгрома фашистов под Сталинградом нашей семье стало намного легче:во-первых, от папы пришел наконец-то денежный аттестат ; во-вторых,мы с бабушкой и сестрой начали получать иждивенческие обеды ,состоящие из мучного супа, мучной каши и компота из сухофруктов, которые я приносил после школы в глиняных горшках в своей надёжной авоське, в третьих, через военкомат мы вскоре получили в качестве подарка от американцев : мама — красивое пальто с лисьим воротником, я — новые вельветовые брюки с неведомой пока цепочкой на ширинке вместо пуговиц, и отличные туфли с тоже пока неведомой нам толстой паралоновой подошвой.
Когда наконец-то кончилась война, то после демобилизации из госпиталя к нам приехал папа в звании подполковника, вся грудь которого была увешана боевыми наградами.
Для любого мальчишки — отец, как Бог, тем более в таких обстоятельствах да еще после четырехлетней разлуки. Наконец-то увидев его ,я ходил за за ним по пятам, мечтая остаться наедине, показать ему свои похвальные грамоты, но взрослые никак не отпускали его, а потом мама с папой закрылись в комнате и я понапрасну отчаянно дергал зловредную дверь.Когда на веранде наконец-то появилась сияющая мама , начавшая готовить папе что-то вкусненькое, я тут же помчался к своему герою, но, ворвавшись в комнату, внезапно обалдел от неожиданности: мой папа , лежа на полу,...спал!На спинке стула висела его гимнастерка с наградами, ниже лежали другие,аккуратно сложенные вещи,но разговор наш был пока невозможен..И тут от обилия распиравших меня чувств я, глядя на горячо любимого папу, вдруг ..запел. Сначала тихонько, почти шепотом: »Темная ночь,только пули свистят по степи...», потом запел и другие военные песни , пел всё громче и громче, пока не заорал изо всех сил : »Пропеллер громче песню пой, неся распластанные крылья!», пока родные силой не вытащили меня из этой комнаты.
Потом папа забрал с собой в Киев только меня, поскольку наша киевская квартира оказалась разрушенной,обещая потом, когда получит квартиру, забрать и маму с сестрой, но, к сожалению,всё оказалось совсем не так.После демобилизации из армии папу назначили директором колонного зала киевской филармонии, где он проработал потом много лет.Но именно в этой филармонии он влюбился в знаменитую скрипачку, которой еще в детстве за её талант подарил редчайшую скрипку сам Сталин, поэтому про мою бедную маму папа совсем забыл и вернул её с сестрёнкой в Киев именно я, когда уже стал суворовцем.Мама-однолюбка после этого стала инвалидом и очень страдала, когда ей с дочкой приходилось спать в ванной своей старой подруги.
«Если был бы ты хорошим сыном,- часто мне тогда говорила она,-то набил бы этой скрипачке морду да ещё перебил бы всё,что можно, в её квартире , за то, что она сделала твою маму несчастной!» Я много раз только молча выслушивал это, но однажды, как-то оказавшись с этой скрипачкой наедине, вспомнив о маминых пожеланиях,отчаянно проделал всё то, о чём она так мечтала. Хоть мама была этим очень довольна, но папа после этого перестал со мной встречаться,
хоть я потом много лет уговаривал его об этом по телефону.
Да, очень трудно было маме после войны. Только через несколько лет после этого маме стало немного легче, потому что ,во-первых,она получила 11-метровую комнату в коммунальной квартире ; во-вторых, когда я стал офицером-дальневосточником, то с помощью денежного аттестата высылал маме с сестрой больше половины своей зарплаты ежемесячно.
Прошли года, после которых и мама и папа оказались на разных киевских кладбищах. Но как это ни парадоксально,когда говорят о таком великом воинском празднике, как День Победы, я и теперь прежде всего вспоминаю при этом тот счастливый день, когда я восторженно орал все военные песни рядом со своим любимым папой, что, лёжа на полу, улыбался во сне...
Аркадий Соколовский
Вюрцбург
Германия