Я хотел положить вишнёвую веточку под подушку. Но потом решил поставить в воду. Сосуд для этого должен был быть какой-то особенный. В шкафчике под телевизором у нас хранились всякие диковинки. Большую их часть из своих поездок привозил папа, но были и дедовские реликвии. Тут-то на верхней полке и стояла удлинённая, как цветочный бутон, зелёная чашка на изящной ножке, подаренная отцу одним мастером-художником по фарфору. Зелёной, малахитового оттенка, она была, правда, только с внешней стороны. Внутри – чисто-белая. И именно по этой внутренней поверхности можно было судить о качестве фарфора. Я поставил веточку в чашку с водой на табуретку – у изголовья кровати.
Перед сном мы с папой вышли поглядеть на звёзды. Ночь была тёплая. Небо чистое:
- Надо бы нам как-нибудь на рыбалку что ли съездить? – вздохнул папа. – Посидели бы ночку. Ушицы поварили.
- Я за! – сказал я. – Как у тебя будет время, только скажи. Да и Генка с нами поехать, наверно, не откажется.
- Не откажется, конечно, - голос у отца был родной и мечтательный. Именно так он рассказывал нам в детстве о своих путешествиях. При этом в разряд «его путешествий» иногда попадали и приключения Синдбада-морехода, и плавание аргонавтов, и разные другие истории, в которых отец наш, при всём желании, смог бы поучаствовать только по некоему чудесному стечению обстоятельств. И всё же он, действительно, много где был. Объездил всю Среднюю Азию, попутешествовал в Сибири, был на Камчатке, на Сахалине, в Архангельской области, в Заволжье. Кое-что из этого Синдбаду-мореходу и не снилось.
- А ещё было бы не плохо поехать на покос, - сказал я. - Хочется научиться косить. А, может, это просто желание побыть ночью в поле. Почувствовать запах сена. На звёзды посмотреть.
- Обязательно съездим! – отец потрепал меня по волосам. – Но это где-нибудь в конце июня. В Плакуново и на лошадях покататься можно. Там племенной табун. А то, вон, говорим, скифы, а о лошадях представления почти не имеем.
Мы подошли к забору, отделявшему сад. А там фосфорецировало так, что мои, привыкшие к темноте глаза, на миг ослепли. То был свет цветущих деревьев: вишен, яблонь, слив. Прекрасный молодой дух разносился вокруг. Уходить не хотелось. Я подумал, что как-нибудь надо переночевать в саду. Вернее пободрствовать ночь напролёт. Сад – место непростое. Глядишь, полуночью и какая-нибудь жар-птица заглянет. Но только не теперь. Спать меня тянуло неодолимо.
Я вернулся в свою комнату. Запах деревьев через окно свободно лился и сюда, хотя окно наше смотрело на улицу, а не во двор. А может, это так пахла моя веточка?
Генка лежал на своей кровати в наушниках. Было очень тихо, но какие-то писклявые звуки из них всё же долетали до моего слуха. Я лёг на спину, прикрыл веки. Но даже закрытые глаза что-то видят: визгливая мелодия перед моим мысленным взором превращалась в искрящее жёлтое сияние, в какого-то длинного огненного змея…
Я жил в прибрежной деревеньке. По-моему, всё-таки это было озеро, а не море. Но точно, что все здесь рыбачили, хотя не гнушались и иных занятий: по деревне прогоняли коров, овец. И какие-то засеянные поля мне встречались. Но я был не здешний. Заезжий. Кажется, естествоиспытатель, как говорили раньше. Относились все ко мне неплохо. Я даже чем-то был полезен этим людям. Возможно, лечил их.
Мой большой деревянный дом стоял немного поодаль от деревни – как раз у озера. С озером были связаны и мои исследования: то, ради чего я был здесь.
Всё шло хорошо до того момента, когда в моей комнате появились две трёхлитровые банки: видимо, какие-то пробы озёрной воды.
Отнюдь не сразу, дня через три-четыре после того как эти банки появились, я ощутил: в доме кроме меня есть кто-то ещё. Сначала слышались лишь странные, необъяснимые звуки. Потом появились смех, голоса. И не просто голоса, не просто смех: прелестные женские голоса! Весёлый девичий смех!
Я стал осматривать комнату. Заглянул в чулан:
- Тепло! Тепло! – резвый насмешливый голосок сказал это так неожиданно и ясно, что я вздрогнул. В ответ сразу несколько голосов взорвались смехом где-то на полках.
Всего в чулане было три полки. На нижней лежали столярные инструменты. На верхней – съестные припасы. А вот на средней полке размещались научные материалы: приборы, минералы, пробирки, склянки. Тут-то и стояли две трёхлитровки, закрытые пластмассовыми крышками. Взяв эти пробы, я на пару дней позабыл о них, а теперь и вспомнить не мог: зачем брал. И вот «оно» само о себе напомнило.
Мгновение я раздумывал, а потом потянулся за ближайшей из банок:
- Ой! – пронзительно взвизгнул уже знакомый голос. Я отпрянул, чем снова вызвал бурю веселья. Но ещё чуть поколебавшись, решил: естествоиспытателю не к лицу бояться даже нечистой силы, буди это она. Какая бы сила ни была, она же – часть природы. Я осторожно взял одну банку и перенёс на стол. Потом то же проделал и со второй. Вели они себя при этом, конечно, не лучшим образом: мне стоило усилий, чтоб не уронить их на пол.
Теперь банки были под прямыми солнечными лучами. Я долго и внимательно рассматривал их: вода внутри была абсолютно прозрачной. Тогда я вооружился лупой, попытался что-нибудь разглядеть с её помощью, но это тоже ничего не дало: вода как вода. Правда, голоса вот, словно испугавшись увеличительного стекла, умолкли. Когда же я отложил лупу в сторонку, в одной из банок как будто что-то вспыхнуло: появилось и тут же исчезло. Я не был уверен в том, что видел. Но, кажется, это всё-таки был глаз. Причём очень красивый голубой глаз: он излучал свет и озорство – так сияют глаза маленьких детей, когда у них хорошее настроение. Но ведь и мои питомицы не отличались мрачным характером. Я воспринял это подмигивание, как знак одобрения, и хотя, по логике, теперь следовало изучить эту воду ещё и под микроскопом, что-то удерживало меня даже оттого, чтобы снять с банок крышки.
Впрочем, наблюдения я решил продолжить и для того оставил банки в комнате – на печке. От чужих глаз подальше, и всё-таки рядом. Топить в эту пору было не нужно: лето на дворе. А случайно вошедший человек на печку не полезет… Правда, голоса! Их скрыть невозможно!… Почему-то я сразу стал тревожиться о том, что скажут люди, если узнают о моей тайне. Скажут, конечно, примерно то же, что и я в начале: нечистая сила. И уж если скажут, тотчас захотят уничтожить. Такому нельзя было позволить совершиться.
Долгое время тайну удавалось хранить. Гостей у меня и раньше было немного. Теперь я вовсе зажил отшельником, а уходя из дому, запирал входную дверь на замок.
Конечно, от тех, кто прятался в банках, можно было ожидать всякого. Однако опасения мои быстро улетучились. Никакого зла от баночных веселушек я не видел. Зато любопытство относительно их природы росло. Встречал ли кто-нибудь, кроме меня, что-либо подобное?!
Постепенно мы разговорились, познакомились. Вернее представился только я. Они свои имена скрывали.
- Мы – твои подружки! – таков был их неизменный ответ на вопрос об имени. Светлые прекрасные глаза – голубые, зеленоватые, серо-стальные – постоянно появлялись передо мною. Иногда даже не в единственом экземпляре, а попарно. Но лишь на миг. На большее, видно, им не хватало магических способностей или энергии.
Беседы наши протекали незатейливо, так что у меня сложилось впечатление: по уму они – девочки лет двенадцати-тринадцати. На научно-философские темы не поговоришь. Однако что касается самих голосов – о, это были голоса более взрослых особ. Такие сочные! Такие томные! Такие насмешливые! Такие лукавые! Они играли, они кокетничали, они флиртовали со мной. И много бы я отдал за то, чтобы встретить девушек с такими голосами не в банке, а в натуральную величину!
Короче говоря, очень скоро я был очарован «нечистой силой», взят в плен невидимой прелестью внутрибаночных девушек.
- Кто же вы такие? Откуда вы? – спрашивал и спрашивал я, пытаясь узнать уже не личные имена, а хотя бы их родовую принадлежность.
- Ты же знаешь, мы – твои подружки, - стояли они на своём. - Мы любим играть, мы любим петь, мы любим плясать. Мы любим воду. Мы любим деревья.
То, что они признались в своей любви к воде и деревьям, было уже кое-что. Но вот на мои просьбы спеть девушки отвечали решительным отказом, говоря, что петь будут только в «их дни». А пока дни эти не наступили, они вынуждены помалкивать.
Положа руку на сердце, я был осчастливлен уже одной дружбой этих созданий. А исследования… Возможно, я пытался узнать не то, что можно было от них узнать.
Между тем обнаружилось: подружки мои умеют не только разговаривать и смеяться. В доме начались маленькие чудеса. Предметы сдвигались с места. Посуда побрякивала. То и дело звенел медный колокольчик – видно, чей-то подарок на счастье. А мои комнатные цветы росли на глазах. Даже на кактусе я вдруг заметил цветочный бутон. Вот уж чего не ожидал, так это цветения кактуса! Полтергейст, да совсем не такой, о каком обычно рассказывают. Чудеса моих подружек были добрые, шалости безобидные. Самое большое, что они позволяли себе, когда им было совсем скучно, а я не отвечал на их реплики, это бросить в меня, спящего или читающего, какой-нибудь другой книжкой с полки или со стола.
Как всё это происходило, как они действовали на расстоянии, конечно же, не могло не волновать естествоиспытателя. Однако вскоре выяснилось: способности их, на деле, выходят далеко за пределы моего дома. И то, что они делали там, скорее, следовало бы назвать то ли недобрым баловством, то ли настоящим колдовством. Мои ближайшие соседи жаловались на то, что у них вдруг очень быстро стало скисать молоко. А в следующем доме огонь в печке неожиданно тух и никак не хотел зажигаться. Но больше всего людей встревожили огороды: у половины деревни из земли попёрло что-то совершенно невообразимое. А такого всегда боятся: то ли дурное предзнаменование, то ли гнев небес…
Скоро, не знаю уж через кого, но весть о том, что у меня дома завелась «нечисть» облетела всю округу. Я спрятал банки подальше в чулан и молил «девушек» вести себя тише, да и всякие пакости в округе прекратить. Однако уговоров они не слушали, всё пытались обратить в шутку. Пришлось даже пару раз поругаться с ними. Но тщетно.
Как-то утром ко мне пришла делегация жителей деревни. Их было трое. Вроде, все – мои добрые знакомые. Поговорив о погоде и прочих пустяках, они вспомнили мои прежние заслуги, но строго посоветовали завязать со всякой волшбой, прекратить дружбу с духами, иначе мирской сход будет вынужден изгнать меня. Я пытался развеять их опасения. Но мне явно не верили. И даже, похоже, знали, где и что я прячу от их глаз.
- Дело твоё, брат, - было сказано мне напоследок – В следующий раз мы придём уже с вилами и огнём. Так что решай. Времени у тебя немного.
Первое, что пришло в голову: с наступлением ночи потихоньку выйти к озеру и вылить туда воду из моих банок. Так мои подружки были бы спасены.
Однако этот вариант сразу отпал. Ситуация быстро менялась. Едва смерклось, в мои двери постучали. Среди знакомых сельчан я увидел какого-то человека в длинной чёрной одежде. Он приехал, судя по всему, издалека, и весь его облик не сулил ничего хорошего. Прежде чем открыть, я решил осведомиться: кто же мой гость? Оказалось, священник, хотя на нём не было креста. Священник неизвестно какой религии.
- Что вам надо? - спросил я.
- Немедленно открой дверь и следуй за мной! – тон у незваного гостя был инквизиторский – впору озаботиться не только судьбой моих подружек, но и своей собственной судьбой. Я не открыл. Наоборот, запер дверь, а эта была весьма крепкая дверь, на все засовы, и вытащил револьвер, хранившийся у меня в чулане на всякий случай. Зарядив его, я громко крикнул:
- Кто полезет в дом, башку прострелю! – и занял позицию у самого уязвимого места: у окон в горнице, через которые проще всего было ворваться в дом. Моя угроза, кажется, их озадачила. Но я тут же услышал распоряжения священника:
- Внутрь не лезть, но и его не выпускать. Забейте двери и позовите ещё людей!
Входную дверь снаружи стали забивать досками. И это было уже очень серьёзно. Видно, инквизитор имел полномочия и безо всякого штурма – просто сжечь меня вместе с домом, если не покорюсь.
Я бросился в чулан к подружкам за советом. А они уже, конечно, были в курсе происходящего. Заговорили со мной непривычно серьёзно и сразу подтвердили мои опасения:
- Торопись, дом скоро зажгут! Открой подпол. Там колодец. Отыщи его, подними крышку и увидишь ход. Беги этим ходом и нас возьми с собой! Не мешкай! Огонь близко!
За дверью и под окнами меня окликали, но я даже не стал прислушиваться. Метнулся в подпол. Зажёг свечу. Стал шарить по полу. Колодец нашёлся не сразу. Впрочем, надо было догадаться: он заставлен кадками с солениями. Передвинув их, я увидел в полу что-то круглое. Схватил лопату, разгрёб землю: и вот он – тяжёлый чугунный люк. Несколько раз ударил по нему киркой: за многие годы люк должен был крепко схватиться. Наконец, он дрогнул. Я поддел его, и, поднатужившись, сдвинул с места.
Меж тем сверху послышался звон стекла. Пошли на штурм? Я высунулся на миг из подпола. Пару раз выстрелил в потолок, чтобы напугать тех, кто всё-таки решил лезть в дом. Но, оказалось, в окно просто бросили камень. Я вернулся в подпол.
- Торопись, торопись! – мои девушки теперь нервничали не меньше моего.
- Прощайте, подружки! Добрый вам путь! – я открыл банки и бережно вылил их содержимое в чёрный провал колодца.
Через пару мгновений снизу донесли их голоса:
- Спускайся за нами! Скорее!
Заманчивое приглашение. Но над ним ещё стоило поразмыслить, благо, сколько-то минут у меня в запасе осталось. Сверху смертельная опасность. Но что там внизу? Куда я выйду или выплыву?
Я нервно сжимал в руках револьвер. Суета сверху усиливалась. Медлить было нельзя. Я взял свечу, заглянул в колодец и увидел металлические скобы, ведущие вниз. Это была добрая весть. По крайней мере, не прыгать неизвестно куда, а потихоньку спускаться по скобам.
Ещё раз высунулся из подпола.
- Мажь вот здесь! Сюда лей! Сейчас! Сейчас он у нас постреляет! – доносился голос снаружи. Наверное, мазали и лили что-то горючее. Смолу? Я решил подождать еще немного, хотя чего жду, сам не понимал.
- Подъём! – крикнул вдруг кто-то совсем рядом. Видимо, они что-то поднимали на крышу. А, может, решили пока всё же не поджигать, а попробовать залезть в дом через чердак?
- Рота, подъём! – ещё раз крикнули. Какой-то очень знакомый голос! Прислали солдат?!... Теперь уж точно не до раздумий. Задвигая за собой доску подпола, я успел заметить огненный отблеск у окна. Видимо, принесли факелы. И тут же донёсся запах палёного. Подожгли!
Моя свечка в подполе ещё горела. Держа её в одной руке, я торопливо перебирал скобы ногами. И вдруг меня сильно тряхнуло, дёрнуло… Я был в нашем доме! И это Генка каким-то полукриком-полушёпотом будил меня. Вот чей голос мне показался знакомым!
- Что случилось? – пробормотал я, приходя в себя.
- Одевайся, побежали смотреть! – Генка был возбуждён и, кажется, даже весел.
- Что смотреть-то? – не понял я.
- Пожар! Гаражи у церкви горят!
* * *
Это было очень недалеко от нашего дома. Справа от церкви. Горело двухэтажное кирпичное здание. Гаражи там были только в нижнем этаже. В верхнем располагалась контора. Оттуда и вырывался огонь. А ворота гаража были распахнуты настежь. Транспорт вовремя вывели.
По улице гулял ветер, но ночь всё равно была тёплая, а у огня жарило, как у печки. Да как светло!... Наверное, кому-то было и не до веселья. Но собравшийся на пожар народ точно не печалился. Людей внутри здания не было. А переживать за чужое имущество – редкий дар.
Почти сразу после нашего прихода подъехали пожарные. Они быстро всё затушили. «Мягкие ткани» второго этажа, конечно же, превратились в уголь. А скелет здания, видимо, остался неповреждённым.
Вновь стало темно. Но люди расходились по домам с удовлетворёнными выражениями лиц. Как кто-то из умных сказал, степень язычества народа определяется степенью его любви к огненным зрелищам. С этой точки зрения, население нашей улицы было весьма и весьма языческим.
Мы вернулись домой. На ногах были отец и бабушка.
- Потушили! – успокоили мы их, выпили по чашке шипучего бабушкиного кваса за здоровье пожарных и пошли спать.
* * *
Утро выдалось свежее. Над городом бродили тучки. Я бежал к озеру, ничего не видя вокруг, заново переживая всё, пережитое ночью. Сны всегда были важной частью моей жизни. Не в смысле каких-либо пророчеств, а просто благодаря ночным видениям мне было знакомо чувство волшебного. Не раз и не два я ощущал его дыхание и даже прикосновение. Это были счастливейшие моменты. Я всегда гордился собственными снами, записывал их, и, в общем-то, каждый яркий сон был важной вехой моей жуховной биографии.
Увиденное сегодня было несомненно значительно. Мой дом во сне собирались поджечь, а в реальности загорелись гаражи. Связь между фактами двух разных миров была дразняще очевидной. Впрочем, теперь, при свете утра, и сам пожар казался мне скорее сновидением, чем свершившимся событием. Но огонь огнём, а главным там всё-таки была вода…
Сновиденческие подружки так и не открыли мне своего имени. Они говорили про любовь к воде, деревьям, пению и играм, упоминали про «свои дни». По всем этим признакам я мог бы предположить в них каких-нибудь русалок или ундин. Впрочем, что я знаю о русалках? Да и где описано такое чудо: голоса, глаза и всякие прочие фокусы в стеклянных банках?
В пятом классе у нас был очень хороший учитель ботаники. Проработал в нашей школе только год, но любовью к своей науке успел заразить многих. Я даже ходил в организованный им ботанический кружок и, конечно, знал, что некоторые растения размножаются микроскопическими спорами. Верно, какие-то споры или семена – зародыши будущих водяных красавиц – и попали в мои трёхлитровки!...
Догадка была вдохновляющей. Я даже прибавил ходу… Да-да-да! Волшебные семечки, из которых потом вырастают взрослые русалки. Говорящие семечки. Семечки, творящие оптические эффекты. Семечки, колдующие на средней дистанции… Я прямо-таки пожалел о том, что ныне не состою в ботаническом кружке, а то сделал бы там отличный доклад. Собственно, почему бы и нет? Откуда в реальности берутся русалки? Конечно, народ попусту болтать не станет: какая-то их часть – утопленницы. Но, наверно, не все. Должны же быть, так сказать, исконные, натуральные русалки. Вот они-то, видимо, и появляются на свет так, как мне было показано: из спор, из невидимых семечек, плавающих в воде. Другой вопрос, откуда берутся эти семечки – от какого такого «русалочьего дерева» или «русалочьего цветка»?…
Исследовательский восторг накрыл меня с головой. Естествоиспытатель из сна перекочевал в явь. Снова и снова я вспоминал «баночную историю», пытаясь восстановить новые детали, но скоро понял, что многое домысливаю. Этого стоило избегать, чтобы не исказить истинное содержание сновиденческого послания. Но, опять же, как без домысливания?! Без него всё распадается… Я решил, что по возвращении домой сон и все мои мысли, связанные с ним, надо тщательно записать.
После разминки снова в виду старой мельницы я решил немного пройтись вдоль речки. От леса повеял свежий ветерок. Точно кто-то шёпотом позвал меня. Я шёл по низкому бережку, поглядывая на искрящуюся прохладой Рану, как вдруг уголком зрения справа от себя заметил другую реку: весёлую, солнечную речку одуванчиков. Май – месяц их торжества. Захватив мой взгляд, жёлтая река унесла его к самой лесной опушке. Как это было здорово – очутиться меж двумя потоками!
Я медленно двигался по направлению к лесу, подставив ветерку ладони. А потом словно кто-то подсказал: не смотри вперёд! Следи за реками!... Глаза мои тут же разбежались, пытаясь одновременно держать в поле зрения и воду, и одуванчики. И речки понесли!... Это было славное, но немного пугающее ощущение. И Бог знает, куда бы меня таким образом вынесло, как вдруг почти у самых моих ног из одуванчиков вынырнул скворец. Скворец как скворец – тёмно-бурый, с жёлтыми крапинками. Но какой радугой блеснули его пёрышки, когда солнце вдруг освободилось из-за облачка! Я остановился. Скворец что-то прострекотал и порхнул прочь. Я огляделся и увидел: одуванчики кончились. Золотая река влилась в море. А море это одновременно и бурлило, и покоилось. Словно волны, взметнувшись ввысь, застыли на месте…
Удивление вернуло глазам обычный фокус, и я понял: море – это тоже цветы – просторный луг, на котором фиолетовые свечки травки, звавшейся в Озорново «троицей», ритмично соседствовали с золотыми искорками лютиков или, как выражался мой дед – «куриной слепотой». Именно такое стройное чередование фиолетовых башенок и золотых искр создавало перед моим скошенными взором образ застывше-волнующегося моря.
Долго я не мог оторваться от этого зрелища, то вызывая перед собой неизвестное доселе полотно Айвазовского, то снова возвращаясь к лютикам и троице. А потом мне вспомнился луг из сна – того сна, что я увидел в первую ночь под родной крышей, а наутро запечатлел на листе гуашью с присовокоуплением тайного синего женского лика.
Два луга – если и не близнецы, то, несомненно, родные братья. Во сне, правда, я всё-таки видел сплошь Иван-да-Марью: жёлто-фиолетовое сочетание было одним цветком. Здесь оно разделилось на два отдельных цветка. Тот луг был на другом берегу реки. Этот – на моём, у меня под ногами.
В раздумье двинулся дальше. Впереди вспорхнуло ещё несколько весёлых скворцов, и больше ничего, пока я не добрёл до ивовой рощицы.
Рана ушла влево, но речной водой здесь пахло очень сильно. Пытаясь понять, откуда такой одуряющее прекрасный дух, я вошёл в ивы и стал перед маленьким озерцом не озерцом, лужей не лужей… В общем, больше всего это напоминало круглый деревенский пруд. Кому только могло прийти в голову копать пруд рядом с рекой. Скорее всего, дело в другом. В апреле Рана, разлившись, конечно же, затопляла эту низинку. Или, может, сюда собиралась талая снеговая вода. Оттого-то и царила под ивами столь освежающая прохлада. А вот запах? Он мог исходить от широких круглых листов кувшинок, поселившихся в этой тихом уголке. Самих цветов-то ещё не было. Кувшинки у нас цветут в июне.
- Кстати, чем не русалочье растение? – подумал я вслух. – Семечко – кувшинка – девушка: правдоподобная цепочка превращений для моих сновиденческих подружек.
И тут же вздрогнул: сверху метнулось что-то чёрное. Я отпрянул. А это был всего лишь паучок на нити. Паучок – весть. Что-то важное вьётся вокруг меня и, верно, скоро откроется. Надо только, по совету бабушки, быть начеку…
Уходить не хотелось. Я присел у воды, сам не зная, чего ожидаю. И так и не узнал в то утро.
* * *
Вечером меня ожидал семинар в железнодорожном техникуме. Но впереди была ещё уйма времени. Ни читать, ни рисовать с утра не тянуло. С основными друзьями я уже пообщался… Подруги? Таня Огнецветова вот неожиданно повстречалась, иные учатся в других городах. Здесь лишь несравненная Львица, которая, по словам Юрки, вот-вот выйдет замуж за своего шефа.
Звали мою Львицу Ольгой. Самое подходящее, княжеское имя для красавицы, рождённой под покровительством этого созвездия. Классическая Львица, она, конечно же, была блондинкой с золотым оттенком. Во всём её облике ощущалась царственность. При разговоре с лица почти не сходила улыбка: ободряющая и сковывающая одновременно. Даже когда ей было не слишком-то весело, Ольга всё равно улыбалась. Львица – само Солнце. Небесным светилам не пристало хмуриться. Однако такое количество излучаемого света не то чтобы не всем по нраву – не всем по плечу. Не каждый дерзнёт ухаживать за Солнцем. Не каждый выдержит сияние взоров, которые их хозяйка никогда не роняет долу. А тот, кто отважится… Даже в случае успеха, боюсь, перед таким смельчаком всегда будет стоять задача удержания крепости изнутри и снаружи… В общем, опасное это приключение – влюбиться в Львицу. И всё же даже поражение в такой битве стоит того, чтобы его испытать.
Дома её, естественно, в этот час не было. Но Анастасия Витальевна, так звали Олину маму, меня узнала. Мы тепло поговорили о том, о сём, и она дала мне рабочий телефон дочки, которым я немедленно воспользовался.
- Аллё! – это был её уверенный жизнерадостный голос.
- Привет, - сказал я.
- О! – в голосе Ольги было изумление, но и нотку радости я тоже услышал. – Ты приехал?
- Ступил на родную землю и очень хочу тебя повидать! Могу ли удостоиться чести быть принятым в ближайшие часы? – как мне казалось, Ольге нравилось, когда с ней так говорили.
- Приезжай в обед! Найди меня точно в двенадцать пятнадцать! – в голосе её слышалась улыбка. – У нас тут всё по минуткам. И это самая удобная из них.
- Буду секунда в секунду, - заверил я.
Я оделся, насколько мог, прилично. Львица не терпела небрежности. С большим запасом времени вышел в путь. По дороге надо было купить цветы.
Конечно, она любила розы: ярко алые, а ещё лучше тёмные, гранатово-красные. Цвет этот, вообще, был очень ей к лицу. Ольга, да ещё и в красном платье!... Такое высоковольтное эстетическое напряжение могли выдержать только мои, закалённые искусством зрительные рецепторы. Другие Ольгины воздыхатели, как я заметил, очень тушевались, теряли уверенность, если она являлась в красном. Так что я числил этот цвет в своих союзниках.
Однако что-то говорило мне: сейчас красные будут некстати. Поразмыслив у цветочных рядов, я решил составить букет исключительно из белых цветов: роз, ирисов и что там ещё найдётся. Получилось здорово. Правда, чем-то это смахивало на букеты невест, которые на свадьбах они бросают через плечо.
О чём и как мы будем говорить, я не представлял. Оля написала мне в армию два письма. Там было много новостей. Но чувств я не ощутил. Это были просто письма поддержки.
Анастасия Витальевна сказала, что Ольга работает в бухгалтерии ЗАО «Плутон», в здании городского универмага. До него я добрался минут на десять раньше назначенного времени. Узнал от охранника, что подниматься надо на самый последний этаж, ринулся штурмовать лестницу. И вот она, заветная дверь, а на часах 12:14.
Плутон, Плутон… Бог подземного мира, но одновременно и богатства. Как тут было снова не вспомнить капитана Бескровного, толковавшего нам о плутократии и тёмной магии денег. Мысль его была проста и интересна. Деньги, говорил он, суть ничто, пустота, условные знаки, замещающие настоящие блага, ценности, труд. Покуда они таковы, от них лишь польза. Но постепенно, по тёмному умыслу владыки тёмного века, они становятся ценностью сами по себе. Люди забывают их изначальную природу – и неотвратимо подпадают под власть ничто. Ничто воспроизводит себя, начисляет на себя проценты. Пустота растёт, разбухает через посредство банков – этих бастионов власти ничто – а потом подминает под себя троны, алтари, страны, континенты. Разжигает войны, уничтожает целые народы и культуры. Но на этом не останавливается. Подменив собой истинные материальные ценности, она принимается и за души людей. Разжигаемая пустотой алчность гонит прочь все прежде управлявшие человеком заветы предков, нравственные устои и саму веру в вечную жизнь. То, что когда-то в нашем мире можно было достичь лишь личной доблестью, добротой, мастерством, страстью, а всё это даётся от Бога с рождения, но должно быть закреплено напряжённым физическим и духовным трудом, теперь становится доступным при помощи денег, при посредстве пустоты. Пустота всё исчисляет, измеряет, оценивает, ставя мерой всех вещей уже даже не человека, а саму себя. Скопи побольше ничто, и самое недостижимое будет в твоей власти. Так прибирают мир к своим рукам мастера по операциям с ничто, маги и жрецы пустоты. Для множества людей же это ничто, эта пустота - новый бог и единственный смысл жизни. И уж если у римлян бога богатства звали Плутоном, другого имени для духа пустоты можно и не искать…
Бухгалтерия фирмы располагалась в торце коридора. Я толкнул её и тут же оказался в одном из машинных отделений этой самой магии пустоты. Здесь, в полумраке, создаваемом оконными жалюзями, что-то противно потрескивало, попискивало, покряхтывало. То были голоса магических аппаратов оргтехники. Столы ведьмочек загромождали бумаги с каббалистическими расчётами. Они сосредоточенно глядели в магические экраны, на которых светились криптотаблицы. Однако Ольгу я тут не увидел и уже, было, открыл рот, чтобы спросить о ней ближайшую ко мне ведьмочку, как вдруг в стене открылась неожиданная дверь, через дверной проём брызнул белый свет, а с ним явилось и само светило! Алое (ну конечно!), впрочем, делового покроя платье, золотистые волосы до плеч. Это была Ольга! Она что-то говорила шедшему ей вослед высокому человеку, и на устах её сверкала поистине солнечная улыбка.
Заметив меня, Львица моя притворно строго взглянула на часы и одобрительно кивнула:
- Не опоздал! Пойдём обедать с нами!
- Это тебе! – я протянул ей белые цветы.
- О! – сказала она. – Подождите меня. Цветочки надо поставить в воду.
- Иван! – представился я спутнику Ольги.
- Константин! – слегка поклонился он и дружески пожал мою руку. Это был высокий, очень аккуратно подстриженный блондин с красивыми, чуть темнее волос ухоженными усами. Солидный и уверенный в себе человек.
* * *
Обед был прекрасен. Разговор приятен. Но с каждым глотком, куском, словом, мой энтузиазм таял. А любезность Ольги и её спутника обезоруживали. Я был не в силах разозлиться, а чувство ревности было быстро подавлено холодными доводами разума.
Что-то произошло с моим зрением. Я смотрел на мою подружку и видел перед собой совсем новую Ольгу. С ней ли мы ходили на дискотеки? С ней ли целовались в мартовских сумерках? Та была своя девчонка. Ужасно красивая, но своя! Теперь же передо мной сидела роскошная молодая женщина, перед которой млеют, без сомнения, уже не только пацаны, мои ровесники, но и совсем взрослые мужики. Без сомнения, она прекрасно осознаёт свои возможности. А что же, действительно, представляю из себя на данный момент я? Чета ли ей? Если чего-то и стою, то это ещё предстоит доказать. Но обязана ли она ждать этих моих доказательств? Ей нужно не туманное будущее, а зримое настоящее. Она желает замуж. Возраст самый подходящий. Могу ли я предложить ей это сейчас? Готов ли жениться на Ольге прямо сегодня или хотя бы завтра? Для исполнения моих планов, для того, чтобы по-настоящему найти себя, мне требуется ещё много свободы и много времени… Брак никогда не казался мне каким-то рабством. Нет! Тем более брак с ней! Но быть с ней значит быть для неё… Готов ли я бросить всё ради неё не когда-то, а сегодня или завтра?... Сердце моё горело от любви к ней, но, стиснув зубы, ясно говорило: «Нет!». Так надо ли портить её жизнь? И этот Константин, в общем, очень недурной вариант…
* * *
Я стоял на мосту, на том самом месте, где пару дней назад мы с Юркой и Петькой, попивая ол, говорили о наших подружках, и вместе с обедом тяжело переваривал свидание. Это было тяжёлое поражение. Мне нечего было противопоставить моему сопернику. Ольга теперь не моя… Если б не этот, Кынстантин, уже сегодня вечером, быть может, мы встретились бы на этом мосту и гуляли бы ночь напролёт!...Я ничего не попытался изменить, со всем согласился. И неважно, было ли это мудростью или трусостью. И неважно, что, наверно, это было всё-таки правильно. Я проиграл, я отступил…
Как побитая собака, я бродил по городу несколько часов подряд. И единственным моим утешением было снова и снова вспоминать странный сон с говорящими банками.
Не забыл, однако ж, и про семинар. Ровно в шесть был в железнодорожном техникуме, и Шестопёров у входа одобрительно кивнул мне, как старому другу.
* * *
Как прилежный семинарист, я захватил с собою общую тетрадь и ручку. Но конспектировать поначалу было нечего.
В актовом зале техникума собралось человек семьдесят. Лица большинства внушали доверие, но моих ровесников тут почти не было. Все постарше.
Семинар носил несколько неожиданное название: «Мы сами». Я узнал это из выступления руководителя семинара и тут же вспомнил: так называла себя какая-то патриотическая ирландская партия. И дальнейшее убеждало: это не столько учебное мероприятие, сколько партийное собрание.
После руководителя выступило ещё несколько человек. Говорили об обстановке в области и в стране. Речи были лаконичны и не страдали заумностью. Сильным эмоциям воли никто не давал, но сколько же горечи было во всех этих сухо сообщаемых фактах. Слушал я, и как-то совсем мне не хотелось соглашаться с евангельским «Мне отмщение, и Аз воздам». Так и тянуло выйти из этого зала и начать воздавать всем достойным воздаяния собственноручно… Хватит, конечно, ненадолго. Зло – оно тоже, ведь, и конно, и оружно. Но потому-то, наверно, и собирались эти люди вместе.
Однако, учебно-лекционная часть на семинаре всё же была. Гостем семинара был известный московский философ. Я его фамилию слышал впервые, но всем присутствующим он был, судя по аплодисментам, хорошо известен.
Всего, что за два с половиной часа поведал залу этот статный человек с высоким лбом и длинной бородой, конечно, упомнить было нельзя. Рассказываемое не было для заученным и привычно повторяемым текстом. Философ горел тем, о чём говорил. Пожалуй, порой хватал лишку с умными иностранными словами. Засыпал слушателей звучными, но доселе совсем незнакомыми нам именами и фамилиями. И всё же содержание было оправданием для всего остального. Впрочем, многое из того, что было сказано философом, сразу показалось мне знакомым. Немало созвучных мыслей было у нашего капитана Бескровного. И я ведь только этим утром вспоминал его рассуждения о тёмном денежном колдовстве. Но было и новое. Его я, насколько мог, законспектировал.
Речь шла о том, почему прогресс не приносит счастья, о пропасти, в которую летит бульдозер современной цивилизации, о том чудесном Повороте, который предстоит сделать людям Традиции, пробравшись к рулю бульдозера, наконец, о тех таинственных тёмных силах Рассудка и Хаоса, которые будут нам при этом мешать.
Только после всего перечисленного философ перешёл к тому, о чём вчера начал говорить мне Шестопёров – о народовластии, о вечевом праве, об «органической демократии». И вот тут-то было, что послушать и записать. Очень много интересного я узнал про нашу крестьянскую общину, про обычаи староверов, про казачье самоуправление и русские рабочие артели. Да и в советском опыте замкнутых коллективов – почтовых ящиков - было много ценного. Грядущее, по словам философа, несёт нам отнюдь не беззаботную жизнь. Предстоящие испытания уже в XXI веке сметут «общество свободных индивидуумов» как карточный домик. К этому моменту люди Традиции должны готовиться. Им предстоит стать каркасом нового народа – народа-организма, народа-войска