Внеконкурс. Рия Алекс. Обращённая

Архив Конкурсов Копирайта К2
 Автор: Суламифь

 Обращённая

31658 зн

 Жара в августе разливалась над землёй густым медовым слоем, заставляя всё живое плавать в себе медленно и тягуче. И лишь высокий колокольный звон взбодрил, позволил поднять голову от жатвы, утереть пот с лица. Время молитвы, полдень и трапеза. С полей потянулась вереница женских фигур в свободной серой одежде, на ходу поправляя белые платки, не дай господь выбьется хоть прядь волос, матушка Мария назначит наказание. А этого все старались избегать.

Матушка Мария под огромным тентом от солнца наблюдала за послушницами в предвкушении трапезы. Сестра Анна может и не справится с наплывом обедающих. Мария всегда была готова помочь. Проследить за омовением, за молитвой, за порядком на трапезных столах. Послушать о чём говорят послушницы. Сестра Анна глуховата, да и услышит что крамольное не сообразит. Но как-то надо держать в руках общину, знать о настроениях, управлять заблудшими душами.

Взять хотя бы вот эту девочку.
Послушница, на которую был обращён взгляд строгой матушки Марии, кротко потупила взор. Молитвенно сложила руки над тарелкой с едой и погрузилась в себя. Ангел во плоти, если не знать, что скрывается за этой оболочкой. На вид лет пятнадцать. Худенькая. Невысокая. Волосы светло-русые. Глаза голубые.

Поступила в обитель из поднадзорной колонии особо опасных преступниц. Ещё в доме призрения до совершеннолетия убила воспитателя. Между прочим, крепкого тридцатилетнего мужчину. Побег, бродяжничество, воровство, убийства, проституция, ограбление банка. Поймали чудом. Убийство полицейского. Заключение не усмирило её нрав. Охранника колонии чуть не зарезала пластиковой ложкой. После чего некоторое время её держали под медикаментозным сном. Конечно, это незаконно. А тут вокруг начали бродить журналисты, проникая на территорию колонии. Начальник колонии готов был не выводить дикую бестию из сна и тихо прикопать на тюремном кладбище.

Именно в этом состоянии матушка и обнаружила девочку, когда зашла в гости к старому другу, который и был тем самым начальником колонии. Обители были нужны крепкие рабочие руки. А несмотря на внешнюю хрупкость, та была явно двужильной. Мария поговорила с другом и, дождавшись пробуждения, с самой девочкой. Та с радостью согласилась стать послушницей. Казалось в её душе пробудилась любовь к всевышнему. Но Мария догадывалась, что преступница рассчитывает бежать из обители. И сейчас вряд ли молится, только делает вид. Слишком много зла в её душе. Но сама Мария была уверена, что это временно. Бежать девочке некуда. И скоро она поймёт, что осталась с ними навсегда. Любовь пробудится в её сердце так или иначе. Матушка Мария уже выбирала имя будущей монахине. Суламифь. Пожалуй, именно это имя подойдёт будущей чёрной монахине. Тонкие губы Марии изогнулись в усмешке.

«Положи меня, как печать на сердце твоём, как перстень на руке твоей, потому что крепка, как смерть, любовь, и жестока, как ад, ревность: стрелы её – стрелы огненные».

 ***

Как же мне всё обрыдло тут. Жара, тяжёлая работа и эта жаба, что следит за мной неотступно. Не только она, конечно, но эта старуха особенно. Ненавижу. Всех ненавижу. И этих тупых послушниц, заглядывающих в рот белым монахиням и молчаливых чёрных монашек с бледными измученными лицами и этих уродливых старух в золотом. А особенно её – Марию. Тонкие губы, водянистые глаза, лицо, как сушёное яблоко. А выражение, будто лимон во рту держит. Она точно догадывается о моих планах. И сделает всё, чтобы я осталась тут на вечном рабском положении. Похоже, её не обманул мой смиренный вид и показное обращение в веру. На что эта плесень надеется? Что я поверю в то, что бог есть любовь, и они меня тоже любят? Видела я их любовь в гробу в белых тапочках.

Начиная с Мака. Тупое жвачное животное с единственным инстинктом присунуть малолетке. А тоже вещал о любви и вере. Воспитатель, ха! Интересно, скольких он так «воспитал»? В нашей группе кроме меня минимум ещё шестерых. Трое из них наложили на себя руки. Троим понравилось. Сколько его «воспитанниц» пополнило бордели? Сколько спились и сдохли по трущобам? Сколько жили мечтой вернуться и прикончить  тварь? Но я их опередила.

Хотя, надо признать, кое-чему он меня научил и сейчас я применю свои знания. Если надо, даже к этой мерзкой жабе. Но я рассчитываю на настоятеля. Он мужчина и он попадётся. Они все попадаются. Я переверну это протухшее болото. И вырвусь на свободу. Ещё и прихвачу с собой кое-что из ресурсов монастыря. Богадельня богатенькая. Торговля широкая, производство налажено, монашки вкалывают за еду, а платежи проводят, как пожертвования. Отец Кондратий предприимчивый мужик. И я что-то сильно сомневаюсь в его набожности. Даже в рясе видела его всего один раз издалека. Чаще в мирской одежде на дорогой машине, проезжающего мимо по делам. Один раз спросила и запомнила.  Лет сорок, черноволос, бородат. Взгляд целеустремлённый, нос прямой. Возможно даже красивый мужик, из-за бороды непонятно. Староват для меня, но не противный.

Вот только как к нему подобраться? Не просто занятой человек. Он тут высший. А я всего лишь послушница. Есть какие-то законные способы приблизиться к этому местному царьку? Пора начать действовать, пока я не завязла в этом дерьме. Один день похож на другой, как однояйцевые близнецы. Теряю ощущение времени. В тюрьме и то было попроще. Никогда раньше не выжидала столько до исполнения своих планов. Похоже, все кроме Марии верят в моё обращение к вере. Но и у неё одни предчувствия. И возможно её бдительность я не усыплю никогда. Так что придётся рискнуть. И возможно, лучший способ приблизиться к настоятелю – приготовиться к постригу. Вжик-вжик и голова, как коленка. Буду похожа на тифозную больную. Хотя, сейчас жарко, самое то. А к зиме волосы отрастут. Интересно, отец Кондратий любит лысых женщин?

 ***

На той неделе Отец Кондратий три раза покидал обитель. Матушка Мария понимала, что этого требуют дела, но иногда казалось, что мужчина сам ищет этих дел вне обители. Вся тяжесть ответственности за монастырь ложилась на неё. А это намного больше, чем видят те, кто может заглянуть на монастырские земли или даже те, кто на этой земле работает. Послушницы, чёрные и белые монахини, даже те, кто наделён определённой долей власти – святые отцы и матушки не могли знать всего, что воплощал в себе монастырь. Не все могли здесь находиться, некоторым в доступе приходилось отказывать, некоторые уходили сами, кто-то оставался.

Мария снова поймала себя на мыслях о Суламифь. Девочка долго держит маску послушания. Ни единым движением не выдала своей сущности. А это плохо. Если она не станет самой собой, то не сможет обратиться в веру, принять себя и начать заново. Пожалуй, пора действовать.

- Анжелика, дитя моё, подойди ко мне. – Мария вложила в голос как можно больше любви. Пусть даже перебор, но именно это сейчас и требовалось.
- Да матушка. –  Голос у девочки тихий, как вздох теста в опаре. И глаза вон опустила. Будто смирения полна.
- Тебе нравится у нас? – матушка проявила заботу, не забывая отслеживать малейшие детали облика Суламифь.
- Очень. – Анжелика не смогла вложить искренности в голос. Ложь на протяжении всей жизни не приучила жить в постоянном напряжении несколько месяцев подряд.
Матушка молчала, ждала, когда правда прорвётся. Терпения ей не занимать. Девочка глаз поднять не смела, подол балахона вон как замяла. И всё же не выдержала.
- Матушка Мария, - девушка глаза вскинула, горячо заговорила: - мне есть с чем сравнивать. Здесь намного лучше, чем в тюрьме.
В это Мария поверила. Теперь надо аккуратно помочь выйти истине наружу.
- Но ты знала места, где лучше, ведь так? – Матушка улыбнулась, обадривая.
- Знала. – Спокойно созналась Анжелика, подняла глаза, едва ли не впервые. Истинное лицо показалось: гордость, упрямство и легкий налёт сумасшествия, который может превратиться во что угодно. Главное правильно направить. Матушка затянула паузу, заставляя напряжение натянуться струной, тронь и зазвенит.
- Ждут ли тебя там? – тихо так спросила Мария, оглаживая ту струну, заставляя звенеть её тонкой болью в душе девочки.
- Нет. – Анжелика поникла, плечи опустила и глаза. Вот-вот заплачет.
- Не пора ли тебе на исповедь сходить? Душу очистить, о дальнейшем пути подумать. – Матушка склонилась к Анжелике, за руку взяла. Немного тепла и доброты измаянной душе не повредят. Пусть откроется, не вечно тяжесть грехов носить в себе.
И тут девочка схватила её руку и начала целовать, забормотала со слезами в голосе:
- Как скажете матушка. Нелегко мне решиться, не была на исповеди с детства. Но если надо я попробую.
Мария с трудом удержалась от того, чтобы отдёрнуть руку. Слишком быстро. Матушка на это даже не рассчитывала. Девчушка опять лжёт. Но это не повод опускать руки.
- Надо и в первую очередь тебе. Любой Святой Отец или Матушка примет твою исповедь, когда почувствуешь себя готовой, Отец Кондратий в силу занятости готов только по выходным. Иди дитя моё, найди в себе силы для исповеди.
Анжелика удалилась на вечернюю молитву. В пределах храма запнулась.
Матушка Мария улыбнулась. Молоденькая ещё эта Суламифь, глазки сверкнули, как про отца Кондратия услышала. Рассчитывает, что ему исповедоваться проще или на женское своё обаяние. Судя по всему, жизнь научила её многому по этой части. Только так можно объяснить то, что ей удавалось убивать здоровых взрослых мужиков. Не Суламифь, а Саломея. Хотя и женщины среди её жертв попадались. Возможно, с помощью таких экземпляров мир очищается от скверны.

«Ловите нам лисиц, лисенят, которые портят виноградники, а виноградники наши в цвете».

 ***

Отец Кондратий стоял напротив в полном церковном облачении. Вблизи он оказался крепким мужчиной с цепким внимательным взглядом. Действительно красивый мужик. Только вот отчего-то в дрожь бросало. Ладони стали липкими, а язык прилип к гортани. Я агностик. На меня не должны действовать их религиозные штуки. Это просто волнение. От первой встречи так многое зависит. И я попросила об исповеди почти ночью, когда в главном храме никого не будет. В огромном помещении разгоняли мрак всего несколько свечей. Пахло всякой церковной фигнёй. У меня всегда от неё голова кружится. Я заметила, что меня ощутимо трясёт.
- Пройдём в исповедальню, дочь моя.
На негнущихся ногах я проследовала за ним.
- Успокойся, хочешь чаю?
Это поможет унять волнение. Я приняла чашку.
А дальше началось то, чего я сама от себя не ожидала. Сначала робко и несмело потом всё быстрее и сбивчивее я рассказала ему всё. От Мака до этого последнего, которого почти прирезала пластиковой ложкой. Рассказала о старухах и стариках, западающих на детское тело. Об унижениях, издевательствах, отвращении к этим зажравшимся подонкам. Именно оно заставляло убивать. Не всегда, только когда становилось невыносимым. Но я не каялась. Они это заслужили.
Он слушал внимательно. Не перебивал, не задавал вопросов. Просто слушал так, как никто и никогда. И я видела, что Отец меня понимает, видела в его глазах жалость. И я решилась. Упала перед ним на колени, уткнулась лицом в область паха. Осталось поднять руки и нащупать то, что лишает мужчин разума. Чёрт, как же они сами в этой рясе не путаются? Но тут он резко вздёрнул меня вверх, перебросил через коленку, задрал балахон, стянул трусы… не выдержал мужик. Я поискала взглядом во что упереться из этого положения, стул не годился, если только ладонями в пол. Приготовилась к неизбежному… и резко взвилась от жара совсем не там, где рассчитывала.
- С ума сошёл, козёл! – от неожиданности я слов не выбирала.
- Наукой будет, соплячка! – тоже совсем не по-церковному ответил Отец Кондратий, толкнул в спину и продолжил меня пороть.
- Перестань! Перестань сейчас же! – голос сорвался на визг.
- Будешь ещё мне тут святых отцов соблазнять? Будешь? – методично вопрошал он через попу.
- Не будуууу!!! – завыла я.
Выскочила я от него вся в огне. Будто на плитку горячую села, а ещё пылали щёки от стыда и ничего не видно от слёз. В полутьме опустевшего храма не сразу поняла, с кем столкнулась.
- Суламифь, я отнесла тебе в келью миску с холодной водой.
Голос матери Марии заставил отскочить. Она явно издевалась надо мной, еле сдерживала смех.
- Облегчишь телесные страдания за греховные мысли. Подумаешь ещё раз, за что искушала святого Отца, и принесло ли это пользу твоей душе.
- Зачем вы меня забрали из тюрьмы? – закричала я. – Вам что тупых рабынь не хватает? И меня зовут Анжелика, не Суламифь никакая!!!
Несмотря на почти истеричное состояние, я вдруг поняла, что вопрос правильный задала. Зачем я Марии? Чего хотела от меня старуха?
- Хорошо-хорошо. Анжелика. Успокойся, не кричи. Уже все спят. Ты же не хочешь, чтобы вся обитель узнала, что отец Кондратий выпорол тебя?
- Мне пофиг. Мария, зачем я вам?
- Просто стало тебя жалко. Тебя хотели усыпить там, а тут ты жива, - матушка отвела взгляд, хотя что бы я там разглядела при свете свечи?
- Врёте. Вам что-то от меня нужно. Говорите сразу. Я выполняю для вас то, что вы просите, и ухожу отсюда. Честная сделка.
- Я хочу…
Мгновение казалось, что вот сейчас я всё узнаю. Выполню требуемое и буду свободна.
-… чтобы ты узнала любовь.
Облом. Хотя… Я окинула её оценивающим взглядом. В темноте, если не смотреть в лицо и если эта жаба не будет квакать всё возможно.
- А может быть, это вы хотите «познать любовь»? – я криво усмехнулась. Мои клиентки очень быстро переходили на ты и я с ними тоже.
- Хочешь ещё одну порку? – холодно осведомилась матушка Мария.
- Разве не для этого вы меня забрали? – Я постаралась говорить негромко, добавить «кошачьих» ноток, многим это нравилось: – Вам тут никогда не узнать для чего существует человеческое тело, какое наслаждение оно может принести. А я могу вам это открыть.
Мария шагнула ко мне, резко развернула и поддала по тому же месту, что и Отец Кондратий. Я с воплем выскочила из храма. Кстати, миска с холодной водой пригодилась, хотя спать пришлось на животе.

 ***

Матушка Мария давно не испытывала такой смеси чувств. С одной стороны она была удовлетворена, что новенькая показала свою натуру. С другой, поведение послушницы не лезло ни в какие рамки. Предложить секс матушке – надо было додуматься. Девица явно переоценивала его значение. А эти её слова о том, что «тут не знают для чего тело и какое наслаждение оно может принести» – верх глупости. Почти все в обители так или иначе связаны с миром. У многих семьи. Даже у неё, Марии семья была когда-то. А ещё матушка едва удерживалась от смеха. Кто бы знал, что Отец Кондратий окажется таким скорым на расправу. Мария могла понять, если бы настоятель вытолкал развратную девицу за дверь. Если бы прочитал вдохновенную проповедь. Если бы, в конце концов, не устоял перед самоуверенной девицей – плоть слаба. Но порки никак не ожидала. Миска с холодной водой предполагалась для вечернего омовения, если девица не решится выйти для этого к колодцу со святой водой. Ну что же, теперь вечернее омовение будет со всех сторон кстати.
Матушка Мария хотела встретить Суламифь после исповеди, узнать по её состоянию, смогла ли та исповедоваться, началось ли её обращение. Может быть, отчасти проконтролировать отца Кондратия. Но подслушать исповедь не могла, поэтому сейчас пребывала в неведении относительно душевного состояния своей подопечной. Глаз не сомкнула почти до рассвета. Её мучили сомнения – а правильно ли она поступила, забрав обречённую девчушку из тюрьмы? Всё ли правильно делает сейчас? Готова ли она вынести этот крест? Однозначных ответов на вопросы не было и Марии оставалось полагаться на божью помощь и молитву.

«О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими; волосы твои – как стадо коз, сходящих с горы Галаадской
 Зубы твои – как стадо выстриженных овец, выходящих из купальни, из которых у каждой пара ягнят. И бесплодной нет меж ними.
Как алая лента губы твои, и уста  твои любезны; как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими.
Шея твоя, как столп Давидов – сооружённый для украшений, тысяча щитов висит на нём – все щиты сильных.
Два сосца твои – как двойни молодой серны, пасущейся между лилиями…»

***

- Святой Отец.
Спустя пару недель, вечером, когда он возвращался из гаража в мирской одежде, я подстерегла его. В вечернем воздухе, наполненном ароматом трав и запахами от хозяйственных построек, его одеколон звенел густой, чистой нотой среди пейзанских нот этого отстойника. Остановился, посмотрел внимательно. Фонарь неподалёку едва освещал наши лица, но не узнать меня было невозможно. Не боится, но и не горит желанием общаться, просто слушает, как это умеет делать только он. А у меня опять липкие ладони.
- Я хотела попросить прощения за своё поведение на исповеди. Этого больше не повторится.
Мой тихий голос должен был заставить его подойти ближе, чтобы слышать, но он даже не качнулся.
- Господь простит, дочь моя, и я прощаю.
У меня мороз пробежал по спине от его голоса, внутри рождалась какая-то дрожь. Он должен мне поверить, я сама поверила в то, что говорю.
- Наверное, я никогда не смогу поверить в вашего господа. Это выше моих сил. Но я люблю вас и хочу здесь остаться.
Взгляд обжёг меня, Отец откачнулся.
- Нет-нет,  повторения не будет. - Я поспешила удержать его: - Больше не буду подвергать вас искушению. Просто иначе не умею выражать свою любовь. Но я научусь, не гоните меня прочь. Я буду рядом, я буду делать для вас всё. Если смогу, приму постриг и не намекну даже взглядом на свои чувства.
- С такими чувствами постриг не принимают, дитя. Для этого нужно любить Бога. Обратиться к нему и верить.
- Я не могу верить. Жизнь научила меня не верить никому. Полагаться только на себя. Но вам я верю.
Я всмотрелась в его лицо. Он молчал. Вот сейчас я должна быть очень убедительной. Поэтому, как можно больше правды. А в остальное я должна верить. И в то, что люблю его тоже.
- Не потому, что вы меня выпороли. Со мной это иногда происходило. А потому, что вы не такой, как все. Вам ничего от меня не нужно. Вам безразлично есть я или нет. Вы не поддались простейшим инстинктам, которые правят людьми. И при этом не испытываете ко мне враждебности, не оттолкнули меня и не выгнали с позором.
Он слушал, а я понимала, что вот сейчас говорю правду. С ним нельзя иначе. Забыла о том, что хотела подобраться к нему, обмануть, подчинить, обокрасть и сбежать. Хотела перевернуть монастырь вверх дном, взбаламутить его, как стоячее болото. Теперь же я хотела остаться рядом с ним. И вовсе не для того, чтобы соблазнить и подчинить, только затем, чтобы он хоть иногда меня слушал вот так, смотрел внимательно и позволял быть рядом. Я в это верю. Действительно верю. Не могу не верить.
- Иди спать, дочь моя, уже поздно. Поверь, я тоже человек и устаю, как и другие. А к разговору о том, стоит ли тебе остаться в обители, мы ещё вернёмся. Здесь никого не удерживают насильно, но без любви к господу делать нечего.
Я была ошеломлена. Так меня здесь никто не держит? Да всё ли он обо мне знает?
- Матушка Мария рассказывала обо мне?
- Да, конечно. И просила благословение на богоугодное дело спасение твоей жизни и души.
- То есть сейчас вы мне говорите, что я могу уйти в любой момент?
- Да, дочь моя, можешь. В любой момент, даже прямо сейчас. А можешь договориться с сёстрами и тебе подготовят всё необходимое: одежду, обувь, запас продовольствия на какое-то время и немного денег, чтобы начать жить в миру.
- А документы?
- У Матушки Марии, она занимается делом о твоём досрочном освобождении.
- Но она не сказала мне ни слова…
- Вероятно, у неё на это были свои причины. Она хочет спасти твою душу, не только тело. Подумай сама, что ждёт тебя в миру? Всё то же самое, о чём ты рассказала на исповеди. Новое преступление и снова тюрьма.
- Этого я больше не допущу! – твёрдо заявила я.
- Но ты вольна покинуть монастырь, задерживать никто не будет…
Я уловила в его голосе насмешку. Да щаз! Размечтался старый дурень!
- Нет, Отец Кондратий. Мне некуда идти, а тут есть вы. Матушка Мария хотела, чтобы я узнала, что такое любовь. Не гоните меня. Быть может, именно так я научусь любить и верить.
Придав голосу должный трепет проблеяла я. Нужно остаться. Отцу Кондратию по ходу на меня плевать. Святой педик с садисткими замашками с ходу заложил мне планы своей подельницы. Ну и жаба эта Мария, молчала об УДО. Надо будет найти у неё документы. Так гораздо спокойнее, хотя и без них прекрасно можно обойтись. А уйти я успею всегда.
- Спокойной ночи, дитя моё.

 ***

Матушка Мария говорила убедительно, как всегда, Но Отец Кондратий не спешил с ней соглашаться. Весь его облик: лицо, глаза и даже поза говорили о сомнениях. Разговор ему не нравился. Но Матушка Мария была старше его, в чём-то опытнее, не считаться с её мнением он не мог.
- Ты же понимаешь, что судьба у неё непростая. Поддержи девочку. Не дай снова скатиться на дно.
- Матушка, но ведь я не воспитатель детского сада или колонии для несовершеннолетних. Она невыносима. Хотите добиться освобождения, добивайтесь и выставите прочь.
- Она совершеннолетняя. - Усмехнулась Мария. – Так что не воображай её невинным дитя, а себя отцом, который обязан её пороть.
Мария с удовольствием отметила, что болезненный укол достиг цели. Отец Кондратий не любил напоминания о первой исповеди этой послушницы, хотя, вроде бы, с честью выдержал искушение.
- Вам нужно ввести меня в грех и дискредитировать в глазах паствы или просто иметь возможность давить на меня?
Не дурак настоятель, но и не так уж умён, как кажется на первый взгляд - отметила Мария.
- Думаю, что ты устоишь. Знаешь же, что слежу за каждым её шагом.
Матушка заметила, что настоятель не просто знает, ему это не нравится настолько, насколько касается его самого. Возражать он и не думает.
- Я вижу, какими глазами она смотрит на тебя. Девчушка влюбилась по уши.
Отец Кондратий приготовился запротестовать, но Мария подняла руку, призывая не перебивать её:
- Ты первый мужчина, который отверг её тело. При всём неудобстве положения, только у тебя есть шансы воздействовать на её душу.
«Вот сейчас у него на лице написано – почему я? А ты как думал? Положение настоятеля обязывает. Если больше некому, то ты» - подумала Мария.
- Говори с ней, дай девочке возможность почувствовать божественную любовь, не связанную с тактильными ощущениями и половыми инстинктами. Дай ей шанс обратиться к вере.
Матушка Мария напряжённо наблюдала за внутренней борьбой на лице настоятеля. Она действительно старше его и опытнее, так что с удовлетворением отметила, что добилась желаемого.
- Хорошо, я не буду избегать её, но увольте, искать встречи с вашей подопечной не собираюсь.

«На ложе моем ночью искала я того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его.
Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя; искала я его и не нашла его.
Встретили меня стражи, обходящие город: "не видали ли вы того, которого любит душа моя?"
Но едва я отошла от них, как нашла того, которого любит душа моя, ухватилась за него, и не отпустила его».

 ***

Старая жаба молчит об освобождении. Документов я не нашла. Где же она может их держать? Может в сейфе настоятеля? Вполне может быть, что у него в доме есть и сейф. Единственный человек здесь, у которого отдельное жильё. Замок несложный. Трудность только одна – Мария глаз с меня не спускает. Иногда возникает ощущение, что она даже ночью не спит, под дверью стережёт. Или настоятель соврал, и нет никаких документов у Марии. В конце концов, с чего бы у неё такая забота обо мне? Я по всем статьям сейчас сижу, только благодаря её знакомству с начальником колонии не там, а тут.
Кто же ты такой Отец Кондратий? Действительно педик, не интересующийся женщинами, или тебя не интересую именно я? Почему ты не попался ни в первый раз, ни во второй? Если я тебе отвратительна, почему ты этого не показываешь? Если нет, почему я не могу добиться от тебя нормальной реакции? Не верю я, что ты святоша. Да ты и сам говорил, что человек. Ничто человеческое тебе не чуждо. Дай мне это обнаружить.

- Вы обещали поговорить со мной, Отец Кондратий.
Я встретила его почти ночью у дверей дома. Надеюсь, он меня не прогонит. Хочу попасть внутрь, оглядеться. Хочу поговорить с ним. Хочу избавиться от глаз Марии, которые чувствую за спиной. Удивляла только способность старухи передвигаться бесшумно. Но спину свербило постоянно. Отец вздохнул, отомкнул дверь, включил свет и сделал приглашающий жест.
- Только недолго, у меня был трудный день.
Нормальный, уставший мужик. Одет не без изящества, но просто: чёрный бадлон, чёрные же джинсы, уже слегка потёртые. В хорошей форме, как будто ходил в качалку. Что он вообще забыл в монастыре?
- Есть хочешь? – предложил между прочим, прошёл на кухню, включил электрический чайник, достал хлеб и сыр, крупно по-мужски нарезал, оставил всё на доске, вместе с ножом.
- Нет, спасибо.
На кухне, естественно сейфа не было, а я шла за ним, как собачка на верёвочке и опять волновалась. Может быть потому, что видела кусок прошлой жизни в этой кухне? Простая белая мебель, электрическая плита, столешницы из мраморной крошки. Занавесок не хватает для ощущения домашнего уюта. Когда-то у меня был шанс остаться в таком месте, иметь собственный дом, семью и уверенность в завтрашнем дне, но тогда я не оценила его.
- О чём ты хотела поговорить? О возвращении в мир или хочешь остаться? И почему именно со мной, а не с Матушкой Марией?
Отец Кондратий подпихнул мне табуретку, сам опустился напротив.
- Хочу остаться. И я совсем ей не верю, поэтому могу говорить только с вами.
- Но к постригу ты не готова. Сама призналась, что не веришь в господа.
Почему-то было легко говорить ему правду. Не надо рассчитывать, сколько можно сказать, а о чём промолчать, какое выражение лица подобрать к словам. Он и так уже знает обо мне всё самое гадкое.
- Не верю и даже не хочу врать. На молитвах присутствую, потому что так принято. Не хочу смущать верующих нарушением порядка.
Закипел чайник. Мужчина выключил его, поднялся, одним шагом пересёк кухню, достал из навесной полки чай и вернулся за стол. Движения точные, пружинистые. Почему-то представилось, что он бегает, дерётся и стреляет столь же расчетливо, точно, без суеты. Только эта отвратительная борода портила всё.
- С одной стороны это правильно, хотя и не искренне с твоей стороны.
Кстати, он совершенно перестал употреблять раздражающее «дочь моя», как будто мы разговариваем с обычным человеком, а не с обитателем этой богадельни с подвывихом на боге.
- А с Матушкой ты всё-таки поговори, если не наладишь с ней хоть какой-то контакт, вряд ли она поможет тебе оформить условно-досрочное освобождение.
Отец с аппетитом откусил бутерброд и запил чаем.
- Не могу, она лицемерная тварь.
Мне показалось, что в бороде затаилась усмешка и он со мной согласен.
- Ты её совсем не знаешь. Она сдержана, не позволяет себе выражать гнев, возможно, кажется суховатой и в выражении положительных эмоций. Точно так же лицемерием можно воспринимать твоё присутствие на молитве. Но она спасла тебе жизнь. Подумай об этом и иди, нам обоим нужно отдохнуть.
Мы поднялись одновременно. У меня дух захватило от этой близости. Я подняла на него глаза, ожидая неизвестно чего. Не сделаю первого шага. Он мужчина, он должен действовать.
- Иди.
Кажется, ему это слово далось с трудом. Я видела в глазах желание. Уж его я научилась определять за свою жизнь. Он желал меня, а я его. По-настоящему, а не как в первый раз. Потому что он не обманет и не предаст, потому что способен заслонить от пули и никогда не заложит полицаям. Но почему он меня отталкивает? Мы одни, никто не узнает. Или он считает меня недостойной своего святошеского тела? Обида резанула неожиданно остро. Рука сама опёрлась на стол и нашарила там нож. Несколько секунд я боролась сама с собой…
Что-то тяжело опустилось на затылок, лишив сознания.

Очнулась в темноте. Она была настолько непроницаемой, что было всё равно открыты или закрыты глаза. Пахло пылью, кровью и ещё чем-то неуловимым, никак не определить сразу. Пошевелившись, поняла, что окружена гладкими стенами со всех сторон. Похоронили заживо? От ужаса отнялся язык, потом я отчаянно забарабанила по стенам. И тут, к моему облегчению, верхняя стена поднялась, и по глазам резанул свет факела, выбивая слёзы.
- Твою ж мать!!!
Глаза привыкли, и я увидела перед собой двух чёрных монашек. Они были похожи, даже выражение лиц с благоговейными улыбками, как отражение друг друга.
- Где я? И кто вы такие? – пришлось спросить, потому что происходящее самостоятельно объяснить было выше моих сил. Монашки молчали.
Пришлось осмотреться, чтобы сделать выводы. Я в ящике на столе, помещение без окон, две двери, пахнет сыростью. Подземелье? Вот дерьмо!
- Ну и зачем меня сюда притащили? – спросила я. Попыталась выбраться, но сильные руки этих гадин в чёрном меня удержали.
- Да что такое? Что происходит? – начала орать я.
Одна из них молча подала согнутую газету. Раздел объявлений. Я всмотрелась в мечущие в свете факела строчки и похолодела:

«Монастырь Церкви Десницы Божьей с прискорбием сообщает о безвременной кончине своего настоятеля – Отца Кондратия. В среду вечером он был зарезан фанатичкой-послушницей, когда возвращался из города, куда ездил по делам. Матушка Мария, принявшая обитель в свои руки, объявляет недельный траур. После чего все обязательства общины будут исполнены в полном объёме».

Я вдруг вспомнила то, что произошло до удара по голове, и закричала:
- Это не я! Я не могла его зарезать, я его люблю! Я ни в чём не виновата. Монашки, миленькие, поверьте мне.
Эти грымзы смотрели на меня всё с той же идиотской улыбкой. Я посмотрела на засохшие коричневые пятна на балахоне на испачканные в крови руки. Неужели это я убила настоятеля? Я не хотела. Я не могла. Я не помню, что сделала это.
- Меня опять сдадут в тюрьму? Я больше этого не вынесу!
Одна другой сделала знак рукой и та подала мне табличку:
«Обращённая».
Красивая такая, тяжёлая, бронзовая, чем-то знакомая. Её сразу же отобрали.
- В каком смысле обращённая? – я смотрела на благостные рожи монашек, которые и не собирались со мной разговаривать.
- Вы что, немые? – догадалась я. Первая кивнула.
- Но не глухие? Что со мной собираются сделать?
Вторая молитвенно сложила руки и возвела очи к потолку.
Я похолодела. Отправить на небо?
Но это же и правда не я. Это мог быть только один человек. Тот, кто привёл меня сюда, кто следил за мной все эти месяцы. Кто подталкивал меня к отцу Кондратию. Матушка Мария! Это она рассчитывала избавиться от настоятеля и занять его место. Она читала моё дело, она знала, что на меня «находит», она готовилась его убить моими руками. И теперь мне никто не поверит, если даже я не делала этого.
Но говорить больше не дали. Монашки сноровисто уложили меня обратно в ящик, залепили рот скотчем, пристегнули ремнями и закрыли крышкой.
  И тут до меня дошло. Церковь Десницы Божьей канонизировала тех, кто стал этой самой десницей. То есть рукой. И меня записали не просто в убийцы, а в карающие руки Бога. Нет, меня не отправят в тюрьму. Я превращусь в бетонный блок, украшенный этой самой табличкой. Из таких блоков сделана ограда монастырских земель сектантов.
Тяжеленный сейфовый ящик со мной куда-то с грохотом поволокли так, что заложило уши. Потом привели в вертикальное положение. Ног коснулось что-то холодное, тяжёлое, жидкое, обволокло ступни. Я закричала…

***
Дожди в сентябре окутали всех зябкой сетью. Ещё не все поля были убраны и по размокшим дорогам по грязи дохлыми водомерками плыли фигуры послушниц. Не поднимая головы, почти  не останавливаясь, они кропотливо делали своё дело. Зерно предстояло не только собрать, но и просушить.
Матушка Мария затопила электрический камин и вытянула ноги к теплу. Она это заслужила. Столько дел навалилось после смерти Отца Кондратия, столько забот, что не было возможности тихо предаться размышлениям. Но она справлялась.
Она не ошиблась в Суламифь, девочка изменилась. И узнала любовь в той мере, которая была ей доступна. И осталась с ними. А Отец Кондратий… Матушка улыбнулась почти нежно. Она будет о нём жалеть, но всё в руках господа, иначе бы он этого не допустил.

 ***
В тексте использованы отрывок из повести «Суламифь»  А И Куприна и стихи из Песни Песней. 31643



© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2014
Свидетельство о публикации №214090400809 

Обсуждение здесь http://proza.ru/comments.html?2014/09/04/809