Глава 1
Жизнь Маши только начиналась, и начало это складывалось очень удачно.
Повезло поступить туда, куда мечталось с детства – на факультет иностранных языков. Нежданно-негаданно повезло с наследством, и город – прежде чужой и неприветливый – распахнул свои объятия. Ведь ей в собственность достался его крошечный кусочек – малосемейка под крышей пятиэтажного дома.
Все получалось, все шло как надо, и казалось, что так будет всегда, а впереди – все самое лучшее.
Словом, Мария Михайловна Синичкина, собираясь на выход в свет, была абсолютно, безмятежно счастлива.
«Веснаааа!» - надрывался старенький телевизор на максимальной громкости.
«Море увлечений без особого значения», - пела с экрана Максим, а Маша подпевала, натирая полотенцем мокрые волосы.
После зимней спячки рассиялось солнце - заливало светом письменный стол у окна, высвечивало золотом пляшущие над тахтой пылинки, лизало старые бока полированного шкафа, отчего они загорались янтарем.
Полотенце полетело на тахту, а поверх него упал махровый халатик в веселых микки маусах. Солнечный луч пробежался по дорожке из родинок на спине, а уже через секунду девушка скрылась в ванной.
«Довела нас всех весна до умопомрачения», - донеслось оттуда под аккомпанемент воздушных струй.
Влажные волнистые пряди, высохнув, разлетелись по плечам карамельными локонами. Пробежавшись на цыпочках обратно в комнату, Маша схватила со стула пакет и вытащила новенький комплект кружевного белья. Защелкали ножницы, бирки полетели на пол. Она ловко натянула трусики и одним движением застегнула бюстгальтер. «Я лучами согретая, иду, встречая лето» - пропела себе под нос, надевая тонкие колготки.
«Не смотрите, вздыхая, на правила чихала», - частила беспечно, выдергивая из шкафа короткую юбку.
«Я смотрю в глаза при встрече», - промурлыкала, вглядываясь в отражение. Подняла молнию на джемпере ровно до того места, где заканчивалось кружево и выступали холмики небольшой груди.
По столу, завывая, пополз мобильник. Маша щелкнула пультом - телевизор замолк.
- Алло, - выдохнула она радостно.
- Ну, ты готова, нет? Выходишь? Мы к остановке идем, – пропыхтела нетерпеливо Ольга Большая.
- Да, сейчас только накрашусь быстренько...
- Какая ты, все-таки, копуша, Машка! Мы тебя ждем у входа ровно десять минут и уходим!
Трубка загудела сердито. Маша торопливо бросила её на стол, выудила из сумки расшитую бисером косметичку и вернулась к зеркалу.
Хорошо, все-таки, жить одной!
Поначалу она снимала квартиру с обеими Ольгами – Большой и Маленькой.
С Ольгой Большой они выросли в одном поселке и даже учились в одном классе, хотя близкой дружбы не водили. Синичкина Мария не любила бывать на виду, держалась в тени. Больше отмалчивалась, накручивая на палец пушистые пряди, щурила серые близорукие глаза, улыбаясь и морща короткий нос в крупных веснушках. Она быстро краснела, отчего веснушки становились ярче. А потому старалась не привлекать к себе внимания.
Её одноклассница внимания не боялась, она его искала. Ни одно мероприятие, ни одно сборище не обходилось без высокой, крутобедрой красавицы. Над любой толпой возвышалась ее русая голова, а голос пионерским горном вырывался из любого хора.
Когда выяснилось, что обе девушки поступили в педагогический, да еще на один и тот же факультет, родители решили, что детям нужно держаться вместе. Подходящая квартира для съема нашлась удачно - прямо рядышком с Альма-матер. Девочки тут же стали лучшими подружками. А вскоре к ним присоединилась и Ольга Маленькая - миниатюрная дюймовочка с фарфоровой кожей, льняными волосами и круглыми голубыми глазами. За кукольной внешностью, как это часто случается, скрывалась самолюбивая и амбициозная натура. Ежедневные поездки на битком набитых электричках ее не устраивали. Как не устраивала беготня по заплеванному перрону, давка в вагонах, вонь от потных граждан и их поклажа, которой они обдирали колготки, оставляя синяки на нежной девичьей коже.
Узнав, что одногруппницы снимают квартиру, она быстро сошлась с ними поближе и за символическую плату вселилась третьей. После чего сразу же стала показывать характер. Начались претензии. В основном к безответной Маше. Тут не убрала, здесь накидала. Свет не выключила. Не так посмотрела, не то сказала.
До скандалов не доходило, но обстановка накалялась. К тому же, дружба втроем редко кому удается. Как это водится, двое стали дружить против одной. И этими двумя оказались, конечно же, Ольги. Ехидные улыбки и шепоток за спиной простодушной подруги стали обычным явлением.
А потом у Маши умерла бабушка.
Старушка прожила достойную жизнь и оставила неплохое наследство – добротный кирпичный домик с ухоженным огородом. Продать дом с участком недалеко от города и по ходу электрички не составило особого труда. Вырученные средства решили вложить в недвижимость, тем более, что дочка того гляди выучится и выйдет замуж. Шикарное приданое, о таком только мечтать. Так и стала Мария Михайловна обладательницей собственной квартиры в городе. Пусть и совсем крошечной – с электрической плиткой в коридоре вместо кухни и сидячей ванной за порыжевшей пластиковой занавеской. Но зато – своей.
Маша съехала от снедаемых завистью Олек и стала наслаждаться свободой.
Можно было не убираться и даже не готовить. Оставлять включенным свет. А главное – чувствовать себя хозяйкой и совершенно независимой, самостоятельной женщиной.
Женщиной, это, конечно, громко сказано. В свои полные восемнадцать она оставалась девственницей. Пока одноклассницы встречались с парнями, а некоторые даже рожали, не дождавшись диплома о среднем образовании, с Синичкиной Машей даже и не пытались заигрывать. Виной такой непопулярности была, конечно же, врожденная скромность. Но не только она. За спиной маячила грозная тень соседа Степки. Он звал ее сестренкой, а репутация у него была такая, что всякому хотелось держаться от его «сестренки» подальше. Даже когда Степан допрыгался до суда и заключения, Машин ореол неприкосновенности не потерял своей силы. На выпускном вечере она была единственной, кого ни разу не пригласили на танец. Вдобавок, мама денно и нощно повторяла про честь, которую надо беречь смолоду. А уж когда дочка стала студенткой и перебралась в город, и вовсе засыпала предупреждениями и наказами:
- Маша, ты там, в городе-то, не заголяйся! Брючки одевай, юбочку подлиньше. Скромнее будь! А то пристанет кто, не ровен час, - твердила она, провожая дочку на станцию.
- Мама, ну, когда я заголялась!
- А ты не пререкайся, а слушай, слушай мать! С незнакомыми не разговаривай!
- Не буду.
- В машины к ним не садись!
- Ну, мааам!
- Не мамкай! Вот выучишься, получишь профессию, потом на работу устроишься, вот тогда и будешь романы крутить!
- Мать, да что ты на неё насела, - терял терпение отец, - будто она за романами едет. Учится ребенок, старается. Нет, чтобы похвалить.
Он целовал быстро подросшего ребенка в нежную щеку и подавал сумку с гостинцами. И смотрел потом, как уносит электричка самую большую любовь его жизни. А она машет ему из-за толстого, мутного стекла и улыбается. Студентка. Городская. Тревога уступала место гордости, Михаил обнимал жену, и вел обратно, домой.
У калитки плясал рыжий пес Сверчок. Брехал радостно, прыгал на хозяев, пытаясь залобызать. Они поднимались по скрипучим ступенькам на веранду, завешанную вязанками лука и уставленную банками с закрутками. По пестрым домотканым дорожкам проходили в тепло притихшего дома. За окном густела синева, сбиваясь в плотную темень. От нее закрывались занавесками в мелких незабудках и включали люстру на пять рожков. Валентина накрывала на стол, тихо бормотал телевизор, из морозилки извлекалась запотевшая бутылка. Подоспевший ужин соблазнял ароматами и призывал немедленно обжечь горло сначала ледяной водкой, а следом - горячей закуской. От тревог не оставалось и следа. Жизнь снова входила в привычную, уютную колею.
Глава 2
«Весна!» - обрадовалась Маша, ступив из подъезда на подтаявший снег.
Март выдался холодным, кидался сухой колючей крупкой, пробирал до костей ледяным ветром. Казалось, зима никогда не кончится. И вдруг из-за белесой зимней мглы выкатилось солнце и резко потеплело. Ветер словно пропитался оттепелью - отсырел и осел. Снег пошел крупными порами и съежился.
Вечер спугнул дневное тепло, но в воздухе уже неуловимо пахло весной. А это означало теплые дожди, липкую листву и долгие, светлые вечера. Весна несла перемены и обещала обновление. Так и побежала Маша на остановку – окрыленная неясной надеждой.
- Машка! – Ольга Большая отошла от толпы клубной молодежи, столпившейся у входа, и подняла руку вверх. – Машка! Мы здесь!
Она энергично замахала подружке, бегущей через дорогу.
Ольга Маленькая придирчиво оглядела стройные ноги, рассыпанные по плечам локоны и яркий макияж. Презрительно фыркнула, поджала губы и нетерпеливо повернулась к двери. Подруги устремились за ней следом, и вскоре всю троицу засосало в темное и дымное нутро заведения под гастрономическим названием «Жареный петух».
Устроители злачного места не ломали голову над интерьерами. Бизнес был устроен просто и сурово - бар и несколько намертво привинченных к полу столиков. Всю остальную площадь занимал танцпол с ритмично шевелящейся массой. Маше стало дурно от спертого воздуха, пропитанного сигаретным дымом. Барабанные перепонки обожгло кислотными ритмами, а глаза ослепили неоновые вспышки. Оглохшая и ослепшая, она пробиралась вперед, цепляясь за Ольгу Большую, подталкиваемая Ольгой Маленькой. Места за столиком не нашлось. Тянуть коктейль из водки и апельсинового сока пришлось стоя. Первая порция привела в чувство, после второй стало повеселее. Третья отвертка довела до кондиции. Жареный петух клюнул, и подружки, не сговариваясь, гуськом побежали танцевать.
Обеих Олек унесло людским потоком, и Маша потеряла их из виду. Пот горячими ручейками стекал под одеждой, мокрые волосы липли к лицу, а она все двигалась как заведенная, чувствуя единение с народом и одновременно - полную от него свободу. Ее задевали, а порой и грубо толкали, но она уже оторвалась от реальности и ни на что не реагировала.
Однако ее все же втянули в эту реальность чьи-то теплые, вялые руки. Ухватили за бедра, пытаясь задавать ритм. Сопротивляться не было ни сил, ни желания. Она покорно двигалась в такт с незнакомцем, а он прижимался все теснее, упираясь в нее чем-то твердым, и, судя по толчкам, живым. А потом развернул лицом к себе, и, едва Маша успела, обмирая от счастья, опознать Эдика, как он начал мусолить ее губы, обдавая коньячным духом.
Эдик! Великолепный Эдик!
Сердце гулко забилось и Марию впервые в жизни накрыло сладкой волной. Она утонула в ней с головой и тонула бы вечно, но блаженство неожиданно оборвалось.
Кто-то резко дернул ее партнера, отчего он разжал объятия. Уставился пустым, невидящим взглядом и тут же исчез, утянутый прочь неведомой силой. А она осталась в шоке и неподвижности среди безразличных танцующих тел.
Эдуард. Ее первая любовь и недосягаемый идеал.
Он появился на учебе позже всех остальных. Дождливым осенним днем продрогшая Маша вместе с группой разбирала перфектные времена и мечтала о том, чтобы поскорее включили отопление. Дверь открылась, вошел Оскотский Эдуард, и она вмиг позабыла и о холоде, и об английском. Высокий, черноволосый и чернобровый, с загорелым лицом и ослепительно голубыми глазами, он окинул аудиторию хозяйским взглядом и неспешно проследовал на свободное место. Прошел мимо, оставляя шлейф невозможно приятного парфюма, и унес с собой робкое девичье сердечко. Разумеется, даже не заметив. Когда он приблизился к её столу, Мария Синичкина до того оробела, что побоялась поднять глаза. А потому, особенно ярко запомнила мягкие замшевые туфли песочного цвета. Абсолютно сухие и чистые, несмотря на непогоду за окном. Ее собственные раскисшие кроссовки и она сама – промокшая и пропахшая сыростью, показались еще ничтожнее. В то время как благоухающий цитрусами, хвоей и еще бог знает, чем, молодой человек в замшевых ботинках поднялся в ее глазах на недосягаемую высоту.
Да, Эдик Оскотский был неотразим. Несмотря на полноватые для мужчины бедра, которые, впрочем, компенсировались ростом и статью, и мелковатую для крупного тела голову, он вызывал симпатии не только у студенток, но и у всех без исключения преподавательниц.
Сам же Эдуард относился ко всем одинаково – с равнодушием и сквозящим пренебрежением.
Маша и помыслить не могла о внимании с его стороны. Хотя сердце при его появлении сладко ныло, а с ним и грудь, и низ живота.
И вдруг – такое!
- Маш! Маша! – кричала в ухо Оля Маленькая и трясла за рукав, - пошли!
- Куда? – она еще не пришла в себя от потрясения и плохо соображала.
- Домой! Ольке плохо!
Глоток ледяного воздуха принес облегчение. Жизнь была прекрасна, несмотря на пьяную Ольку, головокружение и сырую погоду. Жизнь была прекрасна, потому что Он жил где-то рядом, и Он только что ласкал ее и прижимал к себе, и они почти слились в единое целое.
Глава 3
Ночью Маша спала плохо. Ворочалась, переворачивала горячую подушку, а она тут же нагревалась снова. Алкоголь испарился без следа, не выдержав напора возбуждения. Смелые картины, подгоняемые богатой девичьей фантазией, теснились и наскакивали одна на другую. К утру она просмотрела целый фильм с собой и великолепным Эдиком в главных ролях. Роман развивался стремительно и красиво. Нежные ухаживания, страстные взгляды и робкие касанья рук сменялись жаркими сценами на шелковых прохладных простынях. Мерцали свечи, их яркие язычки подрагивали и чадили от стонов любовников. В итоге он все-таки внес ее на своих сильных руках в резные двери центрального загса. Они оба были в белом. Он - в смокинге, она - в облаке фаты и пышного, многослойного платья. Оркестр гремел Мендельсоном, многочисленные гости осыпали пару восторгами и цветами.
Сон не шел.
На занятия Мария пришла абсолютно разбитая и с прыгающим сердцем. Но волновалась она напрасно.
Отношение Эдика к ней ничуть не изменилось. Он, как и прежде, ее не замечал.
Машу это ничуть не охладило. Она снова и снова возвращалась к сладким переживаниям прошлого вечера, и их становилось все труднее хранить в себе.
Не удивительно, что она во всех подробностях поведала о свалившемся счастье Ольгам.
- От ты глянь на неё, тихушницу, - подбоченившись, громко отреагировала Олька Большая, - какого мужика отхватила, а?
Она звонко рассмеялась, привлекая внимание окружающих. Маша тут же на неё зашикала. Ей не хотелось оповещать о своей личной жизни всю группу.
- Да ничего она еще не отхватила, – расфыркалась Олька Маленькая, презрительно кривя ротик в розовой помаде, - подумаешь, за задницу подержался.
- Кто подержался за ваши задницы, девочки? – длинный и худой Пашка Метелкин, приятель и адъютант Эдуарда, обвился вокруг Ольги Большой змеем-искусителем. Водрузил острый подбородок на круглое девичье плечо и сладко сощурился на открывшиеся виды в вырезе тонкого джемпера.
Маша побледнела, а Ольга оттолкнула Пашку с напускным возмущением:
- До всего тебе дело есть! Кто надо, тот и подержался!
Метелкин довольно заржал и двинулся дальше своей развинченной походкой, вихляясь, словно на шарнирах.
- Ну и чего теперь, Маш, он хоть с тобой поздоровался сегодня? – продолжила горячую тему Ольга Большая.
- В том то и дело, что он меня в упор не видит, - вздохнула влюбленная.
- И не увидит, мало ли кого он там в толпе потискал, - ехидно хмыкнула Ольга Маленькая.
- Ой, любишь ты, Оля, повредничать! Может ему просто неудобно! Ходил тут павлином этаким и вдруг к Машке нашей начал клеиться. Маш, ты не падай духом, поживем – увидим.
Маша промолчала. Она и сама догадывалась, что Ольга Маленькая, скорее всего, права.
С пьяных глаз Эдик мог и не разобрать, с кем он танцевал и к кому прижимался.
«Но если даже и так, – рассуждала девушка, - не знак ли это судьбы?»
Она верила, что ничего в этой жизни не происходит просто так. И раз было начало, значит, будет и продолжение.
К восемнадцати годам у неё сложилась ясная картина мира. Миром управлял Бог. И общался он с простыми смертными не напрямую, а намеками, посылая знаки.
Эти знаки передавались в обрывках чужих фраз, что привлекали вдруг внимание и приобретали особый смысл. В сигналах светофора, подсказывающих, надо ли форсировать текущие события или лучше притормозить. И так далее, и до бесконечности. Знаки были повсюду – их надо было только разглядеть и понять.
Понятно, что встречу на танцполе она истолковала даже не как намек судьбы, а как её откровение.
«Это все неспроста!» - думала Мария Синичкина, обгрызая кончик ручки. Она смотрела в учебник, но мыслями витала так далеко, что заученные еще в детстве буквы казались таинственными иероглифами.
Глава 4
«Это все неспроста! » - пронеслось в голове у Синичкиной Валентины и сердце разнылось так сильно, что отнялась левая рука и подкатила тошнотворная слабость.
Она опустилась на стул и положила онемевшую руку на стол. Туда, где по времени уже должны были стоять тарелки с горячим ужином.
Но ужинать некому. Миша опять задерживается. Опять где-то пропадает.
«Что-то тут нечисто», - прошептала Валентина сама себе, поправляя одной ей заметные морщинки на разглаженной скатерти. «Никогда такого не было, чтобы каждый божий день - допоздна».
На улице послышался радостный лай Сверчка, а следом раздался чей-то голос. Но не мужа. Вроде бы, женский. Кто-то открыл калитку и шел через двор, беззлобно отгоняя любвеобильного пса.
В окно веранды забарабанили, потом заскрипели ступеньки крыльца и наконец, забренчал звонок.
- Валюшка! Уснула, что ли? Открывай скорей!
- Да иду, иду, - пробормотала Валя, потирая на ходу больную руку, - чай не девочка, бегать-то, двери вам открывать.
- Ты чего разворчалась? – соседка Катерина улыбалась широко, сбрасывая с ног галоши и вешая на крючок застиранную болоньевую куртку.
- Да так, настроенья нет чего-то. Мишка еще опять где-то бродит. Чаю будешь?
- Да не, не буду. Сейчас только поужинала и чаю напилась, - отвечала гостья, по-свойски шагая из прихожей прямо в зал и присаживаясь за стол. - Я же радостью поделиться пришла!
- Ну? – Валя присела рядом и уставилась на соседку, выражая готовность радоваться.
- Степку отпустили!
- Совсем?
- Ну, конечно, совсем!
- Слава тебе Господи! – Валентина перекрестила полную грудь. – Лишь бы опять бедокурить не начал.
- Да уж, чай, не начнет. У него планы. Итак, говорит, времени потерял сколько. Осознал! Он же ведь парень-то хороший. Не в том месте оказался и не в то время, вот оно так и вышло.
Катин голос звучал неубедительно, будто извиняясь за непутевого сына.
- Конечно, хороший, - заторопилась Валя. – Как же нехороший, он же ведь на моих глазах вырос. Я ж его знаю. Как своего! Как они с Машей-то – то у вас, то у нас. Так и выросли вместе. А маленькие-то, какие хорошенькие были, как два грибочка – беленькие, крепенькие. Все так и думали, что брат с сестрой.
- Он ее так и зовет сестренкой. Любит он Машеньку-то. Все время про нее спрашивает. … Как она? Идет учеба?
- Идет, хвалят учителя. Она ведь у меня девка старательная. И в школе хорошо училась, и в институте также. По-английски как начнет говорить, чисто иностранка, не отличишь. Отцу уж больно нравится. Гордится дочкой. Он итак в ней души не чает, а тут видишь, как – языки учит.
- А где он, кстати? Я думала, он уж дома.
- Не знаю, где, - губы у Вали съехали уголками вниз, - сама беспокоюсь, - добавила, помедлив.
- Да ладно, чего беспокоиться, его весь поселок знает! Ничего с ним не случится. Небось, притащили какую свинью больную или козу. Ты же знаешь народ какой неотвязный – раз ветеринар, так лечи немедля! Всяк за свою скотину переживает как за родное дитя. До утра ждать не будет. Вот и получается день ненормированный. Не волнуйся, подруженька, придет.
- Ну, когда-никогда, да придет. Куда ж ему деваться, - слабо улыбнулась Валентина.
Глава 5
Ольга Маленькая была права - Эдик не опознал в партнерше по танцам Синичкину. Он бы и не узнал о том, что с ней танцевал, если бы не услышал об этом во время перекура в туалете от верного адъютанта.
«Что знают двое, знает и свинья», - гласит поговорка. Узнал и Пашка, и тут же подступился с расспросами:
- Слышь, Эдик, а чего там у тебя с Синичкиной было в Петухе?
- О чем ты, Паша? – процедил страдалец, не поворачивая головы. Он мучился от похмелья и старался не совершать резких движений.
- Да ладно, мне рассказали, что ты её чуть не трахнул прямо на танцполе.
- Чушь какая – где я, а где - Синичкина.
- Чушь, не чушь, а я тоже подметил, что она на тебя пикует то и дело.
Эдуард одним махом осушил пластиковую бутылку воды, предусмотрительно припасенную в сумке, и вздохнул с облегчением:
- Немного отлегло. Завязывай пургу гнать, Пашка, утомил.
Кинул пустую тару в мусорное ведро, но промахнулся. Исправлять оплошность, конечно же, не стал. Стащив крупное тело с подоконника, бережно понес на занятия. За ним, вихляя худым задом, двинулся верный ординарец.
В аудитории нашлось подтверждение Пашкиным бредням – Синичкина вдруг поменялась в лице и застыла возле стола, за который собиралась присесть. Надменно глянув на оробевшую девушку, Эдик вальяжно проплыл мимо, с достоинством опустил тяжелый зад на скрипнувший стул и отвернулся к окну.
А за окном набирала обороты весна. Воробьи так шумно радовались оттепели, что их было слышно в аудитории. Солнце окончательно пробудилось от спячки и палило с такой силой, что оставаться в мрачных институтских сводах стало совершенно невыносимо. Хотелось на волю. На свежий воздух и ласковый ветерок, несущий запахи талого снега, нагретого асфальта и выхлопных газов.
Эдик и Пашка, кое-как отсидев пару, вырвались на свободу. Надышавшись полной грудью, уселись в подаренный Оскотским-старшим мерседес и под бодрую болтовню радио-диджеев понеслись на улицу Космонавтов. Там проживал хорошо известный им обоим Толик aka Торчок. У него всегда можно было славно оттянуться, покурить и насмеяться до слез. Родители Торчка зарабатывали деньги в далекой Америке. А сын поехать не захотел, как не захотел и зарабатывать. Ему хватало того, что присылали сердобольные родители. Пара часов пронеслась незаметно, а потом друзья, распрощавшись с гостеприимным хозяином, покатили дальше.
- Эдик, глянь, Синичкина! – радостно заорал Пашка, вертясь на сиденье и дергая приятеля за рукав.
- Где?
- Да вон, на остановке стоит. Эх, проехали уже. Давай, разворачивай, покатаем ее.
Конечно, в другое время великолепный Эдуард и не подумал бы слушать подобный бред. Но в приподнятом настроении ни думать, ни спорить не хотелось. Хотелось посмеяться, а над Синичкиной смеяться было по любому веселее, чем над Метелкиным.
Развернув сверкающий серебристыми боками мерс, он лихо подрулил к остановке. Павел выскочил из машины и предупредительно распахнул перед обомлевшей девушкой дверку:
- Садись, Маш, подвезем.
Она вспыхнула от счастья, еще не веря ему до конца, а в душе уже играли фанфары. «Эх, жаль Ольки не видят!» - стучало в голове молоточками, пока Маша усаживалась рядом с водителем.
Пашка ввинтил свое длинное тело на заднее сиденье, и автомобиль рванул с места, оставляя всех невольных свидетелей Машиного триумфа в глубокой зависти, должно быть.
- Тебе куда, Синичкина? – дружелюбно поинтересовался Эдик, и она оцепенела от восторга. Первый раз в жизни любимый обращался к ней напрямую.
«Мечты сбываются!» - пела обласканная фанфарами душа.
- На Милицейскую.
- Это где же такая? – поднял он бровь, а Метелкин с готовностью заблеял козлиным смешком.
- За вокзалом, надо через мост переехать, а там я покажу, - смущаясь, сказала Маша.
- Милииицееейская – блеял Пашка, – там, небось, одни менты живут и наша Синичкина!
Эдик проявил невиданное великодушие:
- Ладно, хорош глумиться над девушкой.
Мария почувствовала себя на вершине мира. Он за неё заступился! Он её любит! Ее сердечко не подвело и правильно указало на того единственного, кто предназначен был судьбой. Он не мог не ответить взаимностью. Ведь такая любовь дается не просто так. Это карма. Карма из прошлой жизни. Возможно, они были любовниками и вот, в жизни новой, интуитивно, наощупь подобрались друг к другу, чтобы соединиться вновь, не смотря на социальное неравенство и прочие превратности судьбы.
- А, правда, почему такое название странное? – прервал её восторженные умозаключения Оскотский.
- Я не знаю, может, потому что там тюрьма, - залепетала она.
- Тюрьма! – зарыдал адъютант его превосходительства. – «Сижу на нарах, как король на именинах»!
Его неподдельное веселье оказалось заразным. Эдуард снисходительно подхохатывал, Маша прыскала от смеха, заливаясь румянцем, и вскоре любое новое слово стало вызывать у всех троих неудержимое веселье.
- Может, по пивку? – Пашка повис на спинке Машиного кресла, обняв его обеими руками и пытаясь заглянуть другу в лицо.
- Можно и по пивку, - протянул тот, - вот только где? «Раки» на ремонт закрыли.
- А пойдемте ко мне, - предложила Маша.
- А что! – заорал возбужденно Метелкин. - Наберем пива и завалимся к тебе, Машка. На Милицейскую.
- А предки твои как на это среагируют? - повернул голову Эдик.
- Я одна живу, - ответила девушка и загордилась.
- Нууу? Так чего ж ты молчала, Синица? Давай, Эдик, тормозни возле магазина, я метнусь за пивом.
Пашка умчался, а Маша, оставшись наедине с любимым, снова засмущалась.
Она молча любовалась на свои ногти, млея и розовея, пока Оскотский, наконец, сам не проявил инициативу:
- Так что, Маша, ты одна живешь?
- Да, одна, мне родители эту квартиру купили, чтобы я по общежитиям и съемным квартирам не моталась. Ну и вложение денег. Недвижимость всегда в цене растет, – простодушно поведала она.
- Разумно. А чего в такой дыре квартиру взяли, ближе не нашлось?
- Не знаю, меня не посвящали в подробности.
Не станешь же объяснять, что купили то, на что хватило денег. Но реплика неприятно кольнула, даже несмотря на восторженное состояние.
- Ну, все, погнали, - Пашка кинул коробку с пивом в багажник и удовлетворенно развалился на сиденье.
Но не успели они тронуться с места, как их начал прижимать джип с тонированными стеклами, сигналя о намерении остановиться для дружеской встречи. Это подтверждалось радостными воплями молодых людей, опустивших окна и размахивающих руками.
- Оооо, Серый, братааан! – заорал Метелкин. Он высунулся из окна, словно стараясь вылезти на полном ходу для немедленного воссоединения с братаном. Но надобность в этом отпала, поскольку Эдик уже прижимался к поребрику.
Машу оставили разглядывать происходящее из-за надраенного до блеска лобового стекла. Молодые люди обменялись рукопожатиями и повели неспешные разговоры. Покуривали, сплевывая себе под ноги, посмеивались и похлопывали друг друга по плечам. Наконец, о чем-то договорившись, парни ударили по рукам и разошлись по машинам.
- Слышь, Эдик, а ты давно Гуся не видел? – завел разговор Пашка, едва они тронулись с места.
- Давно. Я даже не помню, когда последний раз с ним пересекался.
- Может, Серый не врет, и он действительно, того – пропал?
- Да кто его знает… говорят, он Федору должен был.
- Федору? Ну, тогда все тухло. Этому ничего не стоит в могилу уложить поверх покойника. У него на кладбище все схвачено.
Маша оторопело слушала разговоры про неведомых ей Гуся и Фёдора, в то время как мерседес неотрывно следовал за джипом совсем не в том направлении, в котором находилось её гостеприимное жилище.
Наконец, она набралась храбрости и встряла в разговор:
- Эдик, а мы куда едем?
Молодые люди посмотрели на неё одновременно и с одинаковым недоумением. Потерявшись еще больше, она добавила:
- Мы же ко мне собирались…
- Точно, Эдик, мы же к Машке собирались, на Милицейскую, - обронил Пашка рассеянно, - я и забыл совсем.
- Мы к друзьям едем, на дачу. У приятеля днюха, нас пригласили, – снизошел до разъяснений Эдуард, не поворачивая головы. – Хочешь - с нами езжай, а не хочешь, я тебя высажу на остановке.
Маша сначала растерялась от его равнодушия, а потом ей подумалось, что, может быть, он просто не хочет на неё давить. Хочет, чтобы она сама решила, готова ли войти в его круг, познакомиться с его друзьями. И, утешившись открывшейся истиной, счастливо отозвалась:
- Я с вами.
Глава 6
Панорама оживленного мегаполиса сменилась неказистыми видами городских окраин. Многоэтажки в растяжках рекламы, шумные проспекты и супермаркеты с яркими вывесками остались позади. За окнами замелькали выцветшие деревянные бараки, магазинчики со слепыми витринами и развороченные остановки. Следом потянулись посадки голых берез, черные поля в останках снега, деревни с серыми заборами и аккуратными нарезками огородов. Маша заскучала. Они ехали уже пару часов, и пейзаж за окном не радовал разнообразием. Эдик смотрел на дорогу, а Пашка сзади притих и не подавал никаких признаков жизни.
Наконец, они свернули к сосновому бору, где и обнаружилась цель назначения.
Захлопали дверки машин. Перекидываясь шутками, прибаутками и крепким матерным словцом, народ стекался к двухэтажной каменной даче. Вокруг нее уже образовалась стихийная парковка, преимущественно из иномарок.
Эдуард не стал ждать, пока оробевшая спутница выберется наружу, а уверенной походкой двинулся к дому.
Подхватил её Пашка, прижал к себе и встряхнул.
- Чего притихла, Синица? Не ссы, все будет путем!
Маша промолчала, лишь невольно прибавила шаг, чтобы поспеть за длинноногим приятелем.
Равнодушие Эдика возбудило нехорошие сомнения.
«Зачем же он захотел меня подвезти», - растерянно думала она, поднимаясь по высоким ступеням к распахнутой настежь дубовой двери.
Ей и в голову не могло прийти, что она могла быть для кого-то такой же мелкой и незначительной, как, скажем, божья коровка для ребенка. Подобрал, поиграл, да и скинул щелчком в траву. Хорошо, если не раздавил при этом.
- Ооо, Павел, у тебя новая девушка? – на одногруппников надвигалась крупная крашеная блондинка. Пуговицы блузки едва сдерживали мощную грудь, а юбка натянулась на бедрах так сильно, что Маше показалось, будто она слышит треск материи.
- Привет, Люба. Это не девушка, мы учимся вместе,- благодушно ответствовал Пашка, устремив взор на длинный, как на свадьбе, стол. На нем уже красовались разнокалиберные бутылки и тарелки с закусками.
- Пашка! – привел его в чувство Эдик, - ты пиво зажал что ли?
- Забыл, блин!
Метелкин, стукнув себя по лбу, поскакал за пивом, оставив растерянную Машу на растерзание любопытной девице.
Впрочем, та уже потеряла к ней интерес. Зажав в пухлых пальцах с хищными кроваво-красными ногтями длинную сигарету, она о чем-то беседовала с высокомерной брюнеткой, похожей на похудевшую Деми Мур. Время от времени Мур заливисто, нервно смеялась и бросала взгляд куда-то вглубь помещения.
Проследив за направлением её взгляда, Маша увидела смазливого блондина в неприлично розовой для мужчины рубашке. Он не обращал на нервную деву никакого внимания, а дарил его плотно сбитой, мускулистой девушке с короткой мальчишеской стрижкой. Ухо мускулистой красотки ощетинилось рядом шипастых сережек, а шею украшали сине-зеленые иероглифы. Маша засмотрелась на эту красоту и вздрогнула от неожиданности, когда Пашка, возвращаясь с коробкой пива, небрежно подтолкнул её в сторону кухни.
- Чего стоишь? Иди, помоги девчонкам салаты крошить.
Она робко двинулась к галдящей компании. Судя по непринужденному обмену репликами, все были давно и близко знакомы.
На Машу никто не обратил внимания и никак не отреагировал. Поборов неловкость, она обратилась к двум подругам, неторопливо нарезающим огурцы с помидорами:
- Девочки, может, помочь?
Ответом ей были удивленно-насмешливые взгляды двух пар умело подкрашенных глаз.
- Ну, помоги, - великодушно отозвалась одна из них после неудобной паузы, передавая широкий, как тесак, нож. – Пойдем, Натусь, покурим, пусть девушка поработает.
Опустив голову, чтобы не выдать закипающих слез, Маша аккуратно резала овощи и украшала их кудрявой петрушкой и махристым укропом.
Эдик не проявлял ни малейшего интереса к факту её существования. Лениво развалившись на кожаном диване, он потягивал пиво из темной бутылки, изредка перекидываясь словами с таким же, как он, холеным молодым человеком. В четыре бесстрастных глаза разглядывали они происходящее, и читалось в этих глазах полное к нему равнодушие.
- Маша, Маша, радость наша! – раздался за спиной Пашкин голос, а бедра обхватила цепкая, жесткая рука. В другой руке он держал пластиковый стаканчик и тыкал им в воздух прямо перед Машиным носом.
- Что это?
- Кровавая Мэри! Давай, пей, не бойся, не отравишься. Хоть кисляк пройдет.
Павел не церемонился. Но девушка в глубине души даже почувствовала благодарность. Ей и правда, было кисловато. Может быть, алкоголь поможет расслабиться. Задержав дыхание, она большими глотками выпила содержимое стакана.
Горло перехватило. Маша не привыкла к крепким напиткам, а Пашка не поскупился на водку и почти проигнорировал томатный сок. Метелкин схватил салатницу и двинулся к длинному столу, бросив в приказном тоне:
- Пошли, хватит батрачить.
Она, как хвостик, потянулась за ним. Усевшись рядом, ослабевшим от водки зрением разглядывала происходящее, мечтая поскорее отправиться восвояси.
- Оооо, какие люди! Здорово, Фёдор! – блондин в розовой рубашке тряс руку запоздалому гостю.
В дверях стоял невысокий, коренастый мужчина. По виду - много старше собравшихся. На темном, обветренном лице проступали редкие, резкие морщины. Волосы на лбу начали редеть, обещая скорую лысину. Злые маленькие глазки сканировали пространство. Облик дополнял спортивный костюм и распахнутая кожаная куртка. На шее болталась цепь, способная удержать крупного пса.
Маша не знала, кто он и что он, но поспешила отвернуться, до того неприятным показался ей незнакомец.
Павел рядом с ней радовался жизни так сильно и жестикулировал так бурно, что ей приходилось то и дело уклоняться от его длинных, как плети, рук, летающих над тарелками.
Перекрикиваясь с приятелями через весь стол, он, не глядя, сунул ей под нос еще один стаканчик - на этот раз с чистой водкой.
От одного взгляда на алкоголь замутило, но тут понеслись возгласы: «За здоровье изменника! Братан, за тебя!» Показалось неудобным не выпить.
Она наложила на тарелку салата, что стоял поближе, отхлебнула тепловатой обжигающей жидкости, закусила безвкусным ломтиком огурца и содрогнулась от отвращения.
Закружилась голова, стало подташнивать.
«Зачем только я потащилась с ними?» - грустила Маша, похрустывая овощами. Тянуться за закусками, разложенными на тарелках подальше, она не решалась. Пашка, увлекшись беседой, перестал уделять ей даже то скудное внимание, которым баловал поначалу. Про Эдика нечего было и говорить.
Она чувствовала себя изгоем. Бедной родственницей, которую пустили за стол из милости.
Основным блюдом шли шашлыки. Их вскоре и внесли, и поставили на середину стола. Угощение вызвало нестройный, но оживленный хор голосов.
За Марией Синичкиной никто не ухаживал, а сама она попросить передать шампур постеснялась.
Так и сидела, опустив голову, и ковырялась в салате, пока на плечо не опустилась тяжелая рука.
- Ты что же за девушкой, не ухаживаешь, Пашка?
- Это не моя девушка, - засуетился тот, - это одногруппница.
- Да хоть бы и не твоя. Сам-то жрешь в три горла. Иди, принеси ей шашлыка, - приказал Фёдор и уставился в упор на замершую от испуга Машу.
Метелкин бросился исполнять приказание, и через секунду на ее тарелке лежал шампур с подрумяненными кусочками баранины.
- Спасибо, - выдохнула чуть слышно.
Ей не ответили. Федора уже рядом не было. Пашка, отвернувшись, о чем-то шептался с Эдиком.
Она принялась обгрызать мясо, стараясь не дышать. Курили прямо в доме, и от сигаретного дыма тошнота подкатывала к самому горлу. Кое-как запихнув в себя пару кусочков, Маша оставила попытки доесть свою порцию. Сложив руки на коленях, кротко дожидалась того момента, когда приятели двинутся к выходу.
Когда надежда на освобождение от вечеринки почти иссякла, народ начал медленно расходиться. Вдруг захотелось в туалет. Вспомнив, что путь предстоит не близкий, она выбралась из-за стола и прошмыгнула в коридор в поисках заветной комнаты.
Комната нашлась, но оказалась заперта. Пришлось терпеливо дожидаться, пока она освободится. Наконец, дверь распахнулась, грудастая блондинка с достоинством выплыла в коридор, распространяя волны парфюма и освежителя воздуха, бросила презрительный взгляд и величаво удалилась. Оказавшись, наконец, внутри, девушка с облегчением вздохнула. Как же все это надоело! Быстрей бы домой!
Вернувшись обратно, она похолодела – приятелей за столом не было.
Судорожно отрыв на вешалке свою курточку, она кинулась на улицу и увидела, что Эдик уже сидит в машине, а Пашка о чем-то толкует с Федором.
- Паша! – отчаянно выкрикнула она.
Но он не услышал. Или сделал вид, что не услышал. А через секунду, обменявшись быстрым рукопожатием с собеседником, нырнул в мерседес. И пока Маша бежала от крыльца, чавкая тающим снегом, серебристый автомобиль проглотила равнодушная мартовская ночь.
Глава 7
К Маше, поигрывая ключами от машины, вразвалочку приближался Федор.
- А ты что же с друзьями не поехала? – процедил презрительно, ощупывая твердым взглядом тонкую фигурку.
- Я… Я не успела. Они меня не дождались.
Голос задрожал, она со всей силы вцепилась в сумку и закусила губу, чтобы не расплакаться.
- Куда ты не успела? С крыльца не успела слезть? Ладно, пошли, довезу до города.
Он отвернулся и зашагал прочь. Она растерянно оглянулась назад, и в тот же момент окна на первом этаже погасли, отчего перед домом стало еще темнее. Не раздумывая больше ни секунды, Маша заторопилась следом за широкой спиной в кожаной куртке.
Ехали молча. Фёдор уверенно вел машину, уставившись в лобовое стекло и излучая туповатую задумчивость.
«Цыганка с картами, дорога дальняя
Дорога дальняя, казенный дом...
Быть может, старая тюрьма Центральная
Меня парнишечку по новой ждет», - проникновенно напевал Михаил Шуфутинский, как бы намекая бедной Маше, с кем она связалась.
А ей и так уже было не по себе. Она старательно пялилась в темное окно, чтобы не встретиться взглядом с водителем, и молилась.
«Господи, дай мне добраться до дома живой и невредимой!»
Вдруг щелкнула в мозгу Пашкина фраза про кладбище, на котором в старые могилки укладывают свежих мертвецов.
«Федор! Он сказал – Гусь Федору должен был. У Федора на кладбище…»
Додумать она не успела, потому что страшный ее спутник, словно прочитав мысли, резко свернул с трассы. Машина, подпрыгивая на кочках, понеслась вглубь черного леса, в окна заколотили ветки деревьев, а Шуфутинский неожиданно смолк. Машу затрясло – от неровной дороги и от страха одновременно.
Еще не веря до конца в реальность происходящего, она выдохнула:
- Куда мы едем?
Он промолчал, только зыркнул с веселой злобой, и сразу стало ясно - куда бы они ни ехали, ничего хорошего ее там не ждет.
- Федя, куда мы едем? - переспросила она уже со слезами в голосе.
- Какой я тебе Федя? Федор это погоняла, дура, - бросил он и резко затормозил. - Ну, все, приехали, вылезай, давай.
Фары высекли из кромешной тьмы бурое месиво стволов и веток. По спине пробежал холодок ужаса. «Убьет и закопает», - колотилась паническая мысль, вдавливая в кресло, заставляя цепляться за него все крепче. Федор вышел из машины, не торопясь обошел кругом и открыл дверку.
- Не зли меня, вылезай. Или я тебе сейчас за волосы выдерну, - сказал так буднично и просто, что сразу стало понятно – выдернет. Ему это легко и привычно.
Не дожидаясь исполнения угрозы, она полезла наружу, роняя крупные слезы.
- Давай, разворачивайся задом, не тормози.
Он развернул её, по-хозяйски хлопнул по заду, намотал на руку волосы, собранные в хвост, и пригнул. Теряя равновесие, Маша упала ладонями на теплое сиденье, зажмурилась и сжала зубы. Пусть делает, что хочет, только не убивает. Сопротивляться все равно бесполезно. Она решила терпеть. Но не удержалась и вскрикнула, когда пронзило острой болью.
В ответ за спиной раздался мат, а следом - громкое пыхтенье. Он вколачивал в неё всю свою злость, тянул со всей силы за волосы, выворачивая голову. Боль физическая смешалась с болью унижения, но Маша больше не издала ни звука. Кусала губы, заливалась слезами и молчала.
«Всему приходит конец», - стучало где-то на задворках сознания, и так и случилось. Машина экзекуция закончилась, как кончается все на свете.
Фёдор оттолкнул ее от себя и недовольно забурчал:
- Измазался весь в крови, как черт.
Со спущенными штанами полез в бардачок и потащил оттуда целую кучу бумажных салфеток.
Побросал использованную бумагу на землю, натянул штаны и пошел вразвалочку на водительское кресло. Усевшись за руль, почти добродушно крикнул в раскрытую дверцу:
- Чего там копаешься, садись, давай!
Маша, заливаясь тихими слезами, забралась на свое место.
- Да ладно, не скули, - настроение у водителя поднялось, и он скалил желтые, крепкие зубы в подобии улыбки. – Радуйся, дура. Хоть кто-то на тебя польстился.
Маша молча переживала унижение, тиская сумку, подобранную с пола салона. Только бы довез до города и отпустил.
Он повернул ключ зажигания, автомобиль ожил и заурчал, шансонье очнулся и завел новую песню. Снова затрясло - сквозь темноту и ветки, скребущие по стеклам, они продирались обратно к трассе, подпрыгивая на каждой кочке. Снова затошнило, а вдобавок дико разболелась голова.
От шока происходящее казалось кошмарным сном, вот только проснуться никак не удавалось.
Наконец, проклятый лес остался позади. Под шинами зашелестело ровное покрытие. Трясти перестало, головная боль притупилась, тошнота ослабила хватку, а унылые мелодии сплелись в однотонный гул.
- Так ты одна живешь, я слышал. Как уж тебя звать-то?
Притихшее было сердце, снова подпрыгнуло к горлу. Когда он успел узнать, что она живет одна?!
- Чего замолкла? Как звать тебя, напомни.
- Маша.
- Одна живешь, я слышал. Скучаешь вечерами?
- Я не одна... я с братом живу, - выдавила она первое, что пришло в голову.
- С каким братом? Кого ты лечишь?
- С братом старшим. Он уезжал на шабашку. В Москву. А теперь обратно вернулся, - отчаянно сочиняла она на ходу.
Поверил он или нет, осталось тайной. В кармане его куртки заверещал телефон.
Едва глянув на экран, Федор разозлился и начал плеваться матом.
- Да... Какое твое дело, где я еду… Я что, тебе отчитываться должен?! Где вы? Какого... Какого ты ребенка потащила с собой?
Маша уперлась взглядом в темноту за окном, даже не пытаясь понять, с кем и о чем он ведет разговор. Не с ней – и хорошо, и это главное.
- Дура! Сиди там, я сейчас за вами приеду.
Он сунул телефон в карман, засопел, сжал в нитку тонкие губы, прибавил громкость и свирепо уставился на дорогу. На свою спутницу он больше не смотрел, и она сидела, стараясь не шевелиться, чтобы не привлечь к себе внимания.
«Надо же было так влипнуть», - грызла себя несчастная девушка.
Глава 8
«Надо же было так влипнуть», - чертыхнувшись, пробурчал Михаил, с силой втиснув очередной окурок в набитую до отказа пепельницу.
Вот уже битый час он сидел в своем стареньком москвиче, таращась на серое пустое небо, нависшее над тонким льдом узкой речушки. Сигареты в пачке заканчивались, но трогаться с места не хотелось. Голова раскалывалась, рот связало горечью – после нескольких лет отказа от курения, организм сопротивлялся никотиновой атаке. Но хуже всего было на душе. Её давило отвратительное чувство вины и осознание того, что как прежде – уже не будет.
«Куда теперь? Не век же в клинике обитать, - устало перебирал он надоевшую связку вопросов. - А с Машей как? Расстроится девчонка. Учудил папка на старости лет. Попутал бес»
Бес попутал Михаила Андреевича Синичкина аккурат после нового года. Подослал для этого дела того, на кого и не подумаешь - Лешку Лаврухина. С Лешкой они сидели за одной партой, влюблялись в одних и тех же девчонок, а закончив школу, так оба и остались в родном поселке и приятельствовали долгие годы. Добродушный великан, запорошенный снегом от шапки-ушанки до коротко подрезанных валенок, заглянул к приятелю в ветеринарную клинику под вечер, когда тот уже мыл руки, собираясь домой.
- Миш, ты здесь? – протрубил Леха, распахнув дверь в узенький коридорчик, замазанный синей масляной краской и украшенный пожелтевшими плакатами.
- Да здесь, куда ж мне деваться, - заулыбался ветеринар, выходя навстречу и вытирая руки вафельным полотенцем. – Холоду-то напустил. Проходи, чего ты встал в дверях, как не родной.
- Да я на минутку - мимо бежал, да и заглянул, - рассиялся посетитель, сдирая с головы шапку и приглаживая кочку непослушных, жестких волос.
В прошлой жизни Алексей был негром, не иначе. Или с черным согрешила его прабабушка. На это ясно указывали приплюснутый нос, вывернутые губы, сочный, низкий тембр голоса, присущий чернокожим, а также дремлющий африканский темперамент. Просыпался он очень редко – Леху было крайне трудно вывести из себя. Но если уж кому-то это удавалось, то коррида просто меркла в сравнении.
- Дело какое ко мне или просто соскучился? Проходи, чего в дверях топтаться, покурим, - Михаил гостеприимно махнул рукой в сторону небольшого кабинетика.
- Не, не могу, - прогудел приятель, отчего-то смутившись, - Лидка снаружи дожидается.
- А чего ты жену на морозе держишь? Пусть тоже заходит.
- Да я ж тебе говорю – на секунду, - замялся приятель. – Короче, Миша, не мог бы ты заглянуть к соседке моей? Наталья Пална её звать, Наташа. Дом они купили прошлым летом. Городские. Муж сбёг, она одна теперь с хозяйством плюхается… ну я, когда помочь по-соседски, не отказываю. А Лидка ревнует, понятное дело.
- А что с ней приключилось, может, ей к врачу лучше? – поднял брови добрый доктор.
- Да не с ней, кота надо ей кастрировать. Обоссал, гад, все углы. Уже моя чует, что опять у Наташи был - как ни заглянешь на минутку, так провоняешь весь кошачьим духом.
- Так пусть несет животное, сделаем.
- Миш, ну заедь, а? Я сказал уж, что на дому можно все сделать. Она с ним как с дитем вошкается. Пугливый он какой-то, не хочет она его незнакомой обстановкой травмировать. Я отблагодарю при случае. Да и она заплатит, все как положено, - тембр голоса опустился еще ниже, большие руки нервно мяли ушанку, на круглом лице читалась неловкость. Миша поспешил заверить приятеля, что все сделает в лучшем виде.
Наталья Павловна оказалась моложавой большеглазой блондинкой. Едва она открыла калитку и уставила на Михаила прозрачные, обжигающе-холодные голубые глаза, он сразу понял своего одноклассника. От одного ее взгляда сердце заволновалось и погнало кровь сильнее. А когда Миша опустил взгляд в вырез халата, в ложбинку между большими грудями, кровь взбунтовалась и бросилась в щеки.
- Здравствуйте, я по просьбе Алексея к вам. Насчет кота, - откашлявшись, объяснился он.
- Аааа, Михаил…Алексеевич? – вопросительно улыбнулась она.
- Андреевич, - подсказал он. - Но, можно и по-простому - по имени.
- Да, да, Миша, - тут же сориентировалась хозяйка, - очень рада, проходите, пожалуйста, - она заторопилась от калитки к дому, приглашая гостя следовать за собой. И он пошел за ней следом как завороженный, не в силах оторвать глаз от зада под тонкой фланелью, шёл и любовался перекатами упругих ягодиц.
С того дня, а вернее сказать, вечера, Синичкин Михаил пропал.
Кота прооперировали прямо на кухонном столе, а после этого благодарная хозяйка, легко и быстро наведя порядок, выставила на стол бутылку французской виноградной водки. Аккуратно разложила на тарелочке прозрачные кружочки колбасы и ветчины, подала рассыпчатую картошку и душистую, тушеную с черносливом говядину. Французская чача мягко ударила в голову, и Михаил уже откровенно любовался и полноватой ножкой, бесстыже манящей из-под расстегнутого халатика, и едва проступающими под тканью сосками.
Наташа все говорила и говорила – про кота, про мужа и его любовниц, перескакивая на трудности сельских будней, а он только кивал, улыбался и пытался представить её полностью обнаженной.
Дома был небольшой скандальчик, так как муж припозднился, да еще и заявился в подпитии, но быстро сошел на нет, потому что распаленный Миша сгреб недовольную супругу в объятия, измял все ее выпуклости, затискал, залюбил, и она оттаяла.
А потом он забежал снять швы новоиспеченному кастрату, и опять была бутылка – на этот раз невиданной до сей поры текилы. Текила не понравилась – самогон самогоном, но зато после нее были танцы. Мексиканский алкоголь пробудил дух веселья, и хозяйка включила притаившийся за занавеской музыкальный центр. Михаил прижимал к себе горячее, разомлевшее тело и, как ему самому казалось, незаметно, двигал руку со спины под грудь. А потом Наташа подняла на него хмельные развратные глаза, и он сжал ее, уже не стесняясь, и впился в податливые губы, согнав с них насмешливую, чуть надменную улыбку.
Домашний скандал на этот раз был посильнее, и завершился трагичнее. Муж не стал успокаивать жену, напротив - пошел в наступление:
- Да что ты мне нервы мотаешь? - обиженно выдал он в ответ на претензии. - Ну, выпил, ну задержался, ну и что? Это же все для вас! Для вас с Машкой стараюсь. Учебу оплачивать надо? Надо! Крышу менять надо? Надо! Отдыхать кто затеялся будущей осенью? А? Рабочими часами не уложишься на ваши хотелки!
И, легко вдруг поверив в собственную ложь, Михаил Андреевич, оскорбленно ушел спать на дочкин диванчик, оставив жену в слезах, расстройстве и полном одиночестве.
Кончи;
и коленями, ощупывая глазами асфальт в подмерзших лужах.
Когда она добралась до альма-матер, большая кружка кофе напомнила о себе и запросилась наружу. Запершись в тесной кабинке, Синичкина Мария бездумно разглядывала надписи на стенах и на двери. Даже вымученно улыбнулась, наткнувшись на рисунок веселого кондомчика. Из его рта выплывало кудрявое облачко с заботливым напоминанием: «Come on. Put me on». Уединение нарушилось девичьей стайкой. Захлопали дверки кабинок, зазвенели голоса и смех, потянуло сигаретным дымом.
Маша уже собиралась покинуть свое укрытие, как вдруг слух зацепился за собственную фамилию.
- Ты слышала, эта тихоня, Синичкина, с кем связалась?
- С кем? – лениво откликнулся томный голос.
- С Федором. Он Жареного петуха крышует и еще какую-то фигню. Ну, не он один, конечно, но он у них один из основных. Такой мерзкий тип. У меня прямо мурашки по коже бегают, когда его вижу.
- Да ладно. У него и без Синичкиной баб навалом.
- Навалом, да. Он на все стойку делает, что шевелится. Но с умом - лохушек попроще собирает. Вот к Элинке же нашей, например, не полезет.
- Ну, естественно, - Маша узнала надменные интонации дочки депутата, - может для кого-то он крутой авторитет, а мы и покруче видали.
- Да уж, твой папа от кого угодно прикроет.
- Попала она, - влезла третья собеседница, - я одну девочку знала. Такая же тихушница была, как эта Синичкина. Все с мамой под ручку по магазинам бегала. Они в нашем дворе жили. Потом она с каким-то сидельцем связалась. По переписке, что ли…
- Ой, я тоже одну дуру знала, она по переписке за уголовника замуж вышла и потом на свиданки к нему ездила с торбами! Наберет колбасы копченой, чай три слоника и вперед! – зачастил высокий голосок.
- Да подожди ты! Полно таких, я не про это! Ну и вот, связалась она с этим мутным типом, и как он только освободился, ушла к нему жить. Мать её во дворе плакалась, что он дочу бьет до синевы, а та все равно от него не уходит. А потом он ее бросил, а Федор подобрал. Болтали, что он ее в какую-то комнатушку в доме под снос поселил и туда к ней ходил. Не знаю, кто из них подсадил эту дурочку на наркоту, но только я ее как-то встретила на улице и еле узнала. Высохшая, нечесаная - просто мертвец ходячий. И глаза как у зомби.
Машино воображение живо нарисовало картину собственного падения. Она увидела себя опустившейся и изможденной, бредущей по улице под осуждающими взглядами твердо ступающих по жизни граждан.
Больше всего на свете Мария Синичкина боялась именно наркотической зависимости.
С наркоманами она, лично, не сталкивалась. Но мама об этом говорила много и горячо. Она очень боялась, что в городе затянет дочку в плохую компанию и обратно дороги уже не будет. Её страх передался Маше, а закрепил его культпоход на кинофильм «Реквием по мечте». Откуда-то сверху спустили указание ознакомить подростков с наркотической угрозой и не промахнулись. Фильм шокировал не только учителей, но и самых циничных подростков. А Машу он просто раздавил. Она долго не могла прийти в себя и с отвращением, снова и снова переживала реалистичные сцены унижения дошедшей до ручки героини.
Между тем, девушки упорхнули на занятия, оставив после себя звенящую тишину и сигаретный дым. Маша выбралась из своего укрытия и уставилась в зеркало. Бледная, с темными кругами под красными глазами и, о, боже! – не накрашенная! Ресницы рыжие, как у поросенка, губы обветренные, припухший нос обсыпан веснушками. Волосы вокруг старой заколки вздыбились петухами. И в таком виде она собиралась показаться на люди? Жизнерадостная трель телефона заставила вздрогнуть. Звонок не определился. Это Он – мелькнула страшная догадка. Тут же толкнуло обратно в кабинку, и телефон полетел в унитаз, а она лихорадочно принялась его смывать. Когда же он, наконец, исчез в утробно бурчащем отверстии, Маша выскочила из туалета, и побежала прочь из института, из своей жизни - куда глаза глядят.
Глава 14
Она шла быстрым шагом, стараясь не смотреть на прохожих. Казалось, что каждый встречный замечает, как ужасно она выглядит, и догадывается, что с ней происходит. Завидев кинотеатр, свернула к нему в надежде укрыться в темном зале, где можно расслабиться хотя бы на время и подумать.
«Думать, думать – о чем думать? - тут же забурчал внутренний голос. - Он же теперь точно голову открутит из-за телефона! Сказал же, чтобы на звонки отвечала. Может, наврать, что потеряла?»
Но и полтора часа относительного покоя не досталось от судьбы-злодейки. Слишком рано - до первого сеанса оставалась уйма времени.
Покрутившись на открытом пространстве перед очагом культуры, Маша почувствовала себя мухой на огромном столе. Даже показалось, что где-то высоко за рваными серыми облаками затаилась рука со свернутой в трубочку газетой. Втянув голову в плечи, девушка обогнула массивное здание с облупившимися колоннами и заторопилась в скверик, разбитый позади. Обычно его наводняли горластые подростки и зрители, ожидающие сеанса, но хмурым утром он оказался пуст. Обойдя бронзовый памятник классику, она присела на изрезанную инициалами скамейку. Сиденье отдавало сыростью и холодом, но зато появилось ощущение укрытия. Сзади растянулась глухая стена низкого строения без окон, а впереди высились внушительные бронзовые тылы писателя. По бокам сквера шла кованая ограда, за ней мелькали прохожие, но их маскировали темные, густые остовы облетевших кустов. Маша тяжело вздохнула, опустила плечи и спрятала лицо в ладонях. Совсем как в детстве - когда показывали страшный фильм, она закрывалась руками и подглядывала за экраном, осторожно раздвигая пальцы. Реальность же превзошла все киношные ужасы, судя по тому, что на неё не было ни сил, ни желания смотреть даже в щелочку. Маша немного расслабилась и тут же навалилась такая слабость, что даже дышать стало тяжело. А уж помыслить о том, чтобы встать и снова куда-то бежать, стало вовсе невозможным. К тому же, идти было некуда и не к кому.
Бросить всё и вернуться к родителям? Но как объяснить побег из собственной квартиры в городе? А учеба? Мать с отцом так радовались её поступлению, так ею гордились. Нет, она не сможет их так подвести.
Вспомнилось, как мама рассказывала про знакомую, у которой сестра жила в городе и мучилась с сыном-наркоманом. Он проколол все, что только можно, пока бедная женщина лезла в долги, надеясь на его излечение. Но как она не тянула из себя жилы, ничего не помогало. Парень деградировал все больше и под конец даже стал распускать руки. Когда он умер, по словам этой знакомой, его несчастная мать даже почувствовала облегчение.
Маша этого понять не могла. Смерть — это ужасно, какое тут может быть облегчение? Но её мама только качала головой и ужасалась тому, сколько горя и позора принесли наркотики в семью. Она бы такого точно не пережила.
Да, мама не переживет. Это точно. Она из-за гораздо меньших неприятностей начинает хвататься за сердце, задыхаться, пить валерьянку и укладываться на диван. А папа? Как он перенесет такое горе? И как, в конце концов, будет его переносить сама Маша? Может и не тянуть с печальным концом, раз уж он все равно неизбежен? Наркоманы долго не живут. Зачем дожидаться, пока в страшных мучениях и унижениях придет неизбежная смерть, навлекая позор на головы родителей?
Как наяву, увидела она свой портрет в траурной рамке в фойе университета. Распахнутые глаза в пушистых ресницах, открытая улыбка – фотография из школьного альбома подойдет, на редкость хорошо получилась. К гробу, украшенному венками, встанет скорбная очередь. Она будет лежать в белом пышном платье, как невеста. Бледная, чуть подкрашенная. В волосы вплетены серебристые цветочки, лицо прикрывает прозрачная вуаль. Все будут касаться губами её лба, и даже Эдик. Кругом слезы, вздохи и перешептывания о том, что Синичкина Мария никакая не лохушка, и не тихушница, и для неё лучше смерть, чем позор.
Надо только все устроить так, чтобы не больно.
Страшно, конечно. Как оно – на том свете? А вдруг там ничего и нет?
Да не может быть такого, чтобы её, Маши, не стало.
Что-то там есть, определенно есть.
Когда бабушка умерла, мама сильно плакала – и на кладбище, и за поминальным столом. По дому плавал запах валерьянки. Потом народ разошелся, а мама прилегла отдохнуть и уснула. Во сне она увидела бабушку в той самой одежде, в которой её хоронили. Она появилась в дверях и бесшумно приблизилась к кровати, на которой сидела, не в силах вымолвить и слова, её дочь.
Старушка улыбалась и просила всем передать, чтобы не переживали. Ей очень хорошо. Все, кому только ни рассказывали сон, в один голос твердили, что это душа покойной приходила попрощаться.
Одно смущало – все же самоубийство — это великий грех.
Но ведь есть же такая статья – доведение до самоубийства. Где она это слышала, может, в криминальных новостях?
А, впрочем, неважно.
Если уж простые смертные понимают, что можно довести до последней черты, может быть, добрый Господь тоже поймет и простит?
«Господи, прости меня грешницу. Помоги рабе божьей, Марии, Господь Всемогуший!» - шептала она снова и снова, раскачиваясь в такт, замерзая на сыром ветру, и впадая в оцепенение.
- Давно молишься, Маша? - вывел из забытья тихий мужской голос.
Она разлепила глаза и тут же прищурилась – так непривычно светло и ярко светило солнце. Воздух стал густым, теплым и каким-то плотным, так, что поглотил все шумы и звуки. Тусклый памятник засиял чистым золотом, и все вокруг предстало в непривычном свете – словно в телевизоре прибавили яркости и сероватая картинка заиграла сочными красками.
Глава 15
- Не торопись, Маша, жизнь прекрасна. Ты ведь в ней еще ничего не видела, а уже умирать собралась.
Рядом с Машей сидел незнакомец.
Красив как молодой бог. Волнистые смоляные пряди откинуты назад, вьются за ушами, доходят до плеч. Высокий смуглый лоб, тонкий нос с едва заметной горбинкой, чувственный рот и идеальная линия скул. Но главное – глаза. Цвета самой темной южной ночи – даже зрачков не разобрать. Капризно изогнутые брови и длинные, как у девушки, ресницы. Одет, правда, неподобающе богу – черная замшевая куртка, изрядно поношеная, серые тертые джинсы, темно-серая рубашка в тонкую белую полоску. На ногах обычные кроссовки. Куртка распахнута, рубашка низко расстегнута, на загорелой груди пара цепочек с загадочными амулетами. Ухоженные руки с длинными пальцами. На мизинце кольцо с камнем – сверкает как настоящий бриллиант. На запястье - браслеты из кожи и металла, испещренные непонятными знаками. Он улыбнулся, и улыбка украсила его настолько, что Маша задохнулась от восторга.
- Вы кто? – только и сумела выдохнуть она.
- Амур.
«Какое странное имя», - подумалось ей.
- Имя как имя, - пожал он плечами.
- Я никогда такого не слышала.
- Не слышала? Машенька, как же ты не слышала? Ты просто устала. Все слышали - Амур, Венера, Купидон. Ты что, малыш?
Никто и никогда в жизни не разговаривал с Машей так ласково. Даже родная мама не называла её малышом. Вдруг захотелось упасть на грудь этому божественно красивому парню и рассказать про все свои беды. Он словно прочитал её мысли, приобнял за плечи и прижал легонько к себе:
- Все будет хорошо, вот увидишь.
До чего же у него приятный голос!
- Понимаете, у меня проблемы, - решилась Маша, несмотря на то, что знала его всего пару минут. Вернее сказать, она увидела его пару минут назад и совсем ничего про него не знала, кроме того, что его зовут Амур.
- Я попала в ужасную ситуацию. Ко мне привязался страшный человек. Он знает, где я живу…и… я даже не могу пойти домой.
Он внимательно и абсолютно серьезно посмотрел ей в глаза.
- Это все оттого, что в твоей жизни не хватает любви. Это и есть главная причина всех твоих несчастий.
Маша приуныла. И правда, Эдик так и не ответил взаимностью.
- Эдик тут совершенно ни при чем, я не о нем речь веду.
- Подождите, но я ведь ничего не сказала про Эдика!
- Малыш, давай так. Во-первых, я бы хотел, чтобы мы были на ты. Во-вторых, мне не обязательно все рассказывать, я и так все про тебя знаю.
- А как же?
- Вот так. Что тебя смущает?
- Как это – что? Как вы можете все про меня знать?
- Ну, ты же просила помощи у высших сил. Забыла уже? Вот, считай, что я и есть такая сила. А в высших сферах секретов нет. И обращайся ко мне на ты, пожалуйста, я же просил.
- Это что, шутка такая, да? Высшая сила. В кроссовках.
- А в чем ты хотела меня увидеть? В сандалиях посреди марта месяца?
Конечно, она ему не поверила, но стало как-то веселее.
- Так вы… ты мне поможешь?
- Ну, конечно помогу, зачем бы я тут сидел и тратил время. Итак, вернемся к нашим баранам. Когда я сказал, что в твоей жизни не хватает любви, я не имел в виду Эдика. Он вообще не способен на любовь к окружающим – только к самому себе. Но у тебя ведь и этого нет. Ты же себя совсем не любишь.
- Как это? Очень даже люблю!
- Если бы ты себя любила, - мягко возразил собеседник, - ты бы никогда не поехала туда, куда тебя никто не приглашал. Тебе бы это показалось унизительным. Не поехала бы - не встретила бы Федора. Не встретила бы Федора – не было бы и проблем.
- Но Эдик же сказал, поехали, если хочешь...
- Ты бы предложила любимому человеку поездку в таких выражениях? – невинно осведомился Амур.
- Я - нет. Но я подумала, что, может быть, он специально так говорит. Ну, проверяет меня... не хочет принуждать.
- Чужая душа – потемки. Не угадаешь, что в ней творится, а потому лучше опираться не на домыслы, а на факты и думать в первую очередь о себе и о своих интересах.
- Но как же! Если человек думает только о себе, он же эгоист…
- Я не сказал – только о себе. Я сказал – в первую очередь. Ну, вот скажи мне, если ты сама о себе не подумаешь, кто о тебе подумает?
- Я не знаю...
- А тут и знать нечего. Взрослый человек должен сам о себе думать и отвечать за свою жизнь. За ребенка думает мама, за старушку в маразме думают её дети или те, кому они эту старушку поручили. А тот, кто в состоянии о себе подумать сам, не должен перекладывать эту ношу на других, согласна ты со мной?
- Согласна, - неуверенно ответила она. Амур снова обнял её за плечи и на сей раз легонько встряхнул.
- Ладно, ты еще не пришла в себя. Потом поговорим. Ну, пошли?
- Куда?
- А куда бы ты хотела?
- Я не знаю, - вздохнула Маша. – Я не спала всю ночь, у меня голова не работает. Все, чего я сейчас хочу, это поесть и поспать. А еще горячую ванную.
- Нет проблем!
- Но у меня дома нет ванной, только душ.
- Выход всегда найдется. Снимем шикарный номер с ванной, отлежишься, отдохнешь, придешь в себя.
- Ой, как же я в гостиницу, – испугалась Маша – да еще в шикарную.
- А что такое?
- Да посмотри на меня. Я вся мятая-перемятая, не накрашенная, с синяками под глазами. Как же я пойду в такое место? Что обо мне люди подумают?
На этот раз он рассмеялся совершенно открыто, от души и совсем не обидно.
- Машенька, каждый думает о себе, а не о посторонних. Я же тебе уже рассказал. Неужели ты и правда веришь, что кому-то, каким-то совершенно незнакомым людям до тебя есть дело?
- Конечно. А как же иначе, мне же есть! И другим есть.
- Да ну? Тогда опиши, кого ты встретила сегодня на улице. Во что эти люди были одеты, какие у них были выражения на лицах и так далее, - он уставился на неё выжидательно.
- Как же я могу запомнить тех, кто попался мне сегодня на улице? Разве их всех упомнишь? Ты что, смеешься надо мной?
- Ничуть. Это ты, должно быть, надо мной смеешься или я ошибся, и у тебя не отсутствие самолюбия, а ровно наоборот – мания величия.
- Почему?
- Потому что ты считаешь, что того, кто случайно встречается по жизни, даже запомнить не реально, но вот Синичкина Мария представляет для всех такой интерес, что её не только запомнят, но и будут про неё думать.
- И правда. Как-то мне это никогда не приходило в голову.
- Люди часто заблуждаются на ровном месте. Я и сам этому удивляюсь. Ну что, пошли?
- Наверное, это не хорошо, идти с первым встречным в гостиницу…
- Очень нехорошо, если с первым встречным, - совершенно серьезно сказал он. – Но со мной можно.
Глава 16
Амур поднялся со скамейки, Маша ухватилась за протянутую ладонь, и тут же в скверик ворвался шум города.
Затарахтели автомобили, затренькали трамваи, зашумела толпа, что жила все это время своей жизнью за чугунной оградой сквера.
Солнце закуталось в серые тучи, налетел сырой мартовский ветер.
Маша поежилась и подняла воротник. Амур обхватил ее разом задрогшие плечи и повел к дороге. Однако, выйдя из сквера, не встал на обочине с поднятой рукой, а пошел дальше.
- Куда мы идем? – спросила она.
- Ловить машину.
- А зачем нам куда-то идти, если мы можем остановить ее прямо здесь?
- Да так, хочу кое-кого разыграть, - он шел обратно к институту, откуда она бежала утром, гонимая стыдом и страхом.
Сил думать и, тем более, спорить не было, и она послушно шла рядом с новым знакомым.
- Ааа, вон они, - он обнял ее покрепче. – Смотри на меня с любовью, мы – пара.
К паре приближались удивленные Ольги и чем ближе они подходили, тем ярче на их лицах расцветало удивление.
Свободной рукой Амур подхватил замерзшие девичьи пальчики и принялся согревать их поцелуями.
- Замерз, малыш, - ворковал он нежно, бросая полные обожания взгляды на свою маленькую спутницу.
- Ты чего это занятия прогуливаешь, - совершенно ошалев от увиденного, выпалила вдруг Ольга Большая.
- Привет, Оля, - кротко улыбнулась Маша.
- Привет, привет, - протянула Ольга Маленькая и бесцеремонно кивнула на Амура, - а это кто?
- Он для тебя слишком красивый! – рубанула с плеча Ольга Большая и Маша, хотя и привыкла к подобным выходкам подружки, слегка оторопела.
- Ты слышала, Машуня? Я - красивый. Вот и девочки говорят. Знали бы вы, сколько мне пришлось за ней побегать, - доверительно сообщил он девочкам, потерявшим от его откровений дар речи.
- Вы в группе за старшую, да? – обратился он к Ольге Большой с подчеркнутым уважением. - Есть что-то в вас такое ... внушительное.
- Что за чушь! – Ольга покраснела и дернула плечом. – Я, как подруга, переживаю за её пропуски!
- Ах, как вы правы! Я тоже переживаю за Машунины пропуски. Как хорошо, что у неё есть такие верные друзья. Но, понимаете, у нас, как бы это сказать – медовый месяц в отношениях. Мы просто не можем оторваться друг от друга. Вы видите, какой у неё усталый вид? Вы думаете, это легко - всю ночь заниматься нежным, чувственным сексом, переходящим в разнузданную страсть?
У Олек вытянулись лица, а Маша не удержалась и фыркнула.
- Простите, девушки, но нам пора, - прервал он свое красноречие так же неожиданно, как начал, - вот и машина за нами подъехала.
Все три подружки с одинаковым изумлением уставились на громоздкий хаммер канареечного цвета. Из него выкатился плотный, невысокий мужчина и с потерянным видом отворив дверцу, застыл, пуча глаза и краснея от напряжения.
Пара двинулась к машине, а Ольги так и остались стоять с вытянутыми лицами. Настроение у девушек безнадежно испортилось, и когда Маша, обернувшись, помахала рукой на прощанье, они не сговариваясь, возмущенно отвернулись и зашагали прочь.
В салоне автомобиля приятно пахло хвоей, кондиционер гнал тепло. Амур коротко бросил в облысевший затылок водителя название гостиницы, и они покатили по оживленной трассе.
- Высоко тут, - заметила Маша, глянув в тонированное окно и попрыгав на сиденье, - а как ты узнал про Олек, что они навстречу нам идут?
- Я знаю все! Я же тебе уже сказал.
- И будущее знаешь?
- И будущее, и прошлое, и настоящее – все.
- А что у меня будет в будущем?
- Маша, ты знаешь, что гадания и предсказания – грех?
- Ну, Амууур…
- Раз вам, простым смертным, не дано об этом знать, значит, есть в этом какой-то смысл? Логично?
- Логично.
- Ну, а зачем тогда ты меня спрашиваешь? Разве я похож на человека, который совершает действия, лишенные логики?
- Как у тебя всегда так получается, что ничего не понятно, а не поспоришь? Ну, Амур, ну скажи, ну хоть чуть-чуть про меня. Я выйду замуж?
- Если встретишь своего избранника, то выйдешь.
- А я его встречу?
- Если не будешь из-за каждого пустяка представлять себя в гробу в белом платье, то встретишь.
- Ох! А он красивый?
- Красота в глазах смотрящего.
- Ну, хоть не урод? – в голосе Маши послышались нотки разочарования.
- А ты считаешь, что ничего лучшего не заслуживаешь?
- Я так не считаю, - неуверенно ответила девушка.
- Ну а с чего ты взяла тогда, что ты выйдешь замуж за урода. Тебя же силом за него не погонят.
- Значит, он будет красивым, - мечтательно произнесла она, - я замуж пойду только за красивого, а ты сказал, что у меня будет муж.
- Даже если он будет таким же гадом, как Эдик? – невинно осведомился прорицатель.
- Нет…, наверное, нет.
- Ладно, выше нос, малыш. Все будет так, как надо, - подбодрил Амур, и, глянув в окно, сообщил, - приехали!
Хаммер остановился напротив гостиницы, и растерянный водитель с пылающим лицом уже открывал пассажирам дверку. Казалось, он что-то очень хочет сказать, но на него внезапно напало онемение. Глаза лезли из орбит, а по багровому лицу ручейками бежал пот.
Амур протянул Маше руку, помог выбраться с высокого сиденья и повел к сверкающим дверям под охраной важного, усатого швейцара.
- Откуда взялась эта машина и кто этот водитель? – успела шепнуть она на ходу, с любопытством оглядываясь на отъезжающий автомобиль.
- Мимо проезжал, я его силой мысли остановил, - ответил новый знакомый с видом заговорщика, - хотелось Олек твоих разыграть посильнее. Они же западают на такие нелепые транспортные средства.
Маша хотела было спросить, почему он считает хаммер нелепым, но не успела - они уже входили в холл, и её охватила робость.
Глава 17
Виктор Сергеевич Перематов наконец пришел в себя и сумел разжать заклинившую челюсть: «Что это было, твою мать? Зачем я катал эту сикуху с её хахалем?»
Он в остервенении хлопнул по рулю обеими руками и яростно его закрутил, делая разворот в неположенном месте.
Изрыгая проклятия, Перематов мчался домой, позабыв про все запланированные деловые контакты и приятные встречи.
- Витя, что случилось? – жена испугалась не на шутку, увидев в дверях багрового от волнения супруга.
Он не удостоил её ответом, а скинув ботинки, забегал по комнате, не снимая даже верхней одежды. С грохотом повалился тяжелый стул, отозвавшись эхом в двухэтажной квартире, но Перематов на это не отреагировал.
Ошарашенная половина наблюдала за ним из коридора, не решаясь приблизиться.
Набегавшись, он рухнул на диван, отвернулся в противоположную от жены сторону и застыл в раздумьях.
- Витенька, - осторожно пошла на сближение супруга, - что случилось? Я тебя никогда таким не видела!
- Я сам себя никогда таким не видел, - зло бросил муж и снова забегал по комнате.
Сбегав от двери до окна и обратно, он догнал, наконец, ускользающую догадку:
- Меня опоили! Ирина, меня чем-то опоили!
Он выложил ахнувшей жене историю про то, как он ни с того, ни с сего вдруг остановился, хотя очень торопился на встречу. Голоса какие-то в голове зазвучали. Он хотел им возразить, а рот открыть не сумел.
(Виктор Сергеевич пустил скупую слезу, и жена с готовностью к нему присоединилась, прикрыв ладошкой рот).
А потом ноги сами его понесли открывать дверку машины двум соплякам (в этом месте жена схватилась за сердце, потому что Виктор Сергеевич в своем уме никогда бы такого не сделал). И отвез их, куда они сказали (жена зарыдала в голос).
- Ах, Витя, что же делать! Это или программирование, я по телевизору видела, вот выговорить не могу – нейро, что ли. Или порчу навели бабы твои. Говорила я – доиграешься ты с этими бабами! Вон, у кумы в деревне мужчину одного заговорили, так он залаял по-собачьи.
Виктор Сергеевич пошел пятнами, и жена испугалась еще больше – не хватил бы удар.
Но, тем не менее, продолжила:
- Они ведь знаешь, эти бабы, какие ушлые! Рассуют иголок всяких, рыбьих пузырей заговоренных. Ты в машине не находил рыбьих пузырей недавно? – участливо осведомилась она.
- Нет, - побледнев от страха, выдавил Перематов. Лаять по-собачьи ему определенно не хотелось. И тут подумалось, что Верка эта, с которой он крутил последние две недели, не зря, наверное, в деревню к мамаше своей каталась. Ворожить, не иначе!
А он еще, как дурак, ей машину с водителем давал! На мерсе перебиваясь. Еще шутили – хаммер по любому бездорожью пройдет.
Жена как будто прочитала его мысли и начала версию порчи, присухи и заговора отрабатывать, не скупясь на подробности из жизни пострадавших знакомых, запугивая бедного Виктора Сергеевича до холодного пота.
Машину на семейном совете решили продать вместе с иголками и пузырями, если таковые в ней были спрятаны. Перематов чуть-чуть успокоился обещаниями жены найти бабку, которая все наговоры с него снимет, и, засыпая после порции водки, валерьянки и пива, благодарно прижимал к себе обмирающую от уже забытой близости жену. «Ну их, Верок этих, - плавало в засыпающей голове ясное в своей простоте решение. – Один расход с виагрой. Инфаркт еще заработаешь».
Так и вернулась в семью Перематовых почти утраченная любовь.
Пока Виктор Сергеевич ронял стулья, бегая по квартире, Амур с Марией селились в новый, только что отстроенный гостиничный комплекс. Реклама пяти звезд и соответствия мировым стандартам ударной волной прокатилась по городу, что смущало Машу еще больше. Она никогда раньше не бывала ни в какой, даже самой захудалой гостинице, а тут целых пять звезд.
Войдя в солидные двери, девушка совершенно оробела. Да еще стоптанные кроссовки смотрелись на сверкающем мраморе как лошадь с телегой на новой автостраде. Амур понял ее настроение, покачал головой, но мучить не стал. Усадил в кожаное кресло и сунул в руки глянцевый журнал со сверкающего стеклом и хромом столика: «Сиди, смотри картинки, я сейчас все улажу».
Маша раскрыла журнал и, прикрываясь им от пугающей роскоши, подглядывала за своим спутником. Он, вальяжно облокотившись на стойку, вел неторопливую беседу со служащей. Эффектная брюнетка с гордой осанкой вызвала очередной приступ робости, и Маша спряталась в страницах с яркими фотографиями европейских улочек. Мощеные дорожки бежали мимо приветливых вывесок кафе и магазинчиков к синеющей вдалеке набережной. Следом шли картинки с руинами, облепленными туристами, растиражированные виды Эйфелевой башни, все в тех же россыпях мелких, как муравьев, зевак. И вдруг, на развороте открылась совершенно фантастическая панорама. Белые, чистые пески извивались низкими барханами, а в них скрывались ярко-синие озерца. Этот пейзаж, не похожий на земной, тянулся к самому горизонту. Казалось, цивилизация шагнула так далеко, что шутка про другой глобус стала реальностью и теперь глянец рекламирует туры в иные миры.
«Фрейзер-айленд, Австралия» – гласила мелкая надпись под фотографией.
- Пойдем, малыш, я взял номер с джакузи, в которое можно одновременно усадить пять человек. Девушка на ресепшене не хотела его давать, потому что он не для простых смертных, а для небожителей. Но поскольку я – один из них, я его забрал.
Маша заторопилась, открывая поразивший её разворот:
- Амур, ты думаешь, это правда? Это настоящая фотография?
- Смешная ты. Конечно, настоящая.
- Не похоже. Как будто с другой планеты.
- Машенька, да на этой планете чего только нет! Взять, например, мадагаскарские баобабы. Рядом с ними человек кажется мелкой букашкой. А секвойи! Ты видела секвойи, которые возвышаются над грешной землей больше двух тысяч лет? Ты знала, что они есть? Секвойи - ровесницы Христа?
- Нет, - растерянно улыбнулась она.
- Да, много всего есть на планете, чего ты еще не видела. Ладно, бери журнал с собой и пошли.
- Но как же? Ругать будут.
- Маша!
Он взял журнал, подхватил оробевшую спутницу и повлек через необъятный холл к лифтам.
Лифт тренькнул, гостеприимно распахнув объятия. Они вошли внутрь, и Маша чуть не расплакалась – в зеркальных стенах отражалась бледная, растрепанная девочка в мешковатых джинсах и слишком дешевой для окружающего шика курточке.
- Выше нос, малыш! У тебя все впереди, - подтолкнул её к выходу Амур.
- Что - впереди? – проворчала она чуть слышно.
- Все! Даже этот Фрейзер. Если только ты захочешь, конечно.
Она скептически пожала плечами, вышла из лифта и побрела по плотному ковру коридора, удивляясь отсутствию звука шагов.