Собственно говоря на переезде в Германию настаивала Ира, а не Генрих. Так его назвали родители, русские немцы, проживавшие в Казахстане. А в обыденной жизни его давно просто звали Геной и только в анкетных данных да в паспорте он был Генрих Иоганнович. В годы детства это немецкое имя приносило множество проблем. Недавно завершилась война, и мальчишки ещё вовсю воевали с «немцами». Генка был хорошей мишенью. Когда дети злились, то обзывали его «фашистом», видимо, слышали это слово от своих старших друзей и, конечно, от родителей.
Но проходило время, как говорится, «всё устаканивалось». И Генрих, пройдя ремесленное училище, уже работал электриком на заводе, поступил учиться на вечернее отделение института. Было трудно и учиться, и работать. Отца уже давно не было в живых – погиб в трудармии. Мать быстро состарилась и тоже умерла, когда Генрих уже работал на заводе. Но в семье осталось ещё четверо младших, которых надо было подымать.
Некогда парню было устраивать личную жизнь, не было времени ухаживать за девушками. И ещё: Гена планировал жениться только на русской (или украинке) – так потомству будет проще жить без ярлыков. И ему встретилась украинка Галя – девушка с выразительными карими очами, приветливой улыбкой, свежим круглым лицом с небольшим румянцем. Она жила с матерью в пригороде и тоже училась на вечернем, как и Гена. Она заметила, как он всегда ищет её взглядом, и вскоре стала в ответ ему улыбаться.
Молодые люди полюбили друг друга и не мыслили своего будущего раздельно. Но тут на дыбы встала галина мама. Её муж и старший брат погибли на войне. Для неё слова «похоронка», фашисты, Германия были настолько переплетены, что всякое упоминание о немцах вызывало бурю негодования. И пока Генрих приходил в дом под именем Гена ничего не подозревающая мать Гали привечала его добрыми словами, украинским борщом и варениками с вишнями. Когда же Галя рассказала матери о немецком происхождении Генриха, двери этого дома стали для него наглухо заперты. И мама запретила дочке в память о муже и брате встречаться с парнем.
Но Галя и Генрих любили друг друга. И Галя никоим образом не связывала своего любимого с ужасами войны. Им уже было по 25 (одногодки), а мать следила за письмами дочери, её телефонными разговорами, встречами. Галя из пригорода, из дома матери, переезжает в город. Она объясняет матери, что так ближе к работе и меньше времени уходит на поездки в институт. И, конечно, так меньше слежки и ближе к Гене. Уже две сестры Гены вышли замуж и живут отдельно, один брат в армии, другой учится на стационаре в соседнем городе. Парень остаётся один в небольшой двухкомнатной квартирке. И где они все раньше здесь размещались? А ведь жили дружно, не ссорились.
Можно и пожениться. Но Галя боится материнских проклятий. Впрочем, она переехала к Генриху. По тем временам, связь без брака, даже освящённая любовью, считалась предосудительной. Ни обыватель, ни общество не приветствовали подобное положение вещей. Конечно, и до матери дошли вести. Галя полагала, что мать смирится с создавшейся ситуацией и захочет, чтобы молодые поскорее узаконили брак. Но ничто не может заставить мать благословить молодых. Она в ярости. Если бы это было возможно, она бы через суд обвинила Генриха в совращении дочери. Но ведь дочь давно уже совершеннолетняя! Мать требовала, чтобы Галя ушла от парня.
Женщина то и дело совершала «набеги» на квартиру Гены, оскорбляла дочь, впутывала в их дела соседей, требовала, чтобы Галя вышла замуж за парня, которого она для неё подыскала. Угрожала самоубийством. Писала письма на работу Генриха, обвиняя его во всех смертных грехах. Галя терпела. Она не выдержала, когда мать пообещала подбить односельчан, чтобы изуродовать Генриха. Прожив вместе четыре года, Галя и Генрих расстались. И вскоре он узнал, что его любимая вышла таки замуж, возможно за парня, которого ей выбрала мать...
Для него стала настоящей трагедией потеря любимой и любящей женщины. Проходило время, но его не интересовали другие женщины. Был окончен институт, были продвижения на инженерных должностях, он радовался встречам со своими немецкими друзьями, братьями и сёстрами... И всё же. Друзья знакомили его с девушками, иные были необыкновенно хорошенькими. А в его голове, как сказали бы, засел «один пунктик»: «Если женюсь, то только на русской (или украинке, словом «лице славянской национальности»). И ещё. Глядя на подрастающих детей в семьях своих братьев и сестёр, он порой мечтал о дочке, именно о дочке, которую можно нарядить как куколку. Ведь младшие сёстры росли в такие трудные послевоенные времена, что о нарядах никто не смел думать. А сейчас Гена смог бы красиво наряжать ребёнка.
Сёстры очень переживали за брата – ему уже скоро сорок, а он так бобылём и живёт. Но, когда на его пути повстречалась Ирина, девушка почти на 15 лет моложе его и сразу оценившая этого перспективного, по её меркам человека, Гена уже созрел и решился на брак. Тёща называла зятя «сыночком» и в спорах супругов всегда держала его сторону.
А через год после вступления в брак в семье родилась желанная дочка Лидочка. Ирина поняла, что она выбрала и хорошего мужа, и хорошего отца для ребёнка. Генрих всё умел делать по дому: и любую традиционно мужскую работу, и традиционно женскую тоже. Ведь он столько лет помогал своим младшим братьям и сёстрам. Ирина окончила институт лёгкой промышленности, хорошо умела шить и работала в школе преподавателем по труду – учила девочек шить, вязать, вышивать. Такая работа её устраивала, так как оставалось время для домашних работ и для ребёнка.
Лидочке, в которой Генрих в ней души не чаял, уже было десять лет, когда стали просачиваться слухи о возможности уехать в Германию. Гену уже давно никто не попрекал немецким происхождением. А Ира часто вспоминала об этом – она первая заговорила о необходимости отъезда. Гена улыбался и смеялся. Отъезды ещё не приобрели массовый характер, да и к тому же большинству советских людей такие мысли не приходили в голову, даже казались нелепыми. Ирины подружки считали, что ей повезло, – муж -немец, прямая дорога в Германию.
И, конечно, капля камень точит. Разумеется, все документы пришлось оформлять Генриху – ведь он основной заявитель. Были и косые взгляды со стороны знакомых; некоторые, не скрывая, завидовали подобной возможности...
Семья переехала в Германию лишь в начале 90-х, осталась позади «перестройка», уже распался Союз. Немецкий, хорошо знакомый Генриху с детства, отличался от языка, который он услышал, но всё же помог ему быстро освоиться. Он понял, что инженером-электриком ему не удастся устроиться на работу, но для простого электрика (вспомнил молодые годы) было много вакансий. А Ира, хорошая швея, стала работать в маленькой мастерской по перешиву одежды. Находились клиенты и вне мастерской – благо, что она брала за свои услуги не слишком высокую цену. И немецкий, кстати, у неё пошёл споро. Лидочка уже через полгода тараторила по-немецки, как ребёнок, родившийся и живший в Германии всю жизнь.
Словом, материально семья жила неплохо, даже помогали ириной маме и сёстрам Гены. Он их тоже хотел перетащить в Германию. Писал честно, что проблемы есть ( а где их нет); но, если работать, то можно неплохо жить, повидать мир, а со временем не снимать жильё, а приобрести собственное (квартиру или дом). Сёстры, состоящие в браках с русскими мужьями, имели уже взрослых детей, ещё колебались.
Сначала жизнь в Германии, в которую Ира так стремилась, показалась ей тихой гаванью, осуществлением мечтаний. Но очень скоро она поняла, что это не предел желаний для неё. Хорошенькая, достаточно общительная, доброжелательная, и ещё молодая, она нравилась не только мужу, но и другим мужчинам. Даже при недостаточном владении немецким языком.
Собственно пофлиртовать она умела всегда, и в Союзе тоже, но хорошо и уверенно чувствовала себя за спиной мужа. Здесь, в небольшом городке на севере Германии, на неё то и дело заглядывались вальяжные, с барской осанкой мужчины. Они разъезжали на роскошных машинах, они очень мило и небрежно дарили подарки и цветы. И некоторые были очень-очень симпатичные.
Ирине было неведомо, какое представление имели эти немцы об иностранках, в частности, о русских женщинах. Но один осаждал Иру в течение длительного времени. Она, даже смеясь, поведала об этом мужу. И сдалась. Генрих что-то подозревал : то Ира с работы поздно возвращалась (попросили её задержаться), то кто-то из знакомых видел её в роскошной машине с представительным мужчиной (она смеялась и говорила, что её подвёз муж заказчицы). А потом и перестала придумывать отговорки, и перестала скрываться. Её всё раздражало в Генрихе: даже его помощь по хозяйству, помощь дочери в учёбе и хорошие отношения с коллегами по работе.
Теперь Генрих не казался Ире настоящим немцем. Да, она благодарна ему, что оказалась с дочкой в Германии. Но женщина хотела чего-то особенного – это не то положение в обществе, о котором она мечтала (или даже рассчитывала). Их семья практически не имеет друзей среди местных немцев. А те, с кем они общались, не очень интересны Ире в интеллектуальном смысле.
Другое дело Конрад – элегантный, уверенный в себе, интересный внешне и интересный собеседник. Он происходил из довольно аристократической семьи, с женой давно развёлся, с ней остался их сын. И Ира всё делала, чтобы очаровать Конрада: ей шли и простые платья ( благо она умела их украшать); сооружались замысловатые причёски, умелая неброская косметика и замечательная кухня. Она не знала, о такой ли женщине мечтал Конрад, но, тем не менее, он предложил ей жить вместе, а там видно будет.
Генрих чувствовал себя уничтоженным – да, конечно, такой женщине нужен не простой электрик, который старше её на 15 лет и у которого нет большой перспективы впереди. Ира пыталась утверждать, что её новый брак будет полезен и для дочери. У Конрада хорошее положение в обществе, у него связи, девочке это тоже может пригодиться. Генрих глотал слёзы, а Ира подумала: « Какой он никчемный! Даже кулаком по столу не ударит!»
Полгода прошли для Иры как во сне. У Конрада свой двухъэтажный дом с бассейном. Ире он предложил уйти с работы – не престижно. Девочку отдали учиться в частную гимназию. Ира трезво смотрела на вещи – она не полюбила Конрада, но подыгрывала ему, когда он говорил ей о своей любви, ну, и , конечно, в постельных утехах. Её тщеславию льстило, что на стенах висели подлинники картин модернистов, очень хорошие копии старых мастеров (это не те книги по искусству со страшненькими иллюстрациями, что они приобретали иногда с Генрихом). На Лазурном берегу у Конрада была дача, где они провели вдвоём восхитительные три недели. Лидочку на это время забрал Генрих. Девчонка скучала по отцу.
А вскоре волшебный сон окончился. Возможно, что друзья и знакомые Конрада подсмеивались над Ирой, а заодно и над ним. Ему намекали, что его пассия должна пройти школу хороших манер, как это делают женщины их круга с самого рождения. Видимо Ира не то или не так сказала, что не понравилось самому Конраду, и он перестал говорить ей о своём желании жениться на ней. А она намекала, долбила об этом слишком часто и настырно. В общем его любовный дурман развеялся. И он в очень корректной форме предложил им расстаться. Ира пыталась выяснить отношения, объясниться, но Конрад очень вежливо и настойчиво стоял на своём...
Ире было очень горько, было стыдно перед дочерью. Идти с ребёнком было некуда. Разве что к Генриху? И она пришла с повиной, просила хотя бы дочку забрать, а она вновь устроится на работу и снимет квартиру. Генрих предложил Ире остаться у него – жаль девочки. И мало-помалу всё вернулось на круги своя: Генрих простил кающуюся жену. Ему было жаль дочку, да и Иру тоже: «Вот дорвалась Ирина до красивой жизни, в голове всё закружилось, вот и потеряла она голову», – так думал он о молодой жене. И снова потекла ровная, спокойная жизнь, о которой мечтают столько мужчин и женщин. И, казалось бы, что Ира должна запомнить урок.
Ан, нет! Ира ловила на себе восхищённые взгляды мужчин и в транспорте, и в магазинах, и в пошивочной мастерской. А уж если им удавалось с Генрихом побывать в концерте, когда Ира была в нарядной одежде и с хорошей косметикой на лице, то она чувствовала даже спиной внимание мужчин и зависть женщин. И это не прошло мимо. Однажды Ира была в концерте с Лидочкой, Генрих из-за простуды остался дома. Лишний билет предложили симпатичному мужчине, ожидавшему у кассы, как и некоторые другие люди, разбронирования. С этого вечера он практически преследовал Иру, то поджидая её у дома, то возле мастерской. Всё как бы случайно. А затем он стал просить её о свидании, и они стали встречаться постоянно.
И вновь были обещания брака, и Ирина решила окончательно расстаться с Генрихом и подала документы на развод. Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается: прошло немало времени до окончательного расторжения брака, Ира с девочкой жила в квартире Андреаса. Он не был такой крутой, как Конрад. Но этот уже немолодой и ещё одинокий врач сулил ей и ребёнку надёжное и обеспеченное будущее.
В их жизнь и отношения вмешались мать и сестра Андреаса. Они и прежде критиковали всех женщин, с которыми встречался их сын и брат. А теперь ещё и иностранка встретилась ему на пути. Они были не только против брака Андреаса с Ирой, но и вообще против всяких с ней отношений – считали, что эта женщина просто хочет хорошо устроиться. Интуитивно они оказались правы. Начались ссоры, подозрения разного рода. Всё это тяжело переносила девочка.
Короче говоря, опять Ире деваться некуда. И снова к Генриху на поклон? И может быть, эта трагедия, или комедия, или даже фарс повторились бы снова, но... К этому времени на одной из встреч Объединения русских немцев, куда затащили Генриха друзья, он познакомился с Анитой, почти его ровесницей. Она была одинока, без семьи, и даже сразу показалась Генриху и замкнутой, и суровой. Когда-то она преподавала немецкий детям в Сибири, а здесь хорошее знание языка помогло Аните быстро найти работу в бюро.
Конечно, это был совсем иной тип женщины, нежели Ира. Кстати, Анита довольно скоро поняла, какой надёжный человек Генрих. И их отношения стали подобны крепкому верному браку. Ире уже не было места в его жизни. Иногда он спрашивал себя, простил ли бы он вновь Иру, если б не был уже вместе с Анитой. И, совсем не кривя душой, ответил сам себе: НЕТ. И Анита не сомневалась, что это так. Из прошлой жизни в его душе, в его сердце осталось лишь место для Лидочки. Однажды пришло письмо от матери Ирины. Она просила своего «сыночка Гену» (так в своё время называла зятя) простить её непутёвую дочку – видимо, Ира сообщила маме о взаимоотношениях, вернее, о разрыве с мужем. Гена очень деликатно попросил больше не напоминать ему об Ире, а Лидочке обещал помогать.
Какое-то время Ирина с Лидочкой жили у знакомых. Ира вновь пошла работать, вскоре сняла небольшую квартирку. Гена помогал им материально. Девочка часто приходила к отцу. Ей здесь всегда были рады. Мать дотошно расспрашивала дочку, какие взаимоотношения у отца с Анитой, не обижает ли она каким-нибудь образом Лидочку. Девчонка очень замкнулась в себе, отвечала односложно, что у отца всё нормально. Она училась в реальной школе, и о её школьных делах и друзьях Гена знал больше матери. Сначала Ира даже злилась из-за этого на дочку, а затем успокоилась. Даже отдыхать Лидочка ездила с отцом и Анитой. А Ирина всё ещё мечтала об очень обеспеченной жизни в Германии. Ей хотелось иметь свой хороший дом, состоятельного супруга, ведь пора уже задуматься, что придёт старость и хорошо бы подросшей дочери обеспечить богатый тыл. Иногда ведь желания сбываются...
Старый Вилли уже несколько лет передвигался в инвалидной коляске. Вскоре после смерти жены с этим высокопоставленным чиновником случился инсульт. Долгое время он не говорил, его взрослые дети работали, жили с ним в разных городах, подбирали ему сиделок, которые осуществляли уход за одиноким стариком. К нему приходил логопед, преподаватель гимнастики, массажист, конечно, медсёстры. Прошло немало времени, пока к больному вернулась речь, взгляд стал более осмысленным, стали работать руки, но ходить он практически сам не мог. Зато вовсю использовал инвалидную коляску. Родные радовались, что состояние Вилли намного улучшилось. Это было особенно заметно для тех, кто три-четыре недели подряд его не видел.
Кажется одна из кузин старика познакомилась случайно с Ириной. Помимо работы в пошивочной мастерской она убирала у кузины. И это она, посоветовавшись с родственниками, решила предложить Ире работать у больного сиделкой. Иностранке и платить можно меньше. Ирина согласилась, и вскоре в доме у Вилли стала незаменимым человеком – не только выполняла функции сиделки, но показала и свои кулинарные способности.
И больной в присутствии ещё молодой здоровой женщины замечательно преображался – он не обращал внимания на её акцент, ему он даже милым казался, да и женщина ему казалась очень милой. К вечеру она уходила домой, ночью возле него находились профессиональные сиделки, но они все раздражали Вилли, и он не мог дождаться, когда придёт Ирина. Она вывозила коляску в сад, катала больного по ухоженным дорожкам. Он подробно и помногу раз рассказывал ей о своей жизни, расспрашивал её.
Нравилось ли это Ирине, интересно ли ей это было, она не задавала себе подобный вопрос. Это была работа, за которую ей неплохо платили, и с её лица не исчезала дружелюбная улыбка. А Вилли казалась, что нет между ними разницы в 35 лет, и он ещё может понравиться этой женщине. Тон его речей иногда был очень игривым; когда она наклонялась к нему, он пытался погладить её по волосам, прикоснуться щекой к её щеке, заглянуть в декольте её платья.
Ирина решила не тратить времени понапрасну. Приходя к Вилли домой, она переодевалась «рабочую одежду» – платье или халат. Ведь она, как правило, кормила своего пациента, и куски пищи или питья оставляли пятна.
В одно жаркое утро она вышла с ним в сад. Вилли понял, что белья под одеждой Ирины не было. Она наклонилась к нему поправить плед, а Вилли резко расстегнул на ней блузку и одну руку положил ей на грудь, а сосок другой принялся целовать. Ирина прижала его голову к груди, стараясь не смотреть на него. А его рука уже дерзко проникла к ней под юбку, женщина не сопротивлялась и даже застонала от удовольствия.
Уже сам Вилли катил руками коляску к дому и практически потребовал, чтоб Ирина вошла вместе с ним. Он жестом приказал ей уложить его в постель и лечь рядом с ним. Как ни странно, всё у них сразу сладилось и получилось. Ирина даже не ожидала такого: «Да, он настоящий мужик, хоть куда!» Старик был в состоянии блаженства.
Теперь каждое утро начиналось с постельного ритуала, и нельзя сказать, что Ирина выполняла его неохотно. Затем всё шло по заведенному плану: прогулки, приёмы пищи, медикаменты, а перед уходом Ирины они снова забирались в дом, он смотрел, как она переодевалась и долго-долго бродил руками по её обнажённому телу и в его укромных уголках. Ему вовсе не хотелось, чтобы она уходила домой. И если он раньше радовался приезду детей, приходу родственников, соседей или бывших коллег по работе в министерстве, то теперь ему была нужна лишь Ирина.
А с посетителями он разговаривал даже не столько о своей болезни, сколько об этой женщине. И хотя визитёры посмеивались над всплеском чувств больного старика, но отмечали, что выглядит он значительно лучше и бодрее. Даже немного передвигался с помощью палки, если ему помогали встать с инвалидного кресла. И кто-то в шутку даже задал вопрос, не жениться ли ему на этой русской. Подобная мысль тоже приходила ему в голову: Ирина будет с ним круглосуточно, и даже денег будет уходить меньше – не будет же он платить жене как сиделке или медсестре.
Женщина не подала виду, что давно ждёт желанного предложения. И брак состоялся. Родные Вилли вздохнули облегчённо – основные заботы по уходу теперь ложились на Ирину. Муж, понимая, что он не вечен, в скором времени составляет в присутствии нотариуса завещание, в котором главной наследницей называет Ирину. Оба абсолютно уверены, что поступают справедливо: его дети хорошо обеспечены, другие родственники – тоже состоятельные люди. Ирина практически привязана к дому. Она освобождена от покупок, уборки по дому. К сожалению, она нечасто видит дочь – Лидочка учится и лишь изредка забегает повидаться с матерью.
Ирина искренне уверена, что она пошла на такие жертвы во имя благополучия и светлого будущего дочери. Конечно, её несколько тяготит золотая клетка. Развлечений никаких – лишь беседы с Вилли и телевизор. Иногда звонит дочь и кто-нибудь из старых знакомых. Доволен Вилли, но не Ирина. «Ах, этот старый хрыч ещё многих переживёт!» – думает женщина. Его ненасытность утомляет Ирину. Так не может продолжаться долго.
И действительно, через несколько месяцев после заключения брака старика разбивает новый удар. Жена не на шутку пугается – она всё таки хочет, как ей не трудно, чтобы их брак просуществовал не менее трёх лет. Это ещё не конец. У Вилли сильный организм, хотя теперь он не расстаётся с коляской, его нужно поить и кормить, у него не работает левая рука, взгляд его бессмыслен. Он иногда называет ещё предметы, которые видит, правильно, но часто забывает их названия. Речь его бессвязна. Он плачет без причины, особенно, когда приходят навестить его. Он стал очень подозрительным, Ирину от себя не отпускает ни на шаг.
Почему-то у родных зарождаются мысли, что присутствие жены привело его к таким, необратимым последствиям. Стало известно, что Вилли написал в завещании. Ирине грозят: ты ничего не получишь, – ведь старик составил завещание, будучи недееспособным. И хотя это было не так, женщина понимает, что родные Вилли имеют связи и могут доказать, что угодно. И для чего все её старания, напрасная трата сил и здоровья. А старик становится всё более и более капризным и нудным. Ирина похудела, поседела, что её вовсе не украшает. Она даже боится Вилли – один раз он запустил ей в лицо тарелкой с едой. За ней шпионят родные больного, которые считают, что она хочет поскорее избавиться от Вилли.
Нет-нет, она старательно ухаживает за ним, она не предпримет никаких преступных шагов и только упорно ждёт, ждёт, когда же наступит долгожданный конец. И неизвестно, сколько времени ей придётся ещё ждать – ведь у Вилли крепкое сердце. Он уже мало на что реагирует, и его нервная система не подвергнута сейчас никаким стрессам. Ирина понимает, что состояние Вилли устойчиво стабильно, и может тянуться такая ситуация годами.
С другой стороны, она боится его скорого конца – ведь неизвестно, что потом. И ей жаль себя, хотя вроде бы получила то, что хотела. Может быть, ей достанется после него лишь вдовья пенсия? И вспоминает она благополучную жизнь с Генрихом – ведь именно тогда было счастье в её жизни. Ах, она махнула на себя рукой: будь что будет! Она лишь надеется, что пока жив Генрих, он будет заботиться о Лидочке.