№18
Автор: Перевёртыш.
Название: Одинокий город.
23859 зн
Седьмой класс. Весна.
А Витёк с Наташкой Ряженцевой замутил. Во даёт! Любоff у них. Офигеть! Он до этого с Люськой лупоглазкой встречался, так Люську теперь побоку. Та злится на Наташку, девчонок против неё подговаривает. Довыёживалась. То я с тобой пойду, то я с тобой не пойду, то ты мне то, то ты мне это. Это она Витьку. Думает, если у неё глаза большие и голубые так это уже и всё. А про Наташку Витёк говорит, что она красивая, похожа на эту, как её, ну, жена президента ещё такого известного, американского, убили его, потому что он за нас был, вот, вспомнил – Жаклин Кеннеди, то есть, он - Джон, а она - Жаклин. Нет, сейчас-то она страшная, Жаклин эта, старая, я фотографию в инете видел, ужас; то есть, её сейчас вообще нет, кажется. Это когда он был президентом. А он её не любил, изменял, говорят, всё время. Я все уроки на Наташку проглядел – Витёк даже окрысился – так и не понял, чего в ней такого? Да и в Жаклин этой тоже. Хотя, по правде если, Люська против Наташки совсем не катит, даже со своими глазами, чё обижаться-то? После уроков спрашиваю у него: - Ну что, мяч принёс? А он мнётся: - Да нет, мы с Наташей в кино. Я прямо таки присел. Нет, а как теперь в футбол играть, без мяча? И фильм какой-то дурацкий, для семейного просмотра – Наташка ехидно так говорит: «сами играйте в свой футбол, а мы идём мелодраму смотреть, семейную», я заржал, а Витёк, лицом закаменел на эти её слова и скулы у него порозовели, семья тоже ещё нашлась, но промолчал. Нет, чтобы там триллер какой или дюдик, я бы тоже пошёл. Не понимаю я Витька. Вот футбол – это да! А тут ходи, как дурак, за ручку держись, и сумку её таскай, мало тебе своего рюкзака. И все хихикают. Не, над Витьком, конечно, не сильно-то, попробовали бы – у него вон уже усы растут. И, вообще, он бешеный.
Я тоже попытался с Викой из параллельного повстречался. Интересно, всё-таки, что Витёк в этом находит. Два дня выдержал. Такую пургу несёт. Я тебе нравлюсь или я тебе не нравлюсь? А я такие тени купила, отпад. А как тебе моя юбка, правда, классно? Девчонки, они какие-то… глупые, все на любви помешаны и на шмотках.
Мама, когда я ей рассказал про Вику и про Витька, улыбнулась, и улыбка у неё была такая … противная, будто она что-то знает обо мне, чего я не знаю, или будто я недоразвитый какой, и она меня за это жалеет. И папа улыбнулся: - Женщины… Я психанул и дверью хлопнул. Не буду больше рассказывать.
Восьмой класс. Весна.
Наташка, как они с Витьком разругаются, ко мне приходит и жалуется на него, плачет и жалуется. Я, как жилетка-маломерка, почему маломерка не знаю, так, к слову пришлось, это я в прошлом году был маломерка, а за лето так в рост дёрнул, даже Витька обогнал, только я худой очень, мама называет «говорящий тростник» и смеётся – так вот, в общем, пытаюсь и её успокоить и Витька замазать. Почти как тот – слуга двух господ, Труффальдино его звали, я спектакль видел, смешной очень. Мы с ней чай пьём у нас дома и в парке гуляем, один раз даже в кино ходили. Но ей не понравилось, говорит, о любви мало. Я о книжках рассказываю – сейчас Лукъяненко читаю, классно мужик пишет или о музыке – но Наташке это тоже не очень, она больше любит о Витьке поговорить. А чего о нём говорить? Витёк он и есть Витёк. А она: - Да нет, ты не понимаешь, он хороший, просто с характером. Это я-то не понимаю? Да мы с ним с нулёвки корешуемся.
А потом она меня просит: - Ну, поговори с ним. Ну, пожалуйста. Вы же дружите.
Как я должен поговорить? Что сказать? Если бы о футболе или о дивайсах каких, а тут… Я один раз попытался, так, издалека: - Как у вас с Наташкой? – спрашиваю.
А он: - Да ну её! Блин, достала со своими тараканами. Все они одинаковые. Да ладно, фиг с ней, в футбол пойдёшь после уроков?
Короче, отмазался. Вот и поговорили.
Мама сказала: любви не прикажешь.
Далась им всем эта любовь.
Потом я её провожаю, Наташку, мы едем на метро и ещё на автобусе, она далеко живёт, зачем в нашу школу ходит, у них там что, школ рядом нету, ну и что, что языковая, лучше бы математическая была. И почему-то время так быстро проходит, всё ехал бы и ехал.
А потом они с Витьком мирятся, и Наташка ко мне не подходит, даже не замечает. Что я не делай. Однажды на спор от двери до классной доски на руках прошёл, думал, отвалятся. Все девчонки визжали и хлопали. Пацаны потом пробовали – ни у кого не получилось. Только Наташка как смотрела на Витька своего, так и смотрела. И глупо хихикала. Хоть бы они быстрее поссорились, что ли.
Мама спросила: - Вы что, с Наташей дружите?
- Нет, - говорю, - то есть, да. Но мы просто дружим. А так она с Витьком. Только они ссорятся всё время. А я их мирю. То есть, нет. Я их обоих слушаю и понимаю. Мама взглянула на меня как-то задумчиво, и глаза отвела, и взгляд у неё был… как на Рижском взморье, когда она ногой воду холодную пробовала.
- А… - отвечает, - ну, хорошо, - а глаза совсем другое говорят, наоборот.
Я покраснел, как варёный рак, аж вспотел, и слился к себе. Зачем такие вопросы задавать… дурацкие?
Девятый класс. Весна.
На дачу, называется, выехали, на шашлыки. Культур-мультур. Все поперецапались. Витёк напился, его понесло, а тут Наташка не ко времени: - Витя, не пей больше, дай мне это сюда. Он ей и сказал, чтоб она отвяла от него навсегда (он другими словами сказал, но смысл тот же). Он же, когда пьяный, совсем дурной. Мама говорит, что таким не то что пить, нюхать нельзя. Меня так вздрючило, чуть в морду ему не заехал, пацаны удержали. А то подрались бы, хоть и друг. Наташка в истерике, девчонки её утешают, на пацанов злобятся, строят, те: – да пошли вы! - за пиво и к мангалу, там уже и шашлыками пахнет, а Наташка вещи пошвыряла и на станцию. Я за ней – натворит ещё чего. Не понимаю я Витька. Вот если бы она на меня хоть разок так посмотрела, то я бы, я бы… даже не знаю! И Наташку не понимаю. Таскается за ним, как привязанная, а он… а она… ко мне прибегает и ревёт. Должна же быть какая-то гордость.
Уже и не рад был, что проводить взялся, сейчас бы шашлыки ел, а вместо этого она мне весь мозг выела, из-за своего Витька. – Все вы, - говорит, - такие козлы. Здрасссьте. Я-то тут причём? Да и Витёк не козёл. Просто… не выходит у них. Но я спорить не стал, ну, если человек не в себе, ладно, думаю, потерплю до дома, недолго осталось. Да и жалко мне её. Хоть обидно и зло берёт.
А у дома она: - Пошли ко мне, я не могу сейчас одна, мне так плохо.
Предки её тоже куда-то свалили, на дачу что ли.
Так всю ночь у неё и провели, но она недолго плакала, часа два только, а потом просто болтали, даже не о Витьке, об одноклассниках, блин, столько нового узнал, кто, с кем, когда, девчонки, они ужасные сплетницы, потом на фильмы перешли, книги, музыку, всё вперемежку; и не такая она уж и тупая оказалась, потом кофе пили и омлет готовили, с поджаренной колбасой и гренками, вот вкуснотища, шашлыки-то обломились, один только запах в носу и остался. Мы этот омлет - прямо со сковороды, у открытого окна, а в окне такой дождь – атас, просто, ливень, и гремит и сверкает, даже на нас брызгало, хоть мы и не рядом стояли. Наташка взвизгивала и отпрыгивала, я тогда кусище побольше в рот засовывал, а она кричала: - так нечестно, а мне? и вырывала у меня сковородку. А утром, совсем рано, даже не рассвело ещё, гулять пошли, улицы совсем пустые, гулкие, только наши шаги слышно, воздух… вот говорят, промытый, я раньше не понимал, а вчера понял, это будто родниковую воду пьешь, мы однажды в горах пили, вот такой вкус, только самой воды нет, и небо… даже не знал, что такое бывает – в розово-лиловых пятнах, как на акварелях, размытых, и месяц… у нас в буфете пластинка такая лежит, тонкая, папа говорит, что это опал, вот такой месяц был, как эта пластинка, полупрозрачная и голубовато-серая, у Витька глаза такие, а чего это я о нём вспомнил? и две крохотные звёздочки.
И вдруг Наташка останавливается и спрашивает меня: - Я вот совершенно не понимаю, как ты ко мне относишься? - И глаза такие… подъё**стые. Не понимает она! Конечно! Все уже знают, даже Витёк. Тут я не выдержал: - Знаешь что, мне домой пора. Не понимает она!
А Наташка: - Да постой, - говорит, - чего ты злишься? Давай мы с тобой встречаться будем. Ты хороший. И взаимопонимание у нас полное.
Я где стоял, там и сел: - А Витёк?
- Да пошёл он, твой Витёк. Не люблю я его больше.
Как попал домой, даже не помню, словно по воздуху перенёсся. Лёг, а заснуть не могу, всё лечу и лечу.
Днём мама говорит: - Что-то ты весь аж светишься. Влюбился? Кто она?
Светишься. Что я, лампочка? Не хочу я об этом говорить. Это моя личная жизнь. Кому какое дело?
Вечером мы с Наташкой в кино ходили. «Ещё раз о любви» смотрели, я по инету нашёл, в Иллюзионе. Лучше бы не нашёл. Наташка почти весь фильм ревела. Я бы тоже ревел, но нельзя. В следующий раз - только на комедию. А то у неё скоро воды в организме не останется.
Целую неделю мы с Наташкой сидели за одной партой, все оглядывались, девчонки собирались группками и шушукались, а пацаны подкалывали. Витёк делал вид, что не замечает. А мне по барабану! Я даже на футбол не ходил. Какой футбол, если даже тела не чувствуешь.
А на выходные Наташка уехала с родителями на дачу. На смс-ки не отвечала, не проходили, наверное. Мне было скучно.
Я у мамы спросил: - Мам, а как за девушками ухаживают, вот за тобой папа ухаживал?
- Папа? Наверное. Давно было. Как?… Помогать им во всём, руку подавать, вещи тяжёлые носить…
Ерунду какую-то говорит, я вон бабушке помогаю, вещи ношу и руку подаю, и маме – тоже, и что?
-… в кино приглашать, в кафе, в парк погулять, по улицам тоже можно, - мама улыбнулась, - мороженым угощать, конфетами, цветы, в конце концов, дарят, мелочи всякие.
Ага, это уже ближе.
В понедельник я нёс в школу огромный букет роз, красивых таких, чайного цвета, на длинных ножках, целую неделю копил.
Но Наташка почему-то не обрадовалась, рожу кислую скрючила, и взяла его брезгливо, как грязный веник, даже не взглянула, на парту пристроила, глаза отвела и говорит: - А мы с Витей помирились, ты не обижайся, я с ним сидеть буду.
У всех уши, как у овчарок столбикам встали, но вид делают, что ни при делах. И Витёк сидит себе за партой, в окно смотрит, знать мол, ничего не знаю, ведать не ведаю.
Один я стою как дурак с намытой шеей и что делать не знаю. Сгрёб этот букет несчастный и пошёл из класса, думаю, сейчас в первую же урну суну, а навстречу мне Софа, в дверях: - Макс, ты далеко собрался? Сядь на место. И кому же это букет такой красивый?
- Да вам, - говорю, - Софья Борисовна.
- С чего это вдруг?
- Просто так, захотелось.
- Ну, спасибо, удивил. Очень красивые розы, – и нос туда сунула, - надо же, пахнут. Давно мне цветы не дарили, - и улыбнулась так по-детски, как девчонка - просто так. Но на поблажки не рассчитывай. И садись ты уже!
Я за ближайшую парту упал не глядя, а там Алёнка Ненашева, подружка Наташкина – вот чёрт! и смотрит на меня жалостливо, я в ответ её аж возненавидел – не надо меня жалеть! Я никого об этом не прошу! Не нужна мне ваша жалость! она глаза опустила.
Даже не знаю, как все уроки выдержал, на одном только самолюбии, наверное.
После уроков Гмырь спрашивает: - Ты играть пойдёшь? Меня спрашивает, а сам на Витька косится, тот плечами передёрнул: - Да пусть, только он нам всю игру испортит, этот лузер.
- Ещё неизвестно, кто лузер, Витёк, - сплюнул ему под ноги и ушёл.
Я лузер.
- Максюш, ты же в школу опаздываешь, давай поторопись. – Это мама. Я не хочу вставать, и в школу не хочу, меня тошнит от одной только этой мысли, я хочу тупо лежать целый день, и два дня, и неделю, и месяц, просто лежать, накрывшись одеялом и никого не видеть.
Я лузер.
Но я пойду. Потому что не хочу быть лузером. И у меня есть дело.
Даже не пришлось прикладывать каких-то усилий, что-то там организовывать или придумывать, на большой перемене подошла Вика – мы с ней, кажется, в седьмом немного потусили, но так, ни о чём – и с издёвкой спросила: - Ну что, дождался? Получил? Верный паж. Она из тебя верёвки вьёт, а сама за Витьком бегает..
- А что, – усмехаюсь,- получил. И зна-чи-тель-но больше, чем ты думаешь! И мне всё равно за кем она теперь бегает. Я щедрый. Попользовался – дай товарищу попользоваться.
У Вики глаза стали большие-большие, даже не знал, что они у неё такие большие. Она рот открыла, и молчит. Я к ней спиной повернулся и не стал ждать, пока она слова найдёт.
Если ты хочешь, чтобы все о чём-то узнали, скажи об этом девчонке. И даже если не хочешь. И всё – процесс пошёл. Шепчутся по углам, кучкуются, рассматривают тебя с гаденьким паскудным интересом, а заодно и остальных участников спектакля, провожают взглядами, отслеживают, что да как, ждут развития событий.
Вот ты уже и звезданутый, популярная личность, на тебе весь фокус внимания, к тебе запросто может подойти Олег - супермэн из одиннадцатого и протянуть руку: - Здорово, Макс, слушай, говорят, ты мужиком стал. Эту, что ли трахнул? Поздравляю. Ну и как она?
А ты небрежно: - Да ничего особенного, как все. Бревно. Учить и учить.
События развиваются в виде выяснения отношений в раздевалке спортивного зала перед физкультурой.
Витёк, глаза злющие, прищуренные, кулаки сжаты: - Это ты о чём Вике сказал?
- Сам знаешь о чём. О том самом.
- Врёт он всё, врёт! - кричит Наташка, - не было у нас ничего!
- Да? – говорю я, - а что мы с тобой ночью у тебя делали? Пока они пиво с шашлыками на даче жрали?
- Врёт! – кричит Наташка, - Врёт!
А Витёк молчит, глаза с неё на меня переводит, желваками играет и кулаки у него посинели, а скулы и костяшки, наоборот, белыми стали.
- Витенька, не верь, - плачет Наташка.
Он ей: - Пошла ты на **й, б**дь! И козла своего с собой забери.
А мне всё фиолетово, швырнул мяч об стенку, пнул чьи-то кроссовки и ушёл.
И не жаль мне её ничуть, наоборот, когда вижу её страшненькой, заплаканной и опухшей, а его со злым застывшим лицом, радуюсь. Мне никого не жаль, даже себя, пусть мне будет плохо, пусть мне будет в тысячу раз хуже.
Я сижу на последней парте. Один.
И в футбол играть не хожу. Ну и ладно, мне тренировок хватает.
Все уже ушли, мне торопиться некуда, собираю тихо вещи, и тут заходит Олег из девятого «Б»: Слушай, Макс, тебя там пацаны на спортивной площадке ждут. Чего это, думаю, может, у них команды не хватает. Ладно, схожу, раз приглашают, чего не отозваться, а у самого аж руки зачесались.
Действительно, ждут. Я так обрадовался, но виду не показываю, не спеша иду, нога за ногу. А за мной круг замыкается, и стоят все молча, я в центре оказываюсь, а напротив Илюха из того же 9 «Б», он в последнее время возле Наташки отирается, на посту меня сменил – ну что ж, пост сдал, пост принял - я ему: - Тебе чего? И даже не понял, что произошло, и удивиться не успел, так он меня приложил, и, пока я хватал воздух и разгибался - ещё раз. Я и сложился домиком на асфальте.
– Это тебе сам знаешь за что, - говорит и дышит тяжело. А все стоят вокруг и смотрят, как я отклеиваю себя по частям от грязного, заплёванного ими асфальта, весь в пыли и крови, кровь капает на рубашку и брюки, я утираю её рукавом и зажимаю нос, и не глядя ни на кого, ссутулившись ухожу. Все стояли и смотрели вслед, и никто не проронил ни слова.
Лёхе плевать на общественное мнение так же, как и на футбол. Когда он пришёл в наш класс, мы несколько раз подрались, несколько раз померялись на олимпиадах, и с тех пор установили мораторий.
Лёха появился в среду. Вернулся с соревнований. Даже выиграл там что-то. Ему тут же доложили, приплели всякого, пока я ещё не пришел. Ну, чтобы он тоже. Но Лёха… Он всё равно остался на моей стороне.
- Слушай, что это за фигня? Чего они тут трут?
Я рассказал ему, всё, как было, правду, ну… почти, да нет, правду, только чуть-чуть другими словами.
- Даааа… - сказал Лёха. – Дела. Густой замес. Не провернуть. Блин, и что ты в этой Наташке нашёл? Вот уроды!
Лёхе плевать на общественное мнение, он его формирует. И честная Алёна Ненашева, лучшая Наташкина подруга, она давно сохнет по Лёхе, подтвердила, опустив глаза, что я провёл у Наташки ночь, а кто что хотел, тот то и услышал. В общем, яснее не стало, но теперь никто никому не верит. А тут ещё и одиннадцатиклассники всю кодлу на площадке отловили: - Слушайте сюда, борцы за нравственность, ещё раз его тронете, уроем.
Когда Лёхи в школе нет… В такие дни я сижу один на последней парте и читаю. Или с утра ухожу в парк и слушаю музыку, только не в наш, где возле каждого дерева знакомые. Я в Скворешневый еду. Он красивый, немного дикий, мы там с родителями зимой на лыжах катались, а летом – на велосипедах, но я не замечал, какие здесь огромные ели и сосны, и тропинки не такие, как в других парках, никакого асфальта или плитки, вьются прямо по земле, и есть места – совсем дремучие, если не знать, что это парк, за лес принять можно, наверное, это и был раньше лес. Если в такие места зайти, то остаешься совсем один, только ты и музыка, а мне больше ничего и не надо.
Он шёл мне навстречу по переходу. Мы могли разминуться, как два незнакомца, или сделать вид, что не заметили друг друга. Но Илья улыбнулся и протянул мне руку: - Привет. Я ударил его прямо в улыбку. Его удивлённое лицо с наливающимся арбузной мякотью застывшим оскалом отбросило назад и вниз.
Меня оторвали от него и скрутили какие-то парни: - Ты что, о**ел, пацан? Я выкручивался, кусался, царапался, матерился, рычал, плевался и всё пытался дотянуться и пнуть хотя бы ещё раз. Здоровенный мужик сжал мои плечи железными клешнями рук и увесисто приложил спиной и головой о бетонную стенку: - Ты же убьёшь его, придурок! Сесть хочешь? Глаза у него были холодные и стальные с искринкой. Как у Витька. И эти глаза меня отрезвили. В висках ещё звенело, будто возле каждого уха пела целая стая голодных комаров, а на глазные яблоки положили по булыжнику, в груди хрипело и рвалось, а в животе кто-то кишки в узел связывал, каждую по отдельности и все вместе.
Но я медленно приходил в себя..
- Ну что, ты в порядке?
Я кивнул.
На ватных ногах поднялся по лестнице, сполз на парапет и поднёс к глазам дрожащие разбитые в кровь костяшки пальцев.
Одинокий город.
Я живу в одиноком городе. Я брожу по нему, пустому, поздним вечером, и даже тени в парках шарахаются от меня. И редкие прохожие на улицах отводят глаза и стараются быстрее проскользнуть мимо. И только Ария ревёт у меня в наушниках.
Я сижу на подоконнике и курю одинокую сигарету, и нигде вокруг, ни во дворе, ни в окне каком-нибудь не тлеет больше ни огонька. Только одинокая луна висит в одиноком небе. И одинокая звезда холодно подмигивает из своего далека, проскользнув сквозь сплошную черную одинокую тучу. Так я провожу свои одинокие ночи.
Мои одинокие дни похожи один на другой. Одинокая немая парта в заполненном шумном классе в те редкие дни, когда я бываю в школе. Одинокий поручень в переполненном троллейбусе, отделенный от остальных пассажиров прочной невидимой стеной. Одинокая, проложенная пунктиром, видимым только мне, дорожка на тротуаре, по которому спешат в разные стороны прохожие, и никто из них не наступает на мою невидимую дорожку и избегает даже пересекать её. Одинокий столик в кафе, где официант молча берёт заказ и так же молча забирает деньги, я сижу в одиночестве и читаю. Никто не заговаривает со мной, не спрашивает у меня дорогу, не шутит, не кричит, не просит возмущённо уступить место в метро, никто не приближается. Меня нет. Я – безликий фантом одинокого города. Со мной только музыка и книги. Я глотаю их одну за другой и думаю, как мало в них радости и счастья – может, я читал раньше другие книги, или – по другому? - и сколько боли и надрыва в каждой мелодии.
Пересыщенная, набитая до отказа пустота, где никому ни до кого нет дела. Одинокий безразличный город.
Мама, как шпионский лазутчик, пытается пробраться в мой одинокий город и спрашивает, всё ли у меня в порядке, и смотрит беспокойными глазами, но в моём одиноком городе высокие глухие стены и прочные запоры, мой город закрыт для неё, все нормально, отвечаю я и ухожу, хлопая дверью, чтобы не видеть её глаз и не слышать тихих вздохов.
Но и в моём одиноком городе случаются события.
Когда ужин закончился, и еда перестала застревать в горле, тяжёлую спрессованную тишину разорвал тихий мамин голос:
- Ну и что будем делать, сынок?
Ей позвонила Софа и доложила, что в школе уже забыли, как я выгляжу, что конец года и выпускной класс, что оценки оставляют желать лучшего и вообще… А дальше, как снежный ком. Мама сходила в школу, позвонила тренеру, зашла в музыкалку.
- Что будем делать, сынок?
Лучше бы они кричали.
Я им пообещал. Не знаю, как я это сделаю.
Когда из ванной проходил мимо кухни, слышал, как мама сказала папе: «В наш дом пришла беда, а мы с тобой её проворонили».
Я закрылся в своей комнате, спрятался под одеяло и заплакал.
- Я не знаю, как это исправить.
- Никак, - выдохнула мама. – С этим придётся жить. И чем тяжелее тебе будет это нести, тем лучше.
Сказала - будто провела ласковой прохладной рукой по моему горячему животу и со всей силы ткнула под дых. Дыхание перехватило, и слёзы брызнули сами собой. Хорошо, что она на меня не смотрела.
А мама помолчала и продолжила: - Мальчик мой, я люблю тебя. И всегда любила. И папа тебя любит, поверь мне, просто он не умеет об этом говорить. Вы, мужчины, в любви на редкость неуклюжи, – она слабо засмеялась. - Знаешь, оказывается, с мальчишками намного интереснее – то они коврик сожгут, то тюль клеем вымажут – конец и тюли и коврику, то по крышам скачут и провода какие-то протягивают, то… и никогда не знаешь, что тебя ждёт и как из этого выпутываться, - по голосу было слышно, что она улыбается. – Правда, у меня не было опыта с девочками. Ну и ладно, – она замолчала, и я тоже молчал.
- Я знаю – тебе сейчас трудно и больно. Мне тоже трудно и больно. Но мы ведь справимся, правда?
Мне показалось, что она плачет, и у меня едва хватило сил посмотреть на неё. Но она не плакала, только глаза глянцево блестели, как застывшая смола на изломе, и мелко-мелко дрожал кончик носа, но мама прикрыла его ладошкой. Она показалась мне маленькой-премаленькой девочкой, только сильно постаревшей.
После девятого класса. Лето.
Осенью я пойду в другую школу, физико-математическую.
- Ты же всегда этого хотел, - сказала мама, я пожал плечами.
Теперь целое лето придётся ходить на подготовительные курсы, а потом ещё экзамены, так просто не поступить. Я не против – хоть какое-то дело.
А ещё мы переезжаем в другой район. Родители говорят, что давно это собирались сделать, но я им не верю – это они из-за меня.
Провожал меня только Лёха.
- Ну, будь. На связи, - сказал он, прощаясь.
Я кивнул и подумал, что вряд ли мы ещё встретимся в этом большом одиноком городе, где никому ни до кого нет дела.
Десятый класс. Осень.
У нас в классе одни мальчишки. Это хорошо. Хотя… какая разница – мне нет до них дела.
Вчера в контакте мне написал Лёха, написал-таки. У них всё по-прежнему, только компания классная как-то вся рассыпалась, у девчонок выяснялки и мерялки непонятные, мальчишки тоже… в общем, в футбол они больше классом не играют. А Натаху Витька бросил. Говорят, она аборт сделала, и что-то не так было с этим абортом, а, может, и нет, но в больнице пролежала почти месяц. А сам Лёха завязал с борьбой – хватит, думает поступать на мехмат, в следующем году пойдёт на подготовительные курсы в МГУ.
И расспрашивал меня, что да как.
Я не ответил. И убрал все свои контакты из сети. А сим-карту я ещё раньше заменил.
Мне никто не нужен. Я никого не хочу видеть и слышать, ни о ком не хочу знать. Я хочу быть один. Я живу в одиноком городе.
В одиноком-одиноком городе
На углу одинокой улицы
Стоит дом одинокий вроде бы
Я не нравлюсь ему, он хмурится
Одинокая-одинокая лестница
Упирается в одинокий чердак
Усмехаюсь одинокому месяцу
До полёта одинокого шаг.
© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2014
Свидетельство о публикации №214090200368
Обсуждение здесь http://proza.ru/comments.html?2014/09/02/368