Всего лишь врач отрывок из романа О глазах

               

               


    Когда  я  усаживал  тебя   на  колени  ,  и  наши  лица  разделяло от  соприкосновения  минимальное  расстояние,  я  разглядел  твои  глаза. Только  в  такой  близи  можно  было  увидеть эти разноцветные  крапинки  на  радужной  оболочке: коричневые,  желтые, серые…  Они  что-то  напоминали.  Может  быть, таблицы Рабкина для    выявления  дальтонизма?  Когда  скопление  разноцветных  кружочков  маскирует  нарисованную   среди  них  цифру  или  букву,  которую  требуется  узнать,   чтоб  подтвердить   ваше  нормальное  цветоощущение. Но  в    пестрой  россыпи  твоей  радужки  ничего  не  было  спрятано,  ничего  не  таилось, сколько  я  не  всматривался.. Единственное  предназначение  этих  вкраплений  по  замыслу  природы  было  придание  взгляду  веселости,  ироничной  насмешки,  но  так,  чтобы  не  было  понятно,  отчего  это  происходит. Ведь  на  расстоянии    цветные  точки , сливаясь  с общим  фоном ,  становились  не  различимы. 
    Издали  любуешься  взглядом, но  собственно  глазами  можно  любоваться  только   в  непосредственной  близи,  когда сам  взгляд  невозможен,  то  есть  любуешься  просто  органом,  его внешним  видом.  Вблизи  глаза  лишены  смыслового  наполнения  и,  потеряв  его, делаются  таким  же статичным  объектом  созерцания,  как  любая  другая  часть нашего тела:  ушная  раковина, губы, коленка, ногтевая  пластинка… В  любой  статуе  самое  уродливое,  самое  ужасное  -  это  глаза. Все  статуи  слепы. Скульптор  может  передать  только  форму  глазниц,  но  не  живые  глаза. Можно  изваять  прочую  анатомию  и  достигнуть  в  этом  совершенства, но  глаза  в  отличие  от  всего  остального  не  могут сохранять  свою  суть будучи  окаменелыми.   Суть   глаз  именно  в  жизни.
    Есть  еще  одно  свойство,  присущее  только  глазам  -  их  нельзя  поцеловать. Коснуться  губами  можно  любой  части  тела  возлюбленной, но только  не глаз. При  любой  попытке  поцелуя  сработает корнеальный  рефлекс  и  губам  достанутся  лишь  сомкнутые  веки. Забавно,  что  именно  так  врачи  констатируют смерть   -  по  отсутствию  этого  рефлекса  у  умершего,  когда  раздражение  оболочки  глаза  пальцем  не  приводит  к  смыканию  век. Так  что  глаза  это  еще  и  символ  живого.  Самый  наглядный.  Самый  последний  след,  оставляемый  уходящей жизнью.
    Глаза  без  взгляда.. Мне  понравились они у  тебя.  Было  трудно  сохранять  необходимую  дистанцию -  чуть отодвинешься,  и  уже -  взгляд. А  хотелось смотреть  только  на  сияющую   радужку,  где  в  беспорядке  рассыпаны  разноцветные  точки,  с  черным  зрачком  посередине, внесенным  сюда  для  контраста. В  живописи  есть  такая техника  письма,  и    в  Эрмитаже,  в  залах импрессионистов,  я  помню  пару  картин  не  очень  знаменитого  художника,  где на  одной  изображена  гавань  (  может  быть  Марсель?), где  рисунок  и  моря,  и  паруса, и неба  состоит  из  розовых  и  синих  точек.. Красиво. И,  когда  мне  удалось  увидеть  твои  глаза  так  близко, я  наслаждался  ими,  как  картиной. Огромным,  сияющим   полотном,  так  как  ничего  другого  в мой  взор  в  этот  момент  уже  не  могло  вместиться, ,  не  могло  попасть,  все  было  занято  им.   Полотно  это  было  живым,  влажным,  подрагивающим. И  возникало  нестерпимое  желание  смотреть  и  смотреть  на  это  без  конца,  ощущая  какую-то  необыкновенную  ласку,  создаваемую  этой  картиной.
    А  вот о  твоем  взгляде  также  определенно  высказаться  не  могу. Взгляд - он  всегда  множественного  числа. По-настоящему  впервые  магнетизм  твоего  взгляда  я  ощутил  во  время  танца  на вечеринке  по  случаю  Рождества, почти  два  года  назад. Во  время  танца,  который  больше  напоминал  экономное  перемещение  ног в медленно  движущейся,  тесной   очереди, я  сказал, что влюблен  в  тебя  и полностью  отдаю  себе  отчет  в  том,  что  моя  влюбленность  не  имеет  будущего.  Это  было  сказано  серьезно, в  отличие  от  других  намеков,  которые  я  позволял  себе  делать  раньше. Так  однажды,  много  раньше,  и  тоже  во  время  танца,  я  прошептал  тебе  на  ухо : « По-моему,  нам  давно  пора  уже  переспать». И  ты, ничуть  не  смутившись, буднично, стала  убеждать  меня  в  том,  что  это  совершенно  ни  к  чему. «Оно  вам  надо?»  -  сказала  ты   с  материнской  рассудительностью, - «Об  этом  сразу  же  станет  известно  всем. У  нас  тут  ничего  не  скроешь. Ну,  и зачем  вам  эти проблемы?». Конечно,  мы  оба  понимали,  что  это полупьяный   трёп,  не  более.   Но в  тот  раз,  на  рождественском  вечере,  мое  признание  было  совершенно  серьезным,   и  ты  это  почувствовала. Я  понял  это  по  твоему  взгляду,  такому  сочувствующему,   не удивившемуся ,   и   все  же  немного  торжествующему,  а  больше,  как  мне  показалось  -  ласковому. Я долго не  мог  уснуть   после -   твое  лицо, приблизившееся  ко  мне   во  время  танца,    глаза  в  обрамлении  какой-то  сверкающей  пыльцы  макияжа, всё стояли  передо  мной. Они  были  такой новой,  так  нежданно открывшейся  явью  женской  красоты  ,  в  еще  одну  встречу  с  которой  я  давно перестал  верить. И… «Всю-то  ноченьку  мне  спать  было  невмочь.  Раскрасавец  барин  снился  мне  всю  ночь».

    Как  ты  помнишь, в  клинике  было  заведено  пить  кофе  после  утренней  конференции. Мы  собирались  в  «розовой гостиной», все,  кто  был  на  этот  момент  свободен,  и у  каждого  было  закрепленное  за  ним  место.  Мое  - на  стуле, в  торце  стола,  у  стены,  а  твое -  напротив,  на  диване. Ты  любила  забираться  на  диван  « с  ногами»,  скинув  босоножки  и  уютно  усевшись , поджав  под  себя  ноги,  накрывая  их  длинным  подолом  черной  юбки. Я  особенно  дорожил этим  «кофепитием»,  так  как  это  была  единственная  гарантированная  возможность  увидеть  тебя  за  этот  день. Разумеется,   были  и  другие  возможности,  но  гарантированной,  устоявшейся  была  только  эта. Естественно,  что  соблюдая  конспирацию, я  не  позволял  себе  подолгу  задерживать  свой  взгляд  на тебе,  но  не  всегда  это  было  в  моей  власти.  А  ты ,  похоже,  не  понимала  моих  опасений  или  вообще  не  придавала  им  значения. Несколько  раз  случалось  так, что  встретив  мой  долгий  взгляд,  ты некоторое  время терпеливо  его  сносила,  а  потом,  словно  не  понимая,  чем  он  вызван, отвечала  мне своим  недоуменным  взглядом,  обращенным  только  ко  мне,  вопросительно  вздев  при  этом брови  и  кратко  кивнув головой  в  мою  сторону ,  как  делают  бессердечные  девицы,  останавливая  пылкого,  но  робкого  поклонника,  мол: «Чего  тебе?».  Заметь  кто-нибудь  из  сотрудников  этот  твой  взгляд  и  сопровождающий  его  жест,  у  него  не  осталось  бы  и  тени  сомнений  по  поводу  того,  почему  операционная  сестра позволяет  себе  такую  фамильярность  с  главным  врачом. Но  я  обожал  и  этот  твой  взгляд,  как  и  любой  другой,  предназначенный  мне.
    Да,  вот,  что  я  вспомнил  попутно… Прошлым  летом  твоя  дочь,  если  не  ошибаюсь  ей  было  восемнадцать,  подрабатывала  у  нас  санитаркой  после  окончания  школы. Она  тоже  пила  с  нами  кофе  по  утрам. И  как-то  раз  в  твое  отсутствие  она  села  на  твое  место  на  диване  и  я,  посмотрев  на  нее, встретился  с  ней  глазами. Неожиданно для  меня наши  взгляды  задержались  друг  на  друге, я   хотел  уже  отвести  взгляд, но  полагал,  что  ей  надо  сделать  это  первой. Но не  тут-то  было. Она  продолжала  открыто  смотреть  мне  в глаза,  и  я  не  припомню, чтоб  я  когда-нибудь  сталкивался  с  таким  пронизывающим  женским  взглядом. В  твоих  глазах  я  никогда  не встречал  ничего  подобного. Своим  взглядом  она  словно  считывала  какую-то  информацияю с  жесткого  диска  в  моем  мозгу,  и  невинности  в  этом  взгляде  не  было  никакой. Это  был  взгляд  опытной  и  уверенной  в  себе  женщины. Мне  стало  не  по  себе.  Ведь,  когда  женщина  так  смотрит  на  тебя, то  мужчина  черт  знает  что  может  себе  вообразить.  И  я  отвел  глаза  первым,  смущенный  и  проигравший…
    В  операционной,  когда  маска  скрывала  твое  лицо  и  я  мог  видеть  только  твои глаза,   особенно  ценил  момент  своего  облачения  в  стерильный  халат  и  перчатки, которые  ты  на  меня  надевала. Твой  взгляд  поверх  маски  всегда  был  насмешлив  и  осуждал  всякую  фривольность  с  моей  стороны,  когда  я  незаметно  для  постороннего  глаза  пытался  прикоснуться  к  тебе,   пока  переоблачался  в  стерильные  одежды. Во  время  операции  было  уже  не  до  взглядов,  конечно…
    Еще  я  помню  твой  коронный,  преувеличенно  сердитый  взгляд,  когда  ты  пыталась  высвободиться  из  моих  объятий, сильно  упираясь  руками  в  мою  грудь,  и  глаза  в  этот  момент  пытаются   изобразить  нешуточное  возмущение  и  преувеличенный  страх оттого, что  сейчас кто-то обязательно  заглянет  в  кабинет.
    Но  не  меньше  я  любил  твой  взгляд,  даже  если  он  был  обращен  не  на  меня. Несколько  раз  я  был  совершенно  очарован,  наблюдая  за  тем,  как  ты  смотришь  в  никуда,  в  сторону, и   твой  взгляд  обычно  такой  легкий  вдруг  наполнялся  только  мне  видимой  печалью  и  сожалением  о  чем-то.   О  чем  же?