15126 зн
Жюст
ЖЕНЩИНА С ЯНТАРНЫМИ ГЛАЗАМИ
- Я приготовила тебе ванну.
- Масло миндаля добавила?
- Да, но не уверена, что это поможет.
- Кто здесь врач, я или ты?
Я неплохо относился к Симоне. Красотой и умом она не блистала, но зато происходила из простого народа. А это сейчас немаловажно. Заботливая, хозяйственная и безотказная гражданка. Мне, конечно, следовало бы официально жениться на ней, но не сейчас. Очень много дел.
Проклятая жара совсем меня измучила. Положив на темя уксусный компресс, я обмотал голову полотенцем и погрузился в ванну. От экземы все тело горело и чесалось. Спасение можно было найти только в теплой воде с лекарственными добавками.
Смешно! Лучший оратор Конвента не в силах посещать заседания. Приходится снова бить врагов печатным словом, а изданием газеты руководить из дома.
И все равно, меня читают больше, чем слезливого Демулена. Мне внимают и за мной идут! Потому что я пишу для народа, пишу языком, доступным любому гражданину. Недуг может свалить меня, но слова моего ему не сокрушить!
Будь проклята эта экзема!
Мне уже пятьдесят и я плохо помню, когда началась болезнь. Я победил многое и многих, а вот ее одолеть у меня не вышло. Будучи неплохим врачом, не смог исцелить самого себя.
Вода принесла облегчение и зуд стал затихать.
Сегодня я снова видел почти забытый сон. Он перестал быть ночным кошмаром с тех пор, как я нашел ему объяснение, но почему-то опять приснился. Я далек от суеверий, но сегодня мысли мои заняты им постоянно.
В доме отца была кухарка, которую все звали Луизетта. Она была уродлива, ворчлива и вечно непричесана, но готовила, надо признать, отменно. Ее можно было отнести к тому типу женщин, которым дашь и тридцать и шестьдесят лет, и при этом все равно ошибешься. Единственным достоинством ее внешности были огромные, выразительные, янтарные глаза. Да-да, именно янтарные, светящиеся каким-то потусторонним светом.
Как-то, будучи подростком, я оказался на кухне, где Луизетта готовила праздничный обед. Я зашел в тот момент, когда она резала петуха.
Я был в шоке, увидев на столе отрубленную голову, продолжавшую беззвучно открывать и закрывать клюв, и туловище птицы, которое Луизетта не удержала в руках, в результате чего оно бегало по полу и хлопало крыльями. Повсюду были кровь и перья.
Поймав безголового петуха и заметив меня, кухарка произнесла:
- Привыкайте Жан-Поль, это жизнь!
Я подумал тогда, что это, скорее, смерть, но вслух ничего не произнес.
В ту ночь я кричал во сне. Мне снились безголовый петух и янтарные глаза Луизетты.
После смерти родителей я покинул родной дом и отправился постигать премудрости врачевания. В Англии и Голландии, куда забрасывала меня судьба, сон изредка повторялся, но реагировал я более спокойно. Негоже врачу бояться отрубленных птичьих голов.
Немало преуспел я и в научных изысканиях. Они имели бы еще больший успех, если бы не разные ньютоны с вольтерами и этот проходимец Лавуазье. Гнусный аристократ, прогнивший, как и все его сословие!
Именно он закрыл мне дорогу в Парижскую Академию наук. И как, наверное, злобно кусал локти, узнав, что в семьдесят пятом Эдинбургский университет присвоил мне степень доктора медицины.
Проклятый химик, корчащий из себя мэтра! Ты до сих пор не отправлен на плаху только потому, что за тебя заступаются масоны - друзья Дантона.
Поистине, химики Революции не нужны!
Революция!
Вот то, единственное, ради чего стоит жить!
События восемьдесят девятого перевернули во мне всё! Взятие Бастилии ознаменовало начало новой эры! Я испытывал экстаз от всего, что происходило на улицах! Воздух Парижа пьянил и пробуждал мысли о великом будущем Франции.
Какая, к чертям, врачебная практика, когда появляется возможность руководить массами для осуществления великой цели – освобождения этих самых народных масс!
- Симона, принеси мне бумагу и чернила!
Войдя в комнату, она перекинула через ванну доску, обтянутую зеленой тканью. Она служила мне столом во время процедур. Положила на нее стопку бумажных листов и чернильницу с перьями.
- Что-нибудь еще? – спросила Симона.
- Нет. Ступай.
Она молча вышла.
В девяносто первом предложение доктора Гильотена об использовании машины для обезглавливания было встречено французами с одобрением. Гильотен ратовал за гуманный способ казни. На самом же деле решалась социальная проблема - механизм уравнивал перед смертным часом всех приговоренных, независимо от сословия. Да и палачу не требовалось особого умения в действиях с мечами или топорами – нажать на рычаг труда не составляло.
Я присутствовал на первой публичной казни, тогда еще на Гревской площади. После того, как нож опустился, и голова вора Пеллетье упала в корзину, палач взял ее и показал народу. Но меня удивило не зрелище, а услышанное в толпе прозвище машины смерти.
Ее называли Луизеттой!
Люди называли ее Луизеттой и откровенно выказывали недовольство быстротой свершения правосудия.
Глупцы! Знали бы вы, скольких в ближайшем будущем предстоит обезглавить, не стали бы жаловаться на быстроту казни.
Если бы у контрреволюции была только одна голова…
Самое главное, что я понял тогда смысл виденного мной наяву и во сне.
Смерть – женщина с янтарными глазами, отрубающая голову Галльскому петуху, символу Франции – это родная сестра Революции. Ибо никакая Революция невозможна, если не обезглавить верхушку государства, его правящий класс. Обезглавить в прямом и переносном смысле, решительно и беспощадно!
Наверное, в ту минуту я осознал, что и короля необходимо казнить именно этим способом. Другого пути быть не могло. Этот кровопийца довел страну до последней крайности. Нерешительность, тупоумие и противоречивость решений Людовика хватило бы на дюжину простых граждан, но, волею судьбы, все досталось ему одному.
После того, как в январе в корзину наконец-то свалилась и его голова, мне даже хотелось вскрыть череп Луи, чтобы убедиться, есть ли там вообще мозги.
Имя Луизетта за приспособлением для казни не закрепилось. Ее стали называть просто гильотиной.
Данный механизм незаменим и останется в истории как символ борьбы трудового народа с теми, кто веками пил его кровь.
А сколько контрреволюционных мыслей так и осталось в отрубленных головах!
Но искренне думаю, что революции этого мало. Жирондисты обвиняли меня в сентябрьской резне девяносто второго года. Считали меня повинным в смерти полутора тысяч заключенных.
Ха!
Нужно еще, как минимум тысяч двести или триста, чтобы закрепить наши завоевания! Чтобы не смели читающие газетенку Демулена рыдать над каждым убитым врагом!
- Симона!
- Я здесь. Сделать погорячее?
- После. Послушай, что я написал для завтрашнего выпуска. «Я заявляю, что те, кто лишен самого необходимого, имеют полное право отбирать излишки у тех, у кого они есть, и ради того, чтобы выжить, они имеют право посягать на собственность, свободу и даже на жизнь себе подобных. Чтобы избавиться от угнетения, они сами имеют право угнетать, порабощать, истреблять!
Я обращаюсь к гражданам Республики: вашим страданиям конец, если вы устали их терпеть; вы свободны, если у вас есть мужество быть свободными!»
Она стояла молча, вытирая руки о передник.
- Что скажешь? По-моему, это лучшее, что я написал за последнее время.
- Ты же знаешь, мне нравится все, что выходит из-под твоего пера.
- Симона, ты необъективна.
- Потому что я люблю тебя и больше всего на свете мечтаю стать твоей женой.
- Я женюсь на тебе! Женюсь! Обещаю! Но не сейчас.
Симона вздохнула и вышла из комнаты.
Я еще раз перечитал написанное. Завтра это будет опубликовано вместе со списком лиц, подозреваемых в контрреволюции. Конвент проголосует и adieu! Как же мне хочется вписать туда Лавуазье!
Ничего, дайте срок… Мне обещали неопровержимые доказательства того, что будучи членом Генерального откупа, псевдоученый проявлял нешуточное рвение в сборе королевских податей и налогов. А значит – наживался на трудовых гражданах!
Никакие научные труды и прочие заслуги не спасут его от расправы. Будет знать, как критиковать мои исследования!
Клянусь, я выпью самого дорогого вина, когда Конвент отправит его на гильотину! А в тот день, когда стальной «барашек» отделит его голову от туловища, я женюсь на Симоне. Доставлю радость и ей.
Смерть и Революция – родные сестры и, надо сказать, сестры прожорливые. Если их не подпитывать врагами разных мастей, может произойти непоправимое. Младшая из сестер угаснет слишком быстро.
Поэтому гильотина, и еще раз гильотина, необходима массам. Зрелище, за которым они забывают о хлебе. И самое главное – видят виновных во всех своих бедах.
Французскому народу, как и любому другому, проще объединяться, когда отчетливо виден враг. Мы солидарны не с кем-то, а против кого-то. Отсутствие идеологии – это отсутствие образа неприятеля. Нам надо точно знать, кто во всем виноват, потому что сами мы не можем быть виноваты по определению.
Рабочему утром плохо не потому, что он накануне напился, как свинья, а по причине нежелания его Симоны проявлять себя сознательной гражданкой и дать опохмелиться! Вывод один – виновата Симона.
А если пару-тройку Симон отправить на плаху, другим станет неповадно, и они задумаются, прежде чем издеваться над трудящимися.
Кухарка Луизетта смотрит в глаза каждому. И каждый гражданин должен видеть янтарный свет смерти и помнить о том, что убийство одного петуха может всколыхнуть душу подростка, но обезглавливание тысяч птиц позволит накормить массу голодных.
Кто более поможет в этом, как ни гильотина! Символ справедливости и торжества идей свободы, равенства и братства!
- Симона, принеси горячей воды!
Она вошла в комнату с ведром и стала добавлять кипяток в ванну.
- Осторожней! Ты что, смерти моей хочешь?!
Симона взглянула, как мне показалось, с укоризной и ушла.
Смерть.
Будучи врачом, я повидал старшую сестру Революции в разных видах. Кровавых и не очень.
Когда сестры, рука об руку, вошли в мою жизнь и захватили все помыслы и чувства, я стал бояться меньше. Облик Луизетты потускнел и я осознал, что без одной невозможны завоевания другой.
Очиститься можно только кровью. Именно этим напитком пополняют свои силы жаждущие преобразований. Ничто так не утоляет жажду и не заставляет двигаться дальше. А путь наш, увы, долог…
- Симона, что за крики?
- К тебе, не первый день уже, рвется какая-то женщина. Говорит, что ей необходимо тебя видеть.
- С какой целью?
- Она говорит, что принесла информацию о заговоре.
- О заговоре? Это интересно. Пусть войдет.
- Ты примешь ее, лежа в ванне?
- А что тут такого? Зови!
Симона удалилась и в комнату зашла молодая женщина в голубом платье.
- Здравствуй, гражданка!
- Здравствуй, гражданин депутат!
- Как тебя зовут?
- Шарлотта Корде.
- Откуда ты?
- Из Кана.
- Что за сведения ты принесла мне?
Она села на стул спиной к окну. Я не мог разглядеть ее лица, да, честно говоря, и не старался.
- У меня информация о заговоре жирондистов в Нормандии.
- Давненько не было сообщений из Нормандии. У тебя есть имена заговорщиков?
- Я помню всех, кто стоит во главе. Могу продиктовать.
- Очень хорошо, - я взял чистый лист бумаги и обмакнул перо в чернила, - я записываю.
- Франсуа Бюзо призывает к восстанию и походу на Париж. Этийон, Годэ и Барбару издали воззвание к жителям Кана, в котором призывают записываться в Нормандскую армию под командованием генерала Винфена.
- Так, - я старался не упустить ни единого слова, - очень хорошо!
- Воларди, Лувэ, Дюшестель и Лоривьер написали манифест и разослали в Марсель, Бордо и Тулузу, предлагая захватить Париж, создав объединенную армию регионов.
- Замечательно! – продолжал записывать я.
- Саль и Кости распространяют в соседних департаментах листовки…
Она неожиданно замолчала, как будто боялась говорить дальше.
- Ну и что в них?
- Они проклинают тебя и называют убийцей!
- Меня? Убийцей? – я расхохотался.
Молодая женщина действительно меня развеселила.
Убийца!
- Не кажется ли тебе, милая, что в речах тех, кто называет меня убийцей и тираном, звучат предательские нотки зависти и страха? Зависти к моему таланту убеждать людей как обычным, так и печатным словом. И страха перед ответственностью, которую я, в отличие от них, на себя беру.
Проклятая болезнь! Мне бы речь держать в Конвенте, а не в ванной!
- Это элементарная трусость, гражданка! А трусость целого народа дает возможность любому ковать для него цепи. Этого нельзя допустить! Жирондисты хитрят и изворачиваются, желая получить многое, жертвуя малым. Они готовы поклоняться любым богам, лишь бы дали им вкусно есть и спокойно спать. Я же поклоняюсь единственному на земле – истине и справедливости!
- Они говорят: о какой справедливости может идти речь, если пролито столько крови, - тихо возразила Шарлотта.
- Путь к свободе всегда был усеян трупами. Запомни это!
Молодая женщина произнесла с какой-то странной интонацией:
- Вовек не забуду, гражданин депутат.
Я решил спросить ее о человеке, не дававшем мне покоя:
- Скажи, гражданка, а не приезжал ли недавно в Кан некий ученый Лавуазье и не встречался ли с заговорщиками?
- Нет. Я такого не помню.
- Ах, как жаль! Это было бы еще одним гвоздем в крышку его гроба!
- Что с ними будет? – неожиданно спросила Шарлотта.
- С кем? – не сразу понял я.
- С теми, кого я назвала.
- Их всех гильотинируют на площади Революции.
Женщина кивнула головой, как будто ожидала именно такого ответа.
Она встала со стула и достала из лифа платья нож.
- Лавочник сказал мне, - сказала она, рассматривая лезвие, - что этот нож идеален для разделки мяса. Именно так, наверное, и стоит относиться к тому, что я должна сделать.
Вода показалась мне слишком холодной. Я начал понимать, что сейчас произойдет.
Безоговорочно отдав себя в руки одной сестры, я оказался совершенно неготовым к приходу второй. Вместо Лавуазье Смерть внесла в свой список меня.
В такую минуту рассуждать о способе ухода в мир иной неуместно, но в голове моей возникло некое подобие обиды.
Не на гильотине под взорами толпы, с гордо поднятой головой, а здесь, голым, в ванной, простым кухонным ножом…
- Почему именно я? – вырвалось из моих уст.
Где-то в подсознании билась мысль, что не я один должен быть зарезан.
- Просто ты первый, - спокойно ответила Шарлотта.
Или это была никакая не Шарлотта? Какую она назвала фамилию? Корде, кажется…
Она крепко сжала нож и сделала шаг вперед. Лицо ее попало в полосу света.
Силы небесные! У нее были огромные янтарные глаза! Беспощадные глаза Луизетты! Так вот к чему был сон…
- Ты пришла ко мне, подруга! – воскликнул я.
- Я тебе не подруга, душегуб! – прошипела она.
Тут же я почувствовал удар и боль в груди.
Последнее, что я видел – рука Шарлотты бросает в воду исписанные листы, чтобы смылись чернила и никто не прочел написанного мной.
Последнее, что я слышал – истошный крик Симоны:
- Марата убили!
***
По приговору революционного трибунала Шарлотту Корде гильотинировали на площади Революции 17 июля 1793 года, через четыре дня после убийства Жана-Поля Марата.
5 апреля 1794 года на гильотину взошли Дантон, Демулен и еще несколько деятелей революции.
8 мая 1794 года сбылись тайные мечты Марата. Революционный трибунал приговорил всех откупщиков (31 человек) к смерти, кроме одного, вычеркнутого Робеспьером из списка, и приговор был приведен в исполнение. Среди казнённых был Лавуазье, один из основателей современной химии.
А 28 июля 1794 года «барашек» гильотины пал и на самого Робеспьера.
Революция, как всегда, «пожирала собственных детей», отправляя их в объятия женщины с янтарными глазами.
© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2014
Свидетельство о публикации №214082100308
Обсуждение здесь http://proza.ru/comments.html?2014/08/21/308