В Злодейском конкурсе рассказ занял 2-е место в судейском голосовании и 1-е место в читательском голосовании
***
Валери Паскаль Эжьен
36236 зн
От имени тьмы…
Смеркалось. Электричество отключили примерно пару часов назад, так что ночь обещала быть глухой и тёмной. В Африке ночь всегда тёмная. К сожалению, погода портилась, и небо затянуло облаками. Вдали, километрах в сорока, извергался Ньирагонго. В семидесятых вулкан убил пару сотен человек, но несколько сотен тысяч продолжают жить практически у его подножья.
Пик расположен выше нас почти на полтора километра и, говорят, ночью можно наблюдать отражение света лавы в редких облаках над его жерлом.
Мы поужинали пакистанским рисом, хлебом с австрийским джемом и местным чаем и вышли на веранду.
Жос, как всегда одетый в штаны цвета хаки и черную футболку, закурил сигарету и стал демонстративно смотреть на озеро, а не на женщину, стоящую у воды.
Озеро было прекрасно. Оно называлось Киву и входило в семёрку великих африканских озер. Это самое красивое озеро Африки.
Оно благосклонно к людям. В его водах нет крокодилов, и на берегах мало мошкары. Ученые объясняют это химическим составом воды, но я думаю, что Киву само по себе просто доброе озеро.
В отличие от Жоса, я не мог оторвать взгляд от женщины на берегу.
Некрасивая, обрюзгшая, наголо выбритая негритянка. Из украшений на ней были только тонкие очки коричневого цвета, которые ей очень шли. Я видел её вблизи и знал, что без очков она кажется намного старше, чем есть на самом деле.
Она была одета в серую футболку с коротким рукавом, синие джинсы и белые кроссовки. Передвигалась медленно, несколько скованно. Я знал, что ее ноги закованы в кандалы, впрочем, достаточно свободные, чтобы она могла приноровиться для неспешной ходьбы. С нею неотступно находились два человека в тёмно-синей форме, впрочем, никак ей не препятствуя и не направляя.
Женщина их не замечала. Даже с высоты дома, где мы находились, я видел, как она наслаждается прогулкой, отбросив в сторону прошлое, дорожа каждым мгновеньем этого вечера.
Женщину звали Валери.
- Любуешься? - Жос повернулся ко мне.
Высокий жилистый чернокожий атлет в отличной спортивной форме.
С проницательными глазами и угрожающе мягкими размеренными движениями - хищник перед прыжком.
Я промолчал.
- Ну, любуйся - он аккуратно потушил сигарету и, зажав в руке окурок, ушёл в дом.
Намечался дождь и, по африканским меркам, мошкары было мало – всего только тысячи надоедливых мотыльков. Дом обещал спасение, но я решил остаться на веранде.
Я принёс из комнаты дневник и, забравшись на широкую тумбу, встроенную в правый угол перил, устроился поудобней.
Быстро темнело и, прежде чем идти к Валери, я решил прочесть всё то, что успел записать за эту неделю.
ДНЕВНИК.
Эжьен Лотье
Журналист: +1-515-243-3273. Нью-Йорк
7.11.2013.
Сегодня, по заданию редакции, мы прилетели в Руанду. Меня попросили записать интервью с Валери Бемерики, бывшей ведущей станции "Радио Тысячи Холмов".
Валери, прямого согласия на интервью не дала.
Как было сказано в ответе сотрудника центральной тюрьмы "1930" в Кингали, где её содержат, возможность записать интервью будет зависеть от того, найду ли я с нею общий язык при личной встрече. Я решил рискнуть и вылетел в Руанду, вместе со звукооператором. Мне достался Жос. Бывший военный, уроженец Лидса. Ему лет тридцать пять, и он на пару лет младше меня. Объяснил, что его зовут Жозеф, и он много в детстве дрался, чтобы к его имени не добавляли букву Д.
По-английски Жос со мной разговаривать отказался - не нравится ему моё произношение; общаемся по-французски. Для сотрудников "Ньюйоркера" это довольно забавно, но, должен отдать ему должное, французский у него не хуже моего. Мы раньше не работали вместе, но я знаю, что он - хороший оператор.
Я рад.
Чьё-то отправленное письмо. Апрель 45-го года.
Мой дорогой Генрих!
(…)Мы сегодня днем переехали в бомбоубежище; оно устроено почти под самой рейхсканцелярией. Тут очень светло, но так тесно, что некуда пойти; можно только спуститься еще ниже, где теперь кабинет папы и сидят телефонисты.
Берлин очень сильно бомбят и обстреливают из пушек, и мама сказала, что тут безопасно, и мы сможем подождать, пока что-то решится. Папа мне сказал, чтобы я была готова помочь маме быстро собрать маленьких, потому что мы, может быть, улетим на юг.
Приходила Блонди. Она привела щенка и стала его прятать. Блонди ведет себя странно, и я ее решила отвести вниз.. Папа не велел туда ходить без разрешения. А я, решившая быть послушной…, я пошла. Я хотела только отвести Блонди фрейлейн Браун, но вспомнила, что она очень ее не любит. И я села с Блонди в одной комнатке и стала ждать. Блонди на всех рычала, кто заходил, и вела себя очень странно.
8.11.2013.
С Жосом мы быстро нашли общий язык. Он оказался бытовым антисемитом и, коверкая имя, называет меня Юде-жин. Меня это забавляет. Парень он вроде неплохой - с юмором и надёжный. В редакции его ещё и обязали отвечать за мою безопасность. Надеюсь, обойдёмся без сопливых.
Поселились мы, не жалея командировочных, в "Hotel des Mille Collines".
Бассейн, еда, номер - всё прекрасно.
С утра в бассейне ко мне приставали две малолетние шлюхи. Несмотря на то, что Руанда одна из самых безопасных стран Африки, здесь очень высокий уровень СПИДа. Отказался с сожалением.
Недалеко есть хороший клуб "Планета" - мне о нём рассказывали; вечером схожу.
9.11.2013.
Мы ездили в тюрьму "1930", но чиновник, оформлявший разрешение на встречу с Бемерики, заболел. Заменить его никто не смог. Просили приехать завтра. Я попытался вытащить деньги, но мне со смехом объяснили, что он действительно заболел и сказали, что завтра всё будет в порядке.
Я не узнаю тебя, Африка!
По городу ездят очень смешные такси. Это небольшие мотоциклы, а в столице - Кингали, пассажирам даже выдают шлемы. Улицы - широкие, аккуратные и чистые; есть диодная подсветка обочин! Не везде конечно, но всё же. Полиэтиленовые пакеты повсеместно запрещены, на улицах удивительно чисто. Может, и у нас в Америке запретить? Было бы неплохо. Знак "стоп" шестиугольный. Не восьмиугольный, а шестиугольный?!
Нет, это, всё-таки, Африка!
10.11.2013 >>>
Я сижу в комнате для свиданий и жду Валери. Уже прошел час сорок! Очередь.
Не хватает персонала для сопровождения. Жоса не пустили, и он уехал обратно в отель. Комната удивительно приличная, очень просторная, с большими окнами, которые, правда, задёрнуты шторами. Посредине стоит широкий и длинный светло-коричневый стол, окружённый с двух сторон чёрными конторскими креслами. С каждой стороны их шесть. На стене висит большой экран, но он выключен. Похоже, меня привели в местный конференц-зал. Когда мне надоедает читать, я пытаюсь определить, настоящая ли кожа на креслах. Мне кажется, что настоящая.
Вот её привели, допишу позже.
Чьё-то отправленное письмо. Апрель 45-го года.
Блонди на всех рычала, кто заходил, и вела себя очень странно. За ней пришел герр Гитлер, она только с ним пошла. Герр Гитлер мне сказал, что я могу ходить здесь повсюду, где мне хочется. Я не просила; он сам мне разрешил. Может быть, я этим воспользуюсь.
Сегодня по Вильгельмштрассе прошли русские танки. Все об этом только и говорят. Еще говорят, что президент Геринг изменил фюреру, и его за это уволили с поста.
Мои сестрички и брат ведут себя хорошо и меня слушаются. Папа велел разучить с ними две песни Шуберта. Я пела им твою любимую; они повторяли, на слух. Еще я стала им читать на память из «Фауста»; они слушали внимательно, с серьезными лицами. Мы стали загадывать, кто и о чем бы попросил Мефистофеля! Я и сама стала загадывать, а потом опомнилась. Я им объяснила, кто такой Мефистофель и что не нужно ни о чем просить, даже если он вдруг сюда явится. И я решила с ними помолиться, как учила бабушка. Когда мы стали молиться, к нам зашел папа. Он ничего не сказал, только стоял молча и слушал. Я раньше не понимала, почему люди вдруг молятся, если не верят в бога. Я не верю; в этом я тверда. Но я молилась, как бабушка, которая тоже тверда — в вере. Я не верю в бога, но, получается, подозреваю, что есть дьявол? Ты подумай над этим, хорошо? Ты как-то все умеешь соединить или распутать. Ты мне говорил, что нужно изучать логику. Я буду изучать, я вообще решила, что когда мы вернемся домой, я попрошу папу дать мне те книги, о которых ты мне писал. Я их возьму с собой, когда мы уедем на юг.
(…)Я вижу все меньше знакомых мне людей. Они прощаются с папой и мамой так, точно уходят на час или на два. Но они больше не возвращаются.
(…)Герр Гитлер обещал, что скоро мы вернемся домой, потому что с юго-запада начался прорыв большой армии и танков.
>>> 10.11.2013.
Два охранника ввели Валери в наручниках. Она некрасива. Крупная дебелая негритянка; ей почти шестьдесят. Одета в простое оранжевое платье и белые кроссовки. На шее свободно повязан синий платок, который при ходьбе сбивается, обнажая дряблую и морщинистую кожу. В отличие от рук, гладких, упругих и пышущих здоровьем, ее шея, лицо и выбритая голова производят своим внешним нездоровьем крайне отталкивающее впечатление. Мысленно я сразу окрестил ее крокодилом. Она садится напротив меня, несколько наискось. Один из охранников уходит, второй откатывает кресло из-за стола к двери и усаживается там. У него прекрасный обзор, и он достаточно далеко, чтобы нам не мешать.
- Здравствуйте, мадам Бемерики, - представляюсь я. - Меня зовут Эжьен Лотье, я вам писал.
У неё очень уверенный взгляд. Прямо со знаменитого плаката Говарда Миллера - "We can do it!". Взгляд Гералдины Дойл, не вызывающий, непоколебимый и уверенный взгляд. Она внимательно смотрит на меня, выдерживая небольшую паузу, прежде чем ответить.
- Здравствуйте, Эжьен. Я предпочитаю говорить на английском, вы не против?
- Да, конечно, - я сдержанно киваю. - Как вам будет удобно.
- Я читала ваши статьи, прежде чем с вами увидеться - продолжает Валери. - Вы не всегда объективны.
- В чём именно? - уточняю я.
- Это не важно, раз я всё равно решила с вами встретиться. Что вы собираетесь обсудить в интервью?
- Вашу работу на радио в то время.
- Я понимаю, - она едва заметно улыбается. - Вы собираетесь затронуть какую-то особую тему?
- Нет, достаточно вашего личного рассказа о тех событиях.
Она долго молчит, и я начинаю думать, что сказал что-то не так.
- Запишите мой e-mail, - наконец прерывает она молчание, - и вышлите мне список вопросов.
Я недоуменно записываю, пока она диктует.
- У вас есть доступ к интернету? - спрашиваю я удивленно.
- Руанда - развитая страна, - поясняет она серьёзно. - Доступ есть, но с некоторыми ограничениями. Я ответить не смогу, вы получите ответ от администрации.
Она что-то говорит охраннику на киньяруанда, и тот коротко лает в рацию. Я молча сижу, пока он её осматривает; правда, несколько небрежно, потому, что видел наше короткое свидание с расстояния в шесть метров. Почти сразу приходит второй охранник, и они ее уводят.
- До свидания, Эжьен, я жду сегодня список вопросов, - говорит она у самой двери.
- До свидания, миссис Бемерики - отвечаю я.
Много-много часов над океаном. Отель, бассейн и мототакси. Шлюхи, вечерняя подсветка обочин. Почти два часа ожидания. Я говорил с нею семь минут. Семь.
11.11.2013.
Вчера я выслал Бемерики список из шести вопросов:
1. Влияние "Радио Тысячи Холмов" на события.
2. Правительство и пропаганда.
3. Конечная цель хуту?
4. Роль совладельца "Радио Тысячи Холмов" капитана Паскаля Симбикангву.
5. Роль Валери Бемерики.
6. Что она думает о тех событиях сегодня.
Остаётся ждать ответ.
Я уже четыре дня в Руанде. По сравнению с соседними странами - это рай земной. Здесь есть приличный интернет, полиция и насаждаемое благоразумие. Кингали - почти европейский город.
Жос хотел идти в клуб "Планета" - к дорогим шлюхам; виски и бассейну. Он звал меня с собой, но я не пошёл.
Испортилось настроение после посещения тюрьмы. Я пошел в музей геноцида. Хотя день был хмурый, дождь так и не собрался, и я прогулялся пешком. Музей бесплатный и весь состоит из фотографий и подписей к ним. Есть отдельный "детский" зал. Я бродил среди этих подписей и ничего не чувствовал. Мне было скучно. Казалось бы, за сто дней было убито восемьсот тысяч человек. В пять раз быстрее, чем скорость убийств в немецких лагерях смерти. Больше людей, чем живет в городе, где я родился! За сто дней они ухитрились убить весь Марсель. Весь - и пекарей, и жуликов. И прихватили несколько пригородов. И там тоже всех убили.
Я должен был как-то переживать. Сочувствовать. В моей душе ничего не шевельнулось. Мне было всё равно и хотелось уйти.
Был отдельный зал, посвященный случаям геноцида в других странах. Боснийские мусульмане, армяне, евреи и т.п. На боснийцах и евреях я немного задержался, так как случаи с первыми видел своим глазами, а ко вторым принадлежу сам. Скоро выяснилось, что и это мне не интересно, и я сбежал из музея.
Беги, Юде-жин, от своего прошлого, беги.
До отеля доехал на рейсовом автобусе за тридцать центов, прочёл еще кусок письма, выслал вопросы и заснул сном младенца в полдевятого вечера.
Аминь.
Чьё-то отправленное письмо. Апрель 45-го года.
(…)Я сегодня три раза спускалась вниз, и я видела министра фон Риббентропа. Я слышала, что он говорил герру Гитлеру и папе: он не хотел уходить, просил его оставить. Папа его убеждал, а герр Гитлер сказал, что от дипломатов теперь нет пользы, что если министр хочет, пусть возьмет автомат — это лучшая дипломатия. Когда фон Риббентроп уходил, у него текли слезы.
Если бы мне с тобой поговорить хоть минутку! Мы бы придумали что-нибудь. Ты бы придумал! Я точно знаю, ты бы придумал, как убедить папу и маму отослать маленьких, хотя бы к бабушке. Как мне их убедить?! Я не знаю.
(…)Сегодня герр Гитлер очень сильно кричал на кого-то, а когда я спросила — на кого, папа накричал на меня. Мама плачет, но ничего не говорит. Что-то случилось.
(…)Я видела генерала Грейма и его жену Ханну: они прилетели на самолете с юга. Значит, можно и улететь отсюда? Если самолет маленький, можно посадить только малышей, даже без Гельмута. Генрих, я только сейчас стала чувствовать, как я их люблю — Гельмута и сестренок! Они немножко подрастут, и ты увидишь, какие они! Они могут быть настоящими друзьями, хоть еще и такие маленькие!
12.11.2013.
Вчера был сумасшедший день.
С самого утра позвонили из администрации тюрьмы и предложили приехать в 10.30. Сказали, что завтра свиданий не будет - у них "учётный" день. Я не знаю, что такое "учётный" и поспешил согласиться.
В этот раз пропуск был выписан и на Жоса, все формальности заняли всего несколько минут, и нас запустили в тот же конференц-зал. Жос ещё не закончил настраивать аппаратуру, когда привели Валери.
Я представил Жоса, он коротко бросил: "Привет", - не переставая возиться с проводами. Она села на то же место, что и в первую нашу встречу, и внимательно разглядывала его некоторое время. Потом спросила, не тутси ли он.
- Я британец, мэм, - ответил Жос, не отрывая глаз от прыгающей стрелки на каком-то датчике. - Но если бы у меня был выбор, то двадцать лет назад я предпочел бы быть тутси, а не хуту.
У Валери на лице не дрогнул ни один мускул. Мысленно я ему поаплодировал, но решил высказать, когда выйдем, куда он может засунуть свою цивилизованность и гуманизм при общении с "клиентами".
Мы начали записывать в 11.17.
Э.Л – Скажите, пожалуйста, какое влияние оказывало "Радио Тысячи Холмов" на события?
В.Б - Оно было огромным. Государство и СМИ культивировали чувство ненависти в обществе и готовились к геноциду. Нас слушали в каждом доме. Руанда действительно страна тысячи холмов, уровень приема сигнала сильно колеблется даже в пределах одного поселка, но наша станция была везде.
Э.Л - Кто в правительстве инспирировал пропаганду?
В.Б - Пропаганда геноцида осуществлялась не только на политическом уровне, но и в местных администрациях, власти распространяли эту идею среди населения, в том числе и молодёжи. Люди вырастали в этой идеологии разделения. Они доверяли государству, получали информацию по радио. Для них было сложно отличить идеологию геноцида от той, что нужно защищаться от врага, который нас атаковал. Одной из целей правительства и нас, как его рупора, было изменить терминологию. Людям тяжело объяснить, что нужно убивать людей. Поэтому врагов обязательно нужно переименовать.
Леон Мугесера, он был тогда известным политиком, первым стал называть тутси "тараканами". Он так и говорил: "Необходимо убить этих тараканов". Сразу за ним эту терминологию стали использовать и мы.
Подмена понятий - сознательный приём власти для создания "правильных" настроений. Слово "тутси" пропало из эфира, остались только "тараканы". Тараканов убивать легче, чем людей.
Э.Л - Какова была конечная цель хуту?
В.Б - Я не могу ответить на этот вопрос. Думаю, её просто не было. Интересы народа хуту уж точно никак не совпадали с интересами правящей верхушки, развязавшей братоубийственную войну. Хуту и тутси столетиями жили вместе. На самом деле мы - один народ.
Э.Л - Что вы можете сказать о Паскале Симбикангву?
В.Б - Он был руководителем руандийской разведки. Кроме этого, капитан Симбикангва отвечал за цензуру и в целом за политику СМИ и был акционером радиостанции. После начала пропагандистской кампании, он приезжал через день на радио, чтобы лично проверить, как следуют его инструкциям.
В то же утро, когда мы на радио получили предписания властей, начались массовые убийства тутси. Больше других усердствовали боевики проправительственного молодежного движения, известного как «интерахамве». Через несколько дней я случайно увидела на улице, как Симбикангва лично раздавал оружие и боеприпасы боевикам, а молодые "интерахамве" благодарили Симбикангва и скандировали его имя.
Э.Л - Какую роль в этих событиях играли вы лично?
В.Б - О, я была звездой. Одной из самых ярких ведущих станции. Меня прозвали "диктор зла" и "голос геноцида". Я действительно была голосом геноцида. Я призывала хуту убивать тутси. Я должна была называть в эфире места, где они скрывались. На всех уровнях мы получали информацию о местах их нахождения. Мы объясняли по радио, что тутси прячутся, чтобы потом напасть на хуту. Я знала, что те, кого я называю, будут в ближайшее время изрублены мачете или растерзанны толпой. Организация геноцида была очень тщательной, и в то время мне казалось это правильным. Пропаганда действует и на тех, кто ее несет.
Мы все верили в то, что делали, у меня это получалось делать хорошо.
Э.Л - Что вы думает о тех событиях сегодня?
В.Б - Это важный вопрос. Мы совершили глупость. Мы не были бдительны.
Мы верили в то, что говорили наши власти. Мы им доверяли.
Со времен изобретения слова, оно стало самым сильным оружием.
Не автоматы, ножи и бомбы. Слово. Журналист, превращающийся в пропагандиста, несет больше зла, чем серийный убийца. Он и есть - убийца, науськивающий людей.
Мне горько, что по воле наших властей я превратилась в пропагандиста клеймящего целый народ. Я признаю, что согрешила, поэтому сегодня я становлюсь на колени и прошу прощения.
Чьё-то отправленное письмо. Апрель 45-го года.
(…)Генрих, я видела твоего папу!!! Он здесь, он с нами!!! Я тебе сейчас все расскажу! Он сейчас спит. Он очень устал. Он прилетел на каком-то смешном самолете и сказал, что сел «на голову русским». Сначала его никто не узнал, потому, что он был с бородой, усами и в парике, и в форме фельдфебеля. Его узнала только Блонди; она поставила ему на грудь лапы и виляла хвостом. Это мне рассказала мама. Я побежала к нему, и он — ты только подумай — он хотел меня взять на руки, как раньше!!! Мы так смеялись, хохотали! Он сказал, что я тут вытянулась, как росток без света.
(…)Мама сказала, чтобы я закончила письмо, потому что его можно передать. Я не знаю, как закончить: я еще ничего тебе не сказала.
Генрих, я … (эти два слова тщательно зачеркнуты).
(…)Сегодня почти час не обстреливали. Мы выходили в сад. Мама говорила с твоим папой, потом у нее заболело сердце, и она присела отдохнуть. Твой папа нашел для меня крокус. Я его спросила, что с нами будет. Он сказал, что хочет нас отсюда забрать. Но ему нужен другой самолет; он его раздобудет и прилетит за нами и за мамой. «Если не прилечу, значит, меня сбили. Тогда выйдете под землей. Вас выведет сахиб». Я видела, как мама кивнула ему. У нее было светлое лицо. Он сказал мне, чтобы я не боялась. Я спросила его, что будет потом: с моим папой, с твоим дядей Рудольфом, вообще, с немцами, и что будет с ним, если его возьмут в плен? Он ответил, что таких игроков, которые не справились, выводят из команды. Но команда продолжит игру, чтобы я это твердо помнила. Твой папа взял нас обеих за руки и сказал, чтобы мы не ссорились, потому что в Германии наступает время женщин, и что женщин победить нельзя.
Сегодня 28-е. Нас вывезут через два дня. Или мы уйдем. Я сказала об этом маленьким. Они сразу стали собирать игрушки. Им плохо здесь! Они долго не выдержат.
Мама закончила письмо нашему старшему брату Харальду. Она попросила меня показать ей мое письмо для тебя. Я сказала, что уже его отдала. Мне так стыдно. Я никогда до этого так не врала маме.
(…)Мне удалось прийти к твоему отцу на минутку вниз и спросить: нужно ли мне сказать тебе в письме что-то такое, что говорят, когда знают, что больше не встретятся? Он сказал: «На всякий случай скажи. Ты уже выросла, понимаешь, что ни фюрер, ни твой отец, ни я — никто из нас уже не может отвечать за свои слова, как прежде. Это уже не в нашей власти». Он меня поцеловал. Я все поняла.
Я на всякий случай с тобой попрощаюсь. Сейчас мне нужно отдать письмо. Потом пойду наверх, к маленьким. Я им ничего не скажу. Раньше мы были МЫ, а теперь, с этой минуты есть ОНИ и Я.
(…)Генрих, ты помнишь, как мы с тобой убежали в нашем саду, в Рейхольсгрюне и прятались целую ночь… Помнишь, ЧТО я тогда сделала и как тебе это не понравилось? А если бы я ЭТО сделала теперь? Ты тогда сказал, что целуются одни девчонки… А теперь? Можно я представлю себе, что опять это сделала? Я не знаю, что ты ответишь…, но я уже … представила. Я слабая… Но у меня есть Гете…
И слух мой чаруя
Течет его речь,
И жар поцелуя
Грозит меня сжечь.
Где духу набраться,
Что б страх победить,
Рвануться, прижаться,
Руками обвить?
Генрих… Генрих…
Хельга. Законченно 28.04.1945 года.
Я записал не все события того дня. Как только мы закончили, я попросил Жоса выйти. Мне нужно было поговорить с Валери не под запись. Обычно оператор просто выключает запись и остаётся в комнате. Иногда он может быть свидетелем, и "клиент" нервничает, но журналистская этика позволяет оставлять ассистента во время разговора не под запись.
Я попросил Жоса уйти. Он вышел, не показав вида, что удивлен. В комнате остались только мы с Валери и один из двух присутствовавших на записи охранников. Он придвинул кресло почти вплотную к противоположной стене, на которой висел экран, метрах в семи от стола, и безучастно уставился на чуть приоткрытое окно, наполовину освобожденное от штор.
Я надеялся, что с такого расстояния он не поймет, о чём мы говорим, даже если услышит.
- Я хотел поговорить с вами, Валери, - начал я негромко. - У меня есть к вам предложение.
- Хорошо, - спокойно ответила она. Она не выглядела заинтересованной, крокодил не меняет лиц. - Но прежде я хочу задать вам маленький вопрос. В письме с вопросами, которые вы мне прислали, был прикреплен файл. Письмо какой-то девочки от 45-года, что это?
- Чёрт, файл оказался там случайно. Это тема статьи, над которой я сейчас работаю. Это письмо старшей дочери Геббельса. Я пишу о её матери. О Магде Геббельс.
- Расскажете?
- Ну, в двух словах, она была очень похожа на вас двадцать лет назад. Фанатично верила. В двадцать восемь лет, когда чувства ещё не прошли, лично стреляла из пистолета в свою первую любовь, Виталия Арлозорова, которую встретила в тринадцать. Стреляла. И только потому, что он был не ариец. Он выжил и сбежал. Его добили через два года. Отдала приказ сгноить отчима, которого в юности любила и чью фамилию приняла. Решилась отравить шестерых своих малолетних детей и покончить жизнь самоубийством. Двенадцатилетняя девочка, которая написала письмо, успела повзрослеть за несколько дней до смерти. Её отравили через три дня после того, как она его закончила. Хуже всего то, что она пришла в себя от страшного яда и её силой заставляли сжимать челюсти чужие люди, чтобы принять вторую порцию. Страшная смерть. Её родители были мертвы к тому времени.
- Это письмо дошло до адресата?
- Да, в 1958 году. Его передал врач, который ударил девочку и затолкал ей вторую порцию яда в рот. Через десять лет Генрих умер от нервного расстройства. Он был американским журналистом.
- Как умерла Магда?
- Гордилась собой до последней секунды. Она раскусила ампулу с ядом, прижимая к груди золотой значок - свастику, за день до этого подаренный Гитлером, в окружении солдат и мужа, который держал приставленный к её виску пистолет. Дети к этому моменту уже были отравлены, но Хельга ещё не очнулась. Йозеф выстрелил Магде в висок - через секунду, как она раскусила ампулу. Она умерла быстро и безболезненно. Сбежала. У неё остался сын от первого брака, он был в плену тогда. Она написала ему письмо, полное убеждённости и без капли раскаяния. Просила беречь чистоту крови и идеалы. Жизнь ей отомстила. Её внучка приняла иудаизм, её правнук - израильский офицер. Прабабку он считает чудовищем.
- У меня есть сокамерница - сказал Валери - Мкиамини Ньирандегея, она работала в «Эйр Руанда». Её мама была тутси, а отец - хуту. В то время некоторые женщины готовили инструменты для убийства, еду, другие - стояли на блокпостах, призывали своих детей идти убивать тутси, разрушать их дома. Она была из тех женщин, которые стояли на блокпостах и проверяли документы.
Вот как она мне это рассказывает:
"Я признаюсь, что была наивной, не была мужественной, у каждого свой характер. Мы выявляли тутси, а уже ополченцы их убивали. Может, я и не брала в руки мачете или оружие, но я даже не попыталась им помочь. Я позднее поняла, что участвовала в чем-то ужасном. Когда думаю о прошлом, не могу объяснить, кем я была тогда. К счастью, всё закончилось; иначе не знаю, что бы с нами сейчас было."
Она приписывает себя к категории подстрекателей. Мы тогда называли друг друга коллегами. Так вот, до сих пор она зовет меня коллегой, и я её тоже. Наверное, чтобы не обидеть. Что считаться-то сейчас. Я знаю, за что её осудили, хотя мы об этом никогда не говорим. Даже сегодня, через двадцать лет, ей не хватает смелости признаться, что на самом деле она – исполнитель и мачете в руки всё-таки брала. Первой подняла над головой своего супруга-тутси, после чего приказала ополченцам убить собственных детей, подавая пример другим. Похожие истории, правда?
- Валери, - сказал я тихо, но решительно. - Я хочу поговорить с вами о другом.
Она вопросительно посмотрела на меня.
- Паскаль Симбикангву, - сказал я, глядя прямо ей в глаза. - У меня есть для вас предложение, если вы не станете давать против него показания.
- Ублюдка поймали во Франции, - сказала она задумчиво. - в чем ваш интерес?
- Школа "Дон Боско".
- Я помню этот случай, это случилось здесь, в столице, - сказал она тихо, и в её глазах зажегся огонь. Мне стало неуютно. - Хвалёные бельгийские солдаты бежали из школы, как крысы, стреляя поверх голов бегущих за ними и умоляющих не бросать их людей. Они оставили на растерзание более двух тысяч человек, из них четыреста детей. Людей расстреливали, бросали в них гранаты, кромсали мачете. Никто не выжил. Бельгийцев было девяносто человек. Где были ваши хвалёные европейские ценности тогда? Бремя белого человека… почему они не сражались? - в её голосе звучал металл, густо замешанный на отвращении. - Бежали, как крысы, - повторила она с презрением.
Я справился с собой и попросил:
- Валери…
- Зачем это вам? - жестко прервала она меня, выделив слово "вам".
- Скажем так, я представляю интересы троюродных племянников людей, отдававших тогда приказы. У них есть договоренность с Симбикангву, что он не станет давать против них показания, если они ему немного помогут.
- Что вы можете мне предложить?
- Свободу - сказал я.
Она посмотрела на меня ошарашено.
- Другое имя, другая страна, конечно, - пояснил я. - Но это будет свобода.
Она заговорила, и я понял, что неправильно истолковал ее удивление.
- Вам это не претит? - спросил она спокойно. - Я, "голос геноцида", виновна в смерти сотен тысяч людей. Я подстрекала. Но, по сравнению со мной, Симбикангву - зверь во плоти. Это он, и такие во власти, как он, ради своих мелких шовинистических целей дали мне возможность говорить, а людям подарили желание брать в руки ножи и убивать других людей, называя их "тараканами". Моя свобода в обмен на его свободу. Ради чего вы это делаете?
- Деньги, и только деньги.
- А как вы будете спать по ночам?
- Как младенец, Валери, - сказал я, хотя не был в этом уверен. – Деньги, и только деньги. Мне плевать на то, что было, я хочу устроить свою жизнь здесь и сейчас.
Она пристально разглядывала меня какое-то время, успокаиваясь.
Затем, сняла очки и протёрла их о платье.
- Хорошо, я подумаю, - сказала она ровным тоном, водрузив очки на место, - но мне нужен аванс.
- Какой? - спросил я.
- Я давно не выхожу за стены этой тюрьмы. Уже много лет. Девочкой я очень любила гулять на озере Киву. Устройте мне экскурсию.
- Хорошо, Валери, я отвечу вам завтра.
Она резко поднялась со стула и махнула рукой, подзывая охранника, который, как и раньше, что-то коротко пролаял в рацию.
13.11.2013.
Сегодня я встречался с начальником тюрьмы и передал ему шестнадцать тысяч фунтов. Ее повезут 15.11.
Мы встретились вчера, по рекомендации "друга". Толстый лысый жизнерадостный клоп по имени Лоиг. Он торговался так, как будто это последняя взятка в его жизни. Делил расстояние от Кингали до Киву на английские мили и европейские километры. Американские мили его совершенно не устраивали. Считал дорогу в два конца и бесконечно подчеркивал опасность "услуги". В конце концов мы сошлись на английский фунтах, и я заплатил за традиционный руандийский обед из жареной козлятины. После общения с ним у меня осталось ощущение, что, поедая козлятину, он занимается каннибализмом.
Много раз звонил Жос, но я не отвечал.
На душе было муторно, как в детстве, когда напакостишь и с тревогой ждешь последствий. Всё шло, как и планировалось, даже удачно в чём-то, но где-то внутри… это сосущее чувство тревоги, когда предаёшь себя…
Я поехал в "Планету". Зал, бассейн, музыка, танцпол, молодые и не очень проститутки. Я - странный француз, я люблю джин.
Еще порцию, месье? Это седьмая… Как тебя зовут? Коки? А по-настоящему? Сколько тебе лет? Девятнадцать? Одень топ, Коки, у твоей подружки сиськи лучше… да сколько же вас… Радостный шарик, месье? Дай три! Только не глотайте сразу, месье, если у вас слабое сердце, это может быть опасно! Подождите хотя бы полчаса. Исчезни, урод! Конечно, месье. Еще четыре тяжелых шага… вернуться к стойке бара… две рюмки - не помоев - вон из той бутылки. Какой ты тупой бармен, я что, говорю не по-французски? Коки? Да какая разница, что не-Коки, где дилер? Мы уже были с тобой в туалете?
Реальность мгновения - туман рассеивается, и я вижу себя в отражении зеркала за спиной бармена. Я крепко вцепился в здоровенного негра, в его гавайскую рубашку, ноги не держат, я почти вишу на нём. И лицо, моё лицо. Тупая обдолбанная небритая скотина с пустыми глазами. Изо рта тонкой струйкой течёт слюна. Морда искажена нечеловеческой гримасой ненависти, какой-то отрешенной решимостью. Негр испуган, хотя держит его щуплая гнида полтора метра ростом - он почти в два раза выше и больше меня. Он с ужасом смотрит на меня, как на больное животное, и мнётся, не зная, что делать.
- Извините, месье, - говорю я, выходя из исступления. - Пожалуйста, простите меня, - и разжимаю руки.
Я вытираю рукавом слюну, вспышка отчетливости проходит. Я снова на мягких диванах возле бассейна. Какой туалет?! - ору я очередной Коки, - осторожно на столе… не урони кальян… здесь соси!
Жос сказал, что ночью забрал меня из полиции, но я ничего не помню.
Сейчас я приехал после встречи с начальником тюрьмы и дочитываю письмо в номере. Завтра мы едем на озеро Киву. Вещи все загажены, надеюсь, в отеле хорошая прачечная. Очень болит голова.
14.11.2013.
Жос нашел хорошее бунгало на берегу озера и, проведя три часа в дороге, мы до него добрались. Можно было и быстрее, но мы остановились в городке Муханга, сделать пару снимков распаханных полей, черепичных крыш и шпиля минарета. Какое все таки красивое место эта Руанда!
Дом оказался небольшой, всего три комнаты, зато сплошь из дерева. Крыша из соломы в африканском стиле и полная цивилизация внутри. Еще к дому пристроена открытая веранда, с который открывается великолепный вид на озеро. Пешком спуститься к берегу - всего пару минут. В это озеро я влюбился сразу.
Это самое красиво место, которое я видел в Африке.
Записи на этом заканчивались, и я закрыл дневник, решив, что пока добавить нечего. Я отнес дневник в комнату, переодел рубашку и лёгким пружинящим шагом направился к берегу.
Охранник, увидев меня, поговорил с кем-то по телефону и коротко кивнул на Валери, сидевшую у самой воды под красивым раскидистым деревом.
Я молча сел рядом и, следуя ее примеру, сняв обувь, опустив ноги в воду.
- Мы не договоримся, Эжьен, - сказала она, даже не повернув головы.
- Почему?
- Есть такие, как я - открывающие двери тьмы. Есть такие, как Паскаль - призывающие тьму. Есть такие, как вы - не видящие во тьме ничего плохого.
Она повернулась, и я увидел в её глазах горькую убежденность.
- У меня было много времени, и был интернет. Я смотрела фотографии. Я читала то, что было от меня скрыто раньше. Вы видели гору разбитых черепов, зная, что это дело ваших рук? Мы верили властям. Мы им доверяли. Государство, тогда это был Паскаль, выходец из спецслужб, говорило нам - кругом враги. Я верила и искушала людей. Теперь я вижу результаты - захоронения, черепа, тела детей.
Я пыталась найти что-то хорошее, в том, что мы делали. Зачем это было нужно, чего мы пытались достичь? Не было никакой цели, Эжьен. Был мелкий злобный мстительный человек, решавший "проблему" в меру своего скудного мировоззрения. Мы сотни лет жили вместе. Хуту и тутси даже не этносы, это больше социальный статус. Можно родиться хуту и стать тутси.
Миллион. Мы убили миллион человек за 100 дней! - теперь она почти кричала.
- Кого на самом деле вы защищаете? - внезапно спросила она.
- Дядю, - ответил я честно.
- Вы хуже своего трусливого дяди, Эжьен, вы даже хуже Паскаля.
Я давно не сужу людей, но вас я понять не могу. Люди, которые всё понимают. Равнодушные. Не ослеплённые ненавистью или страхом. Успешные, добропорядочные, жертвующие на праздники нищим, с ясной головой! Вы не станете убивать сами, но оправдаете любое зло ради сиюминутных интересов.
Нас с вами даже сравнивать нельзя!
Валери отвернулась.
- Вы думаете, я не хочу свободы? Я ненавижу место, где нахожусь. Но разве тьма, пойманная за хвост, может быть отпущена? Впервые за долгие годы я спала две ночи, как убитая. Да, я приняла решение сразу. Я действительно хочу встать на колени и просить прощения - за всё, что говорила и к чему призывала. Разделение людей на своих и чужих - страшное оружие, и Руанда девяностых доказала это всему миру - бесхитростно и страшно!
Она замолчала, тяжело дыша и собираясь с силами.
- Сегодня, когда жертвы научились жить вместе с палачами, я горжусь своим народом. Любые различия тщательно и сознательно замалчиваются и я – та, которая призывала любить и холить зверя, живущего в каждом, хочу быть частью народа!
Симбикангву - один из тех, кто решил выпустить этого зверя, и люди взялись за ножи. Приговор ему будет частью моего искупления, я хочу заплатить.
Уходите, коллега Эжьен, когда-нибудь с вас спросится за ту серую мерзость, которую вы мне предлагали сегодня.
Я молча достал из кармана рубашки две мятные конфетки и, отправив одну в рот, предложил ей вторую.
- Нет, спасибо, у меня диабет - сказал Валери.
Я надел сандалии, резко поднялся и, коротко кивнув охране, начал подниматься к дому.
Примечания:
* Полный вариант письма Хельги Гебелльс Генриху Лею, от 28.04.1945.
** «Свободное радио Тысячи холмов» (RTLM — Radio T;l;vision Libre des Mille Collines). 1994 год. Коротко. Текст Андрея Бабицкого.
http://esquire.ru/rwanda
*** 26.02.2014 France Presse
В Париже входит в решающую стадию суд над бывшим капитаном армии Руанды Паскалем Симбикангвой, обвиняемом в организации геноцида 1994 года.
Как пишет Le Monde, ключевые показания на прошедшем накануне последнем заседании дала радиоведущая, ранее приговоренная к пожизненному заключению за участие в резне.
Валери Бемерики в 1994 году была звездой руандийского "Радио тысячи холмов".
**** 15.03.2014 France Presse
Парижский суд признал бывшего капитана армии Руанды Паскаля Симбикангву виновным в причастности к геноциду в Руанде в 1994 году и приговорил
54-летнего мужчину к 25 годам тюремного заключения.
***** в произведении использованы выдержки из интервью с Б.Бемерики и Ньирандегея, размещенные здесь: www.russian.rfi.fr/node/113502
© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2014
Свидетельство о публикации №214081800301
Обсуждение здесь http://proza.ru/comments.html?2014/08/18/301