Не может наш русский человек
просто так показать
свои способности, ловкость и силу.
Ему обязательно надо на спор.
1
В один из тёплых, летних дней на нашем водоёме, где было разрешено купание, случилось происшествие.
Утонул человек. По образовавшейся вокруг места происшествия толпе прошёл слух, что этот человек поспорил с друзьями, с которыми выпивал здесь же на берегу, на литр водки, что переплывёт водоём без отдыха туда и обратно. Однако, мужики, причастные к этому факту, толковали, что спор тут не при чём.
Но одна старушка, держа сбоку сумку на колёсиках,
как бы про себя, и в то же время, чтобы её могли услыхать, задумчиво и назидательно говорила: «Нет, не надо никогда спорить. Ни на воду, что переплывёшь,
ни на водку, что перепьёшь, ни на огонь, что перетерпишь. Спор этот сатане только дай, она, аж, подталкивает – спорь, мол, выиграешь, да и я помогу.
А на деле выходит другое. Людям горе большое, а сатане радость великая, что человека сгубила и душу его возымела. Нет, не надо бы спорить-то...»
К моему удивлению, много стоявших в толпе с вниманием слушали старушку, у отдельных, (я заметил),
даже плечи передёрнуло. А с моей памятью стало твориться что-то невообразимое, как будто я уже слышал эти речи, таким же старческим голосом,
но давным-давно. Ба...да ведь это же голос моей милой бабушки. В моём далёком детстве она рассказывала мне в долгие зимние вечера всякие истории о сатане, нечистой силе и так далее. Вот одна-то из них, рассказанная
моей бабушкой, и пришла мне на память, в связи с этим прискорбным случаем.
2
«Сидели как-то мужики в шинке, выпивали обыкновенно
порядком, – рассказывала тогда моя бабушка, – а развязавши языки, заговорили о чём попадя. На дворе осень стояла, и темнело рано, да и изморось была, так что на душе было муторно и немного жутко.
Ну, разговорились и о нечистой силе, что, мол, везде
она всех подкарауливает, так и ждёт, чтоб пакость сделать, да человеческую душу сгубить.
А надо сказать, был среди этих выпивох отчаянный парень, Миша. «Я, – говорит, – никого не боюсь, да и в нечистую силу не верю». Ну, мужики ничего не сказали, помолчали маленько, а после очередного выпитого
стакана сивухи другой мужик, Яшка и говорит:
– А, что, Мишаня, могёшь ты нынче ополночь на Парфёновское кладбище сходить, до Пахомовой могилы?
– А чё? Могу. Давай поспорим, – мотая пьяной головой,
ответил Мишаня.
– Ну, дак сходи да принеси с могилы-то горсть земли,
а мы тебя здеся ждать будем, да четверть самогона поставим. Если засумлеваешься и воротишься ни с чем, то ты ставь четверть-то.
– Ладно.
Ударили по рукам. Мишаня встал, надел свой брезентовый
дождевик с капюшоном и собрался уходить, как вдруг в шинок вошёл ещё один человек, которого толком и не видели, когда он выходил из него.
– Мишаня, ты, бают, пойдёшь к Пахомовой могиле в полночь, да принесёшь оттеля горсть земли, но это нам не доказательство. А вот возь-ко кол, он, Мишаня,
осиновый, так вот этот кол и забей в могилу. Да, слышь, по самую сурепку, аж до сравнения с землёй. А мы под утро придём туда да и сверимся.
Ну, спор – уговор, слово – олово. Вышел Мишаня из шинка, да его и след простыл. Сидят мужики-то, сидят, а Мишаньки нету да и нет. Тогда Яшка и говорит,
чё, мол, мы тута сидим, Мишаньки нету, пошли его искать.
Правда, вся компания поднялась разом да и ринулась
к Пахомовой могиле.
Луна кое-где через облака светила на отдельные места придорожья. По ним-то и пробирались гуськом наши спорщики, подбадривая друг друга, а уж вскорости
все стояли перед Пахомовой могилой. Могила как могила. Да только на вершине её лежал человек! Мужики в богобоязнии приблизились, осветили спичками страшное место и увидели, что это Мишаня
лежал на могиле бездыханный, пришпиленный крепко к земле, так как кол, вбитый в могилу, аккурат прошёл через полу его дождевика.
Ну, известное дело, все разинули рты, да и давай свои, слышь, соображения делать: ах да ох! Вскорости, из деревни ещё люди подбежали, унесли Мишаню.
На том бы и сказ-то мой кончился, даже сам фер234
шал у сельпа сказывал, что у Мишани, мол, сердце на мелкие кусочки развалилось, да только, слышь, голубь мой, незадача вскорости вышла.
После похорон, как то Яшка прибегает в шинок, где снова собрались собутыльники, поминаючи Мишаню уж который день, глаза округлые, рожа, обыкновенно, ржавая и орёт:
– Ребя, ить я сёдня Мишаньку во сне видел, он мне лопотал, не всё помню, но уж само то, чё надо, я уразумел.
Слышьте, да дайте хучь глоток... Ну, я и говорю, Мишанька-то, братцы, приходит ко мне сёдня ночью и бает: «Яшка, слышь, а ведь как со мной всё было-то. Ведь я, когда на кладбище пошёл, ты помнишь, пасмурно
было, ну неуютно так, иду я в дождевике, иду вдоль кладбища да и думаю, чё, мол, они, дураки, меня на это дело бросили, ведь я никого не боюсь. А как подошёл к могиле, что-то меня, словно, передёрнуло. Ну, вроде бы итак, как надо, да только что-то не так. Сам себе думаю:
да пошли вы все к чёртовой матери... А как это я, Яша, про себя сказал, озаренье на меня взошло. Стало видно всё. А уж Пахомова могила – так и засветилась. Улыбнулся я, наставил кол, да и давай его забивать в могилу. Хорошо он входил, аж, кто-то подкрякивал. Ударил я в последний раз, хорошо, думаю: щас я с этих дураков четверть-то возымею. Стал разгибать спину, да что-то не даёт. Я ещё шибче разгибаюсь – нет! Да ведь меня кто-то держит за подол дождевика! Уж и подол
трещит, а не пускает. Обернулся я: батюшки, вижу, рука чья-то длинная, сухая, цепкая, ну так и вцепилась в дождевик-то мой и тянет на себя, слышь, в могилу-то. У меня всё нутро и перевернулось, даже холодом
снизу живота хлынуло. Стараюсь, как могу, да только явственно вижу – глазищи с блюдце светятся, рот в заполошной усмешке, беззубый, тихо так хохочет и манит меня, мол, иди сюда, родимый. Держит меня ведьма за подол-то и ласково так приговаривает: «Мишаня, не ты первый, не ты и последний у меня остаёшься из тех, кто на что-нибудь спорит. Спорьте, родные, спорьте, а я вам завсегда помогу».
Уж потом мне мысля пришла, что кол-то, когда я вбивал, наставил случайно на длинную полу дождевика
и пришпилил себя к могиле.
Здесь Яша запнулся, обвёл всех мутным взглядом, а рука его, ничуть не ошибившись, ловко нашла на столе стакан и с мелкой дрожью поднесла к воспалённым
губам. Компания, обалдело, молча, с открытыми ртами, уставилась на Яшку.
Громко выдохнув из себя воздух, он, чуть успокоившись,
продолжал:
– Как током меня ударило. Глаза открытые, вскочил с лавки и не пойму ничего: что было со мной, что видел?
Только Мишаня так перед глазами и стоял долго, долго, да лесным эхом в моей голове, отдавались глухие старушьи слова: «Спорьте, родные, спорьте, я помогу».
3
Рассказ бабушки пролетел в моей памяти мгновенно.
Но взаимосвязь между ним и случившимся сейчас на водоёме определённо была... Всё закончилось. Тело, закрытое простынёй, поместили в машину и увезли.
А по берегу водоёма, несколько дальше, кучками сидели люди, откуда был слышен их весёлый смех, громкий многоголосый разговор, звон откатившихся в сторону пустых бутылок. В одном месте ещё явственнее
можно было разобрать:
– Да я любого из вас могу побороть хоть сейчас. Не верите? Давай, на бутылку поспорим. Ну, что?
И удаляясь с места события, я всё-таки подумал о том, что не может наш русский человек просто так показать свои способности, ловкость, силу, а находясь
в подпитии, он не верит и не страшится никакой потусторонней, нечистой силы. Ему обязательно нужно на спор. Не верите? Спорим!
Май 2001 г.