… Я хотел бы жить
и умереть в Париже,
если б не было
такой земли – Москва.
Владимир Маяковский
ПОМНИ, ПАРИЖ
Разные дороги приводили русских людей в Париж: эмиграция, любознательность, научная деятельность, семейные обстоятельства, творчество, авантюризм, служебные поручения, поиски лучшей доли. Одни их них становились парижанами на короткое время, другие – навсегда.
Неоднозначно складывались судьбы этих людей. Великий город разрушал иллюзии и осуществлял мечты, одаривал удачей и проверял на стойкость испытаниями, удивлял и разочаровывал прибывших издалека. И все же большинство русских, оказавшихся на берегах Сены, объединяла любовь к Парижу и желание подарить ему часть своего таланта, мастерства, знаний.
Писатели, ученые, артисты, рабочие, художники, музыканты – выходцы из России – в разные времена вносили посильную лепту в процветание и преумножение славы Парижа. Одни стали знаменитыми на весь мир, другие лишь изредка упоминаются в истории Франции, третьи забыты и затеряны в прошлом.
Помни, Париж, всех, - счастливых и обездоленных, знатных и простых, - выходцев из России, всех, кто воспевал, защищал, любил тебя.
Глава первая
«КАК ПРОЙТИ В ПАРИЖ?»
Тредиаковский был почтенный
и порядочный человек. Его филологические
и грамматические изыскания очень
замечательны. Он имел о русском
стихосложении обширнейшее понятие…».
Александр Пушкин.
Тредиаковского выроют из
поросшей мхом забвения могилы.
Александр Радищев.
Один из первых
«Если Сена создала Париж, студенты с течением времени сделали из него столицу… - Так в середине XX столетия утверждал французский журналист Жан – Поль Клебер. – Студенты (раньше их именовали школярами) во все времена находили здесь свой рай.
Уже в XVII веке на берегах Сены родилась страсть учить и учиться. В ту пору в университете процветало самоуправление, со своими особыми правами, привилегиями и своим правосудием …прилив юношей со всей Европы был столь велик, что они «только с трудом добывали себе пристанище, и число чужеземцев во много раз превосходило число коренных обитателей города…
…Что открывали для себя в Париже, чем надышались там эти «школяры», оторванные от родимой почвы, которым приходилось лязгать зубами в зимние холода?.. Возможно, они вкусили свободу. И не знают также, что хранит их память о Париже. Но так или иначе Париж они не забудут, и навсегда он останется столицей их юности».
Пожалуй, эти слова о студенческом Париже XX века можно отнести и к началу XVIII столетия. Французская столица в то время уже превратилась в мировой центр искусства, литературы, науки.
По всей Европе разнеслось эхо славы актрисы Лекуврёр. Традиции мольеровской остроумной сатиры продолжали Реньяр, Данкур, Лесаж, Дюфрени. В Париже печатались и переписывались студентами первые творения Вольтера, звучала новая музыка XVIII столетия Дандрие и Рамо, появлялись творения скульптуров и живописцев Депорта, Удри, Лемуана, Куапеля, Ланкре, публиковались работы Фенелона, Лесажа, Мариво, Буало.
Преподавать в Сорбонский университет приглашались лучшие умы Европы того времени. Конечно, и учиться в Париже стремились молодые люди из многих стран.
Во времена Петра I французский язык еще не был так популярен в России, как в правление Екатерины II. Но многие французские слова уже распространились в Российской Империи: батальон, гарнизон, марш, пароль, бастион, калибр, мортира и т.д.
В Петровском Морском Уставе дано определение: «Флот есть слово французское. Сим словом разумеется множество судов водных вместе идущих, или стоящих, как воинских, так и купецких».
О визите Петра I в Париж упоминал мыслитель, философ, писатель Вольтер. Этот видит считал важным событием для России и Франции известный политический деятель герцог де Сен-Симон.
В Париже Петр Алексеевич I в Париже произвел благоприятное впечатление на столпов науки, и его избрали иностранным членом Академии. С того времени до начала XXI века ее иностранными членами стало более 45 россиян.
Политические преобразования Петра I способствовали появлению в столице Франции студентов – выходцев из России. Считается, что первым русским, не из дворянского сословия, обучавшемся в Парижском университете, стал Василий Кириллович Тредиаковский.
«От тепла царской длани»
Февраль 1703 года. Астрахань. В семье священника Тредиаковского родился пятый ребенок. Назвали его Василием. В те времена профессию не выбирали. Коль родился поповичем – значит, и самому суждено стать священнослужителем.
К девяти годам Василий не только прочитал все имеющиеся у отца книги, но и бойко декламировал отрывки из них. Разумеется, это были духовные книги. В ту пору в Астрахани иные не приобретались.
С известными людьми нередко связаны предания, роковые события, анекдоты. Государь Петр Алексеевич, проезжая через Астрахань, услыхал, как маленький сын священника читает наизусть строки из Библии. Царь погладил Василия по голове и почему-то назвал «вечным тружеником».
«Слова государя оказались пророческими. С той поры и стал трудиться не покладая рук…» - Вспоминал о знаменательном событии Василий Кириллович.
Произошел ли этот случай на самом деле?
У каждого стихотворца должны оставаться не раскрытые тайны в биографии…
Народная молва приписала Тредиаковскому еще одно высказывание, связанное с Петром I: «От тепла царевой длани я ощутил неодолимое желание постигать науки…».
Возможно, слова государя и тепло его ладони и в самом деле породили в Василии неодолимую любовь к знаниям. В двадцать лет он бежал из дома в Москву, где поступил в Славяно – греко – латинскую академию, в класс риторики.
И снова – побег
Судьба студента, не покорившегося воле родителей, известна: голод, нужда, поиск случайных заработков. Не миновала эта чаша и Василия Тредиаковского.
Невзгоды не сломили его. Беглец из отчего дома быстро освоился в Москве и даже написал свои первые стихи, драмы «Тит» и «Язон», «Плач о смерти Петра Великого».
Пошли в народ творения Тредиаковского и иного содержания: удалые, веселые песни, за которые могли не только выгнать из академии, но и заковать в железо.
Спустя много лет Василий Кириллович любил иногда послушать в злачных заведениях свои написанные в молодости песни. Правда, исполнялись они уже как народные.
А вот ранние «вирши» и драмы Тредиаковского были утеряны еще при жизни автора.
Что заставило его снова пуститься в бега? Почему, не доучившись в Славяно – греко – латинской академии, в 1726 году он спешно покинул Москву?..
Отправился не куда-нибудь, а – заграницу!.. Шаг, по тем временам, - отчаянный.
Причины столь рискованного поступка назывались разные: «Весьма набедокурил школяр в Первопрестольной и, убоявшись наказания, пустился в бега…»; «Исполнял секретную государственную миссию…»; «Покинул отечество по воле некоей важной особы…» и тому подобное.
Сам Василий Кириллович утверждал, что спешно отправился за рубеж, лишь желая расширить кругозор и знания.
Может, и в самом деле, «тепло царской длани» пробудило неодолимую страсть к науке?
Еще одна загадка
Вначале Тредиаковский отправился в Голландию. И снова в его биографии – непонятные эпизоды. Как он, не имея денег, высоких покровителей, связей при царском дворе, смог покинуть империю, преодолеть несколько государственных границ?
Почему безродного студента приютил в Голландии русский посланник граф Иван Головин?
Если Тредиаковский бежал из Отечества, то как посмел отправить в Святейший правительственный Синод прошение: «определить годовое жалованье для окончания богословских и философских наук в Голландии»?.. Впрочем, прошение было отклонено: проситель все же считался беглецом из Славяно – греко – латинской академии.
Еще одна загадка Василия Кирилловича: на родине объявлен беглым, и в то же время – доброе отношение к нему и покровительство осторожного, прозорливого вельможи Головина.
В Гааге Тредиаковскому приходилось выполнять отдельные поручения русского посланника. Но в официальных донесениях в Санкт – Петербург его имя не упоминалось.
И наконец – Париж!..
1727 год. У Василия Кирилловича – снова резкая перемена в жизни: учеба в Сорбонском университете.
О своем появлении в Париже он писал: «шедши пеш за крайней уже своей бедностию»…
Конечно, путь из Гааги во французскую столицу для русского человека – пустяк. Расстояние – в два раза меньше, чем от Петербурга в Москву, и состояние дорог не сравнимо с нашими: что - в XXI, что - в XVIII веке.
Однако, Тредиаковский добирался из Гааги в Париж почти месяц. На столь медленном передвижении сказались поэтическая натура и любознательность русского студента.
Василий Кириллович останавливался в селениях вблизи Брюсселя и Намюра, в городках Шарлеруа и Гюйз. Он любовался природой и наблюдал за работой крестьян и ремесленников, посещал городские базары и даже несколько дней поработал лодочником на реке Уаз.
Француз – перевозчик, с которым Тредиаковский случайно познакомился, поранил руку. И Василий Кириллович на время заменил его.
По-разному относились голландцы, бельгийцы, французы к путнику – иностранцу, который задавал вопрос: «Как пройти в Париж?». Одни отделывались взмахом руки, указывая направление. Другие отвечали обстоятельно и сами расспрашивали путника, из каких он земель. Для жителей Западной Европы в начале XVIII века русский на их дороге был еще в диковинку.
Несколько раз Тредиаковскому попадались «шутники». Они указывали путь не в столицу Франции, а куда-нибудь в Реймс или Амьен.
После долгих плутаний, с неизменным вопросом «Как пройти в Париж?», русский странник снова выходил на нужную дорогу.
И, наконец, Василий Кириллович издалека увидел знаменитый город.
Париж того времени
В конце XIV столетия писатель и теоретик французской поэтической школы риториков Эсташ Дешан воспевал родную столицу:
Любой чужеземец от нее без ума.
Здесь можно гулять, можно здесь веселиться.
Такой не видал он еще никогда.
Поди найди такую столицу!..
Конечно, и в начале XVIII столетия Париж славился, как и во времена Эсташа Дешана, своими праздниками и уголками, где можно вволю «гулять» и «веселиться». Но город внешне во многом уже изменился.
Каким увидел Париж в 1727 году Тредиаковский?
В первой половине XVII века во французской столице началось небывалое до той поры строительство и архитектурное преображение. Как отмечалось летописцами, в Париже «еще не было такого количества работающих каменщиков». На берегу Сены - возведена Большая галерея. Она связала Лувр с Тюильри. В городе появились многочисленные купальни, водопои, фонтаны, церкви, дворцы, производственные помещения. Облагораживались старые сады и парки, закладывались новые.
Известный французский искусствовед, профессор Луи де Откер писал о том времени: «… на месте мелких островков у западной оконечности острова Сите появились в XVII веке площадь Дофин и насыпь Вер-Галан; остров Сен-Луи возник на месте островов Иль-о Ваш (Коровий остров) и Нотр-Дам; Иль-о-Синь (Лебединый остров) еще существовал в XVIII веке близ местечка Гро-Кайю…
Реки, впадавшие в Сену, исчезли; поток, сбегавший с Бельвиля и Менильмонтана, перестал существовать… на холме, образовавшемся на месте свалки мусора, был сооружен лабиринт Ботанического сада, подобно Монте – Тестаччио, возведенному римлянами… исчезли также холмы с остатками дорог, проложенных еще гало – римлянами…»
Но русский поэт не знал об этих переменах. Да и вряд ли они взволновали бы Тредиаковского: ему был нужен Париж его времени.
Секретарь и студент
А в русской дипломатической миссии во Франции в тот год произошли изменения. Скончался видный сподвижник Петра I, князь Борис Иванович Куракин, участник и военных походов, и многих международных переговоров.
В 1710 году Петр I назначил его послом в Англии и Голландии. Спустя семь лет, Борис Иванович сопровождал государя в Париж и участвовал в подготовке Амстердамского договора с Францией и Пруссией. Как отмечали современники, Борис Куракин обладал «незаурядным дипломатическим искусством» и великолепно ориентировался в сложной международной обстановке.
Когда Петр I отправился в персидский поход, он поручил Куракину руководство всеми русскими дипломатами, работавшими за границей.
В 1724-1727 годах Борис Иванович был послом в Париже. Он стремился создать прочный союз между Россией и Францией.
Смерть в Париже пятидесятилетнего дипломата вызвала подозрение и кривотолки в окружении юного императора Петра II. Поговаривали даже об отравлении Куракина теми, кто не желал сближения Франции и России. Но подтверждений убийства посла обнаружить не удалось.
Новым главой русской дипломатической миссии в Париже в 1727 году стал сын Бориса Ивановича - Александр Куракин. К нему-то и удалось устроиться секретарем Тредиаковскому. Вероятно, помогла в этом рекомендация графа Головина.
Новый посол сам стремился к знаниям и потому, без всяких проволочек, разрешил своему секретарю учиться в Сорбонском университете. Тредиаковский посещал лекции по богословию, философии, математике, участвовал в публичных диспутах, изучал творения классиков литературы.
«Бывать, где только можно»
Успевал Тредиаковский познавать светскую, богемную, злачную жизнь Парижа.
Как впоследствии рассказывал сам Василий Кириллович, во французской столице он бывал, «где только можно».
Понятно, что на королевские приемы и балы бедного, не знатного происхождения, иностранца не приглашали. Зато народные гулянья, рынки, театральные постановки, уличные карнавалы, храмы, архитектурные достопримечательности, сады и парки Тредиаковский посещал, как только выпадали свободные часы.
В первой половине XVIII века русские студенты в Париже любили собираться на Новом мосту. Это знаменитое сооружение, соединяющее два берега Сены, было открыто еще в 1606 году.
Спустя полтора столетия писатель Луи Себастьян Мерсье определил его значение для Парижа: «Новый мост занимает в городе такое же место, какое сердце занимает в теле человека».
Здесь бойко шла торговля, выступали уличные актеры, прогуливались добропорядочные парижане, орудовали воры и шулера, завлекали клиентов проститутки, просили подаяния нищие, читали стихи поэты, объявлялись государственные указы.
Еще в XVII веке появилась популярная парижская песня:
О, Новый мост, чудес круговращенье,
Шлюх, жуликов, лгунов столпотворенье!
Тут весь Париж, тут бродит каждый всяк:
Вон зубы рвут беднягам за медяк,
Вот лавки, где торгуют всем подряд,
А вот свечей и мазей целый ряд…
………………………………………………..
Студенты разных стран, собравшись на мосту,
Глазеют на Парижа чудеса.
И здесь их посещает вдохновенье
И страсть одних - к ученью,
Других – к картежным играм и разврату…
Тредиаковский сравнивал Новый мост со Спасским Московским крестцом, где также процветали торговля и преступления, выступали бродячие артисты, оглашались важные сообщения, нанимались в услужение безработные.
Если у русских студентов появлялись деньги, то они наведывались в таверны «Куропатка» и «Чудесный напиток», расположенные вблизи Нового моста. Посещали русские и такие знаменитые питейные заведения Парижа, как «Охотничий рог», «Сосновая шишка», «Львиное логово», «Рябина в цвету». Но часто бывать там у Тредиаковского не было ни средств, ни времени.
«А петь хотелось по-русски»
Однако, ни учеба и секретарские обязанности в посольстве, ни прогулки по городу, ни питейные заведения не могли отвлечь трудолюбивого Василия Кирилловича от творчества. Он писал стихи, делал переводы с французского.
Один из русских эмигрантов в XIX веке заметил: «Хорошо в Париже тосковать о России… А еще – поучать соотечественников и давать из безопасного далека советы, как обустроить Россию…».
Реформировать государственное устройство и докучать назиданиями Тредиаковский не собирался. А вот по родине скучал. О своей заграничной жизни он говорил: «Общался в Париже и даже бранился по-французски, а петь хотелось по-русски…».
Именно на берегах Сены Василий Кириллович написал одно из самых патриотичных стихотворений русской литературы XVIII столетия:
Начну на флейте стихи печальны,
Зря на Россию чрез страны дальны:
Ибо все днесь мне ее доброты
Мыслить умом есть много охоты,
Россия мати! свет мой безмерный!
Позволь то, чадо прошу твой верный,
Ах, как сидишь ты на троне красно!
Небо российску ты солнце ясно!
………………………………………….
Твои все люди суть православны
И храбростию повсюду славны;
Чада достойны таковой мати,
Везде готовы за тебя стати.
Чем ты, Россия, не изобильна?
Где ты, Россия, не была сильна?
Сокровище всех добр ты едина,
Всегда богата, славе причина.
Коль в тебе звезды все здравьем блещут!
И россияне коль громко плещут:
Виват Россия! виват драгая!
Виват надежда! виват благая.
Скончу на флейте стихи печальны,
Зря на Россию чрез страны дальны:
Сто мне языков надобно б было
Прославить все то, что в тебе мило!
Конечно, строки, написанные без малого три столетия назад, сегодня могут показаться тяжеловесными, напыщенными. Но в первой половине XVIII века творение Тредиаковского «Стихи похвальные России» с восторгом декламировали патриотически настроенные русские «и школяры, и царедворцы».
В нашей литературе это было одно из первых произведений, в котором автор воспевает Россию, находясь вдали от родины.
Из поэзии Тредиаковского о французской столице сохранились лишь «Стихи похвальные Парижу:
Красное место! Драгой берег Сенски!
Тебя не лучше поля Элисейски:
Всех радостей дом и сладка покоя,
Где ни зимня нет, ни летня зноя…
Красное место! Драгой берег Сенски!
Кто тя не любит? Разве был дух зверски!
А я не могу никогда забыти,
Пока имею здесь на земле бытии.
Но куда подевалось большинство его записей и стихов парижского периода?
Разумная предосторожность
Поэт знал о политических событиях на родине. Высший правительственный орган России в 1726-1730 годах Верховный Тайный Совет не смог удержать международные позиции, завоеванные Петром I. Возникла напряженность в отношениях с Францией.
Князь Куракин предостерег Тредиаковского: хвалебные вирши о Париже могут не понравиться особам из Верховного тайного совета.
Возвращаясь на родину, Василий Кириллович, вероятно, проявил разумную предосторожность. На престол взошла племянница Петра I Курляндская герцогиня Анна Иоанновна. Какова будет ее позиция в международных и внутригосударственных делах? То, что у нее крутой нрав, стало ясно в первые же недели. Анна Иоанновна легко приструнила родовитую знать и порвала на глазах у «верховников» кондиции, ограничивающие ее права. Сам Верховный тайный совет был ликвидирован.
Возможно, Тредиаковский решил не рисковать и часть своих творений, перед тем, как навсегда проститься с Парижем, сжег. Василий Кириллович не был зачинателем недоброй традиции многих русских литераторов: вначале - раздумья, вдохновенный полет над листом бумаги, затем - тревога, сомнения, боль и, наконец, - огонь, пепел…
Если бы восстановить все творения брошенных самому беспристрастному, безжалостному и последнему «читателю»!..
Беспочвенные мечты. Огонь равнодушен: покончил ли он с шедевром или – с жалкими, бездарными творениями.
«Хоть и смиренный на вид, а разудалистый»
Никто не приветствовал возвращения поэта на родину. Те, кто решал его судьбу, ставили вопрос так: «Сажать – не сажать? В железо «офранцузившегося» пиита и – в Березово, где помер Александр Меньшиков?..».
Ведь Тредиаковский в мае 1727 года отправил из-за границы хвалебный стих бывшему любимцу Петра I. Произошло это после того, как дочь светлейшего князя Меньшикова была обручена с юным Петром II. Василий Кириллович также поздравил Александра Даниловича с получением высочайшего звания генералиссимуса.
В окружении императрицы Анны Иоанновны поступок поэта не забыли, но милостиво дозволили «пииту» Тредиаковскому – «существовать и деять».
А государыне о нем доложили:
- Хоть и смиренный на вид, а разудалистый, во хмелю глаголет по-иноземному, а кулаками размахивает по-нашенски: забористо и без оглядки…
- Многие такие забористые теперь оглядывают империю в ледовых землях!.. – Ответила императрица Анна Иоанновна и высказала недовольство докладчикам: - Виданное ли дело: отвлекать из-за какого-то стихотворца монаршую особу?!..
Князь Александр Борисович Куракин и в России продолжал покровительствовать Тредиаковскому. Побег из Славяно-греко-латинской академии еще не был забыт сановными недоброжелателями Василия Кирилловича. Заступничество младшего Куракина уберегло его от многих неприятностей.
В год возвращения на родину поэт посвятил влиятельному покровителю свое первое опубликованное произведение – перевод аллегорического романа французского писателя Поля Тальмана «Езда в остров любви». Роман составлял первую часть книги, а вторую – стихотворения Тредиаковского, написанные по-русски и по-французски.
Зимой 1731 года «Езда в остров любви» вышла в свет. Издание финансировал князь Куракин. Василий Кириллович стал известен всей читающей публике.
Императрица Анна Иоанновна несколько раз прослушивала его творения в исполнении придворных чтецов.
Как отмечалось полтора столетия спустя в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона: «Ему доставило успех самое содержание книги, посвященное изображению чувств изящной любви и уважения к женщине, новых в то время для русских читателей».
В предисловии Тредиаковский впервые высказал необходимость употреблять в литературе русский, а не славянский язык, как было до того времени.
Успех, похвальный отзыв императрицы и покровительство князя Куракина все же не спасало Василия Кирилловича от нужды и невзгод. Нашлись в Москве и Петербурге недоброжелатели, обвинявшие поэта в атеизме. Подобное в первой половине XVIII века было не менее страшным, чем обвинение в государственной измене или казнокрадстве. К счастью, поэт не оказался в темнице и не испытал физических пыток.
Гонения и издевательства
В 1733 году Тредиаковского приняли на службу в Академию. Ему вменялось в обязанность: «вычищать язык русской пишучи как стихами, так и не стихами; давать лекции, ежели от него потребовано будет; окончить грамматику, которую он начал, и трудиться совокупно с прочими над дикционарием русским; переводить с французского на русский язык все, что ему дастся».
Научной и литературной работе Василия Кирилловича нередко мешали заказы влиятельных особ на сочинение од и торжественных речей. Как жаловались другие русские поэты XVIII века, подобные творения приходилось «насыщать самой низменной лестью».
Трудна доля сочинителя не знатного рода. Хоть и поощряли Тредиаковского и сама императрица и ее приближенные, но унижения от них ему приходилось испытывать постоянно.
Об этом сохранились записи самого Василия Кирилловича: «Имел счастие читать государыне императрице у камина. Стоя на коленях… И по окончании оного чтения удостоился получить из собственных ее императорского величества рук всемилостивейшую оплеушину».
Впрочем, данный эпизод поэт вспоминался с радостью. А вот случай с кабинет-министром Аркадием Волынским обернулся для Тредиаковского трагедией: «В понедельник ввечеру пришел ко мне кадет Криницын и объявил мне, чтобы я шел немедленно.
Подпоясав шпагу и надев шубу, пошел с ним тотчас и сев с ним на извощика, начал спрашивать его учтивым образом, куда он меня везет. На что мне ответствовал, что везет меня к его превосходительству кабинет-министру Аркадию Петровичу Волынскому…
Когда мы прибыли, его превосходительство начал меня бить – пред всеми толь немилостиво по обеим щекам, что правое мое ухо оглушил и левый глаз подбил, что он изволил чинить мне в три или четыре приема. Потом, с час времени спустя, его превосходительство приказал мне спроситься, зачем я призван. Должно было мне сочинить приличные стихи к маскараду. С сим и отправился в дом мой, куда пришед, сочинил оные стихи и размышлял о моем напрасном безчестии и увечьи».
На этом издевательства кабинет – министра над поэтом не закончились. Тредиаковский решил пожаловаться на Волынского. Осмелился искать защиту у фаворита Анны Иоанновны.
С этим и отправился к всесильному герцогу Эрнсту Иоганну Бирону. На беду Тредиаковского, во дворце фаворита находился Волынский.
Увидев в приемной Бирона Тредиаковского, кабинет-министр понял, зачем явился сюда поэт. Возмущению вельможи не было предела.
Он тут же стал бить Василия Кирилловича, затем вышвырнул его из приемной и велел арестовать.
Хоть и не любил Волынского фаворит императрицы, но в расправу не вмешался.
Спустя несколько часов, кабинет-министр заглянул в арестантскую камеру. «…его превосходительство прибыли и сами, велели с меня снять шпагу и всего оборвать и бить палкою по голой спине. Дано мне с 70 ударов, - вспоминал Тредиаковский. – …я с великими слезами просил его превосходительство умилостивиться надо мною, всем уже изувеченным, однако не преклонил он сердца, так что тот час велел караульному капралу бить меня палкой десять раз, что и учинено…»
Об этом ли мечтал поэт в молодости, в Париже, когда готовился вернуться на родину и служить отечеству?
«Ах, грезы Парижа, - не возвратны, как молодость…» - Писал другой русский поэт, в ином веке. Но, возможно, так думал и Василий Тредиаковский.
В виде наказания
Однажды он обратился к Бирону с просьбой назначить его секретарем русского посланника в Париже. Герцог сообщил об этом императрице.
Анна Иоанновна возмутилась:
- Вскормили, взлелеяли безродного, а он, неблагодарный, к французам решил податься!.. До конца дней своих будет предо мной на брюхе елозить!..
«На брюхе» - Тредиаковскому, вроде бы, не приходилось, а вот на коленях не раз ползал перед государыней. Когда поэт приносил Анне Иоанновне очередную оду, его заставляли, от дверей зала до трона, передвигаться на коленях.
Императрица и вельможи насмехались не только над автором, но и над его творениями. Иногда Анна Иоанновна в шутку наказывала приближенных: заставляла заучивать стихи Василия Кирилловича.
Подобную «шутку» приписывали и императрице Екатерине II. «За легкую вину» ее придворные были обязаны прочесть страницу – другую из произведений Тредиаковского, - отмечали современники.
Не менее болезненными для Василия Кирилловича были насмешки собратьев по перу. Михаил Ломоносов и Александр Сумароков относились к творениям Тредиаковского пренебрежительно. От полемики по поводу ямбов и хореев поэты переходили к неприкрытым оскорблениям.
В своей комедии Сумароков вывел Василия Кирилловича под видом бездарного, пошлого Трессотиннуса.
Еще дальше в развенчании коллеги пошел Ломоносов.
В его эпиграмме на Тредиаковского есть строки:
Языка нашего небесна красота
Не будет никогда попрана от скота…
Василий Кириллович не остался в долгу и в ответной эпиграмме выдал Михаилу Васильевичу:
Когда по твоему сова и скот уж я,
То сам ты нетопырь и подлинно свинья…
И талантам свойственна горячность и несдержанность в выражениях.
«Задуманное исполню!..»
С воцарением в 1741 году Елизаветы Петровны, положение Тредиаковского при дворе лишь ухудшилось. Хотя именно Елизавета пожаловала его в «профессоры Академии».
Несмотря на невзгоды, Василий Кириллович не раз заявлял: «Хоть на коленях, а задуманное исполню!..».
В 1735 году вышла в свет его теоретическая работа «Новый и краткий способ сложения российских стихов», в которой он доказывает необходимость реформы старого силлабического стиха. А спустя несколько лет Тредиаковский предложил реформировать правописание.
Он постоянно занимался переводами с французского и с латыни. Благодаря ему, русский читатель познакомился с девятитомной «Древней историей» и шестнадцатитомной «Римской историей» Шарля Роллена. Его лекции Тредиаковский слушал в Париже.
Позднее Василий Кириллович перевел на русский язык и издал труд еще одного французского автора: «История о Римских императорах» Ж.-Б.Кревье. Несмотря на постоянную нужду, все эти книги Тредиаковский печатал за свой счет.
Продолжал Василий Кириллович писать и свои оды и стихи. Да вот беда: с каждым годом все меньше его читали. Теснили более молодые – Михаил Ломоносов и Александр Сумароков, а затем – и Михаил Херасков.
Ни сожалений, ни добрых слов
С 1757 года Тредиаковский перестал посещать академию. О причине этого отчаянного поступка он писал: «Ненавидимый в лице, презираемый в словах, уничтожаемый в делах, осуждаемый в искусстве, прободаемый сатирическими рогами, всеконечно уже изнемог я в силах…».
Спустя два года поэта уволили из академии. С той поры он редко покидал свой дом. Его стихами и литературными переводами читающая публика больше не интересовалась. Друзей у него не было. В последние годы жизни мало кто посещал Тредиаковского.
Редким гостям он иногда признавался:
- Мечтаю отправиться пешком во Францию… Хотел бы снова идти и спрашивать у встречных крестьянок, у торговцев и странствующих комедиантов, у пастухов и у монахов: «Как пройти в Париж?»… Но, видимо, уже не доведется проведать славный град Французский, поглазеть на уличные и театральные представления, отведать ласковых и терпких вин, купить возле церкви Сент – Эсташ, у малышки Мари, горячих каштанов…
Не довелось…
Умер Василий Кириллович в Петербурге в августе 1769 года. Молчанием ответила Северная столица на смерть поэта: ни сожалений, ни добрых печальных слов.
Лишь спустя несколько лет, известный журналист, просветитель и издатель Николай Иванович Новиков напишет о Тредиаковском: «Сей муж был великого разума, многого учения, обширного знания и беспримерного трудолюбия; весьма знающ в латинском, греческом, итальянском, французском и в своем природном языке; также в философии, богословии, красноречии и в других науках. Полезными своими трудами приобрел себе бессмертную славу».
Глава вторая
ЕГО НАЗЫВАЛИ: «РАЗЯЩЕЕ ПЕРО»
Неслыханная честь, которую русские
люди оказывают нашему языку, должна
нам дать представление о том, с каким
воодушевлением творят они на своем
собственном, и заставить нас краснеть за
все те пошлые писания, от которых не
спастись в наш гнусный и нелепый век…
И это отнюдь не единственный
урок, который преподнес нам Север…
Франсуа Мари Вольтер
Его поэзия – поэзия ума, здравого
смысла и благородного сердца…
Насмешки и ирония – вот в чем
заключается талант Кантемира.
Виссарион Белинский
Удар в окно
- Вот и появился печальный вестник… - Антиох Дмитриевич приподнялся на локте, чтобы лучше разглядеть птицу за оконным стеклом.
Дрозд встрепенулся и перелетел на ветку граба. Там и застыл. В утренних сумерках он стал едва различимым среди темной кроны дерева.
- Приснилось или в самом деле дрозд стукнул в оконце? – Кантемир неожиданно усмехнулся. – Кажется, болезнь делает меня суеверным. Ах, Амалия – веселая предсказательница, где ты теперь?.. Покинула ли этот мир? Томишься ли в застенках или по-прежнему очаровываешь людей во дворцах знатных особ? Вот уже лет пять, как выслали тебя из Парижа… Никто не любит недобрых предсказаний: ни в кварталах простолюдинов, ни в блистательном Версале…
Дрозд все так же, неподвижно, сидел на ветке. И казалось Кантемиру, что птица пристально наблюдала за ним.
Может, раздумывала, когда нанести четыре роковые удара в оконце?.. Неужто права была Амалия?..
Предсказание в доме Фонтенеля
Шесть лет пролетело со дня их знакомства. Жаркий, солнечный сентябрь 1738 года. Мудрый и язвительный Бернар ле Бовье Фонтенель устроил в своем новом парижском доме обед для приятелей: ученых, писателей, актеров. «Встреча без шпаг, фальшивых церемоний и напыщенных дураков» - Так называл организованные им обеды знаменитый ученый Фонтенель.
Из иностранцев был приглашен лишь новый русский посланник князь Кантемир.
Фонтенель решил позабавить после обеда своих гостей.
- Друзья, сегодня таинственная и несравненная Амалия предскажет каждому из вас судьбу, – объявил он. – Не унывайте, если будущее окажется печальным…
Первым Амалия отозвала из столовой Кантемира:
- Ни дня без тревог… Козни, обманы, интриги – от них вам не укрыться. Лишь радостные четыре струны будут услаждать вашу не долгую жизнь: служение отечеству, друзья, положенные на бумагу мысли и прекрасные женщины. Но опасайтесь ту, которая угостит вас горячим шоколадом… Сладкий глоток из ее рук – и печальная птица четырежды стукнет в оконце, оповещая: струны порваны, земной путь завершен…
Кантемир заставил себя улыбнуться:
- Когда же прилетит ко мне роковая птица?
Ничего не ответила Амалия, молча кивнула и направилась к следующему гостю.
А Фонтенель объявил приятелям:
- Не знаю, сбудутся или нет предсказания, но обед в моем доме и слова очаровательной Амалии вы запомните навсегда…
«Пишу по должности гражданина»
«Даже если смерть внезапна, человек все равно успевает мысленно пройти самые памятные вехи своего пути» – так однажды сказал ему ученый и просветитель Шарль Луи Монтескье.
В начале апреля 1744 года Кантемир не раз проходил этот «путь». Прерывали его лишь приступы боли, визиты друзей, послания из Санкт-Петербурга и из Версаля.
Дом в Константинополе, где он родился в 1708 году, Антиох, конечно, помнить не мог. Его отец Дмитрий в 1709 году стал господарем Молдавии, и семья покинула Турцию.
А затем был неудачный Прутский поход Петра I. Русская армия отступила. Сподвижник Петра I господарь Дмитрий не мог оставаться в Молдавии: султан жаждал расправиться с ним. Так, в 1711 году, семья Кантемира обрела новую родину.
Дома в Москве и в Петербурге, братьев и сестру, первых учителей, смерть матери, а впоследствии – отца, - все это Антиох уже помнил отчетливо.
В 17 лет он поступил на службу в лейб-гвардии Преображенский полк. Вскоре появилась первая публикация Кантемира – «Симфония на Псалтырь». В 1729 году им написана сатира – «К уму своему. На хулящих учение», а затем – «На зависть и гордость дворян злонравных».
Гордость, леность, богатство – мудрость одолело,
Невежество знание уж местом посело;
То под митрой гордится, в шитом платье ходит,
Оно за красным сукном судит, полки водит.
Наука ободрана, в лоскутах обшита,
Из всех знатнейших домов с ругательством сбита…
Писал Антиох не только сатиру. Как считают некоторые исследователи его творчества, часть лирических стихотворений молодого Кантемира утеряна.
«Гражданин», «гражданский долг» - эти важные понятия впервые были введены в русскую литературу именно Антиохом Дмитриевичем. Свое направление в творчестве он определил так:
Одним словом, в сатирах, хочу состарети,
А не писать мне нельзя: не могу стерпети.
А еще Кантемир ставил перед собой поэтическую задачу: «Все, что я пишу, пишу по должности гражданина, отбивая все, что согражданам моим вредно быть может».
«Не погубить петровские реформы»!
1730 год. Антиох Дмитриевич вошел в так называемую «ученую дружину», объединившую сторонников внутренней и внешней политики и преобразований Петра I. Возглавил ее известный мыслитель, поэт, общественный и церковный деятель Феофан Прокопович. Он призывал и русских аристократов, и простой народ: «не погубить петровские реформы».
Спустя годы Антиох Дмитриевич писал своей французской знакомой мадам Монконсель о Петре I: «Мы русские имев счастье хоть на короткое время быть его подданными, неспособны на меньшее, как чтить его память за то, что он извлек нас из постыдной тьмы и вывел на дорогу славы».
Парижский приятель Кантемира академик Октавиан Гуаско называл Антиоха Дмитриевича «ревностным пропагандистом установлений Петра Великого».
Во время своей дипломатической миссии во Франции Кантемир заказал парижским художникам изготовить гравировальный портрет Петра I, «чтобы его в чужих краях к удивлению народов размножить».
Перемена в судьбе
Антиох Дмитриевич, как и другие участники «ученой дружины», выступил против Верховного Тайного Совета и таким образом поддержал новую государыню Анну Иоанновну. Кантемир собирал подписи офицеров лейб – гвардейского Преображенского полка, недовольных сановитыми «верховниками».
Так было во все времена, во всем мире: победитель в борьбе за власть вначале осыпает наградами тех, кто помогал ему.
А потом…
Октавиан Гуаско, спустя много лет после царствования Анны Иоанновны, писал: «Первым знаком признательности, полученной князем Кантемиром от императрицы, было пожалование тысячи крестьянских дворов.
Она награждала этим подарком не только Антиоха Кантемира лично, но также его двух братьев и сестру, которые обладали весьма незначительной частью наследства отца. Это проявление монаршей благосклонности напугало придворных и особенно кн. Голицына, тестя Константина, старшего брата Антиоха; кн. Голицын опасался, как бы последний не воспользовался милостью к нему императрицы, чтобы возвратить поместья, несправедливо от него отчужденные».
Князь убеждал императрицу отправить Антиоха посланцем в одну из европейских стран.
Анна Иоанновна знала, что младший Кантемир образован, умен, талантлив, предан отечеству, верен присяге, владеет несколькими языками… Но – возраст!.. Ведь ему было тогда лишь двадцать три года.
На принятие высочайшего решения повлиял фаворит императрицы Эрнест-Иоанн Бирон. В ноябре 1731 года Антиох Дмитриевич Кантемир был назначен посланником в Англию. Через полтора месяца глава дипломатической миссии отбыл в Лондон. Конечно, он не подозревал в дни прощания с Россией, что уже никогда не увидит ее.
Открытие Франции
Однажды, в кругу парижских друзей, Монтескье сказал, что князь Кантемир открыл их страну для себя и для многих русских задолго до того, как побывал в ней.
Первым из французских классиков на русский язык Антиох перевел книгу ученого и писателя Бернара ле Бовье Фонтенеля «Разговоры о множестве миров». На титульном листе книги было указано: «С французского перевел и потребным примечанием изъяснил князь Антиох Кантемир».
Также до отъезда из России он сделал переводы Мольера, Лафонтена, Буало, Ларошфуко и других французских ученых и писателей. Эти работы, как и ранние творения Антиоха, утрачены.
Книга «Разговоры о множестве миров» Фонтенеля, в которой отстаивается гелиоцентрическая система мира, вышла в свет в Санкт – Петербурге и в Москве лишь в 1740 году. Почти десять лет спустя после ее перевода на русский. Однако во времена правления Елизаветы Петровны, она была запрещена как «противная вере и нравственности».
В предисловии к книге Фонтенеля Антиох Дмитриевич коснулся смысла своей литературной деятельности: «Труд мой был не безважен, как всякими можно признать, рассуждая, сколь введение нового дела нелегко. Мы до сих пор недостаточны в книгах философских, потому и в речах, которые требуются к изъяснению тех наук».
«И с берега Темзы видел Париж»
В 1734 году, отчасти благодаря Кантемиру, удалось заключить англо – русское торговое соглашение. Молодой посланник сумел добиться признания Лондоном «императорского титула за российскими самодержцами». Пришлось ему немало потрудиться, чтобы опровергнуть клеветнические сообщения английских дипломатов, путешественников и торговцев о России.
Кантемир опекал соотечественников-студентов, по собственной инициативе переписывался с Петербургской Академией наук и приобретал для нее на свои средства книги, учебные пособия и лабораторные приборы.
Дипломатическая служба не прерывала и литературную деятельность Антиоха Дмитриевича. Он по-прежнему писал стихи «сатиры», переводил с латинского древних авторов и своих французских современников.
Впоследствии Кантемир заявил члену «Французской академии надписей» Октавиану Гуаско: «И с берега Темзы я видел Париж!..».
В 1737 году Антиох Дмитриевич получил задание вступить в тайные переговоры с французским послом в Лондоне.
Произошло это после высылки из России посланца Людовика XV, аббата Ланглуа. Под именем Бернардони он был направлен в Петербург, чтобы убедить императрицу Анну Иоанновну признать королем Польши Станислава Лещинского. Аббат Ланглуа не добился успеха в России.
Его высылка вызвала недовольство Людовика XV. Перед Кантемиром стояла задача восстановить дипломатические отношения России и Франции, которые были прерваны в связи с войной за польское наследство в 1733-1735 годах.
Антиох Дмитриевич справился с поручением. Императрица Анна Иоанновна присвоила ему придворный чин камергера и, со «степенью полномочного министра», назначила посланником во Франции.
Наконец, мечта, - побывать Париже и встретиться с учеными, писателями, художниками, философами, - сбылась.
В нарушение этикета
По мнению Октавиана Гуаско, в сентябре 1738 года во Францию прибыли как бы два Антиоха Кантемира. Один – знатный, респектабельный русский князь, опытный дипломат, достойный встреч с королем, другой – восторженный поэт, готовый общаться на равных с ремесленниками, студентами, нищими художниками, бродячими артистами. «По прибытии в Париж он не пренебрег ничем, что могло бы сблизить его с литературной средой страны», - писал Гуаско.
Столица Франции оправдала надежды русского посланника. С первых же дней пребывания в Париже он, в нарушение дипломатического этикета, стал совершать тайные прогулки по городу.
Впрочем, тайна эта вскоре была раскрыта агентами кардинала и, фактически, первого министра Франции Андре Эркюль де Флёри. Бывший воспитатель короля Людовика XV, самый влиятельный государственный деятель Франции приказал не мешать князю Кантемиру совершать прогулки по городу, «непристойные столь знатной особе».
Опытный политик Флёри знал, что подобное нарушение дипломатического протокола можно будет использовать в интригах против русского посла. Ведь и во время шумных уличных карнавалов, и в ночной тишине весьма удобно устраивать любые провокации.
Каким он увидел Париж?
Историк Комбо дал описание французской столицы конца XVII – начала XVIII столетий: «Париж насчитывал в ту пору от 400000 до 500000 жителей… (Несмотря на то, что король предпочитал Версаль)…
В городе по-прежнему сосредоточены все крупнейшие государственные институты: Верховный суд и Парламент, Правосудие и Полиция, академии, научные учреждения, королевские мануфактуры…
Завершается строительство Квадратного двора Лувра… Тюильри расширяется за счет северного павильона (архитектор Лево) и великолепного сада, созданного Ле Нотром. Дом Инвалидов, построенный вслед за зданием госпиталя Ла Сальпетриер и открытый в 1674 г., предназначался для лечения раненных в бою солдат. Этот величественный архитектурный ансамбль (с двумя церквями) как бы вырос посреди обширной равнины Гренель. В честь короля сооружаются две большие площади: площадь Побед (1689) и Вандомская (1698)…
Париж продолжает расширяться за счет пригородов.
…Эпоха Регентства, начавшаяся после смерти Людовика XIV (1715) с возвращения пятилетнего монарха в столицу (12 сентября 1715 г.) вновь превращает Париж в место придворных празднеств…
Театр «Комедии Франсез», основанный в 1681 г., занимает зал для игры в мяч на улице Фоссе – Сен – Жермен. Частные и общественные сады, мосты, бульвары становятся местами развлечений и прогулок.
Королевский сад лекарственных растений (Ботанический сад), Тюильри, Двор королевы, Новый мост и др. – отныне это модные уголки Парижа, где проводят время тысячи горожан, приходящие сюда себя показать, прогуляться между торговых лавочек или поаплодировать бродячим акробатам».
Кантемир наблюдал за обыденной жизнью горожан, за строительными работами, посещал трактиры и дешевые театры, затевал разговоры с прохожими. Как правило, на улицах Парижа его принимали за студента.
Недовольство Павлуши
… - Прав Фонтенель: предсказание Амалии запомнилось…
Антиох снова взглянул в окно. Дрозд исчез. Лишь ветка, на которой он сидел, слегка покачивалась.
- Может, его и не было вовсе? А стук в оконце – всего лишь сон?.. – Попробовал успокоить себя Кантемир.
Боль в животе возобновилась.
- Себя не обманешь… Черная птица в окошке – посланец реальности, а не причуда сновидений, - Антиох потянулся за синим флаконом.
Но рука плохо повиновалась. Пальцы никак не могли ухватить сосуд с заветной настойкой.
Бесшумно распахнулась дверь. Лакей Павлуша обеспокоено взглянул на хозяина и тут же подлетел к нему.
- Кликнул бы меня… Зачем же, князь, самому беспокоиться? – назидательно забормотал Павлуша.
Отработанным движением он вылил из флакона в ложку тягучую коричневую жидкость. Кантемир покорно выпил и откинулся на подушки.
- Уже не в состоянии ложку поднести ко рту, - виновато улыбнулся Антиох.
Лакей махнул рукой:
- Здоровье, как судьба, переменчиво. Сегодня хворь голову к подушке гнет, а завтра, князь, опять будешь шпагой махать у месье Манцони!..
- У синьора Мандзони, - поправил лакея Кантемир. – Только он, уж как месяц, бежал из Парижа – то ли на родину, в Италию, то ли в Испанию…
Антиох усмехнулся и вытянул вверх правую руку:
- Удастся ли снова взяться за шпагу?..
Князь внезапно смолк и тут же заговорил о другом:
- Есть почта из Петербурга?
Павлуша пожал плечами:
- Вчера доставили… Не хотел на ночь глядя беспокоить. Сюда принести?
- Оставь в кабинете! – приказал Кантемир. – Коль не потребовалась моя подпись, значит, опять – ни денег, ни высочайшего повеления… - Он кивнул лакею и добавил: - Одеваться!..
- Значит, полегчало!.. - сделал вывод Павлуша. – Хоть и втридорога берет горбатый Лепосет, а дело свое разумеет. К нему за снадобьями с утра очередь выстраивается.
Кантемир опять хотел поправить лакея, не научившегося за целый год правильно произносить фамилию врача, но вспомнил о делах:
- Кажется, наши студенты запаздывают?
- Какое там! Ни свет ни заря объявились… - проворчал Павлуша. – Вдвоем ведро грязи нанесли, перегаром кухню отравили да с четверть фунта кофия выпили. Студиозусы, одним словом! Невдомек олухам, что вице – канцлер Бестужев из Петербурга второй месяц нам, вместо денег, обещалки в пакетах шлет…
Недовольный взгляд князя остановил ворчание.
Кантемир погрозил пальцем:
- Граф Алексей Петрович в отечестве нашем – лицо важное, в большой милости у государыни Елизаветы Петровны. Уж сколько раз наказывал: не касаться в разговорах Бестужева и других сановников! Особенно при посторонних!..
Павлуша развел руками:
- Да я ж при чужих все словечки недобрые зубами стискиваю!.. Ни наших, ни французов не ругаю. Не забыл давнее наставление: «Многим богат Париж: и лукавыми, криводушными глазами - тож…».
Соотечественники
Антиох Дмитриевич вошел в свой крохотный кабинет и уселся в кресло.
- Зови студентов! – приказал он лакею и добавил: - И в самом деле: помогло снадобье… Надолго ли?..
Павлуша не стал утруждать себя ходьбой от кабинета до кухни.
Распахнул дверь и гаркнул:
- Эй, месье профессора – академихи!.. Их сиятельство требует вас!..
Повторять не пришлось. Студенты Андрюха Большой и Андрюха Маленький тут же появились на пороге.
- Усаживайтесь, господа, - улыбнулся Кантемир и подал знак лакею удалиться.
Он снова улыбнулся, но уже не гостям, а – своим мыслям: «Сейчас, как обычно, Павлуша прикроет за собой дверь и станет подслушивать…».
Кантемир не чувствовал ни раздражения, ни обиды: «Пусть слушает…».
- Ну, как освоились в Париже, господа студенты?
- В таком городе и чурбан не заскучает! – весело отозвался Андрей Большой. – Приросли к французской столице, - будто сто лет в ней обитаем…
- Вот только времени и денег не хватает… - добавил его товарищ.
Кантемир хитро взглянул на гостей:
- Учитесь властвовать над своими страстями и желаниями – и время станет к вам щедрей. Ну, а насчет денег… Будем надеяться, что Петербург вскоре исполнит обещанное…
Заметив, как студенты обменялись многозначительными взглядами, Антиох Дмитриевич деловито поинтересовался:
- Нет ли каких притеснений со стороны университетского начальства?
Гости снова переглянулись.
- Особо не обижают, - заявил Андрюха Большой. – У Сорбонны – свои законы. Не приладишься к ней – сомнет, а покорно ляжешь под нее – сожрет.
Андрюха Маленький ткнул приятеля кулаком в бок и виновато пояснил:
- Простите, ваше сиятельство. Напарник мой не обтесал еще язык. Ведь прямиком: из Рязани – да в Париж, и безо всяких академий по дороге…
Кантемир усмехнулся:
- А где же ваш третий?
Студенты стушевались.
Но Андрюха Большой тут же признался:
- Васька? Да пару дней назад чуток зашибли его…
- Как это случилось? – насторожился Кантемир.
- Пошел, исключительно с научной целью, обследовать ночной Париж, а на него орава навалилась. Ничего, отбился… Еще день – два отлежится и снова за науку примется, - пояснил Андрюха Большой и вопросительно взглянул на приятеля: не сболтнул ли чего лишнего?
- Это же с какой научной целью он отправился в одиночестве разгуливать по ночному Парижу?, - сдерживая улыбку, поинтересовался Кантемир.
Студенты смиренно склонили головы и ничего не ответили.
- Вижу, решили не выдавать товарища, - после минутного молчания продолжил Антиох Дмитриевич. – С одной стороны, похвально, с другой – чревато многими бедами. Париж любит вольность, но не терпит пренебрежения к себе. Коль есть возможность от познаний науки отдохнуть, - веселитесь. Однако, помните слова почтенного Мопертюи: «Париж все видит, все слышит, все помнит»…
Парочка под масками
- Мы тоже кое-что видим, слышим и помним, ваше сиятельство, - оживился вдруг Андрюха Большой. – Вчера на бульваре, у Нового Моста, было гуляние. Из-за неладной погоды народу явилось немного.
- Зато все с радостью кинулись в объятия Бахуса, - подхватил Андрюха Маленький. – Кюршель и Мишо выставили несколько бочек вина, а уж бутылок – не сосчитать. Добрая половина гуляющих скрывалась под масками. Ну, и мы тоже решили не выделяться в толпе. Хоть и веселились, а разум не теряли. Приметили вдруг, невдалеке от моста, розовый портшез. А в нем – мадам под маской.
- Скорее, мадемуазель, - поправил Андрюха Большой. – Слуги поставили портшез на землю, а незнакомка так и осталась сидеть. Мы тут же смекнули: не гулять прибыла мадемуазель, а с кем-то встретиться. Вскоре подскочил к ней кавалер, тоже в маске. Тут-то она поднялась и отошла от портшеза. Видимо, чтоб слуги не услышали разговор.
- На воркующих голубков незнакомка и незнакомец не были похожи, - подхватил Андрюха Маленький. – Толковали поспешно и то и дело озирались. Вот и стало нам любопытно, о каких делах в разгар веселья беседует эта парочка. Всего не услышали. Чтобы не вспугнуть, шагах в десяти остановились и пьяными прикинулись. А между собой принялись лопотать на латыни.
- Заговори по-французски, они бы враз поняли, из какого мы отечества, - пояснил Андрюха Большой.
- И что же удалось выяснить? – нетерпеливо перебил Кантемир.
Студенты нерешительно замялись.
- Ну, не робейте!
- А толковали они о вашей особе, - наконец, ответил Андрюха Большой.
- Вот как?.. Среди уличного карнавала обсуждать иноземного посланника? Странно… Очень странно… - Кантемир кивнул собеседникам: - Продолжайте!
- Злодейство замыслено!.. – выпалил Андрюха Маленький и тут же поправил себя: - Нет… Злодейство уже совершено. Какой-то месье Леброн еще прошлым летом на балу в Тюильри поднес вам отравленное вино…
- Наверное, они назвали фамилию не «Леброн», а - «Лебрен», - поправил Кантемир. – Помню такого. Он состоял при кардинале и первом министре Флёри и выполнял его тайные поручения. Но в прошлом году Флёри скончался, и Лебрена с той поры я больше не встречал…
Антиох Дмитриевич задумался, взглянул куда-то мимо студентов и поинтересовался:
- Так почему же яд не подействовал?
- Об этом парочка под масками не обмолвилась… Заговорили, вроде бы, о другом, - неуверенно ответил Андрюха Большой. – Месье сообщил, что Лебрен приказал разбудить тарантула… Так и сказал. И с его слов, сделать это надо не один, а несколько раз. Лишь тогда, дескать, ядовитая тварь проснется и убьет намеченную жертву. Кавалер передал мадемуазель какую-то вещицу, завернутую в платок. На том они и расстались.
Ночная слежка
- Уснувший тарантул… - почти шепотом произнес Кантемир. – Спящий тарантул…
Князь вздрогнул и резко подался вперед:
- На этом и закончились ваши вчерашние приключения?
- Никак нет, - дружно ответили студенты.
- Я отправился за розовым портшезом, - сказал Андрюха Большой. – И оказался в восточной части острова Сен – Луи, где проживают банкиры и ростовщики. Остановились у дома с барельефами Геркулеса, львов и, кажется, волков или псов. Мадемуазель вспорхнула с кресла, сняла маску и вошла в парадную дверь. А слуги понесли портшез к боковому входу. Тут-то я и объявился. Не зря в университетских спектаклях играю. Сам месье Лесаж рукоплескал мне. Изобразил я пылкого, потерявшего рассудок, влюбленного. Выхватил стилет, стал размахивать им и орать: «Вернись, прекрасная Маргарита!.. Иначе убью и тебя, и себя!..». Конечно, жаль стилета… Навалились слуги, отняли его, меня изрядно помяли, зато растолковали, что в розовом портшезе была вовсе не Маргарита, а некая Жанна Антуанетта Пуассон.
Кантемир сумел не выдать волнения при этом имени.
Он лишь слегка кивнул и обратился к Андрюхе Маленькому:
- Ну, а вы чем занимались?
- А я сплоховал, - развел руками студент. – Отправился следом за незнакомцем. Опасался, что он прыгнет в карету и умчится. Но у месье кареты не оказалось. Он сорвал маску и двинулся пешком. Сопровождал я его до ворот Сен-Дени.
Андрюха Большой хмыкнул и с усмешкой перебил приятеля:
- В дом с амурчиком, стоящим на голове, ты, конечно, не посмел заглянуть.
- Амурчик, стоящий на голове? Не слыхал о таком, - удивился Кантемир. – Быстро же вы, господа студенты, освоились в славном Париже!..
Приятели, едва сдерживая улыбки, заговорили наперебой:
- Вашему сиятельству негоже знать о подобных заведениях…
- Есть такой проказный домишка, неподалеку от Сенденийских ворот. Поначалу над дверью там висел привязанный за ногу мраморный амурчик. Потом полиция оштрафовала владелицу дома, а заодно конфисковала легкомысленное изваяние.
- Так содержательница заведения мадам До-Ду велела нарисовать амурчика над входом.
- Изрядно преуспели вы в познании французской столицы, - Кантемир шутливо погрозил пальцем студентам. – Ну, а дальше-то что?
Андрюха Маленький почесал затылок:
- Эх, говорил мне батюшка не хаживать к парижским девицам без шпаги!.. Сорбонцам - то после зимней потасовки пока запрещено шпаги носить. Вот мы с Васькой и Андрюхой Верстой и приладились хранить их у нашего французского приятеля. Жюля, по прозвищу «Заячья Губа». Он как раз неподалеку от Сендейских ворот таверну держит и разные вещицы под залог принимает. Вот к нему я и кинулся за своей шпагой. А как же без нее?.. В споре да в драке лучше всего узнаешь человека. Ну, не мог я посметь с кулаками на благородного француза кидаться. За подобное полиция не жалует. Решил под видом ревнивого вюртембержца скандал учинить и на поединок месье вызвать.
Кантемир поморщился:
- Сколько раз твердил: будьте осторожны с выбором знакомых!.. Видимо, не вышибить из вас своеволия, пока в беду не попадете. Продолжайте!..
Андрюха Маленький печально отвел в сторону взгляд:
- Опростоволосился я… Опоздал… Когда вернулся, в заведении мадам До – Ду незнакомца уже не было.
- Так вы, что, со шпагой рыскали по непристойному дому? – Взгляд Кантемира снова стал насмешливым. – Небось, переполошили всех постояльцев До – Ду?..
- Как можно, ваше сиятельство?!.. Мы с приятелями каждый день вспоминаем ваши наставления, - поспешно ответил Андрюха Маленький. – Шпагу я в травке спрятал, у входа в дом с перевернутым амурчиком. Лишь, как истинный вюртембержец, поорал маленько немецкие ругательства.
- Очень ты похож на вюртембержца, - не сдержал ехидного замечания Андрюха Большой.
- Да уж не хуже тебя в спектаклях лицедействую, - обиженно проворчал в ответ приятель.
Кантемир снова почувствовал боль. Тут же появилась усталость.
- Вот что, господа ночные комедианты, - медленно заговорил он. – Об этом происшествии – никому ни слова. Если встретите мадемуазель Пуассон или беседовавшего с ней месье, оставайтесь безучастными и не устраивайте за ними слежку. А ко мне загляните на следующей неделе. Авось, Петербург нас порадует не только письмами, но и деньгами.
Кантемир поднялся из кресла:
- Павлуша еще приготовит вам кофе. Извините, господа студенты, больше нечем попотчевать вас.
Гости отвесили поклоны и направились на кухню.
Старинный яд флорентийцев
Кантемир вернулся в спальню.
Боль усилилась. Он потянулся к спасительному флакону. Коснулся его и замер. Вспомнились слова: «Разбудить тарантула»… «Спящий тарантул»… Об этом необычном яде рассказывал учитель фехтования Мандзони.
Флорентийцы изготавливали «спящий тарантул» еще в XIV веке, когда Францию сотрясала Жакерия – восстание, охватившее полстраны. Агенты Наваррского короля Карла Злого сумели отравить этим ядом нескольких предводителей Жакерийского восстания. Вначале «спящий тарантул» никак не проявил себя. Но через некоторое время отравленным преподнесли букетики фиалок. Запах невинных цветов разбудоражил дремлющий в организме яд.
«Там, где изготавливают смертельное зелье, умеют и спасать от него», - говорил Мандзони. Он не только мастерски владел шпагой, но и преуспел в медицине.
Несколько месяцев назад, во время легкого недомогания Кантемира, учитель фехтования осмотрел его и высказал тревожное предположение:
- «Спящий тарантул» внутри вас… Неприметный сигнал ему – и смертоносная тварь проснется. Как выглядит этот сигнал? Он может таиться в духах прекрасной дамы, в бокале вина, в чашечке кофе, во флаконе лекарства… Излечиться от «спящего тарантула» можно только в Италии. В Париже, князь, вы не найдете спасения…
Поверил ли Кантемир словам об отравлении флорентийским ядом? Доказательств этому нет. Но болезнь и обращения к петербургским сановникам с просьбой отпустить его на несколько месяцев в Италию, на лечение, документально подтверждены.
Запоздалое разрешение
Даже упоминание, что Антиох Дмитриевич просит отпуск за свой счет, не помогло. Петербург медлил с ответом. Вероятно, причиной этому была борьба вице – канцлера Алексея Петровича Бестужева – Рюмина с так называемой «французской партией», при дворе Елизаветы, и ее сторонниками. Бестужев – Рюмин стоял за сближение с Англией и с Австрией, в противовес Франции и Пруссии.
Конечно, такая позиция вызывала неудовольство Парижа. Среди приближенных императрицы Елизаветы было не мало сторонников короля Людовика XV. Они пытались скомпрометировать вице – канцлера и поставить на этот пост своего человека.
Кантемир, несмотря на его привязанность к Франции, был необходим Бестужеву – Рюмину именно в Париже. Обширные связи, наблюдательность, умение анализировать политическую обстановку делали Антиоха Дмитриевича там незаменимым.
Лишь 14 февраля 1744 года из Петербурга пришло разрешение отправиться на лечение в Италию.
Поздно… У Кантемира уже не было сил даже доехать из Парижа в Версаль…
Приступы боли накатывали по нескольку раз в день. После сообщения студентов о «спящем тарантуле» Антиох стал с подозрением относиться к лекарствам. Не в медицинских ли склянках таится «сигнал к пробуждению» яда?
А боль день ото дня становилась все мучительней.
Как запоздало разрешение из Петербурга…
Могущественная фаворитка
Неужели отрава была поднесена маленькой, веселой, остроумной и кокетливой Жанной Антуанеттой Пуассон? Кантемир силился и не мог вспомнить хоть малейшего намека на коварство в ее простодушном взгляде.
Русский посланник даже не посчитал нужным сообщить в Петербург о знакомстве в Париже со столь незначительной особой во французском свете.
И не подозревал Кантемир, что через год после его смерти «незначительную особу» Жанну Антуанетту Пуассон представят Людовику XV. А вскоре не только во Франции, но и во многих странах она станет известна под именем маркизы де Помпадур. Почти девятнадцать лет она будет влиятельнейшей фавориткой французского монарха.
В короткий срок Помпадур превратилась в одну из богатейших женщин страны. Однако, деньги быстро наскучили ей. Она диктовала моду и вкусы общества, по ее прихоти смещались и назначались министры и главнокомандующие, а послы иностранных держав, прежде чем попасть к королю, стремились встретиться с ней. Русские дипломаты не были исключением.
По свидетельству современников, такого количества драгоценностей не знала еще ни одна женщина в истории Франции. Маркизе многие завидовали и ненавидели ее.
А ненависть, как известно, не способствует объективной оценке личности. В некоторых исторических исследованиях Помпадур представляют неграмотной и сумасбродной. Насчет сумасбродства фаворитки Людовика XV есть множество документальных свидетельств. А вот насчет неграмотности…
Перед своей кончиной Жанна Антуанетта заявила близким:
- Желаете знать, что было самым ценным в моей жизни? Ступайте и смотрите!.. – Она указала рукой на открытую дверь из спальни в будуар.
Там оказались нарочито разбросанные на полу ювелирные украшения. А на столе раскрытая шкатулка.
- В ней, наверное, самое ценное!?
К изумлению присутствующих, в шкатулке хранились лишь лирические стихи Пьера – Клода де Лашоссе и Антиоха Кантемира, подаренные авторами много лет назад еще мало кому известной мадемаузель Пуассон.
«Всякому имя даю, какое пристойно»
В марте 1744 года Кантемир уже не покидал дом, но продолжал работать. Письменный стол был завален и деловыми бумагами, и стихами.
Хоть муза моя всем сплошь имать досаждати,
Богат, нищ, весел, скорбен – буду стихи ткати…
Он по многу раз перечитывал написанное в разные годы в Париже, но, увы, еще не опубликованное на родине.
Что устарело или требует поправок? Исправлять в своих творениях он уже ничего не будет. Кантемир оставался верным своим принципам: правдивость литературного изображения, подчинение страстей и чувств рассудку и гражданскому долгу.
В 1777 году Гавриил Романович Державин отметил, что Кантемир повлиял на формирование реалистической и сатирической стороны его поэзии. А под портретом Антиоха Дмитриевича он написал:
Старинный слог его достоинств не умалит.
Порок! не подходи: сей взор тебя ужалит.
Даже в Париже Кантемир вспоминал о бедственном положении русских крепостных:
Пахарь, соху ведучи иль оброк считая,
Не однажды вздыхает, слезы отирая:
«За что-де меня творец не сделал солдатом?
Не ходил бы в серяке, но в платье богатом,
Знал бы лишь ружье свое да своего капрала,
На правеже бы нога моя не стояла...
………………………………………………….
Пришел побор, вписали пахаря в солдаты –
Не однажды уж вспомнит дымные палаты,
Проклинает жизнь свою в зеленом кафтане,
Десятою в день заплачет по сером жупане…
В первой половине XVIII века никто из русских дворян не позволял себе подобную критику. Не случайно большинство произведений Кантемира разрешили публиковать в России лишь в 1762 году, через восемнадцать лет после его смерти, а переиздали - только в середине XIX столетия. Но до этого они печатались в Лондоне и в Париже.
О том, что сатира ему ближе и важнее, чем лирика, Антиох Дмитриевич писал:
Рифмы не могу прибрать, как хвалить желаю;
Сколько ногти ни грызу и тру лоб вспотелый,
С трудом стишка два сплету, а и те неспелы…
Стихи о предпочтении лирике сатиры, переведенные на французский, Кантемир читал своим парижским друзьям – Октавиану Гуаско, Шарлю Монтескье, Пьеру-Луи Мопертюи.
Самый плодотворный период
Немало произведений, написанных Кантемиром в Париже, собирал и хранил Октавиан Гуаско. Часть рукописей Кантемира из его коллекции в XIX веке оказалась в библиотеках Германии.
Утеряны переводы Антиоха Дмитриевича «Персидских писем» Шарля Монтескье, пропали страницы его переписки с Вольтером.
Исследователи считают, что парижский период жизни был самым плодотворным для Кантемира. Именно в Париже им создано большинство сатир, песен, поэм, басен, эпиграмм, теоретических трактатов, переводов французских авторов.
Французы тоже интересовались творчеством Антиоха Дмитриевича. Так, в 1746 году (через два года после смерти поэта) аббат Венути перевел с русского и издал «Сатиры князя Кантемира».
Последняя прогулка
Однажды, в конце марта 1744 года, к Антиоху Дмитриевичу заехал знаменитый драматург Пьер-Клод Нивель де Лашоссе.
Много лет спустя критики, с нескрываемой иронией, назовут его «основоположником французской слезливой комедии». Что ж, может, они и правы…
Шоссе знал, что его русский друг умирает.
- Чем я могу помочь вам? – спросил он Кантемира.
- Перенесите меня в Россию, - с улыбкой ответил князь. – Много раз я пытался вернуться, но не получал на это разрешения…
Пьер-Клод улыбнулся в ответ:
- Мой друг, в далекую Россию перенести вас не смогу, а вот прогулка по Парижу, в карете, - в моих силах.
Он взглянул в окно и восторженно добавил:
- Ах, какая славная весна в этом году!
- Последняя в моей жизни… - пробормотал по-русски Антиох Дмитриевич.
- Что вы сказали? – Не понял гость.
Кантемир снова улыбнулся:
- Да так… Пустяки… Я согласен прогуляться с вами.
Он кликнул лакея и приказал:
- Одеваться!..
- Куда ж в таком состоянии?!.. Лекарь запретил подниматься!.. – попытался остановить хозяина Павлуша.
- Совершить прощальную прогулку по славному городу мне никто не запретит, - тихо, но твердо, ответил Кантемир.
Де Лашоссе догадался, что означают слова друга, произнесенные им по-русски, нахмурился и поспешно отвернулся к окну.
«Уже не увидимся»
На этот раз Антиох Дмитриевич не побоялся принять лекарство: «Ну, и пусть пробудит оно «спящего тарантула»… Впрочем, он уже проснулся… Главное – на время погасить боль. Она не должна помешать прощанию с Парижем…».
Карета медленно катила по знакомым местам города. Набережная Сены, Лувр, Тюильри, улица Дофина, Ратуша, Дом Инвалидов…
Кантемир, глядя на величественные здания, вспомнил, переведенное им на русский язык, творение Шарля Монтескье «Персидские письма». Прибывший во французскую столицу перс восхищается: «Париж – больше Исфахана, а дома такие высокие, что, клянусь, жить в них под стать лишь звездочетам…».
Внезапно карета остановилась рядом с церковью Сен-Медар.
- Вокруг могилы святого диакона Пари, как всегда, толпа несчастных, жаждущих исцеления, - сказал де Лашоссе и выжидающе взглянул на приятеля.
- Нет – нет!.. – Протестующее взмахнул рукой Кантемир и с улыбкой добавил: - Народ верит в свое исцеление, и могила святого поможет им. А мы отправимся дальше…
Прогулка завершилась лишь в вечерних сумерках. Кантемир пригласил де Лашоссе к себе, но тот отказался.
Так и простились друзья у кареты.
Антиох был даже рад, что приятель уехал: снова подкатила боль.
- На днях загляну! – крикнул Пьер-Клод издалека. – Надеюсь, вы будете в лучшем здравии!..
Кантемир ничего не ответил, лишь с трудом помахал рукой и подумал: «Уже не увидимся…».
И снова – черная птица
На следующее утро он, впервые за много дней, проснулся не от боли. Мелькнула радостная мысль: «Неужели?!..».
До чего легко и душе, и телу! Такое радостное просыпание случалось только в детстве.
Кантемир хотел отбросить одеяло и сесть.
- Нет… Обман… Смерть иногда любит потешиться над жертвой…
Руки не смогли оторваться от постели. Боль всего лишь проспала свой час. Она очнулась и принялась наверстывать упущенное время.
Ей отозвался стук в оконце.
Кантемир медленно повернул голову. Снова черная птица за стеклом. Почудилось или на самом деле? Неужели это последнее, что удастся увидеть в земной жизни?..
И отравленный шоколад из коварных, но прекрасных, рук уже не понадобится…
Прощай, Париж!.. Прощай, Россия!..
Дрозд не улетал. Какой безучастливый взгляд! Ему все равно, кого и когда звать в последний путь. Второй… Третий… Четвертый удар клювом в стекло…
Прощай, Париж!.. Прощай, Россия!..
............................Продолжение следует................................